Нistory of conscience № 3-4

HISTORY OF CONCIENCE ÈÑÒÎÐÈß ÑÎÂÅÑÒÈ18 19

Ñëîâî ðåäàêòîðàÎëåã ×óá

ТЕРАПИЯ ГРАКХОВ И ТЕРАПИЯ ХРИСТА:

ПАЛЛИАТИВЫ МОДЕРНИЗАЦИИ

Работая над подборкой материалов, посвя-щенных 90-летию Григория Соломоновича Померанца, мне довелось в одной из ста-

тей философа наткнуться на удивительный би-ном, вынесенный в заглавие настоящей статьи. Обнаруженная оппозиция показалась настолько актуальной и глубокой (под стать разве что по-лифоничной эпистемологии Достоевского и экзи-стенциальной сотериологии Мамардашвили), что мне не удалось преодолеть соблазна рассмотреть на ее просвет некоторые реалии сегодняшнего мира - в первую очередь связанные с домини-рующими в современном российском обществе социокультурными установками и отношениями.

Если несколько лет назад одним из ключевых концептов российской политической культуры была «суверенность», то сегодня к нему добавил-ся концепт «развитие» (или, на правах субститу-та, – «модернизация»). Этот концепт лег в основу ряда текстов Дмитрия Медведева (статьи «Россия, вперед!», ставшей своеобразным навершием ис-текающего кризисного года, а также Послания Федеральному Собранию и ряда других). Если отбросить идеологический параллелизм ряда аналитических материалов (уподобляющих, на-пример, медведевскую статью XX Съезду КПСС с Иосифом Виссарионовичем в первом ряду), оче-видным становится концептуальный характер по-следних президентских текстов, выстраивающий (вернее, закрепляющий) в сознании россиян не-кий устойчивый этический и политический тренд.

Возможно, мысли, высказанные ниже, покажут-ся кому-то излишне полемически заостренными. За это я заранее хочу попросить прощения у чи-тателя. Дело в том, что зачастую, чтобы утвердить ту или иную мысль, приходится перегибать палку (как говорил Флобер, если ты хочешь, чтобы тебя услышал читатель, доведи свою позицию до пре-дела). Тогда кто-то мысль оспаривает и отгибает палку назад. Так, галсами, как парусный корабль, человечество по сей день плывет к истине.

Здесь есть и еще один немаловажный момент. У раннего Маркса, еще демократа и гуманиста, есть замечательные слова: в стране нужно напевать народу собственные мелодии. Надо, чтобы народ испугался, чтобы вызывать мужество спасения, «мужество быть», говоря словами П. Тиллиха. Тем более, что мелодии нашего народа, в коих все от-четливее угадываются мелизмы небытия, стано-вятся все менее и менее утешительными.

В этот период «История совести» становится не только азбукой нравственных исканий, но и от об-ратного – «азбукой грозящей смерти», используя блестящий образ Юрия Карякина.

Итак, для того, чтобы обосновать обозначенные модели модернизации общества следует решить как минимум две актуальные задачи: дать фило-софско-антропологический анализ предложенно-го России модернизационного проекта и смоде-лировать некий идеальный образ самого субъекта модернизации. Эта необходимость обусловлена в первую очередь тем, что модернизационный про-ект в сегодняшнем виде характеризуется (здесь сходятся во мнении практически все аналитики) отсутствием гуманитарного основания, непро-ясненностью аксиосферы, неопределенностью стратегии целеполагания – модернизация для чего и во имя чего. Нет ответа и на самый главный вопрос: кто он – реальный на сегодняшний день субъект модернизации? Если попытаться рекон-струировать его из дискурса нынешнего дня, то можно убедиться, что лучше всего он описываем в терминах театра абсурда: это параноик, ищущий грузинских шпионов у себя под кроватью, но при этом самодовольный тип, уверенный, что Украина завтра развалится, а сутки спустя за ней последу-ют Соединенные Штаты; существо, признающее только одну коммуникативную стратегию – «мо-чить и отрезать».

Не нужно думать, что в этом есть что-то специ-фически русское. Это повторение в общем контек-сте всемирной истории. 2000 лет назад явление Христа стало лечением человечества, некой инъ-екцией Вселенной, нацеленной на исправление целеполагания человечества. И две тысячи лет по кругу, как в цирке чередуются срывы человече-ства в небытие и его исцеления – при посредстве

ПАЛЛИАТИВЫ МОДЕРНИЗАЦИИ

Работая над подборкой материалов, посвя-

Политические идеи действуют как валидол. Они сни-мают спазмы, но не могут вылечить порока сердца. Глубочайшие пороки требуют особых, медленно дей-ствующих лекарств; терапии Христа, а не Гракхов.

Г.С. Померанц

- Мама, кто там вверху, голенастенький - руки в стороны - и парит?- Знать, инструктор лечебной гимнастики.Мир не может за ним повторить.

А.А. Вознесенский


Ñëîâî ðåäàêòîðà

метод Сына Человеческого, дарующего Божье Царствие, и/или Великого Инквизитора, облекаю-щего свои вечно-спасительные аутодафе в разные сутаны, рясы, френчи и мундиры.

При этом не стоит понимать эти две противоле-жащие культурно-антропологические парадигмы врачевания человечества в качестве некой реду-цированной этической дихотомии. Терапию Грак-хов скорее можно определить апофатически – как не-добро, не-любовь, не-свободу и т.д. Гракхи всех времен, восстававшие против кастовой сыто-сти, не мыслили злого. В конце концов и тоталь-ное общество является злом лишь отчасти: это блестяще показано в последнем фильме Николая Досталя «Петя по дороге в Царствие Небесное», где образ «милосердия наизнанку» представлен сквозь призму восприятия юродивого (талантливо перекликаясь с тендряковской «Параней»). Сама по себе «Терапия Гракхов» – это неотъемлемая часть проекта врачевания общества, связанная с овнешвленными, неглубокими инъекциями, по-литическими полумерами, общественными ре-гламентациями – с той «лечебной гимнастикой», инструктором которой больной мир назначает Сына Человеческого. Страшна она не сама по себе – страшны последствия, к которым может приве-сти диспропорция рассматриваемых ниже антро-пологических оснований.

МИФО-СЦИЕНТИСТСКИЙ ТУПИК:МОДЕРНИЗАЦИЯ В

СВЕТЕ МАРГИНАЛЬНОСТИТрадиционализм неизбежно ведет к непри-ятию модернизма.

Умберто Эко

Я убежден в том, что настоящий, глубокий процесс технической модернизации требу-ет такого же глубокого запроса на поли-тическую модернизацию.

