Федеральное агентство по образованию Государственное образовательное учреждение высшего профильного образования

Ульяновский государственный технический университет

Е. К. Рыкова

Пути развития русской литературы в Екатерининскую эпоху:

«свое» и «чужое» в литературе и на книжном рынке

Ульяновск 2008

2

УДК 882.0(091)+2 ББК 86.391 Р 94

Рецензенты: доктор филологических наук, профессор С. М. Шаврыгин кандидат филологических наук, доцент А. П. Рассадин

Научный редактор доктор филологических наук, профессор А. А. Дырдин

Рыкова, Е. К. Пути развития русской литературы в Екатерининскую эпоху: «свое»

и «чужое» в литературе и на книжном рынке / Е. К. Рыкова. – Ульяновск : УлГТУ, 2008. – 172 с.

ISBN 978-5-9795-0411-7

Данная монография посвящена одному из наиболее сложных периодов в истории отечественной словесности – последним десятилетиям XVIII столетия. Именно в этот период складывается «полифоническая» картина в развитии русской культуры и прежде всего литературы. Особенность эстетической жизни во многом объясняется сложными мировоззренческими поисками, которые были характерны для всей творческой интеллигенции, но в первую очередь для представителей дворянства.

В исследовании представлена оппозиция «своего» и «чужого» в литературном творчестве писателей Екатерининской эпохи, истоки и пути вторжения «чужого» (секуляризованного) в традиционную парадигму отечественной литературы, а также противостояние «чужому», обнаруживаемое в сочинениях «второстепенных» писателей этого периода.

Адресована студентам филологических факультетов, аспирантам, преподавателям. и всем, кто интересуется историей отечественной литературы.

УДК 882.0(091)+2 ББК 86.391

© Е. К. Рыкова, 2008

ISBN 978-5-9795-0411-7 © Оформление. УлГТУ, 2008

Р 94

3

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора ....................................................................................................... 4 Введение ........................................................................................................ 11

Глава 1. Век XVIII в истории отечественной литературы: «свое» и «чужое» 1.1. Своеобразие духовной жизни России Екатерининской эпохи..... 17 1.2. «Свое» и «чужое» в масонском дискурсе....................................... 35 1.3 «Второстепенные» писатели в контексте оппозиции «своего» и «чужого» ................................................................................ 63

Глава 2. «Своя» и «чужая» литература Екатерининской эпохи 2.1. Два полюса литературы: традиции и новации ............................... 73 2.2. Эстетическая полемика .................................................................... 87 2.3. Литература Екатерининской эпохи ................................................ 110

Глава 3. «Свое» и «чужое» на книжном рынке 3.1. Издательская политика в эпоху Екатерины II............................... 145 3.2. Культура чтения: между «чужим» и «своим»............................... 151

Заключение.................................................................................................. 169 Библиографический список ..................................................................... 170

4

От автора

Казалось бы, литературный процесс XVIII столетия, объемно описанный в монографиях и учебниках, типологически систематизированный и ярко представленный портретами персоналий, достаточно изучен и логически объяснен. Однако накопленный в последние годы «эмпирический» материал, раскрывающий «фон», на котором происходило становление отечественной литературы, позволяет несколько пересмотреть устоявшиеся традиции восприятия литературного процесса, базирующиеся на понятиях «секуляризация», «европеизация», «демократизация» и т. д. В настоящее время интенсивно исследуется история «консервативной» философии и эстетики, изучается ее роль в литературном развитии. В связи с этим ученые обращаются к творчеству забытых писателей и теоретиков, по-новому оценивают наследие таких консерваторов начала XIX века, как А. С. Шишков, Ф. В. Ростопчин, С. Н Глинка, М. М. Философов, А. А. Аракчеев, А. Н. Голицын, М. Л. Магницкий, А. С. Струдзе, С. С. Уваров, чье мировоззрение во многом сформировалось под влиянием «консервативной» мысли XVIII века1.

Кроме того, в последние годы наблюдается пробуждение интереса к творчеству «второстепенных», малоизученных авторов XVIII века, к числу которых относятся литераторы, не входящие в основной круг исследуемых писателей, а находящиеся долгое время на периферии научных интересов историков литературы. Однако творчество многих из этих писателей дополняет картину литературной жизни России XVIII века.

Чаще всего они входили в число «консервативных» деятелей словесности, являлись своеобразными продолжателями традиций древнерусской книжности, создавали особый пласт литературы, который служил своеобразным «противовесом» светской, европеизированной

1 См.: Киселева, Л. Н. С. Н. Глинка и кадетский корпус: (Из истории

«сентиментального воспитания» в России) / Л. Н. Киселева // Уч. зап. Тарт. ун-та. – 1982. – Вып. 604; Ее же. К языковой позиции «старших архаистов»: (С. Н. Глинка, Е. И. Станевич) // Там же. – Тарту. 1983. –Вып. 620; Альтшуллер, М. Г. Предтечи славянофильства в русской литературе (Общество «Беседа любителей русского слова») /М. Г. Альтшуллер. – Ann Arbor, 1984; Ячменихин, К. М. Алексей Андреевич Аракчеев / К. М. Ячменихин // Вопросы истории. –1991. – №12; Кондаков, Ю.Е. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция (1801-1825) / Ю. Е. Кондаков. – СПб., 1998; Ермашов, Д. В.; Ширинянц, А. А. У истоков российского консерватизма: Н. М. Карамзин / Д. В. Ермашов, А. А. Шириняц. – М., 1999; Зорин, А. Л. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII-первой трети XIX века / А. Л. Зорин. – М., 2001. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика / Под ред. В. Я. Гросула – М., 2000. Martin, Alexander M. Romantics, Reformers, Reactionaries: Russian Conservative Thought and Politics in the Reign of Alexander I. – DeKalb, 1997.

5

культуре, получившей стремительное распространение в постпетровской России. Эти писатели, сохранявшие в себе веру в христианскую истину, продолжали создавать сочинения, которые своими корнями уходили в средневековую Русь. Пользуясь терминологией М. М. Бахтина, можно сказать, что консервативные писатели стремились сохранить себя в контексте «большого исторического времени»2.

Особо следует отметить круг писателей, оказавшихся вовлеченными в масонские искания. По своим мировоззренческим установкам они более тяготели к консерватизму, нежели к либерализму. И хотя их творчество пока до конца не исследовано, пока только наметился интерес к многостороннему изучению наследия таких писателей, как М. М. Херасков, А. П. Сумароков, Н. И. Новиков и его окружение, все же можно говорить об их внутреннем метафизическом единстве не только с «духом времени» XVIII века, но и с прошлым. К числу русских писателей, увлекшихся масонскими идеями, относится большой круг второстепенных авторов, чье творчество начинает привлекать внимание ученых.

С учетом нового, вводимого в научный оборот материала создается более объективная оценка всего литературного процесса и постепенно вырисовывается иная концепция развития отечественной литературы, в которой отводится заметное место писателям, вставшим в своеобразную оппозицию по отношению к тем изменениям в художественной жизни страны, которые стали следствием петровских преобразований. В этой концепции предоставлено достойное место не только писателям, стоявшим на просветительских позициях, но и их оппонентам.

Кроме того, следует признать, что без учета вклада в историю эстетической жизни России наследия так называемых «второстепенных» деятелей русской культуры общая картина развития литературы оказывается неполной. Таким образом, ученые признали, что наступило время уточнения путей развития русской литературы последних десятилетий XVIII столетия, т. к. именно они предопределили дальнейшую судьбу русской литературы, ее архитектонику.

Наряду с этим следует отметить, что в ситуации происходящего в наши дни кризиса в изучении русской словесности намечаются изменения и в методологии изучения научной проблемы, которые характеризуются отходом от строго выраженной научной рациональности с пониманием безапелляционной «единой истины» в сторону релятивизма. Это позволяет выстроить несколько иную парадигму научной интерпретации истории отечественной литературы. Современное понимание истины в области гуманитарных наук предполагает диалог различных методологий в исследовании проблемы и создание концепций, основанных на различных типах мышления.

2 Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. – М., 1979. – С. 333.

6

В области гуманитарного знания разрабатывается методологическая стратегия синтеза рационального и иррационального способа постижения истины через «философию жизни». В этом случае важную роль играют контекстуальные методы, предполагающие обращение к традиции, авторитетам («классике»), здравому смыслу, интуиции, вкусу и т. п. Обсуждение последних означает сближение этой методологии с герменевтикой, а исследование ориентируется на выявление ценности как самодостаточной научной категории. Контекстуальность как важная составляющая литературоведческой науки нацеливает на решение проблемы единства искусства слова с внехудожественной реальностью и прежде всего с духовной жизнью писателя.

Создание современной концепции развития русской литературы XVIII века требует целостного подхода, при котором учитываются не только главные, но и «второстепенные» феномены, не замечаемые в период позитивистского взгляда на научную проблему. Целостный подход заполняет имеющиеся лакуны, а сама картина становится единой, не разбитой на случайные куски. Сложившаяся на протяжении XX века в науке картина истории русской литературы XVIII века и являет собой пример некоторой фрагментарности, когда в центре научных интересов оказывались авторы, чье творчество положительно оценивалось с точки зрения методологий, базирующихся на позитивистской философии. Задача собирания и осмысления творческого наследия не только «крупных», но и «мелких» писателей Екатерининской эпохи, узнавания их роли в жизни русского общества – насущная проблема современной науки. Ее решение позволит увидеть драматизм литературного процесса, его напряженную борьбу, в которой участвовали сторонники «своего» (консервативного) и «чужого» (либерального).

Кроме того, в последнее время ученые вырабатывают новые методологии, учитывающие глубинные духовные основы русской литературы, о чем свидетельствуют труды таких ученых, как В. А. Воропаева, И. А. Есаулова, В. А. Котельников, А. В. Моторин и других духовно ориентированных литературоведов3. В центре решения современных

3 См.: Щеблыкин, И. П. Классика и современность: Нравственные проблемы

русской литературы XVIII–XX вв. / И. П. Щеблыкин. – Пенза, 1991; Щеблыкин, И. П. Грани великих дарований (Новые подходы в изучении литературы) / И.П. Щеблыкин. – Пенза, 2001; Дунаев, М. М. Православие и русская литература: В 5 ч. / М. М. Дунаев. – М., 1996–2000; Христианство и русская литература / Отв. редактор В. А. Котельников. – Вып. 1–4. – СПб., 1994–2002; Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. научных трудов / Отв. редактор В. Н. Захаров. – Вып. 1–3. – Петрозаводск, 1994–2001; Христианские истоки русской литературы: Сб. научных трудов / Отв. редактор В. Н. Аношкина. – М., 2001; Воропаев, В. А. Духом схимник сокрушенный / В. А. Воропаев. – М., 1994; Котельников, В. А. Православная аскетика и русская литература. (На пути к Оптиной) / В. А. Котельников. – СПб., 1994; Котельников, В. А. Христианский текст русской литературы // Вестник

7

проблем в литературоведении находится институт мировой литературы (ИМЛИ), в стенах которого происходят дискуссии о будущем науки.

Так, например, новые концептуальные подходы во взгляде на исторический процесс развития отечественной словесности обсуждались 21–23 октября 1992 года на Всероссийской научной конференции «История русской литературы: пути изучения, проблемы периодизации», которую провел Научный Совет по русской литературе Института мировой литературы им. А. М. Горького и Института русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии. На этой конференции, состоявшейся в Москве, обсуждалась проблема поиска новых подходов к изучению отечественной словесности. По итогам работы этой конференции через пять лет, в 1997 году, был выпущен двухтомный сборник «Освобождение от догм. История русской литературы: Состояние и пути изучения»4. Крупнейшие современные филологи пришли к заключению, что изучение русской литературы вне ее органической связи с христианством будет неправомочным, т. к. на протяжении многих веков отечественная словесность существовала внутри Православия, а поэтическое слово часто выражало сакральное значение и приравнивалось к Слову, идущему от Бога.

Эти подходы позволяют включать в контекст отечественной литературы новые имена писателей, которые были незаслуженно забыты, поскольку их мировоззрение и поэтические пристрастия не соответствовали прежним «научным» критериям, т. к. базировались на религиозных воззрениях.

Вместе с тем история литературы обогащается вновь открытыми в контексте литературного развития XVIII века видами и жанрами, например такими, как духовная проза и поэзия, ораторское искусство и «перелагательное» творчество писателей того периода, которые долгое время оценивались как не совсем художественные с позиции достижений секуляризованной литературы, вставшей на европейский путь развития.

Приметой сегодняшнего времени и отражением современных тенденций в науке является то, что все чаще организуются крупные международные конференции по указанной проблеме. Так, например, в Великом Новгороде в университете им. Ярослава Мудрого на протяжении нескольких лет проводятся конференции по проблемам изучения многовековых традиций святоотеческой литературы и их отражения в творчестве писателей XVIII–XXI веков. Конференции с подобной проблематикой стали традиционными и в Ульяновском государственном техническом университете.

РГНФ. – 2000, №3. Моторин, А. В. Духовные направления в русской словесности первой половины XIX века / А. В. Моторин. – Новгород, 1998 и др.

4 Освобождение от догм. История русской литературы: Состояние и пути изучения / Отв. редактор Д. П. Николаев. – В 2 т. – М. : Наследие, 1997.

8

Один из участников Московской конференции 1992 г. И. П. Щеблыкин, профессор Пензенского государственного педагогического университета, сформулировал некоторые принципиальные требования к современному литературоведческому анализу: «Первый из них, – отмечал он, – предполагает подход к литературному произведению с “технической” стороны, или иначе сказать – со стороны поэтики. Второй принцип связан с рассмотрением литературного произведения как явления культуры. Здесь устанавливается связь литературного произведения с художественным методом, определяется место литературного шедевра в ряду других произведений эпохи, рассматривается отражение общественных вопросов в тексте (но, конечно же, не через гигантскую увеличительную “лупу” социологизма). Характеризуется также идеологическая и эстетическая позиция автора. Наконец, третий принцип (на мой взгляд, важнейший) должен бы был ориентировать нас на восприятие литературного произведения как феномена духовности. В этом случае главным объектом (и целью!) анализа могла бы стать нравственно-философская сторона произведения»5. С позицией ученого соглашаются и другие исследователи, считающие необходимым «наверстать упущенное» и выявить аксиологический смысл произведений русской литературы в контексте духовной (религиозной) жизни автора.

О своеобразии современных методов научного познания в области гуманитарных дисциплин говорила Т. А. Касаткина, выступая на заседании отделения Научного совета ОЛЯ РАН 21 октября 1993 года с докладом «О литературоведении, научности и религиозном мышлении». Важная мысль, высказанная исследователем, заключается в том, что наступило время «продуктивной беседы» по поводу примирения «научного» и «религиозного» мышления, в результате чего должна сформироваться новая методология филологического познания. Именно такой диалог позволит литературоведению выйти на новый уровень, когда религиозное мышление как противоположность позитивистскому позволит ученому по-новому увидеть свои задачи, т. к. «религиозно мыслящий (более того, христиански мыслящий) воспринимает познание скорее как постижение некоторой целостности, отраженной в любой частности… Это познание, ориентированное на вечность»6.

О той остроте споров по поводу новых подходов в изучении литературы, которые происходят в данный период, свидетельствуют полемические статьи ученых. Так, например, С. Г. Бочаров предупреждает об осторожном использовании термина «религиозная филология» и тем более

5 Щеблыкин, И. П. Об обновлении методологических подходов в изучении русской

литературы XVIII–XIX веков / И. П. Щеблыкин // Освобождение от догм. – Т. 1. – С. 218. 6 Касаткина, Т. А. О литературоведении, научности и религиозном мышлении /

Т. А. Касаткина // Литературоведение как проблема. Труды Научного совета «Наука о литературе в контексте наук о культуре». Памяти Александра Викторовича Михайлова посвящается. – М. : Наследие, 2001. – С. 463.

9

об осторожном применении ее методов в процессе исследования, т. к. увлечение ею может привести к другой (по сравнению с позитивистской) крайности – деформации литературного произведения в средство для изложения «вечных» истин7.

***

Данная монография посвящена, прежде всего, творчеству

второстепенных писателей Екатерининской эпохи, в том числе и тех, кто был связан с масонством. С учетом их творчества значительно усложняется картина развития русской литературы, открываются новые грани эстетической полемики, более отчетливо вырисовывается процесс «притяжения – отталкивания» русской и европейской литератур.

Особое внимание уделяется такому феномену русской культуры, как «масонская эстетика», без осмысления которого не может быть подлинно научного понимания развития русской литературы. Дело в том, что именно масонство, с его тягой к мистике и оккультизму, в большей мере способствовало формированию особого дискурса в искусстве – эзотерической традиции, которая проявила себя не только в эстетике романтизма, но и символизма. Именно масоны, получившие уроки античного и средневекового мистицизма, пытались разомкнуть оболочку действительности и заглянуть в темную тайну вечности. В теоретических исканиях русские масоны тяготели к религиозной мистике, в том числе к православной.

Поскольку русское масонство было «литературоцентричным» и многие дворяне Екатерининской эпохи проявили себя как пишущие люди и даже как литературно одаренные писатели, которые часто обращались к творчеству с единственным желанием понять жизнь, отыскать ответ на вопрос о смысле человеческого бытия, то необходимо обратить внимание на творчество этих «забытых» писателей, анализ которого позволит восстановить недостающие звенья литературного процесса.

Все эти размышления позволяют говорить о необходимости создания «откорректированной» концепции литературного процесса XVIII столетия. И самого пристального внимания заслуживает период, который вошел в русскую историю как Екатерининская эпоха, т. к. именно в последние десятилетия «безумного и мудрого» столетия отчетливо обнажились основные противоречия не столько в социальной сфере, сколько в духовной и эстетической. Получив первые уроки Запада, русские писатели почувствовали некую неудовлетворенность от того, что европейская эстетика нацеливала на земные ценности человека, отодвинув на второй план основную доминанту русского сознания – состояние души человека.

7 Бочаров, С. Г. О религиозной филологии / С. Г. Бочаров // Литературоведение

как проблема… – С. 483–498.

10

Таким образом, в литературе Екатерининской эпохи намечается своеобразная полифония: наряду с формированием секуляризованной литературы происходит «возврат» к древнерусской эстетике, складывавшейся в контексте религиозного типа сознания и способа художественного мышления с определенной системой ценностей, порой очень далекой от тех, что выражала изящная словесность нового времени. XVIII век в полной мере обозначил наличие двух потоков в русской литературе: первый был органичным продолжением развития «своей» словесности, второй «явился вдруг» (А. С. Пушкин) в результате «европеизации» русской жизни и стал «чужим» для нее.

***

Такие приоритетные на сегодняшний день аспекты в изучении

отечественной филологии, как проблема взаимовлияния литератур, проблема становления национальной литературы, характеристика эмоционально-психологического портрета человека XVIII столетия и др., ориентируют исследователей на открытие малоисследованных страниц истории. К таким страницам следует отнести и творчество «второстепенных» писателей, оказавшихся вовлеченными в масонскую деятельность.

Так, например, важно отметить, что коренным образом изменилась судьба русской литературы, утратившая однолинейность своего движения.

Русская литература XVIII века, как и вся культура этого периода, имела два полюса. Первый – Петровская эпоха. Именно в это время император-реформатор стремился мощным «узлом» связать Россию с Западом, и какое-то время этот узел выполнял свою функцию. Однако в последние десятилетия, в Екатерининскую эпоху, образовался второй «узел». Обнажившиеся к этому времени проблемы, ставшие последствиями петровских реформ, и основная из них – осознание человеком своей потерянности между Европой и Россией – подталкивали писателей связать узлом новое время со временем предков, со «Святой Русью». Таким образом, делая общие выводы касательно основных тенденций развития литературы XVIII столетия, можно отметить, что если в начале века им были более присущи центробежные силы, стремительно тяготеющие к новизне, то в дальнейшем стали преобладать центростремительные, консолидирующие литературу на основе традиционного представления о ее роли.

Как уже было сказано, с XVIII века отечественная литература стала развиваться по нескольким направлениям. Процесс дивергенции придавал динамичность ее развитию. В Петровскую эпоху при непосредственном давлении императора-реформатора поэты с жаром предались освоению уроков Запада, что привело к своеобразному отдалению «простого народа» от новой литературы, т. к. она не могла затронуть чувств большей части

11

общества8, а во второй половине столетия отчетливо прослеживается формирование оппозиций в обществе по отношению к Европе и пробуждение самосознания, связанного, прежде всего, с Православием, что сказалось и на литературном творчестве. В это время меняется литературная ситуация: возрождается интерес к духовному миру человека, ощущается сближение новой литературы с традициями Древней Руси.

Введение

Ю. М. Лотман писал: «При первом же знакомстве с русской культурой

XVIII столетия бросается в глаза то высокое место, которое занимала в ней, по аксиологическим оценкам людей той эпохи, литература»9. По мнению ученого, именно в литературе, прежде всего, отразились основные идеи, завладевшие русским обществом в петровский и постпетровский периоды, и по ней следует изучать особенности нравственной культуры и самосознания русских людей, оказавшихся открытыми европейским влияниям и при этом укорененными в традиционную культуру. Вертикаль, уводящая в толщу времен, скрепляла русских людей с миром предков, а горизонталь, представляющая собой «ветер перемен», порой лишала человека устойчивости, пыталась сорвать с места и превратить в «перекати-поле».

