Нistory of Сonscience № 3-4

HISTORY OF CONCIENCE ÈÑÒÎÐÈß ÑÎÂÅÑÒÈ8 9

Ñëîâî èçäàòåëÿ

Àðòóð Ðóäîëüô ДУХОВНО-

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС РОССИИ

И ЕГО СОЦИОГУМАНИТАРНЫЕ

ПОСЛЕДСТВИЯ

Период, про-шедший с м о м е н т а

выхода последне-го номера нашего уже традиционно-

го ежегодника (вернее, журнала, ставшего еже-годником в наступившую кризисную пору по объ-ективным причинам), дал обильный материал для размышления. Страшная цепь трагических уходов великих современников, российско-грузинский конфликт, мировой экономический обвал, вы-звавший череду переворотов и революций; тех-ногенные катастрофы и природные катаклизмы - осмысление всего этого, на мой взгляд, нужда-ется в принципиально новой оптике, способной радикально расширить обозримое пространство, помочь в выборе адекватных «инструментов соци-альной механики» (М.К. Мамардашвили), востре-бованных сегодняшней исторической ситуацией.

Несколько лет назад в приватной беседе со Свя-тейшим Патриархом Московским и всея Руси Ки-риллом (тогда еще в сане митрополита) в ответ на мой вопрос о текущем геополитическом моменте им была сформулирована удивительно актуаль-ная мысль – по мнению Предстоятеля, чтобы пре-одолеть череду внутренних и внешних катаклиз-мов, нашему государству нужно определиться раз и навсегда с границами своей территории. Сегод-ня, когда очевидны последствия такой «неопреде-ленности» на практике, нам нужно определиться не только со своей территорией, но, в первую оче-редь, со своей «смысловой географией», опреде-лить (в буквальном смысле выявить предел) поле нравственной рефлексии, поставить, если угодно, красные флажки, выход за которые сулит не про-сто неприятности, но некий неизбежный цивили-зационный провал.

Необходимость этого связана в первую оче-редь с тем, что мир сегодня преодолевает узко-прагматическую направленность большинства осуществляемых антикризисных программ и вхо-дит в некую посткризисную реальность, где начи-нается философски понятая борьба за модель вы-хода из кризиса. Однако эта модель может стать

продуктивной тогда, когда мы сможем понять и описать сам характер кризиса, на мой взгляд, принципиально нового для человечества, шагнув-шего в постсовременность.

Наверное, не открою нового, если скажу, что философско-метафизическая мысль и само об-щество сегодня, подобно Диогену, пребывает в поиске человека. И не мудрено. Обрушившиеся на цивилизацию испытания развенчали многие иллюзии, и то, что мировой кризис носит не эко-номический, а глубоко системный характер, уже очевидно всем. Значительно реже к политэконо-мическому, статистическому и социологическо-му анализу прибавляется этическое измерение кризиса, а если это и происходит, то, как правило, сводится к оцениванию роли аморализма в его причинах, развитии и последствиях. Отчасти это верно, ибо древние мудрецы учили: «Мир причин – духовный, мир последствий - вещественный». Однако, на мой взгляд, это значительное суже-ние и упрощение проблемы (о чем мы поговорим ниже). Я думаю, что не совсем верно атрибути-ровать кризис только как духовно-нравственный, или этический, или управленческий (хотя все это, бесспорно, имеет место быть). Суть проблемы видится гораздо глубже. Ибо во всей череде кри-зисов оказался незамеченным главный кризис - антропологический, связанный с роковой мута-цией самого человеческого типа. Причиной этого кризиса, я думаю, послужил «модернизационный шок», порожденный процессом распада традици-онной патриархальной культуры, освободившим деструктивные и антисоциальные импульсы (о другой стороне этого же процесса писал в свое время Э.Фромм, пришедший к выводу, что чело-веческая агрессивность провоцируется не столько раскрепощением инстинктов, сколько подавлени-ем его экзистенциальных потребностей).

Этические шкалы сегодня уже не действуют – их деления бесконечное число раз преломлены в зеркалах постмодернистских рефлексий. Но проблема в том, что и они уже не создают и не воссоздают гармонии. В них двоятся, троятся – и так до самой дурной бесконечности – умножа-ются без нужды сущности, забивая сознание вос-

Пвыхода последне-го номера нашего уже традиционно-

го ежегодника (вернее, журнала, ставшего еже-

За всеобщим пожеланием расслабиться и успокоиться мы слышим хриплый голос желания снова начать террор, до-вершить фантазм, мечту о том, чтобы охватить и стис-нуть в своих объятиях реальность.

Ж.-Ф. Лиотар


Ñëîâî èçäàòåëÿпроизводством узнаваемых шаблонов и штампов. Постмодернизм более не указывает на заблужде-ние и необходимость ответственной работы ума и души. Обнажилась глубокая аморальность со-временного мышления, где любая ценность ока-зывается жертвой так называемой «другой логи-ки», в отличие от аристотелевской утверждающей амбивалентность любой ценностной нормы. От-части это кризис постмодернистской парадигмы, о котором говорил недавно Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. Единый «антро-пос» разбит и распылен на мириады субстанций - появился репертуарно-ролевой человек, человек потребляющий, человек играющий, и несть числа таким человекам, и множеству его фантомальных моделей.

В нашей стране на этот всеобщий антропологи-ческий процесс накладывается очевидный кри-зис российского общества, который академик Юрий Афанасьев определил как «социально-нравственную энтропию» и «патологию государ-ственности». Связанны они, по мнению ученого, с отсутствием точек личностного роста, способных придать архаичному массовому сознанию и кор-румпированному государственному управлению мощное ускорение модернистского развития. Проявления этого кризиса и перспективы выхода из него мы и попытаемся осмыслить ниже.

