issn 2218-5003 Управленецupravlenets.usue.ru/images/78/1-78.pdfструктурный...

ISSN 2218-5003

M A N A G E M E N T l M A R K E T I N G

Том 10 № 2 2019 Vol. 10 No. 2

УправленецUpravlenets / The Manager

НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

М Е Н Е Д Ж М Е Н Т l М А Р К Е Т И Н Г

Управленец/The ManagerНаучно-аналитический журнал

Т. 10. № 2 2019 Vol. 10. No. 2

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯГлавный редактор

Силин Яков Петрович, д-р экон. наук (Екатеринбург)

Заместители главного редактора

Анимица Евгений Георгиевич, д-р геогр. наук, профессор (Екатеринбург)

Иваницкий Виктор Павлович, д-р экон. наук, профессор (Екатеринбург)

Члены редколлегии

Балацкий Евгений Всеволодович, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Кулапов Михаил Николаевич, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Лукьянов Сергей Александрович, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Одегов Юрий Геннадьевич, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Шаститко Андрей Евгеньевич, д-р экон. наук, профессор (Москва)

Члены международного совета

Алюхна Мария, PhD, доцент (Польша)

Солесвик Марина, PhD, профессор (Норвегия)

Тревизан Итало, PhD, профессор (Италия)

EDITORIAL BOARDChief Editor

Yakov P. Silin, Dr. Sc. (Economics) (Yekaterinburg, Russia)

Deputy Chief Editors

Evgeny G. Animitsa, Dr. Sc. (Geography), Professor (Yekaterinburg, Russia)

Viktor P. Ivanitsky, Dr. Sc. (Economics), Professor (Yekaterinburg, Russia)

Editorial Team

Evgeny V. Balatsky, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Mikhail N. Kulapov, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Sergey A. Lukyanov, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Yury G. Odegov, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Andrey E. Shastitko, Dr. Sc. (Economics), Professor (Moscow, Russia)

Members of the International Council

Maria Aluchna, PhD, Associate Professor (Poland)

Marina Solesvik, PhD, Professor (Norway)

Italo Trevisan, PhD, Professor (Italy)

Учредитель: ФГБОУ ВО «Уральский государственный экономический университет»Журнал включен в индекс ESCI на платформе Web of Science

Включен в Перечень ведущих рецензируемых научных изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций

на соискание ученой степени доктора и кандидата наукВключен в Российский индекс научного цитирования

(импакт-фактор журнала на дату подписания в печать 0,797)Зарегистрирован Федеральной службой по надзору в сфере связи,

информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) Свидетельство о регистрации средства массовой информации

ПИ № ФС77-49744 от 15 мая 2012 г.Подписной индекс Агентства «Роспечать»: 37263

Цена свободная

Управленец. 2019. Том 10. № 2Ответственный редактор С.В. Орехова

Корректура Л.В. МатвееваИнформация на английском языке Ю.С. Баусова

Компьютерная верстка Е.Б. АлександроваАдрес редакции и издателя: 620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45

Подписано в печать 26.04.19Дата выхода в свет 07.05.19

Формат 60 × 84/8. Уч.-изд. л. 9,5. Усл. печ. л. 8,83. Печ. л. 9,5. Тираж 80 экз. Заказ 250.

Отпечатано с готового оригинал-макета в подразделении оперативной полиграфии УрГЭУАдрес типографии: 620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45

© Уральский государственный экономический университет, 2019

6+

СОДЕРЖАНИЕ CONTENTS

РАЗВИТИЕ РЫНКОВ: УПРАВЛЕНЧЕСКИЙ АСПЕКТ MARKET DEVELOPMENT: A MANAGEMENT ASPECT

Попов Е.В. 2 Popov E.V.

Экономические институты цифровизации хозяйственной деятельности

Business institutions of economic activity digitalization

Ойнер О.К., Пантелеева Е.К. 11 Oyner O.K., Panteleeva E.K.

Признаки клиентоориентированного подхода к управлению FMCG-компанией на российском рынке

Customer centricity approach to managing FMCG-companies in the Russian market

Власова Н.Ю., Молокова Е.Л. 21 Vlasova N.Yu., Molokova E.L.

Механизмы координации стейкхолдеров рынка высшего образования: теоретические подходы к идентификации

Mechanisms for coordinating stakeholders of the higher education market: Theoretical approaches to identification

Ярошевич Н.Ю. 31 Yaroshevich N.Yu.

Моделирование конкурентного поля предприятия: структурный подход

Modelling a competitive field of an enterprise: A structural approach

ГОСУДАРСТВЕННОЕ И МУНИЦИПАЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ PUBLIC AND MUNICIPAL ADMINISTRATION

Худякова Т.С., Дорошенко С.В. 41 Khudyakova T.S., Doroshenko S.V.Методологические положения оценки кросс-программных эффектов

реализации государственных программMethodology for assessing the cross-impact of state programs’ implementation

Панкова С.В., Цыпин А.П., Попов В.В. 49 Pankova S.V., Tsypin A.P., Popov V.V.

Развитие аналитического инструментария управления государственной политикой в сфере продовольственной безопасности

Developing analytical tools for managing public policy on food security

УПРАВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ РЕСУРСАМИ HUMAN RESOURCE MANAGEMENT

Мальцев А.А., Фечина А.О. 62 Maltsev A.A., Fechina A.O.

Медицинская услуга в системе управления качеством человеческих ресурсов

A medical service in the HR quality management system

Управленец/The ManagerНаучно-аналитический журнал

Т. 10. № 2 2019 Vol. 10. No. 2

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2

2 Развитие рынков: управленческий аспект

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-1

Экономические институты цифровизации хозяйственной деятельностиЕ.В. Попов

Аннотация. Статья посвящена определению особенностей трансформации экономических институтов при цифровизации хо-зяйственной деятельности. Методологическая база исследования представлена теоретическими положениями эволюционной и неоинституциональной теории, концепций совместного потребления и цифровой экономики. В качестве базового метода иссле-дования был использован логико-структурный анализ теоретических и эмпирических данных, представленных в открытом доступе. В результате исследования определены социотехнологические драйверы развития цифровой экономики: большие данные, облач-ные технологии, технология блокчейна, цифровые платформы, Интернет вещей, концепция умного города, совместное потребле-ние. Сформулированы характеристики цифровизации хозяйственной деятельности: увеличение доли услуг в общем объеме произ-водства, развитие процесса децентрализации ресурсов, увеличение доли мгновенных сделок, применение облачных технологий, развитие совместного потребления и институционального обеспечения бизнеса. Выделены принципы цифровизации хозяйствен-ной деятельности, основанные на децентрализации ресурсов. К ним отнесены принципы целесообразности, полезности и эффек-тивности цифровизации. Также выделены принципы эволюционного развития: неопределенность, условность и необратимость цифровизации. Определена трансформация экономических институтов при цифровизации хозяйственной деятельности, заключа-ющаяся в трех процессах: значительном сокращении жизненных циклов экономических институтов вследствие быстрого принятия управленческих решений, а также возрастании роли и смещении содержания неформальных экономических институтов в область рациональных ценностей и ценностей самовыражения. Показано применение социотехнологических драйверов цифровой эко-номики для управления ресурсами фирмы. Для управления трудовыми ресурсами целесообразно применение технологии блок-чейна и больших данных. Управление финансовыми ресурсами возможно на основе облачных технологий и краудфандинга. Для управления развитием материальных ресурсов полезно использование Интернета вещей и совместного потребления. Контроль над информационными ресурсами возможен на основе цифровых платформ. Результаты исследования могут быть учтены при раз-работке стратегий развития отдельных компаний, отраслевых рынков, государственного управления секторами экономики.

Ключевые слова: рынки; экономические институты; цифровизация; большие данные; облачные технологии; блокчейн.

JEL Classification: A10, B52, D02

Финансирование. Статья подготовлена в соответствии с государственным заданием для Института экономики УрО РАН на 2019 г.

Дата поступления статьи: 4 февраля 2019 г.

Ссылка для цитирования: Попов Е.В. Экономические институты цифровизации хозяйственной деятельности // Управленец. 2019. Т. 10. № 2. С. 2–10. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-1.

ВВЕДЕНИЕЦифровизация общества обеспечивается внедрением передовых цифровых технологий, обладающих спо-собностью воздействовать на общественное развитие. Таким образом, цифровые технологии приобретают свойства социотехнологических драйверов развития цифрового общества.

В то же время применение этих драйверов приво-дит к противоречию между традиционными методами хозяйствования и методами цифровых технологий. Это противоречие проявляется прежде всего в увеличении доли оказания услуг в общем объеме экономической де-ятельности в противовес производству материальных благ и, как следствие, в появлении новых принципов хо-зяйствования.

Под хозяйственной деятельностью понимаем любую деятельность, связанную с производством и обменом материальных и нематериальных благ, выступающих в форме товара или услуги. Вместе с тем в мировой и оте- чественной экономической литературе формируемые принципы хозяйствования цифрового общества не по-лучили необходимого отражения. Также практически не исследована проблема трансформации экономических институтов при внедрении социотехнологических драй-веров формируемого цифрового общества.

Целью исследования является определение особен-ностей трансформации экономических институтов при цифровизации хозяйственной деятельности.

Логика исследования может быть следующей. Пре-жде всего обсудим характеристики цифровизации хозяйственной деятельности для выявления особен-ностей экономики, стимулирующих изменение подхо-дов к управлению экономической активностью. Затем разработаем принципы цифровизации хозяйственной деятельности. И в завершение обсудим особенности трансформации экономических институтов, в частности институтов применения ресурсов.

ХАРАКТЕРИСТИКИ ЦИФРОВИЗАЦИИ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИВзаимосвязь глобализации рыночной активности, новых моделей рыночной торговли и увеличения конкуренто-способности виртуальных миров в киберпространстве обусловлена внедрением передовых цифровых техноло-гий [DeSousa, McConatha, Lynch, 2011].

К передовым цифровым технологиям, являющимся социотехнологическими драйверами развития цифрово-го общества, следует отнести обработку больших данных, облачные технологии, технологию блокчейна, цифровые

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2

3Market Development: A Management Aspect

платформы, Интернет вещей, концепцию умного города, совместное потребление.

• Большие данные – это сбор, обработка, хранение больших объемов разнообразных данных в оцифрован-ном формате [Петров, 2017, с. 52]. Облачные технологии – это технологии размещения собственных данных во внешнем по отношению к фирме информационном про-странстве.

• Блокчейн – это многофункциональная и многоуров-невая информационная технология, предназначенная для надежного учета различных децентрализованных ак-тивов [Свон, 2016, с. 20].

• Цифровая платформа – это совокупность цифровых данных, стандартов, моделей, методов и средств, инфор-мационно и технологически интегрированных в единую автоматизированную функциональную систему, предна-значенную для управления целевой сферой и ее субъек-тами [Constantinidies, Henfridsson, Parker, 2018].

• Интернет вещей – концепция вычислительной сети, соединяющая виртуальный мир и различные физические объекты реального мира, оснащенные встроенными цифровыми технологиями для взаимодействия как друг с другом, так и с внешней средой, а также способные без участия человека корректировать и перестраивать эко-номические и общественные процессы [Яненко, Яненко, 2014].

• Умный город – это инновационный город, который использует информационно-коммуникационные техно-логии и другие средства для улучшения качества жизни, эффективности городской деятельности, когда потребно-сти существующего и будущих поколений соответствуют экономическому, социальному, экологическому и куль-турному развитию1.

• Совместное потребление – это технология разумно-го хозяйствования, при которой потребители продукции или услуг активно участвуют (формируют долю своего участия) в развитии данной продукции или услуг [Szetela, Mentel, 2016].

Влияние роботов и искусственного интеллекта при-водит к значительному повышению производительно-сти труда в деловой среде и экономике в целом [Dirican, 2015]. Цифровой «рычаг» обеспечивает аналитическую технологию электронного управления для поддержки со-циальных инвестиций, что полностью соответствует кон-цепции подталкивания в рамках теории поведенческой экономики [Gregor, Lee-Archer, 2016].

Именно внедрение цифровых технологий и формиро-вание новых социально-экономических моделей пове-дения обеспечило выбор различных стратегий развития объектов экономической деятельности в условиях мно-гопараметрического принятия решений [Hsu, Tsai, Tzeng, 2018]. В этом случае возникает необходимость стоимост-ной оценки средств применения цифровых технологий [Volkmann, Westkamper, 2013].

1 Y-Series Recommendations (2017) //International Telecommunica-tion Union. Telecommunication Standardization Sector. Supplement 45. Switzerland: Geneva.

Каковы же особенности цифрового общества, приво-дящие к изменению подходов к хозяйственной деятель-ности?

Во-первых, это стремительное увеличение доли услуг в общем объеме производимой продукции. Поскольку услуги в большей степени основаны на сделках (трансак-циях), то мы можем судить об увеличении доли услуг по возрастанию объема трансакционных издержек.

Впервые термин «трансакционный сектор эконо-мики» был введен в научный оборот в работе Д. Норта и Дж. Уоллиса в 1986 г. [Wallis, North, 1986].

Авторы отождествили объем данного сектора с сум-мой средств, связанных с обеспечением трансакций, включив в него ресурсы правительства, компаний транс-акционных сфер деятельности (торговля, финансы, стра-хование, риэлтерская сфера) и внутрифирменный транс-акционный сектор производственных организаций. Полученные данные продемонстрировали тот факт, что с каждым десятилетием росло абсолютное число работни-ков трансакционных профессий и их доля в общем коли-честве занятых в нетрансакционном секторе экономики (с 15 % в 1900 г. до 38 % в 1970 г.). В итоге трансакционный сектор в США за 100 лет (с 1870 г.) вырос с 24 до 45 % ВВП.

Анализ более современных данных, например по Свердловской области, показал, что доля трансакцион-ного сектора в валовом региональном продукте растет почти на 1 % в год [Попов, Гембий, 2011].

Во-вторых, к особенностям формируемого цифрового общества необходимо отнести развитие процессов де-централизации ресурсов. В условиях внедрения новых знаний процессы разделения ресурсов являются пло-дотворными. Так, децентрализация университетского образования в Швеции привела к значительным положи-тельным эффектам регионального развития [Andersson, Quigley, Wilhelmson, 2004]. Определено, что децентрали-зация возможностей коррупционных схем стимулирует резкое развитие рыночных условий и внедрение новых технологий [Popov, 2015]. Очевидно, что показателем развития процесса децентрализации ресурсов являет-ся устойчивый рост капитализации транснациональных корпораций.

В-третьих, изменение подходов к хозяйственной де-ятельности обусловлено увеличением доли мгновенных (on-line) сделок и применением облачных технологий. По-следнее означает, что важные внутрифирменные данные могут храниться вне серверов фирмы. Количественным показателем данных процессов является стремительный рост капитализации фирм, работающих с информацион-но-коммуникационными технологиями (ИКТ). Благодаря этому фирмы, оказывающие услуги интернет-провайде-ров и хранилищ данных, составляют большинство среди мировых производственных лидеров (табл. 1).

В-четвертых, отличительной особенностью цифрово-го общества является развитие совместного потребления. Совместное потребление представляет собой социаль-но-экономические отношения между двумя сторонами, одна из которых обладает определенными ресурсами

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


и не использует их (использует частично), а другая сто-рона готова арендовать их на определенное время для удовлетворения собственных потребностей. Такая эконо-мическая модель призвана решить проблемы, которые в настоящее время остро стоят перед обществом, и пре-жде всего повысить эффективность использования огра-ниченных ресурсов [Popov, Hercegová, Semyachkov, 2018].

Важнейшим условием экономического развития яв-ляется наличие интеллектуальных активов, которые ис-пользуются для повышения экономической эффектив-ности. В настоящее время наиболее привлекательны для инвесторов компании, обладающие значительным объ-емом интеллектуальных ресурсов. Яркими примерами здесь являются представители интернет-экономики, та-кие как Facebook, Uber, Airbnb, которые, по сути не имея физических активов, представляют собой цифровые платформы и обгоняют по своей капитализации многих промышленных гигантов.

В-пятых, отличительная особенность цифровизации хозяйственной деятельности заключается в развитии ин-ституционального обеспечения бизнеса. Формирование устойчивой институциональной инфраструктуры гаран-тирует снижение трансакционных издержек фирм при взаимодействиях посредством цифровых технологий. Институциональная инфраструктура обеспечивается, по-мимо прочего, различными государственными програм-мами по развитию цифрового общества.

Характеристики цифровизации современных хозяй-ственных процессов сведены в табл. 2.

На основе анализа данных табл. 2 может быть сфор-мулирован закономерный вопрос: каковы возможные принципы цифровизации хозяйственной деятельности? Для ответа на данный вопрос было проведено настоящее исследование.

МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯВ качестве объекта исследования выступил современ-ный процесс цифровизации хозяйственной деятельно-сти. Предмет исследования – экономические отношения между агентами хозяйственной деятельности по поводу применения цифровых технологий.

Метод исследования – логический анализ опублико-ванных в отечественной и зарубежной научной литерату-ре данных.

Для формулирования принципов цифровизации хо-зяйственной деятельности было прведено разделение принципов по дифференциации предмета исследова-ния – на экономические отношения между агентами хо-зяйственной деятельности в условиях децентрализации применяемых ресурсов и в условиях эволюционного раз-вития. В первом случае возможно выделение принципов по критериям целесообразности, полезности и эффек-тивности цифровизации хозяйственной деятельности. Во втором случае – по критериям неопределенности,

Таблица 1 – Капитализация мировых промышленных лидеров в 2018 г. Table 1 – Capitalization of the world’s largest manufacturing companies in 2018

Компания Основная сфера деятельности Капитализация, млрд дол. СШАApple Производство электроники и информационных технологий 182,8

Google Интернет-сервисы, приложения, видеохостинг YouTube 132,1

Microsoft Производство программного обеспечения 104,9

Facebook Социальная сеть 94,8

Amazon Торговля в Интернете 70,9

Соса-Соla Производство напитков 57,3

Samsung ПК, мобильные устройства, бытовая техника и электроника 47,6

Disney Производство фильмов 47,5

Toyota Производство автомобилей 44,7

AT&T Телекоммуникации 41,9

Источник: Самые дорогие компании мира 2018 года назвал Forbes – ТОП 100 лидеров. URL: https://m-fix.com.ua/samye-doro-gie-kompanii-mira-2018-top-100.html.

Таблица 2 – Характеристики цифровизации хозяйственной деятельностиTable 2 – Characteristics of economic activity digitalization

Характеристика Экономические показателиУвеличение доли услуг (сделок) в общем объеме производства

Рост трансакционного сектора в валовом продукте региона (страны)

Развитие процесса децентрализации ресурсов Рост капитализации транснациональных корпораций

Увеличение доли мгновенных (on-line) сделок Рост капитализации ИКТ-фирм, оказывающих услуги интернет-провайдеров и хранилищ данныхПрименение облачных технологий

Развитие совместного потребления Рост капитализации фирм, взаимодействующих с потребителями по сети Интернет

Развитие институционального обеспечения бизнеса

Снижение трансакционных издержек фирм при устойчивой институциональной инфраструктуре

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


условности и необратимости цифровизации хозяйствен-ной деятельности.

Исходя из выделенных критериев разработанные принципы цифровизации хозяйственной деятельности могут быть представлены в табличной форме с описани-ем их сущности (табл. 3).

Утверждения, представленные в табл. 3, демонстри-руют необходимость применения различных социотех-нологических драйверов развития цифровой экономики. Так, пространственное распределение применяемых ре-сурсов может быть учтено в рамках применения техноло-гии блокчейна. В этом случае целесообразность цифро-визации имеет позитивное развитие. Снижение издержек информирования потребителей возможно в условиях применения приемов совместного потребления, что обе-спечивает обоснованность полезности цифровизации. Эффективность цифровизации может быть достигнута на основе применение цифровых платформ, что, в свою очередь, определяется наличием разветвленных комму-никаций в сети Интернет.

Принципы эволюционного развития могут быть реа-лизованы в рамках институциональной экономической теории. Например, условность цифровизации подра- зумевает наличие правил (институтов) применения ин-формационно-коммуникационных ресурсов. Неопреде-ленность и необратимость цифровизации требуют раз-работки формальных и неформальных экономических институтов, снижающих риски возникновение непредви-денных факторов и возможные последствия мгновенной регистрации данных.

Обсуждение утверждений, представленных в табл. 3, обусловливает формулирование следующих вопросов. Как изменяются экономические институты в условиях цифровизации хозяйственной деятельности? Каково изменение управления применением традиционных ресурсов хозяйственной деятельности в условиях ее цифровизации? Каковы могут быть принципы и идеи ин-

ституционального моделирования цифровизации хозяй-ственной деятельности? Попробуем ответить на данные вопросы.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ ПРИ ЦИФРОВИЗАЦИИ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИКак изменяются экономические институты в условиях цифровизации хозяйственной деятельности?

Прежде всего, процесс трансформации проявляется в сокращении жизненного цикла института (рис. 1).

Цифровизация хозяйственной деятельности приво-дит к значительному сокращению жизненных циклов экономических институтов вследствие более быстрого принятия управленческих решений и более быстрого из-менения правил ведения хозяйственной деятельности. Следствием этого процесса должно являться возраста-ние трансакционных издержек на формирование и при-менение экономических институтов.

Таблица 3 – Принципы цифровизации хозяйственной деятельности Table 3 – Principles of economic activity digitalization

Принцип Сущность принципаПринципы децентрализации ресурсов

Целесообразность цифровизации

Целесообразность цифровизации хозяйственной деятельности обусловлена пространственным рас-пределением применяемых ресурсов

Полезность цифровизации

Полезность цифровизации хозяйственной деятельности в условиях децентрализации ре-сурсов определяется снижением издержек информирования потребителей в сравнении с традиционными (бесцифровыми) технологиями

Эффективность цифровизации

Эффективность цифровизации хозяйственной деятельности определяется наличием разветвленных коммуникаций, включая мобильную связь и сеть Интернет

Принципы эволюционного развития

Неопределенность цифровизации

Неопределенность последствий цифровизации хозяйственной деятельности обусловлена наличием рисков возникновение непредвиденных факторов

Условность цифровизации

Условность цифровизации хозяйственной деятельности определяется условиями (правилами) приме-нения информационно-коммуникационных ресурсов

Необратимость цифровизации

Необратимость последствий цифровизации хозяйственной деятельности обусловлена мгновенной (on-line) регистрацией данных

Рис. 1. Жизненный цикл экономического института в виде зависимости выхода продукции (услуги) Q от времени t:

t1 – время формирования экономического института; t2 – время завершения фазы устойчивого развития института; t3 – время вывода экономического института из применения

Fig. 1. Economic institution’s life cycle in the form of the dependency of product (service) output Q on time t:

t1 denotes time of the economic institution’s formation; t2 denotes time for completing the phase of the institution’s sustainable development; t3 is time for the economic institution’s withdrawal

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Другим результатом трансформации экономических институтов при цифровизации хозяйственной деятель-ности является возрастание роли неформальных инсти-тутов. Отметим, что известная карта Инглхарта – Вель-целя (рис. 2) позволяет кодифицировать неформальные экономические институты в координатах «традиционные ценности – рациональные ценности и ценности выжива-ния – ценности самовыражения».

На основе данных World Values Survey (WVS) в начале 70-х годов XX века Р. Инглхарт и К. Вельцель сформули-ровали концепцию постматериалистических ценностей, в которой предложили новый подход к исследованию ценностей и их изменений от поколения к поколению. Согласно данной концепции, в западных странах мо-лодые обеспеченные люди в меньшей степени интере-суются проблемами доходов и безопасности в стране, а в большей – социальными проблемами, проблемами гражданских свобод и экологии. Р. Инглхарт отмечает,

что «место экономических достижений как высшего при-оритета в настоящее время в обществе постмодерна за-нимает все большее акцентирование качества жизни» [Инглхарт, Вельцель, 2011, с. 289].

По-видимому, в условиях цифровизации хозяйствен-ной деятельности содержание неформальных институ-тов будет смещаться в область рациональных ценностей и ценностей самовыражения.

Каково изменение управления применением традици-онных ресурсов хозяйственной деятельности в условиях ее цифровизации?

Можно предположить, что изменение управления применением традиционных ресурсов благодаря цифро-визации сместится в области использования социотехно-логических драйверов развития цифрового общества.

Как следует из табл. 4, трудовые ресурсы могут быть учтены и управляемы в рамках технологий блокчейна. Анализ применения технологии блокчейна демонстри-

Рис. 2. Карта культурных ценностей Р. Инглхарта – К. Вельцеля в 2017 г. Fig. 2. Inglehart – Welzel cultural map of the world in 2017

Источник: Всемирный обзор ценностей. Wikipedia. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Всемирный_обзор_ценностей#/media/File:Culture_Map_2017.p.

Таблица 4 – Применение социотехнологических драйверов цифровой экономики для управления ресурсами фирмыTable 4 – Application of socio-technological drivers of the digital economy to manage a firm’s resources

Ресурсы Социотехнологические драйверы Возможности применения

Трудовые Блокчейн Учет распределенных трудовых ресурсов

Большие данные Обработка больших массивов персональных данных

Финансовые Облачные технологии Проведение финансового учета на внешних по отношению к фирме носителях

Краудфандинг Коллективное финансирование, основанное на добровольных взносах

Материальные Интернет вещей Соединение виртуального мира и реальных вещей

Совместное потребление Участие потребителей в формировании материальных ресурсов

Информационные Цифровые платформы Формирование единой функциональной информационной системы

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


рует децентрализацию трансакций как основу примене-ния данных технологий. Исходя из свойств технологии блокчейна (спецификация правил, распределенность ресурсов, доступность информации) могут быть сфор-мулированы следующие принципы институционального дизайна децентрализации трансакций.

Эффективность применения блокчейна определяется спецификацией правил пользования информационными ресурсами, которая обеспечивает коды доступа пользо-вателей в блокчейн.

Экономическая целесообразность применения блок-чейна обусловлена пространственной распределенно-стью учитываемых ресурсов. Свойство распределенно-сти ресурсов характерно как для реальных товаров, так и для виртуальной деятельности (голосование, поддержка репутации, страхование и др.).

Потребительская полезность применения блокчейна определяется доступностью информации для пользова-телей данной технологии. Доступность информации обе-спечивает как многосторонний контроль над сервисами блокчейна, так и возможность оперативного применения результатов учета различных активов.

Также для управления трудовыми ресурсами целесо- образно применение технологий больших данных, так как персональные данные, особенно на крупных пред-приятиях, представляют собой огромные массивы ин-формации.

Управление финансовыми ресурсами возможно на основе облачных технологий. В этом случае усиливается контроль над использованием финансовых ресурсов, так как проведение финансового учета осуществляется на внешних по отношению к фирме носителях информации.

Для привлечения финансовых ресурсов может широ-ко использоваться краудфандинг. Краудфандинг – способ коллективного финансирования, основанный на добро-вольных взносах. Современная модель краудфандинга подразумевает взаимодействие автора-инициатора, ко-торый предлагает идею или проект для финансирования, специализированного интернет-сайта для анонсирова-ния проектов и сбора средств, а также спонсоров, кото-рые поддерживают проект и получают материальное или нематериальное вознаграждение.

Краудфандинг применяется для различных целей, включая поддержку театральных проектов. При этом для локальных и удаленных спонсоров будут предлагаться различные по времени и месту варианты инвестиций в заявленный проект [Agrawal, Catalini, Goldfarb, 2015]. Рост краудфандинга имеет экспоненциальную динамику. По оценкам Мирового банка, к 2020 г. объем краудфандинга в мире достигнет 96 млрд дол.1

Для управления использованием материальных ре-сурсов может быть применен Интернет вещей. Соедине-ние виртуального мира сети Интернет и вещей реального мира позволит разнообразить и расширить спектр при-меняемых фирмой материальных ресурсов.

1 CrowdExpert.com 2015 Industry Statistics. February 29th, 2016. http://crowdexpert.com/crowdfunding-industry-statistics/.

Важным направлением управления использованием материальных ресурсов является совместное потреб- ление.

Совместное потребление может иметь различные формы. Одно из направлений получило название «до-ступной экономики» (access economy), оно аккумулирует сотрудничество потребителей с целью пересмотра ры-ночного поведения посредством новых цифровых тех-нологий для увеличения полезности потребляемых благ [Denning, 2014].

«Ячеистая» (mesh) экономика определяется как тренд, когда фирмы на основе мобильных коммуникаций обе-спечивают потребителей товарами и услугами исходя из потребностей в реальном времени без необходимо-сти передачи прав собственности между ними [Szetela, Mentel, 2016].

«Коммерческая долевая система» может быть опреде-лена как возможность получить полезность от продукта без обладания собственностью [Lamberton, Rose, 2012]. И наконец, «сервисная система» формирует конкурент-ные сети для удовлетворения потребностей покупателей с учетом окружающей среды [Mont, 2002].

Функция децентрализации трансакций является осно-вой функционирования совместного потребления. Какие принципы институционального дизайна трансакций эко-нотроники могут быть очерчены исходя из анализа со-вместного потребления?

По-видимому, свойства совместного потребления (коммуникационность, ресурсность, специфичность) ха-рактеризуются следующими принципами институцио-нального дизайна.

Во-первых, эффективность совместного потребления определяется наличием разветвленных коммуникаций, включая мобильную связь и сеть Интернет. Без цифровых технологий применение совместного потребления теря-ет смысл, так как пропадает оперативность связи с потре-бителями.

Во-вторых, реализация процедур совместного потре-бления возможна при наличии необходимых для пере-дачи потребителям ресурсов. Ресурсное обеспечение является основой движения товаров и услуг при данном подходе.

В-третьих, полезность процедур совместного потре-бления обусловлена специфичностью активов, передава-емых в пользование потребителям. Именно в этом случае потребители готовы вместо приобретения продукции или услуги в целом участвовать в долевом использова-нии данного блага.

Для управления информационными ресурсами целе-сообразно применять цифровые платформы. В этом слу-чае происходит формирование единой функциональной информационной системы фирмы.

Каковы могут быть принципы и идеи институцио-нального моделирования цифровизации хозяйственной деятельности?

Идеи институционального моделирования цифрови-зации хозяйственной деятельности могут быть сформу-

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


лированы на основе авторской концепции эконотрони-ки. Эконотроника – это раздел экономики, посвященный динамике развития институтов взаимодействия между экономическими агентами и обществом посредством цифровых технологий [Popov, 2018].

Логику ответа на вопрос об институциональном моде-лировании цифровизации хозяйственной деятельности выстроим на основе последовательности уровней инсти-туционального моделирования: проектирование, рас-пределение, измерение, эволюция институтов.

Первый научный принцип институционального моде-лирования эконотроники (проектирование институтов) можно сформулировать следующим образом: проекти-рование экономических институтов основано на выпол-нении определенных правил построения, описывающих спецификацию использования ресурсов. Первая научная идея моделирования эконотроники может быть опре-делена в следующей формулировке. Проектирование институциональной инфраструктуры эконотроники об-условлено разделением групп институтов по выполняе-мым задачам применения различных ресурсов.

Второй научный принцип (распределение институтов) можно сформулировать так: моделирование распределе-ния экономических институтов возможно на основе ие-рархии функционального наполнения устоявшихся норм взаимодействия между экономическими агентами. Вто-рая научная идея теории моделирования эконотроники: моделирование распределения экономических институ-тов эконотроники предопределяется децентрализацией трансакций, которая может быть структурирована в рам-ках технологии блокчейна.

Третий научный принцип (измерение институтов) может быть сформулирован таким образом: институцио- нальная структура экономической системы может быть измерена издержками трансакций на формирование и поддержание ее экономических институтов. Третья на-учная идея институционального моделирования эконо-троники: измерение экономических институтов эконо-троники может быть основано на результативности их применения посредством оценки коммерческих и обще-ственных выгод.

Четвертый научный принцип (эволюция институтов) может быть сформулирован следующим образом: моде-лирование эволюции институтов возможно на основе формализации ресурсного потенциала и существующей институциональной инфраструктуры экономической си-стемы. Четвертая идея теории институционального мо-делирования эконотроники: эволюция институциональ-ной инфраструктуры социальных проектов обусловлена применением методов реализации совместного потреб- ления .

ЗАКЛЮЧЕНИЕТаким образом, в настоящем исследовании с целью

определения особенностей трансформации экономиче-ских институтов при цифровизации хозяйственной дея-тельности получены следующие теоретические и практи-ческие результаты.

Во-первых, определены социотехнологические драй-веры развития цифровой экономики: большие данные, облачные технологии, технология блокчейна, цифровые платформы, Интернет вещей, концепция умного города, совместное потребление.

Во-вторых, сформулированы характеристики цифро-визации хозяйственной деятельности. К таким характе-ристикам отнесены увеличение доли услуг в общем объ-еме производства, развитие процесса децентрализации ресурсов, увеличение доли мгновенных сделок, приме-нение облачных технологий, развитие долевой экономи-ки и институционального обеспечения бизнеса.

В-третьих, разработаны принципы цифровизации хо-зяйственной деятельности. Выделены принципы, осно-ванные на децентрализации ресурсов: целесообразно-сти, полезности и эффективности цифровизации. Также выделены принципы эволюционного развития: неопре-деленности, условности и необратимости цифровизации.

В-четвертых, определена трансформация экономи-ческих институтов при цифровизации хозяйственной деятельности, заключающаяся в трех процессах: значи-тельном сокращении жизненных циклов экономических институтов вследствие быстрого принятия управлен-ческих решений, а также возрастании роли и смещении содержания неформальных экономических институтов в область рациональных ценностей и ценностей самовы-ражения.

В-пятых, показаны возможности применения социо-технологических драйверов цифровой экономики для управления ресурсами фирмы. Для управления трудо-выми ресурсами целесообразно применение технологии блокчейна и больших данных. Управление финансовыми ресурсами возможно на основе облачных технологий и краудфандинга. Для управления развитием материаль-ных ресурсов полезно использование Интернета вещей и совместного потребления. Управление информационны-ми ресурсами возможно на основе цифровых платформ.

Учет особенностей трансформации экономических институтов при цифровизации хозяйственной деятель-ности позволяет формулировать актуальные направ-ления моделирования развития экономики цифрового общества.

Источники

Инглхарт Р., Вельцель К. (2011). Модернизация, культурные изменения и демократия. Последовательность челове-ческого развития. М.: Новое издательство.

Петров А.А. (2017). Цифровая экономика: вызов России на глобальных рынках // Торговая политика. № 3. С. 50–60.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


Попов Е.В., Гембий М.Н. (2011). Трансакционный сектор региона. Екатеринбург: ИЭ УрО РАН.Свон М. (2016). Блокчейн: схема новой экономики. М.: Олимп-Бизнес.Яненко М.Б., Яненко М.Е. (2014). Маркетинг взаимодействия в информационной экономике: проблемы и

перспективы развития Интернета вещей // Вестник Новгородского государственного университета. № 82. С. 78–95.Agrawal A., Catalini C., Goldfarb A. (2015). Crowdfunding: Geography, Social Networks and the Timing of Investment Deci-

sions. Journal of Economics & Management Strategy, vol. 24(2), pp. 253–274.Andersson R., Quigley J.M., Wilhelmson M. (2004). University Decentralization as Regional Police: the Swedish Experiment.

Journal of Economic Geography, vol. 4(4), pp. 371–388.Constantinidies P., Henfridsson O., Parker G.G. (2018). Platforms and Infrastructures in the Digital Age. Information System

Research, vol. 29(2), pp. 381–400.Denning S. (2014). An Economy of Access is Opening for Business: Five Strategies for Success. Strategy & Leadership, vol.

42(4), pp. 14–21.DeSousa V., McConatha D., Lynch M.J. (2011). The Nexus of Digital Technology, Sociology and Economics. The Interna-

tional Journal of Interdisciplinary Social Sciences, vol. 5(10), pp. 211–219.Dirican C. (2015). The Impacts of Robotics, Artificial Intelligence on Business and Economics. Procedia – Social and Behav-

ioral Sciences, vol. 195, pp. 564–573.Gregor S., Lee-Archer B. (2016). The Digital Nudge in Social Security Administration. International Social Security Review,

vol. 69(3-4), pp. 63–83.Hsu W.-C. J., Tsai M.-H., Tzeng G.-H. (2018). Exploring the Best Strategy Plan for Improving the Digital Convergence by Using

a Hybrid MADM Model. Technological and Economic Development of Economy, vol. 24(1), pp. 164–198.Lamberton C.P., Rose R. (2012). When is Our Better than Mine? A Framework for Understanding and Altering Participation

in Commercial Sharing Systems. Journal of Marketing, vol. 76(4), pp. 109–125.Mont O. (2002). Clarifying the Concept of Product-Service System. Journal of Cleaner Production, vol. 10(3), pp. 237–245.Popov S.V. (2015). Decentralization Bribery and Market Participation. The Scandinavian Journal of Economics,

vol. 117(1), pp. 108–125.Popov E.V. (2018). Econotronics. Economica Regiona – Economy of Region, vol. 14(1), pp. 13-28.Popov E., Hercegová K., Semyachkov K. (2018). Innovations in The Institutional Modelling of The Sharing Economy. Jour-

nal of Institutional Studies, vol. 10(2), pp. 25–42.Szetela B., Mentel G. (2016). May the Sharing Economy Create a New Wave of Globalization? Economic Annals, vol. 161(9-

10), pp. 31–34.Volkmann J.W., Westkamper E. (2013). Cost Model for Digital Engineering Tools. Procedia CIRP, vol. 7, pp. 676–681.Wallis J., North D. (1986). Measuring the transaction sector in the American economy, 1870–1970. In: Engerman S.L., Gall-

man R.E. (eds.). Long-Term Factors in American Economic Growth. Chicago: University of Chicago Press. Pp. 95–148.

Информация об авторе

ПОПОВ Евгений Васильевич Член-корреспондент РАН, доктор экономических наук, руководитель Центра экономической теории. Институт экономики УрО РАН

(620014, РФ, г. Екатеринбург, ул. Московская, 29). Заведующий лабораторией экономики цифрового общества. Уральский федераль-ный университет (620002, РФ, г. Екатеринбург, ул. Мира, 19). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-1

Business institutions of economic activity digitalizationEvgeny V. POPOV

Abstract. The paper discusses the special features of transformation of business institutions in the process of economic activity digitalization. Methodologically the research is premised on the theoretical concepts of evolutionary and neo-institutional theory, the concepts of the sharing and digital economy. The basic research method is a logical-structural analysis of theoretical and empirical data in the public domain. The study reveals socio-technological driving forces of the development of the digital economy: big data, cloud and blockchain technologies, digital platforms, the Internet of things, the concept of a smart city and the sharing economy. The author formulates the characteristics of economic activity digitalization: an increase in the share of services in total production, a grow-ing decentralization of resources, a rise in the share of instant transactions, the use of cloud technologies, the development of the sharing economy and institutional support for business. The article lays down the principles of economic activity digitalization based on decentralization of resources that embrace expediency, usefulness and effectiveness of digitalization. The paper also identifies the principles of evolutionary development: uncertainty, formality and inevitability of digitalization. It looks at the transformation of business institutions in the process of economic activity digitalization, which lies in three processes: a significant reduction in life cycles of busi-ness institutions resulting from making rapid managerial decisions, as well as the increasing role and the shifting content of informal business institutions to the field of rational values and self-expression. The author demonstrates the application of socio-technological

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


driving forces to manage a firm’s resources. The use of blockchain technologies and big data is expedient to manage labour resources. Cloud technologies and crowdfunding are used to regulate financial resources. When managing the development of material resources, it is advisable to apply the Internet of things and the sharing economy. Information resources are organized through digital platforms. The research findings can be of use when mapping out strategies for the development of individual companies, sectoral markets and state management of economic sectors.