Еще раз хочется отметить, что XVIII век не случайно в наше время оказался в центре внимания исследователей. Этот исторический период, ставший узлом между допетровской и постпетровской Россией, пока недостаточно изучен, хотя он, ставший временем «брожения» русского сознания, открывает истоки многих последующих процессов, в том числе и литературных. В то время русское общество впервые по-настоящему вступило в контакт с европейскими достижениями. Начавшие свое действие кумулятивные законы способствовали накоплению в культуре различных составляющих. Можно сказать, что русское сознание, как особый дискурс, разомкнуло свое пространство и впустило в себя новые идеи, создав впоследствии напряженное самочувствование человека, раздираемого противоречиями между «чужим» и «своим».

8 В исследовании М. М. Дунаева читаем: «Сформировавшийся в результате

образованный (в значительной степени – полуобразованный) слой общества, зачарованный западной цивилизацией, начал явно противопоставлять себя н а р о д у, по отношению к которому он испытывал сложный комплекс душевных эмоций – от горделивого ощущения собственного превосходства до тягостного сознания некой вины своей перед закабаленным и угнетенным “меньшим братом”» (Дунаев, М. М. Православие и русская литература : учебное пособие для студентов духовных академий и семинарий. В 5-ти ч. Ч. 1 – М. : Христианская литература, 1996. – С. 47 – 48).

9 Лотман, Ю. М. Литература в контексте русской культуры XVIII века // Ю. М. Лотман. О русской литературе. – СПб : «Искусство–СПБ», 1997.– С.118.

12

Это мирочувствование не могло не отразиться и на развитии отечественной литературы и на отношении к ней в обществе. Что касается литературного процесса, то следует отметить, что в нем в полной мере обнаруживается противостояние «европейского» и «русского»: цельная литература, основанная на национально самобытной истории и ментальности, вынуждена была испытать влияние Запада, расколовшее ее на различные потоки, следствием чего стала эстетическая полемика, приобретшая перманентный характер. Так, например, уже в творчестве таких первых крупных поэтов XVIII века, как Антиох Кантемир и Михайло Ломоносов, можно встретить истоки спора, обозначившего контуры последующей оппозиции в решении вопроса о назначении литературы.

Кантемир со всей присущей ему страстностью увлекся проблемами устройства новой жизни в России, он обратил свой поэтический талант на критику российской действительности, оказавшуюся, как он считал, в «тисках» традиций и не стремившуюся к переменам. Русской традиционности, под которой он подразумевал, прежде всего, косность, поэт противопоставлял европейский динамизм; основной силой, тормозящей прогресс России, считал «дворян злонравных» и невежественных представителей церкви. Именно им противопоставлял европейских просветителей, смело пользующихся своим умом и приближающих, по его мнению, Европу к благополучию.

Кантемир во многом способствовал сближению России с Западом: он перевел на русский язык несколько французских сочинений, в том числе «Разговоры о множестве миров» Б. Фонтенеля (1657–1757), зачинателя французского Просвещения, последовательного сторонника новых рационалистических идей10, а также роман Ш. Монтескье (1689–1755) «Персидские письма», в котором писатель, получивший репутацию вольнодумца, смело критиковал несостоятельность существующего политического строя.

Очутившись по характеру своих взглядов в числе рационалистов, Кантемир сблизился с европейскими просветителями, взоры которых были, прежде всего, устремлены на социальные проблемы. Так же, как и Петр I, Кантемир мечтал о том времени, когда Россия превратится в цивилизованное государство, не уступающее по силе европейским странам. той цели он служил начиная с того времени, когда в молодом возрасте примкнул к членам «Ученой дружины», объединивших таких «прогрессивных» деятелей своей эпохи, как Ф. Прокопович (1681–1736) и В. Н. Татищев (1786–1750).

Спустя три столетия со дня рождения Кантемира приходится признать за ним славу мыслителя, поэта, обогатившего в свое время русскую словесность сатирами и эпиграммами, проложившего путь своим

10 Фонтенель, Б. Разговоры о множестве миров / Пер. Антиоха Кантемира. – СПб.,

1740.

13

последователям: отголоски кантемировской сатиры слышатся не только в произведениях А. П. Сумарокова, Д. И. Фонвизина, Н. И. Новикова, но и в произведениях А. С. Грибоедова, Н. В. Гоголя, М. Е. Салтыкова-Щедрина11. При этом менее известно, что Кантемир обращался и к написанию духовных од – переложений псалмов. Уже в 1726 г. появилась его «Симфония на Псалтирь», составленная в подражание учителю И. И. Ильинскому и его труду «Симфония, или Согласие на священное четвероевангелие и Деяния св. Апостолов», позднее он несколько раз обращался к переложению псалмов. Так, например, в сочинениях Кантемира (СПб., 1867 г. Т. 1.) опубликованы два переложения псалма, датируемые 1730 годом: «Metaphrasis Ps. 36» и «Metaphrasis Ps. 72» 12.

Что касается этих сочинений, то сам Кантемир признавал их данью, которую он отдавал традиции: использовал древние библейские тексты для создания «поучительных» стихов. И все же «рационалист» Кантемир не смог до конца следовать обыкновению, сформировавшемуся в отечественной литературе: его рационалистическое мировоззрение не позволило сохранить то трепетное отношение к богодухновенной книге псалмов. Сам он писал о своих занятиях как о «духовной забаве», своеобразном упражнении, которому он предавался в свободные часы. Можно сказать, что Кантемир таким образом осуществил желание своего кумира – Петра I – и оттеснил духовную поэзию на «периферию» своих творческих интересов.

В творчестве Ломоносова все было иначе. Он, вставший на путь теоретической и экспериментальной науки, проходивший обучение не только в России, но и в Германии, в своих поэтических творениях был менее озабочен решением сиюминутных проблем, а чаще всего задумывался над вечными проблемами бытия. Хотя В. Г. Белинский в свое время назвал Ломоносова «Петром Великим в отечественной литературе», но объективно вряд ли можно полностью принять эту оценку. Хотя, как и Петр I, Ломоносов был одержим идеей новой России, для чего он старался развивать науку, но все же в поэтическом наследии он порой отходил от рационалистического «научного» взгляда на мир. Самые ценные достижения Ломоносова в литературе – духовные оды, ценность которых в свое время подчеркнул А. С. Пушкин, говоря, что «они останутся вечными

11 К сожалению, до сих пор не представлена иная грань поэта, хотя еще в 30-е годы

XX века Л. В. Пумпянский писал: «Слишком долго Кантемир рассматривался как “сатирик”, “просветитель”, “друг Петровских реформ”, “обличитель”. Сложился образ как бы “первого русского интеллигента”. Это в корне неверно». (Пумпянский, Л. В. Очерки по литературе первой половины XVIII века // XVIII век: Сб. ст. и материалов / Под ред. акад. А. С. Орлова. – М.; Л., 1935. – Вып. 1. – С. 102.

12 Следует отметить, что по поводу авторства этих переложений существуют разногласия. Так, например, Т. Е. Автухович высказала предположение о том, что оба текста принадлежат перу Феофана Прокоповича, и эта точка зрения принята рядом ведущих ученых.

14

памятниками русской словесности; по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему…»13.

Как известно, псалмы – ветхозаветные тексты – это обращение к Богу, это сакральные тексты, используемые в литургической службе. Содержанием псалмов становится, прежде всего, молитвенное раскаяние грешного человека и обращение к Всевышнему с просьбой о помощи. Возникает вопрос: почему Ломоносов, человек науки, обратился к этому жанру? В отличие от Кантемира Ломоносов придавал особенное значение переложению псалмов, в этих сочинениях он объединял опыт научный и религиозный: псалмы являлись в какой-то мере продолжением размышлений ученого о постижении мира. Однако в процессе творчества поэт понял, что человек без помощи Бога – песчинка, что без Его помощи он не сможет постичь тайну мира, что «лишь Божественная премудрость, проникая в человеческий разум, истинно просветляет, просвещает и наставляет его» и позволяет познать то, что недоступно вероотступнику14. Ломоносов осознал, что человек, углубляясь в науку, не должен «превышать свои полномочия», что в стремлении раскрыть тайну мира он должен остановится у запретной черты, не вторгаться в область Божественного замысла, ибо нет у него права вторгаться в мир непознаваемого:

…Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкий прах, В свирепом как перо огне, Так я, в сей бездне углублен, Теряюсь, мысльми утомлен!..

(«Вечернее размышление о Божием величестве при случае северного сияния»)

Таким образом, уже в литературе первой половины XVIII столетия

заявила о себе оппозиция, получившая перманентный характер: литература либо просвещает народ позитивным рациональным знанием и способствует «прогрессу» общества, либо обращает его к миру души и способствует духовно-нравственному совершенствованию человека.

Ко второй половине столетия это противостояние углубилось и приобрело особенно отчетливые формы, что выразилось в общественных спорах, в дискуссиях, развернувшихся в литературных кружках и в эстетической полемике на страницах журналов и альманахов. Чаще всего эти споры приобретали имманентную форму, хотя иногда она прорывалась

13 Пушкин, А. С. Полн. собр. соч. В 16 т. – М. ; Л., 1949. Т. 11. – С. 33. 14 Луцевич, Л. Ф. Псалтырь в русской поэзии / Л. Ф. Луцевич. – СПб., 2002. – С.

253.

15

и в форму открытого противостояния между «новаторами» и «консерваторами».

Это противостояние происходило не только на уровне мировоззренческих (идеологических) споров, но и на уровне поэтических разногласий. Позиция «консервативных» писателей заключалась в отстаивании достижений отечественной средневековой литературы как в области поэтического языка, образной системы, так и в целом в понимании состава литературного произведения, его формы и содержания. Очень многое в их творчестве говорит о включенности в традиционное русло русской литературы. Здесь необходимо отметить ориентацию этих писателей на средневековые жанры (исповедь, поучение, псалом и т. д.) и языковую форму. Д. С. Лихачев, говоря об особенностях древнерусской литературы, отмечал ее морализаторский и исповедальный характер, а также обращенность к текстам Священного Писания15, что в большей степени было характерно для творчества писателей-«консерваторов». Именно они развивали и формировали на новом этапе различные жанры поучительной прозы, в которых доминирующее место занимали этические проблемы: совести, греха и воздаяния, представления о совершенном и несовершенном человеке, о «крестном пути», ведущем к нравственному совершенствованию.

Несмотря на то, что в начале XVIII века в результате петровских преобразований возникло «два потока» русской литературы («духовный» и «светский»), история литературы XVIII века до последнего времени по большей части включала в себя исключительно светскую литературу. Между тем нам представляется, что изучение духовной литературы – ничуть не менее важная задача истории литературы, учитывая, что вышеупомянутые два направления вовсе не представляют собой резко обособленные друг от друга явления.

Важные наблюдения по поводу взаимоотношений средневековой литературной традиции с новой секуляризованной находим в исследованиях последних лет. Так, например, Л. В. Левшун16 инициирует постановку проблемы об исторической связи этих «потоков», ссылаясь на исследование Н. К. Никольского, который в конце XIX века писал: «Церковная письменность дореформенной эпохи не была связана нераздельно с послепетровской изящною словесностью ни по задачам, ни по содержанию, ни по форме, ни по литературному стилю, ни по своей, так сказать,

15 Лихачев, Д. С. Поэтика древнерусской литературы / Д. С. Лихачев // Избранные

работы: В 3 т. Т.1: О себе. Развитие русской литературы; Поэтика древнерусской литературы. Монографии. – Л. : Худож. лит., 1987. – 261–648.

16 Левшун, Л. В. К вопросу о взаимоотношении традиций средневековой церковной книжности и литературы нового времени / Л. В. Левшун // Литературоведение как проблема. Труды научного совета «Наука о литературе в контексте наук о культуре». – М. : Наследие, 2001. – С. 451–458.

16

природе…»17. В связи с этим Левшун полагает, что древнерусскую литературу не следует считать ранним этапом в развитии отечественной литературы, к которой в XVIII веке «прикрепляется» новая, европеизированная: «…согласившись с тем, что средневековая церковная письменность18 не есть младенческая форма современной (секулярной) литературы (fiction), но она, несомненно, метафизически связана с этой последней и оказывает на нее определенное влияние; что, с другой стороны, литература (fiction) – пусть порой не осознаваемо для самой себя – стремится к идеалам, отраженным именно церковной словесностью, – согласившись со всем этим, следует, по-видимому, пересмотреть наши традиционные курсы “Истории литературы” и, наконец, разграничить в них не на словах только две традиции, издревле сосуществующие в словесном творчестве и находящиеся в отношениях не преемственности, но скорее “отрицания отрицания”»19.

Принимая в расчет эти рассуждения, постараемся доказать, что литература XVIII века не только активно осваивала европейский опыт, но и продолжала развивать традиции «церковного (православного) художества» в новых условиях с учетом полученного духовного опыта, в результате чего возникла как оппозиция «своего» и «чужого», так и подчас создавался синтез «своего» и «чужого».

17 Никольский, Н. К. Ближайшие задачи изучения древне-русской книжности /

Н. К. Никольский // Памятники древнерусской письменности и искусства. [б.м.] – 1902. – Т. CXLVII. – С. 2–3.

18 Левшун так уточняет семантику словосочетания «церковная письменность»: «Прежде всего определимся в терминах: в этой связи не лишне, думается, напомнить (и настоять на том!), что “церковная письменность” – не есть определение содержания, жанрового состава или функции ее произведений, как принять, кажется, считать, но обозначение определенного (а именно церковного, соборного, православного, христоцентрического) типа сознания, способа мышления художника, его иерархии ценностей, его отношения к миру. Так что, к примеру, княжеское завещание детям Владимира Мономаха более церковно, чем вирши Симеона Полоцкого» (С. 451–452).

19 Левшун, Л. В. К вопросу о взаимоотношении традиций средневековой церковной книжности и литературы нового времени…/ Л.В. Левшун. – С. 457–458.

17

Глава 1 Век XVIII в истории русской литературы:

«свое» и «чужое»

1.1. Своеобразие духовной жизни России Екатерининской эпохи

XVIII столетие в России проявило себя как время брожения умов и борьбы идей, что было знаком поиска дальнейшего пути развития постпетровского «вестернизированного» общества. Осложнился этот процесс тем, что образованная часть России обнаружила появившийся в их жизни духовный вакуум, чему способствовали проведенные Петром I реформы, и прежде всего в религиозной сфере. Светская культура дистанцировалась от православной традиционной, и стало казаться, что прежние духовные ценности стали смещаться на периферию национально-исторического сознания. Поиск новых форм духовной жизни привел часть образованных дворян к вольтерьянству с его вольнодумством и материалистическим взглядом на жизнь. Другую часть – к масонству, в котором дворяне видели надежду на сохранение себя в лоне религии. Неслучайно исследователи русского масонства считают, что на какое-то время оно стало выполнять в обществе своеобразную конфессиональную функцию в то время, когда «религиозная потребность была заглушена и заглохла»20. Именно в это время часть дворянства, прикоснувшаяся к европейскому рационализму, отшатнулась от него и интенсивно стала искать новые формы духовной жизни, на какое-то время найдя их в масонстве21. Н. Бердяев писал: «Русские масоны искали истинного христианства. И трогательно видеть, как русские масоны все время хотели

20 Флоровский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. –

С. 114. 21 Характерный случай из своей жизни описывает И. В. Лопухин в «Записках»:

«Никогда не был еще я постоянным вольнодумцем, однако, кажется, больше старался утвердить себя в вольнодумстве, нежели в его безумии, и охотно почитывал Вольтеровы насмешки над религиею, Руссовы опровержения и прочие подобные сочинения. Весьма замечательный со мною случай переменил вкус моего чтения и решительно отвратил меня от вольнодумства. Читая известную книгу Systeme de la Nature (Гольбаха), с восхищением читал я в конце ее извлечение всей книги под именем «Устава Натуры» (Code de la Nature). Я перевел устав этот, любовался своим переводом, но напечатать его нельзя было. Я расположился рассевать его в рукописях. Но только что дописал первую самым красивым письмом, как вдруг почувствовал я неописуемое раскаяние: не мог заснуть ночью, прежде нежели сжег я красивую мою тетрадку, и черную. Но все я не был спокоен, пока не написал, как бы в очищение себя “Рассуждения о злоупотреблении разума некоторыми новыми писателями” и проч., которое в первый раз напечатано, помнится, в 1780 году». (Цит. по: Пиксанов, Н. К. Иван Владимирович Лопухин / Н. К. Пиксанов // История масонства. Великие цели. Мистические искания. Таинство обрядов. – М. : ЭКСМО-Пресс, 2002. – С. 342 – 343).

18

проверить, нет ли в масонстве чего-либо враждебного христианству и православию. Сам Новиков думал, что масонство и есть христианство»22.

Более того, эти изменения, связанные с поиском духовного бытия, коснулись даже и самой консервативной части общества – духовенства. В их религиозной жизни также обнаруживается смятение, вызванное процессом огосударствления русской церкви. Получившее в связи с этим новый импульс монашество, которое стремилось удалиться от официальной синодальной церкви в «пустынь», все чаще стало обращаться к идеям исихазма и православной мистики.

Осмысление глубинной сущности русской духовности, ярко выраженной в мистико-психологическом явлении, известном под названием исихазма, убеждает в том, что она имеет отличительные от европейского христианства черты. Одной из них является направленность сознания на Бога, готовность к самопожертвованию ради приближения к Нему. Пробуждение монашества и актуализация мистической практики во второй половине XVIII века объясняется рядом причин, однако на первое место следует поставить ту, что связана с тенденцией к общей секуляризации жизни. И увлечение русских дворян масонством, скорей всего, можно объяснить своеобразной попыткой защитить себя от наплыва прагматических, утилитаристских, материалистических идей, разрушающих веру в Бога, в чудо, в тайну, возможность переживания общения с Богом.

Кстати, как известно, в Европе происходили подобные процессы в XVII веке, что было связано с бурным распространением гуманистической философии и зарождением протестантизма. Пиетизм в Германии, квиетизм во Франции, а затем и другие религиозно-мистические течения в Западной Европе – свидетельство протеста по отношению к прагматическому протестантизму, в котором рациональный подход к вере часто пытался вытеснить основы духовной жизни. Но при этом следует признать, что европейская духовная мистика все же более «рациональна» и «прагматична».

Как известно, Екатерининская эпоха стала временем зарождения русской философии, и ключевая проблема, волновавшая первых мыслителей, была связана с поиском национальной самоидентичности, с формированием русского самосознания. В недрах этого процесса определяла свои контуры консервативная философия, сторонники которой пытались защитить Россию от западного влияния.

Огромную роль в становлении русского самосознания сыграл М. М. Щербатов (1733–1790), мысли и чаяния которого были устремлены в допетровскую Русь. В то время когда в Россию стремительным потоком хлынула западная просветительская литература, расшатывающая традиционное мировоззрение, опирающееся на православие, часть русских

22 Бердяев, Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и

начала XX / Н. А. Бердяев // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. – М. : Наука, 1990. – С. 57.

19

дворян решила своеобразно воспрепятствовать «падению нравов». Известный русский историк XVIII века князь М. М. Щербатов в своей работе «О повреждении нравов в России» писал: «Воистину могу я сказать, что если, вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же гораздо с вящей скоростию бежали к повреждению наших нравов и достигли даже до того, что вера и божественный закон в сердцах наших истребились, тайны божественные в презрение впали»23.

«Охранительная» позиция князя Щербатова во многом объясняется тем, что он, один из немногих выдающихся дворян своего времени, понимал значимость нравственной жизни человека, сохранения верности идеалам предков. Увлечение масонством не миновало и его, Щербатов был в числе петербургских масонов «первого поколения» вместе с князьями Воронцовым, Дашковым, Голицыными и др.

Щербатов был одним из первых отечественных публицистов, кто затронул в литературе проблему взаимоотношений России и Европы и начал таким образом полемику, вылившуюся позднее в противостояние между «западниками» и «славянофилами». Он горячо ратовал за сохранение незыблемого тысячелетнего порядка, сложившегося в России к началу XVIII века, основу которому давало чувство почтения к предкам. Щербатов осуждал введение перемен в жизнь общества, ведущих к расколу между дворянами: с одной стороны сформировалось дворянство, вставшее на путь просветительства и либерализма, а с другой – на путь отстаивания традиционного уклада и сохранения веры. Основной удар он наносил по политике Екатерины II, которую, прежде всего, считал виновницей «падения нравов», о чем писал в своем памфлете: «…не настоит нужды сказывать, имеет ли она веру к закону божию, ибо естли бы сие имела, то бы самый закон божий мог исправить ее сердце и наставить стопы ея на путь истины. Но несть упоено безразмыслительным чтением новых писателей, закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется, ни за что почитает), коль ни скрывает своих мыслей, но они многажды в беседах ее открываются, а деяния иначе доказуют; многия книги вольтеровы, разрушающия закон, по ея велению были переведены, яко Кандид, принцесса Вавилонская, и прочим, и Белизер Мармонтелев, не полагающий никакой разности между добродетели язычников и добродетели христианской, не токмо обществом, по ее велению, был переведен, но и сама участницей перевода оного была»24. Как видно из данного пассажа, Щербатов считал

23 Щербатов, М. М. О повреждении нравов в России / М. М. Щербатов. – М., 1983. –

С. 14. 24. Щербатов, М. М. Указ. соч.– С. 41.

20

распространение европейской литературы – прямым путем к разрушению России.

Такие представители родовитого дворянства, как Щербатов, чей род восходил к колену Рюриковичей, чаще всего оказывались в числе оппозиционеров, критически воспринявших не столько реформы Петра, сколько действия его последователей, предавшихся «сластолюбию» и забывших о предках. Именно они составляли основную массу консервативных сил, препятствовавших повсеместному распространению европейских идей в России.