КРИЗИС И РЕДУКЦИОНИЗМ: НОВОЕ РУССКОЕ МЕССИАНСТВО

Одним из парадоксальных следствий эко-номического кризиса мне видится совер-шенно необъяснимая и иррациональная

вспышка роста мессианского сознания у насе-ления России, сознания, по моему убеждению, вредного и опасного для исторического разви-тия нашей страны. Навязшие в зубах слоганы о том, что Россия вышла из кризиса, практически и не войдя в него, иллюстрируют не что иное как удручающую слепоту нынешнего истеблишмента. Если рост цен на нефть – это выход из кризиса, то, пожалуй, действительно, мы в него еще не вхо-дили. У меня такое ощущение, что мы догоняем свою тень и все время катастрофически отстаем от потребностей текущего момента истории. Мы все еще (как в XIX веке) считаем экономику пер-вичной, строим домны, когда нужна химия, и большую химию, когда нужны эстетика и религия, чтобы вознести к небесам дух человеческий. Мы опасаемся утечки мозгов и не замечаем, что моз-ги уходят во внутреннюю эмиграцию. Мы плута-ем по заброшенной дороге, все время исходим из постулата, что история идет по прямой, а она кривая, она изменяет направление. И в то же время, как писал Д.С. Лихачев, непрестанно наде-емся на эту самую «кривую», что она нас «авось, выведет». Сегодня мы стоим на распутье не хуже васнецовского витязя, выбирая между слепым ко-пированием уже готовых истин и поиском «своего особого пути», всегда связанным в России с мани-

ловщиной и обломовщиной пополам с бонапар-тизмом и мессианством. Очень боюсь ошибить-ся, но, на мой взгляд, более опасен второй путь – ни одну историю в такой степени, как русскую, не пронизывали мечтания о какой-то роли или миссии в мире, желание чему-то научить других, указать какой-то новый путь или даже спасти мир. Это «русский мессианизм» (а лучше - «вселенская русская спесь»), начало которой лежит в концеп-ции «Москвы - Третьего Рима», затем в идее все-мирной социалистической революции, начатой Россией, и ныне – в концепции России как путе-водной звезды цивилизации на стезе от кризиса к духовному и экономическому изобилию.

Мессианство тесно связано с редукционизмом как антропологической стратегией конфигури-рования мира. 20 век, по мнению столь разных мыслителей, как протестантский теолог Карл Барт и русская поэтесса Анна Ахматова, начался 1 авгу-ста 1914 года, когда благополучный мир впервые встретился с массовым истреблением людей, с га-зовыми атаками и бомбардировками «цеппели-нов». Последующие катаклизмы нового столетия заставили говорить о зарождающемся антрополо-гическом кризисе, и знаменитая реплика Ницше об умершем боге приобрела оттенок банально-сти, свойственный секрету Полишинеля.

Именно тогда в странах, особенно остро пере-живающих кризис, и возник соблазн как-то упростить эту слишком сложную и страшную цивилизацию, навести раз и навсегда простой и железный порядок. И, хотя история учит всех нас, что это нелепость, каждый следующий кри-зис вновь актуализует идею, что можно навести порядок, стоит лишь учесть ошибки предыдущих редукционистов. Первая такая волна упростите-лей - Ленин, Муссолини, Гитлер... Сейчас одна из самых сильных волн редукционизма в мусульман-



ском мире. И если для человечества наибольшую угрозу, например, Г.С. Померанц видит в ислам-ском редукционизме, то для русской цивилиза-ции, как мне кажется, такой опасностью является «православно-мессианское», «державное» упро-стительство, поскольку оно всегда сопряжено с «бескрайними крайностями Руси» и вечным стремлением поиска врага, виновного в ее бедах. Причем это не какое-то «кухонное» настроение низовых слоев, это некий устойчивый образ на-ционального мышления (в некотором роде, если угодно, мейнстрим), присущий интеллектуальной элите России.

Так, например, известный экономист Михаил Делягин, анализируя истоки нынешнего финан-сового кризиса, разглядел их в 90-годах, когда «уничтожив Советский Союз, развитые страны начали экспансию на все постсоциалистическое пространство». Уважаемый экономист договари-вается до того, что «западный капитализм разви-вался за счет освоения и грабежа (!) постсоциали-стического пространства» (по мнению Делягина, это «ограбление» стало аж «Второй конкистой»). Подобные настроения очень отчетливо характе-ризуют устоявшийся в сознании россиян тренд: низы в очередной раз считают себя ограбленны-ми правительством, а интеллектуальная элита, заигрывающая с низами, в свою очередь вещает об ограблении России Западом. Мне кажется, что истоки этих настроений коренятся в вековечной духовной червоточине нашего народа – в траги-ческом отсутствии элементарной ответственности за свои поступки и удручающей неспособности найти виноватого в своих бедах в зеркальном от-ражении. Я скажу, быть может, достаточно жест-кую вещь, но пока наш народ будет считать себя ограбленным Гайдаром и Чубайсом и оболванен-ным Даллесом и Бжезинским и при этом лежа на печи мечтать о щуке, выполняющей спецзадания, не изменится ровным счетом ничего (я не гово-рю уже о столь долгосрочных проектах, вроде

построения гражданского обще-ства или модернизации). Нужно помнить, что человек – это точка сборки свободы и ответственно-сти. Выпадение хотя бы одного из компонентов ведет к социально-антропологической деградации, что мы сегодня, к сожалению, и наблюдаем.

Мне в руки недавно попала очень интересная коллективная монография, выпущенная под эгидой Всемирного Русского На-родного Собора и Фонда «Русский предприниматель» – «Духовно-нравственные аспекты мирового финансово-экономического кри-зиса и пути выхода из него». Это сборник, составленный по мате-риалам круглого стола, состояв-шегося в Москве на базе клуба «Реалисты» 26 февраля 2009 года.