А.Б. Чубайс

Философско-антропологический анализ предложенного российскому обществу модернизационного проекта мне бы хо-

телось начать с одной из ключевых особенностей «национального кризисоборчества». В нашей стране такой особенностью стало то, что разгово-ры о модернизации стали вестись лишь после гря-нувшего грома (как сказала Нателла Болтянская, «да славен будет жареный петух – важнейший фактор русских достижений»). Печально здесь не столько то, что наша реакция на мировой кризис обнаружила неизжитость пресловутого послович-ного стереотипа (иного ожидать от народа и вла-сти в последние годы было сложно), сколько то, что меры по его преодолению неизбежно обрели паллиативный характер. Это не означает, что на Западе (или еще где-либо) борьба за процветание ведется иными, более успешными, более систем-ными методами. В конце концов не мне судить об этом. Здесь интересно совсем иное.

В хрущевское время (если мне не изменяет память, на XXII съезде партии, ознаменованном решением о выносе тела Сталина из мавзолея) был провозглашен известный девиз: «Наши цели ясны, наши задачи определены - за работу, то-варищи!» Этот девиз был не чем иным, как за-претом под формой патетического призыва на какое-либо самостоятельное решение в вопросе о конечной цели и смысле любой сферы деятельно-сти. Э.Ю. Соловьев вспоминает, как, услышав эту


Ñëîâî ðåäàêòîðàриторику, в общем-то далекую от диктаторских угроз, Мераб Константинович Мамардашви-ли сказал: «Хватит надеяться на оттепель - эта фраза равносиль-на обратному внесению Стали-на в мавзолей!» Он расслышал в ней ностальгическую тоску по времени, когда на долю лю-дей оставляется лишь вопрос «как», т.е. вопрос о механизмах и методах осуществления пред-решенных задач. И действи-тельно, уже вскоре сведение философской проблематики к методологической (т.е. к во-просу о том, как лучше делать уже назначенное дело и как лучше искать уже запрошен-ное знание) стала очередной, наиболее удобной для данного момента формой выхолащива-ния любой духовной работы. Как это ни парадоксально на первый взгляд, но это действи-тельно был симптом прибли-жавшейся ресталинизации.

Я не случайно вспомнил здесь М.К. Мамардашвили и его меткую реплику об «отце народов». Его эпистемология была полемически заострена против благодушной сциен-тистской иллюзии, будто мы добываем истину в меру нашей методологиче-ской вооруженности, с помощью расчетливо рас-ставленных дорожных ориентиров, вех и силков. Мамардашвили высмеивает эту иллюзию, прибе-гая к аллегории неблагопристойной, но завидной по точности: «Истину нельзя искать так, как ищут уборную».

К большому сожалению, сегодня в сознании многих россиян реанимирована эпистемологиче-ская модель, уподобляющая истину некоему по-луфабрикату, который можно, подобно траченому блейзеру, получить через «другие руки». Именно эта модель, апеллированная к сциентизму, без которого модернизация едва ли возможна, объ-ясняет мечтания государства о возвращении на родину «блудных сынов» от науки (причем грезы эти, похоже, на практике оборачиваются вуль-гарной «лысенковщиной» и «потемковщиной» - история вокруг В. Петрика и его изобретений, как мне кажется, служит печальным подтверждением реальности этой опасности). Самый актуальный вопрос здесь – достаточно ли одних сциентист-ских усилий для претворения в жизнь «планов громадья», начертанных на ветрилах государ-ственной машины? Печальный опыт советской империи показал, чего стоит сциентизм, не рефе-рированный хотя бы к элементарным духовным интенциям. Думается, что интуитивно власть не может не ощущать этого. Именно с этим, скорее всего, связано поочередное заигрывание с право-славной церковью как alter ego государства и ин-теллигенцией, выполняющей в России функцию «желез внутренней секреции». Именно эти два

института сегодня только и продуцируют некие духов-ные наработки. Хороши ли эти наработки – обсуждать сейчас не будем. Здесь важ-нее другое – сможет ли го-сударство интегрировать их в модернизационный про-ект? Хотелось бы ошибаться, но, по-моему, интегрирует-ся нечто совсем иное. Этим «нечто», на мой взгляд, яв-ляется миф, который при-чудливым образом перепле-тается у нас со сциентизмом как с обозначенным фунда-ментом модернизации.

Проблема же здесь в том, что мифологические систе-мы совершенно не склонны к инновациям, ибо каждая из них должна быть адап-тирована в содержание мифа посредством интер-претационного механизма. Между тем, частая смена парадигмальной мифологи-ческой матрицы разрушает иллюзию незыблемости ее оснований. Поэтому имен-но консервативность мифа, культивируемого ныне, мо-жет стать основным пре-пятствием для реализации

провозглашенного Президентом России модер-низационного проекта, а вовсе не «шакалящие у посольств» субъекты и «непредприимчивые предприниматели». Дело не в том, что гово-рит власть (слова здесь, как в песне, ничего не значат), а то, что транслируется в социум всеми средствами «многоканальной коммуникации» (Ю.М. Лотман) и что формирует дискурс эпохи. Последний же, при всех безусловно правильных словах Президента России, к сожалению, остает-ся мифоцентричным. Концепт «консервативная модернизация», провозглашенный на последнем съезде правящей партии, может ошарашить сво-ей демонстративной оксюморонностью и погру-зить страну на какое-то время в ситуацию внена-ходимости – это-то как раз не ново в печальной российской истории. Намного важнее иное – спо-собен ли он к выстраиванию долгосрочной пер-спективы преображения мирового амбициозного лузера, коим пока только и является наша «еще великая держава» в скромно-приличную, рукопо-даваемую европейскую страну, за которую было бы не стыдно ее гражданам.

Подобную некогерентность, на мой взгляд, можно осмыслить на просвет категории марги-нальности, введенной американским социологом Р. Парком и связанной с обозначением социо-культурных феноменов, развивающихся вне до-минирующих в ту или иную эпоху правил рацио-нальности, не вписывающихся в современную им господствующую парадигму мышления и, тем са-мым, довольно часто обнажающих противоречия и парадоксы магистрального направления раз-

Тиберий Гракх


Ñëîâî ðåäàêòîðàвития культуры. Пограничное же состояние мо-дернизации между сциентизмом и мифом усугу-бляется в России тем, что миф у нас, как в русской сказке, не простой, но непременно кровоточащий и смердящий на весь мир.

Итак, какие же мифы интегрируются в россий-ский модернизационный проект? Им несть числа, но кристаллизуются они, как мне кажется, вокруг одного – я говорю о так называемом «большом имперском мифе». Сегодня многие (и в том чис-ле Президент Медведев) встревожены латентной реабилитацией тоталитаризма привычного типа в умах россиян, но акценты, на мой взгляд, не-сколько смещены. Мне кажется, проблема не в том, будет ли стоять усатый истукан на Курской или нет (хотя само допущение этой возможности чудовищно). Проблема в том, что наше обще-ство «приветствует с гоготом» пересмотр самой нравственной парадигмы посттоталитарного общества, худо-бедно сложившейся в России за последние 20 лет. Это может привести к тому, что симулякр «большого идеологического стиля», по-добно саркоме в одночасье станет способен заду-шить российскую – пусть и весьма специфическую – демократию.