Keywords: market; economic institution; digitalization; big data; cloud technologies; blockchain.

JEL Classification: A10, B52, D02

Funding: The paper was prepared in accordance with the government task for the Institute of Economics of the Ural Branch of the RAS for 2019.

Paper submitted: February 4, 2019.

For citation: Popov E.V. (2019). Business institutions of economic activity digitalization. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 2, pp. 2–10. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-1.

References

Inglehart R., Welzel C. (2011). Modernization, cultural change, and democracy (Russ. ed.: Inglehart R., Welzel C. Modernizatsiya, kul’turnye izmeneniya i demokratiya. Posledovatel’nost’ chelovecheskogo razvitiya. Moscow: Novoe izdatel’stvo, 2011).

Petrov A.A. (2017). Tsifrovaya ekonomika: vyzov Rossii na global’nykh rynkakh [The digital economy: the challenge to Russia]. Tor-govaya politika – Trade Policy, no. 3, pp. 50–60.

Popov E.V., Gembiy M.N. (2011). Transaktsionnyy sektor regiona [Transaction sector of a region]. Ekaterinburg: IE UrO RAN.Swan M. (2016). Blockchain: Blueprint for a New Economy (Russ. ed.: Swan M. Blokcheyn: skhema novoy ekonomiki. Moscow: Olimp-

Biznes).Yanenko M.B., Yanenko M.E. (2014). Marketing vzaimodeystviya v informatsionnoy ekonomike: problemy i perspektivy razvitiya

interneta veshchey [Interaction marketing in the information economy: problems and prospects for the development of the Internet of Things]. Vestnik Novgorodskogo gosudarstvennogo universiteta – Bulletin of Novgorod State University, no. 82, pp. 78–95.

Agrawal A., Catalini C., Goldfarb A. (2015). Crowdfunding: Geography, Social Networks and the Timing of Investment Decisions. Journal of Economics & Management Strategy, vol. 24(2), pp. 253–274.

Andersson R., Quigley J.M., Wilhelmson M. (2004). University Decentralization as Regional Police: the Swedish Experiment. Journal of Economic Geography, vol. 4(4), pp. 371–388.

Constantinidies P., Henfridsson O., Parker G.G. (2018). Platforms and Infrastructures in the Digital Age. Information System Research, vol. 29(2), pp. 381–400.

Denning S. (2014). An Economy of Access is Opening for Business: Five Strategies for Success. Strategy & Leadership, vol. 42(4), pp. 14–21.

DeSousa V., McConatha D., Lynch M.J. (2011). The Nexus of Digital Technology, Sociology and Economics. The International Journal of Interdisciplinary Social Sciences, vol. 5(10), pp. 211–219.

Dirican C. (2015). The Impacts of Robotics, Artificial Intelligence on Business and Economics. Procedia – Social and Behavioral Sci-ences, vol. 195, pp. 564–573.

Gregor S., Lee-Archer B. (2016). The Digital Nudge in Social Security Administration. International Social Security Review, vol. 69(3-4), pp. 63–83.

Hsu W.-C. J., Tsai M.-H., Tzeng G.-H. (2018). Exploring the Best Strategy Plan for Improving the Digital Convergence by Using a Hybrid MADM Model. Technological and Economic Development of Economy, vol. 24(1), pp. 164–198.

Lamberton C.P., Rose R. (2012). When is Our Better than Mine? A Framework for Understanding and Altering Participation in Com-mercial Sharing Systems. Journal of Marketing, vol. 76(4), pp. 109–125.

Mont O. (2002). Clarifying the Concept of Product-Service System. Journal of Cleaner Production, vol. 10(3), pp. 237–245.Popov S.V. (2015). Decentralization Bribery and Market Participation. The Scandinavian Journal of Economics, vol. 117(1),

pp. 108–125.Popov E.V. (2018). Econotronics. Economica Regiona – Economy of Region, vol. 14(1), pp. 13-28.Popov E., Hercegová K., Semyachkov K. (2018). Innovations in The Institutional Modelling of The Sharing Economy. Journal of In-

stitutional Studies, vol. 10(2), pp. 25–42.Szetela B., Mentel G. (2016). May the Sharing Economy Create a New Wave of Globalization? Economic Annals, vol. 161(9-10),

pp. 31–34.Volkmann J.W., Westkamper E. (2013). Cost Model for Digital Engineering Tools. Procedia CIRP, vol. 7, pp. 676–681.Wallis J., North D. (1986). Measuring the transaction sector in the American economy, 1870–1970. In: Engerman S.L., Gallman R.E.

(eds.). Long-Term Factors in American Economic Growth. Chicago: University of Chicago Press. Pp. 95–148.

Information about the author

Evgeny V. POPOVCorresponding Member of the RAS, Dr. Sc. (Econ.), Head of Center for Economic Theory. Institute of Economics of the Ural Branch of the

RAS (29 Moscovskaya St., Ekaterinburg, 620014, Russia). Head of Laboratory for Digital Society Economy. Ural Federal University (19 Mira St., Ekaterinburg, 620002, Russia). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-2

Признаки клиентоориентированного подхода к управлению FMCG-компанией на российском рынкеО.К. Ойнер, Е.К. Пантелеева

Аннотация. Статья посвящена теоретическому обоснованию признаков ориентации на клиента и выявлению их распространен-ности в практиках российских FMCG-компаний. Методология работы базируется на теоретических положениях стратегического маркетинга, результатах исследований мировых консалтинговых агентств, проведении маркетинговых исследований. В акаде-мических публикациях отсутствует единый подход к пониманию концепции ориентации на клиента, так же как и ее операциона-лизации применительно к условиям развивающихся рынков и отдельных отраслей. В статье на основе метаанализа результатов исследований крупнейших консалтинговых компаний уточняется базовая теоретическая модель, содержащая признаки ориента-ции компании на клиента. Теоретическая модель адаптирована применительно к сектору FMCG. Определена распространенность данных признаков в FMCG-компаниях, работающих на российском рынке. Компании FMCG-сектора, традиционно выстраивавшие отношения с «промежуточными» потребителями – оптовыми и розничными компаниями, воздействовали на конечного потреби-теля преимущественно за счет сильного бренда. Выявлено, что с развитием информационно-коммуникационных технологий они переходят к непосредственной работе с конечными потребителями: изучают потребительские инсайты, отслеживают изменения в потребительских предпочтениях, формируют персонализированные предложения и вовлекают потребителей во взаимодействие с компанией и ее брендами. Использование данных практик открывает новые возможности для повышения результативности бизнеса.

Ключевые слова: клиентоориентированный подход; клиентоцентричность; признаки клиентоориентированности; развива-ющиеся рынки; рынок FMCG.

JEL Classification: М31


Ссылка для цитирования: Ойнер О.К., Пантелеева Е.К. Признаки клиентоориентированного подхода к управлению FMCG-компанией на российском рынке // Управленец. 2019. Т. 10. № 2. С. 11–20. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-2.

ВВЕДЕНИЕКонцепция ориентации на клиента, появившаяся не-сколько десятилетий назад, и по сегодняшний день является одной из наиболее обсуждаемых как в ака-демической среде, так и среди практиков. База дан-ных научного цитирования Scopus содержит более 1800 работ, опубликованных за период 1990–2017 гг., посвященных данной проблематике. Международные консалтинговые компании (KPMG, BCG, Ernst & Young и McKinsey) подчеркивают важность внедрения компа-ниями клиентоориентированного подхода и проводят регулярные исследования практик ориентации на кли-ента [Burns et al., 2013].

Теоретическое осмысление клиентоориентирован-ности прошло несколько этапов:

1) критика продуктоориентированного подхода к бизнесу, осознание необходимости перехода к новой концепции – ориентации на потребителя (customer orientation);

2) исследования ориентации на потребителя как элемент концепции ориентации на рынок (market orientation);

3) переход к концепции клиентоцентричности (customer centricity).

Третья, современная волна исследований – концеп-ция клиентоцентричности – возникла в середине 2000-х годов. С одной стороны, авторы фокусируют свое внима-ние на отдельных характеристиках или отличительных признаках клиентоориентированности (корпоративной культуре, организационной структуре, структуре про-

даж и т.п.), с другой – формируется новое понятие – кли-ентоцентричность. Становится общепризнанным пони-мание клиентоцентричности как бизнеса, построенного вокруг клиента, однако мнения относительно конкрет-ных признаков и их наполнения расходятся.

Цель настоящего исследования – выявление призна-ков клиентоориентированности FMCG-компаний1, рабо-тающих в России. Для этого последовательно решается ряд задач:

1) определяется базовая теоретическая модель кли-ентоориентированности;

2) на основе эмпирического исследования проводит-ся адаптация теоретической модели к условиям россий-ского рынка и деятельности FMCG-компаний;

3) выявляется значимость и распространенность признаков ориентация на клиента в российских FMCG-компаниях.

ПРИЗНАКИ КЛИЕНТООРИЕНТИРОВАННОЙ КОМПАНИИ: ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬНа основании метаанализа академической литературы, а также признаков, которые авторы присваивают данно-му подходу, мы ранее заключили, что клиентоцентрич-ность (customer centricity) – это подход к управлению компанией, основанный на построении более близких отношений с клиентом и реальной интеграции клиента в компанию посредством генерации потребительских зна-

1 FMCG – от англ. fast moving consumer goods – быстрооборачива-емые потребительские товары

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


ний, сотворчества и перемещения фокуса с продукта или услуги на клиента с целью получения ценности от клиен-та и эффективных результатов деятельности компании [Ойнер и др., 2018].

Также нами были охарактеризованы три группы при-знаков клиентоориентированной (КО) компании (рис. 1):

• практики, направленные на потребителей;• практики, направленные на сотрудников;• практики, направленные на производительность.Эти двадцать три признака представляют собой со-

временное академическое понимание клиентоориенти-рованного подхода для развитых рынков. Авторы тео-ретических работ в качестве ограничений и возможных направлений дальнейших исследований отмечали необ-ходимость обращения к практическому опыту, в частно-сти, к результатам исследований крупнейших консалтин-говых компаний. Также при дальнейшем формировании перечня признаков клиентоориентированности следует учесть тот факт, что развитым и развивающимся рынкам могут соответствовать разные признаки. Кроме того, одни и те же признаки на практике могут проявляться по-разному. Ряд авторов ставит под сомнение возмож-ность непосредственного использования существующих подходов на развивающихся рынках, поскольку послед-ним свойственны рыночная неопределенность, а также целый ряд особенностей политического, нормативного, культурного и общественного характера [Sheth, 2011; Burgess, Steenkamp, 2006].

ОСОБЕННОСТИ КЛИЕНТООРИЕНТИРОВАННЫХ ПРАКТИК В FMCG-КОМПАНИЯХКонцепция ориентации на клиента берет свое начало в двух параллельно развивающихся в 1990-е годы иссле-довательских школах. Первая школа рассматривала ори-ентацию на клиента как часть более общей концепции рыночной ориентации (Дж. Нарвер, С. Слейтер, А. Колли,

В. Яворски, Р. Дешпанде). В частности, Нарвер и Слэйтер на примере деревообрабатывающей промышленности доказали, что ориентация на клиента наиболее развита в индивидуальном производстве. Она наименее вы-ражена в компаниях, производящих товары массово-го пользования, поскольку практически не влияет на краткосрочные финансовые результаты бизнеса. Для массовых стандартных товаров она развивалась пре-имущественного в рамках маркетинга взаимоотношений, исследовательская парадигма которого основывалась на промышленном маркетинге [Narver, Slater, 1990]. Вторая исследовательская школа – маркетинг взаимоотношений – изначально фокусировалась на промышленном марке-тинге, поскольку была сформирована международной группой ученых IМР (Industrial Marketing and Purchasing). Компании FMCG-сектора исследовались преимуществен-но в рамках концепции ориентации на бренд, поскольку при отсутствии прямого взаимодействия с конечным по-требителем управленческие и маркетинговые практики, ориентированные на бренд, в наибольшей степени опре-деляют выбор покупателя, а следовательно, и бизнес-ре-зультат [Reijonen et al., 2012].

Однако современные потребительские и технологи-ческие тренды не оставляют возможности компаниям сектора ориентировать свою деятельность исключитель-но на бренд. Компании FMCG-сектора стали все больше задумываться о клиентоориентированности. Исследова-тели отмечают следующие тренды, определяющие акту-альность ориентации на клиента FMCG-рынка1:

1 Основные тренды рынка FMCG. URL: http://hub.kyivstar.ua/os-novnye-trendy-rynka-fmcg/; Основные тренды FMCG 2016. А какое раз-витие на своем рынке запланировали вы? URL: http://kpd.ua/osnovny-e-trendy-fmcg-2016-a-kakoe-razvitie-na-svoem-ry-nke-zaplanirovali-vy/; Тренды FMCG рынка: Итоги 2014. Nielsen, 2015. URL: http://ekbpromo.ru/ckfinder/userfiles/files/22.04.2015%20%D0%9E%D0%B1%D1%89%D0%B5%D0%BF%D0%B8%D1%82/Nielsen_Andreev_Ekbpromo.pdf

Рис. 1. Признаки клиентоориентированной компании [Ойнер и др., 2018]Fig. 1. Attributes of a customer-centric company: a theoretical approach [Oyner et al., 2018]

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


• индивидуализация. Поскольку каждый потребитель ищет «что-то свое», компаниям будет выгодно применять клиентоориентированный подход. Потребитель почув-ствует заботу о нем, что приведет к увеличению пожиз-ненной ценности клиента;

• развитие мобильных технологий. Различные мо-бильные приложения могут активно использоваться ком-паниями для диалога с потребителями, их вовлечения в процесс создания ценности, использования программ лояльности;

• экономия времени. Потребители ценят товары, ко-торые позволяют экономить время. И если они видят, что компания также заботится об этом, появляется удовлет-воренность и лояльность;

• визуализация. Поскольку на полках магазинов про-исходит «молчаливая война» брендов, победителем бу-дет тот, кто сумел донести ценность своей продукции до потребителя;

• стратегия экономии. Потребителям важно, чтобы товары повседневного спроса имели «справедливое» соотношение цены и качества, поэтому важно «почув-ствовать» потребителя и понять, за что он готов перепла- чивать.

Общее понимание признаков клиентоориентирован-ного подхода к бизнесу адаптировано к сектору FMCG, поскольку ранее этот сектор практически не рассматри-вался в силу отсутствия прямого взаимодействия между производителем и клиентом на данном рынке. Однако развитие технологий сбора информации о потребите-лях и цифровых технологий открыло FMCG-компаниям возможности активного вовлечения потребителей во взаимодействие. При этом ключевыми клиентами FMCG-компаний являются их партнеры по каналам сбыта – оп-товые и розничные компании, с которыми необходимо выстраивать взаимовыгодные отношения, учитывающие специфику их бизнеса.

Основной признак сектора FMCG – сбыт товаров ко-нечному потребителю, а главная особенность – высокая конкуренция, которая обусловлена большим числом крупных и мелких производителей, относительно низки-ми ценами и однородностью продукции.

FMCG-рынок имеет ряд черт, отличающих его не толь-ко от рынков B2B, но и от других рынков B2C [Колосова, 2005; Шинкина, 2013]:

• массовое производство при высокой оборачивае-мости и относительно низких издержках;

• быстрое обновление продукции. На данном рынке постоянно появляются новинки или совершенствуются уже существующие товары;

• как правило, преобладание единоличного решения о покупке товара;

• высокая частота импульсных покупок, что активно используется в мерчандайзинге и стимулировании в ме-стах продах;

• ограниченный и короткий срок годности товаров, что требует налаженной бесперебойной системы поста-вок;

• система распределения – в большинстве случаев производитель не контактирует напрямую с конечным потребителем, товар реализуется через широкую систе-му посредников;

• большое количество конкурентов, обусловливаю-щее необходимость позиционирования, что реализуется за счет брендинга и бренд-менеджмента. Бренд является основным средством коммуникации компании с потре-бителем.

АНАЛИЗ СОВРЕМЕННЫХ ПРАКТИК КЛИЕНТООРИЕНТИРОВАННОСТИ НА РАЗВИВАЮЩИХСЯ РЫНКАХ: УТОЧНЕНИЕ НАБОРА ПРИЗНАКОВ Для уточнения набора признаков клиентоориентирован-ности, представленных в академических исследованиях, авторами был проведен метаанализ отчетов ведущих гло-бальных консалтинговых компаний, включая E&Y, PwC, McKinsey, GFK, KPMG, а также компаний, специализиру-ющихся на консалтинге в области управления лояльно-стью и построении взаимоотношений с клиентами (AMIA, IPSOS).

Сопоставление результатов метаанализа отчетов кон-салтинговых компаний и академических источников по-зволило выявить семь дополнительных признаков ори-ентации на клиента (табл. 1).

Что касается исследования особенностей развиваю-щихся рынков при формировании перечня признаков клиентоориентированности, то необходимо отметить относительную немногочисленность подобных работ по сравнению с количеством публикаций, посвященных ориентации на клиента в контексте развитых рынков. В основном они касаются адаптации и (или) тестирования моделей, таких как MARKOR и MKTOR, разработанных для развитых рынков, а также влияния ориентации на кли-ента на результативность бизнеса [Smirnova et al., 2011; Gruber-Muecke, Hofer, 2015]. В исследованиях российских авторов [Рожков, Ребязина, Смирнова, 2014; Гулакова, Ре-бязина, Смирнова, 2016] отмечаются такие особенности, как «более высокий уровень клиентоориентированности среди компаний с зарубежным капиталом, проактивный подход к клиентоориентированности, широкий разброс в оценке отдельных составляющих ориентации на клиен-та, отсутствие процессных составляющих клиентоориен-тированности в компаниях» [Гулакова, Панин, Ребязина, 2016, с. 94]. Также отличается декларируемый характер клиентоориентированности российских компаний (см., например: [Кондратьева, 2016]).

Таким образом, для дальнейшего исследования присутствия и распространенности признаков клиен-тоориентированности в практической деятельности FMCG-компаний, оперирующих на российском рынке, учитываются тридцать признаков.

ПРИЗНАКИ КЛИЕНТООРИЕНТИРОВАННОСТИ РОССИЙСКИХ FMCG-КОМПАНИЙ На основе указанных выше признаков были проведены интервью с экспертами – представителями крупнейших

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Таблица 1 – Дополнительные признаки клиентоориентированности, выявленные по результатам исследований ведущих консалтинговых агентств

Table 1 – Additional attributes of customer-centricity retrieved from the consulting firms’ reports

Признак ИсточникиКоличество источников (упоминаний)

1. Анализ поведения покупателей AIMIA [Buckingham, Coupe, 2013]; BCG [Dreischmeier, Rehberg, 2013; Maguire et al., 2012]; E&Y [Burns et al., 2013]; McKinsey [Duncan et al., 2016; Bhattacharjee,Müller, Roggenhofer, 2016]; PwH [Tschanz, Hersberger, Trautwein, 2017]; GFK1

8

2. Формирование лояльности потребителя к бренду

AIMIA [Buckingham, Coupe, 2013]; IPSOS [Bayol, Lalande, 2018] 2

3. Многоканальный маркетинг AIMIA [Buckingham, Coupe, 2013]; BCG [Maguire et al., 2012]; E&Y [Burns et al., 2013], PwH [Tschanz, Hersberger, Trautwein, 2017]; GFK1 5

4. Анализ потребительского опыта AIMIA [Buckingham, Coupe, 2013]; BCG [Maguire et al., 2012]; E&Y[Burns et al., 2013]; McKinsey [Duncan et al., 2016]; PwH [Tschanz, Hersberger, Trautwein, 2017]; IPSOS [Bayol, Lalande, 2018]

6

5. Ценностный подход к ценообразованию

AMA [Kroner, 2016]; BCG [Maguire et al., 2012] 2

6. Мониторинг потребительских трендов и построение прогнозов

McKinsey [Duncan et al., 2016; Bhattacharjee, Müller, Roggenhofer, 2016]; PwH [Tschanz, Hersberger, Trautwein, 2017]; GFK1 4

7. Персонализация предложения, основанная на анализе прошлых покупок

AIMIA [Buckingham, Coupe, 2013]; AMA [Kroner, 2016]; BCG [Maguire et al., 2012]; McKinsey [Duncan et al., 2016]; GFK1 5

1 Building a customer centric brand by transforming the customer experience (2015) // GFK. URL: https://www.gfk.com/fileadmin/user_upload/dyna_content/GB/documents/CustomerCentricity_A4.pdf.

FMCG-компаний в России с целью их верификации и вы-явления наиболее часто встречающихся практик ориен-тации на клиента.

В выборку вошли крупнейшие международные FMCG-компании, работающие на российском рынке: Nestle, Heineken, McCormik Spice, Mars, PepsiCo и Adidas. Экс-пертное интервью включало общие вопросы о компании и ее деятельности, а также тридцать указанных признаков клиентоориентированности. В интервью входили откры-тые и полузакрытые вопросы. При ответе на открытые во-просы респондент должен был рассказать о том, что, по его мнению, означает ориентация компании на клиента в целом и на рынке FMCG в частности. В полузакрытых вопросах респондент должен был подтвердить или опро-вергнуть необходимость в деятельности FMCG-компании каждого названного признака. Респондента просили про-комментировать, как каждый из признаков проявляется в FMCG-компаниях и насколько он важен.

Критериями отбора респондентов, помимо принад-лежности к компании в настоящее время или в про-шлом, были опыт работы в компании (свыше 1 года) и опыт работы в отрасли FMCG (свыше 2 лет), занимаемая должность (не ниже бренд-менеджера). Данные ограни-чения обусловлены необходимостью получить квалифи-цированные ответы. Критерием количества экспертных интервью служила изменчивость уточненной медианы. Проведение интервью закончилось, когда значение уточ-ненной медианы перестало изменяться при добавлении результатов следующего интервью. В общей сложности было проведено шесть интервью средней продолжи-тельностью 40–50 минут.

Для определения наиболее распространенных при-знаков клиентоориентированного подхода, применяе-мого FMCG-компаниями в России, использовалось значе-ние уточненной медианы. Оно определялось на основе кодирования ответов респондентов. Каждому из ответов присваивался код от 0 до 3 следующим образом:

0 – респондент отрицал необходимость признака;1 – респондент отмечал необходимость признака, од-

нако задумывался при ответе или делал уточнения, каса-ющиеся ограниченности его применения;

2 – респондент признавал необходимость присут-ствия данного признака без сомнений и каких-либо уточ-нений;

3 – респондент признавал необходимость признака без сомнений и уточнений, более того, самостоятельно упоминал данный признак при ответе на открытые во-просы.

По результатам проведенных интервью среднее зна-чение уточненных медиан по всем признакам составило 1,83. Таким образом, большинство респондентов призна-вало необходимость наличия обсуждаемых признаков клиентоориентированности на рынке FMCG (табл. 2).

Для определения признаков клиентоориентирован-ности, наиболее характерных для российского FMCG-рынка, была построена гистограмма по убыванию значений уточненной медианы (рис. 2). Два признака –клиентский аутсорсинг и экономия за счет диверсифика-ции – получили оценку ниже единицы и были отвергнуты. Низкое значение (ниже 1,75) получили еще тринадцать признаков. Данные признаки, по мнению экспертов, наи-менее значимы для практики FMCG-компаний.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


Таблица 2 – Значения уточненных медиан для признаков клиентоориентированности, используемых компаниями на рынке FMCG

Table 2 – Values of the adjusted medians for customer-centricity attributes in the FMCG market

Признак Медиана1. Понимание существующих потребностей потребителей 2,83

2. Ориентация на взаимодействие с клиентами 1,60

3. Восприятие клиентами компании как клиентоориентированной 1,25

4. Соответствие ожиданиям клиента 2,50

5. Использование сo-creation (сотворчества) 1,20

6. Повышенная ценность товара/услуги относительно рынка 1,33

7. Систематическое получение обратной связи от клиента 2,18

8. Понимание латентных потребностей потребителей 2,20

9. Высокая удовлетворенность клиентов – главная цель компании 2,33

10. Клиентский аутсорсинг1 0,75

11. Кастомизация 1,00

12. Наличие базы клиентов и управление ею 1,00

13. Клиентоориентированная организационная структура 1,40

14. Стратегия, ориентированная на клиентов 2,33

15. Клиентоориентированная корпоративная культура 1,75

16. Клиентоориентированные продажи 2,83

17. Автоматизация продаж товаров/услуг компании 1,68

18. Положительное отношение к клиентам 1,68

19. Сетевое сотрудничество с поставщиками и дистрибьюторами 2,20

20. Использование клиентских метрик при оценке маркетингового результата (NPS, CLV и др.) 2,20

21. Маркетинг фиксированных издержек2 1,50

22. Маркетинг как часть управления цепями поставок 2,00

23. Экономия в результате диверсификации производства под разные группы потребителей 0,75

24. Аналитика поведения покупателей 2,33

25. Формирование лояльности потребителя к бренду 2,33

26. Многоканальный маркетинг 1,68

27. Анализ потребительского опыта 2,33

28. Ценностный подход к ценообразованию 2,00

29. Мониторинг потребительских трендов и построение прогнозов 2,33

30. Персонализация предложения, основанная на анализе прошлых покупок 1,68

Примечание.1 Использование клиентов/потребителей как внешнего ресурса для выполнения определенных функций (функционала).2 Затраты, не меняющиеся по отношению к каким-либо изменениям маркетинговых активностей.

Таким образом, пятнадцать признаков клиентоориен-тированности FMCG-компаний, получившие наивысшие оценки экспертов, образуют три группы практик в соот-ветствии с ранее описанным подходом (табл. 3).

В дополнение к представленному анализу был прове-ден контент-анализ транскриптов интервью, включая вы-

числение общего количества упоминаний того или иного признака, а также анализ понимания каждого признака респондентами. Мы не использовали количество упоми-наний признака как критерий его отсечения, поскольку сама постановка вопросов интервью могла оказать вли-яние на наличие/отсутствие упоминания. Количествен-

Рис. 2. Уточненная медиана признаков клиентоориентированностиFig. 2. Adjusted median of customer-centricity attributes

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


ные результаты были использованы нами только для подтверждения обоснования точки отсечения на основе уточненной медианы.

ПРИЗНАКИ КЛИЕНТООРИЕНТИРОВАННОСТИ ПО РЕЗУЛЬТАТАМ КОНТЕНТ-АНАЛИЗА: КОММЕНТАРИИ ЭКСПЕРТОВСодержание каждого признака ориентации на клиента трактуется респондентами следующим образом 1.

• Понимание существующих потребностей потре-бителей. Данный признак является самым важным и, по мнению экспертов, помимо понимания нужд и желаний является основным определением клиентоориентиро-ванности.

• Соответствие ожиданиям клиента – третий по важ-ности признак. Эксперты подчеркивают необходимость осторожно относиться к обещаниям («не формировать завышенных ожиданий», «говорить правду», «лучше мно-го не обещать»).

• Ориентация на взаимодействие с клиентами, по мнению экспертов, помимо основного смысла подраз-умевает формирование отношений именно с конечным потребителем, а не только с клиентами на В2В рынке, что наиболее характерно для FMCG-компаний.

1 Рассматриваются признаки, по которым респондентами были высказаны дополнительные комментарии.

• Систематическое получение обратной связи от кли-ента. В своих комментариях респонденты указывали на необходимость применения различных каналов сбора информации – с помощью горячей линии, телефонных опросов, а также исследований, которые компании само-стоятельно проводят в точках продаж.

• Понимание латентных потребностей. Трактовка дан-ного признака полностью совпадает с теоретическим по-ниманием. Изучение скрытых, неявных потребностей оз-начает «проактивный подход», позволяет «быть быстрее конкурентов», предлагая решения для выявленных по-требностей.

• Высокая удовлетворенность клиентов – главная цель компании. Данный признак в понимании практиков-экспертов шире, чем он представлен в академической литературе. Под клиентами эксперты подразумевают не только конечных потребителей, но и всех участников це-почки создания ценности (поставщики, контрагенты, под-рядчики, торговля и т.п.).

• Сетевое сотрудничество с поставщиками и дис-трибьюторами. В академической литературе и кон-салтинговых отчетах данный признак трактуется как приверженность в цепочке поставок и передача инфор-мации от ритейлера к производителю и наоборот [Bartley, Gomibuchi, Mann, 2015]. Практики его понимают более широко. К сетевому сотрудничеству эксперты отнесли не только приверженность в цепочке поставок и передачу информации относительно результатов продаж и веро-ятных потребностей потребителей, но и выгодное пред-ставление товара компании на полках торговых точек – наличие товара на полке, правильная выкладка товара, представленность во всех точках ритейлера и т.п.

• Клиентоориентированные продажи. Данный при-знак в понимании практиков имеет несколько иное со-держание, чем это принято в классических учебниках и академической литературе. Эксперты отмечают, что FMCG-компании практически не имеют возможности работать непосредственно со своим конечным потре-бителем. Поэтому на массовом рынке в первую очередь необходимо максимальное присутствие в различных ка-налах продаж («товар должен присутствовать в магази-не», «надо находить понимание у различных форматов»). Однако некоторые эксперты отметили возникающие тен-денции открытия собственных магазинов, в том числе продажи через свои каналы в Интернете.

• Использование клиентских метрик при оценке мар-кетингового результата. Академическая литература и отчеты консалтинговых агентств в большей степени фо-кусируются на показателях, характеризующих качество клиентской базы, удовлетворенность, денежный поток, генерируемый каждым клиентом и всей клиентской сово-купностью. В то время как респонденты в подавляющем большинстве называли стандартные показатели финан-совой отчетности (объем продаж, прибыль) или количе-ственные натуральные показатели (количество положи-тельных отзывов, количество запросов в компании и т. п.).

Таблица 3 – Признаки клиентоориентированной FMCG-компании в России

Table 3 – Attributes of a customer-centric FMCG company in Russia

№ признака Признаки клиентоориентированной компаний

Признаки, направленные на потребителей

1Понимание существующих потребностей потребителей

4 Соответствие ожиданиям клиента

7 Систематическое получение обратной связи

8 Понимание латентных потребностей потребителей

9Высокая удовлетворенность клиентов – главная цель компании

25 Формирование лояльности потребителя к бренду

27 Анализ потребительского опыта

Практики, направленные на сотрудников

14 Стратегия, ориентированная на клиентов

22Маркетинг как часть концепции управления цепями поставок

16 Клиентоориентированные продажи

Практики, направленные на производительность и бизнес-процессы

19Сетевое сотрудничество с поставщиками и дистрибьюторами

20Использование клиентских метрик при оценке маркетингового результата (NPS, CLV и др.)

24 Аналитика поведения покупателей

28 Ценностный подход к ценообразованию

29Мониторинг потребительских трендов и построение прогнозов

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


• Формирование лояльности потребителя к бренду эксперты трактовали как создание устойчивой привер-женности потребителей к компании или ее продуктам, что вполне совпадает с классическим пониманием. Одна-ко большинство из них характеризовало лояльность как повторяемость покупок или готовность платить больше, т.е. поведенческую лояльность. Эмоциональная и когни-тивная лояльность не упоминалась.

Таким образом, контент-анализ интервью показывает, что понимание сущности ориентации на клиента и воз-можностей применения данной концепции в практике деятельности FMCG-компаний отличается от академи-ческих выводов. Некоторые признаки получили более расширительное трактование, что отражает специфику рынка. Заметное внимание на российском рынке FMCG уделяется практикам, направленным на потребителей. Однако к практикам, направленным на сотрудников, было отнесено лишь три признака. Возможно, это объ-ясняется тем, что сотрудники FMCG-компаний в боль-шей степени контактируют с промежуточными потреби-телями и крайне редко взаимодействуют с конечными. В таком случае необходимо организовать обмен инфор-мацией о внешней среде между подразделениями компа-нии. Обеспечить понимание ориентации на клиента как основного содержания маркетинговой стратегии у всех сотрудников компании. Помимо этого, FMCG-компании должны сосредоточить практики, направленные на про-изводительность и организацию бизнес-процессов, во-круг потребностей клиента. Следует сконцентрироваться на создании сетей взаимоотношений всех участников создания ценности и последовательном формировании омниканальной экосистемы потребителей.

ОБСУЖДЕНИЕ РЕЗУЛЬТАТОВ И ЗАКЛЮЧЕНИЕКонцепция ориентации на клиента рассматривается ав-торами в ее современном понимании – как построение бизнеса компании вокруг клиента и его потребностей, т. е. клиентоцентричность (customer centricity).

Исследование показало, что академическая трактов-ка и практическое видение клиентоцентричного бизнеса

во многом совпадают. По-прежнему наиболее часто упо-минаемые признаки находятся в блоке практик, направ-ленных на потребителей («понимание текущих потреб-ностей», «ориентация на взаимодействие с клиентами», «восприятие клиентами компании как клиентоориен-тированной», «соответствие ожиданиям клиента» и др.). В некоторых аспектах практический подход расширяет современное понимание клиентоцентричности за счет углубления содержания существующих признаков и ис-пользования дополнительных практик, которые были выделены нами на основе метаанализа отчетов и публи-каций ведущих консалтинговых компаний. По результа-там метаанализа отчетов консалтинговых компаний были выделены дополнительные признаки клиентоориенти-рованности: аналитика покупательского поведения, фор-мирование лояльности к бренду, многоканальный марке-тинг, анализ потребительского опыта клиентов компании, предложение «справедливой» цены (ценностный подход к ценообразованию), отслеживание трендов и построе-ние прогнозов потребительского поведения, персонали-зированные предложения для потребителя, основанные на предыдущем опыте покупок. Все это свидетельствует о том, что компании FMCG-сектора, традиционно выстраи-вавшие отношения с «промежуточными» потребителями (оптовыми и розничными компаниями) и воздействовав-шие на конечного потребителя преимущественно за счет сильного бренда, с развитием информационно-коммуни-кационных технологий получили возможность собирать потребительские инсайты, отслеживать изменения в по-требительских предпочтениях, формировать персонали-зированные предложения и вовлекать потребителей во взаимодействие с компанией и ее брендами.

Предложенные признаки клиентоориентированности потребовали дальнейшей верификации, поскольку было выяснено, что они по-разному проявляются в компаниях различных сфер, а также имеют свою специфику в зави-симости от того, на каких рынках – с точки зрения уровня экономического развития – реализуется данный подход.

Источники

Гулакова О.В., Панин В.М., Ребязина В.А. (2016). Оценка клиентоориентированности компании: разработка ком-плексной шкалы и ее адаптация к условиям российского рынка // Вестник Московского университета. Сер. 6. Эконо-мика. № 6. С. 87–111.

Гулакова О.В., Ребязина В.А., Смирнова М.М. (2015). Специфика клиентоориентированности компаний на россий-ском рынке: результаты эмпирического исследования // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 8. Менед-жмент. № 4. C. 39–73.

Колосова Е. (2005). Продажи на b2b и FMCG – есть ли разница // Управление продажами. № 5(24). С. 2–7.Кондратьева А.К. (2016). Клиентоориентированная модель как основа функционирования предприятий бытовых

услуг // Молодой ученый. № 8. С. 551–555.Ойнер О.К., Пантелеева Е.К., Метелева Ю.И., Цыганкова Ю.М. (2018). Формирование клиентоориентированного

подхода к бизнесу: концептуальная модель // Вестник Московского университета. Сер. 6. Экономика. № 2. С. 94–117.Рожков А.Г., Ребязина В.А., Смирнова М.М. (2014). Ориентация компании на клиента: результаты эмпирической

проверки на примере российского рынка // Российский журнал менеджмента. № 12(3). C. 33–58.Шинкина Н. (2013). Технология и особенности выведения нового бренда на рынок FMCG // Маркетинговые комму-

никации. № 5(77). С. 316–328.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Bartley B., Gomibuchi S., Mann R. (2015). Best practices in achieving a customer-focused culture. Benchmarking: An Inter-national Journal, vol. 14(4), pp. 482–496.

Bayol M.-P., Lalande T. (2018). Customer centricity: From stance to reality. URL: https://www.ipsos.com/sites/default/files/ct/publication/documents/2018-07/customer_centricity-2018.pdf.

Bhattacharjee D., Müller L., Roggenhofer S. (2016). Leading and governing the customer-centric organization. McKinsey & Company. Url: https://www.mckinsey.com/business-functions/operations/our-insights/leading-and-governing-the-cus-tomer-centric-organization.

Buckingham D., Coupe M. (2013). Building Stronger Customer Relationships with Sainsbury’s. AIMIA Inspiring Loyalty, Aimia Inc.

Burgess S.M., Steenkamp J.B.E. (2006). Marketing renaissance: How research in emerging markets advances marketing science and practice. International Journal of Research in Marketing, vol. 23(4), pp. 337–356.

Burns S., Delany C., Clark P., Sterner D. (2013). The journey toward greater customer centricity. URL: https://www.ey.com/Publication/vwLUAssets/The_journey_toward_greater_customer_centricity/$FILE/Customer_Centricity_Paper_29_April_Final.pdf.

Dreischmeier R., Rehberg B. (2013). Customer-Centricity in Financial Services Goes Digital. BCG. URL: https://www.bcg.com/search.aspx?q=customer%20centricity&redir=true.

Duncan E., Fanderl H., Maechler N., Neher K. (2016). Customer experience: Creating value through transforming customer journeys. McKinsey & Company. URL: https://www.mckinsey.com/business-functions/marketingand-sales/our-insights/cus-tomer-experience-creating-value-through-transforming-customer-journeys.

Gruber-Muecke T., Hofer K.M. (2015). Market orientation, entrepreneurial orientation and performance in emerging mar-kets. International Journal of Emerging Markets, vol. 10(3), pp. 560–571.

Kroner E. (2016). The 7 Pillars of Customer Centricity. American Marketing Association. URL: https://www.ama.org/publica-tions/eNewsletters/MarketingInsightsNewsletter/Pages/7-pillars-of-customer-centricity.aspx.

Narver J., Slater S. (1990). The effect of a Market Orientation on Business Profitability. Journal of Marketing, vol. 56 (Octo-ber), pp. 20–35.

Maguire N., Helm R., Wachters I., Walsh I., Mönter N. (2012). Customer-centricity in retail banking. BCG. URL: http://image-src.bcg.com/Images/BCG_Customer-Centricity_Retail_Banking_2012_tcm9-73406.pdf.

Reijonen H., Laukkanen T., Komppula R., Tuominen S. (2012). Are growing SMEs more market-oriented and brand-orient-ed? Journal of Small Business Management, vol. 50(4), pp. 699–716.

Sheth J.N. (2011). Impact of emerging markets on marketing: Rethinking existing perspectives and practices. Journal of Marketing, vol. 75(4), pp. 166–182.

Smirnova M., Naude P., Henneberg S.C., Mouzas S., Kouchtch S.P. (2011). The impact of market orientation on the develop-ment of relational capabilities and performance outcomes: The case of Russian industrial firms. Industrial Marketing Manage-ment, vol. 40(1), pp. 44–53.

Tschanz M., Hersberger P., Trautwein K. (2017). Enabling client centricity. The road to success in wealth management. PwC. URL: https://www.pwc.ch/en/publications/2017/pwc-wealth%20management_enablingclient-centricity.pdf.