В целом небесполезные и небезынтересные (хотя и не новые) размышления вокруг происхо-дящего в России перемежаются в этой солидной (авторы – достаточно известные ученые и обще-ственные деятели) монографии с выпадами, до-стойными разве что советского агитпропа или журнала «Наш современник». Вот некоторые из них. Историк Петр Мультатули, обрушивающий-ся с шквалом упреков на «деградировавшую за-падную цивилизацию» (вспоминая «постыдную практику работорговли» вкупе с колониализмом), с упоением Манилова грезит о некоем «Ноевом ковчеге человечества», который, по его мнению, «может спасти его от «всемирного потопа» - ду-ховного и экономического кризиса». Таким «ков-чегом», естественно, суждено стать России, перед которой распростерлась «великая миссия – хри-стианского возрождения и просвещения впавшего в апостасию Запада». Какие же меры предлагают-ся автором для скорейшего «спуска на воду» сего ковчега? Абсолютно ничего нового нет и не пред-видится: «навсегда покончить со смакованием не-гативных периодов нашей истории», «остановить крайне опасные тенденции подрыва со стороны определенных сил авторитета государственной и церковной власти», «вернуться к вечным ценно-стям семьи, патриотизма и веры», «переосмыс-лить общественное и государственное отношение к идеологии».

Можно было бы снисходительно отнестись к подобным ура-идеологическим камланиям, но, боюсь, они далеко не так безобидны и безопас-ны, как кажутся на первый взгляд: нашей стране в 20 веке слишком дорого пришлось заплатить за мессианские притязания ее народа и власти. Я думаю, сейчас как никогда нам нужно вспомнить трезвые, откровенные и очень мужественные сло-ва Дмитрия Сергеевича Лихачева (сказанные на-перекор всей идеалистической почвеннической традиции) о том, что никогда у России не было никакой особой миссии. И тем более не может

Здание пенсионного фонда в Башкортостане


Ñëîâî èçäàòåëÿбыть ее сегодня (равно как и в ближайшей пер-спективе), когда она, если и напоминает что-либо из плавсредств, так это «Титаник», несущийся по волнам национального чванства и «вселенской русской спеси» к своему бесславному концу. Мо-жет быть и эта сентенция, звучащая как приговор, покажется кому-либо жестокой. Я отвечу словами Петра Яковлевича Чаадаева, 215-летие которого мы недавно отмечали: «Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпо-читаю унижать ее — только бы не обманывать».

Я не хочу, чтобы эти мои слова были восприняты в качестве некой издевки – напротив, стремление найти выход из тупика на основе нравственных ценностей не может не вызывать одобрения, а в чем-то и восхищения. Но мы должны понимать и другое – одномерная модель нравственности, которая сегодня предлагается нашему обществу в качестве панацеи от кризиса, может завести нас в параллельный, еще более опасный тупик – слишком живы еще воспоминания о «счастье» Сахалина, Колымы и Соловков, того «архипелага народного горя», куда «железной рукой» «дер-жавно-патриотическая власть» последние века за-гоняла народы России. Прав Дмитрий Сергеевич: у государства не может и не должно быть одной на-циональной идеи, ибо единая идея (какой бы бла-гой и духовной она ни замышлялась) всегда ведет к фашизму. Мне представляется очень опасным, что в последнее время в риторике достаточно высокопоставленных людей поднимаются на щит такие понятия, как «державность», «здоровый на-ционализм» (как будто он может быть здоровым), «сильное государство», первичное по отношению к правам человека. Я думаю, что все это может в дальнейшем повлечь большие беды для наше-го государства, привнести отчуждение России от цивилизованного мира, возможность разделения народа по разные стороны баррикад, когда одна часть общества снова будет уничтожать другую. Мы не имеем право допустить трагедии про-шлого. Именно об этом писал Д.С. Лихачев, говоря, что «без чувства патриотизма невоз-можна ни культура, ни нравственность, ни само существование государства… Но для это-го необходимо восстановить историю России без националистической идеализации». Пока же мы, к сожалению, мало преуспели на ниве этой. Напротив, со всех сторон раздаются при-зывы не ворошить старые раны (под «стары-ми ранами» понимается нераскаянное поны-не тоталитарное прошлое), славить «Святую Русь», перейти на «традиционные националь-ные принципы» (которые никто не берется конкретизировать).

Вспоминаются в связи с этим слова Иоганна Вольфганга Гете, сказанные им по адресу без-удержного ура-патриотического восхваления «великого германского духа». Чем больше он «пахнет» (термин А.С. Пушкина), тем больше это свидетельствует о «несварении нацио-нального желудка».

Если мы хотим стать ковчегом спасения, надо навсегда отринуть нелепые мессианские пополз-новения, забыть про «суверенную демократию», поскольку не бывает ни суверенной таблицы умножения, ни суверенного закона всемирного тяготения. И всерьез взяться за культуру и об-разование, которые единственно и формиру-ют человеческую личность. В противном случае страна, где в начале ХХI века продолжаются дис-куссии о том, является ли товарищ Сталин вели-чайшим гением всех времен и народов или же просто успешным топ-менеджером, страна, где на академическом уровне утверждается, что невоз-можно было сдвинуться с места без гор трупов и рек крови, станет, в лучшем случае, историческим недоразумением.

На это часто возражают, что, судя по опыту истории, государство не может существовать в условиях правдивости, справедливости и этиче-ских норм и должно в конце концов искать при-бежища в силе. Но это возражение не на уровне христианских идеалов, равно как и философских идей. Оно было опровергнуто в свое время Аль-бертом Швейцером, утвердившем в качестве истины обратное, а именно то, что настоящая сила как государства, так и индивида лежит в духовности и нравственности. Государство живет доверием своих граждан и доверием других госу-дарств. Противные действия могут иметь только преходящий успех - в принципе же они опреде-ленно ведут к неудаче.