Поисками такого идеального мира объясняется их обращение к жанру путешествий. Так, например в 1786 г. Михаил Михайлович Щербатов написал роман «Путешествие в землю Офирскую господина С… Шведского дворянина », который был издан лишь через 110 лет в 1896 году. Это произведение давно привлекало внимание исследователей, и в настоящее время оно продолжает оставаться в центре научных интересов ученых25. Важно отметить, что Щербатов проявил себя в этом сочинении как консервативный мыслитель, он намеренно противопоставил себя писателям «нового поколения», призывающим к дальнейшему реформированию России. Неслучайно А. И. Герцен в 1858 году писал: «Князь Щербатов и Радищев представляют собой два крайних воззрения на Россию времен Екатерины. Печальные часовые у двух разных дверей, они, как Янус, глядят в противуположны стороны. Щербатов, отворачиваясь от распутного дворца сего времени, смотрит в ту дверь, в которую взошел Петр I, и за нею видит чинную, чванную Русь московскую, – скучный и полудикий быт наших предков кажется недовольному старику каким-то утраченным идеалом… А. Радищев – смотрит вперед, на него пахнуло сильным веянием последних лет XVIII в. Никогда человеческая грудь не была полнее надежда-ми, как в великую весну девяностых годов... Радищев гораздо ближе к нам, чем Щербатов; разумеется, его идеалы были также высоко в небе, как идеалы Щербатова – глубоко в могиле; но это наши мечты, мечты декабристов»26. Конечно, симпатии революционера Герцена были на стороне Радищева, однако с точки зрения сегодняшнего дня «консерватор» Щербатов может вызвать не меньшее, а большее уважение за прозорливость и преданность своим убеждениям.

25 Чечулин, Н. Д. Русский социальный роман XVIII века. («Путешествие в землю

Офирскую г-на С. Шведскаго дворянина». Сочинение князя М. М. Щербатова) / Н. Д. Чечулин. – СПб., 1900; Артемьева, Т. В. Новая Атлантида Михаила Щербатова / Т. В. Артемьева // Вопросы философии. – 2000. – №10. – С. 104-111; Геллер, Л., Нике, М. Утопия в России / Пер. с фр. И. В. Булатовского. – СПб., 2003; Мильдон В. И. Санскрит во льдах, или Возвращение из Офира: Очерк русской утопии и утопического сознания / В. И. Мильдон. – М., 2006.

26 [Герцен, А. И] Искандер. Предисловие // О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева: Факсимильное издание (London, Trübner, 1858). – М., 1984. – С. V–VI.

21

Возвращаясь к сочинению Щербатова, отметим, что оно представляет собой утопический роман, в котором представлен образ будущей России27. Несмотря на наличие критических мотивов, все произведение воспринимается сквозь призму поиска идеальной страны, путь в которую лежит через преодоление страданий, через потери и лишения.

Надо отметить, что личное знакомство русских людей с Европой часто заставляло их по-новому взглянуть на Россию и увидеть в ее жизни не только недостатки, но и некоторое преимущество перед Западом. Так, например, в письме П. И. Панину из Парижа от 20/31 марта 1778 Д. И. Фонвизин писал: «Я видел Лангедок, Прованс, Дюфине, Лион, Бургонь, Шампань. Первые две провинции считаются во всем здешнем государстве хлебороднейшими и изобильнейшими. Сравнивая наших крестьян в лучших местах с тамошними, нахожу, беспристрастно судя, состояние наших несравненно счастливейшим. Я имел честь вашему сиятельству описывать частию причины оному в прежних моих письмах; но главною поставляю ту, что подать в казну платится неограниченная и, следственно, собственность имения есть только в одном воображении. В сем плодоноснейшем краю на каждой почте карета моя была всегда окружена нищими, которые весьма часто, вместо денег, именно спрашивали, нет ли с нами куска хлеба. Сие доказывает неоспоримо, что и посреди изобилия можно умереть с голоду»28. Спустя 6 месяцев, покинув Париж, Фонвизин подытоживал свои впечатления от «просвещенной» столицы Европы: «Я оставил Францию. Пребывание мое в сем государстве убавило сильно цену его в моем мнении. Я нашел доброе гораздо в меньшей мере, нежели воображал, а худое в такой большой степени, которой и вообразить не мог»29. Упрекая Екатерину II в дружбе с французскими философами, Фонвизин недвусмысленно выразил свое мнение о них: «Д'Аламберты, Дидероты в своем роде такие же шарлатаны, каких видал я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие»30. Цитировать письма Фонвизина можно и далее, находя в них критические оценки европейскому образованию и воспитанию, законам, правительству, отношениям, царящим в обществе и т. д.

Таким образом, в писательской среде формировалась мощная оппозиция, которая была убеждена в необходимости сохранения «своей» России, в губительности подражания «чужой» Европе. В ее ряды вливались

27 Следует отметить, что в среде писателей-«консерваторов» в XVIII веке был

распространен жанр утопии, что во многом стало следствием увлечения идеями европейских просветителей.

28 Фонвизин, Д. И. Письмо к П. И. Панину / Письма из второго заграничного путешествия (1777–1778) // Д.И. Фонвизин. Собрание соч. в 2-х т. – М.; Л.; 1959. – Т. 2. – С. 466.

29 Там же. – С. 480. 30 Там же.– С. 481.

22

не только родовитые столичные дворяне, но и часто представители провинциального образованного дворянства.

***

Достаточно четко представленный в исследованиях путь

европеизации (секуляризации) русской культуры не был единственным. Начавшись с распространения просветительских идей, XVIII век стал веком эклектичным: очень скоро русские писатели осознали зыбкость секуляризованного сознания, не вмещающего в себя весь мир и ограничивающий человека только проблемами земной жизни.

Полифонический характер, обретенный русской литературой в Екатерининскую эпоху, объясняется эклектичностью и разнонаправленностью мировоззренческих устремлений творческой части общества. Хорошо известно, что именно в этот период русская общественная и философская жизнь являла собой пеструю картину: древнерусское любомудрие, сохранявшееся в лоне философско-богословской мысли, уступало место светской философии, выражаемой в различных концепциях – от полного нигилизма по отношению к Православию до попыток примирения светского и религиозного мироощущения.

При этом, говоря о различных путях формирования русской литературы начиная с XVIII века, следует отметить, что их трудно вычленить из общего потока, т. к. они были переплетены между собой. Несмотря на это, можно выделить основные тенденции, возникшие на основе «притяжения – отталкивания» между Россией и Европой, между традицией и новизной, между «своим» и «чужим». Вследствие этого сложного процесса на протяжении всего XVIII столетия формировались две силы: консервативная («своя»), способствовавшая в дальнейшем формированию славянофильства, и либеральная («чужая»), повлиявшая на становление западнической идеологии.

Русские писатели, сохранявшие нравственные и религиозные устои в обществе, не принимали европейского убеждения в том, что рассудок становится главным средством постижения мира и с его помощью человек становится властелином мира, т. к. сила и мощь человека дает возможность изменять мир по своему желанию. А именно на этом настаивали европейские просветители, когда призывали читателей не бояться пользоваться своим умом и развивать потребность в отстаивании своих прав. Это открытие способствовало тому, что XVIII век вошел в историю как век революций и социальных потрясений, век решительного преобразования мира путем насилия и вооруженных столкновений.

В годы Великой французской революции особенно громко зазвучал голос русских писателей, осуждавших европейцев, прежде всего это были голоса русских дворян – представителей русской аристократии. Многие из

23

них, решая социальные проблемы, искали пути создания гармоничного мироустройства, однако их поиски происходили в ином направлении. Им была чужда революционная, антифеодальная настроенность французских энциклопедистов, выражаемая ими в принципе «естественного права» каждого на равные условия в обществе, они считал, что социальное неравенство в обществе является таким же «естественным неравенством», какое замышлялось Творцом в природе, и реальная действительность не нуждается в своей переделке по воле человека.

Решая проблему свободы человека в государстве, они отстаивали духовную свободу, а юридические гарантии ими воспринимались как второстепенные, основным они считали равенство человека перед Богом. Русская «консервативная» интеллигенция называла свободным то государство, которое опирается на законы совести и общий для всех «страх наказания Божия». Для них характерны были идеи «естественного неравенства». Так, И. В. Лопухин писал, что бессмысленно стремиться к установлению равенства, как об этом говорили европейские просветители, ибо «все вопиет нам о естественности неравенства. Все нам возвещает необходимость, пользу подчинения и власти... их взаимное действие есть душа порядка, связь мира и путь к возможному совершенству...»31.

На фоне основных тем журнальных публикаций очерк И. П. Тургенева «Кто может быть добрым гражданином и верным подданным» (1790), а также сочинения И. В. Лопухина «Рассуждение о злоупотреблениях разума некоторыми новыми писателями и опровержение их вредных правил» (1787), «Изображение мечты равенства и буйной свободы с пагубными последствиями» (1794), «Излияния сердца, чтущего благость единоначалия» (1795), «Описание нескольких картин и список с некоторых отрывков, находящихся в магазине дивного смотрения на внутренние причины действий и слепоту развращенных французов» (1795) и др. отличаются своеобразием постановки проблемы. Эти писатели считали, что основной путь к справедливой жизни определяется не критикой существующего положения, а установлением подлинной человечности в обществе, основанной на христианских заповедях. Они мечтали о справедливом мироустройстве, о таком общественном порядке, при котором монарх будет не только справедливым правителем, но и истинным христианином, добросердечным, любящим своих подданных и сострадающим им.

***

Таким образом, как уже было заявлено, отечественная литература

XVIII века представляется в виде двух потоков. Если один, представленный творчеством писателей, вставших на путь секуляризации, представлен в

31 Там же. – С. 245.

24

исследованиях ученых, то второй следует изучать, собирать воедино имена и творения авторов, выпавших из общей картины истории литературы.

Писатели, сохранявшие «свои» достижения, как правило, были связаны прочными узами с традициями церковной книжной словесности, в то время как признающие «чужое» как свое были ориентированы на создание светской литературы западного образца. История русской литературы доказала, что эти писатели не существовали автономно, что «обе литературы» взаимодействовали и в результате создалось единство нераздельно-слиянного, что, прежде всего, проявилось в русской классической литературе XIX века. Участие духовенства в литературном процессе XVIII в. обычно ограничивается именем Феофана Прокоповича, священнослужителя и писателя Петровской эпохи. Однако в действительности оно не прерывалось и позже, и в XIX и в XX веках представители русской церкви создавали и продолжают создавать сочинения не только богословского характера, но и высоко поэтические творения.

Анализируя истоки «чужой» эстетики в отечественной культуре, мы должны отметить, что они появились несколько раньше петровских реформ и это появление стало следствием тех процессов, которые происходили в русском обществе во второй половине XVII века. Это касается, во-первых, церковного раскола и, во-вторых, появления демократической литературы, которая уже тогда начала разрушать целостный строй древнерусской словесности: расшатывать жанровую систему, формировать стилевую полифонию, в том числе и в языке литературного произведения, где наряду с книжной «высокой» лексикой использовалась разговорная «низкая». В конце XVII века – начале XVIII была подготовлена почва для дальнейших трансформаций в литературе и для формирования оппозиции между «светской» и «религиозной» литературами.

Изучая проблему межевания литературы в Петровскую эпоху, А. М. Панченко говорил о том, что традиционная древнерусская литература продолжала жить и развиваться в новых условиях, и, прежде всего, она сохранялась в кругах консервативно настроенных дворян, старомосковского и провинциально-патриархального барства, грамотных крестьян, священнослужителей. К началу XVII века сложились некоторые центры, которые можно считать средоточием «своей» литературы: Москва, Ростов, Великий Новгород. Так, например, Ростов дал имя крупному писателю, проповеднику, церковному иерарху Дмитрию Ростовскому (в миру Даниилу Туптало) (1651–1709). В 1757 году 22 апреля по решению Святейшего Синода Дмитрий Ростовский был причислен к лику новоявленных чудотворцев.

На протяжении всей жизни он занимался литературным творчеством: писал житийные повести, рассказы, поучения, драмы, духовные стихи. Сам он это объяснял так: «Моему сану надлежит слово Божие проповедати не только языком, но и пишущей рукою. То мое дело; то мое звание; то моя

25

должность»32. Большинство его сочинений не издано, однако если бы они были опубликованы, то их вместили бы 20 томов по 600 страниц каждый. Объясняя тягу к литературному творчеству, Дмитрий Ростовский отмечал, что таким образом пытался защищать людей от новых веяний, ведущих к разрыву с церковью: «Под названием и образом летописца желал бы я некие полезные правоучения писать, дабы не только историями увеселять читателя, но и нравоучениями учить. Сие есть мое намерение, если не для других (ибо кто аз, дабы учить ученых мужей), то, по крайней мере, для меня самого»33. Дмитрий Ростовский – один из деятелей православной церкви, который обогатил отечественную литературу душеполезными сочинениями, к ним обращались не только его современники. Произведения митрополита Дмитрия Ростовского были хорошо известны нескольким поколениям русских писателей и в эпоху Просвещения, и в «золотой» для русской литературы век: А. С. Пушкину, Н. В. Гоголю, Л. Н. Толстому, Н. С. Лескову и др.; многие из писателей имели книги иерарха в своих библиотеках, воспитывались на них, а позднее использовали переработанные им источники и сюжеты в своих художественных произведениях.

Кроме того, академик А. М. Панченко отмечал особую роль старообрядческих общин, в которых не только сохранялась старая допетровская литература, но и создавались сочинения, продолжавшие развивать эти традиции34. Особенно важную роль в этом сыграли поморские общины, где в безлюдных местах вера в церковное предание оказалась прочнее, чем в крупных городах, и где продолжали развиваться традиции русской духовной жизни.

Ученый обратил внимание на раскольничью общину в Выговской пустыни в Олонецкой губернии, где пребывали братья Денисовы – Андрей (1674–1730) и Семен (1682–1741), обладавшие поэтическим дарованием. Так, например, Андрей Денисов проявил себя не только как выдающийся мыслитель старообрядчества, но и как ученый палеограф и лингвист, а его брат Семен стал автором «Винограда Российского», сочинения, в котором защищал дониконовскую Русь, доказывал, что она была «вторым небом», описывал жития мучеников-старообрядцев, отстаивавших старую веру. Семеном Денисовым, одним из талантливых выговских писателей, было написано «Слово воспоминательное о святых чудотворцах, в России воссиявших», в котором прославлялась русская земля, украшенная подвигами многочисленных подвижников. Это «Слово» открывало собой составленную в обители в первой трети XVIII в. обширную подборку житий

32 Цит. по: Глухов, А. Г. Ревнители просвещения России. X–XVIII вв. : учеб.

пособие / А. Г. Глухов. – М. : Университетская книга, 2007. – С. 230. 33 Святитель Дмитрий Ростовский. Режим доступа: http: //days.pravoslavie.ru/ Life/

life6554.htm 34 Панченко, А. М. Русская культура в канун петровских реформ / А. М. Панченко /

Отв. ред. Д. С. Лихачев. – Л. : Наука, 1984. Он же. Русская история и культура: Работы разных лет. – СПб. : Юна, 1999.

26

русских святых; оно также часто переписывалось в составе различных житийных сборников. Кроме того, ему принадлежит «История об отцах и страдальцах Соловецких иже за благочестие и святые церковные законы и предания в настоящее времена великодушно пострадаша», в которой описаны мученические подвиги соловецких монахов в течение десяти лет (1668–1678) отстаивавших свою духовную свободу. Монахи Соловецкого монастыря, не принявшие никонианские церковные нововведения, подвергались гонениями со стороны правительства: против 500 иноков, закрывшихся в стенах обители, были направлены вооруженные войска. Десять лет пытались сломить непокорных монахов, десять лет продолжалось «соловецкое сидение», и только из-за предательства одного из монахов обитель была взята, а иноки преданы мученической смерти.

На протяжении всего столетия в монашеской среде продолжала развиваться «своя» литература. Ее появление связано, прежде всего, с деяниями таких духовных старцев и подвижников русской церкви, как Паисий Величковский (1722–1794)35 и Тихон Задонский (1724–1783)36.

Вместе с тем в XVIII веке литературным творчеством занимались многие служители церкви, стремясь продолжить традиции средневековых книжников, и создавать таким образом противовес западничеству.

Кроме того, знакомство с творчеством писателей-священнослужителей XVIII в. открывает еще один важный аспект в литературной жизни России. Те из них, кто испытал на себе влияние масонства, обратились к освоению литературы, популярной в масонских кругах. Так, например, из круга «Собрания старающихся о переводе иностранных книг», утвержденного Екатериной II, вышло издание «Разговоры Лукиана Самосатского37,

35 Кроме переводов («Наставлений» св. Исаака Сирина, «Вопросы и ответы» прп.

Максима Исповедника, «Поучения» прп. Феодора Студита, «Наставления» аввы Варсонофия церковнославянского «Добротолюбия»), Паисию Величковскому принадлежат его важнейшее сочинение «Автобиография».

36 Главные труды Тихона Задонского: «Об истинном христианстве» (1770–1771), «Письма к приятелям» и «Письма келейные» (оба сборника относятся к 1772–1775 гг.), «Правила монашеского жития» и «Наставление обратившимся от суетного мира». Они содержат разного рода наставления и поучения, составленные в форме ответов на обращенные к нему вопросы или письма. В последние годы (1777–1779) святитель работал над книгой «Сокровище духовное, от мира собираемое», сборником кратких размышлений (всего их 157), в которых говорится о многих мистических переживаниях святого.

37 Лукиан (Λουκιανός) Самосатский (около 125 – около 192) был выдающимся греческим философом-софистом, писателем. В XVI–XVIII в. интерес к творчеству Лукиана в Европе проявили гуманисты, которые начали переводить его сочинения и подражать ему: Эразм Роттердамский (в «Похвале глупости»), Франсуа Рабле (в «Гаргантюа и Пантагрюэле»), Джонатан Свифт (в «Путешествиях Гулливера») и др.; Франсуа Фенелон подражает «Разговорам мертвых». На русский язык были переведены следующие сочинения Лукиана Самосатского «Разговоры мертвых» (СПб., 1773, 1778 и изд. Академии наук, СПб., 1808), «Разговоры Лукиана Самосатянина», пер.

27

переложенные с греческого языка священником Ив. Сидоровским и коллежским регистратором Матвеем Пахомовым» (СПб., 1775 и 1776). Известно, что Иоанн Сидоровский (1748–1795) был писателем, священником, законоучителем в Смольном институте в Санкт-Петербурге. Основные его сочинения «Наставление юношества в христианской жизни» (1784) и «Изъяснение воскресных и праздничных евангелий» (Санкт-Петербург, 1783) долго служили главными учебными пособиями в светских училищах.

По всей вероятности, именно в Санкт-Петербурге произошло знакомство Сидоровского с масонами, которые и пробудили в нем интерес к античной философии стоиков, что сказалось на выборе сочинений Лукиана для перевода. Как известно, Сидоровский переводил «Законы» Платона по указанию Екатерины II, первым перевел на русский язык беседы Иоанна Златоуста. Выбор Лукиана, скоре всего, объясняется сближением Сидоровского с Новиковым и его окружением, именно они в 70-е гг. активно изучали труды Марка Аврелия и писателей его времени. Как известно, Лукиан впитал в себя идеи императора-стоика, много писал о нравственном облике людей своего времени. То, чем могли «Диалоги» Лукиана привлечь русских масонов, а вместе с ними и Сидоровского, можно обозначить идеей, заключенной в одном из диалогов под названием «Гермотим, или о выборе философии», написанном сорокалетним автором. Суть этой идеи была близка Новикову и его друзьям: человек, стремящийся к истине, не должен слепо верить своим учителям, что истинность их учения проверяется нравственным или безнравственным характером самих учителей. Это сочинение Лукиана как нельзя лучше соответствовало умонастроению русских масонов Екатерининской эпохи, когда происходил окончательный выбор одного из течений в масонстве.

***

Вместе с тем, как хорошо известно, в России все более настойчиво

заявляла о себе и новая литература, создаваемая по западному «чужому» образцу. Она ориентировалась на европейскую эстетику, европейскую жанровую систему в поэзии, драматургии, прозе. Эта литература воспринималась как средство для распространения идей просвещения, светской культуры, нового мировоззрения. Многое стало меняться как в содержании, так и в форме литературных сочинений. Так, например, извечный вопрос о смысле жизни и счастье получил новую трактовку: «чужая» литература нацеливала читателя на поиск земного счастья и блаженства, а сам писатель позиционировал себя человеком, обладающим истиной, и призывал следовать за ним.

И. Сидоровского и М. Пахомова (с примеч., СПб., 1775-1784), «Харон или наблюдатели», перевод В. Л. (ЖМНПр, 1878, №11), ряд речей в «Пантеоне литературы» за 1889 г. и др.

28

И все же, несмотря на титанически усилия самого Петра I и его последователей, вихрь, охвативший Россию в начале XVIII века, не смог окончательно разрушить вековые традиции отечественной литературы. Русские писатели пытались размежевать «свое» и «чужое», и, осваивая достижения французского классицизма, английского сентиментализма, европейского просветительства, слепому подражанию европейцам противопоставили национальные основы культуры.

На протяжении долгих веков русское сознание развивалось по пути внутреннего созерцания, самоанализа, размышления о бытии, что проявилось в древнерусском искусстве: книжности, иконописи, музыке и т. д. Встреча с рационалистической культурой Запада, которая на тот момент считалась высокой по сравнению с русской, на какой-то период изменила настроение отечественной интеллигенции, обратившей свой взор на Европу. Однако период ученичества закончился быстро, т. к. вскоре стало ясно, что однолинейное рационалистическое сознание, обращенное на внешнюю жизнь человека, измеряющее ее конкретными критериями, упрощает человека, лишает его той сложности, которая создается его приобщенностью к тайнам бытия.