Трудно не согласиться с Генри Резником, утверждающим, что Сталин как интенция — это не прошлое, а настоящее и что Сталин сегодня повсюду. Воистину, весь мир сейчас отброшен в эпоху Сталина. Другой вопрос, что, к счастью, личности его мас-штаба пока нет на политическом горизонте России. Но ропот «вот сейчас бы Сталина...», идущий от народа, будет нарастать. К этому ропоту пенсионеров уже при-соединяются голоса тридцати- и сорокалетних (такой вот эффект непоротого поколения, а кто-то до сих пор утешает себя сказками о смене поколений, которая сама собой решит все проблемы рос-сийской демократии).

Я не думаю, что это результат сознательной установки на идеа-лизацию Сталина. Это, скорее, естественное побочное следствие решения совсем другой задачи — утверждения идеи априорной правоты государственной власти. Власть выше любых нравственных и юридических оценок. Она неподсудна по определению, ибо руководствуется государственными интересами, которые выше интересов человека и общества, выше морали и права. Государство право всег-да — по крайней мере до тех пор, пока успешно справляется со своими врагами. Эта мысль про-низывает новейшие учебные пособия от начала и до конца, а не только там, где речь идет о репрес-сиях.

Естественно, зритель и читатель, чье актуальное мировоззрение формируют антизападная рито-рика и бесконечные заклинания политологов о великой стране, которая со всех сторон окружена врагами, а изнутри подрывается пятой колонной, не нуждается в подсказках, чтобы выбрать для себя тот образ прошлого, который лучше всего со-ответствует этому мировоззрению.

В этой тоске по не просто «крепкой», но до садизма жестокой руке угадывается особое ре-лигиозное упование – на то, что духовный труд, который человек не может совершить над собой сам, делегируется иной, внешней силе. Русский космос, как очень точно заметила Ольга Седакова, проникнут манихейским недоверием к доброка-чественности мира и человека, которому нельзя давать свободу, потому что он слишком плохой. Утрачено чувство, что и в человеке, и в мире есть благость. За этим удивительным почитанием зла и несвободы, за чувством насущной необходимости союза со злом и какого-то экстатического послу-шания ему прослеживается коренной духовный порок русской ментальности и русской истории. Мы являемся свидетели того, как в наши дни соз-даются культы Сталина, Берии, Малюты Скуратова и иных монстров, причем всегда религиозно, ми-стически, «православно» окрашенные.

Конечно, слова Президента Медведева о то-талитаризме и сталинизме вовсе не случайны. Я далек от скепсиса Валерии Новодворской, равно как и от эйфории Матвея Ганапольского, которо-му померещилось, что «впервые после 20 съезда первое лицо государства публично осудило стали-низм». Скорее всего, очень мужественные слова Д.А. Медведева действительно могут стать зна-ком определенного политического и нравствен-ного тренда. Для этого нужно, чтобы за словами

последовали определенные действия. Сегодня жизненно необходимо понять: чем менее вос-приимчиво будет население (в первую очередь молодежь) к авторитарной и великодержавной риторике, к соблазну «тотального бытия», тем реальнее будет перспектива модернизационного прорыва. Для этого нужны целенаправленные го-сударственные программы в области демифоло-гизации, просвещения и воспитания (взамен тех, которые лихорадочно внедряются ныне, вроде «основ религиозного знания», способных разве что столкнуть общество по религиозному призна-ку). Нужно понять, что Джордж Сорос (низкий ему поклон) больше не возьмет на себя эту миссию. Это нужно не Западу. Это нужно всем нам.

Миф о подлинном национальном характере, который нужно только освободить от наносных черт, очень удобен для рассуждений, но при бли-жайшем рассмотрении он рассыпается. То, что на-носилось тысячу лет, давно уже вмерзло в свою

Фойе станции «Курская» Московского метрополитена


Ñëîâî ðåäàêòîðàшкуру. Нужно освобождаться от собственной, а не от западной скверны, от нечистот своих (а не по-сторонних) Авгиевых конюшен. Второе, как сказал Григорий Померанц, вообще слишком легкое дело.

Пока же гипертрофированный ригоризм по от-ношению к Другому в духе евангельской притчи о бревне и соломинке – инфернализация «забу-горного зла» при полном нечувствии смрада соб-ственных клоповников – остается, как ни печально это сознавать, глобальным фрагментом русского национального характера. Пока мы тщимся до-казать, следуя, видимо, некой «суверенной логи-ке», что нет знака равенства между Бабьим Яром и Куропатами, между Освенцимом и Эльгеном, между Бухенвальдом и Бутовским полигоном – Россия будет ворочаться в сточной канаве, видя себя во сне белой лебедью, помахивающей кры-лами. И сонмы мифологем будут заставлять нас бежать все дальше от «соборной совиновности», которая может стать колоссальным «стимулом по-ступания» (М.М. Бахтин), духовным импульсом к преображению и народа, и России.

Сегодня наша страна как исторически сложив-шийся тип — так же, как при царях и при коммуни-стах, — остается культурой, по мнению Ю.Н. Афана-сьева, «застрявшей в «состоянии между»: между старым и новым, между засильем русской архаики и актуальными потребностями современной ли-беральной модернизации». Именно в этом нашем перманентном патологически-маргинальном за-стревании на протяжении нескольких веков в «со-стоянии между» и углубляющимся в связи с ним тотальным социокультурным расколом и видится фундаментальная историческая проблема России. Многочисленные архаические представления о богоданности русских просторов, враждебности внешнего окружения как извечно противостоя-щих нам Тьмы, Зла и Кривды, о русской власти как о единственной гарантии выживаемости народа, не могут стать основой осовременивания пара-дигмы России. Стремление же не преодолевать этот мифо-сциентистский тупик, а приспосабли-ваться к нему, подобно попытке больного при-способиться к своей хронической смертельной болезни, превращают описанный раскол в способ угасания русской культуры и грозят крахом всяче-ских надежд на ее модернизацию.

«АЛИБИ В БЫТИИ» КАК ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКАЯ

СТРАТЕГИЯ МОДЕРНИЗАЦИИ

Только не-алиби в бытии превращает пу-стую возможность в ответственный действительный поступок. Ведь можно пройти мимо смысла и можно безответ-ственно провести смысл мимо бытия…

М.М. Бахтин. К философии поступка

Итак, что же такое модернизация, понима-емая философски? Конечно же, это не ка-лашниковские «сгустки инноваций» в виде

«агрогородов», как пытается представить себе ее средний человек. Это даже не Анатолий Борисо-вич Чубайс с его хайтеками. Как мне кажется, в ос-нове модернизации лежит не что иное как антро-

подицея – вопрос об оправдании и обосновании человеческого существа. Если исходить из этого, окажется, что главным вопросом станет вопрос целеполагания модернизации как всякого твор-ческого деяния, притязающего на преображение мира. Вне этой напряженнейшей духовной ра-боты народа над собственным вочеловечением вместо модернизации, боюсь, у нас получится очередная «кузькина мать Америке».