Информация об авторах

ОЙНЕР Ольга КонстантиновнаДоктор экономических наук, заведующая кафедрой маркетинга фирмы. Национальный исследовательский университет «Высшая

школа экономики» (105679, РФ, г. Москва, ул. Кирпичная, 33/5). E-mail: [email protected].

ПАНТЕЛЕЕВА Елена КонстантиновнаКандидат экономических наук, доцент кафедры маркетинга фирмы. Национальный исследовательский университет «Высшая шко-

ла экономики» (105679, РФ, г. Москва, ул. Кирпичная, 33/5). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-2

Customer centricity approach to managing FMCG-companies in the Russian marketOlga K. OYNER, Elena K. PANTELEEVA

Abstract. The research provides the theoretical ground of customer centricity attributes and discusses their popularity among FMCG companies in Russia. The methodology rests upon theoretical principles of strategic marketing, the findings of the studies conducted by global consulting agencies and holding marketing research. In academic publications, there is still no single approach to understanding the concept of customer orientation, as well as the operationalization of this concept in relation to the conditions of emerging markets and particular industries. Based on a meta-analysis of the research results of the largest consulting companies, the authors clarify the fundamental theoretical model, which contains attributes of a company’s customer centricity. The theoretical model is adjusted to the

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


FMCG sector. The paper reveals how widespread these attributes are among FMCG companies in the Russian market. FMCG compa-nies, which traditionally build their relationships with “intermediate” customers (wholesalers and retailers), influence the end consumer mainly through developing a strong brand. We find that, with the development of information and communication technologies, they switch to immediate interaction with end consumers: analyze consumer insights, track changes in consumer preferences, form per-sonalized offers and engage consumers in interaction with the company and its brands. Such practices open up new opportunities to enhance business productivity.

Keywords: customer-oriented approach; customer centricity; attributes of customer centricity; emerging market; FMCG market.

JEL Classification: M31


For citation: Oyner O.K., Panteleeva E.K. (2019). Customer centricity approach to managing FMCG-companies in the Russian market. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 2, pp. 11–20. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-2.

References

Gulakova O.V., Panin V.M., Rebyazina V.A. (2016). Otsenka klientoorientirovannosti kompanii: razrabotka kompleksnoy shkaly i ee adaptatsiya k usloviyam rossiyskogo rynka [Evaluation of the company’s customer orientation: development of an integrated scale and its adaptation to the conditions of the Russian market]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 6: Ekonomika – Moscow University Economics Bulletin. Series 6, no. 6, pp. 87–111.

Gulakova O.V., Rebyazina V.A., Smirnova M.M. (2015). Spetsifika klientoorientirovannosti kompaniy na rossiyskom rynke: rezul’taty empiricheskogo issledovaniya [The specifics of customer-oriented companies in the Russian market: the results of empirical research]. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Ser. 8. Menedzhment – Bulletin of Saint Petersburg University. Series 8. Management, no. 4, pp. 39–73.

Kolosova E. (2005). Prodazhi na b2b i FMCG – est’ li raznitsa [Sales in b2b and FMCG: is there a difference?]. Upravlenie prodazhami – Sales Management, no. 5(24), pp. 2–7.

Kondrat’eva A.K. (2016). Klientoorientirovannaya model’ kak osnova funktsionirovaniya predpriyatiy bytovykh uslug [Cus-tomer-oriented model as the basis for the functioning of public service enterprises]. Molodoy uchenyy – Young Scientist, no. 8, pp. 551–555.

Oyner O.K., Panteleeva E.K., Meteleva Yu.I., Tsygankova Yu.M. (2018). Formirovanie klientoorientirovannogo podkhoda k biznesu: kontseptual’naya model’ [Formation of a client-oriented approach to business: a conceptual model]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 6: Ekonomika – Moscow University Economics Bulletin. Series 6, no. 2, pp. 94–117.

Rozhkov A.G., Rebyazina V.A., Smirnova M.M. (2014). Orientatsiya kompanii na klienta: rezul’taty empiricheskoy proverki na primere rossiyskogo rynka [Customer orientation: the results of the empirical testing using the case of the Russian mar-ket]. Rossiyskiy zhurnal menedzhmenta – Russian Management Journal, no. 12(3), pp. 33–58.

Shinkina N. (2013). Tekhnologiya i osobennosti vyvedeniya novogo brenda na rynok FMCG [Technology and special features of introducing a new brand to the FMCG market]. Marketingovye kommunikatsii – Marketing Communications, no. 5(77), pp. 316–328.

Bartley B., Gomibuchi S., Mann R. (2015). Best practices in achieving a customer-focused culture. Benchmarking: An Inter-national Journal, vol. 14(4), pp. 482–496.

Bayol M.-P., Lalande T. (2018). Customer centricity: From stance to reality. Available at: https://www.ipsos.com/sites/de-fault/files/ct/publication/documents/2018-07/customer_centricity-2018.pdf.

Bhattacharjee D., Müller L., Roggenhofer S. (2016). Leading and governing the customer-centric organization. McKinsey & Company. Available at: https://www.mckinsey.com/business-functions/operations/our-insights/leading-and-governing-the-customer-centric-organization.

Buckingham D., Coupe M. (2013). Building Stronger Customer Relationships with Sainsbury’s. AIMIA Inspiring Loyalty, Aimia Inc.

Burgess S.M., Steenkamp J.B.E. (2006). Marketing renaissance: How research in emerging markets advances marketing science and practice. International Journal of Research in Marketing, vol. 23(4), pp. 337–356.

Burns S., Delany C., Clark P., Sterner D. (2013). The journey toward greater customer centricity. Available at: https://www.ey.com/Publication/vwLUAssets/The_journey_toward_greater_customer_centricity/$FILE/Customer_Centricity_Pa-per_29_April_Final.pdf.

Dreischmeier R., Rehberg B. (2013). Customer-Centricity in Financial Services Goes Digital. BCG. Available at: https://www.bcg.com/search.aspx?q=customer%20centricity&redir=true.

Duncan E., Fanderl H., Maechler N., Neher K. (2016). Customer experience: Creating value through transforming customer journeys. McKinsey & Company. Available at: https://www.mckinsey.com/business-functions/marketingand-sales/our-in-sights/customer-experience-creating-value-through-transforming-customer-journeys.

Gruber-Muecke T., Hofer K.M. (2015). Market orientation, entrepreneurial orientation and performance in emerging mar-kets. International Journal of Emerging Markets, vol. 10(3), pp. 560–571.

Kroner E. (2016). The 7 Pillars of Customer Centricity. American Marketing Association. Available at: https://www.ama.org/publications/eNewsletters/MarketingInsightsNewsletter/Pages/7-pillars-of-customer-centricity.aspx.

Narver J., Slater S. (1990). The effect of a Market Orientation on Business Profitability. Journal of Marketing, vol. 56 (Octo-ber), pp. 20–35.

Maguire N., Helm R., Wachters I., Walsh I., Mönter N. (2012). Customer-centricity in retail banking. BCG. Available at: http://image-src.bcg.com/Images/BCG_Customer-Centricity_Retail_Banking_2012_tcm9-73406.pdf.

Reijonen H., Laukkanen T., Komppula R., Tuominen S. (2012). Are growing SMEs more market-oriented and brand-orient-ed? Journal of Small Business Management, vol. 50(4), pp. 699–716.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Sheth J.N. (2011). Impact of emerging markets on marketing: Rethinking existing perspectives and practices. Journal of Marketing, vol. 75(4), pp. 166–182.

Smirnova M., Naude P., Henneberg S.C., Mouzas S., Kouchtch S.P. (2011). The impact of market orientation on the develop-ment of relational capabilities and performance outcomes: The case of Russian industrial firms. Industrial Marketing Man-agement, vol. 40(1), pp. 44–53.

Tschanz M., Hersberger P., Trautwein K. (2017). Enabling client centricity. The road to success in wealth management. PwC. Available at: https://www.pwc.ch/en/publications/2017/pwc-wealth%20management_enablingclient-centricity.pdf.

Information about the authors

Olga K. OYNERDr. Sc. (Econ.), Head of Marketing of Firm Dept. National Research University – Higher School of Economics (33/5 Kirpichnaya St., Mos-

cow, 105679, Russia). E-mail: [email protected].

Elena K. PANTELEEVACand. Sc. (Econ.), Associate Professor of Marketing of Firm Dept. National Research University – Higher School of Economics

(33/5 Kirpichnaya St., Moscow, 105679, Russia). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-3

Механизмы координации стейкхолдеров рынка высшего образования: теоретические подходы к идентификацииН.Ю. Власова, Е.Л. Молокова

Аннотация. Интенсивные изменения общественных отношений и повышение динамики взаимодействия стейкхолдеров сни-жают эффективность прежних моделей координации, изменяя архитектуру организации деятельности хозяйствующих субъектов. Работа направлена на идентификацию механизмов координации стейкхолдеров рынка высшего образования посредством уточ-нения теоретико-методологических подходов к понятию и классификации. Методологической базой исследования послужила со-вокупность теорий в рамках институциональной парадигмы. Рынок высшего образования рассматривается как сеть неоклассиче-ских и отношенческих контрактов. Данная теория смещает акцент с анализа субъектов рынка на анализ горизонтальных связей между ними. Методом сравнительного анализа идентифицированы теоретико-методологические проблемы, в частности, отсут-ствие единого подхода к понятию механизмов координации и критериям их разграничения. Базовые механизмы координации, на примере которых проведено исследование, являются лишь конструктами для создания современной модели координации, про-цесс строительства которой является непрерывным и динамичным. В науке наблюдается смещение акцента с анализа известных механизмов координации (рынка, иерархии) на изучение процессов координации в динамике и идентификацию промежуточных и принципиально новых механизмов. Оценка взаимодействия стейкхолдеров на рынке современного высшего образования пока-зала наличие широкого спектра координирующих механизмов, что позволило сделать вывод о гибридном характере координации. Наиболее интенсивным является развитие сетевых коммуникаций, имеющих форму взаимного согласования с опорой на нефор-мальные нормы. Результатом исследования стала систематизация научных подходов в заявленной области исследования, а также идентификация механизмов координации стейкхолдеров рынка высшего образования.

Ключевые слова: механизм координации; рынок высшего образования; стейкхолдер; ценовая координация; иерархия; гибридный характер координации.

JEL Classification: B52, D86, I21

Финансирование. Статья выполнена при финансовой поддержке РФФИ (грант № 18-010-00641).

Дата поступления статьи: 30 ноября 2018 г.

Ссылка для цитирования: Власова Н.Ю., Молокова Е.Л. Механизмы координации стейкхолдеров рынка высшего образования: теоретические подходы к идентификации // Управленец. 2019. Т. 10. № 2. С. 21–30. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-3.

ВВЕДЕНИЕВ условиях усложнения и повышения динамики взаимо-действий участников различных сфер экономической деятельности научные исследования, посвященные ме-ханизмам координации, вошли в активную фазу.

Условно всю совокупность научных работ, изучаю-щих координацию экономических агентов, можно раз-делить на два направления.

Первое, в большей степени теоретико-методологи-ческое, посвящено уточнению характеристик «базовых» механизмов координации: рынку, иерархии, сетям (ги-бридам) и различным их сочетаниям.

Второе направление, основанное главным образом на эмпирических оценках, исследует вновь возникаю-щие механизмы координации, дополняющие «базовый» перечень.

Экономические агенты, адаптируясь к условиям не-определенности и риска, вырабатывают собственные модели координации, соответственно, актуальными становятся исследования динамического характера ко-ординации. Таким образом, механизмы координации являются «конструктами», которые совершенствуются и наполняются в процессе их реализации в определенной ситуации с учетом конкретных обстоятельств.

Актуальность исследования обусловлена отсут-ствием единства мнений о природе, характере и соот-

несении механизмов координации хозяйственной де-ятельности в целом и на рынке высшего образования в частности. В настоящее время формируется новая ин-ституциональная среда рынка высшего образования, в рамках которой идет поиск оптимальных моделей ко-ординации стейкхолдеров.

Целью статьи является идентификация основных ме-ханизмов координации стейкхолдеров на рынке высше-го образования на основе уточнения теоретико-методо-логических подходов к их исследованию.

ДЕФИНИЦИАЛЬНАЯ И ТАКСОНОМИЧЕСКАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ МЕХАНИЗМОВ КООРДИНАЦИИВеберовская модель, являющаяся сегодня ведущим архе-типом современной фирмы, является в строгом смысле набором механизмов координации.

В современной науке до сих пор не сложилась единая концептуализация механизмов координации в силу на-личия бесчисленного разнообразия форм организации хозяйственной деятельности, а также неоднородности взаимодействий акторов.

В основе исследований координации деятельности хозяйствующих субъектов лежат работы, посвященные изучению устройства фирм и рынков, основным разли-чием которых является вид контракта (по Уильямсону:

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


внутри фирмы – отношенческие контракты, внутри рын-ка – классические и неоклассические) [Williamson, 1979].

Следует отметить, что в науке отсутствует единство мнений о понятии координации, исчерпывающем переч-не ее механизмов и возможности их сочетания.

В широком смысле, координация – это управление за-висимостями [Malone, Crowston, 1994]. Согласимся с мне-нием T.W. Malone о полезности использования данного подхода, поскольку в исследовании рынков часто можно говорить о взаимной зависимости стейкхолдеров. В кон-тексте исследования рынка высшего образования, при наличии разных интересов стейкхолдеров, действующих на рынке, представляется уместным акцентироваться на возможностях влияния каждой из групп, а соответствен-но зависимости одной группы от другой. В науке отсут-ствует единый подход к пониманию координации, это во многом обусловлено дисциплинарной окраской данной категории и незавершенностью формирования теории координации, которая в данный момент находится в ак-тивной фазе развития. В частности, можно обнаружить следующие определения координации: совместные уси-лия независимых акторов по достижению взаимно опре-деленной общей цели1; объединение целенаправленных действий для достижения более крупной общей цели [Holt, 1988]; мероприятия, необходимые для поддер-жания согласованности в пределах рабочего процесса [Curtis, 1989]; интеграция и гармонизация индивидуаль-ных усилий по достижению более крупной цели [Singh, Rein, 1992]; акт совместной работы [Malone, Crowston, 1991]; система отношений между хозяйственными

1 National Science Foundation. (1989). A report by the NSF-IRIS Review Panel for Research on Coordination Theory and Technology. NSFF Forms and Publication Unit, National Science Foundation, Washington, D.C.

субъектами по поводу установления и упорядочения воспроизводственных пропорций [Половинкина, 2012, с. 352]. Отсутствует единая дефиниция механизма коор-динации (табл. 1). Все перечисленные формулировки по-нятия координации объединяет наличие общей цели для достижения результата.

В новой институциональной экономической теории сформировалось мнение, что полярными в рамках сово-купности всех механизмов координации являются рынок и иерархия (фирма) [Rossignoli, Ricciardi, 2015]. В ряду промежуточных называют сеть (или гибрид).

В науке подчеркивается, что «идеальные» механизмы координации экономических отношений используются крайне редко [Дементьев, Евсюков, Устюжанина, 2017; Malone, Crowstoun, 1994, p. 94]. T.R. Zenger и S.H. William еще в 1990-е годы указывали на нарастающий тренд ухода от чистых форм координации «иерархии» и «це-нового механизма координации» к промежуточным ва-риантам, отмечая увеличивающуюся зону между ними [1997]. Большинство ученых сходятся в том, что помимо промежуточных форм между рынком и иерархией су-ществуют другие, принципиально отличные типы коор-динации [Elsner, Hocker, Schwardt, 2009]. В частности, вы-деляются управление знаниями [Thompson, 1991], сети [Elsner, Hocker, Schwardt, 2009], сотрудничество [Borgaza, Tortia, 2017], планирование [Тамбовцев, 2017а], конку-ренция, кооперация, интеграция [Половинкина, 2012], многосторонняя явная координация [Тамбовцев, 2017b]. Сегодня развитие теории координации актуализирова-лось, учеными идентифицируются новые, до сих пор не имевшие описания в науке механизмы координации, в частности, можно привести пример «bazaar» как спосо-ба управления открытыми лицензиями или программны-ми продуктами с открытым кодом [Demil, Lecocq, 2006].

Таблица 1 – Научные подходы к понятию механизма координацииTable 1 – Definitions coordination mechanism

Понятие механизма координации Источник

Совокупность экономических структур, институтов, форм и методов хозяйствования, по-средством которых осуществляется согласование общественных, групповых и частных интересов по поводу распределения национальных факторов производства между от-дельными сферами, отраслями, видами экономической деятельности, между отдельны-ми территориями внутри национального хозяйства и за его пределами

Н.В. Половинкина [2012, с. 3]

Совокупность дополняющих друг друга институтов и обусловливаемых ими дискреци-онных решений индивидов, обеспечивающая регулирование их различных взаимодей-ствий и улучшающая условия обменов

В. Тамбовцев (цит. по: [Шерешева, 2010, с. 14])

Координирующие структуры – институциональные способы организации трансакций О. Williamson [1979, p. 239]

Система, которая должна быть создана для связывания или организации отдельных лиц, принимающих решения в бизнес-процессе, в единую группу, которая стремится реализовать цели процесса. Формальный механизм связывания действий и решений людей для реализации целей процесса

T.S. Raghu, A. Chaudhury, H. Raghav Rao [1998, p. 88]

Алгоритм, который определяет стоимость каждой стратегии s, где стоимость s равна функции агентов, которые выбрали s

N. Immorlica, Li (Erran) Li, V.S. Mirrokni, A.S. Schulz [2009, p. 56]

Динамичный объект, реализующийся через выполнение трех концептуально дискрет-ных, но практически связанных характеристик взаимозависимой организационной де-ятельности: подотчетность, предсказуемость и общее понимание Okhuysen

G.A. Okhuysen, B.A. Bechky [2009, p. 1]

Любой административный инструмент для достижения интеграции между различными подразделениями в рамках организации

J.I. Martinez, J.C. Jarillo [1989, p. 490]

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


Один из ключевых исследователей взаимодействий в рамках организации Г. Минцберг выделил шесть ко-ординационных механизмов: взаимное согласование (взаимная подгонка); прямой контроль (прямой надзор); стандартизация рабочих процессов (программирование [March, Simon, 1958]); стандартизация выпуска (плани-рование); стандартизация навыков и знаний (квалифи-кации); стандартизация норм (табл. 2) [Минцберг, Куинн, Гошал, 2001, с. 224–225].

Отметим, что классификация, данная Г. Минцбер-гом, не единственная в исследуемой сфере. В частности, О. Уильямсон, понимая под структурами управления механизмы координации хозяйственной деятельности, выделил классический рынок, смешанную форму кон-трактации, иерархию [Сухарев, 2012]. K. Reimers предло-жил добавить к перечню координационных механизмов Минцберга механизм цены, поскольку он представляет собой форму координации экономической деятельности [2000]. О. Nelio, соглашаясь с классификацией Минцберга, предлагает включить в перечень механизмов координа-ции контракты, ценности и нормы, а в качестве дополни-тельного к основным перечисленным – политику [2012]. Рассматривая исследования регионального развития, следует упомянуть и о другой классификации механиз-мов координации: стандарты, планы, официальная вза-имная корректировка и неофициальная взаимная кор-ректировка [Marra, 2014].

Также согласимся с мнением, что стандартизация явля-ется дополнительным, а не самостоятельным механизмом, поскольку тот или иной стандарт (норма, требование, пра-вило) может быть установлен в качестве административ-ного волеизъявления, закрепиться вследствие рыночной конкуренции или быть результатом соглашения стейк-холдеров [Дементьев, Евсюков, Устюжанина, 2017].

Перечисленные механизмы являются конструктором для создания модели координации деятельности акторов в конкретной сфере общественных отношений [Malone, Crowston, 1994]. В частности, чем больше в экономике усиливается опора на знания, тем более субъекты тяготе-ют к «согласованию» как способу координации с опорой на доверие [Adler, 2001, p. 216]. Часто исследования коор-динирующих механизмов являются междисциплинарны-ми и в рамках конкретных научных дисциплин выделяют-

ся собственные способы координации [Malone, Crowston, 1994, p. 112]. Большинство авторов допускают одновре-менное использование, комбинирование и сочетание различных механизмов координации в рамках одной ор-ганизационной структуры [Дементьев, 2015; Тамбовцев, 2017b; Grandori, 1997 и др.]. Более того, отмечается, что не существует единственно правильного механизма ко-ординации, координирование должно быть гибким, ди-намичными, способными преодолеть неопределенность, находиться в непрерывном развитии [Jarzabkowski, Lê, Feldman, 2012].

В условиях разнообразия координационных процес-сов следует определиться с критериями их отнесения к базовым механизмам координации.

В указанном вопросе также отсутствует единство мне-ний. В науке выделяется достаточное количество крите-риев отнесения способа взаимодействия к определенно-му механизму координации (табл. 3).

Соглашаясь с перечисленными подходами, приведем ряд критериев, позволяющих наиболее универсально охарактеризовать базовые механизмы координации (табл. 4).

Также следует отметить, что один и тот же процесс мо-жет быть отнесен к различным механизмам координации. В частности, правовое регулирование. С одной стороны, это управленческое воздействие со стороны государства, в таком случае его нужно отнести к иерархическому ме-ханизму координации, с другой стороны, если принятые нормы разделяются обществом, можно говорить о стан-дартизации норм (в минцберговском смысле [Минцберг, Куинн, Гошал, 2001]). Конкретное взаимодействие требует анализа и тщательного подбора адекватного механизма координации деятельности стейкхолдеров с учетом осо-бенностей ситуации.

Таким образом, в ряду методологических проблем становления теории координации можно указать следу-ющие:

1) совокупность теоретически описанных моделей ни-чтожно мала в сравнении с наблюдаемым разнообразием механизмов управления, таким образом, потенциал кон-цептуализации теории остается значительным;

2) стремление авторов создать исчерпывающую так-сономию механизмов координации в условиях интенсив-

Таблица 2 – Базовые механизмы координации по Г. МинцбергуTable 2 – Mintzberg’s basic coordination mechanisms

Механизм координации Основа механизма Сущность механизма

Взаимная подгонка Информационный обмен Согласование действий в процессе общения

Прямой надзор Распоряжения и приказы Лидерское руководство процессом

Стандартизация процесса труда Процедуры, которым необходимо следоватьПрограммирование непосредственного содержания деятельности

Стандартизация выпуска Стандарты, технические требования, ГОСТы и т. п. Спецификация результатов труда

Стандартизация навыков Обучение, профессиональная подготовкаИспользование в деятельности определенной совокупности знаний и навыков

Стандартизация норм Разделяемые коллективом нормыВоспринятый стейкхолдерами набор убеждений, норм, правил

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


ной динамики общественных отношений сужает возмож-ности развития методологии координационной теории;

3) описанные механизмы координации в условиях вы-сокой динамики их развития и необходимости подстрой-ки под меняющиеся условия должны быть универсальны;

4) статичный взгляд на координационные механизмы, принятый в большом количестве исследований, имеет ряд ограничений применения в широком спектре рын-ков доверительных благ, инновационных и сервисных технологий, т.е. в условиях невозможности формализа-ции деятельности;

5) существует терминологическая неопределенность в понимании гибрида как механизма координации. В по-давляющем большинстве случаев следует говорить о гибридном характере координации деятельности стейк-холдеров как о динамической совокупности (сочетании) некоторого множества координационных механизмов, а не о гибриде как конкретном способе координации. Гибрид использует широкий спектр координационных механизмов [Тамбовцев, 2017b; Grandori, 1997];

6) отсутствует единство мнений о критериях отнесе-ния отдельных видов координации к конкретному базо-вому координационному механизму.

Тем не менее, хотя в условиях неопределенности и высокой динамики развития общественных отноше-ний механизмы координации не могут быть статичными, представляется, что в каждом конкретном случае стейк-холдерами могут быть использованы «базовые алгорит-мы координации», которые можно применять как кон-структор для наполнения дополнительными опциями.

Вышесказанное обусловливает необходимость ис-следования механизмов координации с точки зрения их идентификации, таксономии и критериев (метрик), по-зволяющих отнести ту или иную процедуру налаживания взаимодействия к конкретному базовому механизму.

ИДЕНТИФИКАЦИЯ МЕХАНИЗМОВ КООРДИНАЦИИ НА РЫНКЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯВыбор механизма координации на рынке высшего об-разования в настоящее время совершается в условиях

Таблица 3 – Критерии отнесения (разграничения) отдельных механизмов координацииTable 3 – Dimensions for categorizing (distinguishing) particular coordination mechanisms

Критерий Источник

Частота осуществления трансакции, уровень неопределенности и специфичность активов О. Williamson [1979]

Тип базового контракта, характеристики предметов обмена (доступность, тип экономического блага и т.п.), тип механизма принуждения к исполнению контрактов, доступность контрактации, уровень защищенности прав собственности на предметы обмена, способ координации действий по распределению и определению направлений использования ресурсов, стимулы к эффективно-му использованию ресурсов, а также интенсивность регулирования взаимодействий

В. Тамбовцев (цит. по: [Шерешева, 2010])

Вид трансакций, способ выстраивания взаимодействий И.Д. Котляров [2017]

Частота трансакций, специфичность активов, неопределенность, условия развития отрасли, каче-ство институциональной среды

С.Б. Авдашева, Н.А. Горейко [2011]

Культура (помимо указанных О. Уильямсоном) W. Egelhoff, E. Frese [2011]

Право оказывать непосредственное воздействие на поведение других (право управления), кана-лы коммуникации и стимулы, мотивирующие поиск средств решения возникающих проблем

В.Е. Дементьев, С.Г. Евсюков, Е.В. Устюжанина [2017]

Таблица 4 – Характеристика базовых механизмов координацииTable 4 – Characteristics of basic coordination mechanisms

Механизм координации Принцип Инструменты Основа Доминирующий

контракт ОтветственностьСтепень

автономности стейкхолдеров

Иерархия Подчинение

Программы, планы, контроль,

императивные указания, право

принятия решения

Субординация ОтношенческийВертикально (снизу вверх)

Отсутствие или минимум –

вертикальная и горизонтальная централизация

Рынок КонкуренцияПереговоры, ценовые механизмы, стимулы,

мотивация

Спрос и предложение

Классический

Горизонтально (взаимный характер

ответственности)

Автономны за пределами трансакции –

отсутствие централизации

СоглашенияСотрудничество,

взаимная полезность

Арбитраж, информационный

обмен; неформальные коммуникации;

репутация

Доверие Неоклассический

Горизонтально (взаимный характер

ответственности)

Выборочная децентрализация

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


роста неопределенности и риска, увеличения скорости принятия решений, повышения мотивации стейкхолде-ров, усиления конкуренции.

По словам Дж. Дози, одним из ключевых вопросов эко-номической науки с момента ее зарождения был выбор механизмов несовершенной координации между огром-ным числом своекорыстных экономических агентов, чьи интересы зачастую противоречат друг другу [2012].

Анализ отношений субъектов в системе высшего об-разования, будь то взаимодействие между образователь-ной организацией и домохозяйством, государством, сту-дентами между собой или с преподавателем, показывает, что в каждом присутствуют взаимные обязательства и правомочия. Таким образом, подавляющее большинство видов общественных отношений в системе высшего об-разования можно определить как контракты.

Вся совокупность контрактов на рынке высшего об-разования имеет определенную внутреннюю систему и обусловлена общей целью, в связи с этим целесообразно интерпретировать ее в качестве сети.

В контексте данного исследования под сетью будем понимать совокупность устойчивых связей формального и неформального характера, имеющих форму контракта. В зависимости от вида общественных отношений, требу-ющих координации, заключаются разные виды контрак-тов. Современный рынок высшего образования можно интерпретировать как сеть неоклассических и отношен-ческих контрактов [Сухарев, 2012]. Контрактная теория в качестве методологической основы исследования взаи-модействий стейкхолдеров открывает возможности для рассмотрения координации не только внутри образова-тельных организаций или системы высшего образования, но и в рамках более широкой категории – рынка высшего образования.

Объединение субъектов системы высшего образова-ния в сеть позволяет наладить процесс координации дей-ствий и получить синергетический эффект от взаимодей-ствия, в рамках которого вузы приобретут абитуриента, работодатели – работников с необходимыми компетен-циями, домохозяйства – перспективу трудоустройства выпускников, общество – социально-экономическую стабильность в связи со снижением количества нетрудо-устроенной молодежи и повышением качества трудовых ресурсов.

Следует отметить, что рынок высшего образования, трактуемый нами как сеть контрактов, включает всю па-литру базовых механизмов координации его участников [Дементьев, Евсюков, Устюжанина, 2017, с. 93]. Разнообра-зие механизмов координации стейкхолдеров на рынке высшего образования обусловлено его следующими осо-бенностями:

1) рыхлость [Котляров, 2017] рынка, вследствие на-личия множества стейкхолдеров с разными интересами и возможностями влияния [Martinez, Jarillo, 1989]. Ха-рактерной чертой рынка высшего образования как сети контрактов является отсутствие единой цели у объеди-няемых им стейкхолдеров. Такая сеть не имеет едино-

го центра управления и постоянных партнеров. Задача стейкхолдеров в данном случае – не достижение общих целей, а сохранение среды и условий для удовлетворе-ния собственных интересов;

2) одновременное наличие вертикальных (характер-ных для иерархии) и горизонтальных (характерных для рынка) отношений. В частности, взаимодействие госу-дарства и системы образования имеет в большей степени иерархический характер, в то время как взаимодействие домохозяйств с вузами координируется в основном ры-ночными механизмами;

3) наличие структур с различной степенью интегра-ции. Например, взаимодействия при создании базовых кафедр на площадке работодателя повышают уровень интеграции вуза и бизнеса, в то время как зачастую от-ношения указанных стейкхолдеров строятся на основе рыночных соглашений как механизмов координации, не предусматривающих интеграцию;

4) доверительный характер блага, усиливающий от-ношенческий характер контрактов домохозяйств и ву-зов. Стейкхолдеры нуждаются не только в управлении и получении полезности, но и в доверии, а также в долго-срочных отношениях. Этим обусловлен смешанный ха-рактер координации, не просто включающий рыночные механизмы, но и усиливающий значение соглашения как механизма координации.

Развитие общественных отношений на рынке высше-го образования определяет необходимость поиска но-вых способов координации деятельности. Нахождение различных моделей координации (сочетания координи-рующих способов) стейкхолдеров связано с двумя типич-ными для современных экономических систем задачами. Первая – поиск путей снижения трансакционных издер-жек [Эггертссон, 2001, с. 191–192; Zander, 2007], которые неизбежно возникают на рынке, где взаимодействие раз-ных по влиянию и интересам стейкхлдеров опосредуется неполными контрактами (чаще неоклассическими, реже отношенческими). В частности, по словам I. Zander [2007], запретительно высокие издержки ведения переговоров и заключения контрактов заменяются издержками вы-работки приказов и обеспечения их исполнения. Вторая задача – предотвращение оппортунистического поведе-ния, которое формируется в силу различий влияния и ин-тересов участников рынка.

Присутствие во взаимодействии акторов рынка выс-шего образования всех способов координации обуслов-лено теми функциями, которые каждый из них реализу-ет, таким образом, механизмы координации являются «альтернативными системами управления стимулами для решения широкого круга задач» [Chandler, 1998, p. 972]. «Идеальными» в веберовском смысле способа-ми координации взаимодействия являются: иерархия (администрирование), ценовая координация, взаимное согласование и стандартизация [Дементьев, Евсюков, Устюжанина, 2017, с. 93]. Каждому способу присуще определенное соотношение инструментов координа-ции (см. рисунок).

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Нужно заметить, что в отдельные периоды истории высшего образования была сформирована собствен-ная совокупность идеально-типических механизмов и инструментария координации, подчиненных и стиму-лируемых как проводимой политикой для решения го-сударственных задач, так и конкретными целями стейк- холдеров.

ЗАКЛЮЧЕНИЕЭволюцию координации в высшем образовании мож-но рассматривать в ретроспективе – от преобладания иерархии (администрирования) к рыночной координа-ции (ценовые сигналы) и в настоящее время к сочетанию всех способов координации.

В перспективе более интенсивным становится нефор-мальное взаимодействие стейкхолдеров рынка высшего образования. В частности, усложняются коммуникации между преподавателем и студентом, в основе которых лежат неформальные нормы. Интенсифицируется инфор-мационный обмен между ними посредством электронных средств связи, усложняются и приобретают новые формы методики преподавания, предполагающие коллективное взаимодействие, растет количество интерактивных за-нятий. Требования ФГОС к соотношению лекционных и практических занятий изменились в пользу увеличения доли последних. Сложность формального регулирова-ния указанных процессов делает востребованными не-формальные нормы, а также предпологает возможность использования такого способа координации деятельно-сти как взаимное согласование.

При этом прямой государственный контроль в сфере высшего образования становится более формализован-ным, увеличивается количество индикаторов государ-ственного контроля, таким образом, можно констатиро-вать некоторое усиление элементов администрирования во взаимодействии организаций высшего образования и регулятора.

Эволюционирует рыночная координация. Ценовые предложения имеют значение при определении до-мохозяйствами формы обучения (заочная значительно дешевле) или региона обучения (Москва значительно дороже). Наряду с этим ФГОС дает образовательным ор-ганизациям высшего образования большую автономию, а также возможность реагирования на спрос в отноше-нии той или иной специальности, востребованной в ре-гионе.

Вместе с тем ФГОС предусматривает достаточно жесткую привязку образовательного процесса к компе-тенциям выпускника, от образовательной организации, реализующей программу, требуется привитие знаний, навыков и умений, предусмотренных стандартом. Идет интенсивная работа по гармонизации образовательных стандартов и квалификационных требований професси-ональных стандартов. Данный процесс будет реализо-ван со вступлением в силу ФГОС 3++, которое планиру-ется уже в следующем учебном году, что свидетельствует об интенсификации стандартизации навыков и знаний (квалификации) – «точное определение необходимого для участия в процессе труда уровня подготовки вы-пускников» [Минцберг, 2004, с. 9]. Также об усилении

«Идеальные» способы и ведущие инструменты координации в высшем образовании“Perfect” methods and major tools of coordination in higher education

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


стандартизации свидетельствует беспрецедентный рост количества нормативных актов, регулирующих высшее образование.

Стремительно развиваются сетевые коммуникации, имеющие форму взаимного согласования с опорой на неформальные нормы. Взаимодействие домохозяйств (абитуриентов и их семей) с образовательными органи-зациями высшего образования становится более интен-сивным еще на этапе принятия решения о выборе вуза и специальности. Абитуриенты включаются в сеть вза-имодействий в виде познавательно-развлекательных и исследовательских мероприятий, информационного об-мена, олимпиад, тотальных диктантов и др. Аналогичную тенденцию можно наблюдать во взаимодействии образо-

вательных организаций высшего образования и работо-дателей, которые все активнее вовлекаются в образова-тельный процесс путем участия в организации практик, стажировок, ярмарок вакансий, согласования дополни-тельных компетенций, создания базовых кафедр и др.

Таким образом, оценка взаимодействий стейкхол-деров рынка высшего образования позволяет сделать вывод о наличии некоторой совокупности координиру-ющих механизмов, а значит, о гибридном характере коор-динации. Базовые механизмы координации, на примере которых проведено исследование, являются лишь кон-структами для создания современной модели координа-ции, процесс строительства которой является непрерыв-ным и динамичным.

Источники

Авдашева С.Б., Горейко Н.А. (2011). Механизмы управления трансакциями в российской обрабатывающей про-мышленности // Российский журнал менеджмента. Т. 9. № 1. С. 3–28.

Дементьев В.Е. (2015). Условия координации экономической деятельности как фактор формирования организаци-онных структур // Вестник Российского экономического университета им. Г.В. Плеханова. № 2. С. 25–26.

Дементьев В.Е., Евсюков С.Г., Устюжанина Е.В. (2017). Гибридные формы организации бизнеса: к вопросу об анализе межфирменных взаимодействий // Российский журнал менеджмента. Т. 15. № 1. С. 89–122.

Дози Дж. (2012). Экономическая координация и динамика: некоторые особенности альтернативной эво люционной парадигмы // Вопросы экономики. № 12. С. 31–60.

Котляров И. Д. (2017). Нетипичные формы организации хозяйственной деятельности // Экономическая наука со-временной России. № 1. С. 22–40.

Минцберг Г. (2004). Структура в кулаке: создание эффективной организации / пер. с англ. под ред. Ю. Н. Каптурев-ского. СПб.: Питер.

Минцберг Г., Куинн Д., Гошал С. (2001). Стратегический процесс. Концепции, проблемы, решения. СПб.: Питер. Половинкина Н.В. (2012). Механизмы координации экономической деятельности // Экономика и экологический

менеджмент. № 1. С. 351–357.Сухарев О.С. (2012). Теория контрактов О. Уильямсона и институциональные изменения: современное видение

агентских взаимодействий // Журнал экономической теории. № 3. С. 84–95.Тамбовцев В.Л. (2017a). Планирование и оппортунизм // Вопросы экономики. № 1. С. 22–39.Тамбовцев В.Л. (2017b). Разнообразие механизмов координации vs (провалы рынка vs провалы государства) // Ин-

ституциональная трансформация экономики: пространство и время: сб. докл. V Междунар. конф. (Кемерово, 24–27 мая 2017 г.): в 2 т. Кемерово: Кемеров. гос. ун-т. Т. 1. С. 123–127.

Шерешева М.Ю. (2010). Формы сетевого взаимодействия компаний. Курс лекций: учеб. пособие. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ.

Эггертссон Т. (2001). Экономическое поведение и институты. М.: Дело.Adler P.S. (2001). Market, Hierarchy, and Trust: The Knowledge Economy and the Future of Capitalism. Organization Sci-

ence, vol. 12(2), pp. 215–234.Borzaga C., Tortia E.C. (2017). Co-operation as coordination mechanism: a new approach to the economics of cooperative

enterprises. Euricse Working Paper no. 78/15. URL: http://www.euricse.eu/publications-cat/working-papers/ Chandler A.D. (1998). Strategy and Structure: Chapters in the History of the American Industrial Enterprise. Cambridge, M.A.:

MIT Press.Curtis B. (1989). Modeling coordination from field experiments. In: Proceedings of the Conference on Organizational Com-

puting, Coordination and Collaboration: Theories and Technologies for Computer-Supported Work. Austin, TX.Demil B., Lecocq X. (2006). Neither Market nor Hierarchy nor Network: The Emergence of Bazaar Governance. Organiza-

tion Studies, vol. 27(10), pp. 1447–1466. Egelhoff W., Frese E. (2011). How German, Japanese, and U.S. Executives View Markets and Planning as Alternative Coor-

dinating Mechanism. Management International Review, vol. 51(4), pp. 511–524.Elsner W., Hocker G., Schwardt H. (2009). Simplistic vs. Complex Organization: Markets, Hierarchies, and Networks in an

«Organizational Triangle». MPRA Paper No. 14315. Grandori A. (1997). Governance Structures, Coordination Mechanisms and Cognitive Models. Journal of Management and

Governance, vol. 1(1), pp. 29–47.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Holt A.W. (1988). Diplans: A New Language for the Study and Implementation of Coordination. ACM Transactions on Office Information Systems, vol. 6(2), pp. 109–125.

Immorlica N., Li (Erran) Li, Mirrokni V.S., Schulz A.S. (2009). Coordination Mechanisms for Selfish Scheduling. Theoretical Computer Science, vol. 410(17), pр. 1589–1598.