Особую роль в истории отечественной литературы сыграли писатели XVIII века, связавшие себя с масонством, которое, как известно, с середины столетия стало активно распространяться в среде образованного дворянства, прежде всего столичного, а затем и провинциального. Надо отметить, что масонство, трансформировавшееся на русской почве, на наш взгляд, стало той силой, которая пыталась примирить «свое» и «чужое», адаптировать европейские тенденции к русской традиции. Во всяком случае, история московских масонских лож второй половины XVIII столетия, особенно ложа московских розенкрейцеров под руководством Н. И. Новикова, дает основание для подобных заключений.

Масонство в России попало на благодатную почву. Как указывает В. В. Кучурин, «духовно ищущая часть русского дворянства (и вообще образованного русского общества) обращалась к духовному богатству эзотерической традиции потому, что была слабо знакома с наследием Православной традиции и таким образом компенсировала слабое развитие вероучительной, богословской компоненты религиозной жизни православного сообщества»38.

Однако следует отметить, что предпосылки для увлечения мистической философией, лежавшей в основании масонского учения, обнаруживаются задолго до проникновения в Россию масонства с его эзотерическими и мистическими традициями. В православной культуре вообще был силен мистический аспект. Став «религией сердца», православие призывало

38 Кучурин, В. В. Мистицизм и западноевропейский эзотеризм в религиозной жизни

русского дворянства в последней трети XVIII – первой половине XIX в.: Опыт междициплинарного исследования. Режим доступа: http//sofik-rgi.narod.ru/avtori/ slovo_mis l/kutchurin.htm

29

человека к особому переживанию мира, к погружению в таинственный мир природы, к воззрению на человека как на образ и подобие Божие. Вследствие этого уже в практике средневековых исихастов можно обнаружить мистические тенденции, прежде всего связанные с идеей теозиса (обожения), предполагающей аскетический путь самосовершенствования.

В средневековье и вплоть до XVIII века в России было немалое количество последователей Григория Паламы (1296–1359), долгое время считавшихся «еретиками» и «сектантами». Учение Паламы, средневекового византийского богослова, философа, мистика, нацеливало на постижение Бога, на поиск путей, ведущих к слиянию с Богом. В XVIII веке идеи исихазма в российской церковной жизни были не актуальны, однако не забыты. Стремительно развивающаяся монастырская жизнь, деятельность духовных старцев, вставших в оппозицию к официальной синодальной церкви, постепенно возрождала учение Григория Паламы. Традиции исихазма в России связаны с такими влиятельными духовными очагами, как Оптина пустынь, Валаамский и Серафимо–Саровский монастыри, с деятельностью новоафонских старцев.

Путь исихаста можно охарактеризовать как путь к молчанию через слова, к сердцу через ум. С помощью Божественной благодати человек проходит на этом пути под руководством духовного наставника как бы три стадии – очищения, просвещения и совершенствования. На первых этапах практикуются устные молитвы и духовные беседы, однако старцы-исихасты не приветствуют тех, кто приходит к ним с желанием просто поговорить. Ведь разговоры должны иметь конечной целью творение в молчании и озарении Божественным светом молчаливой «умной молитвы» – размышления о Боге. И хотя исихазм концентрировался в отдалении от столичных и провинциальных дворян, но общая предрасположенность к такому восприятию православия существовала не только в стенах монастырей и в скитах пустынножителей, но и в дворянских кругах. Старая, дониконовская Русь отличалась особым «сердечным» отношением к Богу, именно на эту традицией «взрыхленную почву» русской души упали идеи западного мистического учения, легшего в основу масонства.

Предрасположенностью к «мистическому» христианству, вероятно, объясняется и тот факт, что во второй половине XVIII века в среде русского духовенства распространяются западные идеи пиетизма («внутреннего христианства»), которые затронули не только светских писателей, но и писателей, принадлежащих к духовному клиру.

Объемистым трудом Тихона Задонского является шеститомное догматическое и моралистическое сочинение «Об истинном христианстве». Это был «свободный пересказ» книги известного вождя протестантского пиетизма Иоганна Арндта (1555–1621)39. Сочинение последнего «Об

39 Знаток теологии, Иоганн Арндт интересовался алхимией, естественной историей

и медициной, эти знания отразились в знаменитым труде «Об истинном христианстве» и

30

истинном христианстве» («Vom wahren, Christenthum») могло быть доступно молодому семинарскому преподавателю Тихону и могло привлечь его внимание40. С книгой немецкого мистика Тихон Задонский мог познакомиться в переводе: в 1735 году в Галле она была издана на русском языке в переводе выпускника Киевской духовной академии Симона Тодорского (1701–1754)41.

Возникала ситуация диалога. Что же объединяло Тихона Задонского с немецким мистическим проповедником? Как известно, сочинение Арндта появилось в ту эпоху, когда в Европе, и особенно в Германии, активно формировалось протестантство, религия, нацеливающая человека на веру без привычных для православного человека благочестиия и добродетельной жизни. Протестантство не требовало от человека нравственного самосовершенствования, аскетизма в том смысле, как это было принято в «первоначальном» христианстве. И, самое главное, оно не концентрировало внимание своей паствы на деятельной любви к людям, к Богу, не пробуждало в ней готовности к самопожертвованию, к полному преданию себя в руки Бога. Таким образом, протестантство, проникавшее в Россию в результате петровских преобразований, способствовало отделению догматического христианства от нравственного, что выразилось, прежде всего, в трудах Феофана Прокоповича.

Реакцией на этот процесс стало распространение идей пиетизма в среде богословов, считавших, что религиозная жизнь не должна ограничиваться только исполнением обрядов, а должна быть наполнена личным чувством верующего. Одним из таких богословов, ставших в оппозицию к Феофану Прокоповичу, был Тихон Задонский, святитель, духовный учитель не одного поколения православных людей, в том числе и писателей XVIII–XIX вв. Поскольку Тихон Задонский повлиял не только на духовную жизнь России, но и на судьбу русской литературы42, то следует выяснить, в чем заключаются основные идеи святителя, чем он обогатил (или обеднил) русскую духовность.

Тихон Задонский оказался в числе тех православных людей, которые в «век смут и перемен» попали в водоворот «своего» и «чужого» христианства. Как известно, в Петровскую эпоху в связи с бурным распространением протестантизма в России вместе с большим количеством пасторов в русские

в книге молитв «Сад Эдема» (Paradiesgärtlein). В идее истинного христианства, по Арндту, сливаются вера и жизнь, оправдание и освящение. В живом единстве она сочетает протестантскую ортодоксию с мистицизмом. Эта концепция оказалась в центре теологических споров его времени.

40 Доступный святителю перевод Арндта на русский – первый по времени – сделан был в 1735 году, а в 1743-м уже запрещен. Кроме того, Тихон Задонский мог обратиться к сочинению Арндта на латинском языке.

41 В 1794 г. она была издана вторично уже в Москве в типографии В. И. Лопухина в переводе писателя-масона И. П. Тургенева.

42 Особенно большое влияние сочинения Тихона Задонского оказали на Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского.

31

города попадают и сочинения европейских богословов43. Одним из таких стала книга Иоганна Арндта «Об истинном христианстве».

Какие идеи Арндта привлекли Тихона Задонского? Во-первых, идея одновременного существования в каждом «ветхого» (телесного) и «нового» (духовного) человека: «ветхий» – продолжение Адама, а «новым» человек становится тогда, когда совлекает с себя оболочку греховного существа и начинает путь вместе с Христом. Во-вторых, Арндт привлек Тихона Задонского идеей очистительного страдания: чтобы спасти свою душу, человек должен испытать силу «крестных мучений». Вместе с тем Тихон Задонский вступил в полемику с Арндтом, и свое сочинение наполнил светлыми пасхальными тонами, связанными с верой в нравственное возрождение человека.

Чтобы сделать вывод о характере диалога этих мыслителей, необходимо хотя бы кратко охарактеризовать их сочинения. Арндт, как подлинный христианский мистик, большое внимание уделял проблеме «ветхого» и «нового» человека. Одно из центральных мест в сочинении отведено описанию того, как путем покаяния, креста и молитвы «адамов» человек преображается в «новозаветного», идущего к Христу. Это преображение, по мнению Арндта, возможно только тогда, когда человек совершает богоугодные дела во внешнем мире и избавляется от своих пороков. Стремящиеся идти к Христу должны быть готовы к страданию и даже к ощущению богооставленности, когда «приходит в томление все тело, сердце увядает, мозг в костях сохнет. Тогда все слова Божии мертвы для человека, и он не находит в них жизни, не ощущает в себе никакого благоговения, никакой жизни духовной... Ничто тут не поможет, кроме благодати Божией»44. Арндт указывает, что эти высокие духовные искушения суть знаки не гнева, но милости Божией. Тема страданий во имя Христа (Крестные муки) была квинтэссенцией учения Арндта, и она стала ключевой в воззрениях русских масонов45. В дальнейшем его идеи нашли свое продолжение в учении пиетистов46.

43 Идеи протестантизма в России начали распространяться еще в конце XVII века.

Хорошо известен факт приезда в Москву проповедника, мистика и поэта Кульмана Квирина (1689), который был в результате его действий объявлен еретиком и сожжен на костре. Кульман одним из первых стал распространять идеи Якоба Беме в России, которого считал своим учителем после того, как познакомился с сочинениями Якоба Беме и даже написал книгу «Воскресший Беме» (1674). Вслед за Беме Кульман Квирин был убежден, что разум человека выше церковного авторитета, что церковные таинства отвлекают его от внутренней работы над совершенствованием своего характера. По его мнению, в мире происходит перманентное противостояние Добра и Зла и что этот процесс происходит не только вне человека, но и в нем самом. Для торжества Добра человек должен отказаться от всех соблазнов, преодолевать все искушения.

44 Арндт, И. Об истинном христианстве / И. Арндт. – М. : тип. Лопухина, 1784. – Кн. 1. – С. 524.

45 И. П. Тургенев совместно с А. М. Кутузовым, М. И. Багрянским, С. И. Гамалеей переводил книгу Дузетана «Таинство Креста, огорчевающего и утешающего,

32

Если Арндт большое внимание уделял объяснению христианской практики и ее значения в жизни человека, то Тихон Задонский открыл другие аспекты в «истинном христианстве». Он писал об «обновлении» человека в вере, которая идет от сердца человека и растворяется в любви к Богу. Святитель много писал о Благодати, которая даруется истинно верующему человеку, но вместе с тем он рассуждал и о Кресте страданий, что сближало его с Арндтом. Однако понимания страдания (Креста) у них несколько расходится: у Арндта страдание – аскеза и подчинение воли Бога, а у Тихона Задонского страдание – подвиг против искушений дьявола.

В сочинении Арндта больше практицизма, меньше светлых и теплых эмоций, которые есть у православного писателя, даже эсхатология святителя Тихона прежде всего поражает своими светлыми, пасхальными тонами. Упоминанию о пришествии антихриста здесь просто не находится места: «яко бо во время весны исходит трава из недр земных и одевается благовонными различными цветами, тако телеса благочестивых из гробов, в которых, мразом смерти сокрушены, крылись, в оное время изыдут одушевленны, и в новый прекрасный безсмертия и вечныя славы вид облекутся»47. Описание радостей Горнего Иерусалима завершает книгу Тихона Задонского.

Эти сочинения и подобные им появлялись в обществе, попадали в руки читателей благодаря стараниям Новикова и его друзей. Между святителем Тихоном Задонским и московскими масонами (один из них, И. П. Тургенев, также осуществил перевод Арндта «Об истинном христианстве») обнаруживается непосредственная связь. Тихон Задонский, как и друзья Новикова по ложе, также обращался к сочинениям европейских мистиков, «особенно любил он “Арндта почитывать”. И вряд ли случайно его главная книга носит то же название, что и книга Арндта: “Об истинном христианстве”»48.

Труды этих философов изучались русскими масонами, переводились на русский язык и издавались в типографиях Новикова и Лопухина. Они

умерщвляющего и животворящего, уничиженного и торжествующего Иисус-Христова и членов Его», которая была издана в Москве в 1784 г. Она имела большой резонанс среди читателей. Так, например, Новиков писал Лабзину о том, что она перевернула его представление о жизни.

46 Пиетизм (от лат. pietas – благочестие) – мистическое течение в протестантизме (особенно в лютеранстве) конца 17-18 вв., ставившее религиозное чувство выше религиозных догм. Отвергая внешнюю церковную обрядность, пиетизм призывал к углублению веры, особое значение придавал внутренним эмоциональным переживаниям верующего, молитве, способствующей религиозному чувству, призывал к нравственному самоусовершенствованию. Настаивая на практическом следовании принципам христианской морали, пиетизм объявлял греховными всякие развлечения (театр, танцы, игры), чтение нерелигиозной литературы.

47 Святитель Тихон Задонский. Творения в 5 томах. – М., 1889. – Т. 3. – С. 418. 48 Фроловский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. –

С.123.

33

становились доступными читателям, формировали их представления о мире, воспитывали особое отношение к нему. Кроме того, русские писатели масонского круга создавали свои сочинения, в которых по-своему интерпретировали идеи западных мистиков.

Как мы можем представить, эти книги формировали особое мироощущение у людей XVIII века. Протестантские и православные идеи в результате пересекались в их сознании, создавали эклектичность мировоззрения, но вместе с тем они инициировали стремление к размышлению о смысле жизни, о своем отношении к миру, людям, Богу. Порой, эти размышления превращались в мучительное томление, смятение, создавали ощущение трагизма бытия.

Попытка найти примирение с жизнью, преодолеть духовный кризис часто не удавалась даже людям духовного звания. Так, например, один из самых почитаемых русских святых XVIII века Тихон Задонский, попавший под влияние западного мистицизма, часто предавался унынию, тоске и даже отчаянию, что не было в целом характерно для православного священника. В его «Келейных письмах» (1772–1775) читаем: «О, мир, мир! Юдоль плачевная — мир, печали, воздыхания, трудов и бед исполненный мир! Как ты горек, и почти все любят тебя! Что бы было, если бы ты сладок был? Горек мир, но так любится! А как бы любим был, когда бы сладок был? Непременно бы все его за отечество и второй рай почитали. Что в мире, кроме беды, напастей, трудов, печали, скорби и воздыхания, как на море, что кроме ветров, бури и волнения? Что и сладким кажется, то с горестью смешано, и что приятным кажется — внутри гнило и смрадно. О, беда наша! О, слепота ума! Где наш ум, где наша вера, христиане? Где Слово Божие, которое обещает нам великое и дивное, страшное и ужасное, бесчисленные блага, которых “не видел глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку” (1 Кор.2:9)? Но, все то оставив, гоняемся за тенью. Истинно и праведно пишется: “Человек, будучи в чести, не уразумел (сего), сравнялся с несмысленными скотами и уподобился им” (Пс.48:13). Как скот любит и ищет то, что чувствует, так и бедный плотской и невозрожденный человек о том только заботится, что видит и что чувствам приятно, но о том нерадит, что Слово Божие обещает, так как не видит этого»49.

Вот что писал о Тихоне Задонском протоиерей Г. Флоровский в своем фундаментальном исследовании: «В прозрачности Тихонова духа особенно резко видно, как набегают на него черные волны тяжелой скуки или уныния… И эта особенная подверженность унынию, это особая искушаемость тоской, какая-то безбытная обнаженность души – все это совсем не обычно в русском подвиге. Все это напоминает скорее “темную ночь” по Иоанну от Креста, Noche del Espiritu (срв. и у Талера, даже у

49 Тихон Задонский. Письмо 25 (О печали века сего и страхе временной беды; и о

печали спасении души и страхе вечной пагубы // Келейные письма. – Режим доступа: http://ni-ka.com.ua/index.php?Lev=lettkell#kel25.

34

Арндта). Временами Тихон впадал в какое-то беспомощное оцепенение, скованность и неподвижность, когда кругом темно, и пусто, и безответно. Иногда он не мог себя заставить выйти из кельи. Иногда он пробовал как бы физически убежать от тоски переменой места. Весь дух Тихона переплавлен в этом искусе»50. Далее Флоровский делает вывод, который заключается в том, что такое состояние святителя объясняется реакцией на встречу «с безбожием», но Тихон смог преодолеть искушения «безумного вольнодумного века», тогда как многие русские люди этого не избежали. В результате стало формироваться поколение «томящихся» людей, пребывающих в меланхолической мечтательности и погруженных в глубочайшую рефлексию.

Таким образом, ситуация в русской духовной жизни этого периода свидетельствует не только о заимствовании религиозных идей, но и о противостоянии и творческом диалоге между писателями-богословами. Следует отметить, что русское духовенство в этой полемике постулировало «свои» идеи, отличные от европейских, но совсем избежать «чужого» влияния почти не удавалось. Обращаясь к сочинениям Тихона Задонского, замечаем, что в них под влиянием протестантизма появилась драматическая интонация. В идею соборности стало вклиниваться ощущение одиночества подлинного христианина, вынужденного своей верой спасать мир от погибели под нашествием «чужого».

Московский митрополит Платон (Левшин), по словам Г. Флоровского, также испытал на себе «смущение» от «религии сердца» пиетистов и мистиков и обращался к исследованию тайны Откровения, тайны Крестных мук. Протоиерей Флоровский объяснял усиление этой тенденции своеобразной экспансией немецкого протестантизма: «Так “латинское пленение” заменилось “пленением” немецким и английским, и на месте схоластики выросла новая угроза – угроза безудержного мистицизма и немецкой теософии. С этого времени на русское богословие ложится тень немецкой школы. В русских богословских академиях начинают изучать немецкий как основной язык богословия»51.

В последние десятилетия XVIII в. в духовные учебные заведения стали массово проникать книги европейских мистиков, которые во многом определили характер духовных исканий романтической эпохи. Особенной популярностью пользовались сочинения И.Г. Юнга-Штиллинга (1740–1817), И. Арндта (1555–1621), Э. Сведенборга (1688–1772), К. Эккартсгаузена (1752–1803), Ф. Фенелона (1651–1715), мадам Гюйон (1648–1717), которые пробуждали интерес к мистицизму и даже к его научному обоснованию. В поиске истинного знания о мире эти авторы обращались к сверхчувственным источникам, в том числе к Откровению.

50 Фроловский, Г.. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – С. 123 – 124. 51Флоровский, Г. Западное влияние в русском богословии. Режим доступа:

www.krotov.info/library/f/florov/zapadnye.html

35

Не избежал прикосновения к подобной литературе и московский митрополит Филарет (1782–1867), деятельность которого началась в Александровскую эпоху и который был, по словам Г. Флоровского, «человеком именно Александровской эпохи»52. Именно этот период был самым сложным и противоречивым в духовном развитии России: с одной стороны усиление позиции синодальной церкви, превращающейся в официальный государственный аппарат; с другой – усиление мистических течений внутри духовного клира. Все это происходило на фоне дальнейшей секуляризации дворянского общества. Идеи таких авторитетных деятелей русской церкви, как святителя Филарета, стали источником формирования нового духовного пульсирования, которое питало литературный процесс.

Европейская литература оставила след в мировоззрении не одного поколения русских людей, оказавшихся «под покровом мистических соблазнов»53. Именно поэтому, когда устои православия в России стали ослабевать, средневековые мистические искания вновь были актуализированы и дополнены масонскими. Отходя от средневековых представлений о мистическом опыте, русские масоны XVIII века не порывали с ним вовсе, хотя, естественно, адаптировали его к новым идеям, как ни странно, просветительским.

1.2. «Свое» и «чужое» в масонском дискурсе

Уже в недрах Просвещения зарождается ощущение трагической

растерянности человека («я царь – я раб – я червь – я бог!»?) и его глубинного одиночества перед Вечностью. Следствием этого потрясения стало стремление найти опору под ногами, свернуть с пути, указанного вольнодумцами-вольтерьянцами, вернуться в лоно религии. Однако к середине XVIII века представление о религии оказалось «размытым», поскольку в духовную жизнь русского общества вторглись различные конфессиональные потоки, связанные с распространением в стране протестантизма, католицизма; кроме того, существенное влияние на характер духовной жизни оказывали деистические идеи просветителей, а также различные мистические учения. В результате, пути к религиозной жизни стали запутанными, порой хаотичными.

Такой путь духовных исканий был характерен для русских дворян, обратившихся к масонству и увидевших в нем возможность реализации религиозных запросов. Именно это учение, опирающееся, прежде всего, на философию средневековых мистиков и европейских гуманистов, показалось им необходимым для духовной жизни. Русские дворяне в первую очередь обратили внимание на то, что его адепты проповедовали идею нравственного очищения, что выражалось в стремлении «совлечения

52 Флоровский, Г. Пути русского богословия. – С. 166. 53 Там же. – С. 170.

36

ветхого Адама» и сотворения «нового», совершенного, который может «слиться с Богом»54.

В период утраты душевной целостности, ставшей следствием распространения в России «вольтерьянских» идей, часть образованного дворянства потянулось к масонству, которое показалось им спасением от наступающего на человечество материализма и практицизма, сулящих, по их мнению, миру хаос. Отчасти можно согласиться с мнением Флоровского, считавшего, что русское масонство XVIII века выполняло «конфессиональную» функцию: оно заменило собой традиционную религию и само, согретое «духом национального самосознания», превратилось в «религию души».

Проблема влияния масонских идей на развитие эстетических теорий в России все больше начинает интересовать современных ученых55. Если до последнего времени деятельность масонов рассматривалась в основном историками, политологами и религиоведами с точки зрения их участия в общественно-политической или конфессиональной жизни Европы и других континентов и в наше время распространением масонства объясняют процесс глобализации, духовного упадка человечества, о чем свидетельствуют современные публикации56, то теперь эта проблема начала интересовать филологов. Большой вклад в разработку данной проблемы вносят такие современные исследователи, как Н. Д. Кочеткова и В. И. Сахаров57.