Какова же антропологическая репрезентация страны, претендующей на обоснование соб-ственного модернизационного проекта? На мой взгляд, сегодняшняя российская ситуация может быть охарактеризована не иначе как антрополо-гическая катастрофа и описана с помощью знаме-нитого принципа «трех К», предложенного в свое время Мерабом Мамардашвили. Первые два «К» – Картезий и Кант задают онтологическую основу рациональности, а третье «К» (Кафка) - неопи-суемую ситуацию абсурда, когда при всех тех же знаках и предметных номинациях не выполняется все то, что задается первыми двумя принципами. Третье «К» порождает «зомби-ситуации», вполне человекоподобные, но в действительности для че-ловека потусторонние, лишь имитирующие то, что на деле мертво. Продуктом их, в отличие от знаю-щего добро и зло человека, является «человек странный», «человек неописуемый». Проблема человеческого бытия, с точки зрения К-принципа, состоит в том, что ситуации, поддающиеся осмыс-ленной оценке и решению (например, в терминах этики), не даны изначально, создание и воспроиз-водство таких ситуаций каждый раз требует чело-веческих усилий по осуществлению «актов миро-вой вместимости».

Именно эта ситуация, обезличивающая и ими-тирующая «акты мировой вместимости», на мой взгляд, торжествует в сегодняшней России. М. Хайдеггер отмечал в свое время, что существует такая озабоченность настоящим, которая пре-вращает человеческую жизнь в «боязливые хло-поты», в прозябание повседневности. Основная черта подобной заботы - ее нацеленность (как практически-деятельного, так и теоретического моментов) на наличные предметы, на преобразо-вание мира. С одной стороны, сама эта нацелен-ность анонимна и безлика, с другой - она погружа-ет человека в безличный мир, где все анонимно. В этом мире нет и не может быть субъектов дей-ствия, здесь никто ничего не решает, и поэтому не несет никакой ответственности. Анонимность Безличного (Das MAN – нем.) «подсказывает» че-ловеку отказаться от своей свободы (толпа как его выразитель не принимает осмысленных решений и не несет ни за что ответственности) и перестать быть самим собой, стать «как все».

Подобная эпистемологическая стратегия, ко-торую в терминологии Бахтина можно назвать «алиби в бытии», является не чем иным как фило-софским фундаментом самоутешения мещанина, который, в сущности, своими пороками совер-шенно доволен и никуда из своей миргородской лужи не хочет. Эпистемология эта продуцирует на экзистенциальном уровне сартровскую тошноту и лиотаровскую «тайную печаль», снедающую наш Zeitgeist, а на общественно-государственном - не-кую стратагему, основанную на смеси так называ-


Ñëîâî ðåäàêòîðàемого «государственного прагматизма» (т.е. арха-ически понимаемых «национальных интересов»), умеренной антизападной риторики и комплекса державности. Ни к чему хорошему в долгосроч-ной перспективе это привести не может, и отрез-вление будет горьким. Но до той поры искушение державного величия соблазнит еще изрядное ко-личество «малых сих».

Другим фундаментальным тормозом возмож-ной модернизации выступает сохраняющийся на протяжении веков разрыв между властью и под-властным. Манихейская инверсионная парадиг-ма, блестяще описанная и проанализированная Ю. Афанасьевым, А.Давыдовым и А. Пелипенко («Вперед нельзя назад», Новая газета от 19.10.09), свидетельствует о том, что архаическому или постархаическому по своим ментальным основа-ниям подвластному может соответствовать лишь феодальная, общинно-самодержавная диковатая власть. Архаично вообще всякое подавление сво-боды в мире, где благополучие государства давно уже неотделимо от благополучия личности. У нас же все институциональные новации последнего десятилетия ведут к деградации государства как креативного субъекта, к его превращению в си-стему жизнеобеспечения узкого круга лиц. При-чиной этому служит бессубъектность как прежне-го, классического тоталитаризма в его российском варианте, так и неототалитаризма, формирующе-гося у нас на глазах.

Одним из несомненных рисков российского модернизационного проекта может стать и вос-требованная обществом апелляция к неким низо-вым, архетипальным, «готовым» методологиям. В нашей стране наиболее вероятным источником «модернизации» общества остается возвращение к неопочвенничеству, славянской ментальной ар-хаике с ее левой коммунитарностью, рудиментами ордынства и византизма, имперско-вечевым со-знанием толпы, соборно-авторитарными культур-ными стереотипами, самодержавно-общинными ценностями, делением людей на «мы» и «они», верой в эффективность насилия, великодержав-ностью, вождизмом. Это — имперская полусдох-шая кляча, на которой «мы-русские» тащимся, начиная с Рюриков. Это опора на застывшую по-верхностность, на твердую почву, отсюда мечты значительной части народа о русском рейхе в тоге мифологически-мессианского «Третьего Рима». Именно этой мечтой педалируется навязчивое стремление обязательно «показать фигу» Амери-ке в духе сатирика Задорнова, выдающее безна-дежный местечковый провинциализм и несостоя-тельность аутсайдера. Та мораль, которую несет нынешний декретированный патриотизм, есть доведенная до анекдота, но, увы, типичная для русской ментальности контрадикция: деклариру-емой любви - и осуществленной ненависти, обе-ленной «особыми нормами и стандартами рос-сийской цивилизации», в рамках которой ложь, клевета, преступление оправданы и нравственны, если они подчинены сверхзадаче государства – укреплению военного могущества и расширению территории. И чем зычнее гром фанфар, тем гор-ше и очевиднее, что Россия, обращаясь к перспек-тиве исторического тупика, все безысходней ста-новится провинцией мирового духа.

Во всем этом без труда угадывается гумани-тарно-антропологическая инволюция русского общества, которое бродит из века в век по одно-му замкнутому зеркально-зазеркальному кругу, видит одно и то же, наступает с упорством Си-зифа на одни и те же грабли и категорически не желает вырваться из этого круга. В связи с этим вспоминается «антропология власти» Э.Канетти, постулирующая обреченность мира на бесконеч-ное воспроизведение сценариев деспотизма и удивительно точно характеризующая наше рус-ское топтанье-круженье-шараханье, в коем па-ранойя и власть - два аналогичных способа реа-лизации единой тенденции любой человеческой особи – сплетаются намертво воедино. Трудно не согласиться с досадным, но, к сожалению, небес-почвенным предположением Юрия Афанасьева о том, что «исторически сложившийся русский тип культуры, русскость как неэффективный способ мыслить, принимать решения и действовать ухо-дит с исторической сцены».

Духовную подоплеку этого зловещего контрдан-са русской истории представил яркой метафорой Григорий Померанц: «Духовная незащищенность, отказ от привычных ориентиров во времени и в вечности, опора только на самого себя, на свою собственную глубину - все это утомляет, становит-ся невыносимым; от этого хочется бежать, как от чумы, от холеры, от сифилиса; вселиться в семи-пудовую купчиху и поверить во все, во что она ве-рит. Добрая половина российского общества гото-ва ухватиться за что угодно, лишь бы был твердый человек, твердый принцип, твердая традиция».