Jarzabkowski P.A., Lê J.K., Feldman M.S. (2012). Toward a Theory of Coordinating: Creating Coordinating Mechanisms in Practice. Organization Science, vol. 23(4). pp. 907–927.

Malone T.W., Crowston, K.G. (1991). Toward an Interdisciplinary Theory of Coordination. Tech. Rep. No. 120. Massachusetts Institute of Technology, Center for Coordination Science, Cambridge, Mass.

Malone T.W., Crowston K.G. (1994). The Interdisciplinary Study of Coordination. ACM Computing Surveys, vol. 26(1), pp. 87–119.

March J.G., Simon H.A. (1958). Organizations. N.Y., L., Sydney: Wiley.Marra M. (2014). What Coordination Mechanisms Work to Manage Regional Development Programmers? Insights from

Southern Italian regions. European Urban and Regional Studies, vol. 21(3), pp. 254–271. Martinez J.I., Jarillo J.C. (1989). The Evolution of Research on Coordination Mechanisms in Multinational Corporation.

Journal of International Business Studies, vol. 20(3), pp. 489–514. Nelio O. (2012). Automated Organizations. Development and Structure of the Modern Business Firm. SpringerVerlag Berlin

Heidelberg. Okhuysen G.A., Bechky B.A. (2009). Coordination in Organizations: An Integrative Perspective. The Academy of Manage-

ment Annals, vol. 3(1), pp. 463–502. Raghu T.S., Chaudhury A., Raghav Rao H. (1998). Business Process Change: A Coordination Mechanism Approach. Knowl-

edge and Process Management, vol. 5(2). pp. 87–98. Reimers К. (2000). Automating Coordination Mechanisms-Markets, Hierarchies, and Associations In: Svensson L. et al.

(eds.): Proceedings of the 23rd Information Systems Research Seminar in Scandinavia (IRIS 23), Laboratorium for Interaction Technology, University of Trollhättan Uddevalla, Sweden, August 12-15, 2000, vol. II, pp. 1417–1439.

Rossignoli C., Ricciardi F. (2015). Inter-Organizational Relationships. Towards a Dynamic Model for Understanding Business Network Performance. Springer.

Singh B., Rein G.L. (1992). Role Interaction Nets (RIN): A Process Description Formalism. Tech. Rep. CT-083-92. Microelectron-ics and Computer Technology Corp., Austin, Texas.

Thompson G. (1991). Markets, Hierarchies, and Networks: The Coordination of Social Life. L.: Sage Publications. Williamson O.E. (1979). Transaction-Cost Economics: The Governance of Contractual Relations. Journal of Law and Eco-

nomics, vol. 22(2), pp. 233–261. Zander I. (2007). Do You See What I Mean? An Entrepreneurship Perspective on the Nature and Boundaries of the Firm.

Journal of Management Studies, vol. 44(7), pp. 1141–1164. Zenger T.R., William S.H. (1997). The Disaggregation of Corporations: Selective Intervention, High-powered Incentives,

and Molecular Units. Organization Science, vol. 8(3), pp. 209–222.


ВЛАСОВА Наталья ЮрьевнаДоктор экономических наук, профессор кафедры государственного и муниципального управления. Уральский государственный

экономический университет (620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

МОЛОКОВА Елена ЛеонидовнаСтарший преподаватель кафедры государственного и муниципального управления. Уральский государственный экономический

университет (620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/ Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-3

Mechanisms for coordinating stakeholders of the higher education market: Theoretical approaches to identificationNatalya Yu. VLASOVA, Elena L. MOLOKOVA

Abstract. Massive shifts in public relations and enhancing interaction between stakeholders damage the effectiveness of standard coordination models through changing the architecture of business entities’ activity. The paper aims to identify the mechanisms for coordinating stakeholders of the higher education market by clarifying theoretical and methodological approaches to the concept and classification. The methodological basis includes the theories falling within the institutional paradigm. The authors view the higher edu-cation market as a network of neoclassical and relational contracts. The theory shifts the focus from the analysis of the market actors to

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


the analysis of the horizontal relationships between them. Performing the comparative analysis, the authors reveal the theoretical and methodological problems, such as lack of a single approach to the concept of coordination mechanisms and criteria for distinguishing them. The fundamental coordination mechanisms underlying the current research are only constructs for creating a contemporary co-ordination model whose construction process is continuous and dynamic. In science, there is a shift in focus from analyzing the current coordination mechanisms (market, hierarchy and networks) to studying the dynamics of coordination processes and identifying inter-mediate and brand-new coordination mechanisms. Having evaluated stakeholders’ interaction in the higher education market, the au-thors found the existence of a wide array of coordination mechanisms, which allowed establishing the hybrid nature of coordination. The most intensive development is typical of network communications that take the form of mutual agreement based on informal norms. The paper systematizes the scientific approaches applied within the research field under review, as well as identifies the mechanisms for coordinating stakeholders of the higher education market.

Keywords: coordination mechanism; higher education market; stakeholder; price coordination; hierarchy; hybrid nature of coordi-nation.

JEL Classification: B52, D86, I21

Funding: The paper is supported by the Russian Foundation for Basic Research (RFFI), project no. 18‐010‐00641.

Paper submitted: November 30, 2018.

For citation: Vlasova N.Yu., Molokova E.L. (2019). Mechanisms for coordinating stakeholders of the higher education market: Theoretical approaches to identification. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 2, pp. 21–30. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-3.

References

Avdasheva S.B., Goreyko N.A. (2011). Mekhanizmy upravleniya transaktsiyami v rossiyskoy obrabatyvayushchey pro-myshlennosti [Transaction management mechanisms in the Russian manufacturing industry]. Rossiyskiy zhurnal menedzhmenta – Russian Management Journal, vol. 9, no. 1, pp. 3–28.

Dement’ev V.E. (2015). Usloviya koordinatsii ekonomicheskoy deyatel’nosti kak faktor formirovaniya organizatsionnykh struktur [Terms of economic activity coordination as a factor in the formation of organizational structures]. Vestnik Rossiyskogo ekonomichesk-ogo universiteta im. G.V. Plekhanova – Vestnik of the Plekhanov Russian University of Economics, no. 2, pp. 25–26.

Dementyev V.E., Evsyukov S.G., Ustyuzhanina E.V. (2017). Gibridnye formy organizatsii biznesa: k voprosu ob analize mezhfirmen-nykh vzaimodeystviy [Hybrid forms of business organization: the interfirm cooperation perspective]. Rossiyskiy zhurnal menedzh-menta – Russian Management Journal, vol. 15, no. 1, pp. 89–122.

Dosi G. (2012). Ekonomicheskaya koordinatsiya i dinamika: nekotorye osobennosti al’ternativnoy evolyutsionnoy paradigmy [Eco-nomic coordination and dynamics: some elements of an alternative “evolutionary” paradigm]. Voprosy ekonomiki – Issues of Econom-ics, no. 12, pp. 31–60.

Kotlyarov I.D. (2017). Netipichnye formy organizatsii khozyaystvennoy deyatel’nosti [Atypical forms of economic activity’s organi-zation]. Ekonomicheskaya nauka sovremennoy Rossii – Economics of Contemporary Russia, no. 1, pp. 22–40.

Mintzberg H. (2004). Structure in Fives. Designing Effective Organizations (Russ. ed.: Mintzberg H. Struktura v kulake: sozdanie effek-tivnoy organizatsii. St. Petersburg: Piter).

Mintzberg H., Quinn J., Goshal S. (2001). The Strategy Process: Concepts, Contexts, Cases (Russ. ed.: Mintzberg H., Quinn J., Goshal S. Strategicheskiy protsess. Kontseptsii, problemy, resheniya. St. Petersburg: Piter).

Polovinkina N.V. (2012). Mekhanizmy koordinatsii ekonomicheskoy deyatel’nosti [Mechanisms for coordinating economic activity]. Ekonomika i ekologicheskiy menedzhment – Economics and Environmental Management, no. 1, pp. 351–357.

Sukharev O.S. (2012). Teoriya kontraktov O. Uil’yamsona i institutsional’nye izmeneniya: sovremennoe videnie agentskikh vzaimod-eystviy [Contract theory of Williamson and institutional change: present vision for agency interaction]. Zhurnal ekonomicheskoy teorii – Journal of Economic Theory, no. 3, pp. 84–95.

Tambovtsev V.L. (2017a). Planirovanie i opportunizm [Planning and opportunism]. Voprosy ekonomiki – Issues of Economics, no. 1, pp. 22–39.

Tambovtsev V.L. (2017b). [A variety of coordination mechanisms vs (market failures vs state failures)]. In: Institutsional’naya trans-formatsiya ekonomiki: prostranstvo i vremya. Sb. dokl. V Mezhdunar. konf. (Kemerovo, 24–27 maya 2017 g.) [Institutional transformation of economy: space and time. Proc. of the 5th Int. conf. (Kemerovo, May 24–27, 2017]. Kemerovo: Kemerov. gos. un-t. In 2 vols. Vol. 1. Pp. 123–127.

Sheresheva M.Yu. (2010). Formy setevogo vzaimodeystviya kompaniy. Kurs lektsiy [Forms of network interaction between compa-nies]. Moscow: HSE Publishing house.

Eggertsson T. (2001). Economic Behavior and Institutions (Russ. ed.: Eggertsson T. Ekonomicheskoe povedenie i instituty. Moscow: Delo).

Adler P.S. (2001). Market, Hierarchy, and Trust: The Knowledge Economy and the Future of Capitalism. Organization Science, vol. 12(2), pp. 215–234.

Borzaga C., Tortia E.C. (2017). Co-operation as coordination mechanism: a new approach to the economics of cooperative enter-prises. Euricse Working Paper no. 78/15. Available at: http://www.euricse.eu/publications-cat/working-papers/

Chandler A.D. (1998). Strategy and Structure: Chapters in the History of the American Industrial Enterprise. Cambridge, M.A.: MIT Press.Curtis B. (1989). Modeling coordination from field experiments. In: Proceedings of the Conference on Organizational Computing,

Coordination and Collaboration: Theories and Technologies for Computer-Supported Work. Austin, TX.Demil B., Lecocq X. (2006). Neither Market nor Hierarchy nor Network: The Emergence of Bazaar Governance. Organization Studies,

vol. 27(10), pp. 1447–1466. Egelhoff W., Frese E. (2011). How German, Japanese, and U.S. Executives View Markets and Planning as Alternative Coordinating

Mechanism. Management International Review, vol. 51(4), pp. 511–524.Elsner W., Hocker G., Schwardt H. (2009). Simplistic vs. Complex Organization: Markets, Hierarchies, and Networks in an «Organiza-

tional Triangle». MPRA Paper No. 14315.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Grandori A. (1997). Governance Structures, Coordination Mechanisms and Cognitive Models. Journal of Management and Govern-ance, vol. 1(1), pp. 29–47.

Holt A.W. (1988). Diplans: A New Language for the Study and Implementation of Coordination. ACM Transactions on Office Informa-tion Systems, vol. 6(2), pp. 109–125.

Immorlica N., Li (Erran) Li, Mirrokni V.S., Schulz A.S. (2009). Coordination Mechanisms for Selfish Scheduling. Theoretical Computer Science, vol. 410(17), pр. 1589–1598.

Jarzabkowski P.A., Lê J.K., Feldman M.S. (2012). Toward a Theory of Coordinating: Creating Coordinating Mechanisms in Practice. Organization Science, vol. 23(4). pp. 907–927.

Malone T.W., Crowston, K.G. (1991). Toward an Interdisciplinary Theory of Coordination. Tech. Rep. No. 120. Massachusetts Institute of Technology, Center for Coordination Science, Cambridge, Mass.

Malone T.W., Crowston K.G. (1994). The Interdisciplinary Study of Coordination. ACM Computing Surveys, vol. 26(1), pp. 87–119.

March J.G., Simon H.A. (1958). Organizations. N.Y., L., Sydney: Wiley.Marra M. (2014). What Coordination Mechanisms Work to Manage Regional Development Programmers? Insights from Southern

Italian regions. European Urban and Regional Studies, vol. 21(3), pp. 254–271. Martinez J.I., Jarillo J.C. (1989). The Evolution of Research on Coordination Mechanisms in Multinational Corporation. Journal of

International Business Studies, vol. 20(3), pp. 489–514. Nelio O. (2012). Automated Organizations. Development and Structure of the Modern Business Firm. SpringerVerlag Berlin Heidelberg. Okhuysen G.A., Bechky B.A. (2009). Coordination in Organizations: An Integrative Perspective. The Academy of Management Annals,

vol. 3(1), pp. 463–502. Raghu T.S., Chaudhury A., Raghav Rao H. (1998). Business Process Change: A Coordination Mechanism Approach. Know-

ledge and Process Management, vol. 5(2), pp. 87–98. Reimers К. (2000). Automating Coordination Mechanisms-Markets, Hierarchies, and Associations In: Svensson L. et al. (eds.): Pro-

ceedings of the 23rd Information Systems Research Seminar in Scandinavia (IRIS 23), Laboratorium for Interaction Technology, Univer-sity of Trollhättan Uddevalla, Sweden, August 12-15, 2000, vol. II, pp. 1417–1439.

Rossignoli C., Ricciardi F. (2015). Inter-Organizational Relationships. Towards a Dynamic Model for Understanding Business Network Performance. Springer.

Singh B., Rein G.L. (1992). Role Interaction Nets (RIN): A Process Description Formalism. Tech. Rep. CT-083-92. Microelectronics and Computer Technology Corp., Austin, Texas.

Thompson G. (1991). Markets, Hierarchies, and Networks: The Coordination of Social Life. L.: Sage Publications. Williamson O.E. (1979). Transaction-Cost Economics: The Governance of Contractual Relations. Journal of Law and Economics,

vol. 22(2), pp. 233–261. Zander I. (2007). Do You See What I Mean? An Entrepreneurship Perspective on the Nature and Boundaries of the Firm. Journal of

Management Studies, vol. 44(7), pp. 1141–1164. Zenger T.R., William S.H. (1997). The Disaggregation of Corporations: Selective Intervention, High-powered Incentives, and Molecu-

lar Units. Organization Science, vol. 8(3), pp. 209–222.


Natalya Yu. VLASOVADr. Sc. (Econ.), Professor of State and Municipal Administration Dept. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy

Voli St., Ekaterinburg, 620144, Russia). E-mail: [email protected].

Elena L. MOLOKOVASr. Lecturer of State and Municipal Administration Dept. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy Voli St., Ekaterin-

burg, 620144, Russia). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-4

Modelling a competitive field of an enterprise: A structural approachNatalya Yu. Yaroshevich

Abstract. The article deals with modelling a competitive field of an enterprise and performs its empirical assessment. The methodological base includes the theory of industrial organization, the theory of organizational fields and the theory of competitive field. The author proves that an industrial market can be viewed as a competitive field defined by a firm (or imposed on it), where strategic interaction is realized within the framework of the status hierarchies of the participating firms. Such an approach allows looking at the market structure and behaviour of firm in more detail. To characterize a competitive field, the author uses indicators of the market structure, monopoly power and power asymmetry and substantiates the choice of the indicators for their evaluation. The modified Herfindahl-Hirschman index is applied for assessing the market structure; the Bain index is utilized to evaluate monopoly power; and its deviation is used to assess power asymmetry. Based on the combination of the selected indicators, we distinguish between four types of competitive fields and construct a matrix for determining them. The research presents the empirical testing of the proposed approach using the case study of eight industries. The findings of the empirical part unveil only three (out of four) competitive fields within the industries under study. A dynamic analysis shows that all the industries are sustainable oligopolies with a low level of competition. Competitive fields formed in the industrial markets are some sort of a trap, since they do not encourage industrial enterprises to develop technological and management innovations. The author’s approach is versatile and can be used to determine a competitive field in other industrial markets.

Keywords: market structure; modelling; competitive field; enterprise; industrial market.

JEL Classification: A14, L13, L40, L10


For citation: Yaroshevich N.Yu. (2019). Modelling a competitive field of an enterprise: A structural approach. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 2, pp. 31–40. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-4.

INTRODUCTIONFor any enterprise, competitiveness is one of the most im-portant characteristics ensuring the implementation of the strategy and sustainable development of the entire indus-try. At the same time, the sustainability of an enterprise is determined not only by the effective use of available re-sources, production technologies and organizational cul-ture, but also the capability of a firm to create a space for effective interaction.

Inter-firm cooperation in the external environment is among the topical avenues for scientific investigation. De-termining the market is the main principle underlying the mechanism of this interaction. The way in which the enter-prise delimits its sphere of interest, rivals and partners, rules and standards and business methods influences the depth of this concept.

The present study aims to perform a theoretical model-ling and empirical assessment of the functioning of an en-terprise’s competitive field. To achieve the stated goal, the following tasks have to be fulfilled:

1) to systematize the approaches to the definition of the concept of industrial market and a market as a competitive field, in particular;

2) to conduct modelling and create a typology of an en-terprise’s competitive field;

3) to carry out an empirical analysis of the special fea-tures of a competitive field’s functioning using the case of manufacturing industries.

In the current research, we focus on the mechanisms of interaction between industrial enterprises within their in-dustrial markets. The object of the study is eight industries of the real sector of economy.

Manufacturing has always been the backbone of the Russian economy. Its development stimulates most other economic sectors to grow. The competitive business mod-els practiced by industrial enterprises are rather diverse. The choice of a particular business model is largely depend-ent on external factors of the industrial market’s structure.

INDUSTRIAL MARKET AS A COMPETITIVE FIELD: CLARIFICATION OF THE CONCEPTTo define industrial market as a competitive field, it is neces-sary to combine three concepts: the theory of industrial or-ganization, the theory of organizational fields and the theory of competitive field.

Within the framework of the theory of industrial organi-zation, the problem with defining a market is associated with the definition of the term “industry”.

According to Mason [1939], the term “market” implies the Marshallian industry, i.e. a census industry that approximate-ly satisfies product and spatial requirements. The winning ar-gument was put forward by the English economist Andrews, who stated that “governments tend to do business using the terms of industries, businessmen in their considerations pro-ceed from industry conditions, and our official statistics contin-ue to collect data based on industry definitions, which, if vary from source to source, are still coherent” [Kamensky, 1909].

Tirole [2000, p. 28] proposed the following definition of the term “market”: market is well defined, and that it involves either a homogeneous good or a group of differentiated products that are fairly good substitutes (or complements) for at least one good in the group and have limited interac-tion with the rest of the economy.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


In Abell’s perspective [1990], a market is defined in three dimensions:

1) what are the needs, functions or combinations of func-tions that have to be met? (what?);

2) what are the different consumer groups that you need to satisfy? (for whom?);

3) what are the existing technologies to perform these functions (how?).

According to the Russian scholars, market implies eco-nomic relationships built upon market laws and principles [Raizberg, 2000, p. 241]. Generalizing the concept of market means combining all elements of the market system in it. At that, the higher the level of competition in the industrial markets, the more identical the terms “industry” and “market” for certain goods and services.

When defining the market within the framework of indus-try theory, it is possible to combine the market and industry.

Thus, market is a set of enterprises producing goods similar in terms of their customer orientation while using much the same technologies and production resources and competing with each other for selling their products on the market.

The industrial approach allows classifying market accord-ing to the level of competition through analyzing the level of concentration and monopoly power, the severity of entry barriers and the degree of product differentiation. However, this approach does not fully disclose the dynamics of an industry market’s development and the distinguishing fea-tures of competitive interaction in this market.

A market today is not a static object, but it is considered “in the state of formation and transformation, when the rela-tionships of its participants are increasingly mobile” [Radaev, 2010, p. 5].

Dealing with market from the standpoint of the theory of organizational fields is based on the structuring and in-stitutionalization of interaction mechanisms in the industry market. The concept of field is regarded in two possible inter-pretations: structural and interactionist [Gavetti, 2012, p. 267; Zhang, Gao, 2014, p. 247].

The ideologist of the structural approach is P. Bourdieu, who stated that market was a part of the social space and a result of the mutual positioning of enterprises belonging to the same sector or industry, but differing in the volume and structure of their capital [Bourdieu, 2005, p. 147].

At the same time, capital refers to economic capital, which is also heterogeneous and includes financial, techno-logical, organizational and trading capital. Within the struc-tural concept of the field, the distribution of capital forms its structure, which, in turn, determines the barriers to entry and the opportunities for economically profitable activity.

According to Bourdieu [2005, p. 149], the main factor is the market share of an enterprise; the competitive interac-tion happening in the market is determined precisely by the structure of the field and the market power of individual firms. He states that the dominating position in the structure makes it possible for the leading firms to establish the order and the rules of the game and its limits. By the very fact of

their existence, which is equal in strength to their actions, market leaders can change the entire environment of other companies and the system of current restrictions.

The interactionist approach of the organizational field theory developed by Neil Fligstein is premised on the inter-action of firms as the main structural factor. Fligstein [2002] argues that fields are institutionalized interaction arenas where actors with different organizational capabilities build their behavior towards each other.

Combining these two approaches, we can conclude that in both cases, market participants are differentiated, and the process of their interaction reproduces relatively stable sta-tus hierarchies within the framework of the industry market.

Thus, the main characteristics of the industry market within the framework of the theory of organizational fields are indicators characterizing the structure, monopoly power and stability of the current power hierarchy.

The theory of the competitive field is a logical comple-ment to the approach to defining the market within the framework of the theory of organizational fields.

Within the confines of the theory of the competitive field, there are a multitude of synonyms of this term, e.g. a play-ing field of competitors [Adikesavan, 2014, p. 372], a firm’s competitive space [Porter, 2005, p. 113], competitive arena [Liu, Li, 2005, p. 64], competitive market map [Hughes, 1999, p. 822].

Rubin [2014, р. 124] offers the most complete descrip-tion of a competitive field. This is the means of competitors’ interaction used in a particular market. Rubin compares a competitive field with a football one: “Football teams com-pete either on the home field (a stadium owned by one of the clubs or located at its base site), or on a foreign turf (an opponent’s stadium)”.

On the home field, a firm sets out its own rules and the game strategy, and on the foreign turf, it chooses competi-tive tools that ensure confrontation to be productive. Choos-ing the “right” competitive field will produce better economic results for a firm in comparison with its rivals.

The concept of a competitive space of a firm framed by Karpov is a synonym of the competitive field. A competitive space of a firm refers to a variety of choices that are available and effective for a firm [Karpov, 2008, p. 252]. The number and composition of participants of the competitive field are determined by the level of their monopoly power. Using the traditional microeconomic approach, a competitive field can be depicted as a diagram whose upper limit is the demand curve and the lower limit is the average cost curve. The area of such a diagram displays the variety of available and effec-tive choices of “price–output” for the company in the prevail-ing industry market conditions.

The stronger the firm’s monopoly power in the market, the less its competitive field and the greater the opportunity to shape the strategic behavior of competitors.

Thus, a competitive field is a part of the market delimited by the firm (or imposed on it in accordance with its market position), where it is able to fully realize its monopoly power and competitive advantages. Monopoly power and power

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


asymmetry are the central parameters for evaluating a com-petitive field of a firm. Table 1 presents the integration of these three approaches.

If combine all the three approaches, an industry market can be viewed as a competitive field determined by the firm (or imposed on it), where strategic interaction is realized within the framework of member firms’ status hierarchies.

TOOLS FOR ANALYZING THE STRUCTURE ENTERPRISE'S OF AN COMPETITIVE FIELDA competitive field is the external environment, in which an enterprise operates. On the one hand, the field’s structure is predetermined by the behavior of its participants. On the other hand, it is formed under the influence of their behavior.

Manufacturing industries manage to combine classical patterns and specificity of the development.

When interpreting a market as a competitive field, a num-ber of indicators need to be identified. These are indicators of the market structure, monopoly power and power asym-metry.

Heterogeneity of market participants’ position, i.e. the concentration level, is one of the most important indicators of the structure. It reflects not only the degree of concentra-tion or monopoly power within the field where industrial enterprises operate, but the field’s size as well. For instance, it allows identifying market leaders, their number and mar-ket share. Nowadays, researchers [Sherer, Ross, 1991, p. 58] use a variety of concentration indicators: the concentration ratio, the Herfindahl-Hirschman index, the Hall-Tideman in-dex, market share dispersion, etc. Within the scope of the cur-rent study, it is expedient to use the Herfindahl-Hirschman index and the concentration ratio. The former makes it pos-sible to determine the level of the environment’s heteroge-neity, and the latter establishes the presence of leaders, their share and the size of the competitive field.

The Herfindahl-Hirschman index is calculated using the following formula:

, (1)

where is a firm’s market share; n is the number of firms functioning the industry under consideration.

The heterogeneity of the industry market’s environment can be evaluated using the modified Herfindahl-Hirschman index:

, (2)where is market share dispersion.

The concentration ratio is calculated by formula:

, (3)

where is the number of market leaders in the industry.To evaluate market shares, it is possible to use various

indicators of enterprises performance, such as sales volume, profit, etc.

To assess a competitive field, we should set the values of these coefficients.

In order to assess the presence of a competitive field in the industry market, the Herfindahl-Hirschman index is nec-essary to be calculated.

If its value varies from 1000 to 1800, the concentration level is average and a competitive field is wide; if the value is over 1800, this indicates a high level of concentration and a narrow competitive field. The values of the concentration ra-tio will complement this assessment. The concentration ratio is calculated for the leading companies; there may be three, five, eight, twelve of them. Hence, the indicator’s value will characterize the size of the competitive field. The higher the concentration ratio, the narrower the competitive field in the industry under review.

The next step in analyzing a competitive field is to evalu-ate the level of monopoly power of the companies operating there. The Bain index is one of the most widespread indica-tors used to determine monopoly power [Sherer, Ross, 1991, p. 60]. It shows a firm’s economic profit per one ruble of its own invested capital:

, (4)where is accounting profit; is normal profit; is a firm’s own capital. If the Bain index is greater than one, it means that the competition in the market is tough and firms active-ly use strategic and marketing tools to maintain monopoly power and high investment attractiveness.

Table 1 – Approaches to the definition of market Таблица 1 – Подходы к определению рынка

Characteristic Theory of industrial organization Theory of inter-organizational fields Theory of competitive field

Market A set of enterprises producing goods similar in terms of their customer ori-entation while using much the same technologies and production resourc-es and competing with each other for selling their products on the market

Institutionalized interaction arenas where actors with various organiza-tional capabilities build their behavior towards each other

Part of the market delimited by the firm (or imposed on it in accordance with its market position), where it is able to fully realize its monopoly power and competitive advantages

Object of the evaluation

The number and scale of firms Interaction between firms Interaction between firms, hierarchi-cal interaction

Evaluation pa-rameters

Market structure The size of firms, monopoly power Monopoly power, power asymmetry

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


It is also expedient to assess not only the Bain index for market leaders, but also the variation of its values using the deviation formula:

, (5)where is the Bain index for a particular firm; is the

average Bain index calculated for a given competitive field; n is the number of firms in a competitive field.

The high value of the index among market leaders sig-nifies that there is power asymmetry within the competi-tive field, which makes it possible to identify the companies forming the competitive field and those adapting to it. In the future, this will clearly define the boundaries of the competi-tive field of a specific industry market.

Thus, depending on the combination of the above-men-tioned indicators, we can distinguish between eight types of competitive fields that differ in the size, competitive inten-sity and the dominance of leaders. Figure 1 demonstrates the classification scheme proposed and used by the author to evaluate competitive fields.

Table 2 presents eight types of competitive fields. The classification uses qualitative characteristics of selected in-dicators. If the Herfindahl-Hirschman index is greater than 1000, it shows that there is a competitive field in the market.

Table 2 – Types of competitive fieldsТаблица 2 – Типы конкурентного поля

Types of competitive

fields

CRn IB σIB

High Low High Low High Low

First + – + – + –

Second + – + – – +

Third + – – + + –

Fourth + – – + – +

Fifth – + + – + –

Sixth – + + – - +

Seventh – + – + + –

Eighth – + – + – +

Note. The “+” symbol means the presence of the sign; the “–” symbol means its absence.

The value of the concentration ratio, calculated for eight largest firms in the industry, will determine its size. If the ratio is above 50%, a competitive field in the industry market is narrow with obvious dominant firms.

With the Bain index greater than one, the market is char-acterized by an intense competition, which implies the active use of marketing and strategic tools. Complementing the calculation with an indicator of the standard deviation of the Bain index, with the value greater than one, we can state that there is a clear leader forming a competitive field.

Let us briefly describe the distinctive features of the iden-tified types of competitive fields.

All the market under consideration are oligopolies. The analysis carried out according to the presented indicators makes it possible to determine oligopolies, which represent the objective state of the market, i.e. associated with the technological specificity of production and the geographical spread of the markets, and oligopolies formed by the com-petitive behavior of firms in the given industry market.

The first four types will be characterized by a high value of the concentration ratio and, accordingly, a narrow com-petitive field. High values of the Bain index (the first and sec-ond types) show the presence of competition between firms. At that, the high value of the Bain index deviation (the first type) indicates the presence of a dominant firm and the com-petitive field it forms. The second type is described by a low value of the indicator and can point to the equilibrium state in the competitive field, which can be explained by the pres-ence of a tacit collusion.

The low value of the Bain index (the third and fourth type) exhibits the absence of competition, which is most likely due to the technological peculiarities of industrial production (for example, narrow specialization). The same is typical of the seventh and the eighth types. Hence, such types cannot be regarded as a competitive field.

As for the fifth and the sixth types, low values of the con-centration ratio will correspond to a wide competitive field, and high values of the Bain index and its standard deviation will indicate the presence of severе competition and the dominant leader forming the field.

This allows us to design a matrix for defining a competi-tive field (Fig. 2).

The proposed classification is rather conditional and does not allow one to fully describe the diversity of the competi-tive interaction between companies in industry markets. However, this approach is useful, since it allows firms to de-termine their relevant business strategies and specific be-havior models.

Consider this approach when assessing the specificity of industry markets of the Russian economy.

Fig. 1. Classification of competitive fieldsРис. 1. Классификация конкурентного поля

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


CONSTRUCTING AN INDUSTRIAL ENTERPRISE’S COMPETITIVE FIELDFor the purposes of the given study, we concentrate on eight industries with the HHI value more than 1000. The sample in-cludes the industries related to the real sector of economy which are analysed within the country boundaries. The data were retrieved from SPARK-Interfax database.

Table 3 shows the data on the selected industries. All the selected industries are oligopolies. Most industries demon-strate the average HHI value; the only industry with the high value of the index is manufacturing products using powder metallurgy. At the same time, none of the industries exhibits the Bain index value greater than 1, which means that, de-spite high values of the concentration ratio, its intensity in in-

dustries is low. The actual limits of a competitive field should be assessed by analyzing the concentration ratio in dynam-ics, for each industry individually.

Industry 24.10. Iron, steel and ferroalloys productionWe calculate the concentration ratio for three, eight and twelve largest firms in the industry, as well as the Bain in-dex and its deviation in dynamics for 16 years – from 2000 to 2016 (Table 4).

The values of the concentration ratios show that a com-petitive field is limited at the level of three largest compa-nies of the industry, which determine the intensity of com-petition. At that, the change in the values of the Bain index and its deviation is insignificant but positive, which indicates a trend towards a growing competition in the market.

Fig. 2. Matrix for defining a competitive fieldРис. 2. Матрица определения конкурентного поля

Size of a competitive field

Narrow Wide

Leve

l of d

omin

ance

Form

ed

The number of firms – from 3 to 5;one obvious dominant leader;

condition to gain the competitive advantage – a corporate strategy and innovation development;

long-term leadership

The number of firms – 5 or more;several obvious dominant leaders (from 1 to 3);condition to gain the competitive advantage –

corporate strategies and innovation development;short-term leadership

Adop

ted The number of firms – less than 5;

dominance of participants is due to technological or institutional particularities of the industry;

a time-stable field

The number of firms – 5 or more;coordination behavior mechanisms in the market;

impaired market coordination

Table 3 – Descriptive characteristics of the industry sampleТаблица 3 – Описательные характеристики отраслевой выборки

No. OKVED1 code Industry Main activities

Number of companies

in the industry

Number of companies in the industry

HHI CR8 IB σIB

1 24.10 Iron, steel and ferroalloys production

Production of foundry and mirror cast iron in ingots, blocks or other primary forms, ferroalloys, steel products, etc.

815 1095 77.3 0.37 0.48

2 25.50.2 Manufacturing products using powder metallurgy

Manufacturing products using powder metallurgy

59 3802 90.4 0.27 0.183

3 30.11 Construction of ships, vessels and floating structures

Construction of ships and vessels: passenger, cargo, tankers, icebreakers, gas carriers, reefer ships, tugboats, pushers, etc.

1161 1436 80.0 0.04 0.182

4 22.19.3 Manufacture of other rubber products

Manufacturing rubber materials for repair

230 1440 72.0 0.356 0.314

5 28.13 Manufacture of other pumps and compressors

Manufacture of air or vacuum pumps, air or other gas compressors, etc.

276 1056 63.5 0.08 0.04

6 29.10.2 Car production Car production 50 1608 91.9 0.209 0.14

7 28.3 Manufacture of machinery and equipment for agriculture and forestry

Manufacture of machinery and equipment for agriculture and forestry

786 1060.82 63.50 0.6 1.03

8 24.2 Manufacture of steel pipes, hollow profiles and fittings

Manufacture of steel pipes, hollow profiles and fittings

424 1003.2 68.4 0.136 0.152

1 OKVED – Russian National Classifier of Types of Economic Activity.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Table 4 – Values of the concentration ratio, the Bain index and its deviation for the Industry 24.10 for 2000–2016

Таблица 4 – Значения коэффициента концентрации, коэффициента Бейна и его отклонения для отрасли 24.10

за 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 64.9 57.4 51.3 53.6 53.0

CR8 88.5 84.4 79.5 78.3 77.3

CR12 93.3 89.7 86.0 84.1 84.1

IB 0.417 0.490 0.185 0.211 0.378σIB 0.17 0.18 0.08 0.15 0.48

Thus, the industry of iron, steel and ferroalloys produc-tion can be classified as the third type of competitive field.

Industry 25.50.2. Manufacturing products using powder metallurgyTable 5 presents the dynamics of the concentration ratio for three, eight and twelve largest firms on the industry under study, as well as the Bain index and its deviation for 16 years – from 2000 to 2016.

Table 5 – Values of the concentration ratio, the Bain index and its deviation for the Industry 25.50.2 for 2000–2016

Таблица 5 – Значения коэффициента концентрации, коэффициента Бейна и его отклонения для отрасли 25.50.2

за 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 90.0 85.3 78.4 68.1 79.0

CR8 96.9 98 94,2 85.7 90.4

CR12 96.9 98 96.8 91,6 94.6

IB 0.41 0.252 0.073 0.28 0.27σIB 0.89 0.275 0.05 0.199 0.183

A dynamic analysis of the concentration ratios calculated for three, eight and twelve companies in the industry displays a high level of competition at the level of three companies; the values of the Bain index and its deviation are very low.

Thus, for the market for products manufactured using powder metallurgy, the formation of a competitive field also occurs at the level of three leading companies, but the inten-sity of competition is low. The competitive field of this indus-try market belongs to the third type.

Industry 30.11. Construction of ships, vessels and floating structuresLet us analyze the dynamics of changes in the concentration ratio and the Bain index for the industry of ships, vessels and floating structures construction (Table 6).

The analysis allows determining the boundaries of the competitive field at the level of the first three companies. Low values of the Bain index and its deviation indicate the absence of competitive behavior in the industry market. Therefore, the competitive field of the industry of ships, ves-sels and floating structures construction can also be included in the third type.



за 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 77.5 73.2 55.8 50.1 62.20

CR8 88.2 84.7 83.0 76.8 80.0

CR12 88.2 86.7 89.7 86.2 86.8

IB 0.2 0.103 0.65 0.023 0.4

σIB 0.176 0.368 0.87 0.04 0.182

Industry 22.19.3. Manufacture of other rubber productsTable 7 provides the dynamics of the concentration ratio, the Bain index and its deviation for the period of 2000–2016.



за период с 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 94.2 93.4 75.3 60.1 56.0

CR8 94.25 97.2 86.8 73.8 72.0

CR12 94.25 97.2 93.0 79.7 80.0

IB 0.26 0.22 0.252 0.361 0.356

σIB 0.23 0.4 0.25 0.425 0.314

Over the period under review, the concentration ratios calculated for the three largest companies in the industry de-creased by 38%; the competitive field’s boundaries did not widen staying at the level of the first three companies. Low values of the Bain index and its deviation indicate the lack of competition in the industry. The given market belongs to the third type of a competitive field.

Industry 28.13. Manufacture of other pumps and compressorsLet us perform a dynamic analysis of the market for pumps and compressors and determine the limits of its competitive field (Table 8).



за 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 57.0 48.0 44.7 43.5 42.9

CR8 74.7 71.7 71.7 66.4 63.5

CR12 81.1 80.5 81.7 79.3 70.8

IB 0.47 0.131 0.17 0.062 0.08

σIB 0.35 0.06 0.03 0.05 0.04

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


The dynamic analysis of the concentration ratios for three, eight and twelve largest companies in the industry leads to the following conclusions: the level of concentration in the industry is gradually decreasing; the borders of the competi-tive field match the level of the first eight companies.

Low values of the Bain index and its deviation indicate the absence of competition in the market. Accordingly, the existing structure of market leadership stems from the insti-tutional and technical peculiarities of the industry. The com-petitive field of the industry belongs to the third type.

Industry 29.10.2. Car productionLook at the dynamics of the concentration ratio for three, eight and twelve largest firms in the analyzed industry, as well as the Bain index and its deviation for 16 years – from 2000 to 2016 (Table 9).



за 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 71.4 70.1 68.1 61.4 62.0

CR8 93.0 92.0 92.7 87.6 91.0

CR12 98.8 98.4 98.7 98.0 98.3

IB 0.32 0.24 0.19 0.36 0.209

σIB 0.18 0.13 0.253 0.65 0.14

The values of the concentration ratios and their dynamics prove that a competitive field is time-stable and its bounda-ries match the level of three largest companies. At that, low values of the Bain index and its deviation indicate the ab-sence of competitive behavior among the leading compa-nies. Such a competitive field is narrow and adopted and can be included in the third type.

Industry 28.3. Manufacture of machinery and equipment for agriculture and forestrySimilarly, we analyze the dynamics of the concentration ratio calculated for three, eight and twelve largest companies in the industry; the Bain index and its deviation for the period from 2000 to 2016 (Table 10).



за 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 50.2 48.8 46.4 42.2 43.3

CR8 68.8 67.4 65.4 62.1 63.5

CR12 75.2 72.6 70.8 70.2 70.0

IB 0.82 0.58 0.68 0.7 0.6

σIB 0.68 0.73 0.8 1.01 1.03

The values of the concentration ratios show that the com-petitive field is limited by the level of eight largest companies of the industry. These eight companies determine the inten-sity of competition. At that, the change in the Bain index is insignificant. Unlike the aforementioned markets, this one demonstrates high values of the Bain index deviation, which indicates that companies have competitive advantages that allow them to hold the leading position. Thus, this type of a competitive field can be attributed to the third group.

Industry 24.2. Manufacture of steel pipes, hollow profiles and fittingsLet us analyze the dynamics of the examined parameters for the industry of steel pipes, hollow profiles and fittings for the period from 2000 to 2016 (Table 11).



за 2000–2016 гг.