54 Масонские идеи о нравственном самосовершенствовании самого себя, о

«тесании грубого камня», о перерождении в «нового Адама» в чем-то стали для русских масонов в развитием исихастской идеи «обожения» человека, они в значительной степени связаны с православной аскетической традицией внутреннего духовного делания.

55 Лейтон, Лорен Дж. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе: Декабризм и масонство / Лорен Дж. Лейтон. – СПб, 1995; Масонство и русская литература XVIII–начала XIX вв./ Под ред. Сахарова В. И. – М. : Эдиториал УРСС, 2000.

56 Замойский, Лоллий. За фасадом масонского храма. Взгляд на проблему / Лоллий Замойский. – М., 1990; Платонов, О. А. Терновый венец России. Тайная история масонства. 1731–1996 / О. А. Платонов. – М., 1996; Черняк, Е. Б. Невидимые империи. Тайные общества старого и нового времени на Западе / Е. Б. Черняк. – М., 1987.

57 Кочеткова, Н. Д. Идейно-литературные позиции масонов 80-90-х годов XVIII века и Н. М. Карамзин / Н. Д. Кочеткова // Русская литература XVIII века. Эпоха классицизма. М. -Л.: Наука, 1964. Она же. Немецкие писатели в журнале Новикова «Утренний свет» // Н. И. Новиков и общественно-литературное движение его времени. – Л., 1976. – (XVIII век. Сб. 11). – С. 113-124. Она же. Литература русского сентиментализма: (Эстетические и художественные искания). СПб. : Наука, РАН, ИРЛИ, 1994. – 280 с. Сахаров, В. И. Масонство, литература и эзотерическая традиция в век Просвещения / В. И. Сахаров // Масонство и русская литература XVIII – начала XIX вв. / Под ред. Сахарова В. И. – М. : Эдиториал УРСС, 2000. – С. 3 – 29. Он же. Русская масонская поэзия. – С. 66 – 118. Он же. Масонская проза: история, поэтика, теория. Там же. С. 193 – 220. Он же. Судьбы масонской литературы в начале XIX века. – С. 221 – 242. Он же. Иероглифы вольных каменщиков. Масонство и русская литература XVIII – начала XIX веков. – М. : Жираф, 2000.

37

Обратив внимание на историю экспансии масонства в Россию, мы обнаруживаем тот факт, что русское общество XVIII века, восприняв новые для себя идеи, очень быстро, скорее всего интуитивно, почувствовало их чужеродность и постаралось существенно видоизменить масонское учение, адаптировав его к своей системе ценностей. Сохранив частично обрядовую сторону, русские масоны наполнили его «своим» содержанием, сумев соединить новые идеи с древним «любомудрием» и таким образом определив основную магистраль в освоении масонского учения. Можно сказать, что русские масоны смогли в нем обнаружить «свое» и «чужое» и, отделив плевелы от зерен, создать специфическое учение, которое, как выясняется, сыграло важную роль в формировании мировоззрения русской интеллигенции и которое принято обозначать термином «русское масонство».

Известно, что деятели русской культуры Екатерининской эпохи активно становились адептами масонства. Мы знаем об участии в ложах архитектора В. И. Баженова58, художника В. Л. Боровиковского, композитора Д. С. Бортнянского59, являющегося вместе с М. М. Херасковым автором масонского гимна «Коль славен наш господь в Сионе», и др. Посвященные в масонские объединения влияли на формирование новой эстетики. Можно смело утверждать, что большинство русских деятелей культуры так или иначе отразили в своих произведениях эстетику масонского ордена. Во-первых потому, что они сами участвовали в масонском движении, а во-вторых, масонская символика и образность имели большое распространение в русском обществе, можно даже говорить о своеобразной моде на масонство. В последние десятилетия XVIII века в русском искусстве сложился своеобразный симбиоз орденского и профанного (по терминологии масонов), что нашло отражение не только в литературе, но и во всех видах искусства.

Так, например, в масонских ложах между «братьями» существовал обычай обмениваться портретами, которым при этом придавалось особое мистическое значение. Эти портреты помещались не только в домашних кабинетах, но и в тех помещениях, где проходили собрания адептов. Для написания «масонских портретов» складывались особые правила, которые художники должны были выполнять. Чаще всего это были погрудные или поясные портреты, объединенные единой композицией, где отсутствовали лишние детали, а портретируемый внимательно всматривался в лицо зрителя, как бы приглашая к общению. Можно сказать, что эти портреты наполнены той эмоциональной тишиной, располагающей к философствованию, которая царила в домашнем кабинете адепта.

58 Янчук, Н. А. Знаменитый зодчий Василий Иванович Баженов и его отношение к

масонству / Н. А. Янчук // Журнал Министерства народного просвещения. – 1916. – Ч. 66, декабрь. – С. 167 – 238.

59 Мазуренко, Н. В. Музыка и масоны / Н. В. Мазуренко. – СПб., 1994.

38

Художники-масоны инициировали рождение так называемого «масонского мужского портрета», отличительной чертой которого не всегда является наличие масонской атрибутики: циркуля, топорика, масонского перстня, перчатки и т. д. Чаще всего эти портреты лишены внешних знаков, но наполнены другим: художник пытался показать «избранность» своего героя, его приобщение к «тайне бытия». Художники-масоны избегали парадных портретов братьев по ложе, главным для них было запечатлеть духовный мир масона и его преданность идее нравственного самосовершенствования. Портретируемые были облачены в темную одежду, что подчеркивало аскетический образ жизни масона.

Примером такого портрета может служить портрет Н. И. Новикова, предположительно выполненный Д. Г. Левицким (также членом масонской ложи). Новикова и Левицкого связывала дружба, завязавшаяся в Петербурге, где они часто встречались. Новиков изображен на фоне каменной стены, что, несомненно, символично: камень ассоциировался с твердостью убеждений человека, вставшего на путь нравственных исканий. Согласно популярной в масонской среде «теории» Лафатера60, бледность лица – знак благородных побуждений человека, а пристальный взгляд – знак доброжелательности и сосредоточенности. Можно сказать, что Левицкий стремился обосновать характер Новикова приемами, извлеченными из системы Лафатера61.

60 Иоганн Каспар Лафатер (1741-1801) – швейцарский проповедник, философ и

писатель, автор нашумевшей в свое время «физиогномической» теории, объясняющей наличие связи между внешностью человека и его характером. В последние десятилетия XVIII столетия эта теория стала очень популярной и даже модной в России, известно, что большой интерес к ней проявляли члены русской императорской семьи: Екатерина II, Павел I и Мария Федоровна.

Лафатер проявил себя не только как проповедник, но и как творческая личность. Прежде всего, следует отметить его аналитические способности, отразившиеся в «Физиогномических фрагментах для поощрения человеческих знаний и любви» (4 тома; 1775-1778); где отстаивал идею единства физиологически-духовных и моральных сторон человеческой личности. Кроме того, он проявил себя и как художник слова, написав сборники стихов «Швейцарские песни» (1767), «Двести христианских песен» (1780) и «Поэзия» (1781), драму «Абрахам и Исаак» (1776), роман «Понтий Пилат, или Маленькая библия» (1782-1785).

Заслуги Лафатера признавал знаменитый философ Иммануил Кант, увлекавшийся физиогномикой, немецкий поэт Гете и даже создатель учения об эволюции Чарльз Дарвин. С последних десятилетий XVIII века эта «теория» распространялась и в России, где очень быстро завоевала сторонников и стала очень популярной и даже модной; распространившись в дворянской среде, она на долгое время превратилась в любимое салонное развлечение. Так, например, в 1828 г. в России появился перевод с французского языка книги «Дамский Лафатер, или Искусство узнавать свойства женщин по физиономии», о чем писали «Московские ведомости», рекламируя это издание, хотя, вероятнее всего, оно не нуждалось в рекламе.

61 Вообще проблема влияния теории Лафатера на русское искусство – особая и очень увлекательная тема, поскольку она во многом способствовала созданию

39

Портреты масонов уже при жизни вызывали особое отношение: мрачный колорит работы часто вызывал у зрителя представление о таинственных, «дьявольских» деяниях масонов. Действительно, иногда кажется, что эти портреты наполнены масонской мистикой, тайной, порой возникает ощущение, что они живут самостоятельной жизнью. Полуоткрытые губы Новикова заставляют почувствовать движение в картине, приподнятая рука дополняет этот эффект. Масон стремился постоянно находиться в действии, даже в тот момент, когда он, казалось бы, был в покое (как Новиков на портрете), в его душе происходило внутреннее преображение, он постоянно работал над собой, что соответствовало масонскому правилу – «тесать камень души».

Данный портрет Новикова несколько отличается от типично «масонского портрета» тем, что в нем присутствует фон, однако это только усиливает впечатление от работы художника и дает дополнительный повод для размышлений. Мрачные тучи, видимые в проеме стены, часто истолковывались искусствоведами как символ трагической судьбы писателя, однако не только этим может быть исчерпано объяснение замысла художника. Левицкий, как член ложи, хорошо знал масонское учение и то, что основная задача масона – борьба со страстями, которые разрушают человека. Вместе с тем художник понимал, что человек по своей природе слаб, ему трудно отказаться от соблазнов, окружающих человека и влекущих к себе, для этого он должен вступить в отчаянную схватку со своими слабостями.

Возможно, художник по-своему изобразил стремление Новикова-масона победить в себе разрушительные страсти, отсечь их и поставить между собой и ими «каменную преграду» – свой отточенный бесстрастный характер, который не удалось сломить даже в Шлиссельбургской крепости, куда он был заключен после завершения следствия (1792–1796), организованного по приказу Екатерины II.

История мужского портрета – это одна из граней взаимодействия масонской эстетики и живописи. Можно с уверенностью сказать, что масонство повлияло и на другие виды искусства: архитектуру, музыку, литературу, – и наука только приступает к глубокому изучению этих связей.

***

При всей сложности и запутанности масонской идеологии, часто

идущей вразрез с Православием, следует отметить, что русским масонам XVIII века было присуще искреннее желание духовного бытия. Осознание ошибочности выбранного пути пришло позже, после того как они смогли

художественных приемов, характерных для эстетики раннего и позднего романтизма в России.

40

на собственном опыте ощутить плоды масонских деяний. На это ушло несколько десятилетий, во время которых создавалась литература, предназначенная не только для братьев по ложе, но и для более широкого круга читателей.

Изучение «масонского дискурса» как составляющей компоненты полифонической картины отечественной литературы XVIII века позволит понять сложный характер этого феномена, не допускающего однозначных оценок в изучении творческого наследия писателей, оказавшихся вовлеченными в масонскую деятельность, и однолинейного подхода к нему. Их наследие составляет особый пласт в контексте отечественной литературы, и его следует рассматривать как литературу, содержащую в себе одновременно и «свое» и «чужое».

Как утверждал Н. К. Пиксанов, один из первых исследователей проблемы масонской литературы, русские масоны раннего поколения во главе с И. П. Елагиным в 50–60-е гг. были связаны с английскими ложами и более тяготели к «политическому либерализму» и вольтерьянству. В дальнейшем ситуация начала меняться, и последующие адепты очень скоро, в 70–80-е гг., стали проявлять себя как сторонники «политического консерватизма», как антагонисты просветителей и материалистов62. Конечно, Пиксанов, работавший над своим исследованием в 40-е гг. XX столетия, не мог избежать идеологического подтекста в оценке деятельности писателей-масонов, и этот подтекст сквозит во всем63. Например, ученый осуждает масонов за то, что они проявляли аполитичность в своих взглядах и отстаивали закон «естественности неравенства» в обществе, не призывая к революционно-освободительной борьбе и не поддерживая идеи французской революции64.

И все же в исследовании советского ученого есть множество тонких наблюдений. Так, например, Пиксанов актуализировал одну из сложных проблем в истории масонства в России – проблему взаимодействия масонов с русским духовенством. Он писал: «В полувековой истории русского

62 Пиксанов, Н. К. Масонская литература [второй половины XVIII века] // История

русской литературы: В 10 т. / АН СССР. – М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1941–1956. Т. IV: Литература XVIII века. Ч. 2. – 1947. – С. 51-84.

63 Кстати, следует оценить факт появления этой главы в академическом учебнике по истории русской литературы, вокруг которой происходили споры о целесообразности ее появления. В самый разгар идеологической борьбы с «чужеродными» явлениями в советской жизни, в том числе и с «космополитизмом», по настоянию П. Н. Беркова Пиксанов написал эту статью, которую благодаря Беркову оставили в окончательном издании, хотя сам ученый из-за этого был исключен из состава редколлегии.

64 Так, например, один из видных представителей новиковской ложи И.В. Лопухин вступил в полемику с Ж.-Ж. Руссо по поводу его трактата «Общественной право», в котором швейцарский философ отстаивал свободу индивида, получаемую в обмен на соблюдение правил «общественного договора» в пользу государства. Лопухин, в молодости поклонник Руссо, резко полемизировал с «Общественным договором» в своем «Замечании на известную книгу Руссову» (1805).

41

масонства XVIII в. отношение к нему православной иерархии колебалось. В елизаветинское время, когда в масонстве сказывались сильнее черты рационалистические, русское духовенство в своих проповедях и даже в стихотворных памфлетах изобличало масонов, сбивая в одну кучу “скотоподобных, безбожных атеистов, отступников, раскольников, ариян” – и масонов. В рядовом духовенстве недоброжелательство к масонам осталось навсегда. Но в верхах столичного духовенства, петербургского и московского, наблюдалось и иное, прямо сочувственное отношение. Оно особенно усилилось в 80-х годах, когда московское масонство, теряя элементы рационализма, все сильнее стало тяготеть к мистицизму и к православной традиции»65. Далее ученый указывал, что у московских масонов из ложи Новикова установились дружеские отношения с такими служителями церкви, как московский митрополит Платон и архиепископ новгородский и санкт-петербургский Гавриил. Кроме того, были случаи вступления священнослужителей в масонские ложи, на это также обращал внимание Пиксанов, приводя в качестве примера такие факты. В 1776 г. членом московской ложи «Равенства» стал московский священник церкви в Столешниках, в 1780-х годах был принят «теоретическим братом» священник (впоследствии митрополит) М. М. Десницкий, а в 1791 г. в Риге в ложу «Малого Света» вступил священник Григорий Ефимов.

Вместе с тем Пиксанов расширил представление о творческом наследии писателей-масонов. Он обратил внимание на то, что духовенство вливалось не только в ряды адептов, но и вовлекалось в литературный процесс писателей-масонов. Так, например, он обратился к тем авторам, которые создавали не только богословские труды, но и теоретические, связанные с историей отечественной литературы, а также художественные сочинения.

Одним из них был иеромонах, потом архиерей Аполлос (в миру А. Д. Байбаков) (1737–1801), проявивший себя как духовный писатель. Он создал и напечатал первый отечественный курс по истории и теории словесности, который был учебным пособием в течение 50 лет (1774–1826) и выдержал за это время десять изданий. Кроме того, Аполлос как оригинальный автор и переводчик занимался литературной деятельностью. Так, например, он перевел на русский язык «Песни духовные» Х.-Ф. Геллерта66, эти произведения были очень популярны в среде московских масонов, переводы печатались в их журналах.

65 Пиксанов, Н. К. Масонская литература… / Н. К. Пиксанов. АН СССР. – М. ; Л. :

Изд-во АН СССР, 1941–1956. Т. IV: Литература XVIII века. Ч. 2. – 1947. – С. 63. 66 Геллерт, Христиан(Christian Fü rchtegott Gellert) – знаменитый немецкий поэт и

моралист. В России Геллерт был популярен в период с 70-х годов XVIII в. и до 20-х годов XIX в. Наиболее читаемыми и издаваемыми на русском языке были его сочинения: «Песни духовные переложил стихами старец Аполлос», и они в 1782 г. выдержали 2-е издание; его «Басни и сказки» переизданы в СПб., 1788, «Нравоучение» переведено в Москве в 1775-1777 гг., «Статьи избранные из нравоучения добродумного Геллерта» изд.

42

Аполлос (Байков) вошел в историю литературы и как создатель собственных сочинений, первым из них стала «Ода России» (в связи с победами над Турцией в 1770), опубликованная в журнале Новикова «Кошелек» (1774). Тогда же он напечатал в «Музыкальном увеселении» «Канто <….> 1774 года июля 10 дня» на мир с Портою и «Кантату П. Б. Шереметеву».

Вместе с тем писатель, воспринявший эстетические идеи масонов, создавал назидательные «повести» с характерным посвящением «Богу, церкви и отечеству». В 1779 г. в типографии Московского университета была напечатана повесть «Лишенный зрения Ураний, несчастный государь. Священная повесть, сочинил иеромонах Аполлос», в которой выражалась «масонская» идея о едином для всего человечества Боге. В следующем году появилось еще одно его сочинение под названием «Неразрывный союз двух братьев. Повесть, из любомудрия почерпнутая» (М., 1780), а еще через три года – «Кто есть истинный друг? Иносказательное со нравоучением повествование» (М., 1783). Все три повести принадлежат к жанру аллегорических повествований, широко популярных в XVIII в., основу которым заложил М. М. Херасков романами «Кадм и Гармония», «Полидор». Таким образом, Аполлос (Байков) проявил свой талант не только как теоретик, публицист, но и как художник, создававший оды и «масонскую» художественную прозу. Смыслообразующим стержнем его сочинений стала явно читаемая идея, важная для самого автора, – предупреждение от заблуждений, которые ожидают человека, отступившего от Бога.

Творчество Аполлоса, как и других писателей-священнослужителей, связавших свои искания с масонством, вписывается в контекст того потока русской литературы XVIII века, который был связан с идеологией консерватизма и который можно назвать «своим».

В предпринятом исследовании Пиксанов начал решение важной проблемы о взаимоотношениях русских масонов с западными философами и писателями, прежде всего с Вольтером и Руссо. Он пришел к выводу о том, что увлечение вольтерьянством и руссоизмом было присуще московским масонам на первом этапе, однако впоследствии они во многом разошлись с европейскими философами, посчитав, что их идеи приносят больше вреда, чем пользы.

Он определил имена европейских писателей, которые оказали самое существенное влияние на становление поэтики русских писателей-масонов. В их число попали, прежде всего, немецко-швейцарские авторы: Х.-Ф. Геллерт, С. Гесснер, А. Галлер, Ангел Силезский (Йоханнес Шефлер).

в СПб. в 1820 г.; его речь «О влиянии изящных наук в сердце и во нравы» переведена в 1773 г. и издана в 1803 г. в СПб.; даже его первая биография, изданная Крамером в Лейпциге в 1774 г., переведена на русский язык под характерным заглавием: «Образ добродетели и благонравия или жизнь и свойства Геллерта» (СПб., 1789).

43

Кроме того, Пиксанов указал и на английских и французских поэтов и прозаиков, чье творчество также находилось в центре интересов московских масонов: Э. Юнг, Дж. Томсон, С. Ричардсон, Ф. Фенелон.

Пиксанов, вслед за исследователями XIX в., отметил роль масонов в распространении сочинений европейских авторов в России: ими переводилась поэзия и проза, а переводы издавались в масонских типографиях. Отмечая популярность этих изданий, Пиксанов обоснованно утверждал, что они оказали влияние на эстетику, формировавшуюся в среде русских писателей последней трети XVIII в.

***

На важную роль русского масонства как идеологии, близкой

«охранительной», в жизни общества указывали в свое время философ Н. Бердяев и богослов Г. Флоровский, отмечая не только его негативное влияние, но и положительные стороны. Оба мыслителя говорили о преобладании нравственной доктрины над интеллектуальной в программе деятельности русских масонов, о стремлении к поиску «истинного христианства», которое требует от человека самоотдачи. Незадолго до смерти в 1946 г. Бердяев по этому поводу писал: «В масонстве произошла формация русской культурной души, оно давало аскетическую дисциплину души, оно вырабатывало нравственный идеал личности»67, а за десять лет до него та же мысль была высказана известным православным мыслителем Флоровским: «Вся историческая значительность русского масонства была в том, что это была психологическая аскеза и собирание души»68. А далее он отметил, что корни славянофильства находятся в масонстве Екатерининского времени69.

В этом и парадокс сложившейся ситуации: учение, родившееся в Европе и завезенное как часть «чужой» культуры, смогло настолько трансформироваться в среде русского дворянства, что стало средством для переоценки европейской культурной экспансии и поиска «своего» самобытного пути для дальнейшего существования России. Этот феномен доказывает силу русской духовной культуры, способность русского человека не только к восприятию «чужого», но и гибкой модификации «чужого», наполнение его «своим».

Особенно это касается масонов Екатерининской эпохи, в которую стремительное увлечение новыми идеями также стремительно привело

67 Бердяев, Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и

начала XX века / Н. А. Бердяев // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. – М. : Наука, 1990. – С. 58.

68 Флоровский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. – С. 115.

69 «Психологически славянофильство вырастает именно из Екатерининского масонства (и совсем не из усадебного быта)…» (Там же. – С. 116).

44

многих адептов европейского учения к разочарованию в них. Однако влияние масонского учения на духовный мир дворян было оказано, поэтому в творчестве деятелей русской культуры, прошедших этап увлечения масонством, оно ощутимо. Именно творческое наследие писателей-масонов позволяет сделать вывод о формировании ими «своего масонства», приближающегося к православию.

В центре внимания ученых не случайно оказалось сообщество писателей, объединившихся вокруг Н. И. Новикова. Именно его члены пытались противостоять тем стремительным переменам, которые сулило вхождение России в европейское пространство. В это время не мог не возникнуть конфликт, определивший всю дальнейшую судьбу отечественной литературы, не могла не возникнуть перманентная оппозиция, в которой столкнулись идеалы Святой Руси, ориентированные на Вечность, и идеалы Российской Империи, связанные с проблемами настоящего момента.