Прав философ: гомункулизм, империализм, ста-линизм и прочее - все это частные случаи, отдель-ные нарывы, а болезнь крови - в неспособности обрести Царство Божие, которое внутри нас.

Человек, потерявший ориентацию в линяющем мире, очень редко схватывается за то, что само по себе вечно. Чаще он привязывается к руководству людей, знающих тайну, к какой-либо школе благо-говения и ищет прикосновения к вечности в обто-ченных веками обрядах. В результате каждый раз он оказывается в ситуации «вненаходимости», описанной М.Бахтиным, и в ситуации «отобъяс-нения», описанной М.Мамардашвили. И каждый раз восстает всесильный авгур, мотивирующий, отобъясняющий очередной духовный провал.

Подытоживая, нужно сказать, что модерниза-ция должна стать проектом выхода русского об-щества не только и не столько из технологической пропасти, сколько из глубочайшей антрополо-гической катастрофы XX – начала XXI века, сред-ством преодоления фундаментальной эпистемо-логической аморальности нашего современника. Конечно, наивно было бы надеяться на то, что «Терапия Христа» может восторжествовать в стра-не, от купели обожествляющей идолов – в виде державы, народности или абстрактного «светлого будущего». Тем больше что народ никогда и ни-где еще не был новозаветным. Когда явится ново-заветный народ, наступит тысячелетнее царство праведных. Пока это немыслимо – народы не в силах вместить ни космополитизма Нового Заве-та, ни его духовной глубины. Но для того, чтобы сохранить свой рассудок в современном мире, нам нужно сделать хотя бы первый шаг и увидеть


Ñëîâî ðåäàêòîðàстоящую перед нами историческую задачу – прео-доление утробного мифологического мышления, не оставляющего нам шанса на холистическое восприятие модернизации. Это даст (пусть и в очень далекой перспективе) возможность избы-вания печати невероятной духовной инертности, лежащей на всем русском космосе и приводящей на протяжении многих веков к его катастрофиче-скому извращению и истощению.

МОДЕРНИЗАЦИЯ И ЛИБЕРАЛИЗМ

Нам всем грозит свобода,Свобода без конца,Без выхода, без входа,Без матери-отца,Посередине РусиЗа весь прошедший век.И я ее страшуся,Как честный человек.

Д. Пригов

Приведенные строки известного поэта-кон-цептуалиста засвидетельствовали тот ир-рациональный ужас, с которым в 90-е годы

встретил либерализацию «честный человек». Уже тогда стало понятно, сколь хрупка и неоснователь-на конструкция молодой российской демократии. Поэтому не приходится удивляться тому, что ка-тегория свободы сегодня оказалась за скобками провозглашенного модернизационного проекта. Трудно не увидеть, что это не просто упущение, но упущение фатальное, т.к. сознание, индифферент-ное к категории свободы (не скажу «рабское») абсолютно не восприимчиво к инновациям (речь здесь идет, разумеется, не о шарашке сталин-ского типа, а о диалогической, транспарентной архитектонике современного мироустройства). Очень хорошо, на мой взгляд, эту мысль выразил М.Б. Ходорковский в своем анализе предложен-ного модернизационного проекта: «Построить современную самовоспроизводящуюся систему отбора, выращивания, мотивации, международ-ной интеграции и эффективного использования кадров, творческой энергии миллионов специ-алистов, а не систему эксплуатации нескольких

тысяч интеллектуальных рабов имени Л.П. Берии, без демократизации страны невозможно. Сталин-ский опыт это показал, а китайский — подтвердил. Копировать — можно, согнать сотни тысяч чер-тежников, расчетчиков и мобилизовать их в счет-ный конвейер — можно, даже можно обеспечить творческую псевдосвободу нескольким десяткам избранных.

Но обеспечить инновационный конвейер, не впасть в интеллектуальный застой, до-стичь экономически эффективного производственного тиражирования в крайне сжатые сроки, ограничиваемые международной конкуренцией, — не получится».

Об этом же говорится в нашумевшем докладе Института современного раз-вития (попечительский совет которого, напомню, возглавляет Д.А. Медведев) – документе, фактически ставшем ан-тропологической концепцией новой перестройки, провозгласившей, что «полноценные модернизации постин-дустриальной эпохи в условиях несво-боды в принципе не реализуются».

Но оставим в стороне технический и политический аспекты модернизации – нас интересует совсем не это. Вполне допускаю мысль, что в умах элиты отсут-ствует жесткая корреляция между нали-чием политических свобод и «индек-сом модернизируемости» государства.

Много важнее для нас здесь иное, а именно то, что вместе со свободой в стране, где православ-ная церковь становится ведущей идеологической силой, за бортом «корабля современности» ока-зываются … Просвещение и Евангелие. Мне неу-добно формулировать очевидное: христианство (не как идеологическая подпруга государства, а как метафизическое откровение) подразумева-ет как минимум эти две взаимосвязанные друг с другом вещи. Сегодня всевозрастающей право-той наполняются слова Мераба Мамардашвили, с печеринской болью констатировавшего, что Про-свещение и Евангелие в России потерпели про-виденциальное поражение: «Любой жест, любое человеческое действие в русском культурном кос-мосе несут на себе печать этого крушения Просве-щения и Евангелия в России».

Здесь нужно остановиться и сказать несколько слов о роли либерализма в российском модер-низационном проекте применительно к его гу-манитарно-антропологической составляющей, поскольку сам образ либерализма за последнее десятилетие был до предела искажен и очернен. Нам необходимо ответить на главный вопрос – о виновности либерализма в приписываемом ему превращении ценностей в некие элементарные релятивные конвенции. Поскольку в сегодняш-нем мире либерализм ни в коей мере не диффе-ренцируется от релятивизма и даже объявляет-ся братом-близнецом последнего, уточним, что современная цивилизация развивается по двум стратегически противолежащим «фронтам» ре-лятивизации: с одной стороны, это фундамен-тальная релятивизация ценностей, удушающая и нравственно обезличивающая человеческое со-


Ñëîâî ðåäàêòîðàобщество. И, думается, вовсе не слу-чайно Понтифик Бенедикт XVI, при-зывая бороться с этой тенденцией, в качестве образца гражданского му-жества и внутренней свободы назвал Андрея Дмитриевича Сахарова. Но аксиологический релятивизм не явля-ется либерализмом в буквальном зна-чении слова, как, например, не может являться либерализмом анархистская вольница.