Этическое миро- и жизнеутверждение требу-ет от современного государства способствовать становлению этической и духовной личности, и требует этого настойчиво. Нам нужно помнить, что мудрость завтрашнего дня иная, чем мудрость вчерашнего.

Поэтому, чтобы выйти из кризиса, нужно пере-читать Швейцера, Питирима Сорокина, Лихаче-ва, нужно вчитаться, наконец, в Солженицына. Наследие последнего мыслителя представляется

Современная российская деревня



особенно актуальным в свете того, что господ-ствующая ныне модель выхода из кризиса, пред-восхищенная и описанная им, сегодня обретает черты пошлейшей попсы в буквальном смысле – популизм, помноженный на национальную гор-дыню и тотальное дурновкусие. Отсюда – и пол-зучая ресталинизация последних лет, и усиленная милитаризация государства, и сумасбродно-ми-фологический «Проект «Россия», и рост импер-ско-реваншистских настроений в умах элиты, под-нявшей на щит убийственную мессианскую идею державного величия России.

А.И. Солженицын в «Обвале России» очень чутко уловил опасность этой нарождающейся (вернее, так и не изжитой) тенденции (прошу прощения у читателей за обширную цитату): «Я с тревогой вижу, что пробуждающееся русское националь-ное самосознание во многой доле своей никак не может освободиться от пространнодержавного мышления, от имперского дурмана, переняло от коммунистов никогда не существовавший дутый «советский патриотизм» и гордится той «великой державой», которая только изглодала послед-нюю производительность наших десятилетий на бескрайние и никому не нужные (и теперь вхо-лостую уничтожаемые) вооружения, опозорила нас, представила всей планете как лютого жадно-го безмерного захватчика — когда наши колени уже дрожат, вот-вот мы свалимся от бессилия. Это вреднейшее искривление нашего сознания: «зато большая страна, с нами везде считаются». Могла же Япония примириться, отказаться и от между-народной миссии (это после того, как советские войска разгромили ее за несколько дней), и от заманчивых политических авантюр — и сразу рас-цвела. Надо теперь жёстко выбрать: между Им-перией, губящей прежде всего нас самих, — и ду-ховным и телесным спасением нашего же народа. Все знают: растёт наша смертность, и превышает рождения, — мы так исчезнем с Земли! Держать великую Империю — значит вымертвлять свой собственный народ».

К сожалению, время показывает незыблемую правоту Александра Исаевича: европейское по-нимание величия государства, состоящего не в бескрайности его просторов, не в сумасшедшей армии, которая может уничтожить полмира, заки-дав его шапками или ядерными боеголовками, а в том, насколько счастливо и комфортно (не только и не столько в бытовом, сколько в душевном и ду-ховном отношении) живет человек, - так вот такое понимание не привилось в постсоветской России. Она по-прежнему готова опереться на что угод-но, на любую твердую идею, на любой прочный принцип, лишь бы не на собственную глубину.

Я думаю, что не совсем прав Г. Померанц, гово-ря о том, что проблема опоры на глубину в России решается не сложнее, чем в других странах. Мне кажется, что сложнее, и сложнее намного в силу того, что русский народ гнетут и давят бремена крайностей, а с трудом обретенный центризм ста-новится центризмом безучастия. Это тоже одна из разновидностей редукционизма. Нынешний русский человек агрессивен, он сам страдает от своей агрессивной бездуховности, равно как и от того, что не в силе преодолеть свою амбивалент-ность.

Главные уроки Д.С. Лихачева, как мне кажется, в том, чтобы мы, наконец, отринули эти бремена и научились позициям центризма, здравому, если угодно, европейскому отношению к себе как к геополитическому субъекту. При этом нужно со-знавать, что центризм этот должен зиждиться не на мещанской моральной самоуспокоенности (не хотелось бы брать от высокой западной культуры худшие черты), но на непрестанном нравствен-ном сомнении, трагизме, «святом беспокойстве», говоря словами Юрия Бондарева. Толерантность индифферентная и толерантность веры - самые непохожие на свете вещи. Где начинается ин-дифферентизм, там угасает трагедия, огонь, ко-торый делает человека человеком, как заметил С.С.Аверинцев.

«Отношение к умершим, состояние погостов характеризует нравственный климат общества» (Д.С. Лихачев)


Ñëîâî èçäàòåëÿМы же на протяжении последних двух де-

сятков лет мечемся между безудержным ура-патриотизмом, культивирующим целый сонм национальных мифологем, и философией колбас-ного мирогражданства, философией нынешней «золотой молодежи», мол, хорошо там, где лучше кормят. Между тем и патриотизм, и мирограж-данство – это большая, сложнейшая тема, обсуж-давшаяся на протяжении тысячелетий, начиная со стоиков. Попытки решить ее директивно, с кон-дачка, предпринимающиеся ныне («создадим но-вый комсомол», «введем в школе православие» и под.), несут на своем челе неизбежную печать утопизма и упрощенчества – да, мы это прохо-дили, и надо иметь мужество признаться себе в этом. Без опоры на собственную глубину, без уче-та ошибок прежних лет, мы будем и дальше топ-таться на месте.

«УПРАВЛЕНЧЕСКАЯ» СТАДИЯ КРИЗИСА, ИЛИ ОБ

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОМ ВЫБОРЕ ЭЛИТ

Фазиль Искандер как-то заметил, что Рос-сия оказалась в центре кризиса мировой совести. Весь двадцатый век, по мысли

писателя, был отмечен кризисом мировой со-вести, вызванным утопией прогресса. Эту мысль поддержал Даниил Гранин, заявив о том, что ны-нешняя цивилизация и культура приучают справ-ляться с бунтом совести, с восстанием внутренне-го голоса, который заставляет человека поступать вопреки его выгоде, вопреки всем эгоистическим соображениям.