***

Хотелось бы особенно подчеркнуть те отличия, которые характерны

для «русского масонства» последней трети XVIII столетия. Несмотря на то, что и европейское, и русское масонство имеют общие

корни – сплав древних и средневековых мистических учений с идеями европейских гуманистов и просветителей – ход их развития значительно отличался друг от друга. Если можно обобщить суть различий, то они заключались в том, что для западных адептов более характерна экспрессивность, экзальтированность в сочетании с интеллектуализмом. Русские масоны сохраняли в своем учении основные православные догматы и, прежде всего, религиозную мораль. Западные масоны стремились создать «новую» мораль, основанную на свободе личности, о чем свидетельствует, например, утвержденная в 1776 г. «Декларация независимости», автором которой был масон Томас Джефферсон. Одной из идей «Декларации» стала идея естественных прав человека на равенство. 26 августа 1789 г. во Франции также при участии масонов была провозглашена «Декларация прав и свобод человека и гражданина», стремившаяся не только доказать право на свободу, но и способствовать его реализации на деле.

В сознании русского масона основная свобода ассоциировалась с духовной свободой, со свободой каждого человека предстать перед судом Бога. Кроме того, следует обратить внимание на то, что популярная на Западе идея «братства» не смогла вытеснить из русского сознания ценность семьи. Хочется отметить еще один аспект, разводящий западное и русское масонство. Европейцы, как и американцы, активно отстаивали идеи космополитизма в то время, как русские масоны не поддерживали ее, для них важной оставалась идея любви к Отечеству.

45

Во многих европейских странах, прежде всего в Англии и Шотландии, масонство приобретало аристократический характер, становилось своеобразной модой в придворных кругах и в кругах коронованных особ70. Вместе с тем члены масонских лож стремились создать «благородную» теорию происхождения масонства, связав его с деяниями средневековых рыцарей-крестоносцев, наполнить его важными политическими идеями. Например, восстановление в Англии «законной королевской власти» в лице династии Стюартов, и т. д. Вспомнив о неаристократическом происхождении одного из лидеров московского масонства Новикова, можно отметить, что эта проблема не интересовала русских масонов. Более того, как известно, они порой намеренно дистанцировали себя от придворных кругов. Делая вывод, можно отметить, что западное масонство проявило себя как радикальное политизированное учение, с чем не соглашались русские адепты, оставляя за собой право акцентировать внимание на нравственной стороне этого учения.

Исследование проблемы формирования мировоззрения русских писателей-масонов новиковского круга позволяет сделать вывод о том, что оно развивалось в рамках мистико-идеалистических учений как антитеза крайнему рационализму просветителей. Дневниковые записи и масонские бумаги из фондов «масонских архивов» отражают пути формирования их системы взглядов, в основе которых лежал тезис о необходимости глубинного познания сущности человека, т. к. в человеке отпечатан «лик Бога». Как уже было сказано, русские масоны «синтезировали» «свои» и «чужие» идеи, что выразилось в том, что, несмотря на стремление сохранить православные идеи, все же главным в их системе взглядов стало представление о человеке. Таким образом, мировоззрение этой группы писателей можно считать антропоцентричным, ибо для них человек выступает не только как основное средство познания мира, но и имеет самоценное значение. В целом для русского масонского учения характерна тенденция к возрождению платонизированного гностицизма по отношению к человеку. Им было свойственно ощущение «падшего» человека, в душе которого есть «искорка света», оказавшаяся в плену у тьмы. Для масонской концепции человека было характерно чувство не столько греха, сколько

70 Так, например, исследователь И. М. Херасков указывает, что в Англии «раньше

других обратили внимание на вновь ожившую масонскую организацию члены Королевского Общества… первым из них примкнул к масонству доктор прав и придворный проповедник принца Уэльского Теофил Дезагюльэ» (Херасков, И. М. Происхождение масонства и его развитие в Англии XVIII и XIX веков / И. М. Херасков // История масонства. Великие цели. Мистические искания. Таинство обрядов. – М. : ЭКСМО-Пресс, 2002. – С. 31).

Далее в этом же исследовании Херасков пишет: «Дезагюльэ и его преемник и предшественник Пэн (Payne) были последними нетитулованными гроссмейстерами Великой Ложи: за ними следовали уже герцог Монтагю, герцог Уартон, граф Долькес и другие герцоги, графы и лорды, непрерывно следующие друг за другом до наших дней» (Там же. – С. 33).

46

нечистоты, не столько покаяния, сколько воздержания. И все же русские масоны в своем учении и практической деятельности пытались противостоять распространению взглядов западных «братьев» на земного человека, оказавшегося, по их мнению, «в царстве Сатаны», и их убеждению в том, что «христианин должен ненавидеть жизнь свою в сем мире»71.

Русские адепты хорошо знали масонский тезис, распространенный среди европейских «братьев», об изначальной порочности человека, на котором запечатлен первородный грех Адама и Каина, равномерно распределившийся на все последующие поколения людей. Именно этим масонское учение объясняло необходимость для человека постоянной изнурительной работы над собой: всю земную жизнь человек должен избавляться от следов этого греха и проходить путь нравственного очищения. Практически вся масонская литература содержит эту мысль как ведущую. Так, в одном из русских масонских изданий читаем: «Яд порчи, который произошел от непослушания человеческого, разлился по божию правосудию на все существо»72.

Московские писатели-масоны были хорошо знакомы со взглядами западноевропейских масонов на человека, но, как выясняется, не разделяли их полностью. Они отчасти соглашались с тем, что земная жизнь способствует «обрастанию» человека грехами, но не отказывались от ее ценности. Русская масонская литература более жизнеутверждающая и «реалистическая» в отличие от западноевропейской – мистической и оккультной, часто наполненной мизантропией. В качестве примера можно обратиться к творчеству одного из немецких писателей – Клингера Фридриха Максимилиана (Friedrich Klinger, 1752–1831), друга И. Гете. Клингер так же, как и Гете, не избежал увлечения масонством. Судьба немецкого писателя была связана с Россией: какое-то время при содействии Павла I он был директором и попечителем Пажеского корпуса в Санкт–Петербурге, куратором Дерптского университета. Клингер создал роман о Фаусте73, в котором идея непобедимости зла становится главной, а человек признается «червем», которому не дано оторваться от презренной земли.

***

Дуалистическая система взглядов, которой придерживались русские

масоны, предполагала признание наличия двух миров как вне человека, так и внутри него. Писатели считали, что за внешней материальной оболочкой скрывается истинная духовная сущность человека, таким образом в их системе взглядов сохранялось традиционное представление о сложной

71 Арндт, И. Об истинном христианстве / И. Арндт / Пер. И. П. Тургенева.– М. :

Тип. Лопух., 1784. – Гл. 14. 72 Вечерняя заря. – 1782. – Ч.1. – С. 89. 73 Клингер, Ф. М. Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад / Ф. М. Клингер /

Пер. с нем. А. Лютера; под ред. О. Смолян. – СПб. : Азбука-классика, 2005.

47

структуре человеческого существа, о «таинстве» человека, его «триединстве», заключающемся в земном теле, душе и духе, соединяющего человека с Богом. Так, например, И. П. Тургенев, один из писателей этого круга, отмечал в своих дневниках: «Итак, человек по лицу есть великое таинство в трех мирах; в который он обратится, в том и плоды творит, тот в нем и господствует, и тот мир в нем открывает, прочие же два оставив сокровенным»74.

Тургенев считал, что для познания своей сути необходимо погрузиться в глубокое созерцание внутреннего мира, в результате чего человеку «откроются» две его ипостаси: материальная и духовная. Между ними так много различия, что сам Тургенев находил внутри себя два противоположные существа, которых он признавал за «двойников». Он писал в речи, подготовленной для масонского собрания: «О! как бунтовал мой телесный… человек!»75.Тургенев в своей антропологической концепции не создавал непроходимой пропасти между земным и трансцендентным. Он понимал, что человек принадлежит обоим мирам и должен соединять их в себе. Следовательно, человека нужно научить быть цельным и нравственно чистым. В этом он видел основное назначение литературы.

Русские писатели-масоны считали, что при выборе земного пути проверяется истинная суть человека. Сами они стремились выбирать путь преодоления соблазнов и искушений. В дневниковых записях, а также на традиционных масонских собраниях они отчитывались перед «братьями» и перед Богом о способах их преодоления. Для борьбы с пороками они выбирали для себя аскетический образ жизни, путь ежедневного нравственного самосовершенствования. При этом в отличие от западных мистиков, призывавших к изнурению плоти, они понимали жизненную аскезу положительно, так как стремились через нее прийти к пониманию истины и красоты.

И здесь для человека, по мнению Тургенева, существует только один путь, начало которому может положить своеобразное «прозрение». Человеку необходимо понять, что он принадлежит двум мирам, один из которых видимый, а другой – невидимый. Он должен научиться видеть «невидимое» и к нему стремиться, ибо «кто познает видимое, тому дьявола зло, кто же познает невидимое – свет Бога, добро»76. В речи на масонском собрании 10 декабря 1787 года он говорил: «…Ежели мы о себе вспомним, то были мы ничто иное, как люди погибшие <…>, овцы без пастыря, странники, гуляющие по неизвестной стране и потому на каждом шаге заблуждавшиеся, слепцы, падавшие и как встать не знавшие. Ходившие, хотя и в свете, но имевшие очи ослепленные, и потому не могущие пользоваться светом. Не ведали мы прямо сути человеческой, ни цели Его бытия, ни награды или

74 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – №556. 75 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 61. 76 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 37.

48

наказания в случае исполнения или неисполнения Ему заповеданного. Хотя и имели мы образ человеческий, образ Божий, но силы Его отвергали…»77.

Они признавали бессмертие души и были убеждены в том, что земная жизнь не «стирается» из памяти души, а сохраняется навечно, поэтому человеку важно прожить земную жизнь так, чтобы «по прошествии миллионов лет» на содеянное можно было смотреть без стыда78. Так, например, по мнению Тургенева, приверженность к телесному делает человека «ветхим», и в земной жизни необходимо стремиться «совлечь» с себя оболочку «плоти», чтобы стать «новым», духовным человеком. Еще в начале своей переводческой деятельности Тургеневу пришлось переводить книгу Иоанна Масона «Познание самого себя», которая во многом определила его дальнейшие взгляды на мир.

Тургенев сознавал, что процесс духовного перерождения человека осложняется присутствием в нем двух антиподов-«двойников», между которыми происходит противостояние над «темной бездной» – хаосом, таящим в себе неизвестное. Из числа писателей-масонов Тургенев наиболее близко подошел к решению проблемы человеческого греха. Ощутив в себе два мира, он пытался осознать те пороки и слабости, которые делают его «ветхим» человеком. Эти наблюдения писатель запечатлел в своем творчестве. По сути, все его произведения представляют собой исповедь человека перед Богом, Которому он рассказывал о своих недостатках, о своем желании исполнить предназначение после того, как он избавиться от грехов.

Тургенев считал, что человек должен стремиться исполнить данное ему Богом предназначенье или, как он говорил, «предписание». Одна из сквозных тем масонской литературы – тема искупления земных грехов. Тургенев также обратился к ней в своем творчестве. Он считал, что страдания посылаются человеку для его очищения. В дневниках он писал о «горестях», которые называл также «Крестом» и говорил, что они решительней всего могут оторвать человека от «тварной» жизни и обратить его к жизни духовной. Возможно, что эта мысль была заимствована Тургеневым из переводимой им книги Дузетана «Таинство Креста». Сочинение Дузетана написано в 1732 г., было близко по настроению произведениям И. Масона и И. Арндта. Основное внимание автором уделено теме Страстей Господних, смысл которых состоит в том, что человек должен уподобиться Богу и преобразиться под влиянием Крестных мук, посылаемых ему для спасения души. Как указал исследователь И. Тарасов, книга Дузетана в переводе И. П. Тургенева произвела необычайно сильное

77 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 40. 78 Масон, И. Познание самого себя / И. Масон / Пер. И.П. Тургенева. – М. : Универ.

Тип., 1783. – С. 45. Надо отметить, что эта книга сыграла значительную роль в формировании общественного сознания в России и, прежде всего, в развитии психологизма в отечественной литературе.

49

впечатление на Н. И. Новикова, о чем он писал А. Ф. Лабзину. По всей видимости, она также оказала сильное влияние и на самого переводчика. Основные мысли этой книги часто встречаются в дневниковых записях Тургенева, в его выступлениях на масонских собраниях. Так, 10 марта 1789 г. он произнес речь под названием «О Кресте», которая во многом была близка произведению Дузетана. Перед собравшимися членами московской ложи розенкрейцеров, во главе которых стоял Н. И. Новиков, Тургенев произносил: «Ежели мы хотим уподобиться православному Христу, то должны мы сперва уподобиться Христу пострадавшему. Тогда мы подобны Ему во страдании Его, то и во спасении подобны Ему будем! Путь узкий, жестокий, но необходимый!.. Когда желаем возвыситься к Нему, то желаем сперва, чтобы он унизил нас, низвел бы во ад, и так возвел бы к себе. Пожелаем, чтобы ввел он нас сперва в смерть свою, дабы после мог он ввести нас к восприятию Его…»79.

Становится очевидно, что во многом взгляды писателей-масонов формировались под влиянием западных «учителей», к которым следует отнести прежде всего немецкого мистика Якоба Беме (1575–1624) и его последователей. Кроме того, следует отметить влияние мадам Гюйон (Жанна Мария Бувье де Ла Мотт-Гюйон) и Ф. Фенелона (Франсуа де Салиньяка де Ла Мотт).

Вместе с тем, говоря о философской ориентации русских масонов, следует отметить их интерес к кембриджским неоплатоникам, которые также стали заявлять о себе в XVII веке. Объединив мистику со стоическими учениями античных мудрецов, они пытались объединить разум и чувство, материю и дух. Один из лидеров этого объединения Б. Уичкоут (B. Whichcote) произнес фразу, которая стала ключевой для понимания их позиции: «Я не противопоставляю рациональное духовному, поскольку духовное и есть наиболее рациональное»80.

Русские масоны многое заимствовали у кембриджских неоплатоников, в том числе и в области поэтики. Так, например, метафора «свеча Господа» символизирующая разум человека, стала трансформироваться в сочинениях масонов, где представлен разум в виде «искры», «свечи», «светильника».

В творческом наследии С. С. Боброва (1767/68–1810) есть «эпическое творение» «Древняя ночь вселенной, или странствующий слепец»81, в котором эта метафора стала сюжетообразующей. Главный герой, слепец-царевич, оказавшийся в вихре страстей, стоя на краю бездны, обретает надежду на спасение, когда получает лампаду – светильник, разогнавший мрак. Аллегорический смысл этого повествования определяется масонской мифологией. Одна из интерпретаций данного сюжета укладывается в контекст тех исканий, в которых оказался европеец в XVII–XVIII веках:

79 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 61. 80 Цит. по Patrides E. The Cambridge Platonists – Harvard, 1970. – С. 9. 81 Бобров, С. С. Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец. Эпическое

творение Семена Боброва. В 2-х чч. / С. С. Бобров – СПб.: Имп. АН, 1807–1809.

50

царевич имел проницательное зрение до тех пор, пока не предался телесной неге и блаженству; после этого он был лишен зрения и изгнан отцом «в ужасную степь, где все стихии между собой воюя составили ужасную над ним ночь и ожидали токмо жертвы…»82.

Семен Сергеевич Бобров – один из забытых «второстепенных» писателей, чье творчество формировалось в Екатерининскую эпоху во многом под влиянием московских масонов-розенкрейцеров. Бобров входил в окружение Н. И. Новикова. Творчество писателей, подобных Боброву, как правило, практически не исследовали ученые, т. к. на фоне таких признанных крупных классиков XVIII века, как Ломоносов, Сумароков, Державин, Фонвизин и др., его сочинения «теряются», выглядят чаще всего «ученическими», в чем-то незавершенными и т. д. Однако в этой незавершенности есть своя ценность, смысл которой в том, что его творчество помогает по-новому взглянуть на сочинения признанных авторов, открыть новые грани в их творчестве. В связи с этим возникает проблема изучения наследия так называемых «второстепенных» писателей.

***

Обращение к «второстепенным» писателям, связанным с масонством, и

их творчеству на сегодняшний момент актуально по многим причинам. Одна из них – всплеск интереса к масонству вообще и к русскому в частности. О масонстве написано много, и с разными оценками, чаще всего негативными, оно преподносится читателю. Между тем, на наш взгляд, важно не только дать оценку данному феномену, но и выявить степень и характер влияния масонства на различные сферы культурной и духовной жизни людей. Причем следует отметить, что под его влияние попадали не только адепты, вступавшие в ложи и изучавшие орденскую литературу, но и более широкий круг общественности. Писатели-масоны создавали сочинения, предназначенные как «братьям» по ложе, так и массовому читателю, и тем самым они опосредованно (или непосредственно) распространяли свои мировоззренческие убеждения и формировали общественное сознание.

Следует оговорить, что негативная оценка масонства на сегодняшний день превалирует и она вполне объяснима, т. к. в нем было много того, что дестабилизировало духовную жизнь общества в целом и жизнь отдельного человека. Масонство, вобравшее в себя потоки различных мистических учений, расшатывало устоявшиеся связи между человеком и Богом, и очень часто под влиянием масонства человек оказывался в состоянии внутреннего «хаоса», с ощущением балансирования над «темной бездной», которая готова его поглотить. Это смятение способствовало формированию трагического

82 Бобров, С. С. Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец… – С. 4.

51

мироощущения, «разорванности бытия» (Г. Флоровский), «бездомья» и «скитальчества», которые явственно проявили себя в эпоху романтизма.

Вместе с тем, масонство, ставшее оппозицией «вольтерьянству», во многом выполняло и положительную функцию, создавая своеобразный идейный противовес в обществе: «в эпоху Просвещения в царстве разума является новое тайное учение о мире и человеке, которое с самого начала противостоит духу времени, не боится прослыть реакционным и изобретательно борется с очень передовыми идеями просветителей и энциклопедистов»83.

По словам протоиерея Г. Флоровского, «сперва не было различия и разделения между “фармазонами” и “вольтеристами”»84, однако уже в конце XVIII столетия это различие появляется, по крайней мере, в сознании образованных людей, в том числе и людей духовного сана, например, митрополита Платона85.

Действительно, преосвященный Платон Левшин (1737–1811) всячески содействовал всем начинаниям московских масонов-розенкрейцеров на общественном поприще: благословил открытие Дружеского ученого общества, Педагогической и Переводческой семинарий. Только благодаря Платону в Педагогической семинарии могли у них обучаться будущие священники, выпускники духовных училищ.

И все же в обществе преобладало негативное отношение к масонству, чему способствовала официальная позиция православной церкви. Масонство вызывало и продолжает вызывать резкие нападки со стороны православной церкви, представители которой считали и продолжают считать, что адепты масонства ведут тайную борьбу с Православием, что они представляют собой силы «зла» и «тьмы».

Сразу же после появления первых масонских лож в России за адептами этого учения начало закрепляться прозвище «колдунов» и «чернокнижников». Во многом этому способствовала та таинственность, которой они окружали себя, и распространявшиеся слухи о непонятных и странных обрядах, сопровождавших их собрания86. Наиболее активно слухи о таинственных масонских ритуалах начали распространяться в эпоху

83 Сахаров, В. И. Масонство, литература и эзотерическая традиция // Масонство и

русская литература XVIII – начала XIX вв. / Под ред. В. И. Сахарова. – М. : Эдиториал УРСС, 2000. – С. 8.

84 Фроловский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. С. 115.

85 Митрополит Платон (в миру – Петр Георгиевич Левшин) (1737-1812) – прославленный проповедник, именуемый в Москве «вторым Златоустом», законоучитель и воспитатель наследника царского престола, будущего императора Павла I; митрополит Платон взрастил целое поколение духовных иерархов и церковных пастырей.

86 Начало антимасонскому движению в Европе было положено в 1698 году, когда священник по фамилии Винтер развешал по Лондону листовки, обращенные «ко всем богобоязненным людям», в которых говорил о «кознях» и «злодеяниях» масонов, аргументируя это тем, что богоугодные дела не творятся в условиях конспирации.

52

Екатерины II, когда появлялись «сенсационные» разоблачения в печати. Кроме антимасонских сочинений самой императрицы, например комедии «Шаман сибирский», в которой она стремилась передать свое негативное отношение к масонству, в руки читателей попадались и памфлеты. Памфлет «Масон без маски, или подлинные таинства масонские, изданные со многими подробностями точно и беспристрастно» Т. Уилсона87 стал одним из первых «разоблачительных» сочинений в России, получивших широкое распространение. Автор, знакомый с европейской масонской системой, пытался показать с негативными оценками закулисную жизнь адептов и их руководителей.

Кроме того, именно в то время начала формироваться идея тайного масонского заговора, суть которого заключалась в том, что масоны вынашивают идею мирового господства и ведут целенаправленную борьбу за его установление. Екатерина II также уверовала в него, усмотрев в тайной деятельности масонов угрозу себе. Именно этими опасениями, прежде всего, объясняются те преследования, которым подверглись Новиков и его друзья, обвиненные в заговоре с Павлом I против Екатерины II.

Возвращаясь к проблеме взаимоотношений масонства с Православием, следует отметить важную особенность. Масонство, сформировавшееся в Европе, базировалось в первую очередь на идеях «светских». Как указывает С. Е. Киясов, основные доктрины западноевропейских масонов были подготовлены «интеллектуальной элитой» позднего средневековья и раннего Возрождения, создавшей в Европе взрыв «инакомыслия» и, прежде всего, раскрепощения ума, его освобождения от религиозных догматов. Рациональное постижение мира и попытка создать альтернативу «несправедливому» обществу привело этих интеллектуалов к образованию оппозиционных организаций, одной из них и стали масонские ложи88.