Indicator 2000 2005 2010 2015 2016

CR3 56.1 53.3 51.2 46.8 47.2

CR8 75.6 72.1 70.4 68.8 68.4

CR12 79.3 75.6 73.2 71.3 70.4

IB 0.45 0.62 0.42 0.125 0.136

σIB 0.52 0.036 0.13 0.04 0.152

A dynamic analysis of the concentration ratios of the largest firms in the industry under review exhibits a positive trend in the development of competition in the market; the main competitive field is formed at the level of eight larg-est companies. Low values of the Bain index and its deviation signify the absence of competitive behavior in the industry. The firms operate in a wide and adopted competitive field, which corresponds to the fourth type.

The analysis performed allows us to construct a matrix of the selected industries’ competitive field (Fig. 3).

The constructed matrix displays that most industries be-long to the third type of competitive fields. In Russia, there are no industries of the first type.

The data obtained allow us to draw the following conclu-sions:

1) the research findings reveal that the level of compe-tition development in industry markets is low. Despite high levels of concentration, competitive behavior in such mar-kets was absent throughout the entire period under study;

2) the established market structures are time-stable; in-dustry leaders do not change. Such sustainability is a con-sequence of the technological and geographical location of the industry and the formed institutional environment, rather than competitive behavior;

3) the existing competitive fields in most cases are adopt-ed, but not formed, which also confirms the conclusion about low competition even in oligopolistic markets, which, accordingly, does not encourage enterprises to improve the quality of products and develop innovations.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


CONCLUSIONA firm’s behavior is much dependent on the peculiarities of the industry market where it operates. The market structure is predetermined by a multitude of factors and the standard approaches cannot always describe it fully and accurately. The approach developed by the author makes it possible to characterize it through not only structural, but also behavio-ral assessments. The dynamic analysis of the concentration ratio, the Bain index and its deviation allowed revealing four types of competitive fields in oligopolistic markets.

The empirical analysis of eight Russian industries showed that all the selected industries are sustainable oligopolies. High levels of concentration, their stable values in dynam-ics prove that the existing market structures are fully formed.

Low values of the Bain index and its deviation in most cases confirm that competition in the markets is weak.

Considering the trends observed in the studied markets, significant shifts in the development of the analyzed indus-tries are hardly expected. The competitive fields formed in the industry markets are a kind of “trap” because they do not encourage companies to use technological and managerial innovations and develop competitive behavior.

The research can be developed further through expand-ing the boundaries of the markets under consideration. The given research can be of special interest for industrialists and government structures when developing strategies and gov-ernment industry policy.

Fig. 3. The matrix of Russian industries’ competitive fieldsРис. 3. Матрица конкурентных полей отраслей промышленности России

Size of a competitive field

Narrow Wide

Leve

l of d

omin

ance

Form

ed

–28.3. Manufacture of machinery and equipment for agricul-

ture and forestry

Adop

ted

29.10.2. Car production.28.13. Manufacture of other pumps and compressors.

30.11. Construction of ships, vessels and floating structures.25.50.2. Manufacturing products using powder metallurgy.

24.10. Iron, steel and ferroalloys production.22.19.3. Manufacture of other rubber products

24.2. Manufacture of steel pipes, hollow profiles and fittings

References

Bourdieu P. (2005). Pole ekonomiki [The field of economy]. In: Bourdieu P. Sotsial’noe prostranstvo: polya i praktiki [Social space: fields and practices]. Ed. by N.A. Shmatko. Moscow: Aleteyya. Pp. 129–176.

Kamenskiy P.V. (1909). Znachenie torgovo-promyshlennykh trestov na Zapade i u nas [The role of commercial and industrial trusts in the West and in our country]. Moscow.

Karpov A.L. (2008). Model’ konkurentnogo povedeniya i konkurentnoe prostranstvo firmy [Model of competitive behav-ior and competitive space of a company]. Ekonomika regiona. Prilozhenie k № 4 – Economy of Region. Supplement to No. 4, pp. 248–255.

Rayzberg B.A. (ed.). (2000). Kurs ekonomiki [The course of economics]. Moscow: INFRA-M.Porter M. (2005). Competitive Strategy: Techniques for Analyzing Industries and Competitors (Russ. ed.: Porter M. Konkurent-

naya strategiya. Metodika otrasley i konkurentov. Moscow: Al’pina Biznes Buks. Pp. 111–113).Radaev V. (2010). Kak organizuetsya rynochnoe vzaimodeystvie: preprint WP4/2010/01 [How market interaction is orga-

nized. Preprint WP4/2010/01]. Moscow: GU-VShE.Rubin Yu.B. Strategii konkurentnykh deystviy [Strategies for competitive action]. Sovremennaya konkurentsiya – Modern

Competition, 2014, vol. 4(46), pp. 101–143.Tirole J. (2000). Rynki i rynochnaya vlast’: teoriya organizatsii promyshlennosti [Markets and market power: the theory

of industrial organization]. Ed. by V.M. Gal’perin, I.A. Zenkevich. St. Petersburg: Ekonomicheskaya shkola. Vol. 1.Fligstein N. (2002). Polya, vlast’ i sotsial’nye navyki: kriticheskiy analiz novykh institutsional’nykh techeniy [Fields, Power

and Social Skill: A Critical Analysis of the New Institutionalism]. In: Radaev V.V. (ed.). Ekonomicheskaya sotsiologiya: novye pod-khody k institutsional’nomu i setevomu analizu [Economic sociology: new approaches to institutional and network analysis]. Moscow: ROSSPEN. Pp.119–156.

Abell D.E. (1980). Defining the Business: The Starting Point of Strategies Planning. Prentice-Hall, Englewood Cliffs.Adikesavan T.A. (2014). Management information systems: best practices and applications in business. PHI Learning Private

Limited.Gavetti G. (2012). Toward a Behavioral Theory of Strategy. Organization Science, vol. 23, no. 1 (January–February),

pp. 267–285.Hughes A. (1999). Constructing Competitive Spaces: On the Corporate Practice of British Retailer–Supplier Relationships.

Environment and Planning A: Economy and Space, vol. 31, no. 5 (May), pp. 819–839.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


Liu Y., Li T. (2005). The Research of Enterprise Competition Behavior and the Theory of Dynamic Competition Environment. Journal of Information, no. 7, pp. 64–66.

Mason E.S. (1939). Price and Production Policies of Large Scale Enterprise. The American Economic Review, no. 29, pp. 61–74.

Scherer F.M., Ross D. (1990). Industrial market structure and economic performance. 3rd ed. Boston: Houghton Miffin Co.Zhang J.B., Gao D. (2014). Review on the Research of Dynamic Competition Theory. Journal of Human Resource and Sus-

tainability Studies, no. 2, pp. 246–251.

Information about the author

Natalya Yu. YAROSHEVICHCand. Sc. (Econ.), Associate Professor of Enterprises Economics Dept. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy Voli St.,

Ekaterinburg, 620144, Russia). E-mail: [email protected]

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-4

Моделирование конкурентного поля предприятия: структурный подходН.Ю. Ярошевич

Аннотация. Статья посвящена моделированию и эмпирической оценке функционирования конкурентного поля предприятия. Методологическая база исследования основана на включает: теории отраслевых рынков, теории организационных полей и теории конкурентного поля. Доказано, что отраслевой рынок можно рассматривать как конкурентное поле, определенное фирмой (или навязанное ей), где реализуется стратегическое взаимодействие в рамках формируемых статусных иерархий фирм-участников. Такой подход позволяет более полно учесть и сложившуюся на рынке структуру, и поведение фирмы. Для характеристики кон-курентного поля предложено использовать показатели структуры рынка, монопольной власти и властной асимметрии. Автором обоснован выбор показателей для их оценки. Для оценки структуры рынка выбран модифицированный индекс Херфиндаля-Хирш-мана; для монопольной власти – индекс Бейна; для властной асимметрии – его отклонение. На основании сочетания значений выбранных показателей выделены четыре типа конкурентного поля и построена матрица определения конкурентных полей. Эмпи-рическая апробация предложенного подхода проводилась на примере 8 отраслей промышленности. Результаты эмпирической ча-сти исследования позволили выявить только три типа (из четырех) конкурентного поля в исследуемых отраслях промышленности. Динамический анализ отраслей показал, что все они являются устойчивыми олигополиями с низким уровнем развития конкурен-ции. Сформировавшиеся на отраслевых рынках конкурентные поля являются своеобразной «ловушкой», так как не стимулируют промышленные предприятия к развитию технологических и управленческих инноваций. Предложенный автором подход является универсальным и может быть использован для определения конкурентного поля на других отраслевых рынках.

Ключевые слова: структура рынка; моделирование; конкурентное поле; предприятие; отраслевой рынок.

JEL Classification: A14, L13, L40, L10


Ссылка для цитирования: Ярошевич Н.Ю. Моделирование конкурентного поля предприятия: структурный подход // Управле-нец. 2019. Т. 10. № 2. С. 31–40. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-4.

Источники

Бурдье П. (2005). Поле экономики // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики / под ред. Н.А. Шматко. М.: Алетейя. С. 129–176.

Каменский П.В. (1909). Значение торгово-промышленных трестов на Западе и у нас. М. Карпов А.Л. (2008). Модель конкурентного поведения и конкурентное пространство фирмы // Экономика региона.

Приложение к № 4. С. 248–255. Портер М. (2005). Конкурентная стратегия. Методика отраслей и конкурентов. М.: Альпина Бизнес Букс. С.111–113. Радаев В. (2010). Как организуется рыночное взаимодействие: препринт WP4/2010/01. М.: ГУ-ВШЭ.Райзберг Б.А. (2000). Курс экономики. М.: ИНФРА-М.Рубин Ю.Б. Стратегии конкурентных действий // Современная конкуренция. 2014. № 4 (46). С. 101–143.Тироль Ж. (2000). Рынки и рыночная власть: теория организации промышленности: в 2 т. / пер. с англ., под ред.

В.М. Гальперина и И.А. Зенкевича. СПб.: Экономическая школа. Т 1.Флигстин Н. (2002). Поля, власть и социальные навыки: критический анализ новых институциональных течений //

Экономическая социология: новые подходы к институциональному и сетевому анализу / сост. и науч. ред. В.В. Радаева. М.: РОССПЭН. С.119–156.

Abell D.E. (1980). Defining the Business: The Starting Point of Strategies Planning. Prentice-Hall, Englewood Cliffs.Adikesavan T.A. (2014). Management information systems: best practices and applications in business. PHI Learning Private Limited.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Gavetti G. (2012). Toward a Behavioral Theory of Strategy. Organization Science, vol. 23, no. 1 (January–February), pp. 267–285.Hughes A. (1999). Constructing Competitive Spaces: On the Corporate Practice of British Retailer–Supplier Relationships. Environ-

ment and Planning A: Economy and Space, vol. 31, no. 5 (May), pp. 819–839.Liu Y., Li T. (2005). The Research of Enterprise Competition Behavior and the Theory of Dynamic Competition Environment. Journal

of Information, no. 7, pp. 64–66.Mason E.S. (1939). Price and Production Policies of Large Scale Enterprise. The American Economic Review, no. 29, pp. 61–74.Scherer F.M., Ross D. (1990). Industrial market structure and economic performance. 3rd ed. Boston: Houghton Miffin Co.Zhang J.B., Gao D. (2014). Review on the Research of Dynamic Competition Theory. Journal of Human Resource and Sustainability

Studies, no. 2, pp. 246–251.

Информация об авторе

ЯРОШЕВИЧ Наталья ЮрьевнаКандидат экономических наук, доцент кафедры экономики предприятий. Уральский государственный экономический университет

(620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2

Public and Municipal Administration 41

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-5

Methodology for assessing the cross-impact of state programs’ implementationTatyana S. Khudyakova, Svetlana V. Doroshenko

Abstract. The paper examines the cross-impact of state programs’ implementation. The research methodology rests upon the theory of public management efficiency, the concept of New Public Management and the system-based approach to its analysis. In the course of the study, the authors apply the regulatory, comparative and context methods and the verbal modelling. The researchers review a number of scientific works and reference documents, as well as perform a content analysis of the regulatory framework in the subject area under consideration. The article substantiates the relevance and the need for investigating cross-program effects and identifies the prerequisites for the improvement of state programs’ effectiveness evaluation. The study clarifies the meaning of the term “cross-program effect” and discusses how it differs from a multiplier effect. The research presents a classification of cross-program effects and develops the methodological guidelines and the conceptual diagram for assessing the cross-impact when implementing state programs in a constituent territory of the federation. The authors propose the indices such as the cross-impact of a state program and the cross-effectiveness of a state program and outline the difficulties and limitations of the given approach to the assessment of cross-program effects. The results the evaluation are expected to optimize and improve the mechanisms of the program budgeting and strategic planning.

Keywords: cross-program effect; state program; assessment of cross-program effects; constituent territory of the federation.

JEL Classification: H83, D78, G38

Funding: The paper is supported by the fundamental research project of the Ural Branch of the Russian Academy of Sciences No. 18-6-7-18 “Scientific and technological development of regions on the principles of the green economy”.

Paper submitted: December 16, 2018

For citation: Khudyakova T.S., Doroshenko S.V. Methodology for assessing the cross-impact of state programs’ implementation. Upravle-nets – The Manager, 2019, vol. 10, no. 2, pp. 41–48. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-5.

INTRODUCTIONState programs implemented at federal and regional levels and covering various avenues for the socio-economic de-velopment of the Russian Federation are among relatively novel tools of public economic management designed to boost the efficiency of budget spending. State programs’ ef-fectiveness assessment is a principal element in enhancing the performance of the public sector that continues to be de-bated in academia. The methods widely practiced to evalu-ate the effectiveness of state programs prove the necessity to modify the existing approach due to a number of significant drawbacks that encompass the following: a remarkable pre-ponderance of quantitative indicators over qualitative ones and in some cases the use of exclusively quantitative indi-cators; assessing the effectiveness of government programs predominantly by analysing their performance indicators; insufficient amount or absence of performance indicators; the prevalence of a generalized and formal approach to as-sessing the effectiveness of state programs in the region; contradicting interpretations of the indicators’ values; the application of various rating scales to assign the resulting values, such as “high effectiveness”, “medium effectiveness” and “low effectiveness” and unavailability of effectiveness gradations in some regions. For example, to evaluate the ef-fectiveness of the state programs aimed at supporting small and medium-sized businesses, 70% of the Russian regions practice the same technique used for all other government initiatives implemented within the region. Despite the fact that these programs are multicomponent and multifaceted, the method often exercises a simplified and formal approach [Bykova, 2014, p. 109; Konovalova, Akimova, 2016, p. 20; Neu-

pokoev, 2014, p. 263]. It is also revealed that 70% of the con-stituent territories of the Russian Federation use only quanti-tative indicators to assess the effectiveness of state programs for the development of small and medium-sized businesses (SMEs). The most commonly used of them are the degree to which the planned values of the indicators are fulfilled (99% of the regions), the funding volume (91% of the regions) and the accomplishment of the program measures (67% of the regions). The first indicator characterizing the fulfillment of the targeted values can be interpreted differently: if the planned values are exceeded, it can be viewed as both a posi-tive (for instance, in Kurgan oblast) and negative (Sverdlovsk oblast) trend. When evaluating the effectiveness of state-run SME development programs, only 27% of the Russian re-gions apply the effectiveness indicator in parallel with some performance indicators, whereas approximately half of the constituent territories (46%) use solely the aforementioned performance indices.

Moreover, the effectiveness is currently assessed within an individually selected state program with no cross-pro-gram influences taken into account, whereas the effects ob-tained may represent an overall result of the interaction be-tween several government programs. In other words, we can see the so-called cross-program effect emerging here that is poorly studied and evaluated as of yet. We suppose that, when assessing the effectiveness of state programs, it is rea-sonable to bear in mind cross-program impacts that arise if the same constituent territory of the federation implements several government programs at a time. Such an assessment is especially mainstreamed by the Methodological Guide-

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2

42 Государственное и муниципальное управление

lines for the Development and Implementation of the State Programs of the Russian Federation1. The document stipu-lates the necessity to identify the central measures of a state program that are able to affect the fulfilment of the goals and tasks specified in other state programs performed within the same region, and vice versa [Khudyakova, 2018, p. 227]. In addition, the consolidated annual report of the Ministry of Economic Development of the Russian Federation, devoted to the implementation and evaluation of the effectiveness of state programs of the Russian Federation following the re-sults of 2017, emphasizes the need and intention of the Min-istry to tackle the issue of forming a system of state programs’ cross-impact assessment.

Thus, at the moment there is a need to evaluate, firstly, the entire portfolio of state programs at federal or regional levels; secondly, the cross-impact of state programs; and thirdly, the influence of the whole set of state programs on not only the achievement of a goal stated in each program, but also the development of individual processes, phenomena and fields of activity, for example, the transition to a digital economy, increasing entrepreneurial activity, the evolution of civil so-ciety, etc.

Given the abovementioned shortcomings and trends in the practice of state programs’ effectiveness evaluation, as well as the requirements of the current regulatory docu-ments, the present research is aimed at developing meth-odological guidelines for assessing the cross-impact of gov-ernment programs when implementing them in a federation constituent territory.

The tasks of the study are: 1) to analyze the approaches to the assessment of state programs’ implementation effects employed in the scientific literature; 2) to clarify the mean-ing of the term “a cross-program effect”; 3) to systematize the types of cross-program effects; 4) to develop the methodo-logical principles and the conceptual diagram for the assess-ment of cross-program effects.

During the study, the authors apply the regulatory, com-parative and context methods and the verbal modelling. The regulatory method was adopted to scrutinize the regulatory documents containing the details of government programs, methods for their development and evaluation with a view to examining the existing practice of state programs’ assess-ment. With the help of the comparative method, we look at the goals, tasks and activities enshrined in state programs in order to identify those government programs affecting the same field of the socio-economic development. The context method is utilized to investigate the texts of programs’ docu-mentation for the purpose of revealing logical links between government programs. The verbal modelling is applied to design a conceptual diagram for assessing cross-program ef-fects with the subsequent development of the assessment technique.

1 The Methodological Guidelines for the Development and Imple-mentation of the State Programs of the Russian Federation: approved by the order of the Ministry of Economic Development of the Russian Fed-eration of September 16, 2016 No. 582.

The information base of the analysis conducted includes regulatory documents approving state programs at federal and regional levels and the methods for their assessment published on the official website of the Russian Federation’s government programs and the websites of the governments and departments of economic development of the Russian regions.

Theoretically, the proposed methodological guidelines for assessing the cross-impact of state programs rely on the principles of the New Public Management concept that su-perseded the bureaucratic theory of Max Weber underlying the administrative and budget reform in the Russian Federa-tion in 1990–2000:

• the unity of mechanisms ensuring public administration;• avoiding the cost principle of public administration and

the transition to the principle of performance management;• optimization of the state apparatus, including through

reducing the costs incurred in public administration and cutting the functions of government authorities (outsourcing);

• search and formation of the model of the effective state;• an emphasis on changes in the system, rather than its

sustainability;• the prevalence of purposes and tasks over rules and

directives;• orientation towards implementation of objectives, tasks

and functions of public management from the perspective of a value-centric approach.

THE CROSS-IMPACT OF GOVERNMENT PROGRAMS’ IMPLEMENTATIONA wide array of Russian and foreign studies substantiates the need for unveiling diverse cross-program effects. For exam-ple, Goloushkin [2012, p. 131] notes that using only quan-titative data for program evaluation does not allow one to foresee the side effects of the implemented program, which might be more important and long-term than the selected target values. Shash [2015, p. 12] emphasizes the importance of taking into account the indirect effects of the implemen-tation of government programs that relate to other fields of the socio-economic development. These authors highlight the formation of the so-called multiplier effect, which de-notes an integrated effect exerted by an object (in this case, a program) on the economy. The term “multiplier” was first coined by the English economist R.F. Kahn in 1931 to dem-onstrate that government spending on the development of one economic sector stimulates improvements not only in this sector, but also in the economy as a whole. The neces-sity to explore multiplier effects is due to the large amount of cause-and-effect relationships arising in economy, which means that changes in some parameters of the economic system inevitably result in changes in other economic indica-tors. Recording and measuring these mutual influences one allow to improve public economic management.

The modern Russian and foreign practice exhibits vari-ous approaches to assessing the effectiveness of state pro-grams’ implementation [Patrakhina, 2015, p. 66]. A number of

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


economy, while a cross-program effect implies the impact of different government programs on each other (through goals, tasks, indicators, measures) or the development of an individual sphere (e.g. small and medium-sized enterprises), or the fulfilment of the contextual development goals (e.g. the digital economy). Thus, a cross-program effect is an out-come of the interaction between two or more programs that is manifested in the impact on the fulfillment of goals, tasks, program indicators and/or the conditions for programs’ im-plementation. It is noteworthy that a cross-program effect can contribute or hinder the achievement of program tar-gets, improve or worsen program results, create new ones, as well as exert an influence on the conditions for program implementation.

Thus, a cross-program effect exists in a situation, where there are links between the programs involved, in particu-lar, if the activities of one program affect the outcome of the other one. A cross-program effect can be the result of both the cross-impact of government programs and the influence of government programs on other processes, phenomena, activity areas (as mentioned above, small and medium-sized businesses), whose development is strictly controlled by public authorities. Another situation is where a cross-program effect derives from the cross-impact of the implementation of a set of state programs on phenomena and processes predetermined by development goals, includ-ing those left beyond the scope of these programs, e.g. the achievement and implementation of goals and tasks of the green economy development in the Russian regions [Dor-oshenko, Trushkova, Khudyakova, 2018, p. 424].

In general, when assessing cross-impacts, it is important to consider that performance of the evaluation and correct-ness of the results depend on the exact choice of the list of government programs that are interconnected or directly or indirectly affect the scope, phenomenon or process selected for evaluation.

CLASSIFICATION OF CROSS-PROGRAM EFFECTSProposing a classification of cross-program effects contributes to a more in-depth comprehension of their essence. More- over, categorizing cross-programs effects into various groups is the stage necessary for the subsequent development of the method for cross-program effects’ integrated assessment. We define a number of criteria for classifying cross-program ef-fects. The choice of these criteria is driven by not only the role or mechanism of the effects’ occurrence, but also the form of the connections, the intensity of the effects, as well as several other significant aspects. We establish the following criteria for the classification of cross-program effects: the sphere of the ef-fect occurrence; the impact on the results of state programs; the mechanism of occurrence; the form of relationships that created the effect; the severity of the effect; the nature of the results; the attitude to the system; the scale of manifestation and the scope of application.

Considering that cross-program effects occur in the socio-economic sphere, we distinguish between the following their types: budgetary, institutional, social, managerial, regulatory,

authors emphasize that the scientific grounding of the meth-ods for assessing the effectiveness of the implementation of state programs is insufficient [Levitskaya, Savelyev, 2016, p. 74]. Rukina and Samodurova [2017, p. 112] find that an analysis of the efficiency of budget spending should include the assessment of all the resources, such as financial, admin-istrative, etc. We suppose that this approach is applicable, if the evaluation of government programs’ effectiveness is based on the cumulative interaction of several state pro-grams’ resources. Breusova [2015, p. 133] points to the ne-cessity for adjusting the content of state programs so that to reduce their cost but keep the results and the quality at the same level. Shmigol [2017, p. 124] stresses the usefulness of comparing government programs with each other and hold-ing a periodic reassessment of functions and tasks assigned to federal executive bodies in order to identify obsolete, du-plicate and ineffective programs. Blinova [2012, p. 91] under-lines the importance to analyze the impact of state programs on the socio-economic development of the region.

It is worth noting that the current regulatory documents focus on the same. For example, The Guidelines for the Devel-opment, Implementation and Evaluation of the Effectiveness of Government Programs in the Russian Federation1 stipulate the necessity to evaluate the contribution of a state program to the entire socio-economic development of the Russian Federation and to establish the impact of the state program’s projected results on various spheres of the Russian econ-omy. In addition, it is specified that such assessments may embrace both direct (immediate) effects from the state pro-gram’s implementation and indirect (external) effects emerg-ing in the related sectors of the Russian economy. Another methodological document that deals with the assessment of effects in the related areas is the Methodological Recommen-dations for Evaluating the Efficiency of Investment Projects approved by the Ministry of Economic Development of the Russian Federation together with the Ministry of Finance and the State Committee of the Russian Federation for Construc-tion, Architectural and Housing Policy. This document makes it obligatory to take into account the socio-economic con-sequences for society at large, including both immediate re-sults and external effects in the related economic sectors, as well as environmental, social and other effects. The issues of the cross-impact and interdependence of various elements within a single socio-economic system are also addressed by a number of foreign authors [Ka Wai Lai, 2015, р. 64; Menck, Weidig, Aurich, 2014, р. 496; Weimer-Jehle, 2006, р. 339].

Appreciating the significance of the scientific results ob-tained, we believe it important to note that most of them cover multiplier effects, whereas the issues of the cross-im-pact remain poorly examined.

In our opinion, a cross-program effect should be distin-guished from a multiplier effect. The latter demonstrates an integrated influence of a particular project or program on the

1 The Guidelines for the Development, Implementation and Evalua-tion of the Effectiveness of Government Programs in the Russian Federa-tion: approved by the decree of the RF Government of August 2, 2010. No. 588.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


organizational, informational, consulting, tax, innovative, en-vironmental, demographic, macroeconomic, commercial, etc.

By their nature, the cross-impact of government programs can be of two types:

• positive cross-program effects that allow saving resources, reducing the time to obtain results, producing more satisfactory outcome delivering surprising results unforeseen by the program, improving the conditions for the program’s implementation;

• negative cross-program effects are characterized by the rising resources consumption, the increasing time to get results, worsening results and conditions for the government program’s implementation.

By the mechanism of occurrence, the cross-program effects can be:

• direct (having an immediate influence on the outcome of state programs);

• indirect (affecting the conditions and the resource base for the implementation of state programs).

By the form of relationships creating the effect (orientation), the cross-program effects can be divided into:

• unilateral (one state program exerts an influence on the results and conditions for another state program, while not experiencing any cross-impact);

• bilateral (there is a cross-impact between two government programs).

By the severity of the effect, we categorize cross-program ef-fects into weak, medium and strong. By the nature of the results, they can be quantitative and qualitative. By the attitude to the system, internal and external. By the scale of manifestation, sec-toral, municipal, regional, interregional, federal, international. By the scope of application, micro- and macroeconomic.

The authors concede that the proposed classification and criteria are incomplete and can be expanded and refined fur-ther, but within the framework of this study, the proposed clas-sification of cross-program effects served as the basis for devel-oping methodological guidelines for their evaluation.

METHODOLOGICAL GUIDELINES FOR ASSESSING CROSS-PROGRAM EFFECTSThe authors have developed the following methodological guidelines for assessing cross-program effects.

1. The assessment of cross-program effects should take into account the interests of the main stakeholders, such as public authorities, local governments, population, business commu-nity and non-profit organizations. At that, balancing the inter-ests of different parties can be simultaneous and carried out from the position of only one stakeholder, e.g. government authorities or the business community. Within the scope of the current research, cross-program effects are explored primarily from the standpoint of public authorities.

2. The object of the assessment of cross-program effects is a set of government programs. The assessment implies the analysis of a set of programs implemented in the constituent entity of the federation in order to check if there are links be-tween them, for instance:

• One government program produces the results that are subsequently used as the basis for the implementation of another government program (e.g. the program “The Development of Science and Technology” provides all the input data required for the implementation of the program “The Development of the Manufacturing and Increasing Its Competitiveness”);

• One government program creates the resources or the environment needed for the implementation of another government program (e.g. the program “The Development of the Transport System” provides the resources for the program “Economic Development and Innovation Economy”);

• One government program regulates or creates restrictions for another government program (for example, the program “Environmental Protection” regulates the program “Development of Forestry”);

• The implementation of several government programs (including “Environmental Protection”, “Energy Efficiency and Energy Development”, “Reproduction and the Use of Natural Resources”) will allow achieving some of the contextual goals of the green economy.

Such an assessment suggests applying the pair-wise com-parison, as well as the contextual and expert methods. Un-doubtedly, with the growing number of government programs evaluated collectively, the assessment becomes more labour intensive, but this is offset by its increasing effectiveness and ultimately by a gain in the efficiency of using budget funds.

3. The assessment of cross-program effects is premised on the following methodological principles:

1) there are links between the government programs. To assess the cross-impact, there should be links between at least two government programs;

2) taking into account quantitative and qualitative assess-ment indicators. The intensity of cross-program effects is de-noted through quantitative data, whereas the scale of their manifestation – through qualitative ones;

3) uniqueness of the results. Every cross-program effect re-vealed is valid only for the set of the state programs under con-sideration. If the set of the programs is changed, a new analysis needs to be performed;

4) practical implications of the findings. The results of the evaluation should improve strategic planning mechanisms and program budgeting;

5) in-depth coverage. To make sure that the assessment of cross-program effects is objective, it is necessary to analyze all the state programs that, while implemented, can exert a cer-tain effect on the sphere or object under study.

4. The scope of cross-program effects assessment, on the one hand, can be limited to a specific research area (for exam-ple, small and medium-sized entrepreneurship) and a research object (a constituent territory of the federation). As for the con-stituent territory under review, the scope of the research is a particular government program. With such an assessment of cross-program effects, the goals and tasks of the key program should be compared pair-wisely with the activities of the other state programs implemented in the constituent territory of the

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


federation, as well as it is necessary to compare pair-wisely the goals and activities of all state programs affecting the key state program.

On the other hand, the scope of cross-program effects as-sessment can be established contextually, e.g. the achievement by the region of the objectives of sustainable development, the digital economy, the implementation of the principles of green economy. With such as approach, the key program is also determined, which is later compared pair-wisely with the other government programs.

5. The links between the activities of one state program and purposes/tasks of another one serve as the source for generat-ing cross-program effects. There are two ways for analyzing the cross-impact for every government program:

1) establishing the number of the state program’s major ac-tivities affecting the implementation of other state programs;

2) establishing the number of state programs that are in-fluenced by each major activity of the state program under discussion.

The presence of links between government programs is determined through content analysis of the existing program documents.

6. Revealing the strength of the links between state pro-grams is founded on the hierarchy analysis method and ex-pressed through the index of the cross-impact of a particular government program, which means a quantitative character-istic of the impact that the activities of one program exert on the purposes and tasks of another government program. The cross-impact index of the same state program can vary de-pending on the set of programs under consideration.

7. The indices of the state programs’ cross-impact are ap-plied to assess their cross-effectiveness. The cross-effective-

ness of a state program is a quantitative characteristic of the severity of cross-impacts exerted by a particular state program on other government programs taken together.

8. To identify the state programs with the most dramatic influence, they are ranked according to the cross-effectiveness indicator. The greater its values, the larger the number of meas-ures of a specific state program that positively affect the goals and tasks of other programs considered together.

9. The results of the evaluation of cross-program effects should help optimize and improve the mechanisms of pro-gram budgeting and strategic planning. The results should embrace recommendations on the necessity to induce chang-es in the lists of approved federal and (or) regional state pro-grams; in the statement of purposes, tasks and the state pro-grams’ activities; in the mechanism and amount of funding for state programs; and in the list of state programs’ executives and participants.

Based on the abovementioned methodological guidelines, the authors propose a conceptual diagram for assessing the cross-impact of the implementation of state programs in a constituent territory of the federation (see Figure).

The conceptual diagram presents the interrelation be-tween the main elements of the assessment of cross-program effects in a constituent territory of the federation. The inputs of this activity are the program documents valid in the selected constituent territory of the federation, namely the goals, tasks and activities of each state programs implemented in the re-gion. The projected outputs (results) of the assessment are, firstly, cross-program effects stemming from the integrated interaction of government programs, and, secondly, the data on cross-program effectiveness of each state program. The magnitude of the cross-program effectiveness depends on the

A conceptual sheme for assessing cross-program effects of a constituent territory of the federationКонцептуальная схема оценки кросс-программных эффектов субъекта Федерации

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


number of positive cross-program relationships that are pre-sent between the activities of a particular program and pur-poses/tasks of other government programs.

It is worth noting that the given diagram implies cross-program effects to be evaluated within the predesignated key sphere. Therefore, the assessment involves only government programs whose activities in one way or another influence the state of the chosen sphere represented by the key state program of the region. If cross-program effects are assessed without delimiting the key research sphere, all government programs implemented in the constituent territory of the federation should be checked for cross-program relationships.

We suppose that the development of a mechanism and a method for assessing cross-program effects in government programs’ implementation is a promising framework for fur-ther research in the field of cross-program effects. The afore-mentioned stakeholders are the participants of the assess-ment responsible for its performance. To make sure that the research results are accurate and objective, it is necessary to indicate possible barriers and limitations on the assessment of cross-program effects of the implementation of government programs: firstly, identification of cross-program links for each state program is a very labor-intensive process; secondly, the expert method of evaluation is subjective; thirdly, the analysis is focused on the examination of the links between state pro-grams’ activities, purposes and tasks solely. Nevertheless, we believe that these limitations have no reasonable grounds for refusing to assess cross-program effects, since ultimately the obtained results help enhance the efficiency of budget funds, which is the most important task for most regions of the Rus-sian Federation under modern conditions.

The annual assessment of the government programs’ effec-tiveness held by public authorities for each program individu-ally allows one to get only the results of the program’s imple-mentation, including its monetary aspect. At the same time, the identification of cross-program effects will make it possi-ble, firstly, to assess the qualitative results of state programs’ implementation in a more effective and precise manner, and,

secondly, to calculate approximate costs incurred in the suc-cessful development of a specific sphere in a region, as well as to digitalize the cumulative effect.

CONCLUSIONThe evaluation of the cross-impact of state programs is a relatively new sphere of scientific research. Its relevance is confirmed by the findings of academic studies on strategic management and program budgeting, the modern regula-tory framework, as well as the outcome of the first stage of introduction of a novel public management tool, i.e. state programs.

Cross-program effects are inevitably formed by the inter-action of the set of state programs implemented in the con-stituent territory of the federation. However, the issue of their identification and evaluation is poorly examined in both the scientific literature and the practice of evaluating the effec-tiveness of government programs, although the positive shifts in this direction are obvious.

In the current research, the authors have proposed the concept and types of cross-program effects, the methodo-logical guidelines and the conceptual diagram for their as-sessment. We have also characterized such indices as the cross-impact of a state program and the cross-influence of a state program, which should be taken into account when de-veloping and adjusting state programs seeking to improve them. Nonetheless, as with any other assessment held in the economic sphere, the assessment of cross-program effects implies the development of an appropriate method that calculates the proposed quantitative indicators, which is the main avenue for further academic research.

The given methodological guidelines for the assessment of cross-program effects can be expanded by designing and justifying the methodological framework for the evaluation of cross-program effects, as well as though suggesting the ways to decrease the evaluation’s labor-intensity and provid-ing recommendations on the application of the assessment’s results.

References

Breusova A.G. (2015). Otsenka effektivnosti gosudarstvennykh programm [Evaluation of the effectiveness of state pro-grams]. Vestnik OmGU. Seriya: Ekonomika – Herald of Omsk University, no. 2, pp. 128–136.

Blinova E.A. (2012). Monitoring rezul‘tativnosti sotsial‘no-ekonomicheskogo razvitiya v Sankt-Peterburge kak raznovidnost‘ otsenivaniya programm [Monitoring the socio-economic development in St. Petersburg as a type of program evaluation]. Kaspiyskiy region: politika, ekonomika, kul‘tura – The Caspian Region: Politics, Economics, Culture, no. 1(30), pp. 86–93.

Bykova N.V. (2014). Sovremennyy podkhod k otsenke effektivnosti gosudarstvennoy podderzhki malogo predprinimatel‘stva [Modern approach to assessing the effectiveness of state support for small businesses]. Vestnik Leningradskogo gosudarstven-nogo universiteta im. A.S. Pushkina – Vestnik of Pushkin Leningrad State University, no. 4, pp. 107–115.

Doroshenko S.V., Trushkova E.A., Khudyakova T.S. (2018). Predposylki i faktory otsenki kross-effektov gosudarstvennykh programm v kontekste zelenoy ekonomiki [Preconditions and factors for evaluation of state cross-effects programs in the con-text of green economy]. Zhurnal ekonomicheskoy teorii – Russian Journal of Economic Theory, vol. 15, no. 3, pp. 420–428.

Goloushkin S.A. (2012). Problemy otsenki gosudarstvennykh programm razvitiya malogo predprinimatel‘stva v sovremen-noy Rossii [Evaluation problems of state programs for small business development in modern Russia]. Istoricheskaya i sotsial‘no-obrazovatel‘naya mysl‘ – Historical and Social-Educational Ideas, no. 4(14), pp. 130–132.

Konovalova O.S., Akimova O.E. (2016). Gospodderzhka predprinimatel‘stva kak osnova formirovaniya motivatsionnoy sredy razvitiya predprinimatel‘skoy deyatel‘nosti v Rossii [State support of entrepreneurship as the basis of formation of the moti-

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


vational environment development of business in Russia]. Izvestiya Volgogradskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo univer-siteta – Bulletin of Volgograd State Technical University, no. 7(186), pp. 18–23.

Levitskaya N.V., Savel‘ev I.I. (2016). Analiz metodik otsenki effektivnosti realizatsii gosudarstvennykh programm otdel‘nykh sub’ektov Rossiyskoy Federatsii [Analysis of methods for assessing the effectiveness of the implementation of state programs of individual constituent entities of the Russian Federation]. Nauka – Science, no. 4(97), pp. 72–75.

Neupokoev N.Yu. (2014). Ob otsenke effektivnosti ispol‘zovaniya byudzhetnykh sredstv (na primere podderzhki malogo i srednego biznesa) [On the evaluation of the effectiveness of using budgetary funds (the case of support for small and medi-um-sized businesses)]. Vestnik Altayskoy nauki – Altai Science Bulletin, no. 2,3, pp. 262–265.

Patrakhina T.N. (2015). Podkhody k otsenke effektivnosti gosudarstvennykh tselevykh programm [Approaches to evaluat-ing the effectiveness of state target-oriented programs]. Problemy ekonomiki i menedzhmenta – Problems of Economics and Management, no. 2(42), pp. 65–68.

Rukina S.N., Samodurova V.N. (2017). Metodologicheskie podkhody k otsenke effektivnosti byudzhetnykh raskhodov, nap-ravlennykh na realizatsiyu gosudarstvennykh programm [Methodological approaches to assessing the effectiveness of budget expenditures aimed at the implementation of state programs]. Uchet i statistika – Accounting and Statistics, no. 1(45), pp.109–119.

Khudyakova T.S. (2018). [Cross-program effects: relevance of the identification and approach to the assessment]. In: Teoriya i praktika ekonomiki i predprinimatel‘stva: Trudy Yubileynoy XV Mezhdunar. nauch.-prakt. konf. [Theory and practice of economics and entrepreneurship. Proc. of the 15th Anniversary Int. sci.-pract. conf.]. Pp. 226–227.

Shash N.N. (2015). Upravlenie effektivnost‘yu gosudarstvennykh programm: metodologicheskie osnovy razrabotki pro-grammnogo byudzheta [Management of the state-funded programs’ efficiency: methodological bases of development of a program-based budget]. Upravlenets – The Manager, no. 1(53), pp. 4–15.

Shmigol‘ N.S. (2017). Povyshenie effektivnosti programmnogo byudzhetirovaniya s uchetom luchshikh zarubezhnykh prak-tik [Improving the efficiency of program budgeting with the best international practices]. Ekonomika. Nalogi. Pravo – Econom-ics. Taxes. Law, no. 5, pp. 114–125.