Мне кажется, что эти мысли двух наших вели-ких сограждан очень точно и емко характеризуют наше плачевное состояние. Осмысление «кризи-са совести» российской элиты (в первую очередь я говорю о политической и экономической элите) и пути выхода из него – это магистральная задача нашего времени. Для ее решения жизненно не-обходимо определить отношение к произошед-шему в начале 90-х годов цивилизационному и антропологическому слому, когда, по словам А.Н. Яковлева, «затрещала земная твердь под ногами тысячелетней России» и стала формироваться новая гибкая элита. Сегодня принято объяснять многие просчеты и негативные тенденции ель-цинской эпохи неким «внешним воздействием» (так объясняли спецорганы СССР неудачи крем-левской медицины в 1952 году). При этом мало кто задумывается о том, что «модернизационный шок» 90-х не мог не стать последствием ликвида-ции в России 20 века человека социального, когда любая самодеятельная общественная жизнь была выведена за скобки исторического процесса. Как писал в свое время социолог В. Шубкин, «человек перестал быть даже «общественным животным». Большинство людей было обречено на чисто био-логическое существование... Человек биологиче-ский стал главным героем этого времени». Мы сейчас не будем говорить о политических и эко-

номических аспектах этого процесса, в данный момент нас интересует совсем другое. А именно вот что.

По роду службы я часто общаюсь с людьми самых различных социальных слоев и групп. В связи с этим мне вспоминается эпизод, в одно мгновение открывший передо мной весь ужас и всю глубину антропологической катастрофы ны-нешней России (по-моему, он достоин внимания Леви-Стросса). В одной из рабочих поездок ко мне подошла заплаканная сельская старушка и попросила оказать ей материальную помощь. Ее дочь умерла, и для того, чтобы похоронить покой-ную, несчастной пришлось влезть в долги. Когда я узнал, кто был ее заимодавцем, у меня волосы на голове зашевелились – как оказалось, похо-ронные ей ссудил ее же сын. Сын, одалживающий матери деньги на похороны своей родной сестры – вот наиболее показательный срез нашего ны-нешнего антропологического состояния. Здесь от нравственного кризиса нет ничего – это уже не моральный, а антропологический паралич: чело-век согласился не быть человеком. Ценность этого примера в том, что передо мной были типичные сельские жители, не затронутые ни мальтузиан-ской этикой, ни гоббсовской идеей «войны всех против всех», ни новой философией жизни.

Сейчас очень распространено такое ходовое мнение, что с начала 90-х годов наша страна осо-знанно отказалась от собственного цивилизаци-онного проекта, перестала строить свое собствен-ное будущее и включилась в чужой проект. Я не думаю, что этим можно объяснить те беды и стра-дания, который год терзающие нашу страну. Все много сложнее и глубже.

Дело в том, что идеалы рыночной экономики, экстраполированные на гуманитарную сферу с присущим русским пылом и жаром, принесли чу-довищные плоды именно в силу русского стрем-ления дойти «до самой сути», до дна, до сми-рительной рубашки. Этого не было в Западной Европе, где рынок является инструментальной ценностью, а не сакральным фетишем (во всяком случае там никто не постулирует «священность частной собственности»). В этом сказалась край-ность русского народа: в стремлении стать боль-шим капиталистом, нежели сам Сорос и показать всему миру новую «кузькину мать» в виде «от-крытия», что ценность измеряется ценой. Такого понимания рынка, повторюсь, нет нигде, кроме России. На Западе очень хорошо понимают, что невозможно вывести, например, ценность культу-ры из ее цены.

Проблема в том, что, с одной стороны, низовой человек не дорос до усвоения рыночной эконо-мики (не отверг, как считают И.А.Гундаров и С.Г. Кара-Мурза, а просто не понял, о чем писал еще О. Шпенглер), а с другой, верхние слои управ-ленческой элиты относятся к рынку как к фетишу. «Герменевтическая пропасть», образовавшаяся между этими двумя «народами», становится зло-вещей воронкой, в которую может быть затянута вся страна. И что делает в этой ситуации управ-


Ñëîâî èçäàòåëÿленческая элита? Она вовсе не отказывается от фетишизации рынка, приносящего лично ее ко-лоссальные дивиденды, но одновременно не де-лает ничего для интеграции народа в рыночную экономику, играя на публику в «раскулачивание кровопийц-олигархов», воскрешая (для внутрен-него рынка) призраки советской эпохи во главе с усатой тенью. «Игра на понижение», такой вот «шизофренический дискурс» очень органично накладывается на ситуацию антропологического кризиса и низов, и верхов. В этом дискурсе пара-доксальным образом уживаются оценка октябрь-ского переворота 1917 года как катастрофы и же-лание вернуться в советское прошлое, осуждение репрессий и почитание Сталина как государствен-ного деятеля, оголтелое антизападничество и раз-говоры о демократии.

Но проблема в том, что кризис нарастает бы-стро, а процессы становления нового духа слиш-ком слабы. Достаточное число людей, духовно изуродованных прошлым опытом, варваризиро-ванных, все еще тянется в сторону тоталитарной регламентации. Никуда не ушла и левая комму-нитарность, окончательно став заскорузлым и ущербным механизмом идентичности, проявля-ющемся на низовом уровне в коллективном ал-коголизме и стихийном бандитизме, а на уровне высших эшелонов – в этаком государственном пи-ратстве, хорошо проанализированном в ряде ра-бот профессором А.Пионтковским (отсюда – идея передела собственности между новыми – на сей раз назначенными сверху – олигархами).