С другой стороны, неуклонно при-ближается время «релятивизации готовых методологий», по точному определению В.В. Бибихина. Еврей-ская Голгофа 20 века показала, к чему ведут «готовые истины» и «твердые принципы» (уровень бытовой нрав-ственности в нацистских государствах был на порядок выше, нежели госу-дарствах демократических, и сегод-ня, когда очередной трепач с ораторской аффек-тацией призывает к директивному «укреплению армии, семьи и веры» как к панацее против «без-духовности современной жизни» мне вслед за Ольгой Седаковой кажется, что мир или кончил-ся, или вообще никогда не начинался). Подобная релятивизация и является, на мой взгляд, истин-ным либерализмом, который как многомерная инстанция духа и полифоническая, диалогическая компетенция личности неотъемлем от гуманиз-ма, христианской этики и совести. Скажу более определенно – такой либерализм наряду с гума-низмом суть одно из имен христианства. Заранее предвидя возможные возражения, считаю необ-ходимым пояснить свою мысль.

Либерализм христианства с точки зрения мно-гих уязвим именно тем, что он не дает положи-тельной программы. Но стоит вспомнить, что сама христианская теология традиционно подразделя-ется на положительную и отрицательную, апофа-тическую и катафатическую. Положительная гово-рит о Боге, что он есть то-то и то-то, путь, истина, дух, жизнь. Отрицательное богословие говорит о том, что Бог не есть этот идеал, Бог не есть мате-рия, Бог не есть энергия и так далее, и тому по-добное. И либерализм в этом смысле не противо-положен христианству и церкви или, точнее, он их дополняет, как отрицательное богословие до-полняет богословие положительное. Еще Николай Бердяев в своей книге «Философия неравенства» (1918) упрекал либерализм за то, что тот слаб, по-тому что не может прямо сказать о своих христи-анских основах. По сути об этом же писал историк Ларри Зидентоп, отмечая, что одним из главных источников либерализма является учение Господа Иисуса Христа.

Здесь уместен вопрос: почему же тогда в реаль-ной жизни христиане вновь и вновь выступали и выступают против либерализма, предпочитая ему часто даже нацизм и фашизм? Почему в совре-менной России в своем противостоянии либера-лизму многие христиане предпочитают смыкаться даже с исламом? И так ли неизбежно противосто-яние христианства и либерализма?

Для ответа на эти вопросы перейдем от рас-суждений о сакральном субстрате либерализма

к его общественно-политической и идеологиче-ской эманациям. Сформулируем вопрос так: что отличает общество либеральное от общества то-тального? В первую очередь как раз то, что в нем последний интерес вызывает индивидуальный, атомизированный мир личности. В обществе же тотальном вместо этого в повседневное сознание людей транспонируются под разными предлога-ми некие виртуальные, фантомальные модели - с философско-антропологической точки зрения совершенно фиктивные, вроде модели страны, нации, народа, класса, общества, государства с его интересами, величием, которое перед лицом Бога не существует вовсе. Разница между либе-рализмом и фундаментализмом, либерализмом и консерватизмом – это разница между либера-лизмом и антилиберализмом. Это не вопрос о том, существует ли истина, это вопрос о том, кто имеет право глашатайствовать от имени истины, кто имеет право транслировать и инспирировать людям истину, если кто-либо имеет это право вообще. Джеймс Бернем писал о либерализме: «Он не предлагает людям убедительных причин для личных страданий, личных жертв, личной ги-бели... Он выводит на сцену группу бескровных абстракций - не имеющих ни малейшей связи, ни единого корня в прошлом, в чувствах людей и в их страданиях».

По существу либеральная идея отличается от идеи тоталитарной только тем, что не уничтожает своих противников. Она предоставляет это Богу, времени, ходу вещей. А потому свободное и от-крытое общество всегда отдаст предпочтение ты-сячекратно скомпрометированному либерализму перед «величием замысла» безвкусной в своей монотонной пошлости тоталитарности, несущей ему такую красивую, такую безупречную гибель.

В «лихие» 90-е годы наш народ как из Египта вышел к обретению автономного мировоззре-ния. Ныне же существует реальный риск того, что мировоззрение, какое б оно ни было, заменят упрощенные концепции жизни. Сегодня снова всплывает соблазн прыжка в утопию, сколочен-ную жесткой регламентацией. Соблазн оконча-тельного решения, единой истинной идеи, оправ-дывающей любые средства. На Западе это можно


Ñëîâî ðåäàêòîðàне заметить. Запад успешно борется с симптома-ми кризиса и врачует их методом проб и ошибок. Над нами же дамоклов меч «готовой истины» висит постоянно, и нужно непрестанное духов-ное усилие, чтобы не дать одной идее овладеть обществом и стать национальным безумием. Де-мократическая перекодировка, вопреки экзаль-тированным упованиям А.Н. Яковлева, никак не затронула сами парадигматические основания русского сознания. Оно остается, как и прежде, по-манихейски дуалистичным: и в плане противо-стояния власти и подвластного, и в плане оппози-ции «богоизбранной» империи и ее «вражеско-го» окружения.

Поэтому от того, изберет ли наш народ про-должение свободы, даже такой неприглядной, какой она получилась у нас, новому упорядочи-ванию «по вертикали», будет зависеть его буду-щее. Предпочтет ли население России строить христианскую, действительно новую страну, где безусловным приоритетом будет презумпция уважения человеческого достоинства, попирав-шегося все предыдущие века? Пойдет ли сама страна вперед, подобно Лоту, не оглядываясь на-зад на всю предшествующую Гоморру российской истории с ее прялками и очагами или предпочтет участь соляного столба, окаменевшего имперско-го дерьма, пользуясь образом Мераба Мамар-дашвили, – вот магистральные вопросы нашей современности.

Минувший век, по глубокому наблюдению Гри-гория Тульчинского, поставил в центр не борьбу за свободу и даже не достижение свободы, а пере-живание свободы, способность ее вынести. Рос-сия начала XXI века продемонстрировала, как это переживание может обернуться бегством от сво-боды, уходом в невменяемость, свободой воли как волей к неволе, а то и прямым произволом, насилием над природой, обществом, другим че-ловеком.

Эта удивительно точная мысль философа по-зволяет поставить последний, но отнюдь не по значимости, вопрос: что стало причиной трагиче-ского краха российского либерального проекта в конце 90-х? Размышляя над этим, С.С. Аверинцев обронил как-то, что «наш либерализм был слиш-ком мало либерален, слишком нечуток ко всему, что не укладывается в медиально сообщимые ло-зунги». Едва ли сегодня я могу солидаризоваться с уважаемым ученым в этом мнении. Напротив – российский либерализм, на мой взгляд, был либерализмом в полноте и с избытком. «Письмо 42-х» - единственный прецедент, когда калибро-ванная либеральная интеллигенция проявила ре-шимость (да и того ей по сей день «честный че-ловек» не может простить). Вспомнить хотя бы, сколько демократов повторяли как заклинание слова Вольтера: «Я не разделяю ваши убежде-ния, но готов отдать жизнь, чтобы вы имели воз-можность их высказать». В результате сегодня, по меткому замечанию Мариэтты Чудаковой, имеют возможность высказаться лишь те и наследники тех, кто семьдесят с лишним лет высказывался, заткнув рот всем остальным.