Что касается русского масонства, то оно, хотя и было заимствовано у европейцев, имело другие истоки. Как уже было сказано, русское масонство «питалось» мистическими учениями, оно актуализировало, прежде всего, идеи мистиков, как античных, так и средневековых. Своеобразие русского масонства в том, что оно питалось соками византийских и западноевропейских религиозно-мистических учений. Такие религиозно-мистические теории, как исихазм, пиетизм, квиетизм составляли основу мировоззрения русских масонов Екатерининской эпохи. Особенно проявившись в последние десятилетия XVIII века, мистические идеи своеобразно синтезировались с идеями традиционного Православия. Об этом необычном симбиозе писал в свое время А. С. Пушкин: «Странная

87 [Уилсон, Т.] Масон без маски или подлинные таинства масонские, изданные со

многими подробностями точно и беспристрастно / Пер. с англ. – СПб. : Печатано у Христофора Геннинга, 1784.

88 Киясов, С. Е. Масонство в эпоху Просвещения (генезис, идеология, эволюция, статус): автореферат на соискание ученой степени доктора историч. наук. – Волгоград, 2008.

53

смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия отличали их от поколения, которому они принадлежали. Люди, находившие свою выгоду в коварном злословии, старались представить мартинистов заговорщиками и приписывали им преступные политические виды. <…> Нельзя отрицать, чтобы многие из них принадлежали к числу недовольных; но их недоброжелательство ограничивалось брюзгливым порицанием настоящего, невинными надеждами на будущее и двусмысленными тостами на франкмасонских ужинах»89.

В целом, на протяжении веков отношение у православной церкви к масонству существенно не менялось, хотя в Екатерининскую эпоху находились лица духовного звания, которые, как уже было сказано, заинтересованно воспринимали учение. Вероятно, на это отношение повлиял тот факт, что русские масоны очень быстро начали дистанцировать себя от французских энциклопедистов с их вольномыслием и безбожием, а члены масонских лож открыто осуждали Великую французскую революцию90.

Сами масоны субъективно, но вполне искренне считали себя православными, веря, что в масонстве они воссоздают истинное (не формально-официальное, а «сердечное») Православие. Кроме того, важно отметить, что после преобразований в русской церкви, произведенных в процессе петровских реформ, русские масоны, возможно интуитивно, почувствовали на себе ответственность за сохранение «апостольского служения» Богу. В качестве примера можно обратиться к наблюдениям,

89 Пушкин, А. С. Собр. соч.: В 10 т. – М., 1958. – Т. VII. – С. 352-353. 90 Вот что писал о французской революции один из «второстепенных писателей»

екатерининской эпохи масон Иван Петрович Тургенев в своем очерке «Кто может быть добрым гражданином и верным подданным» в 1798 г.: «О, когда бы во Франции больше господствовало истинное христианство, не представила бы она оного плачевного позорища, которое скорбь и ужас наносить должно всем человеколюбивым и богобоязненным сердцам. О Боже! неужели и ныне не видят, что корень зол, погубляющих Францию, должно искать в пренебрежении фундаментальных законов святой религии Иисусовой? По крайней мере, нет другого источника несчастий ее. Ибо все другое есть только следствие» (Тургенев, И. П. Кто может быть добрым гражданином и верным подданным. – М., 1798. – С. 26-27).

В унисон с ним, но только более резко отреагировал на это событие его близкий друг И. В. Лопухин: «О страна несчастия! коль ужасное позорище превратов и бедствий ты являешь! Добродетель вменяется там в порок, и святые законы чистоты её почитаются вымыслом суеверия... Дерзость, бесстыдство, лютость паче зверской, и жало сатанинского остроумия составляют качество сонмища мучителей, весь народ мерзостью своею печатлеющего... Терзают свою утробу – реками льют кровь свою и ею упиваются» (Лопухин, И. В. Излияние сердца, чтущего благость единоначалия и ужасающегося, взирая на пагубные плоды мечтания равенства и буйной свободы, с присовокуплением нескольких изображений душевной слепоты тех, которые не там, где должно, ищут причины своих бедствий. – М., 1795. Цит. по: Пиксанов, Н. К. Иван Владимирович Лопухин // История масонства. Великие цели. Мистические искания. Таинство обрядов. – М. : ЭКСМО-Пресс, 2002. – С. 335).

54

сделанным в свое время Е. И. Тарасовым. Анализируя вклад таких «второстепенных писателей» из окружения Новикова, как И. П. Тургенев и А. М. Кутузов, исследователь указывает на отдельные мысли из сочинений западных мистиков, которые переводились этими писателями. Тургенев перевел «Таинство Креста» Дузетана, в котором есть такие пассажи: «Доколе христианство было под крестом гонений при императоре Нероне, Домициане, Траяне и т. д., дотоле оно пребывало славным и плодотворным в чадах и воспитало бесчисленное множество мучеников, коих кровь служила семенем к порождению новых христиан. Но как только христианство успокоилось по плоти, стало наслаждаться довольством, благами и честями мирскими при Константине, то скоро переродилось в антихристианство, каково оно и ныне»91.

Таким образом, представление о том, что церковь нуждается в возрождении и только самые стойкие «рыцари» смогут ее защитить от «бездуховного» духовенства, кроется в словах розенкрейцеров о том, что подлинный долг масона – «любить Бога паче всего, и ближнего как самого себя, или еще более, по примеру Св. Павла, который желал даже быть анафема и отлучен быть от Иисуса Христа ради своих братий»92. Скорее всего, одна из идей, спровоцировавших русских дворян на освоение масонского учения, была связана с идеей сохранения верности истинному Православию. Наивное убеждение в том, что новая синодальная церковь, официально подчиненная Сенату, не может удовлетворить духовных запросов общества, и она сдала свои позиции, поддавшись общему процессу секуляризации, подтолкнуло их к созданию идеи «внутренней церкви», своеобразной оппозиции официальной «внешней церкви».

Следует учитывать тот факт, что и внутри самой церкви к этому времени не было единства и в ней создалась так называемая «церковная фронда», которая отрицательно отнеслась к упразднению русского патриаршества. Правда, как пишет Г. Флоровский, «историку протест и недовольство слышится скорее как некий невнятный, хотя и бурный шорох беспокойной стихии, нежели как словесное обличение. Однако это недовольство питалось вовсе не только слепым пристрастием к старине, но и действительной ревностью о вере»93. Как заметил в свое время В. В. Зеньковский, именно в это время идея «Святой Руси» стала заменяться идеей «Великой России», что также способствовало формированию оппозиции внутри церкви и ее паствы.

91 Дузетан. Таинство креста. Цит по: Тарсов, Е. И. Московское общество

розенкрейцеров (Второстепенные деятели масонства) // История масонства Великие цели. Мистические искания. Таинство обрядов. – М. : ЭКСМО-Пресс. 2002. С. 378-379.

92 Лопухин, И. В. Нравоучительный катехизис истинных Ф-К М-В. для употребления ищущих премудрости… //Лопухин И. В. Масонские труды: Духовный рыцарь. Некоторые черты о внутренней Церкви. – М. : Алетейа, 1997. – С. 54.

93 Фроловский, Г. Пути русского богословия. – Вильнюс, 1991. – С. 88.

55

Именно эта ситуация спровоцировала монашеское возрождение в России, с чем связан подъем духовной жизни. Как известно из истории русского монашеского движения, к середине и особенно к концу XVIII столетия такие духовные отцы, как Тихон Задонский (1724–1782), Паисий Величковский (1722–1794), Серафим Саровский (1759–1833) и др., склонялись к подвижнической жизни в уединенных обителях, которые располагались вдали от столиц, где развивалось официальное Православие. Подвиг этих старцев зажигал сердца верующих любовью к духовной жизни, возбуждал стремление к внутреннему монашескому подвигу, к духовному «деланию».

Кроме того, следует обратить внимание еще на один важный момент. К концу XVIII века русские монашествующие подвижники актуализировали идеи исихазма – православной мистической практики, развивающей идею святоотеческой традиции94. Появились такие центры исихазма, как Оптина Пустынь, Валаам, Саров. Значительную роль в развитии отечественной мысли сыграл выдающийся исихаст ХVШ в. – святитель Тихон Задонский епископ Воронежский, подвижник и духовный писатель. Он уделял немало внимания мистицизму исихастов с их учением о Фаворском свете и о Преображении Иисуса Христа, связывая эти идеи с современным ему состоянием человека. Его печалило то, что современный человек не находил время для внутреннего самосозерцаня, а предавался искушениям и соблазнам мира. Как известно, сам святитель в последние годы вел затворническую жизнь, погрузившись в размышления о путях искупления греха перед Богом, о восстановлении образа Бога в душе согрешившего. По мнению святителя, современному человеку не хватало любви к Богу, поэтому ему надо «очиститься от грехов», чему должно было предшествовать покаяние. При этом Тихон считал, что «надобно неотменно познать грех и мерзость его, кто хочет истинно покаяться... Без познания греха истинное покаяние не бывает»95. Во многом благодаря Тихону Задонскому в обществе распространилось понимание, что процесс покаяния должен был сопрягаться не столько с психологическим, сколько с онтологическим процессом.

***

Деятельность русских масонов Екатерининской эпохи в чем-то

совпадала с подвигом отшельников-монахов. Русские дворяне, вступая в закрытую масонскую ложу, давали клятву о стремлении к духовной работе

94 Следует отметить, что мистико-аскетические учения на Руси имеют долгую

историю, однако с середины XVI века они особенно актуализируются среди монахов, представляющих идеологию нестяжательства и продолжавших развивать идеи Нила Сорского. Для заволжского старца Артемия одно из главных направлений в «делании» было «распинание плоти», т. е. борьба с телесными страстями.

95 Св. Тихон Задонский. Творения. – СПб., 1908. – Кн. 10. – С. 193.

56

над собой, они представляли себе пребывание в ложе как уход от светской суеты в тишину кабинета, в своеобразную «обитель духа».

Под влиянием мистических учений формировалась новая, дуалистическая картина мира, в которой обозначалось наличие двух миров – «видимого» (материального) и «невидимого» (духовного) и одновременное присутствие человека в них. При этом утверждалось, что истинную ценность представляет мир духовный, скрытый за материальной оболочкой. В отличие от западных мистиков (Арндта, Таулера, Экхарта, неизвестного создателя «Deutsche Theologia»), русские мыслители не призывали к отрешению от материальной жизни, но призывали к ее «использованию» для духовного самосовершенствования. Таким образом, формировалось представление о взаимосвязи трансцендентного и имманентного, что впоследствии проявилось в русской литературе.

Можно сказать, что центры духовной жизни России – монастыри и пустыни – смещались на периферию, а крупные города все более попадали под влияние западного образа жизни. Однако и в городской дворянской среде появлялись люди, склонные к духовной жизни, они начинали организовывать сообщества и заниматься «духовным деланием» себя, «тесанием грубого камня» своей души. Именно эта идея – идея нравственного самосовершенствования в рамках христианских заповедей – прежде всего была привлекательной для них, и именно ее они оценили как важную составляющую масонского учения. Русские масоны-розенкрейцеры из окружения Новикова, порой интуитивно, опирались на эти же идеи.

Для них так же, как и для практикующих монахов-нестяжателей, основная задача заключалась в борьбе со «страстями». Так, например, Максим Иванович Невзоров (1762/63–1827), ближайший друг Новикова, посвятил одно из своих сочинений проблеме «губительных страстей». Переживший нашествие Наполеона, он нашел причину агрессивных действий завоевателей в том, что страсти руководили ими.

Поскольку это сочинение Невзорова мало известно читателям, то уместно будет сказать о нем несколько слов. Произведение называется «Наполеонова политика, или Царство гибели народной, и состояние европейских государств до начала французской войны 1812 г.»96. Название говорит само за себя. Писатель стремился создать нравственный портрет Наполеона-завоевателя, найти причины его агрессивной деятельности. Обращаясь к биографии французского императора, Невзоров смог отметить путь его нравственной деградации, когда карьера развивалась «блестяще» и он становился «покорителем мира». Главная причина трагедии Наполеона автором видится в отступлении от нравственных заповедей христианства и, прежде всего, в духе гордыни, что привело к разрушению всех связей с

96 Невзоров, М. И. Наполеонова политика, или Царство гибели народной, и

состояние европейских государств до начала французской войны 1812 г. / Соч. М. Невзорова – М. : Универ. тип. Изд. 2-е. – 1813. –102 с.

57

миром и внутреннему одиночеству. Страсти, завладевшие Наполеоном, стали, по мнению Невзорова, главной причиной страданий миллионов людей.

Это сочинение, как и многие другие, выходившие из-под пера писателей-масонов, решало в первую очередь нравственные задачи, в этом проявлялось одно из убеждений писателей, считавших своим долгом с помощью художественного слова помогать читателям решать вечные онтологические проблемы.

***

Вообще проблема «Православие и масонство» заслуживает особого

длительного и обстоятельного разговора, объективной, насколько это возможно, оценки, без ангажированности и политизированности. Хорошо известно, что православная религия, как и католическая, осудила масонство как антихристианское учение, участие в котором отлучает человека от Христа и лишает его душу спасения. Однако, несмотря на осуждение и запреты, сами представители духовенства взаимодействовали с масонами, а часто и активно участвовали в ложах.

В России проблема взаимоотношений православия и масонства заявила о себе в XVIII веке, сразу же после того, как новомодное европейское учение стало распространяться в обществе и восприниматься как своеобразная замена религии.

Русские масоны начинали свою деятельность в ложах как «западники», они положили много труда на то, чтобы приобщиться самим и приобщить русских людей к огромному корпусу религиозно-философской литературы, в том числе и западной. Однако по мере освоения масонства русские дворяне все увереннее стали занимать консервативную позицию по отношению к иностранному вторжению (и к самому масонству тоже: многие друзья Новикова в 90-е гг. прекратили свою деятельность в ложах), чему во многом способствовало приобщение к орденской литературе, в состав которой входили труды средневековых христианских мистиков. Таким образом, можно сказать, что они через масонство нашли новый путь к Православию.

В масонстве XVIII века были две основные составляющие: первая – решение этических проблем, что обратило масонов к проблеме самопознания и нравственного самосовершенствования, целью которого было желание «слиться с Богом»; и вторая – занятия оккультизмом и алхимией, с помощью чего масоны пытались решить проблему власти над людьми. Таким образом, в XVIII веке перед масонами открывались два пути освоения этого учения.

Русские масоны пошли первым путем, отказавшись от второго, в результате они обратились к сочинениям средневековых и более поздних христианских мистиков, которые и стали их учителями. Кроме таких

58

немецких мистиков, как Мейстер Экхарт, Якоб Беме, Ангелиус Силезиус, Иоганн Таулер, Иоганн Арндт, в поле их интереса, как уже было сказано, попали труды кембриджских неоплатоников.

Главными представителями этой группы были Генри Мор, Ральф Кэдворт и Джон Пордедж, объединившиеся в XVII веке для создания своего философского учения, в основание которого были положены древние мистические учения, в том числе и друидская философия. В целом надо признать, что в Кембриджском университете, где творил в свое время Исаак Ньютон, всегда, вплоть до наших дней, были сильны и живучи мистические традиции97. В мистицизме кембриджских неоплатоников и немецких философов средневековья было много общего. Их гносеологическое учение сплеталось с этическим и эстетическим. Так, например, они пришли к идее, что познание истины дается человеку прекрасному в нравственном отношении. Воспринимая мир как тайну, постичь которую человек стремится, но не может, пока не станет совершенным, они решали общую задачу – «очищения души от скверны», приближения к Божественному свету, с помощью которого открывается тайна мира. Прекрасная и манящая к себе загадка тайн мира, по их мнению, была подарена Божеством человеку из любви к нему вместе с этически обусловленной необходимостью нравственного самосовершенствования.

Основные положения масонства дворяне осваивали в процессе переводческой деятельности. С целью распространения на русском языке переводов западноевропейской художественной и религиозно-философской литературы руководители этого издательского проекта И.-Г.Шварц и Н. И. Новиков поневоле должны были задуматься о переводчиках. В июне 1782 года при Московском университете на пожертвования «братьев»-масонов была открыта Переводческая (филологическая) семинария. Первый ее набор составили 16 студентов. Гораздо позднее, в 1785 г., в число участников семинарии вошел и Н. М. Карамзин, который, как известно, также первые литературные уроки получил от друзей и единомышленников Новикова.

Своему успеху в русском обществе второй половины XVIII в. масонство во многом обязано тем, что оно взяло на себя функцию противодействия «поверхностному и пошлому влиянию русского вольтерианства» (В. В. Зеньковский). Надо сказать, что Щербатов, став одним из первых идеологов дворянской чести в постпетровской России, во многом способствовал тому, что дворянство обратило свой взор на масонское учение, в котором понятие «рыцарской» чести было актуальным. Таким образом, Щербатов, входивший вместе с писателем А. П. Сумароковым и др. в петербургскую ложу «Скромность», создавал почву для критического

97 Как выясняется, сам Ньютон, также не обращался к трудам мистиков: он всерьез

интересовался вопросами астрологии и даже алхимии.

59

восприятия «вольтерьянства» в духовно искалеченной России и для сближения дворянской элиты с духовенством.

Дворяне, окунувшиеся в масонское учение, трансформировали догматическую веру, сенсуализм, мистическую религиозную философию и открыли личный путь познания мира через «сердечные внушения» (интуицию), высшей формой познания для них стало Божественное Откровение. Прежде всего такой синтез был характерен для московской ложи масонов-розенкрейцеров, лидером которой были Новиков и Шварц.

«Отношения» между Православием и масонством в XVIII веке были не простыми. С одной стороны, православное духовенство, как уже было сказано, негативно относилось к масонству, а с другой – испытывало к нему некую симпатию и интерес, о чем свидетельствует, например, тот факт, что на журнал Новикова «Утренний Свет» (1778–1780), популяризировавший идеи масонства и каббалистики, подписалось 12 архиереев. На такие новиковские журналы, как «Утренний свет», «Вечерняя заря», «Покоящийся трудолюбец», в общем числе подписчиков духовные лица и учреждения стояли на первом месте. Кроме того, по совету и выбору епархиальных архиереев и особенно архиепископа (а потом и митрополита) Московского Платона воспитанники духовных училищ не только столичных, но и провинциальных направлялись в Педагогическую семинарию Дружеского Общества, организованного в Москве Новиковым и его друзьями98.

Сошлемся на некоторые известные факты. И. Шварц, лидер московской масонской ложи, вскоре после открытия Педагогической семинарии проводил лекции, в числе слушателей были будущие священники, в которых излагал Священное Писание, используя масонскую символику, вплетая в объяснения чисто масонские легенды, заимствованные из философских сочинений христианских мистиков, из Талмуда и Каббалы99.

Мировоззрение Шварца было сформировано сочинениями европейских эзотериков, теософов, к числу которых относились его «учитель» Якоб Беме100, а также Сен-Мартен101. В его лекциях оказалось много мистических идей, среди которых он на первое место ставил одну – поиск пути «живого познания» мира в целом и самого человека. Вслед за Сен-Мартеном Шварц делал акцент на «магнетических» способностях человека, он говорил, что «человек… есть магнит, и магнетизм его есть нрав, следовательно, он или

98 Мальшинский, А. П. Наша печать / А. П. Мальшинский // Исторический вестник.

– 1887 г. – Т. 28. 99 Шварц, И. Г. Из лекций (1782-1783) / И. Г. Шварц // Философские науки.– 1992. –

№ 1.; РНБ. – Q III. 175. – Л. 53-74. 100 При участии Шварца сочинения Я. Беме получили распространение в масонских

кругах. По сообщениям В. В. Сиповского, С. И. Гамалея, став участником Типографической компании, перевел 22 тома творений немецкого мистика на русский язык, однако эти переводы не были изданы.

101 Сочинение Л. К. де Сен-Мартена «О заблуждении и истине» было очень популярно в кругу московских масонов, благодаря чему стал употребляться термин «мартинисты» для обозначения масонов, входивших в ложу Н. И. Новикова.

60

сам что-нибудь привлекает или от других привлекается. Тот, у кого магнетизм из умственного мира, и познания имеет умственные… Бывают такие люди, у которых сердце привлекает Божественный Свет… Иные люди привлекают из физического мира, потому что в человеке двоякий разум, духовный и физический…»102.

В результате шварцевских «штудий» его последователи стали проявлять интерес к получению знаний о вечных тайнах бытия и тайн мироздания, их увлекала возможность посвящения в мир сакрального. Так, например, один из учеников Шварца Иван Петрович Тургенев писал: «Имея от природы любопытный ум и желая удовлетворить его разными познаниями, пустился я в поле необозримости натуры, ища везде того, чтобы могло утолить жажду моей пагубной склонности. Сия ненасытимая склонность завела меня к испытанию того, что в древности известно было под именем тайных наук. Средством к сему избрал я масонство...»103.

Лекции Шварца были необычайно популярны, они привлекали к себе слушателей даже тогда, когда профессора лишили права читать в университетской аудитории и он вынужден был устраивать «приватные» лекции в своем доме. На этих идеях воспиталось не одно поколение творческой интеллигенции: от Новикова до Лабзина и далее любомудров во главе с Д. В. Веневитеновым (1805–1827), русских романтиков во главе с В. Ф. Одоевским (1803/1804?–1869), славянофилов во главе с И. В. Киреевскими (1806–1856) и А. С. Хомяковым (1804—1860). Эти взгляды разделял Ф.И. Тютчев (1803–1873), который во многом воспринял идеи Якоба Беме, о чем свидетельствует его тяготение к философии Шеллинга с его космическим чувством104.