Ka Wai Lai I. (2015). The cross-impact of network externalities on relationship quality in exhibition sector. International Journal of Hospitality Management, no. 48, pp. 52–67.

Menck N., Weidig C., Aurich J.C. (2014). Approach for predicting production scenarios focused on cross impact analysis. Variety Management in Manufacturing. Proceedings of the 47th CIRP Conference on Manufacturing Systems. Pp. 493–498.

Weimer-Jehle W. (2006). Cross-impact balances: A system-theoretical approach to cross-impact analysis. Technological Fore-casting and Social Change, no. 73, pp. 334–361.


Tatyana S. KHUDYAKOVA Sr. Lecturer of Quality Management Dept. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy Voli St., Ekaterinburg, 620144,

Russia). E-mail: [email protected].

Svetlana V. DOROSHENKODr. Sc. (Econ.), Associate Professor, Head of Regional Entrepreneurial Policy Dept. Institute of Economics (Ural Branch of the RAS)

(29 Moskovskaya St., Ekaterinburg, 620014, Russia). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-5

Методологические положения оценки кросс-программных эффектов реализации государственных программТ.С. Худякова, С.В. Дорошенко

Аннотация. Статья посвящена вопросам оценки кросс-программных эффектов реализации государственных программ. Методология исследования базируется на теории эффективности государственного управления, концепции «New Public Man-agement» (нового государственного менеджмента) и системном подходе к его анализу. В процессе исследования применялись нормативно-правовой, компаративный, контекстный методы и вербальное моделирование. Исследование проведено на основе обзора научных работ, справочно-информационных документов и контент-анализа нормативно-правовой базы в рассматриваемой предметной области. Обоснована актуальность изучения кросс-программных эффектов, раскрыты предпосылки к совершенствованию оценки эффективности государственных программ. Уточнено понятие «кросс-программный эффект» и его отличие от мультипликативного эффекта. Представлена классификация кросс-программных эффектов. Разработаны методологические положения и концептуальная схема оценки кросс-программных эффектов реализации государственных программ субъекта Федерации. Авторами предложены показатели «коэффициент кросс-влияния государственной программы»

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


и «кросс-программная эффективность государственной программы». Обозначены трудности и ограничения представленного подхода к оценке кросс-программных эффектов. По мнению авторов, результаты этой оценки будут способствовать оптимизации и совершенствованию механизмов программного бюджетирования и стратегического планирования.

Ключевые слова: кросс-программный эффект; государственная программа; оценка кросс-программных эффектов; субъект Федерации.

JEL Classification: H83, D78, G38

Финансирование. Статья подготовлена при финансовой поддержке проекта фундаментальных исследований Уральского отделения Российской академии наук № 18-6-7-18 «Научно-технологическое развитие регионов на принципах зеленой экономики».

Дата поступления статьи: 16 декабря 2018 г.

Ссылка для цитирования: Худякова Т.С., Дорошенко С.В. Методологические положения оценки кросс-программных эффектов реализации государственных программ // Управленец. 2019. Т. 10. № 2. С. 41–48. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-5.

Источники

Бреусова А.Г. (2015). Оценка эффективности государственных программ // Вестник ОмГУ. Сер.: Экономика. № 2. С. 128–136.Блинова Е.А. (2012). Мониторинг результативности социально-экономического развития в Санкт-Петербурге как разновид-

ность оценивания программ // Каспийский регион: политика, экономика, культура. № 1(30). С. 86–93.Быкова Н.В. (2014). Современный подход к оценке эффективности государственной поддержки малого предприниматель-

ства // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина. № 4. C. 107–115.Дорошенко С.В., Трушкова Е.А., Худякова Т.С. 2(018). Предпосылки и факторы оценки кросс-эффектов государственных про-

грамм в контексте зеленой экономики // Журнал экономической теории. Т. 15. № 3. С. 420–428.Голоушкин С.А. (2012). Проблемы оценки государственных программ развития малого предпринимательства в современ-

ной России // Историческая и социально-образовательная мысль. № 4(14). С. 130–132.Коновалова О.С., Акимова О.Е. (2016). Господдержка предпринимательства как основа формирования мотивационной сре-

ды развития предпринимательской деятельности в России // Известия Волгоградского государственного технического уни-верситета. № 7(186). С. 18–23.

Левицкая Н.В., Савельев И.И. (2016). Анализ методик оценки эффективности реализации государственных программ от-дельных субъектов Российской Федерации // Наука. № 4(97). С. 72–75.

Неупокоев Н.Ю. (2014). Об оценке эффективности использования бюджетных средств (на примере поддержки малого и среднего бизнеса) // Вестник Алтайской науки. № 2, 3. С. 262–265.

Патрахина Т.Н. (2015). Подходы к оценке эффективности государственных целевых программ // Проблемы экономики и менеджмента. № 2(42). С 65–68.

Рукина С.Н., Самодурова В.Н. (2017). Методологические подходы к оценке эффективности бюджетных расходов, направлен-ных на реализацию государственных программ // Учет и статистика. № 1(45). С. 109–119.

Худякова Т.С. (2018). Кросс-программные эффекты: актуальность выявления и подход к оценке // Теория и практика эконо-мики и предпринимательства: тр. Юбил. XV Междунар. науч.-практ. конференции. С. 226–227.

Шаш Н.Н. (2015). Управление эффективностью государственных программ: методологические основы разработки про-граммного бюджета // Управленец. № 1(53). С. 4–15.

Шмиголь Н.С. (2017). Повышение эффективности программного бюджетирования с учетом лучших зарубежных практик // Экономика. Налоги. Право. № 5. С. 114–125.

Ka Wai Lai I. (2015). The cross-impact of network externalities on relationship quality in exhibition sector. International Journal of Hospitality Management, no. 48, pp. 52–67.

Menck N., Weidig C., Aurich J.C. (2014). Approach for predicting production scenarios focused on cross impact analysis. Variety Management in Manufacturing. Proceedings of the 47th CIRP Conference on Manufacturing Systems, pp. 493–498.

Weimer-Jehle W. (2006). Cross-impact balances: A system-theoretical approach to cross-impact analysis. Technological Forecasting and Social Change, no. 73, pp. 334–361.


ХУДЯКОВА Татьяна СтаниславовнаСтарший преподаватель кафедры управления качеством. Уральский государственный экономический университет (620144, РФ,

г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

ДОРОШЕНКО Светлана ВикторовнаДоктор экономических наук, доцент, заведующий сектором региональной предпринимательской политики. Институт экономики УрО РАН

(620014, РФ, г. Екатеринбург, ул. Московская, 29). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-6

Развитие аналитического инструментария управления государственной политикой в сфере продовольственной безопасности С.В. Панкова, А.П. Цыпин, В.В. Попов

Аннотация. Исследование направлено на создание аналитического инструментария для комплексной оценки продоволь-ственной безопасности страны в целях оптимизации государственной политики и принятия управленческих решений в данной области. Разработка и внедрение интегрального показателя, позволяющего охарактеризовать ситуацию с производством и по-треблением продовольствия, позволит проводить мониторинг и оперативно выявлять достаточность наличия продуктовых запа-сов в регионах России. Методологической базой исследования служили положения неоклассической экономической теории, от-ражающие поведение экономических агентов в условиях ограниченности ресурсов. Учтены действующие подходы к построению систем показателей состояния потребления продовольствия согласно FAO и Доктрине продовольственной безопасности РФ. Исследование базируется на идее выбора приоритетного направления выработки государственной политики в сфере продо-вольственной безопасности, формирования системы показателей ее состояния, а также интегрального показателя продоволь-ственной безопасности. Методы исследования: анализ и синтез, экспертной оценки, индексный, статистические, рейтинговых оценок и нормирования данных. Сделан вывод о необходимости применения в целях управления государственной политикой инструмента, позволяющего комплексно охарактеризовать состояние продовольственной безопасности регионов страны и кон-кретного региона с использованием имеющейся доступной эмпирической базы данных. Разработана методика формирования интегрального показателя продовольственной безопасности регионов (страны). Сформирована система показателей, отражаю-щая производство и потребление продуктов питания с учетом FAO и Доктрины продовольственной безопасности РФ. Проведена апробация предлагаемого интегрального показателя продовольственной безопасности регионов России. В результате исследо-вания выявлены существенные структурно-динамические изменения производства продовольствия в России (за период с 1990 по 2016 г.) на фоне снижения качества продукции, потребляемой населением страны, а также значительная дифференциация субъектов РФ в общем рейтинге. Определено, что более высоким рейтингом обладают регионы, у которых есть собственное про-изводство продовольствия с несущественной переработкой. Интегральный показатель может быть использован представите-лями государственных органов управления для проведения мониторинга продовольственной безопасности субъектов РФ и при формировании стратегии снижения уровня зависимости регионов от внешних поставок продовольствия.

Ключевые слова: государственное управление; продовольственная безопасность; интегральный показатель; экономиче-ский анализ; регион; методика.

JEL Classification: Q18, R59

Финансирование. Научная работа выполнена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, проект № 16-32-00061.

Дата поступления статьи: 5 марта 2019 г.

Ссылка для цитирования: Панкова С.В., Цыпин А.П., Попов В.В. Развитие аналитического инструментария управления государ-ственной политикой в сфере продовольственной безопасности // Управленец. 2019. Т. 10. № 2. С. 49–61. DOI: 110.29141/2218-5003-2019-10-2-6.

ВВЕДЕНИЕПроблема продовольственной безопасности Российской Федерации в очередной раз обострилась в начале 2010-х годов по нескольким причинам. Прежде всего сказалось падение мировых цен на нефть, в результате чего произо-шла девальвация рубля и снизился уровень жизни рос-сиян. Однако основной причиной стали экономические санкции против России со стороны ряда европейских го-сударств. В результате возникли угрозы недополучения россиянами отдельных категорий продовольственных товаров, поставляемых из-за рубежа. Для минимизации данных угроз Правительством РФ был предложен обще-федеральный курс на импортозамещение. Продоволь-ственный аспект весьма важен, поскольку наличие каче-ственных продуктов питания и самообеспеченность ими государства являются хорошим фундаментом для эконо-мического роста страны.

Согласно Стратегии национальной безопасности Рос-сийской Федерации до 2020 г., «национальные интересы

государства на долгосрочную перспективу заключаются в том числе в повышении конкурентоспособности на-циональной экономики, превращении Российской Фе-дерации в мировую державу, деятельность которой на-правлена на поддержание стратегической стабильности и взаимовыгодных партнерских отношений в условиях многополярного мира». Реализация положений данной стратегии основывается на совокупности грамотных управленческих решений, где особое положение занима-ют вопросы самообеспеченности страны продовольстви-ем. Разработка мер государственной политики в данной сфере должна вестись с учетом современных научных ис-следований.

В подтверждение данного тезиса согласно Доктрине продовольственной безопасности Российской Федера-ции1 (далее – Доктрина) можно сказать, что одной из ос-

1 Доктрина продовольственной безопасности Российской Феде-рации // Техноэксперт. URL: http://docs.cntd.ru/document/902195504

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


новных задач обеспечения продовольственной безопас-ности, независимо от изменения внешних и внутренних условий, является «своевременное прогнозирование, выявление и предотвращение внутренних и внешних угроз продовольственной безопасности, минимизация их негативных последствий за счет постоянной готовно-сти системы обеспечения граждан пищевыми продукта-ми, формирования стратегических запасов пищевых про-дуктов». Таким образом, можно констатировать высокую актуальность проведения научных исследований с целью формирования аналитического инструментария в дан-ной области.

Политика укрепления продовольственной безопас-ности в контексте импортозамещения ставит перед эко-номической наукой задачу оперативного и доступного способа ее оценки на уровне страны в целом и ее субъ-ектов. По нашему мнению, для решения данной задачи наиболее целесообразно применять некий интеграль-ный показатель, охватывающий как производство, так и потребление продовольственных товаров.

Следует заметить, что на сегодняшний день продо-вольственная безопасность страны исследуется через призму единичных показателей, что, учитывая их разно-плановость, делает затруднительной оперативную оцен-ку продовольственной безопасности страны (регионов) и требует разработки более универсального метода, ко-торым может являться использование вышеуказанного интегрального показателя, учитывающего многоаспект-ность рассматриваемой проблемы.

Таким образом, в качестве цели исследования мож-но выделить совершенствование управления государ-ственной политикой в области продовольственной без-опасности на основе развития методики и подходов к проведению экономического анализа для оптимизации управленческих решений. Цель может быть достигнута посредством решения следующих задач:

1) провести критический литературный обзор степе-ни разработанности проблемы в части обеспеченности государственного управления достаточным аналитиче-ским инструментарием;

2) разработать интегральный показатель продоволь-ственной безопасности;

3) провести общий анализ состояния продовольствен-ной безопасности страны;

4) провести группировку (ранжирование) субъектов РФ по уровню продовольственной безопасности.

СТЕПЕНЬ РАЗРАБОТАННОСТИ ПРОБЛЕМЫПриступая к построению интегрального показателя продовольственной безопасности страны (региона), не-обходимо обратиться к теоретико-методологическим разработкам в этой области, отраженным в научных публикациях отечественных и зарубежных авторов. В этом направлении вели исследования такие ученые, как: П.В. Бондарева, О.В. Баканач [2012], М.-Т.А. Ибрагимов и С.В. Дохолян, Н.И. Гришакина и А.С. Зарецкая, Г.Г. Валя-ева, А.В. Сергиенко, Е.В. Мельникова [2017], Л.Н. Шапки-

на, Ю.Н. Клещевский и Е.Г. Казанцева, Е.Н. Антамошкина, А.Ю. Омелай, В.И. Назаренко [2011], С.И. Нестерова, Д.В. Балдов и С.А. Суслов, Н.В. Святохо [2016], Т.В. Ускова [2014], Н.И. Шагайда, В.Я. Узун. [2015], Л.Н. Шапкина [2014], Е.С. Шевкунова [2014], И.М. Куликов [2015], И.П. Чупина, А.А. Курочкина, Р.А. Луговской, В.Ю. Зиньковская, Т.М. По-лушкина, Е.Б. Дворядкина, M.V. Fyodorov, E.A. Kuzmin [2013], Ishaq Mazhir Nadeem, Latif Majid, Meador J., Fritz A. и др.

Всю совокупность имеющихся публикаций можно раз-делить на три направления. К первому относятся работы, содержащие положения по выработке политики государ-ственного управления и выбору дифференцированных векторов воздействия государственных органов, наце-ленных на укрепление продовольственной безопасно-сти как регионов, так и всей страны. Второе направление охватывает исследования, посвященные формированию системы показателей, отражающих состояние продо-вольственной безопасности. В третье направление вклю-чены работы в области формирования интегрального показателя, отражающего уровень продовольственной безопасности страны (региона). В рамках заявленного анализа последовательно рассмотрим ключевые резуль-таты работы отечественных и зарубежных ученых, поло-женные в основу проводимого нами исследования.

Вопросы разработки и применения адекватного ин-струментария для целей управления государственной политикой в сфере продовольственной безопасности, выбора наиболее подходящих направлений воздействия постоянно находятся в центре внимания российских уче-ных. Так, А.А. Курочкина с коллегами [2015] в своей рабо-те провела анализ влияние различных групп факторов на формирование государственной политики в сфере прод-безопасности и выявила низкий уровень конкурентоспо-собности отечественного сельского хозяйства. На основе анализа возможных направлений развития сельского хозяйства в связи с принятием Доктрины и различных целевых программ предложены основные меры по обе-спечению продовольственной безопасности страны, где на первом месте стоит модификация системы социально-экономического планирования, которая, на наш взгляд, может и должна основываться на современном аналити-ческом инструментарии.

Т.М. Полушкиной [2015] выполнено исследование, в котором проведен контент-анализ эмпирических дан-ных профильных министерств, ведомств и Федеральной службы государственной статистики. В результате анали-за автор приходит к выводу, что при грамотном принятии управленческих решений с учетом существующих реа-лий к достаточному уровню самообеспеченности про-довольствием наша страна сможет прийти не ранее чем через 15 лет. Наиболее эффективным инструментом го-сударственного регулирования в этой сфере, по мнению автора, может стать развитие инвестиционного климата в аграрном секторе российской экономики.

Институциональным вопросам продовольственной безопасности в разрезе факторов развития и функцио-нирования потребительского рынка, а также факторам,

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


водит сведений о том, каким образом можно получить значение показателя «фактическое содержание вредных элементов», какая служба контроля должна фиксировать и впоследствии публиковать информацию о данном по-казателе. Также не совсем ясно, какие данные должны отражаться в составе показателя «объем и ассортимент продовольствия, поступаемого в места потребления», поскольку в настоящее время розничные торговые сети представляют достаточно богатый спектр продуктов пи-тания от разных производителей (как отечественных, так и иностранных).

В своей публикации Ю.Н. Клещевский и Е.Г. Казанцева предпринимают попытку сопоставления системы пока-зателей, изложенной в Доктрине, с предлагаемой Про-довольственной и сельскохозяйственной организацией ООН. Как указывают авторы, «в российской системе пока-зателей продовольственной безопасности 5 показателей аналогичны показателям FAO». Также авторы приходят к выводу, что разработка западных ученых в части систе-мы показателей шире отечественной и определяет про-довольственную безопасность в том числе со стороны «транспортного обеспечения, оценки влияния внешних шоков на продовольственную безопасность и отрица-тельного влияния нарушения продовольственной без-опасности на человека» [Клещевский, Казанцева, 2014, с. 163]. Однако остаются неохваченными такие аспекты, как объемы резервов продовольствия, размеры государ-ственной поддержки населения и производителей, обе-спеченность населения торговыми площадями и площа-дями для организации питания.

Зарубежные ученые, особенно из стран с развива-ющейся экономикой, в аспекте данной проблематики демонстрируют взвешенный подход к изучению про-блем продовольственной безопасности страны. Так, R. Rukhsana, L. Cui Xia, I. M. Nadeem, L. Majid [2017] рассма-тривают вопросы развития различных форм поддержки отечественных товаропроизводителей Пакистана в це-лях укрепления продовольственной безопасности стра-ны. В частности, затрагиваются и обсуждаются аспекты развития системы льготного микрокредитования и их влияние на состояние производства пшеницы в данном регионе. Основная цель этого исследования заключалась в изучении характера взаимоотношений и степени вли-яния микрокредитования на эффективность фермерских хозяйств, производство пшеницы и продовольственную безопасность.

Схожая проблематика является предметом изучения J. Meador и A. Fritz [2017]. В частности, ими оценивается влияние микрофинансирования на продовольственную безопасность Уганды. Авторы применяют метод анкети-рования, по результатам которого применяются инстру-менты статистического моделирования в целях оценки изменчивости доступа населения к продовольствию в условиях дополнительного дохода (при поддержке насе-ления посредством микрокредитования).

Вопросам роли сельхозпродукции в контексте продо-вольственной безопасности Вьетнама посвящена работа

влияющим на спрос и предложение, посвящена работа Е.Б. Дворядкиной [2014]. В частности, автор выделяет ре-гиональную специфику экономической активности насе-ления, которая отражается на многих показателях, в том числе на товарообороте различного содержания.

Развитию собственно механизмов обеспечения про-довольственной безопасности страны посвящена работа И.П. Чупиной [2017]. Автор делает предположение, что данный аспект должен являться частью государственно-го прогноза экономического развития страны, следова-тельно, необходима качественная эмпирическая база и аналитический инструментарий как на федеральном, так и на региональном уровне.

Данным вопросам с учетом разноплановых по своему содержанию показателей посвящены некоторые работы российских ученых.

Так, П.В. Бондаревым предложена система показате-лей в сфере продовольственной безопасности, состоящая из 8 элементов: наличие достаточных земельных угодий; показатели обновления основных фондов; организация рыночной ориентации аграрного производства; степень монополизации продовольственного рынка отечествен-ными и зарубежными товарами; организация рынка труда; показатели эффективности аграрного производ-ства; степень использования ресурсного потенциала в агрокомплексе; оценка политической ситуации в стране [Бондарев, 2007, с. 33]. Как видим, основной акцент автор делает лишь на одном из аспектов продовольственной безопасности – внутрирегиональном производстве сель-скохозяйственных продуктов. По нашему мнению, этого недостаточно, поскольку в контексте самообеспечения региона необходимо расширять представленную систе-му показателей посредством введения индикаторов по-требности населения в продуктах питания.

В своей статье Д.В. Балдов и С.А. Суслов на основе критического анализа двух групп методик оценки продо-вольственной безопасности (во-первых, систем оценок, основанных на сравнении ключевых параметров про-изводства, распределения и потребления продуктов с пороговыми значениями этих параметров; во-вторых, индексных систем оценок) предлагают оригинальную систему показателей, состоящую из 10 индикаторов, не-которые из которых трудноизмеримы и (или) недоступны широкому кругу исследователей (например, обеспечен-ность населения питьевой водой, отвечающей требова-ниям безопасности, или количество людей, страдающих от недоедания) [Балдов, Суслов, 2016, с. 13].

Л.Н. Шапкина, опираясь на Доктрину, использует в ка-честве отправной точки три блока показателей различ-ной направленности, представленных в этом документе: продовольственная безопасность в сферах потребле-ния, производства, организации и управления [Шапкина, 2014, с. 407]. Автор расширяет систему показателей и вы-деляет, наряду с абсолютными, ряд относительных пока-зателей. Основным недостатком представленной систе-мы является отсутствие возможности сбора информации по ряду показателей. К примеру, исследователь не при-

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


T.M.K. Nguyen, D.T. Nguyen, Ph. Lebailly [2016]. Проведен-ное исследование показало, что процесс индустриализа-ции и конверсии земель влияет на продовольственную безопасность домашних хозяйств в нескольких аспектах. Во главу угла ставятся вопросы развития домашних хо-зяйств, авторами предлагается ряд показателей. Разрабо-танная стратегия развития домохозяйств сводится к ди-версификации имеющихся у них средств, что позволяет построить многоместную модель их развития в будущем.

Е.Н. Антамошкина при оценке уровня продоволь-ственной безопасности Южного федерального округа (ЮФО) берет за основу систему показателей Доктрины посредством перевода их значений в относительные величины с последующим присвоением баллов в зави-симости от величины того или иного показателя. «Если значение показателя находится в оптимальных пределах, то по данному показателю выставляем оценку 2 балла. В том случае, если значение показателя находится в до-пустимых пределах, выставляется оценка 1 балл. Для низ-ких или высоких значений показателя оценка будет соот-ветствовать 0 баллов» [Антамошкина, 2014, c. 6; 2016, с. 6].

По нашему мнению, предложенный подход имеет два существенных недостатка: во-первых, не совсем ясно, ка-ким образом сформированы пороговые значения для ин-терпретации относительных показателей; во-вторых, при формировании интегрального показателя (посредством сложения баллов по всем показателям системы) не учи-тывается вес того или иного фактора.

В целом аналогичную методику использует и А.Ю. Оме- лай, оценивая интегральный показатель для Мурманской области [2014a; 2014b]. В свою очередь, С.И. Нестерова предлагает применить рассматриваемую методику к Са-марской области и Приволжскому федеральному округу [2015, с. 165].

Несколько иной подход демонстрируют М.-Т.А. Ибра-гимов и С.В. Дохолян, рассчитывая интегральный показа-тель продовольственной безопасности в виде средней геометрической из 19 показателей [2010, с. 172]. По на-шему мнению, предлагаемая методика обладает опре-деленными недостатками: при расчете интегрального показателя не учитывается вес исходных переменных (коэффициентов); некоторые из переменных невозможно оценить на уровне региона (например, «Степень монета-ристской ориентации в экономической политике госу-дарства» или «Степень влияния преступности на сельских производителей»).

Оригинальный подход к оценке интегрального по-казателя продовольственной безопасности предлагают Н.И. Гришакина и А.С. Зарецкая; авторы провели выборку (снижение признакового пространства) из 110 исходных показателей по Новгородской области, отражающих в соответствии с Доктриной три направления, с помощью метода главных компонент [2013, с. 20]. Далее по каждой группе рассчитывались частные интегральные показа-тели с помощью средней геометрической, общая инте-гральная оценка получалась как средняя из частных.

Рассмотрение отдельных методологических и прак-

тических проблем продовольственной безопасности постоянно осуществлялось учеными Оренбургской об-ласти. Так, был проведен методологический обзор со-временных направлений исследований по вопросам обеспечения продовольственной безопасности региона [Ермакова, Андреева, 2011; 2014; Корабейников, Ерма-кова, Полякова, 2014]. На основе критического литера-турного обзора были классифицированы существующие трактовки термина «продовольственная безопасность», а также предложена авторская позиция по определению данного понятия с учетом особенностей применения си-стемного подхода, учтенная в наших исследованиях.

В.В. Попов установил, что в структуре внешней торгов-ли в части импорта ввоз продовольствия в Россию имеет тенденцию к росту с 2008 по 2015 г., что обусловлено по-вышением покупательной способности населения и в то же время ограниченностью внутреннего производства продовольственных товаров [2016, c. 163]. Производство в России основных видов импортозамещающих продо-вольственных товаров имеет в основном тенденцию к росту, причем наиболее ярко по отношению к остальным видам производимого в нашей стране продовольствия выражен рост по категориям «свинина» и «мясо птицы». Это объясняется, наряду со всеми выявленными зако-номерностями, дотационной активностью государства в части производства мясных продуктов питания. Несмо-тря на сокращение импорта и рост внутреннего произ-водства, качество продовольственных товаров в рознич-ных сетях снижается. Данный вывод основан на том, что энергетическая ценность и содержание углеводов суточ-ного рациона питания на душу населения в среднем по России уменьшается. Количество потребляемой на душу населения продукции в РФ растет, что на фоне снижения энергетической ценности и роста импорта и собственно-го производства характеризуется отрицательно и может являться индикатором снижения продовольственной и национальной безопасности страны. Установлено, что производителям в РФ следует на волне снижения каче-ства импорта улучшать качество производимых импор-тозамещающих товаров, чтобы население страны более активно «переключалось» на их потребление, а также осуществлять активные мероприятия по продвижению своих товаров на внешний рынок.

В статье А.П. Цыпина [2016] проведен анализ резуль-татов функционирования обрабатывающей промыш-ленности в области производства пищевых продуктов, в результате чего выявлено, что на фоне снижения в 2005–2015 гг. индекса промышленного производства, объясняемого сокращением мирового спроса на полез-ные ископаемые, образовалась негативная тенденция к уменьшению во внутрирегиональном промышленном производстве удельного веса продуктов питания, что влечет за собой угрозу продовольственной безопасности в плане самообеспечения ряда регионов России. Также проведено сопоставление уровня производства зерна, молока и мяса в России и США, сделан вывод о значи-тельном отставании РФ в период 1990–2012 гг. В рамках

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


статьи осуществлялась оценка коэффициента самообе-спечения рассматриваемых стран по выбранным кате-гориям продуктов, было выявлено отрицательное рас-хождение в уровнях внутреннего производства молока и мяса с объемами потребности населения, установлено то обстоятельство, что недостаток продовольствия вы-нужденно восполняется импортом, что порождает угрозу продовольственной независимости РФ.

Комплексные результаты работы коллектива ав-торов представлены в публикациях С.В. Панковой, А.П. Цыпина и В.В. Попова [2016; 2017], в которых сфор-мулирована концептуальная схема статистического ис-следования продовольственной безопасности России. Предложенная методика апробирована на фактическом статистическом материале, установлено наличие угрозы в отношении продовольственной безопасности в связи с девальвацией рубля, снижением уровня жизни насе-ления и значительным сокращением производства, что проявляется в низком обеспечении населения России ба-зовыми (социальными) продуктами питания. Проведен-ное в рамках данного исследования эконометрическое моделирование зависимостей на основе панельных дан-ных показало, что в субъектах РФ большее значение име-ют не общесистемные причины, а региональные особен-ности формирования и потребления продовольственных запасов. Выявленную закономерность необходимо учи-тывать при разработке стратегии по увеличению продо-вольственной безопасности регионов.

МЕТОДИКА ИССЛЕДОВАНИЯПредложенная нами методика построения интегрального показателя продовольственной безопасности имеет ряд преимуществ по сравнению с имеющимися разработками отечественных ученых.

1. Методика сформирована на основе официально пу-бликуемых данных, доступных в разрезе субъектов РФ, чего не наблюдается в проведенных ранее исследованиях Е.Н. Антамошкиной, А.Ю. Омелай, С.И. Нестеровой .

2. При построении интегрального показателя использу-ется 9 исходных позиций, охватывающих как производство, так и потребление продуктов питания, что в значительной степени облегчает сбор информации и позволяет опера-тивно повторять расчеты, т. е. существуют предпосылки для проведения на базе предложенного интегрального показателя регулярного мониторинга продовольственной безопасности регионов. Использование минимального на-бора показателей является преимуществом по сравнению с работами таких авторов, как М.-Т.А. Ибрагимов и С.В. До-холян, Н.И. Гришакина и А.С. Зарецкая.

3. Для построения интегрального показателя исполь-зуются весовые коэффициенты, чего не наблюдается в рассмотренных выше работах. В качестве экспертов, при-влеченных для формирования весовых коэффициентов, выступали представители научной общественности (Орен-бургский государственный университет), государственные служащие (Министерство экономического развития, про-мышленной политики и торговли Оренбургской области),

специалисты Торгово-промышленной палаты Оренбург-ской области, представители бизнеса. По нашему мнению, предлагаемый подход позволяет выделить наиболее важ-ные факторы, оказывающие решающее воздействие на уровень продовольственной безопасности региона.

4. Предложенная методика позволяет оценивать уро-вень продовольственной безопасности не одного региона или страны в целом, а всех субъектов РФ, что дает возмож-ность установить позицию каждого региона в общей сово-купности и разработать программу по улучшению позиций «аутсайдеров» до уровня эталонных регионов, имеющих максимальные значения частных коэффициентов.

Несмотря на достоинства представленной методики, можно указать на проблемные аспекты, решение которых лежит в области дальнейших исследований по данной те-матике.

Во-первых, нами предлагается использовать две груп-пы показателей, характеризующих производство и по-требление продовольствия, что расходится со структурой системы показателей, рекомендованных Продовольствен-ной и сельскохозяйственной организацией ООН (далее – FAO) и (или) изложенных в Доктрине. Это объясняется от-сутствием необходимой статистической информации для расчета всей номенклатуры показателей FAO и Доктрины в разрезе субъектов РФ в статистическом ежегоднике «Ре-гионы России».

Во-вторых, в перечне частных показателей как про-изводства, так и потребления используются только три основных продукта: зерно, мясо и молоко. Данный набор является базовым и в целях дальнейшего исследования требует расширения, в частности, добавления показателей по производству и потреблению рыбы.

ДАННЫЕ И МОДЕЛИ Анализ теоретических и эмпирических подходов к оцен-ке продовольственной безопасности регионов показал, что наиболее широко используемые специалистами ме-тодики измерения продовольственной безопасности базируются на двух системах показателей – FAO и Док-трина. Но применительно к оценке продовольственной безопасности нескольких регионов эта система не может быть использована в связи с отсутствием большинства показателей в статистическом ежегоднике «Регионы Рос-сии». По этой причине при формировании интегрального показателя продовольственной безопасности региона нами учитывались следующие принципы:

во-первых, охват двух направлений – внутреннего про-изводства и потребления продовольствия населением;

во-вторых, минимальное, но достаточное количество частных показателей, характеризующих каждое из выде-ленных направлений;

в-третьих, наличие весов у частных показателей;в-четвертых, доступность информации по выделен-

ным частным показателям, их наличие в официальных статистических публикациях Росстата;

в-пятых, целесообразность приведения показателей к относительному виду (ряд существующих показателей,

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


применяемых в настоящем исследовании, представлен в абсолютном выражении, в этой связи они малоинфор-мативны и несопоставимы, а значит, непригодны для по-строения интегрального показателя).

В результате была получена и применена система по-казателей, состоящая из двух блоков:

1) показатели, характеризующие производство (по-ступление) продовольственных товаров: V1 – доля про-довольствия в экспорте, %; V2 – доля продовольствия в импорте, %; V3 – валовой сбор зерна, тыс. т; V4 – произ-водство скота и птицы на убой, тыс. т; V5 – производство молока, тыс. т;

2) показатели, характеризующие потребление продо-вольственных товаров: X1 – ИПЦ на продовольственные товары, %; X2 – потребление хлебных продуктов, кг/год; X3 – Потребление мяса и мясопродуктов, кг/год; X4 – по-требление молока и молочных продуктов, кг/год.

Методика построения интегрального показателя ос-нована на применении средней квадратической взве-шенной, что обусловлено важностью ряда переменных при расчете вышеуказанной величины.

Для обеспечения сопоставимости расчетов нами была выполнена процедура нормирования частных показате-лей, входящих в интегральный, т. е. их приведения к со-измеримому виду. Для целей данного исследования нами предложено:

• V1 и V2 перевести в коэффициенты, для этого раз-делить каждое значение на 100, тем самым перейти к ин-тервалу (0; 1), где 0 – наихудший результат, 1 – наилучший результат;

• V3, V4, V5 оценить как отношение показателя каждо-го субъекта к общему итогу, в результате получается ва-риация значений в интервале (0; 1). Чем ближе значение показателя к 1, тем больше удельный вес субъекта РФ в общероссийском объеме производства зерна (мяса, молока);

• X1 использовать в качестве коэффициента приро-ста, в результате значения признака будут изменяться в интервале (0; + ∞). При значении выше 1 констатируется рост цен в наблюдаемом субъекте РФ;

• X2, X3, X4 – поделить значения показателей на макси-мальное значение по совокупности (эталонный субъект), в результате произойдет переход к интервалу (0; 1). По аналогии с вышеуказанным, чем ближе значение показа-теля к 1, тем больше удельный вес субъекта РФ в обще-российском потреблении зерна (мяса, молока).

В целях построения интегрального показателя, харак-теризующего продовольственную безопасность регио-нов, воспользуемся формулой, предложенной А.Д. Шере-метом [2011]:

,где k1,k2,…,kn – весовые коэффициенты показателей, на-значаемые экспертами

;

xij – значение i-го показателя для j-го объекта (пред-приятие, регион, страна).

Приведенную формулу необходимо адаптировать к имеющимся в нашем распоряжении данным. Так, ко-эффициенты V2 и X1 выражают отрицательную нагрузку на продовольственную безопасность субъекта, соответ-ственно, в формуле интегрального показателя их значе-ния будут вычитаться из единицы.

В качестве весовых коэффициентов взяты усреднен-ные экспертные оценки, распределение весов представ-лено на рис. 1.

Значения показателя ρj варьируют относительно еди-ницы, при этом меньшее значение интегрального показа-теля будет свидетельствовать о худшей ситуации с продо-вольственной безопасностью в субъекте, соответственно, в конце списка окажутся регионы, в которых явно диагно-стируется угроза продовольственной безопасности.

Рис. 1. Распределение весов показателей, характеризующих продовольственную безопасность региона1 Fig. 1. Distribution of weights of indicators characterizing the region’s food security

1 Результаты экспертной оценки.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


Рис. 2. Изменение доли продовольственных товаров и сельскохозяйственного сырья (кроме текстильного) в общем объеме экспорта и импорта в России в 1990–2016 гг., %1

Fig. 2. Change in the share of food products and agricultural raw materials (excluding textile) in total Russian exports and imports, %

1 Российский статистический ежегодник. 2016: стат. сб. / Росстат. М., 2016.

РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯПрежде чем перейти к рассмотрению результатов расче-та интегрального показателя продовольственной безо-пасности регионов, для формирования более целостной картины состояния объекта исследования проанализи-руем динамику исходных показателей по России в целом за период 1990–2016 гг. (табл. 1, 2; рис. 2, 3).

Согласно представленным в табл. 1 данным один по-казатель имеет устойчивую тенденцию к снижению. Это объясняется значительным сокращением поголовья ско-та (так, численность крупного рогатого скота снизилась

на 59,7 %, или на 28185 тыс. голов). Одновременно сокра-тилась и численность населения – в 1990 г. в РСФСР она составляла 148,3 млн чел, а в 2016 г. – 144,3 млн чел., но подобное уменьшение (на 2,7%) не критично для обще-го снижения объема производства продовольствия. Не-устойчивая тенденция наблюдается при производстве зерна и скота и птицы на убой: при общем снижении по-казателей к середине наблюдаемого периода заметно их улучшение в 2016 г.

Восполнение недостающего объема продовольствия происходит за счет импорта продуктов питания (рис. 2).

Таблица 1 – Производство основных видов сельскохозяйственной продукции в России в 1990–2016 гг.Table 1 – Production of main types of agricultural products in Russia in 1990–2016

Показатель 1990 1995 2000 2005 2010 2016 Отклонения в 2016 г. от 1990 г.

Зерно (в весе после доработки), млн т 116,7 63,4 65,4 77,8 61,0 120,7 4,0

Скот и птица на убой (в убойном весе), млн т 10,1 5,8 4,4 5,0 7,2 9,9 –0,2

Молоко, млн т 55,7 39,2 32,3 31,1 31,8 30,8 –24,9

Примечание: здесь и далее данные за 1990 г. взяты по РСФСР.Источник: Российский статистический ежегодник. 2017: стат. сб. / Росстат. М., 2017.

Таблица 2 – Энергетическая и белковая ценность рационов питания в России в 1990–2016 гг.Table 2 – Energy and protein value of diets in Russia in 1990–2016

Показатель 1990 1995 2000 2005 2010 2016 Рекомендованные нормы

Пищевая ценность, г/сут:

белки 74 61 73 71 77 80 82

жиры 98 77 99 96 105 108 95

углеводы 349 336 338 368 348 341 417

Энергетическая ценность, ккал/сут 2590 2293 2551 2630 2652 2674 2850

Отклонение от норматива, ккал/сут –260 –557 –299 –220 –198 –176 х

Примечание: нормативы рационов питания рекомендованы Роспотребнадзором.Источник: Российский статистический ежегодник. 2016: стат. сб. / Росстат. М., 2016.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Рис. 3. Динамика индекса потребительских цен (ИПЦ) на продовольственные товары в России в 1990–2016 гг., %1

Fig. 3. Dynamics of consumer price index (CPI) for food products in Russia in 1990–2016, %

Как видим, доля импорта, сниженная по сравнению с 1990 г., остается по-прежнему значимой – около 14%, и значительно превышает долю экспорта продоволь-ствия. С одной стороны, ввоз более дешевой продукции из-за границы – общемировая практика. Но с другой стороны, как показали события 2014 г. (санкции против России, девальвация рубля, снижение уровня жизни на-селения), это опасный путь, поскольку в результате паде-ния курса рубля относительно мировых валют стоимость импортных продуктов питания для конечного потребите-ля выросла в 2 раза, что можно рассматривать как угрозу продовольственной безопасности в отношении доступ-ности продуктов питания.

Рост цен на импортируемое продовольствие повлек за собой увеличение цен на внутристрановую продукцию (рис. 3).

Разумеется, рост индекса в 2014–2015 гг. не показы-вает такой значительной динамики, как в конце 1990-х годов, когда цены на продовольствие (также и на про-мышленные товары) увеличились в разы, но ИПЦ суще-ственно выше, чем в предшествующие периоды, что на фоне дальнейшего его снижения и неравномерной тен-денции еще раз подчеркивает наличие дестабилизации продовольственной безопасности страны.