Таким образом, отказ от уравнительного идеа-ла (и значит, от идеи «общего дела») – за редким исключением не привел ни к малейшим зачаткам пуританской этики у предпринимателей, которая традиционно очень сильна на Западе (да и в стра-нах Азии тоже). О капиталовложениях в производ-ство и речи нет - украденное проматывается в уга-ре потребительства, растрачивается на предметы роскоши, вывозится за рубеж. А значит, никакого негласного общественного договора нет. И лише-ния людей абсолютно ничем не оправданы - на-селение в результате «реформ» лишь нищает и деградирует. А элита России не может дать адек-ватный ответ на вызовы времени именно в силу своей антропологической несостоятельности. Все те модели, которые предлагаются для выхода из кризиса, приводят к тому, что, избрав удел духов-ной провинции, Россия становится на путь, веду-щий к политическому захолустью. Это тот путь, который проделала Испания в XVII-XVIII вв., и он широко открыт перед нами. Отсюда - апатия «на-верху», какая-то замедленность реакции, жела-ние спрятать голову в песок, забыть о реальности. Как у забеременевшей гимназистки, которая все надеялась, что «рассосется».

Сегодня мы находимся в состоянии дрейфа, ког-да не чувствуется исторического направления. Это состояние можно сравнить с Александрийским периодом древности. Чтобы выйти из дрейфа, нужно почувствовать направление. В древности это александрийское чувство, похожее на постмо-

дернизм, было преодолено новыми религиями, пришедшими с Востока, которые конкурировали друг с другом, и, в конце концов, победило хри-стианство. Что победит сегодня – остается только гадать.

По крайней мере, в России сегодня, по глубоко-му наблюдению Г.Померанца, существует великий соблазн вместо опоры на глубину и укрепления основ права попытаться до какой-то степени вос-становить диктатуру привычного советского типа, которая будто бы наведет порядок. Но это наве-дение порядка, до сих пор популярное, сводится к модели гоголевского полковника Кошкарева, создавшего в целях улучшения работы комиссии исполнения комиссию наблюдения за комисси-ей исполнения. Мы сейчас идем по этому пути, не ведущему абсолютно никуда. Дело оказалось намного трагичнее, чем предполагалось первона-чально. Вроде бы все плюсы поменялись на ми-нусы и наоборот, произошла радикальная смена ценностей и ориентиров. Место материализма заняла духовность. Место утопизма занял прагма-тизм – откровенный и приземленный. Но итог тот же самый: невменяемость, бегство от свободы, и никто ни за что не отвечает. Фактически, как точно заметил Г.Тульчинский, «мы имеем дело с новым обличьем все той же невменяемости. Сохраняется вера в запретительные меры и прямое насилие. Персонифицированная власть остается «священ-ной коровой». Большой Миф рухнул, но духовный опыт, его породивший, остался. И осколки, подоб-но каплям ртути, «помнят» друг друга еще доста-точно, чтобы тянуться друг к другу».

При этом не учитывается, что качество управлен-ческого материала катастрофически снизилось по сравнению даже с позднесоветским аналогом. Больше десяти лет назад писатель Юрий Поляков сказал, что у нас под видом десоветизации про-изошла десовестизация власти, когда нравствен-ные нормы были абсолютно отброшены. Резуль-тат мы видим сегодня – наше общество вернулось в какое-то дородовое, до-коммуникативное, до-речевое состояние. Сначала нужно вывести его из этого состояния, а затем бросать в массы некие «красивые идеи». Иначе, как мне кажется, все может закончиться кровью и длинными ножами. Я не думаю, что власть всего этого не осознает, просто уж очень велик соблазн воспользоваться «упрощенными концепциями жизни», которые очень хорошо описал в свое время Д.С.Лихачев.

Великого ученого очень беспокоили две тенден-ции: радикальный нигилизм к своему и агрессив-ный национализм. Им он противопоставлял свою позицию – создавать элитные школы и формиро-вать в них гуманитарную интеллигенцию. «Имен-но гуманитарная интеллигенция стоит в основе технической, административной интеллигенции. Гуманитарная интеллигенция – это общее здоро-вое начало. Как сердце в человеческом теле, она движет кровь по всем кровеносным сосудам и обеспечивает мозг. Интеллигенция – это сердце страны».



ПРЕОДОЛЕНИЕ АНТРОПОКРИЗИСА:«СЫКТЫВДИНСКИЙ ПРОЕКТ»

КАК ИННОВАЦИОННЫЙ УПРАВЛЕНЧЕСКИЙ АЛГОРИТМ

За последние полтора года Россия потеря-ла целую когорту великих людей (Патриарх Алексий II, Александр Солженицын, Чингиз

Айтматов и многие другие), по праву именуемых «духовными поводырями нации». Пожалуй, тако-го черного периода, осиротившего нас всех, наша страна не знала давно. Страшно, однако, не то, что «уходит совесть тихими колоннами» (это, в кон-це концов, неизбежный процесс), а то, что место ушедших почти наверняка останется вакантным. Поэтому, наверное, не сильно погрешу против ис-тины, если скажу, что Россия впервые за тысяче-летие оказалась в ситуации какого-то метафизиче-ского сиротства. Сегодня она уже едва ли способна на полноценный «совестный акт», описанный Иваном Ильиным. Но остались еще «фантомные боли» совести, проявляющиеся спорадически, ир-рационально, словно под влиянием достоевсков-ского «вдруг» (как в известном стихотворении Е.Евтушенко, посвященном Д.Шостаковичу: «Если нету и совести даже, муки совести вроде бы есть»). Но на эти спонтанные вспышки, как мне кажется, обществу опираться нельзя. Необходимо система-тическое пестование совестливого и ответственно мыслящего человека, в котором - последняя на-дежда России. Необходимо, чтобы хотя бы какая-то часть людей, достаточная для некой критиче-ской массы, увидела надвигающуюся катастрофу и смогла осознанно ей воспрепятствовать.

Для этого нужно понять, что мы живем в эпоху интенсивного перехода человеческого (личност-ного и социального) существования из одного

состояния в другое, которое Г. Тульчинский на-звал эпохой тотальной лиминальности. Речь идет именно о качественных подвижках, а не количе-ственном наращивании социальной организации и коммуникаций, о качественных изменениях способов жизни, общения, сознания.