Мне думается, что внутренняя трагедия рос-сийского либерализма в том, что он апеллировал и продолжает апеллировать к ценностям (таким,

например, как свобода и ответственность), ни-когда не являвшимся предикатами русского на-ционального самосознания. По крайней мере, в устоявшейся московско-ордынско-византийской транскрипции (я не говорю здесь о традициях новгородской вечевой демократии, от которой до наших дней едва ли дошло что-либо). Свобода выбора модели ярма или сорта колбасы органич-но укладывается в ментальные установки средне-го человека (как сказал Евгений Евтушенко, «ему бы – корма образцовые, ему бы – почище хле-ва...»). В 1991 году русские сделали героический шаг в сторону такой свободы (и тут же, почесав загривок, прокляли Гайдара при виде изобилия – мол, экося, товар-то, оказывается, стоит денег, а хорошо бы бесплатно).

А вот свобода как метафизическая данность, воспетая Гете, свобода, за которую ежеминутно нужно идти на бой, боюсь, на теле нашего народа еще и не почивала. Нам никогда не приходилось, в отличие от тех же польских соседей, бороться за свою свободу. Выход из тоталитарного варварства XX века стал освобождением, полученным даром, сверху. Никак нельзя сказать, чтобы это была от-воеванная, заработанная, выстраданная нашим обществом свобода. И сегодня, когда власть ак-туализирует идею строительства «гражданского общества» вне правовой парадигмы Монтескье, обосновавшего саму идею такого общества (и больше того, обосновывая для себя глобальный императив в виде историко-диалектического оп-понирования Западу), это практически никого не удивляет и не смущает.

Печально то, что в России XXI века приходит-ся кому-то объяснять, что Запад – это отнюдь не политико-географическая реальность, но пре-жде всего совокупность определенных духовных ценностей – в первую очередь, христианско-евангельских ценностей, материализующихся в Декларации прав человека и Пакте гражданских и политических прав. Христианства, при всех сво-их минусах, в потенциале демократия содержит много более, нежели все консервативные идео-логии вместе взятые. Потому хотя бы, что не по-стулирует ценности высшей, нежели свобода лич-ности. Ведь Сын Человеческий пришел на землю, чтобы поставить человека и его свободу выше любых идеологий и государственных интересов, за что и был распят современными Ему консерва-торами и патриотами. Христианство заканчивает-ся там, где начинается отказ человека от богода-рованной свободы. Вспоминать об этом не очень приятно, зато полезно. А о том, насколько миру полезнее развиваться, нежели консервироваться, свидетельствуют безмолвные руины византий-ской, российской и советской империй.

При этом все сказанное вовсе не означает, что нам нужна «ориентация на Запад». Это значит, что нам необходима опора на собственную глу-бину. Именно так: на глубину – а не на «корни», «традиции», «веру отцов», «почву», мифический «собственный путь», который «умом не понять». Мне кажется, что почвенничество, диалектически перетекающее у нас в религиозное западничество (иного в России не сформировалось), нужно было нам лишь для того, чтобы оттолкнуться от почвы и оказаться в некой «духовной диаспоре», поль-


Ñëîâî ðåäàêòîðàзуясь образом Г.Померанца («Человек ниотку-да»), в ситуации бахтинского «не-алиби в бытии». Этот путь невероятно труден. Жить на поверхно-сти куда проще. Опираться на готовые идеи, изо-бретенные кем-то другим и не прошедшие через собственный внутренний опыт, - куда легче, чем быть самим собой, найти внутреннюю опору. Но истинно свободным может быть только тот, кто эту опору обрел. Опора же на «почву», которую предлагают России Гракхи всех мастей, сегодня малосостоятельна, ибо почва за минувший век слишком безнадежно сползла в бездну, и кор-ни, пущенные в нее, с неизбежностью рано или поздно окажутся в пустоте, множа до дурной бес-конечности новых варваров и «грядущих гуннов».

Итак, именно отношение к свободе и личности человека диаметрально разделяет рассматри-ваемые нами модели преодоления кризисных со-стояний. «Терапия Христа» неразрывно связана с либеральным отношением к личности, и именно в этом ее всемирно-историческая перспектив-ность. Иного не дано, как говорили идеологи ве-ликой исторической метаморфозы, во время оно сразившей наповал тоталитарного идола. «Тера-пия Гракхов», которая и на Западе лечит общество паллиативами, в России втискивается в неизбыв-но тоталитаристскую модель. Не стоит забывать, что в России даже путь в открытое, плюралистиче-ское общество всегда приобретал и приобретает какую-то аракчеевскую прямолинейность.

В противовес первой «Терапию Гракхов» можно определить как модернизацию вне экзистенци-альных потребностей, вне гуманитарности, вне свободы как метафизической данности. Наконец, если угодно, вне либерализма как персонологи-ческого измерения личности и христианства как подлинно диалогического «модуса бытия» чело-века. Эта модель почти наверняка приживется в «православной России», но ее торжество станет лебединой песнью российской цивилизации, едва ли способной осознать, что модернизация – это в первую очередь религиозная эмансипация граждан от Левиафана, превращение «поддан-ных» государственного истукана в автономно действующих в общественном, экономическом и духовном поле субъектов.

Я против того, чтобы находить и формулировать какие-либо «готовые» рецепты государственной кухни – слишком несоразмерен потенциальным успехам риск очередного духовного провала. Это единственное, что можно констатировать твердо и отчетливо. Духовный провал неминуемо при-ведет к политическому краху российской – пусть и весьма специфической – демократии. Так пала Римская империя, так пала империя советская. Боюсь, что нового политического краха наша стра-на, израненная коммунизмом и уродливыми ре-формами последних лет, выдержать уже не смо-жет. Можно сказать и иначе - крах демократии в России станет одновременно и политическим, и духовным крахом и приведет к воскресению от-нюдь не исторической России, вопреки чаянию бесчисленных ура-патриотов, а многовековой «реторты рабства», тысячелетней парадигмы не-свободы, удобренной непременной интенцией поиска вредителя в Другом, в неком инородче-ском, иноверческом микробе – всем тем, с чего

начинается авторитарное мышление, черная сот-ня, фашизм.

ОТ «АЛИБИ В БЫТИИ» К «БЫТИЮ-ПОД-ВЗГЛЯДОМ»Ничего окончательного в мире еще не про-изошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди…

М.М. Бахтин

Не хотелось бы заканчивать размышления на столь печальной ноте. Поэтому попытаемся наметить перспективы выхода из сложив-

шейся антропологической ситуации и спроециро-вать их на полотно гипотетического модернизаци-онного процесса.

Григорий Тульчинский как-то высказал удиви-тельно точную мысль о том, что ХХ век показал две возможные модели развития. Первую – от возможного к реальному – фактически, редуци-рования возможностей к одной, реализуемой. Эта модель была реализована в СССР и странах социа-листического лагеря, а также в нынешней России, руководство которой видит свою задачу в реали-зации некоего проекта «Россия». Вторая модель – от реального к возможному. Это путь Западной Европы и Севера Америки. Весь опыт ХХ столетия, по мнению философа, показал бесперспектив-ность первой модели: «Достойная современного человека задача – не переделывать мир, а откры-вать его возможности, потенциировать бытие». Эта мысль философа перекликается с предпо-ложением Юрия Афанасьева о существовании в мировой истории двух способов воспроизводства человеческой общности. Один — на основе со-хранения неизменности, другой — на основе раз-вития или, точнее, саморазвития, составляющего сущность либеральной цивилизации. А специфи-ка социокультурной динамики России — преобла-дание в ней воспроизводства на основе сохране-ния неизменности, то есть традиционализма.