Что касается энергетической и белковой ценности по-требляемых продуктов, то для оценки динамики показа-телей обратимся к табл. 2.

Согласно представленным данным, количество бел-ков и жиров в рационе населения незначительно увели-чилось, а углеводов снизилось. Но если обратиться к ре-комендациям Роспотребнадзора2, то можно видеть, что наблюдается превышение лишь по показателю жиров, а общая калорийность отстает на 150–200 ккал.

1 Российский статистический ежегодник. 2017: стат. сб. / Росстат. М., 2017.

2 МР 2.3.1.2432-08. Нормы физиологических потребностей в энергии и пищевых веществах для различных групп населения Рос-сийской Федерации: метод рекомендации (утв. Роспотребнадзором 18 декабря 2008 г.).

Рассмотренные выше показатели агрегированы на страновом уровне и не публикуются в разрезе субъ-ектов РФ в статистическом ежегоднике «Регионы Рос-сии», в этой связи для построения интегрального показателя, характеризующего продовольственную без-опасность регионов, необходимо использовать систе-му показателей, описанную нами выше. Показатели в разрезе федеральных округов представлены в табл. 3.

Согласно табл. 3 наблюдается значительная вариация показателей по первой группе (от 60 до 90%) и незначи-тельная по второй группе. Сложившаяся закономерность объясняется природно-климатическими условиями: не во всех регионах России возможно ведение эффективно-го сельского хозяйства в полном масштабе, но благодаря внутристрановому перераспределению цены на продук-ты питания и объем потребляемых продуктов примерно одинаковы.

В результате расчетов интегрального показателя ρj получаем рейтинг субъектов РФ, частично представлен-ный в табл. 4.

Как можно видеть, в начале списка находятся регионы с незначительной численностью населения (Камчатский край, Республика Адыгея) или регионы с высокими по-казателями сельскохозяйственного производства (Став-ропольский край, Алтайский край). Такой результат ожи-даем, так как при построении интегрального показателя учитывались продукты питания неглубокой переработки, соответственно регионы, в которых развито сельское хо-зяйство, должны были выйти на первый план.

В конце рейтинга мы видим регионы с высокой долей импорта продовольствия и незначительными показа-телями производства продукции. В таких субъектах, как г. Севастополь и Республика Крым, положение изменит-ся со временем, когда внутиристрановые инвестиции в экономику полуострова (как частные, так и государствен-ные) и общероссийские программы (в том числе про-граммы поддержки сельского хозяйства) начнут прино-сить отдачу в полной мере. Позиции Тульской, Псковской, Ленинградской, Брянской областей, Республики Дагестан

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


и Забайкальского края можно улучшить, восстанавливая в этих субъектах ранее утраченные позиции животновод-ческого кластера. Чукотский автономный округ характе-ризуется неблагоприятными природно-климатическими условиями и отдаленностью от основных маршрутов, соответственно, повышение его рейтинговых позиций будет зависеть от снижения объема импортируемого продовольствия, развития достаточно затратного сель-скохозяйственного производства закрытого грунта, опти-мизации логистики.

ЗАКЛЮЧЕНИЕПодводя итоги проведенного исследования, можно сде-лать ряд выводов.

Во-первых, направления государственного воздей-ствия на политику в сфере продовольственной безопас-ности нуждаются в дифференциации в зависимости от специфики конкретного региона, объема производства, экспорта и импорта продуктов питания и их потребления.

Во-вторых, рассматривая методические подходы к формированию системы показателей, отражающих про-

довольственную безопасность региона (страны), можно заключить, что существующая в настоящее время систе-ма показателей, рекомендованная Продовольственной и сельскохозяйственной организацией ООН и Доктриной продовольственной безопасности РФ, не может в полной мере использоваться для оценки всех субъектов Федера-ции, поскольку данные, необходимые для расчета боль-шинства показателей, отсутствуют в открытом доступе. Соответственно, в нашем исследовании было использо-вано сокращенное количество показателей, отражающих как производство, так и потребление продуктов питания.

В-третьих, представленные в отечественной литерату-ре интегральные показатели продовольственной безопас-ности региона имеют существенные недостатки, которые были нами нивелированы. В результате апробации раз-работанного интегрального показателя были выявлены субъекты с относительно высоким и низким уровнем про-довольственной безопасности. К первой группе относятся регионы с низкой долей импорта продовольствия и разви-тым сельхозпроизводством, ко второй – субъекты, не спо-собные по разным причинам обеспечить себя продоволь-

Таблица 3 – Вариация показателей, характеризующих продовольственную безопасность в регионах России на начало 2016 г.Table 3 – Variation of indicators characterizing food security in the Russian regions at the beginning of 2016

Федеральный округПроизводство продовольствия Потребление продовольствия

V1 V2 V3 V4 V5 X1 X2 X3 X4

РФ 4,7 14,5 104785,9 9565,2 30796,9 114,0 118 73 239

ЦФО 2,6 12,2 25024,8 3370,8 5406,3 114,7 120 81 221

СЗФО 6,2 22,3 1125,3 607,3 1775,6 114,1 99 74 268

ЮФО 34,4 39,4 27272,7 891,3 3289,2 113,9 121 76 229

СКФО 31,9 31,4 11448,4 601,0 2754,6 115,6 126 60 241

ПФО 2,2 5,6 18875,7 1990,2 9492,6 112,3 115 69 272

УрФО 1,0 3,8 5286,3 712,6 1906,7 114,9 120 69 205

СФО 1,8 8,7 13803,6 1159,8 5386,5 112,3 123 71 255

ДФО 12,3 14,6 684,7 123,9 537,2 113,8 116 77 191

КФО 22,3 40,6 1264,4 108,2 248,1 128,6 111 54 163

Источник: Регионы России. Социально-экономические показатели. 2016: cтат. сб. / Росстат. М., 2016.

Таблица 4 – Регионы с максимальным и минимальным значением интегрального показателя продовольственной безопасности

Table 4 – Regions with the maximum and minimum value of the integrated index of food security

10 лучших регионов 10 худших регионов

Камчатский край 1,222 г. Севастополь 1,028

Ростовская область 1,166 Республика Крым 1,036

Республика Адыгея 1,163 Брянская область 1,062

Тамбовская область 1,161 Чукотский автономный округ 1,063

Республика Калмыкия 1,161 Владимирская область 1,064

Ставропольский край 1,151 Забайкальский край 1,064

Удмуртская Республика 1,148 Тульская область 1,065

Алтайский край 1,146 Псковская область 1,065

Курская область 1,145 Ленинградская область 1,068

Карачаево-Черкесская Республика 1,144 Республика Дагестан 1,069

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


ствием, а значит, требующие внимания в части разработки мер по улучшению положения. В этих целях рекомендует-ся перейти к анализу влияния отдельных составляющих на значение интегрального показателя по субъекту Федера-ции и в зависимости от значимости того или иного фактора принимать решения, направленные на повышение уровня продовольственной безопасности региона.

Предложенные методические подходы к примене-нию разработанного интегрального показателя продо-

вольственной безопасности позволят оптимизировать аналитический инструментарий экономического анализа и прогнозирования состояния продовольственной без-опасности не только в масштабах страны, но и в чувстви-тельных в данном отношении субъектах РФ, что даст воз-можность для совершенствования системы управления государственной политикой в сфере продовольственной безопасности и принятия своевременных управленче-ских решений.

Источники

Антамошкина Е.Н. (2014). Интегральная оценка продовольственной безопасности регионов ЮФО // Вестник Волгоградского государственного университета. Сер. 3: Экономика. Экология. № 1. С. 6–16.

Антамошкина Е.Н. (2016). Комплексная методика оценки региональной продовольственной безопасности // Агропродовольственная экономика. № 1. С. 6–14.

Баканач О.В. (2012). Статистическое исследование факторов продовольственной безопасности регионов // Вестник Самарского государственного экономического университета. № 4(90). С. 15–18.

Балдов Д.В., Суслов С.А. (2016). Методика расчета уровня продовольственной безопасности // Вестник НГИЭИ. № 1(56). С. 13–26.

Бондарев П.В. (2007). Система показателей, определяющих продовольственную безопасность региона // Terra Economicus. Т. 5. № 3-2. С. 33–35.

Валяева Г.Г., Сергиенко А.В., Мельникова Е.В. (2017). Построение интегральных оценок и ранжирование территорий по уровню продовольственной безопасности // Приложение математики в экономических и технических исследованиях. Т. 1. № 7. С. 37–43.

Гришакина Н.И., Зарецкая А.С. (2013). Интегральная оценка уровня продовольственной безопасности Новгородской области // Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. № 74-1. С. 20–26.

Дворядкина Е.Б. (2014). Факторы спроса на локальном потребительском рынке товаров и услуг // Известия Уральского государственного экономического университета. № 1(51). С. 43–48.

Ермакова Ж.А., Андреева Т.В. (2011). Инструментарий оценки добавленной стоимости хлебопекарной промышленности региона // Экономика региона. № 4. С. 274–276.

Ермакова Ж.А., Андреева Т.В. (2014). Оценка вариантов интеграционного взаимодействия в цепочках производства хлебопродуктов (на примере Оренбургской области) // Вопросы управления. № 1(7). С. 138–144.

Ибрагимов М.-Т.А., Дохолян С.В. (2010). Методические подходы к оценке состояния продовольственной безопасности региона // Региональные проблемы преобразования экономики. № 4. С. 172–193.

Клещевский Ю.Н., Казанцева Е.Г. (2014). Оценка уровня продовольственной безопасности страны // Техника и технология пищевых производств. № 3(34). С. 163–169.

Корабейников И.Н., Ермакова Ж.А., Полякова И.Л. (2014). Особенности современных исследований по проблемам обеспечения продовольственной безопасности региона // Казанская наука. № 9. С. 80–82

Куликов И.М. (2015). Продовольственная безопасность России в условиях «санкционного противостояния» // Экономика сельскохозяйственных и перерабатывающих предприятий. № 12. С. 2–10.

Курочкина А.А., Луговской Р.А., Зиньковская В.Ю. (2015). Учет экзогенных и эндогенных факторов при формировании государственной политики в сфере продовольственной безопасности России // Экономика и управление. № 1(111). С. 30–37.

Назаренко В.И. (2011). Продовольственная безопасность (в мире и в России). М.: Памятники исторической мысли.Нестерова С.И. (2015). Интегральная оценка продовольственной безопасности региона (на примере Самарской

области) // Фундаментальные исследования. № 12-1. С. 165–170.Омелай А.Ю. (2014а). Методический подход к оценке региональной продовольственной безопасности // Север

и рынок: формирование экономического порядка. № 2(39). С. 106–109.Омелай А.Ю. (2014b). Оценка продовольственной безопасности Мурманской области // Современные проблемы

науки и образования. № 6. Панкова С.В., Цыпин А.П., Попов В.В. (2016). Статистическое исследование некоторых аспектов продовольственной

безопасности России // Интеллект. Инновации. Инвестиции. № 12. С. 88–93.Полушкина Т.М. (2015). Обеспечение продовольственной безопасности Российской Федерации в условиях новых

вызовов и угроз // Национальные интересы: приоритеты и безопасность. № 41(326). С. 48–57.Попов В.В. (2016). Состояние продовольственной безопасности страны в условиях политики импортозамещения //

Азимут научных исследований: экономика и управление. Т. 5. № 3(16). С. 163–165.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


Святохо Н.В. (2016). Продовольственная безопасность региона: критерии и показатели оценки // Инновационная наука. № 11-1. С. 162–168.

Ускова Т.В., Селименков Р.Ю., Анищенко А.Н., Чекавинский А.Н. (2014). Продовольственная безопасность региона. М.: ИСЭРТ РАН.

Цыпин А.П. (2016). Влияние состояния промышленности на продовольственную безопасность региона // Азимут научных исследований: экономика и управление. Т. 5. № 3(16). С. 209–211.

Чупина И.П. (2017). Основные механизмы обеспечения продовольственной безопасности // Аграрное образование и наука. № 1.

Шагайда Н.И., Узун. В.Я. (2015). Продовольственная безопасность в России: мониторинг, тенденции и угрозы. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС.

Шапкина Л.Н. (2014). Критерии и система показателей оценки продовольственной безопасности страны в концепции общественного воспроизводства // Мир науки, культуры, образования. № 1(44). С. 407–411.

Шевкунова Е.С. (2014). Методические подходы к оценке уровня обеспечения продовольственной безопасности российских регионов // Научный журнал Российского НИИ проблем мелиорации. № 4(16). С. 261–278.

Шеремет А.Д. (2011). Теория экономического анализа. М.: ИНФРА-М.Sheremet A.D. (2011). Teoriya ekonomicheskogo analiza [The theory of economic analysis]. Moscow: INFRA-M.Fyodorov M.V., Kuzmin E.A. (2013). Agriculture and economic security of Russia: retrospective research. Journal of Interna-

tional Scientific Researches, vol. 5, no. 1-2, рр. 42–45.Meador J., Fritz A. (2017). Food security in rural Uganda: assessing latent effects of microfinance on pre-participation. Devel-

opment in Practice, no. 27-3, pp. 340–353. DOI: 10.1080/09614524.2017.1294654.Nguyen T.M.K., Nguyen T.D., Lebailly Ph. (2016). Agricultural production in the context of industrialization and food security

in Vietnam. AGROFOR, no. 1-1, pp. 86–94. DOI: 10.7251/AGRENG1601086N.Pankova S.V., Tsypin A.P., Popov V.V. (2017). Methodological basis of statistical research on Russia’s food security. Journal

of Environmental Management and Tourism, vol. 8, no. 1, pp. 105–115.Rukhsana R., Cui Xia L., Nadeem I.M., Majid L. (2017). Improving agricultural farm specific efficiency and wheat productiv-

ity in perspective of microcredit: implications for food security in Pakistan. Russian Journal of Agricultural and Socio-Economic Sciences, no. 62-2, pp. 211–220.


ПАНКОВА Светлана Валентиновна Доктор экономических наук, профессор. Оренбургский государственный университет (460018, РФ, г. Оренбург, пр. Победы, 13).

E-mail: [email protected].

ЦЫПИН Александр Павлович Кандидат экономических наук, доцент кафедры статистики и эконометрики. Самарский государственный экономический универ-

ситет (443090, РФ, г. Самара, ул. Советской Армии, 141). E-mail: [email protected].

ПОПОВ Валерий Владимирович Кандидат экономических наук, доцент кафедры таможенного дела. Оренбургский государственный университет (460018, РФ,

г. Оренбург, пр. Победы, 13). E-mail: [email protected].

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-6

Developing analytical tools for managing public policy on food securitySvetlana V. PANKOVA, Aleksandr P. TSYPIN, Valeriy V. POPOV

Abstract. The study aims to design analytical tools for performing an integrated assessment of Russia’s food security in order to opti-mize public policy and the decision-making process in this sphere. The development and introduction of the integrated indicator, which characterizes production and consumption of food, will allow monitoring and identifying whether food stocks available in the Russian regions are adequate. The methodological basis of the research includes the principles of neoclassical economic theory reflecting the behavior of economic agents in conditions of limited resources. The authors consider the existing approaches to building the systems of food consumption indicators specified by FAO and the Food Security Doctrine of the Russian Federation. The study is premised on the main theories about a primary direction for the development of public policy on food security, the formation of a system of its indicators, as well as the creation of an integrated food security index. The research methods adopted in the paper are analysis and synthesis, expert evaluation, the index method, statistical methods, rating evaluations and data standardization.The authors conclude that for managing public policy it is necessary to apply a tool, which allows characterizing the situation with food security in the Russian regions and a particular region using the empirical database available. The research devises a method for forming an integrated index of food

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


security in the regions (country) and establishes a system of food production and consumption indicators taking into account FAO and the Doctrine. The authors perform the testing of the proposed integrated index of the Russian regions’ food security. The study indicates that there were significant structural and dynamic changes in food production in Russia (from 1990 to 2016) against the background of a decreasing quality of products consumed by the country’s population, as well as a notable differentiation of the RF subjects in the overall ranking. The results show that the regions having local food production with insignificant processing are ranked higher. The index can be used by public authorities to monitor food security in the Russian regions and formulate a strategy for reducing regional depend-ence on external food supplies.

Keywords: public administration; food security; integrated index; economic analysis; region; method.

JEL Classification: Q18, R59

Funding: The paper is supported by the Russian Foundation for Basic Research (RFFI), project no. 16-32-00061.

Paper submitted: March 5, 2019.

For citation: Pankova S.V., Tsypin A.P., Popov V.V. (2019). Developing analytical tools for managing public policy on food security. Uprav-lenets – The Mana ger, vol. 10, no. 2, pp. 49–61. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-6.

References

Antamoshkina E.N. (2014). Integral’naya otsenka prodovol’stvennoy bezopasnosti regionov YuFO [Integrated assessment of food security in the regions of the Southern Federal District]. Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta. Ser. 3: Ekonomika. Ekologiya – Bulletin of Volgograd State University. Series 3: Economy. Ecology, no. 1, pp. 6–16.

Antamoshkina E.N. (2016). Kompleksnaya metodika otsenki regional’noy prodovol’stvennoy bezopasnosti [Comprehensive meth-odology for assessing regional food security]. Agroprodovol’stvennaya ekonomika – Agro Production and Economics Journal, no. 1, pp. 6–14.

Bakanach O.V. (2012). Statisticheskoe issledovanie faktorov prodovol’stvennoy bezopasnosti regionov [Statistical study of factors of food security of regions]. Vestnik Samarskogo gosudarstvennogo ekonomicheskogo universiteta – Bulletin of the Samara State Uni-versity of Economics, vol. 4(90), pp. 15–18.

Baldov D.V., Suslov S.A. (2016). Metodika rascheta urovnya prodovol’stvennoy bezopasnosti [The method of calculating the level of food security]. Vestnik NGIEI – Bulletin NGIEI, no. 1(56), pp. 13–26.

Bondarev P.V. (2007). Sistema pokazateley, opredelyayushchikh prodovol’stvennuyu bezopasnost’ regiona [The system of indica-tors determining the food security of a region]. Terra Economicus, vol. 5(3-2), pp. 33–35.

Valyaeva G.G., Sergienko A.V., Mel’nikova E.V. (2017). Postroenie integral’nykh otsenok i ranzhirovanie territoriy po urovnyu prodovol’stvennoy bezopasnosti [Construction of integral assessments and ranking of areas according to the level of food secu-rity]. Prilozhenie matematiki v ekonomicheskikh i tekhnicheskikh issledovaniyakh – Mathematics Application in Economic and Technical Research, vol. 1(7), pp. 37–43.

Grishakina N.I., Zaretskaya A.S. (2013). Integral’naya otsenka urovnya prodovol’stvennoy bezopasnosti Novgorodskoy oblasti [Integrated assessment of the level of food security of the Novgorod region]. Vestnik Novgorodskogo gosudarstvennogo universiteta im. Yaroslava Mudrogo – Yaroslav the Wise Novgorod State University, no. 74-1, pp. 20–26.

Dvoryadkina E.B. (2014). Faktory sprosa na lokal’nom potrebitel’skom rynke tovarov i uslug [Factors of demand in the local market of consumer goods and services]. Izvestiya Ural’skogo gosudarstvennogo ekonomicheskogo universiteta – Journal of the Ural State Uni-versity of Economics, no. 1(51), pp. 43–48.

Ermakova Zh.A., Andreeva T.V. (2011). Instrumentariy otsenki dobavlennoy stoimosti khlebopekarnoy promyshlennosti regio-na [Toolkit for estimating the value added of the baking industry in the region]. Ekonomika regiona – Economy of Region, no. 4, pp. 274–276.

Ermakova Zh.A., Andreeva T.V. (2014). Otsenka variantov integratsionnogo vzaimodeystviya v tsepochkakh proizvodstva khlebo-produktov (na primere Orenburgskoy oblasti) [Evaluation of the options on integration interaction in the chains of bread production (on the example of the Orenburg region)]. Voprosy upravleniya – Management Issues, no. 1(7), pp. 138–144.

Ibragimov M.-T.A., Dokholyan S.V. (2010). Metodicheskie podkhody k otsenke sostoyaniya prodovol’stvennoy bezopasnosti re-giona [Methodological approaches to assessing the state of food security in the region]. Regional’nye problemy preobrazovaniya ekonomiki – Regional Problems of Transforming the Economy, no. 4, pp. 172–193.

Kleshchevskiy Yu.N., Kazantseva E.G. (2014). Otsenka urovnya prodovol’stvennoy bezopasnosti strany [Assessment of the level of food security of the country]. Tekhnika i tekhnologiya pishchevykh proizvodstv – Food Processing: Techniques and Technology, vol. 3(34), pp. 163–169.

Korabeynikov I.N., Ermakova Zh.A., Polyakova I.L. (2014). Osobennosti sovremennykh issledovaniy po problemam obespecheniya prodovol’stvennoy bezopasnosti regiona [Special features of modern research on the problems of ensuring food security in the re-gion]. Kazanskaya nauka – Kazan Science, no. 9, pp. 80–82

Kulikov I.M. (2015). Prodovol’stvennaya bezopasnost’ Rossii v usloviyakh «sanktsionnogo protivostoyaniya» [Food Security of Rus-sia in the Conditions of “Sanctioned Confrontation”]. Ekonomika sel’skokhozyaystvennykh i pererabatyvayushchikh predpriyatiy – Econ-omy of agricultural and processing enterprises, no. 12, pp. 2–10.

Kurochkina A.A., Lugovskoy R.A., Zin’kovskaya V.Yu. (2015). Uchet ekzogennykh i endogennykh faktorov pri formirovanii gosudarst-vennoy politiki v sfere prodovol’stvennoy bezopasnosti Rossii [Consideration of exogenous and endogenous factors in the formation of state policy in the field of food security of Russia]. Ekonomika i upravlenie – Economics and Management, vol. 1(111), pp. 30–37.

Nazarenko V.I. (2011). Prodovol’stvennaya bezopasnost’ (v mire i v Rossii) [Food security (in the world and in Russia)]. Moscow: Pamyatniki istoricheskoy mysli.

Nesterova S.I. (2015). Integral’naya otsenka prodovol’stvennoy bezopasnosti regiona (na primere Samarskoy oblasti) [Integrated assessment of food security in the region (on the example of the Samara region)]. Fundamental’nye issledovaniya – Fundamental Research, no. 12-1, pp. 165–170.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


Omelay A.Yu. (2014a). Metodicheskiy podkhod k otsenke regional’noy prodovol’stvennoy bezopasnosti [Methodical approach to the assessment of regional food security]. Sever i rynok: formirovanie ekonomicheskogo poryadka – The North and the Market: Forming the Economic Order, no. 2(39), pp. 106–109.

Omelay A.Yu. (2014b). Otsenka prodovol’stvennoy bezopasnosti Murmanskoy oblasti [Assessment of food security of the Mur-mansk region]. Sovremennye problemy nauki i obrazovaniya – Modern Problems of Science and Education, no. 6.

Pankova S.V., Tsypin A.P., Popov V.V. (2016). Statisticheskoe issledovanie nekotorykh aspektov prodovol’stvennoy bezopasnosti Rosii [Statistical studies of some aspects of food security in Russia]. Intellekt. Innovatsii. Investitsii – Intellect. Innovations. Investments, no. 12, pp. 88–93.

Polushkina T.M. (2015). Obespechenie prodovol’stvennoy bezopasnosti Rossiyskoy Federatsii v usloviyakh novykh vyzovov i ugroz [Ensuring food security of the Russian Federation in the face of new challenges and threats]. Natsional’nye interesy: prioritety i bezo-pasnost’ – National Interests: Priorities and Security, vol. 41(326), pp. 48–57.

Popov V.V. (2016). Sostoyanie prodovol’stvennoy bezopasnosti strany v usloviyakh politiki importozameshcheniya [The state of the country’s food security in the context of import substitution policy]. Azimut nauchnykh issledovaniy: ekonomika i upravlenie – ASR: Economic and Management, vol. 5, no. 3(16), pp. 163–165.

Svyatokho N.V. (2016). Prodovol’stvennaya bezopasnost’ regiona: kriterii i pokazateli otsenki [Food security of the region: criteria and indicators for evaluation]. Innovatsionnaya nauka – Innovation Science, no. 11-1, pp. 162–168.

Uskova T.V., Selimenkov R.Yu., Anishchenko A.N., Chekavinskiy A.N. (2014). Prodovol’stvennaya bezopasnost’ regiona [Food security of the region]. Moscow: ISERT RAN.

Tsypin A.P. (2016). Vliyanie sostoyaniya promyshlennosti na prodovol’stvennuyu bezopasnost’ regiona [The influence of the state of industry on the food security of the region]. Azimut nauchnykh issledovaniy: ekonomika i upravlenie – ASR: Economic and Management, vol. 5, no. 3(16), pp. 209–211.

Chupina I.P. (2017). Osnovnye mekhanizmy obespecheniya prodovol’stvennoy bezopasnosti [Basic mechanisms for ensuring food security]. Agrarnoe obrazovanie i nauka – Agrarian Education and Science, no. 1.

Shagayda N.I., Uzun. V.Ya. (2015). Prodovol’stvennaya bezopasnost’ v Rossii: monitoring, tendentsii i ugrozy [Food security in Russia: monitoring, trends and threats]. Moscow: Delo RANKhiGS.

Shapkina L.N. (2014). Kriterii i sistema pokazateley otsenki prodovol’stvennoy bezopasnosti strany v kontseptsii obshchestven-nogo vosproizvodstva [Criteria and a system of indicators for assessing the country’s food security in the concept of social reproduc-tion]. Mir nauki, kul’tury, obrazovaniya – The World of Science, Culture and Education, no. 1(44), pp. 407–411.

Shevkunova E.S. (2014). Metodicheskie podkhody k otsenke urovnya obespecheniya prodovol’stvennoy bezopasnosti rossiyskikh regionov [Methodological approaches to assessing the level of food security in Russian regions]. Nauchnyy zhurnal Rossiyskogo NII problem melioratsii – Scientific Journal of Russian Scientific Research Institute of Land Improvement Problems, no. 4(16), pp. 261–278.

Sheremet A.D. (2011). Teoriya ekonomicheskogo analiza [The theory of economic analysis]. Moscow: INFRA-M.Fyodorov M.V., Kuzmin E.A. (2013). Agriculture and economic security of Russia: retrospective research. Journal of International

Scientific Researches, vol. 5, no. 1-2, рр. 42–45.Meador J., Fritz A. (2017). Food security in rural Uganda: assessing latent effects of microfinance on pre-participation. Development

in Practice, no. 27-3, pp. 340–353. DOI: 10.1080/09614524.2017.1294654.Nguyen T.M.K., Nguyen T.D., Lebailly Ph. (2016). Agricultural production in the context of industrialization and food security

in Vietnam. AGROFOR, no. 1-1, pp. 86–94. DOI: 10.7251/AGRENG1601086N.Pankova S.V., Tsypin A.P., Popov V.V. (2017). Methodological basis of statistical research on Russia’s food security. Journal of Environ-

mental Management and Tourism, vol. 8, no. 1, pp. 105–115.Rukhsana R., Cui Xia L., Nadeem I.M., Majid L. (2017). Improving agricultural farm specific efficiency and wheat productivity

in perspective of microcredit: implications for food security in Pakistan. Russian Journal of Agricultural and Socio-Economic Sciences, no. 62-2, pp. 211–220.


Svetlana V. PANKOVADr. Sc. (Econ.), Professor. Orenburg State University (13 Pobedy Ave., Orenburg, 460018, Russia). E-mail: [email protected].

Aleksandr P. TSYPINCand. Sc. (Econ.), Associate Professor of Statistics and Econometrics Dept. Samara State University of Economics (141 Sovietskoy

Armii St., Samara, 443090, Russia). E-mail: [email protected].

Valery V. POPOVCand. Sc. (Econ.), Associate Professor of Customs Dept. Orenburg State University (13 Pobedy Ave., Orenburg, 460018, Russia).

E-mail: [email protected].

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2

62 Управление человеческими ресурсами

DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-7

Медицинская услуга в системе управления качеством человеческих ресурсовА.А. Мальцев, А.О. Фечина

Аннотация. Статья посвящена влиянию концептуально нового подхода к определению медицинской услуги на сохранение, воспроизводство и развитие человеческих ресурсов. Методологической базой исследования послужила эволюция концепций управления человеческими ресурсами. Основными методами исследования стали теоретический анализ эволюции подходов к определению места и роли человека в национальной экономике, контент-анализ понятий «медицинская помощь» и «медицин-ская услуга», компаративная оценка опыта стран в вопросе организации системы здравоохранения. Определено, что наиболее заметные трансформации наблюдались в периоды между промышленными революциями: от восприятия человека как инстру-мента до отнесения личности к основному драйверу экономического развития. Выявлено, что человек выступает не только в качестве объекта системы здравоохранения, но и как ее основной субъект (формирование спроса, контроль, оценка резуль-тата). Авторами предложена принципиально новая методика организации системы российского здравоохранения, в которой «медицинская услуга» является строго индивидуализированным комплексом мероприятий по выявлению, формированию и удовлетворению спроса пациентов на поддержание здоровья в течение всей жизни. Отмечается, что индустриально развитые страны уже активно применяют в своей практике индивидуализированный подход к лечению. Теоретическая и практическая значимость исследования заключается в обосновании корреляции уровня здравоохранения как системообразующего элемен-та управления человеческими ресурсами с основными макроэкономическими показателями. Это предопределяет как влияние здоровья населения и здравоохранения на развитие экономики в целом и отдельных ее отраслей, так и влияние экономики на здоровье граждан страны.

Ключевые слова: человеческие ресурсы; управление человеческими ресурсами, качество человеческих ресурсов, рынок медицинских услуг; инновационная экономика; производительность труда, макроэкономические показатели.

JEL Classification: E24

Финансирование. Статья подготовлена при поддержке РФФИ (проект № 18‐010‐00056).


Ссылка для цитирования: Мальцев А.А., Фечина А.О. Медицинская услуга в системе управления качеством человеческих ресур-сов // Управленец. 2019. Т. 10. № 2. С. 62-72. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-7.

ВВЕДЕНИЕВ начале XXI века человеческие ресурсы признаны ос-новным драйвером развития экономики. Причем данная зависимость существовала всегда. Успешное создание инновационной экономики предполагает наличие до-статочного уровня здоровья, образования и культуры. Та-ким образом, для новой научно-технической революции в стране должен быть достигнут значительный уровень развития человеческих ресурсов. В противном случае переход на этап следующего технологического уклада невозможен.

Состояние мирового рынка лечебно-оздоровитель-ных услуг и национальных систем здравоохранения, как системообразующего элемента управления человече-скими ресурсами, влияет на уровень благосостояния как отдельных экономик, так и мира в целом. С каждым годом становится все более тесной взаимозависимость социально-экономических показателей и уровня нацио- нального здоровья страны. Учитывая определяющее влияние здравоохранения на социально-экономическое благосостояние нации первоочередной задачей являет-ся выбор оптимальной модели здравоохранения. Грамот-ное государственное и частное планирование инвести-ций в здравоохранение позволит наращивать качество человеческих ресурсов за счет сохранения работоспо-собности населения путем уменьшения заболеваемости и увеличения продуктивного периода жизни.

Цель исследования заключается в определении вза-имозависимости социально-экономических показате-лей и уровня национального здоровья страны, а также в разработке предложений по выбору приоритетных направлений развития системы здравоохранения.

Для достижения поставленной цели были определе-ны следующие задачи:

• исследовать подходы к роли человеческих ресурсов в экономике;

• уточнить понятие «медицинская услуга»;• представить в динамике значения социально-эконо-

мических показателей ряда стран;• выявить глубину взаимозависимости социально-

экономических показателей и уровня развития челове-ческих ресурсов;

• изучить опыт индустриально развитых стран по реа-лизации комплексного индивидуализированного подхо-да к предоставлению медицинских услуг;

• сформулировать рекомендации по приоритетным направлениям в части развития человеческих ресурсов.

ЭВОЛЮЦИЯ КОНЦЕПЦИЙ УПРАВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ РЕСУРСАМИСпоры о роли человеческих ресурсов в экономике ведут-ся с момента становления мировой экономики. На наш взгляд, можно провести аналогию трансформации подхо-

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2

Human Resources Management 63

дов к роли человеческих ресурсов в приращении эконо-мического богатства со сменой технологических укладов экономики. В качестве отсечек для отслеживания измене-ний нами выбраны промежутки между промышленными революциями (рис. 1).

Начиная с XVII века экономисты пытались определить роль труда в структурных сдвигах экономики. Историче-ски человек рассматривался учеными как действующая сила, а не капитал. В работах У. Петти содержится первая попытка осмысления роли человека в экономике. Ученый называет труд основным инструментом для создания бо-гатства в различных сферах материального производства, а земля и природа, по его мнению, являются материаль-ной базой достатка [Petty, 1992]. Британский экономист Дж. С. Милль настаивал, что сам человек служит целью, ради которой богатство существует [1980]. Ф. Лист при-знавал, что рост производительности труда зависит от качественного использования знаний и навыков в той же степени, что и от природно-географических условий, а главная цель государства – координация индивидуаль-ной деятельности в национальных интересах [2017].

Со структурными изменениями, имевшими место в экономике отдельных стран в начале XIX века, транс-формировалось отношение к роли человека в экономи-ке. Постепенно пришло осознание, что предпосылкой перехода от ручного труда к мануфактуре стало накопле-ние знаний и развитие общественной культуры. К. Маркс рассматривал человека как капитал и считал, что на ран-них стадиях развития капитализма труд умелого работни-ка дополняли инструменты, в то время как с развитием машинного производства человек как «простая рабочая сила» стал приложением к сложным механизмам [1974]. И. Фишер, в свою очередь, утверждал, что «человек так-же материален, как материальны лошадь и бык. Человек может принадлежать другому лицу (в случае рабства) или же самому себе. И в том, и в другом случае он полезен своему собственнику» [Fisher, 1927, p. 51–52]. Ж.-Б. Сэй, предполагая, что способности человека, приобретен-ные посредством затрат, способны к накоплению и ведут

к росту производительности, считал их капиталом [2000]. Отличительной особенностью управления человечески-ми ресурсами на данном этапе была работа с кадрами на уровне найма и увольнения работников, выдача заработ-ной платы.

Основой второй промышленной революции (конец XIX – начало ХХ века) являлся быстрый рост качества человеческих ресурсов. Развитие профессионального образования, эволюция науки и культуры ознаменовали создание развитого индустриального общества с высо-кой производительностью труда. Научные исследования классиков мировой экономической мысли в совокупно-сти с развитием рыночного хозяйства послужили предпо-сылкой к формированию теории человеческого капитала в 1950–1960-е годы. Понятие, согласно которому челове-ческий капитал это «знания, навыки и способности лю-дей, работающих в организации», ввел Т. Шульц [Schultz, 1961, p. 140]. Первоначально его определение несло в себе некоторые ограничения, так как не учитывало сто-имость человеческих ресурсов и важность инвестиций в человеческий капитал. Впоследствии ученый расширил свое определение. Согласно ему, человеческий капитал – это «все способности человека – врожденные или приоб-ретенные. Атрибуты... которые являются ценными и могут быть дополнены соответствующими инвестициями…» [Schultz, 1971, p. 62]. Г. Беккер развил теорию и определил человеческий капитал как «знания, информацию, идеи, навыки и здоровье людей» [Becker, 1993, p. 3]. Несмотря на то что определение Г. Беккера, как и первоначальная классификация Т. Шульца, не полностью раскрывает суть понятия, оно имеет значительное приращение – измере-ние человеческого капитала с точки зрения «здоровья людей». Л. Туроу, определяя человеческий капитал как «их (людей) способность производить предметы и услу-ги» [Thurou, 1970, p. 116–117], предполагал, что облада-ние человеческим капиталом не является врожденным свойством, а способности человека рассматривал как фактор формирования и накопления человеческих ре-сурсов [1999]. В менеджменте наблюдается смещение от

Рис. 1. Эволюция концепций управления человеческими ресурсамиFig. 1. The evolution of the Human Resources Management concepts

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


простого использования рабочей силы в сторону управ-ления персоналом путем индивидуального развития ра-ботника.

XXI век ознаменовал переход от экономики произ-водства к экономике знаний, возникло информационное общество. Ведущей отраслью экономики стала индустрия знаний. Экономическая наука признала человеческие ресурсы сложным интенсивным фактором развития, а в сочетании с инновациями и новыми технологиями – фундаментом роста ВВП.

По мнению российского ученого С.М. Климова, чело-веческие ресурсы – это неотъемлемая категория совре-менной интеллектуализированной экономики. Структур- ным элементом он определяет биофизический капи-тал, социальные и интеллектуальные ресурсы личности, а также приводит подтверждение зависимости эффек-тивности использования человеческого капитала в про-изводстве от факторов общественной среды [2008, с. 78]. С точки зрения Ф. Ротермеля, человеческие ресурсы дают небольшую выгоду организациям, потому что их можно легко покупать и продавать на открытом рынке [Rothaermel, 2012, p. 5]. В экономике знаний именно не-материальные способности и навыки рабочей силы мо-гут внести вклад в капитал фирм. Наиболее актуальные определения человеческого капитала характеризуют его как «людей, их производительность и их потенциал в ор-ганизации» [Thomas, Smith, Diez, 2013, p. 3]. Включение термина «потенциал» в определение является ключевым, так как указывает на возможность развивать человече-ские навыки и способности с течением времени посред-ством обучения. Таким образом, качество человеческих ресурсов и циклы их развития являются главными фак-торами возбуждения инновационных волн и цикличного развития отдельных стран и мировой экономики в целом.

СИСТЕМА УПРАВЛЕНИЯ КАЧЕСТВОМЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РЕСУРСОВ НА ГОСУДАРСТВЕННОМ УРОВНЕКачество человеческих ресурсов выражается в совокуп-ности характеристик, отражающих уровень развития фи-зической, интеллектуальной, социальной составляющих, определяющих объем участия индивидуума в обеспече-нии социально-экономического развития и реализации инновационных преобразований в экономике. Главная цель управления качеством человеческих ресурсов на макроуровне – обеспечение национальной экономики человеческими ресурсами в количестве и качестве, не-обходимых и достаточных для осуществления перехода

к следующему технологическому укладу. При этом резуль-тативность управления определяется путем измерения социально-экономических показателей и их сравнения с аналогичными данными ведущих стран. Менеджмент на государственном уровне должен реализовываться на всех этапах жизни человека (а не только в конкретный период времени), создавая, таким образом, предпосылки для стабильного развития качества в долгосрочной пер-спективе и реализации концепции всеобщей ответствен-ности за его состояние.

Здоровье является одной из главных составляющих качества человеческих ресурсов. Увеличение продуктив-ности трудоспособного населения напрямую связано с физическими возможностями человека, такими как вы-носливость, а также умственными способностями.

Механизм взаимного влияния экономического роста и здоровья населения представлен на рис. 2. Основны-ми элементами, задействованными в данном механизме, являются: производительность труда (рост физической и умственной активности прямо повышает производитель-ность труда), предложение на рынке труда (падение про-изводительности труда при снижении уровня здоровья приводит к снижению заработной платы и, как следствие, негативно влияет на предложение труда), образование (чем выше уровень образования, тем выше производи-тельность труда), накопление сбережений и инвестиций. В структуру этого механизма в последнее время все ак-тивнее встраивается экономический феномен под назва-нием «медицинские услуги».