В связи с этим одним из безусловных вызовов нашего времени является требование прямого и профессионально обеспеченного решения про-блемы производства и воспроизводства человеч-ности и человеческого в человеке. Я думаю, что не ошибусь в своем утверждении, что из всех форм общественной практики именно образование и, прежде всего – развивающее образование пыта-ется решать эту проблему не утилитарно, а по су-ществу. В подавляющем большинстве современ-ных концепций и программ развития образования появляется принципиально новое измерение – гуманитарно-антропологическое. Иными слова-ми, речь должна идти о поиске новых средств и нового содержания образовательной деятельно-сти, которую профессор В.И. Слободчиков назвал антропо-практикой. Практикой становления сущ-ностных сил человека, его родовых способностей; практикой выращивания в человеке «собственно человеческого» – средствами самого образова-ния. Это специальная работа в поле субъективной реальности человека, которая задается простран-ством человеческих Встреч: пространством со-бытийной общности, пространством рефлексив-ного со-знания и со-ведения.

Я убежден, что для воспитания гражданина, являющегося атомарной единицей пресловутого гражданского общества, государству необходимо прикладывать колоссальные усилия. В против-ном случае (вспомним социологическое учение Питирима Сорокина о социальных лифтах), един-ственной альтернативой становится социальная


Ñëîâî èçäàòåëÿдеградация. Напомню, что, по Сорокину, соци-альный рост личности сопровождается титани-ческими усилиями индивидуума, в то время как элементарное отсутствие усилий оборачивается стремительной деградацией (падением лифта). Эта же картина, на мой взгляд, проецируется и на социализацию общества в целом – применитель-но к его нравственному развитию.

Здесь я хотел бы сказать и о дру-гой проблеме. Президент Дмитрий Медведев в программной статье «Россия, вперед!» обратил внима-ние на то, что в речах российских политиков часто звучит (со ссылкой на Конституцию) постулирование социального статуса нашего госу-дарства. «Это действительно так, но не следует забывать и о том, что современное социальное госу-дарство – это не раздувшийся со-ветский собес и не спецраспреде-литель с неба свалившихся благ», - очень своевременно напомнил глава государства. Было время, когда ретивые экономисты ловко вбросили в общество идею ренты как основы благополучной безбед-ной жизни народа. Речь шла тогда, напомню, о природно-сырьевой ренте. Сегодня понятие природной ренты расширилось, включив в себя административную, социальную и прочие ренты. Подобные «рентные настроения» привели к утрате высокой социальной мобильности и ак-тивности, которые имели место в проклинаемые сегодня 90-е годы. В результате мы имеем реани-мированную психологию иждивенца, ведущую общество к психологическому и социальному за-стою и, как следствие, к экономической стагна-ции. И даже кризис не растормошил общество – иждивенческие настроения только усилились. Уже десятилетие назад социологические опро-сы зафиксировали поразительную тенденцию: большинство россиян уже в те годы предпочи-тало жить впроголодь, лишь бы работать спустя рукава. Сегодняшняя ситуация еще более удруча-ющая: кто-нибудь пытался подсчитать, какой про-цент россиян в период кризиса поиску средств к существованию предпочитает жить на пособие по безработице (я не говорю о мегаполисах и круп-ных городах, традиционно являющихся средото-чием инициативного населения)? Приведу другой пример: кафедра культурологии Сыктывкарского педагогического института провела мониторинг умонастроений молодежи и выявила, что моло-дые люди сегодня вовсе не жаждут обзаводить-ся своим делом, открывать свой бизнес (в тер-минологии Е.Ш.Гонтмахера, «суетиться на ниве зарабатывания средств»). Пределом мечтаний среднестатистического студента является синеку-ра в какой-либо госкорпорации или администра-ции Президента – то есть та административная рента, которая будет обеспечивать его безбедное существование в течение всей жизни. При этом

нужно отметить, что эта модель иждивенчества качественно отличается от советской, и не в луч-шую сторону, поскольку сегодня население хочет, да простит меня уважаемый читатель за баналь-ность, «работать, как в Монголии, а жить, как в Париже». При этом мало кто осознает, что если хочется жить как в Париже, необходимо порабо-

тать как в Лионе. Наиболее распространенный сегодня тип – нетерпеливая посредственность, безапелляционно претендующая на все блага мира. Эта внутренняя нечестность Емели, на печи лежащего, действует растлевающе и на государ-ство, и на общество, «закупоривая» сорокинские «социальные лифты».

В связи с этим основной задачей государства я вижу широкомасштабное противостояние соци-альной деградации во всевозможных вариаци-ях. При этом нужно отметить, что суть проблемы вовсе не в отсутствии воспитания патриотизма и архаически понимаемых «духовно-нравственных ценностей» вроде религиозного идентитета, на-вязываемого сегодня школе. Проблема в том, что вне глубины и культуры в любом случае на выхо-де государство неизбежно получает такой куль-турно-антропологический продукт, как быдло. И совершенно неважно, какая аксиосфера будет определять его жизнеповедение, какими идио-матическими оборотами она будет означиваться – коричневым лозунгом «Россия для русских» или нравственной максимой популярного молодеж-ного шоу, гласящего, что «только законченный лох не знает, как срубить бабло». Не существует антропологической пропасти между олигархом, приобретающим третью яхту и сельским учите-лем, покупающим в кредит третий мобильный телефон (при том, что ни один не работает за от-сутствием связи).