Исходя из этого, рискну предположить, что именно модернизация, понимаемая философ-ски, может вывести нашу страну к колоссально-му пересмотру нравственных основ общества последних 5-7 веков, может стать Реформацией, Возрождением и Просвещением в одной колбе, в свое время либо не состоявшимися в России, либо принявшими верхушечный характер.

«Необходимо новое философское удивление перед всем – все могло быть иным» - это философ-ское кредо М.М. Бахтина, как мне представляется, может стать фундаментом новой личности, отве-том на главный вопрос – где искать нравственную опору. Человек XXI века обречен искать ее не в заскорузлых экскременталиях почвы, а в первич-ных впечатлениях бытия, т.е. в тех слоях подсозна-ния, которые воспринимают какую-то подсказку, какие-то сигналы от бытия как неразложимого на атомарные факты и потому таинственного, непо-стижимого целого. В этом и заключается нрав-ственный смысл модернизации. Он рождается на основе холистического восприятия мироздания и имеет под собой ряд философских и богослов-ских источников, перекликающихся между собой, включенных, как сказал бы А.Мейер, в простран-ство «зова и отклика». Каковы же это источники?


Ñëîâî ðåäàêòîðàВ середине 20 века Альберт Швейцер высказал

мысль о «благоговении перед жизнью». Сегодня это тот минимум естественного, универсального, неформального благочестия, который не лишает организацию человеческого общества секулярно-го характера. «Благоговению перед жизнью» не нужен организованный культ и жрецы, не нужна какая-то разработанная доктрина. Это отношение универсально — и, с другой стороны, совершенно интимно. Мне представляется, что швейцеровский принцип как этический минимум очень практичен: исходя из него мож-но оценивать многие проекты современной цивилизации.

В основе этого принципа ле-жит феноменология «нечистой совести», т.к. «чистая совесть», по мнению мыслителя, суть «изобретение дьявола». Швей-церовское (христианское в сво-ей основе) осознание своей «нечистоты» антропологически софеноменально бахтинской попытке вырваться из ситуации «алиби в бытии», прояснить условия и возможности своего существования. Это может быть реализовано лишь благодаря совести, которая вызывает су-щество человека из потерянности в Анонимном, призывает человека к «собственной способности быть самостью».

Иначе эту фундаментальную потребность в соот-несении, надежде на конечный справедливый суд сформулировал Ж.-П. Сартр. В конфликте, равно как в любом диалоге имеется «третий» (или, точ-нее, «Третий»), к справедливому суду которого и апеллируют, в конце концов, участники конфлик-та и диалога. Человеческое бытие, как писал Ж.-П.Сартр, есть «бытие под взглядом». Человек в смыс-ловых основаниях своего существования, поведе-ния и даже мысли открыт понимающей оценке, бе-жать от которой невозможно, как от самого себя. Разве что - в невменяемость, в безумие, то есть в невозможность разумного отчета в своих действи-ях и значит - невозможность ответственности.

«Бытие-под-взглядом» - по сути, это сконструи-рованный Сартром в органоне философской ка-тафатики аналог бахтинского апофатического «не-алиби», раскрывающийся лишь в полноте христианской антроподицеи. Совесть, честь, стыд - выражения переживания этого «бытия-под-взглядом», «не-алиби-в-бытии», надежды, что есть кто-то, кто поймет до конца, поймет и простит.

Здесь явственно проступает вопрос, который нельзя не обозначить в рамках наших размыш-лений. Это вечный вопрос о роли нравственной и интеллектуальной элиты общества. Собственно говоря – кто будет инициировать модернизацион-ный процесс (пока в перспективе прочерчивается лишь абрис всесильного бюрократа-держиморды) и придавать ему этический вектор?

В обществе во все времена есть некоторый про-цент, даже скорее промилле, тысячная доля лю-дей, принципиально отличных от большинства, людей ответственно и глубоко мыслящих. Когда

их количество резко увеличивается, включается инстинкт самосохранения этого общества, и агрес-сивно-послушное большинство начинает их пого-ловное избиение. Серебряный век русской куль-туры увенчался тридцать седьмым годом, и, как сказал Евгений Евтушенко, нулевые годы открыли сезон отстрела шестидесятников. Любой деятель русской культуры XX столетия мог с полным ос-нованием повторить слова о «веке преступном

и постыдном». Но исполнение своего долга в таких обстоя-тельствах — это, надо думать, высшее вы-ражение духовного творчества. И русское духовное творчество XX века свершалось на ни с чем не срав-нимой высоте.

Характеризуя сво-его героя в романе «1984», Джордж Ору-элл писал: «Он был одиноким духом, вещающим правду, которую никто не ус-лышит. Но пока он говорит ее, преем-ственность каким-то

неизвестным образом сохраняется. Духовное на-следие человечества передается дальше не пото-му, что вас кто-то услышал, а потому, что вы сами сохранили рассудок». Сегодня, в условиях «меха-ники общественного распада» и торжества «сур-рогатов надежд» (Лев Гудков), сохранить рассудок элите невероятно сложно. Цинизм как массовое явление обычно выходит на поверхность после периодов общественных подъемов, после спада волны энтузиазма, надежд и увлеченности иде-альными целями. Именно такой период мы все вынуждены переживать сегодня. Как долго прод-лится он?

По точному наблюдению А.Пионтковского, история сменяюших друг друга в России автори-тарных режимов обнаруживает определенную за-кономерность - они гибнут не от внешних ударов судьбы и не от натиска своих противников. Они, как правило, неожиданно умирают от какой-то странной внутренней болезни - от непреодолимо-го экзистенциального отвращения к самим себе, от собственной исчерпанности и сартровской тошноты (la nausée) бытия. Сегодня, когда само слово «Россия» в умах и на устах русского народа приобретает тот сладковатый привкус крови, ко-торый имела аббревиатура «СССР», когда страна, по вещему слову Нателлы Болтянской, «впадает в новый маршевый ритм», нам жизненно важно понять, что «Терапия Гракхов» в любом обличии непременно ведет к экзистенциальному обрыву. «Терапия Христа» - отводит нас от этой пропасти – своей глубиной, своей высотой, своей ценност-ной и семантической полнотой. Пока мы не осо-знаем этого, нерешенный соловьевский вопрос по-прежнему пеплом Клааса будет стучаться в сердце бессрочно модернизирующейся вечно-мерзлотной страны.

Альберт Швейцер

Нistory of conscience № 3-4

Documents

history of concience