В принципе, проблема определения медицинской ус-луги в современной науке до настоящего времени явля-ется дискуссионной. Подходы к детерминации данного явления в отечественной и иностранной научной лите-ратуре у авторов существенно разнятся. Однако понима-ние сущности и природы понятия «медицинская услуга» имеет принципиально важное значение не только для поставщика данной услуги, но и для каждого индивиду-ума, являющегося потенциальным пациентом от момента рождения и до момента смерти, и для социума в целом. Медицинские услуги обладают следующими характерны-ми особенностями: носят ярко выраженный индивиду-альный характер, обусловленный состоянием здоровья конкретного пациента; могут быть как материальными (осязаемыми), так и нематериальными (неосязаемыми); предполагают непосредственный контакт производите-ля и потребителя; не имеют свойств к накоплению и со-хранению в течение определенного отрезка времени, что

Рис. 2. Взаимозависимость здоровья и экономики [Bloom, Canning, Jamison, 2004]Fig. 2. Interdependence of health and economy

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


делает невозможным их сравнение и оценку до момента получения; не подлежат возврату; зачастую имеют слож-ную структуру и высокую социальную приоритетность при относительно низкой эластичности спроса на них.

Исторически здравоохранение в нашей стране было под полной юрисдикцией государства – финансирование осуществлялось исключительно из государственных ис-точников, целевые показатели устанавливались в рамках государственного плана социально-экономического раз-вития, государство выступало гарантом качества меди-цинской помощи, осуществляло снабжение медицинских учреждений. С 1991 г. одновременно с перестройкой, пе-реводом российской экономики «на рыночные рельсы» началась децентрализация системы здравоохранения: изменение источников финансирования, появление си-стемы медицинского страхования, трансформация отно-шений врач – пациент, где пациент выступает не только как больной, но и как потребитель услуги. Современное состояние и проводимые реформы системы здравоох-ранения усиливают дискуссионность в отношении тер-минов «медицинская помощь» и «медицинская услуга». В этой связи представляется целесообразным уточнение этих двух понятий. Существуют три основные точки зре-ния на соотношение медицинской помощи и медицин-ской услуги: отождествление, разотождествление, поиск общего и частного (табл. 1).

РОЛЬ НОВОГО ПОДХОДА К ОПРЕДЕЛЕНИЮ МЕДИЦИНСКОЙ УСЛУГИ В УПРАВЛЕНИИ КАЧЕСТВОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РЕСУРСОВВ понимании авторов медицинская услуга может трак-товаться не просто как единожды выполненная услуга, а как строго индивидуализированный комплекс меро-приятий по выявлению, формированию и удовлетворе-нию спроса пациента, сопровождающий его в течение всей жизни. Данный подход является перспективным, поскольку позволяет оценивать каждого индивидуума и как субъект, и как объект медицины. Ответственность за поддержание и сохранение здоровья, а также отчасти за его возвращение, в первую очередь лежит на личности. Обладая максимально полной информацией (электрон-ные и бумажные носители, память) о своем анамнезе, человек принимает решение о профилактике (выполне-ние физических упражнений, чистка зубов, правильное питание), самолечении (прием безрецептурных лекар-ственных препаратов) или обращении к специалистам (госпитализация, амбулаторное лечение).

Система отношений личности и здравоохранения выглядит следующим образом. В центре всего нахо-дится человек с индивидуальной историей болезни и подходом к анамнезу, сформированным окружающим социумом. Именно индивидуум определяет признаки болезни, инициирует диагностику, принимает решение

Таблица 1 – Соотношение дефиниций «медицинская помощь» и «медицинская услуга» Table 1 – Correlation between the definitions of “medical care” and “medical service”

Подход Источник ТрактовкаМедицинская помощь = медицинская услуга

Пронин И.А. [2012, с. 58] «…При отсутствии легальных определений понятий “помощь” и “услуга” при-менительно к медицине, данные понятия следует считать тождественными»

Медицинская помощь ≠ медицинская услуга

Лисицын Ю.П. [2010, с. 479] «Услуга – это нематериальное благо, обладающее определенной ценностью; носит товарный характер»

Комаров Ю.М. [2009] «…Всё то, что обеспечивает условия для оказания необходимой медицинской помощи, фактически и является услугами, которые в здравоохранении могут иметь сервисный или парамедицинский характер»

Ращупкина Е.И. [2012, с. 43] «Эти понятия необходимо разделить ввиду того, что это вступает в противо-речие с Конституцией РФ, где в ст. 41 четко написано: “Медицинская помощь в государственных и муниципальных учреждениях здравоохранения оказы-вается гражданам бесплатно”, и Гражданским кодексом Российской Феде-рации, который определяющим критерием услуги (в том числе медицинской) указывает ее возмездность»

Медицинская помощь – частное медицинской услуги

Абдуллина В.С. [2007, с. 7–8] «…Соотношение понятий “медицинская деятельность” – “медицинская ус-луга” – “медицинская помощь” подчиняется диалектике общего и частного. Медицинская услуга является составной частью медицинской деятельности, в свою очередь, медицинская помощь как категория социально-нравствен-ная является обязательной составляющей медицинской услуги»

Медицинская услуга – частное медицинской помощи

Мелихов А.В. [2006, с. 8] «…Медицинская помощь чаще всего проявляет себя посредством медицин-ской услуги, а ее оказание хозяйствующими субъектами является частным и особым случаем предпринимательской деятельности»

Федеральный закон от 21 ноября 2011 г. № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации». Ст. 2

«Медицинская помощь – комплекс мероприятий, направленных на поддер-жание и (или) восстановление здоровья и включающих в себя предоставле-ние медицинских услуг… медицинская услуга – медицинское вмешательство или комплекс медицинских вмешательств, направленных на профилактику, диагностику и лечение заболеваний, медицинскую реабилитацию и имеющих самостоятельное законченное значение»

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


о лечении, восстановлении или поддержании здоровья. Однако полностью самостоятельно удовлетворить ис-ходящий спрос человек не может, так как, даже будучи медицинским работником, не обладает полной и доста-точной информацией во всех сферах охраны здоровья. Спрос может быть удовлетворен с помощью потребле-ния профессиональных услуг (от государственных до частных). Именно в этот момент происходит трансфор-мация личности в пациента. В случае с медициной нако-пленная информация и опыт требуют частного подхода и могут быть применены исключительно с учетом инди-видуальных особенностей.

В постоянно изменяющихся современных услови-ях трансформируются подходы к предоставлению ме-дицинской услуги. Если середине XX века был присущ индивидуальный подход к работе с пациентом (вызов врача на дом, осмотр с использованием минимально-го объема переносного оборудования), то в начале XXI века более распространенным стал стандартизирован-ный подход (стандартный комплексный набор исследо-ваний на базе медицинского учреждения, реализация стандартных схем лечения, индивидуальный подход только в случае нестандартного течения заболевания или отсутствия достаточного опыта эффективного ле-чения). Изменение подхода к получению медицинской помощи совместно с инновациями за последние 50 лет привело к обеспечению наивысшей качественной про-должительности жизни за всю историю человечества, а также способствовало значительному росту стоимости медицинского обслуживания и, как следствие, увеличе-нию государственных и частных расходов на здравоох-ранение. Однако стандартизированный подход, несмо-тря на значительный вклад в развитие человеческого капитала, также не является совершенным в силу того, что не учитывает индивидуальные особенности и по-требности. Перспективный подход предусматривает обращение к нуждам индивидуума для определения потребности нации, выявление причин и профилактику заболеваний, а также гармоничное функционирование автономных частей здравоохранения (пациента, частно-го и государственного секторов).

Таким образом, перед государством стоит задача не просто увеличить среднюю продолжительность жизни граждан, но и обеспечить ее максимально качественное наполнение. Ценность здорового года жизни как для индивидуума, так и для общества в целом выражается в упущенных выгодах или затратах, понесенных в резуль-тате потери здорового года жизни по причине болезни или смерти, под которыми понимаются экономические последствия, социальные расходы, потерянное рабочее время вследствие преждевременной смерти, инвалид-ности или больничного, потеря качества жизни, потеря продуктивности на работе (презентеизм). В условиях низкой обеспеченности медицинские расходы приво-дят к быстрому истощению ресурсов домохозяйств, ока-зывая негативное влияние и повышая уровень бедности как в отдельной стране, так и в мире в целом.

Это требует от государства при планировании бюдже-та первостепенного внимания к здоровью населения. По данным Всемирной организации здравоохранения, для полного удовлетворения потребности граждан в меди-цинской помощи в соответствии с современным уровнем внедрения медицинских технологий затраты на здраво-охранение должны составлять не менее 12% ВВП. Фун-даментальные потребности населения с приемлемым уровнем качества могут быть удовлетворены при уровне расходов не менее 6–8% ВВП. Критический порог финан-сирования здравоохранения определен ВОЗ на уровне 5% ВВП1. При этом чем больше в стране подушевой доход и объем общих расходов на здравоохранение, тем выше страна находится в рейтинге по индексу развития чело-веческого потенциала. В большинстве стран с максималь-ными фактическими значениями индекса человеческого развития расходы на здравоохранение приближаются к уровню целевого показателя ВОЗ и уже практикуется ин-дивидуализированный подход в выявлении, формирова-нии и удовлетворении долгосрочного спроса пациентов.

ЭМПИРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ СОСТОЯНИЯ РЫНКА МЕДИЦИНСКИХ УСЛУГ И ЭКОНОМИЧЕСКОГО БЛАГОСОСТОЯНИЯ СТРАНЫВ 2017 г. совокупные государственные расходы на здра-воохранение достигли колоссального уровня – 10% мирового ВВП (7,2 трлн дол.)2. Уровень расходов на здравоохранение на душу населения в мире составляет 1002 дол. и демонстрирует планомерный рост (рис. 3). Услуги в области здравоохранения носят в основном публичный характер, так как охрана здоровья граждан является одной из основных конституционных функций государства. Более того, здравоохранение неразрывно связано с экономическим благополучием страны. Сле-довательно, вопрос предоставления услуг в системе здравоохранения является проблемой национальной безопасности и жестко регулируется правительством.

Состояние национальной экономики тесно взаимо- связано с уровнем развития здравоохранения в целом и здоровьем населения. Улучшение здоровья населе-ния за счет роста расходов на здравоохранение и, как следствие, повышение работоспособности приводят к значительному увеличению производительности труда, качественному и количественному росту предложения рабочей силы, а также экономических показателей. По-мимо непосредственных расходов на здравоохранение, государство косвенно способствует накоплению и реа-лизации человеческого капитала.

Для подтверждения данного тезиса нами рассмотре-ны социально-экономические показатели ряда стран (табл. 2), продемонстрировавших значительное их при-ращение за 20-летний период. В рассматриваемой груп-пе ВВП на душу населения вырос в среднем в 2 раза.

1 WHO Global Health Expenditure Atlas. World Health Organisation. 2014. Pp. 3–4.

2 World Bank. URL: http://data.worldbank.org/.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


По этому показателю в 2017 г. страны-лидеры занимали ведущее положение в мире. Ожидаемая продолжитель-ность жизни также характеризуется значительным при-ростом. По индексу развития человеческого потенциала, учитывающему уровень жизни, образования, долголетия и грамотности как основные характеристики человече-ского капитала исследуемой территории, лидируют раз-витые страны (Швейцария, Австралия, США, Япония).

Очевидна прямая корреляционная взаимозависи-мость здоровья населения и экономического роста. По мере улучшения здоровья населения страны, измеряе-мого, например, увеличением средней продолжитель-ности жизни, уровнем вакцинации от некоторых забо-леваний и общих (государственных и частных) расходов на здравоохранение, можно ожидать положительной динамики макроэкономических показателей.

Анализ данных табл. 3, где страны проранжированы по объему расходов на здравоохранение в среднедуше-вом исчислении, доказывает, что объемы и структура

расходов на здравоохранение объективно отражают уровень социального развития страны. Страны-лидеры по объему расходов на здравоохранение отличаются вы-соким уровнем развития технологий и инновационного развития. Согласно данным Всемирной организации интеллектуальной собственности и Всемирного банка, Швейцария, США и Австралия входят в число лидеров по инновационному развитию, а также демонстрируют высокие показатели в объеме патентов, доле трудо- устроенных в наукоемких отраслях и уровне расходов на научно-инновационное развитие. Рассматриваемые развивающиеся страны, за исключением Китая, не могут конкурировать по данным показателям с развитыми и довольствуются исключительно догоняющей моделью инновационного развития1.

1 The Global Innovation Index 2017: Innovation Feeding the World. Cornell University. INSEAD. and the World Intellectual Property Organiza-tion. 2017. P. 14-15, 336, 358, 373.

Рис. 3. Расходы на здравоохранение в мире на душу населения в 2000–2017 гг., дол. Fig. 3. Global health care expenditure per capita in 2000–2017, US dollars

Таблица 2 – Социально-экономические показатели в странах-лидерах по объему расходов на здравоохранениеTable 2 – Socio-economic indicators in the countries with the highest health expenditure

Страна

1995 2017

ВВП на душу населения, дол. США

Продолжи-тельность жизни,

лет

Индекс развития

человеческого потенциала

ВВП на душу населения, дол. США

Продолжи-тельность жизни,

лет

Индекс развития человеческого потенциала

Значение Место в мире

Швейцария 48540,6 78 0,848 80189,1 84 0,944 2

Япония 43440,4 79 0,840 38428,1 84 0,909 19

Австралия 20360,2 78 0,883 53799,9 83 0,939 3

Маршалловы острова 2356,8 77 н/д 3753,3 83 0,709 106

США 28782,2 76 0,877 54539,7 80 0,924 13

Чили 5137,4 75 0,727 15346,4 80 0,843 44

Мексика 3828,7 72 0,669 8902,8 77 0,774 74

Бразилия 4740,1 66 0,648 9821,4 76 0,759 79

Китай 609,7 70 0,55 8827,0 76 0,752 86

Марокко 1428,1 66 0,489 3007,2 76 0,667 123

Российская Федерация 2665,7 67 0,700 10743,1 71 0,816 49

Нигерия 264,3 46 н/д 1968,6 54 0,527 157

Составлено по: Human Development Reports. URL: http://hdr.undp.org; World Bank. URL: http://data.worldbank.org/; World Health Organisation. URL: http://apps.who.int/nha/database.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Расходы на здравоохранение могут значительно варьироваться в зависимости от состояния экономики и модели здравоохранения (от 17% в США до 4 % в Ни-герии). Частнопредпринимательское финансирование предполагает лимитирование объема оказанной меди-цинской помощи размером страхового полиса: обеспе-ченные слои населения получают доступ к большему ко-личеству и более высокому качеству оказываемых услуг. При страховой модели здравоохранения медицинское обслуживание обеспечивается за счет целевых взносов организаций, работников и государственных субсидий. Государственное финансирование здравоохранения подразумевает перераспределение доходов богатых граждан в пользу более бедных. Аккумулирование за-трат на медицинское обслуживание происходит через систему налогообложения (чаще прогрессивную) или за счет страховых взносов. Минимальная медицинская помощь предоставляется всем, в том числе и социально не обеспеченным слоям населения, освобожденным от обязательных отчислений. Равноправие в сфере здраво-охранения, гарантируемое государством, – главная от-личительная черта данной модели.

Вопрос поиска идеального соотношения доли госу-дарственного и частного капитала в здравоохранении остается дискуссионным. Страны различаются не только конкретными проблемами, с которыми они сталкивают-ся, но и уже существующими системами финансирова-ния здравоохранения, которые развивались в течение определенного периода времени. Главный вопрос: где проходит тонкая грань между государственным кон-тролем и «невидимой рукой Адама Смита». С одной сто-роны, конкурентная среда рынка медицинских услуг оказывается более эффективной для обеспечения не-обходимого уровня инноваций. С другой стороны, опыт

наиболее развитых стран подтверждает, что зачастую частные клиники предпочитают специализироваться на предоставлении выгодных простых услуг для платеже-способных слоев населения, в то время как государству достаются больные с редкими или хроническими забо-леваниями, требующими дорогостоящего постоянного лечения. Правительства гарантируют доступ незащи-щенных слоев населения к базовым медицинским услу-гам и обеспечивают их справедливое распределение. В большинстве случаев система здравоохранения требует правомерного регулирования, достаточного финансирования и контроля над ценами со стороны правительства, а также бесперебойной поставки услуг частным сектором.

ПРАКТИКА РЕАЛИЗАЦИИ КОМПЛЕКСНОГО ИНДИВИДУАЛИЗИРОВАННОГО ПОДХОДА К ПРЕДОСТАВЛЕНИЮ МЕДИЦИНСКИХ УСЛУГОбратимся к опыту ведущих стран по объему расхо-дов на здравоохранение в реализации комплексного и долгосрочного подхода к предоставлению медицинских услуг. Так, в США реализуется частнопредприниматель-ская модель здравоохранения. Частное медицинское страхование может оплачиваться как работодателем, так и самим гражданином. Государство берет на себя только частичное финансирование лечения самых не-защищенных слоев населения (Medicaid). Данная си-стема зарекомендовала себя как надежная вследствие высокой конкуренции среди поставщиков медицинских услуг. Однако, несмотря на самый высокий уровень расходов на здравоохранение в мире, система оплаты оказанных медицинских услуг в США является недо-статочно эффективной, так как поощряет количество, а не качество выполненной работы и увеличивает не-

Таблица 3 – Структура расходов ряда стран на здравоохранение в 2000–2017 гг.Table 3 – Structure of health expenditure in particular countries, 2000–2017

Страна

2000 2017

Расходы на здравоохранение, % ВВП

Общие расходы на здравоохранение на душу населения,

дол. США

Расходы на здравоохранение, % ВВП

Общие расходы на здравоохранение на душу населения,

дол. СШАобщие государственные общие государственные

Швейцария 9 5 3541 12 9 9818

США 13 6 4562 17 8 9536

Австралия 7 5 1632 9 0 4934

Япония 8 6 2740 9 0 3733

Чили 7 4 359 8 5 1102

Бразилия 8 3 313 9 4 780

Маршалловы острова 25 15 535 22 12 747

Мексика 5 2 310 6 3 535

Российская Федерация 5 3 95 6 3 524

Китай 4 1 43 5 3 426

Марокко 4 1 54 6 2 160

Нигерия 3 1 15 4 1 98

Составлено по: World Health Organisation. URL: http://apps.who.int/nha/database.

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


равенство среди различных групп населения. Принцип персонализированного комплексного подхода к предо-ставлению медицинских услуг в течение всей жизни ре-ализуется путем «прикрепления» к семейному доктору – специалисту по общей терапии. К выбору данного врача американцы подходят очень тщательно, руководствуясь рекомендациями знакомых или страховой компании, изучив подробные сведения обо всех семейных врачах и аффилированных с ними медицинских учреждениях в сети Интернет. Семейный доктор ведет больного в тече-ние всей жизни, направляет на анализы и скрининг, ини-циирует консультации у специалистов узкого профиля, выписывает рецепты [Журавлев, 2015, с. 14].

В Швейцарии система здравоохранения представля-ет собой уникальную комбинацию всеобщего обязатель-ного медицинского страхования и рыночного подхода к оказанию медицинской помощи, что обеспечивает гражданам простой доступ к широкому спектру меди-цинских услуг. Базовые полисы обязательного медицин-ского страхования (ОМС) покрывают стоимость единого перечня услуг, регламентируемого государством. В спи-сок включены не только амбулаторное и стационарное лечение, медицинская помощь на дому (Spitex), но и профилактические мероприятия, например, плановые медицинские осмотры, скрининг для ранней диагности-ки некоторых заболеваний и вакцинация. Более того, в Швейцарии реализована система софинансирования медицинской помощи пациентами. Соплатежи составля-ют 10% стоимости медицинских услуг и 20% стоимости оригинальных фармацевтических препаратов по рецеп-там [Жукова, 2016, с. 14]. Данный подход позволяет при относительно невысоком обременении повысить и рас-пределить ответственность за охрану здоровья между государством и гражданами.

Японское экономическое чудо затронуло и систе-му здравоохранения. При ее формировании упор был сделан прежде всего на профилактическую медицину. Просветительская работа среди населения велась пла-номерно, были организованы периодические медицин-ские осмотры и вакцинация. Главной целью японского здравоохранения стала доступность медицинских услуг всем гражданам страны без исключения в любое время и повсеместно с минимальной платой за них. Начиная с 1970-х годов фокус переместился на увеличение числа врачей, совершенствование системы медицинского об-разования, а также рост доли государства в финансиро-вании медицинских услуг [Жукова, 2015, с. 21]. Исходя из текущих реалий демографической ситуации Японии су-щественной статьей государственных расходов на здра-воохранение является поддержка пожилого населения: предоставление бесплатной медицинской страховки, лечебно-оздоровительных путевок не только в нацио-нальные, но и в зарубежные санатории. Главной особен-ностью японского здравоохранения является полная диджитализация и автоматизация лечебного процесса. Иногда кажущаяся бездушной, данная система позво-ляет не только моментально получить полные данные

о состоянии здоровья человека на протяжении его жиз-ни, но и практически исключить человеческий фактор (врачебную ошибку, нарушение врачебной этики и т.д.).

В Российской Федерации расходы на здравоохра-нение едва превышают критический уровень, опреде-ленный ВОЗ. Несмотря на исторически сложившуюся инфраструктуру, наличие научной базы и высококва-лифицированных специалистов, определенные поло-жительные трансформации, имеющие место последние годы, отставание России в сфере здравоохранения со-храняется. По результатам исследования, проведенного Международной консалтинговой компанией The Boston Consulting Group, был выделен ряд проблем российской медицины, без решения которых невозможно нараще-ние человеческого капитала1:

• низкий уровень ответственности пациентов (нездо-ровый образ жизни, игнорирование рекомендаций вра-ча, самолечение);

• перекос элементов цепочки лечения (исключитель-ное внимание непосредственно лечению, отсутствие должного объема профилактики, диагностики и реабили-тации);

• информационно-технологическая отсталость (недо-статок интегрированных (в формате регистров) и откры-тых данных о здоровье конкретного пациента, современ-ных технологических возможностях);

• устаревшие стандарты и др.Для достижения быстрых и эффективных результа-

тов России следует выбрать опережающий сценарий ре-ализации инноваций в системе здравоохранения, пере-няв опыт стран, уже успешно осуществивших реформы в данной сфере.

ЗАКЛЮЧЕНИЕВедущие инновационно развитые страны реализуют комплексный подход к наращиванию качества чело-веческих ресурсов, который предполагает не одно-разовые акции по финансированию здравоохранения, а планомерную и постоянную поддержку системы. В ходе исследования были проанализированы подходы к роли человеческих ресурсов в экономике, уточнено понятие медицинской услуги и изучен опыт индустриально раз-витых стран по реализации комплексного индивидуали-зированного подхода к предоставлению медицинских услуг. Это позволило авторам выработать рекомендации по организации системы российского здравоохранения, направленные на наращивание качества человеческих ресурсов и стимулирование следующих инновационных скачков:

• перенос внимания от лечебной и паллиативной помо-щи к выявлению и профилактике первопричин болезни;

• активное вовлечение пациентов в принятие тера-певтических решений;

• автоматизация процесса оказания медицинских услуг;

1 Здоровое здравоохранение: шаг в будущее для российской ме-дицины (2018). The Boston Consulting group.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


• создание конкуренции в отрасли;• внедрение принципа постоянного совершенствова-

ния во всех звеньях системы здравоохранения.Предложенный подход позволит более рационально

распоряжаться имеющимися ресурсами, а также прово-дить национальную политику в области здравоохране-

ния в соответствии с экономическими, финансовыми и социальными интересами России. Реализация страной комплексного подхода скажется положительно в первую очередь на социальных показателях, а затем выльется в экономические выгоды.

Источники

Абдуллина В.С. (2007). Гражданско-правовая ответственность за нарушения в сфере оказания медицинских услуг: некоторые вопросы теории и практики: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Казань.

Жукова А. (2015). Японское чудо. Медицина Страны восходящего солнца // АиФ Здоровье. № 22.Жукова О. (2016). Медицина Швейцарии. Доступное и качественное лечение для всех // ЛекОбоз. № 3. Журавлев Л. (2015). В США болеть накладно. Как строится страховая медицина в Америке // ЛекОбоз. № 1-2. Климов С.М. (2008). Ваш человеческий и социальный капитал // Экономика и жизнь. № 1. Комаров Ю.М. (2009). Что оказывают медицинские учреждения: медицинскую помощь или медицинские услуги?

URL: www.viperson.ru.Лисицын Ю.П. (2010). Общественное здоровье и здравоохранение. 2-е изд. М.: ГЭОТАР-МедиаЛист Ф. (2017). Национальная система политической экономии. М.: Социум, ЛКИ.Маркс К. (1974). Капитал. Критика политической экономии // Соч. 2-е изд. Т. 49. М.: Политиздат.Мелихов А.В. (2006). Гражданско-правовая ответственность за вред, причиненный здоровью или жизни пациента

(вопросы теории и практики): автореф. дис. … канд. юрид. наук. Волгоград. Милль Дж.С. (1980). Основы политической экономии: в 3 т. М.: Прогресс. Т. 1.Пронин И.А. (2012). Соотношение понятий «помощь» и «услуга» в медицине: анализ гражданского законодательства

// Юридическая наука: история и современность. № 1. Ращупкина Е.И. (2012). К вопросу о некоторых дефинициях Федерального закона «Об основах охраны здоровья

граждан Российской Федерации» // Сибирский юридический вестник. № 1.Сэй Ж.-Б. (2000). Трактат по политической экономии. М.: Дело.Туроу Л. (1999). Будущее капитализма. Как сегодняшние экономические силы формируют завтрашний мир. Ново-

сибирск: Сибирский хронограф.Becker G.S. (1993). Human Capital: A Theoretical and Empirical Analysis with Special Reference to Education. Chicago: Univer-

sity of Chicago Press.Bloom D.E., Canning D., Jamison D.T. (2004). Health, Wealth and Welfare. Finance and Development, vol. 41(1), pp. 10–15.Fisher I. (1927). The Nature of Capital and Income. London.Petty W. (1992). Several Essays in Political Arithmetick: With Memoirs of the Author’s Life. L.: Routledge Thoemmes Press.Rothaermel F.T. (2012). Strategic Management Concepts and Cases. N.Y.: McGraw-Hill/Irwin. Schultz T.W. (1961). Investment in Human Capital. American Economic Review, vol. 51, pp. 1–17.Schultz T.W. (1971). Investment in Human Capital: The Role of Education and of Research. N.Y.: The Free Press.Thomas H., Smith R.R., Diez F. (2013). Human Capital and Global Business Strategy. N.Y.: Cambridge University Press. Thurow L. (1970). Investment in Human Capital. Belmont, CA: Wadsworth Publishing Company, Inc.


МАЛЬЦЕВ Андрей Александрович Доктор экономических наук, профессор, заведующий кафедрой мировой экономики. Уральский государственный экономический

университет (620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

ФЕЧИНА Алена Олеговна Ассистент кафедры мировой экономики. Уральский государственный экономический университет (620144, РФ, г. Екатеринбург,

ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45). E-mail: [email protected].

UPR

AVLE

NET

S/TH

E M

ANAG

ER 2

01

9. V

ol. 1

0. N

o. 2


DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-7

A medical service in the HR quality management systemAndrey A. MALTSEV, Alyona O. FECHINA

Abstract. The paper discusses the influence of a conceptually new approach to a medical service’s definition on preservation, repro-duction and development of human resources. Methodologically the study relies on the evolution of Human Resources Management concepts. The main research methods include analyzing the approaches to establishing the place and role of a human in national economy, examining the correlation between the concepts of medical care and a medical service and juxtaposing the experience of different nations in the healthcare system organization. The authors find that the most remarkable transformations occurred in the periods between industrial revolutions: from perceiving a human as a tool to treating an individual as one of the major driving forces of economic development. The research results show that human is viewed not only as an object of the healthcare system, but also as its main subject (formation of demand, control, result evaluation). The paper proposes a brand-new method for organizing the Russian healthcare system that deals with a medical service as a strictly individualized set of measures designed to identify, form and satisfy patients’ demand for lifetime healthcare services. The study underlines that industrialized countries already practice the individualized approach to treatment. It demonstrates that there is a correlation between the level of healthcare as a systemically important element of HR management and the main macroeconomic indicators. This fact predetermines how citizens’ health and public healthcare affect economic development at large and its individual industries in particular, as well as the impact of economy on people’s physical well-being.

Keywords: human resources; human resources management; human resources quality; medical services market; innovation econo-my; labour productivity; macroeconomic indicators.

JEL Classification: E24

Funding: The paper is supported by the Russian Foundation for Basic Research (RFFI), project no. 18-010-00056.


For citation: Maltsev A.A., Fechina A.O. (2019). A medical service in the HR quality management system. Upravlenets – The Mana ger, vol. 10, no. 2, pp. 62–72. DOI: 10.29141/2218-5003-2019-10-2-7.

ReferencesAbdullina V.S. (2007). Grazhdansko-pravovaya otvetstvennost’ za narusheniya v sfere okazaniya meditsinskikh uslug: nekotorye vo-

prosy teorii i praktiki: avtoref. diss. kand. yurid. nauk [Civil liability for violations in the provision of medical services: some questions of theory and practice. Abstract of Cand. sci. diss. (law)]. Kazan.

Zhukova A. (2015). Yaponskoe chudo. Meditsina Strany voskhodyashchego solntsa [Japanese miracle. Medicine of the Land of the Rising Sun]. AiF Zdorov’e – Arguments and Facts. Health, no. 22.

Zhukova O. (2016). Meditsina Shveytsarii. Dostupnoe i kachestvennoe lechenie dlya vsekh [Medicine of Switzerland. Affordable and quality treatment for all]. LekOboz – Medical Review, no. 3.

Zhuravlev L. (2015). V SShA bolet’ nakladno. Kak stroitsya strakhovaya meditsina v Amerike [It is expensive to be ill in the USA. Medical insurance in America]. LekOboz – Medical Review, no. 1-2.

Klimov S.M. (2008). Vash chelovecheskiy i sotsial’nyy kapital [Your human and social capital]. Ekonomika i zhizn’ – Economy and Life, no. 1.

Komarov Yu.M. (2009). Chto okazyvayut meditsinskie uchrezhdeniya: meditsinskuyu pomoshch’ ili meditsinskie uslugi? [What do medi-cal institutions provide: medical aid or medical services]. Available at: www.viperson.ru.

Lisitsyn Yu.P. (2010). Obshchestvennoe zdorov’e i zdravookhranenie. 2-e izd. [Public health and healthcare. 2nd ed.]. Moscow: GEO-TAR-Media.

List F. (2017). Natsional’naya sistema politicheskoy ekonomii [The national system of political economy]. Moscow: Sotsium, LKI.Marks K. (1974). Kapital. Kritika politicheskoy ekonomii. Soch. 2-e izd. T. 49 [Capital. Criticism of political economy. 2nd ed. Vol. 49].

Moscow: Politizdat.Melikhov A.V. (2006). Grazhdansko-pravovaya otvetstvennost’ za vred, prichinennyy zdorov’yu ili zhizni patsienta (voprosy teorii i prak-

tiki): avtoref. dis. kand. yurid. nauk [Civil liability for the harm caused to the health or life of a patient (theory and practice). Abstract of Cand. sci. diss. (law)]. Volgograd.

Mill J.S. (1980). Osnovy politicheskoy ekonomii [Fundamentals of political economy]. Moscow: Progress. T. 1.Pronin I.A. (2012). Sootnoshenie ponyatiy «pomoshch’» i «usluga» v meditsine: analiz grazhdanskogo zakonodatel’stva [Compar-

ing the concepts of aid and service in medicine: an analysis of civil law]. Yuridicheskaya nauka: istoriya i sovremennost – Legal Science: History and Modernity, no. 1.

Rashchupkina E.I. (2012). K voprosu o nekotorykh definitsiyakh Federal’nogo zakona «Ob osnovakh okhrany zdorov’ya grazhdan Rossiyskoy Federatsii» [On some definitions of the Federal Law “On the basis of protecting the health of citizens of the Russian Federa-tion”]. Sibirskiy yuridicheskiy vestnik – Siberian Law Herald, no. 1.

Sey Zh.-B. (2000). Traktat po politicheskoy ekonomii [A treatise on political economy]. Moscow: Delo.Thurow L. (1999). Budushchee kapitalizma. Kak segodnyashnie ekonomicheskie sily formiruyut zavtrashniy mir [The future of capital-

ism. How today’s economic forces shape the world of tomorrow]. Novosibirsk: Sibirskiy khronograf.Becker G.S. (1993). Human Capital: A Theoretical and Empirical Analysis with Special Reference to Education. Chicago: University

of Chicago Press.Bloom D.E., Canning D., Jamison D.T. (2004). Health, Wealth and Welfare. Finance and Development, vol. 41(1), pp. 10–15.Fisher I. (1927). The Nature of Capital and Income. London.Petty W. (1992). Several Essays in Political Arithmetick: With Memoirs of the Author’s Life. London: Routledge Thoemmes Press.

УПРА

ВЛЕН

ЕЦ 2

01

9. Т

ом 1

0. №

2


Rothaermel F.T. (2012). Strategic Management Concepts and Cases. N.Y.: McGraw-Hill/Irwin. Schultz T.W. (1961). Investment in Human Capital. American Economic Review, vol. 51, pp. 1–17.Schultz T.W. (1971). Investment in Human Capital: The Role of Education and of Research. N.Y.: The Free Press.Thomas H., Smith R.R., Diez F. (2013). Human Capital and Global Business Strategy. N.Y.: Cambridge University Press. Thurow L. (1970). Investment in Human Capital. Belmont, CA: Wadsworth Publishing Company, Inc.


Andrey A. MALTSEVDr. Sc. (Econ.), Professor, Head of Global Economics Dept. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy Voli St., Ekateri-

nburg, 620144, Russia). E-mail: [email protected].

Alyona O. FECHINAJr. Lecturer of Global Economics Dept. Ural State University of Economics (62/45 8 Marta/Narodnoy Voli St., Ekaterinburg, 620144,

Russia). E-mail: [email protected].

УправленецНаучно-аналитический журнал

ТРЕБОВАНИЯ К МАТЕРИАЛАМ, ПРЕДСТАВЛЯЕМЫМ В НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ «УПРАВЛЕНЕЦ»

Общие положенияl К публикации принимаются статьи, соответствующие тема-

тике журнала и настоящим требованиям. Представляемые мате-риалы должны быть актуальными, обладать научно-практической значимостью и новизной.

l Статьи, направляемые в редакцию, рецензируются и в слу-чае положительного заключения – редактируются. Редакция не согласовывает с авторами изменения и сокращения рукописи, не затрагивающие принципиальных вопросов.

l Статья, отправленная автору на доработку, должна быть возвращена в исправленном виде в максимально короткие сроки с ответами автора на замечания рецензента, а также пояснениями всех изменений, сделанных автором.

l Статьи аспирантов и соискателей могут приниматься к публикации без соавторства с доктором или кандидатом наук. Статьи, в число авторов которых входят студенты и магистранты, не принимаются к публикации.

l Общее количество авторов статьи – не более трех (для международных коллективов – не более пяти).

Материалы, представляемые авторами в редакциюМатериалы пересылаются в редакцию по электронной почте.Заявка на публикацию включают следующие файлы:1. Файл, озаглавленный фамилиями авторов на русском языке

и содержащий в указанном порядке:1) 1–3 кода по классификации JEL; 2) сведения об авторах на русском языке*;3) ключевые слова на русском языке (5–8 слов);4) аннотацию на русском языке (150 –200 слов);5) название статьи на русском языке; 6) текст статьи; 7) библиографический список на русском языке.2. Файл, озаглавленный фамилиями авторов на английском

языке и содержащий в указанном порядке:1) перевод сведений об авторах на английский язык;2) перевод названия статьи на английский язык;3) перевод ключевых слов на английский язык;4) перевод аннотации на английский язык;5) перевод библиографического списка на английский язык.

* Информация об авторе должна содержать: фамилию, имя, отчество автора; ученую степень; ученое звание; должность; организацию, которую представляет ав-тор; адрес организации; контактный телефон (с указанием кода города); e-mail. Адрес организации указывается в последовательности: почтовый индекс, страна, город, улица, дом.

Вся указанная информация подлежит публикации.

Требования к оформлению рукописиОбъем статьи – от 35 000 до 45 000 знаков с пробелами

на листе формата А4 с полями по 2 см. Текст набирается через полтора интервала, кегль – 14,

гарнитура – Times New Roman. Все страницы рукописи нумеруются. Каждая таблица должна иметь название, каждый рисунок –

подрисуночную подпись на русском и английском языках. Уравнения, рисунки и таблицы нумеруются в порядке их упо-

минания в тексте.Цветовое оформление графических элементов (рисунков,

схем) должно использоваться исключительно в практических, а не декоративных целях.

Требования к списку источниковСписок источников должен преимущественно включать

научные статьи в рецензируемых научных изданиях, моно-графии, авторефераты диссертаций. Нормативно-правовые документы, статистические материалы и материалы без ука-зания фамилий авторов в список источников не включаются, при необходимости упоминаются в тексте статьи или выно-сятся в постраничную сноску.

Самоцитирование не должно превышать 10%.Список оформляется в алфавитном порядке: сначала рус-

скоязычные, затем англоязычные источники. Источники в списке не нумеруются. Для идентификации источника в тексте используются фамилии авторов, год публикации. При наличии в описании источника электронного идентификатора DOI, он обязательно указывается в конце библиографического описа-ния в списке источников.

Внутритекстовые ссылки на использованную литературу оформляются в квадратных скобках с указанием фамилии ав-тора (ов), страницы. Опубликованный источник на кириллице цитируется – [Тамбовцев, 2017, c. 23], источник, использую-щий латиницу – [Buchanan, 2010, p. 37]. При одновременном цитировании нескольких источников, ссылка имеет вид [Там-бовцев, 2017, c. 23; Buchanan, 2010, p. 37]. Если количество ав-торов составляет от одного до трех, авторы перечисляются в ссылке через запятую, если больше – указывается [Тамбовцев и др., 2017, c. 23; Buchanan et al., 2010, p. 37]. Для различения авторов с одной фамилией применяются инициалы; для работ одного автора, опубликованных в одном году – латинская бук-венная идентификация, например, [Тамбовцев, 2017a, 2017b]. Если фамилии цитируемых авторов выступают частью пред-ложения, в квадратных скобках может указываться только год и страница: В. Л. Тамбовцев [2017, p. 23] отмечает, что …

Рукописи, не соответствующие данным требованиям, воз-вращаются авторам.

Плата за публикацию статей не взимается.

Авторские гонорары редакцией не выплачиваются.

В случае принятия статьи к публикации авторы предостав-ляют заполненные заявки и экспертное заключение о воз-можности открытого опубликования. Бланк заявки размещен на сайте журнала: http://upravlenets.usue.ru.

Прием статей:Уральский государственный экономический университет620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45, каб. 102а Баусова Юлия СергеевнаТелефон: +7 (343) 221-26-33E-mail: [email protected]

ЖУРНАЛ РЕКОМЕНДОВАН

ВЫСШЕЙ АТТЕСТАЦИОННОЙ КОМИССИЕЙ

МИНИСТЕРСТВА НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ РФ

ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НАУЧНЫХ РАБОТ,

ОТРАЖАЮЩИХ ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИЙ

UPRAVLENETS.USUE.RU

issn 2218-5003 Управленецupravlenets.usue.ru/images/78/1-78.pdfструктурный...

Documents