Здесь острее всего встает вопрос об институтах культурной трансляции и механизмах интерпре-тации культуры (сошлюсь на труды по семиотике культуры В.А. Сулимова и И.Е. Фадеевой). Объек-тивная ситуация такова, что влияние на личность

«Русский национализм, потакание шовинистическим инстинктам - все это представляет серьезную опас-

ность для нашей страны» (Д.С. Лихачев)


Ñëîâî èçäàòåëÿтрадиционных институтов, таких, как семья, шко-ла, церковь, сегодня катастрофически умаляется под популярные разговоры о возвращении наро-да к культуре. Отчасти они справедливы. Однако нельзя не заметить и другой тенденции – возвра-щаются к традиционным формам культуры, будь то книга или театр, те, кто уже был приобщен к ним ранее. Что касается молодежи, то здесь ос-новным «трансляционным фарватером» является «ящик Пандоры». Думаю, эта проблема отнюдь не только наша, а общеевропейская. Я знаю мнения на эту тему столь разного типа мыслителей, как К.Поппер и Х.-Г. Гадамер, и оба они пришли к од-ному выводу, что современное западное коммер-ческое телевидение способно разрушить запад-ную культуру до основания и воспитать, пользуясь айтматовским образом, манкуртов, которые во-обще потеряют навык элементарной интериори-зации культуры (я уже не говорю о ее дальнейшей трансляции). Я бы употребил оруэлловский образ Большого Брата, который уже не следит за нами (необходимость в этом ныне отпала), а формирует нас. Это принципиально новый, неототалитарный способ образования механистически заданного культурно-антропологического типа человека.

Если говорить о сакральных институтах транс-ляции, то нужно отметить, что господствующая церковь после десятилетий тоталитаризма пре-бывает еще в таком состоянии, что, к сожалению, этот рычаг мало что дает, кроме частных случаев, когда находится талантливый и благородно мыс-лящий священник (к примеру, такой, как отец Ар-темий Владимиров, иеромонах Роман (Матюшин) или игумен Петр (Мещеринов).

Школа, семья - эти институты даже в условиях тотальной нищеты могут привести к созданию некоей нравственной устойчивости. Но семья должна опираться на культуру, а культура, как мы видим, в глубоком кризисе. Есть таланты, но нет идеи, способной их объединить. Потоки эмигра-ции за последние годы вымыли из России целые слои наиболее прогрессивной и способной к са-моразвитию интеллигенции, зачастую занимаю-щейся на Западе поденной работой. При этом в стране по-прежнему остается достаточно много талантливой молодежи, на которую государство должно сделать ставку (если оно, конечно, не хо-чет повторить судьбу царств Ассурбанипала, Цинь Ши-хуанди, да и советской империи тоже).

К решению этой задачи призван инициирован-ный нами Сыктывдинский инновационный про-ект, ставший некоторой точкой сборки культуры, образования и политики (управления), проект, осуществляемый с учетом научных наработок Пе-тербургско-Сыктывкарской культурологической школы. Он исходит из идеи открытого информа-ционного постиндустриального общества, овла-девающего в первую очередь интеллектуальными технологиями; из опыта, гласящего, что форми-рование и развитие человеческой личности обе-спечивает культура (точнее, культуры: националь-ные, этнические, возрастные, профессиональные и т.д.) – внегенетическая система порождения, со-

хранения и трансляции социального опыта. Имен-но освоение конкретных культур обеспечивает со-циализацию и индивидуализацию личности.

Концептосферу педагогической ипостаси проек-та составляют образы «духовной оседлости» Д.С. Лихачева, «гуманной педагогики» Ш.А. Амонаш-вили, «культурно-этического детерминизма» М.С. Кагана, «глубокого бытия» Г.С. Померанца – тот инструментарий, который может и должен быть задействован при формировании нового куль-турно-антропологического типа – homo culturalis – человека культуры – в противовес многократно описанному «человеку экономическому». Однако здесь нужно определиться с целями и средствами, чтобы избежать многократно описанной синерге-тической ловушки. Совершенно прав Г. Тульчин-ский, говоря о том, что носителем свободы и духов-ного опыта сознания является не просто человек, а личность, границы которой (временные и про-странственные) определяются и задаются именно границами свободы как ответственности, т.е., в терминологии ученого, вменяемости. Именно сво-бода и ответственность – две стержневые скрепы, созидающие из разрозненных характеристик лич-ности единый цельный кластер.

С этой задачей связано генеральное направле-ние проекта - попытка согласно последней воле академика Д.С. Лихачева впервые рассмотреть историю России (и шире - человечества) не как цепь войн, экономических переворотов, полити-ческих катаклизмов, но как непрерывную исто-рию нравственных исканий и транслировать ее в педагогическое русло. Это культурно-антрополо-гический и социально-инженерный проект, свя-занный с социально-экологической подготовкой личности, с воспитанием адекватного ценност-но-эмоционального отношения к обществу, исто-рии, природе, экологии (не только окружающей биологической среды, но и экологии культуры, экологии духа, на чем настаивал Лихачев). Имен-но здесь может происходить осознанное и целе-направленное проектирование таких жизненных и образовательных ситуаций, в которых впервые становится возможным подлинно личностное са-моопределение человека, обретение им и своей субъектности, и авторства собственных осмыс-ленных действий. Здесь, в этом пространстве, возможно становление автономии и самодетер-минации человека, его саморазвития и самообра-зования. Это тот ответ на острейшие вызовы кри-зисной эпохи, который мы предлагаем. Насколько эффективным и востребованным обществом бу-дет он – покажет время.

Именно этот комплекс проблем лежит в основе очередного номера нашего альманаха. Хотелось бы подчеркнуть, что вопросы мы постарались ставить в нем не в порядке утверждения, а в по-рядке обсуждения. Поэтому мы приглашаем к со-трудничеству всех неравнодушных людей и будем рады возражениям, замечаниям, предложениям и дополнениям. У нас много надежных партнеров и соратников, но нужно, чтобы их становилось больше.

Нistory of Сonscience № 3-4

Documents