Популярность Шварца очень встревожила Екатерину II, опасавшуюся, что семинаристы, вступившие в масонские ложи, могут стать затем архиереями, распространявшими не ортодоксальное Православие, а искаженное. Через князя А. А. Прозоровского (1732–1809), проводившего по Ее указанию следствие в Москве, она постаралась узнать что-либо по этому вопросу. Прозоровский в свою очередь обратился к архиепископу Платону, чтобы тот узнал, не вовлекали ли семинаристов в масонские ложи?

102 Из речей Шварца // Сахаров В. Русское масонство в портретах. – М. : ООО «АиФ

Принт», 2004. – С. 38-39. 103 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 24. 104 Кроме того, в творчестве Тютчева есть прямое обращение к учению Я. Беме. Он

перевел одно из стихотворений немецкого мистика: Текст Беме:

Wem Zeit ist wie Ewigkeit Und Ewigkeit wie Zeit,

Der ist befreit Von allem Streit

Перевод Тютчева:

Кто Время и Вечность В себе совместил, От всякого горя Себя оградил

61

Архиепископ Московский дал отрицательный ответ. Он сказал, что сам спрашивал учеников Педагогической семинарии и те ответили, что их в масонство не вовлекали105.

В 1785 году митрополит Московский Платон по указу Екатерины II испытал в вере Новикова, одного из наиболее активных масонов конца XVIII века и признал его «хорошим христианином, найдя удовлетворительными все его ответы касательно веры», после чего отправил императрице свой ответ, что он «молит Бога, чтобы во всем мире христиане были таковы как Новиков»106. И. В. Лопухин, известный масон, автор масонских сочинений, писал, что Дух Христов «долженствует быть истинною жизнью человека – в духе чистой любви к Богу и ближнему, которое есть единственный источник совершенной добродетели»107.

О возможности выделения типологических черт творчества писателей-масонов одним из первых заговорил Н. К. Пиксанов108. Заслуга этого ученого заключается в том, что он не побоялся «заметить» этот литературный пласт и включить раздел, посвященный «масонской литературе» в академический учебник. Дело в том, что в советском литературоведении избегали этой темы, для многих она была «закрытой». Первым, кто бросил вызов сторонникам «выборочного» прочтения истории отечественной литературы, в том числе и литературы XVIII века, был Г.А. Гуковский. Именно он в сложные для науки 30–40 годы заговорил о необходимости всестороннего изучения литературного процесса, без деления писателей на «нужных» и «ненужных». Он смело обращался к достижениям дореволюционных исследователей, обоснованно использовал их открытия в разработке своей концепции истории русской литературы XVIII столетия. В своих трудах Гуковский ставил острые вопросы как по методологии научного анализа, так и по определению корпуса литературного наследия. Он настаивал на необходимости введения в научный оборот творчества писателей дворянского круга, на придании этой литературе легитимности в условиях расцвета жесткого социологизма и политизированности. Гуковский охарактеризовал группу писателей-дворян, оказавшихся вовлеченными в масонскую деятельность: «Намечается довольно широкое движение от социальных вопросов и вольномыслия в мистику и в теорию самосовершенствования. Это было бегство в мечту, в

105 По всей видимости, Платон не обладал точной информацией, т. к. студенты

Педагогической семинарии вступали в масонскую ложу и вместе с тем получали духовный сан, так случилось с митрополитами Михаилом Десницким и Серафимом Глаголевым.

106 Пекарский, П. П. Дополнения к истории масонства в России в XVIII веке / П. П. Пекарский. – СПб., 1869. – С. 548.

107 Лопухин, И. В. Записки сенатора И. В. Лопухина. – М., 1990. – С. 21. 108 Пиксанов, Н. К. Масонская литература [второй половины XVIII века] // История

русской литературы: В 10 т. / АН СССР – М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1941–1956. Т. IV: Литература XVIII века. Ч. 2. – 1947. – С. 51-84.

62

иррациональное, в углубленное копание в собственной душе – от катастроф общественного бытия»109. Затрагивая проблемы творчества русских масонов, Гуковский стремился отметить их положительные достижения, к которым относил, прежде всего, их активное участие в литературной жизни, осуществление огромных издательских проектов. Не оставил без внимания и художественные заслуги, доказывая тесную связь между зарождением сентиментализма и творческими исканиями масонов.

Когда Н. К. Пиксанову было поручено написание главы о масонской литературе для академического издания истории русской литературы, то он, как сторонник официальной идеологии, усмотрел в творческих исканиях писателей-масонов больше негативных черт. Несмотря на это, следует отметить и заслугу ученого: с его помощью проблема изучения творчества этих писателей оказалась включенной в круг научных интересов. К сожалению, в дальнейшем к ней практически не обращались, однако в настоящее время проявился большой интерес к творчеству писателей-масонов, о чем свидетельствуют публикации последних лет.

Противоречивый характер философских и эстетических взглядов писателей-масонов объяснял Пиксанов в своей работе, анализируя поток европейских влияний: в 50–70 годы русские масоны сблизились с английским «рационалистическим» масонством, а далее, в 80–90 годы, обратились к «мистическому» немецкому. При этом он справедливо отметил, что наибольшая активность в художественном творчестве пришлась именно на этот период. В результате, писатели-масоны углубились в религиозные искания и отошли от решения социальных проблем. Ученый пишет, что для них «типична проблематика индивидуально-этическая, с большим или меньшим отрывом от обще-народных интересов того или иного момента, с уходом в вопросы религии и морали, взятых вне конкретных условий данного этапа развития русской жизни»110. Важно отметить, что в данной характеристике делается упор на отрыв масонов от современной жизни, их обращение к «абстрактным», вневременным проблемам. Заметив эту черту, Пиксанов прокомментировал ее в духе своего времени – 40-х годов XX века, т. е. того периода, когда все факты культурной жизни оценивались с идеологических классовых позиций.

Современный взгляд на роль писателей-масонов позволяет утверждать, что они по-своему способствовали укреплению консервативных убеждений в сознании общества, противостояли наплыву идей, разрушающих целостность традиционной культуры. В этом, прежде всего, видится заслуга писателей, объединившихся вокруг Н. И. Новикова.

109 Гуковский, Г. А. Русская литература XVIII века: учебник / Г. А. Гуковский /

Вступ. статья А. Зорина. – М. : Аспект Пресс, 2003. – С. 254. 110 Пиксанов, Н. К. Масонская литература [второй половины XVIII века] // История

русской литературы: В 10 . / АН СССР – М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1941–1956. Т. IV: Литература XVIII века. Ч. 2. – 1947. – С. 51.

63

1.3. «Второстепенные» писатели в контексте оппозиции «своего» и «чужого»

Cложившаяся прямолинейность в оценке литературы XVIII века

объясняется тем, что, характеризуя литературную жизнь этого периода, исследователи не всегда учитывали целостность ее развития. В поле зрения ученых попадали, прежде всего, писатели, которые оказывались в центре общественных и политических событий и чаще всего разделяли идейную направленность петровских реформ. В их творчестве обнаруживалось стремление к созданию новой литературы, наполненной светским содержанием, проникнутой пафосом «свободной жизни» и оформленной в новых жанровых рамках.

Между тем, как уже было сказано, кроме литературы, оказавшейся на поверхности и привлекавшей к себе внимание исследователей, в России существовала и другая литература, хотя и отступившая на периферию, но не сдавшая позиции. Она уходила своими корнями в прошлое и пыталась противостоять тому потоку инноваций, который хлынул в русскую культуру вместе с петровскими реформами. Писатели этого направления, часто характеризуемые в советском литературоведении как «рутинеры», вошли в число «второстепенных», изучением их творчества занимались фрагментарно (либо вовсе не занимались), и до сих пор не выявлена их роль как самобытных писателей, пытавшихся по-своему сохранить идеалы «Святой Руси».

Задачей сегодняшнего дня является выделение «пласта» отечественной литературы, который связан с творчеством «забытых» писателей, и определения их роли в развитии словесности. Их наследие только начинает вводиться в научный оборот, однако уже сейчас можно сказать, что своеобразие поэтики этой группы писателей объясняется спецификой мировоззрения, часто эклектичного, раздробленного, но все же тяготевшего к целостности, гармонии, а источником гармонии они признавали (порой интуитивно) Православие. Поток идей, хлынувших из Европы, не мог не обрушиться на них, они, как и большинство образованных людей XVIII столетия, увлекались просветительской философией, масонством, но кто раньше, кто позже пришли к выводу о дестабилизирующем воздействии западных учений на русского человека, которое порождало в его душе смятение и отчаяние.

Образовалась своеобразная лакуна в изучении истории отечественной литературы. Сложившееся на базе просветительских рационалистических идей отечественное литературоведение советского периода оценивало достижения писателей XVIII века, как и последующих периодов, по степени их участия в обличении самодержавно-крепостнического строя, а

64

большинство «второстепенных» писателей Екатерининской эпохи111 придерживалось традиционно-монархических взглядов, что автоматически исключало их из круга изучаемых, т. к. их творчество признавалось как мало значимое, а порой и «вредоносное»112. Методология советского периода развивала, прежде всего, одно из направлений русской критики XIX века, основанное на идеологии разночинцев-демократов, а лидером признавался В. Г. Белинский.

Эта литературоведческая традиция, заложенная уже в первой половине XIX века, оценивала литературу XVIII века, как и прочую, с идеологических позиций. Так, например, Белинский, опиравшийся на западноевропейские идеи о прогрессивном поступательном движении истории, считал сочинения большинства писателей дворянского круга как «изжившие себя». В одной из своих статей он писал: «Сколько пало самых громких авторитетов с 1825 года по 1835? Теперь даже и боги этого десятилетия, один за другим, лишаются своих алтарей и погибают в Лете с постепенным распространением истинных понятий об изящном и знакомства с иностранными литературами. Тредьяковский, Поповский, Сумароков, Херасков, Петров, Богданович, Бобров, Капнист, г. Воейков, г. Катенин, г. Лобанов, Висковатов, Крюковской, С. Н. Глинка, Бунина, братья Измайловы, В. Пушкин, Майков, кн. Шаликов – все эти люди не только читались и приводили в восхищение, но даже почитались поэтами; этого мало, некоторые из них слыли гениями первой величины, как-то: Сумароков, Херасков, Петров и Богданович»113. Поэмы Хераскова Белинский называл «длинными и скучными», а самого автора характеризовал следующим образом: «Херасков был человек добрый, умный, благонамеренный и, по своему времени, отличный версификатор, но решительно не поэт»114. Можно сказать, что с легкой руки критика, обрекшего своих предшественников на забвение, большинство писателей, составлявших своеобразный «фон» литературной жизни России, были исключены из круга научных интересов дальнейших исследователей. Это лишний раз доказывает силу авторитета Белинского, силу его слова и оценки.

Следует обратить внимание на имена тех писателей, которые присутствуют в данном пассаже Белинского. Среди упомянутых критиком писателей XVIII века – начала XIX большинство так или иначе были связаны с деятельностью масонских лож: А. П. Сумароков начал приобщение

111 Термин «Екатерининская эпоха» понимается не буквально как историческое

время, связанное с царствованием Екатерины II, а как особый социокультурный период, который обозначен окончательным вхождением России в пространство европейской культуры.

112 Как известно, практически все архивы этих писателей были закрыты, а изданные произведения входили в список запрещенных для пользования.

113 Белинский, В. Г. Сочинения в прозе и стихах Константина Батюшкова // Собрание сочинений: В 13 тт. / В. Г. Белинский – М. : АН СССР, 1953. – Т. 1. – С. 164.

114 Там же. – С. 52.

65

к масонству в годы обучения в Шляхетном сухопутном корпусе, М. М. Херасков участвовал в ложе Н. И. Новикова, И. Ф. Богданович – в петербургской ложе «Девяти муз», С. С. Бобров входил в число активных московских розенкрейцеров, объединившихся вокруг Московского университета, С. Н. Глинка, брат известного петербургского масона ложи «Избранного Михаила», выпускник Сухопутного кадетского корпуса, который наряду с Московским университетом уже в XVIII веке получил статус «рассадника масонства» и т. д.

Общим для них стало то, что с помощью масонства в его русском варианте каждый из этих писателей пытался обратить внимание на духовный мир человека, актуализировать проблему его нравственного состояния и поиска пути к перерождению. Масонство накладывало отпечаток на творческий почерк писателя: оно уводило от решения социальных и политических вопросов в область нравственной проблематики. Конечно же, одно это исключало данных писателей из круга тех, кто был интересен «демократу» Белинскому, а вслед за ним и его единомышленникам, воспринявшим завещание Белинского, изложенное в знаменитом письме критика к Н. В. Гоголю. Осуждая автора «Выбранных мест из переписки с друзьями» за отступничество от прежних идеалов, Белинский высказывает свое мнение революционера-демократа, выдавая его за общее: «Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их исполнение... Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в ее апатическом полусне!»115.

Однако в русской критике XIX века существовал и иной взгляд на литературный процесс. В последние годы в нашей науке активно обсуждается проблема становления «консервативной» мысли, в том числе и эстетики, которая долгое время лежала «мертвым грузом» в библиотеках и рукописных фондах. Изучение этой проблемы подтверждает наличие и оппозиционной критики в России в XIX веке:

Так, например, современник Белинского Степан Петрович Шевырев (1806–1864) придерживался других взглядов на отечественную литературу. Миссию России Шевырев видел в укреплении Православия, самодержавия, сохранения самобытности народной культуры, поэтому критически относился к распространению в России западного образа жизни. Одним из первых начал изучать историю русской словесности с древнерусского периода, видя в средневековой литературе не только высокохудожественные

115 Белинский, В. Г. Письмо Н. В. Гоголю / Режим доступа:

/http://az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_0040.shtml

66

сочинения, но и огромный нравственный потенциал, способный воспитать русского читателя патриотом страны. Шевырев был ярым оппонентом Белинского во взглядах на литературу, для него главным в творчестве художника оставалось наличие «русского духа» – духовного опыта народа, не разрывного с верой предков. Таким образом, Степан Петрович Шевырев, незаслуженно забытый литературный деятель и писатель, представляет другое течение в литературной критике – консервативное, которое пытались подавить собой убежденные либералы западного крыла.

***

И хотя впоследствии творчество большинства «второстепенных»

писателей Екатерининской эпохи периодически попадало в поле зрения ученых, но все же оно не получало объективной оценки.

Одна из причин кроется в том, что чаще всего их не признавали писателями, а считали дилетантами, т. к. большинство их них заявило о себе в тот период, который, по словам А. М. Панченко, обозначился «писательской» и «читательской» реформой, в результате чего читатель часто превращался в писателя, т. е. проявлял себя как любитель, сочиняющий «для себя»116. Прежде всего такая метаморфоза случалась с читателями из дворянской среды. Сами они не осознавали степени своей значимости, но современный взгляд на их «скромное» наследие позволяет понять, что, занимаясь писательским трудом в своих поместьях и столичных особняках, эти сочинители непосредственно выражали свои чувства от происходящего и свою искреннюю убежденность в необходимости сохранения самобытного характера отечественной культуры, в том числе и литературы.

Их творчество порой поражает глубоким лиризмом, исповедальностью человека оступившегося, но сумевшего подняться, сумевшего собрать свои нравственные силы для борьбы с различными искушениями, соблазнами. «От лучших людей Екатерининского времени мы знаем, какой опаляющий искус приходилось им проходить в искании смысла и правды жизни, в этот век легкомыслия и беспутства, чрез стремнины хладного безразличия и самого жгучего отчаяния», – так характеризовал нравственное состояние общества протоиерей Георгий Фроловский117.

Действительно, в Екатерининскую эпоху в России появилось большое число писателей-«дилетантов», почувствовавших тягу к творчеству, при этом не стремившихся к популярности. Писательство для кого-то из них стало средством самопознания и борьбы со своими пороками, для других – средством познания мира. Возник новый феномен писателя-

116 Панченко, А. М. О смене писательского типа в петровскую эпоху

/ А. М. Панченко // Сб. XVIII век. – Л., 1974. – С. 124. 117 Фроловский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. –

С. 115.

67

непрофессионала118, который не создал значительного корпуса сочинений, но тем не менее заслуживает внимания исследователя, поскольку своим творчеством продемонстрировал органичную связь с духовно-культурным наследием Древней Руси, с ее многовековыми традициями. Именно эти писатели сохранили кровное родство с предшествующей литературой и продолжили развивать лучшие достижения отечественных средневековых авторов, подготавливая таким образом появление Пушкина, Гончарова, Достоевского. Возможно, что русская вершинная литература XIX века берет свое начало не столько в творчестве «европеизированных», «секуляризированных» и т. д. писателей, сколько в творчестве писателей второго, третьего и четвертого уровней, т. е. тех, кого называют писателями-«дилетантами».

Выявляя роль «второстепенных» писателей в становлении литературы, уместно обратиться к мыслям, высказанным в свое время Сергеем Тимофеевичем Аксаковым (1791–1859), который и себя причислял к этой группе: «Писатели второстепенные приготовляют поприще для писателей первоклассных, для великих писателей, которые не могли бы явиться, если б предшествующие им литературные деятели не приготовили им материала для выражения творческих созданий – среды, в которой возможно уже проявленье великого таланта. Всякий кладет свой камень при построении здания народной литературы; велики или малы эти камни, скрываются ли внутри стен, погребены ли в подземных сводах, красуются ли на гордом куполе, – все равно труды всех почтенны и достойны благородных воспоминаний»119.

В литературоведении существует проблема выбора предмета исследования, его ценность и значимость определяется многими параметрами, в том числе и критерием актуальности. Если несколько десятилетий назад полифоническая картина развития литературы XVIII столетия существовала лишь теоретически как гипотеза ученых, поскольку не было достаточно фактов для ее описания, то теперь, получив возможность исследовать многие архивы, ученые пытаются восполнить упущенное, заполнить образовавшуюся лакуну.

Задача, решаемая в настоящее время, заключается в том, чтобы найти и определить круг писателей, понимавших зыбкость фундамента, в основание которого была положена система просветительских позитивистских идей, привносимых из Европы. К этой группе следует отнести литераторов, оказавшихся забытыми не столько оттого, что степень их дарования была незначительна, сколько оттого, что их взгляды не

118 Одним из первых писателей-непрофессионалов был на Руси протопоп Аввакум.

Однако его «Житие», запечатлевшее «печаль» и страдание автора от предощущения катастрофичности бытия, от раздумий о трагическом будущем России, поистине стало одним из вершинных произведений отечественной словесности.

119 Аксаков, С. Т. Литературные и театральные воспоминания / С. Т. Аксаков //Собрание сочинений в 5 т. – М. : Правда, 1966. – Том 3. – С. 3.

68

вписывались в выстроенную схему развития литературы, основанную в советский период на идеологическом критерии отбора.

К числу таких писателей следует отнести группу московских литераторов, объединившихся в 70–80 гг. вокруг Московского университета. Традиционно их лидером считают Н. И. Новикова, однако, скорей всего, место лидера было отдано И. Г. Шварцу, профессору университета, который во многом повлиял на становление мировоззрения не только этих писателей, но и в дальнейшем на становление писателей русской романтической школы. Конечно, Новиков был одной из ярких личностей этого периода, именно вокруг него сплотилась группа литераторов, издателей и писателей, ему удавалось пробуждать творческий потенциал дворян и привлекать их к общественной деятельности, но все же в эстетическом плане роль Шварца была намного значимей.

Кроме того, необходимо отметить и группу писателей, объединившихся в середине XVIII столетия вокруг Сухопутного шляхетского корпуса в Санкт-Петербурге, где также сложилась особая литературная среда, в которой сформировался талант М. М. Хераскова, А. П. Сумарокова. Как известно, И. П. Елагин (1725–1793), выпускник корпуса, был одним из первых крупнейших деятелей русского масонства, он сформировал вокруг себя круг писателей, в который входили Д. И. Фонвизин, В. И. Лукин, Б. Е. Ельчанинов и др. Сухопутный шляхетный кадетский корпус, как и Московский университет, сыграли особую роль в развитии русской литературы (как в целом и всей культуры), его выпускниками были также писатели, испытавшие влияние масонского учения. Среди них прежде всего следует выделить А. П. Сумарокова и М. М. Хераскова.

Между этими учебными заведениями много различий и сходства, однако следует обратить внимание на тот факт, что оба они стали местом, объединившим «дворянскую фронду», т. е. оппозиционно настроенное дворянство, пытавшееся искать альтернативный путь для развития России. Поиски привели их в масонские ложи. Если в Москве одним из значительных деятелей масонства был Н. И. Новиков, то в Санкт-Петербурге – И. П. Елагин.

Масонство – сложное идейное учение, вобравшее в себя множество мировоззренческих традиций. Оказавшись в центре внимания в переходную эпоху европейской истории, в XVII–XVIII вв., оно отразило духовное состояние человека этой эпохи. В масонстве слились различные типы культур, что наглядно продемонстрировало возможность одновременного сосуществования противоречивых идей. Примером тому может служить наличие совокупных представлений о человеческой гордости (эгоизме) и всеобщей братской любви (человеколюбии). В результате формировалась идея христианизированного индивидуализма, что впоследствии в эпоху романтизма разовьется в идею бесхристианского индивидуализма – самоопределения без учета воли Божьей. Кроме того, масоны одновременно

69

посягали на вторжение в область сокровенного, закрытых тайн мира (запретного райского плода познания) и вместе с тем оперировали понятием Откровения (раскрытия тайн), которое посылается Богом. Путь к получению Откровения – непрестанное совершенствование себя, формирование из себя богоподобного человека.

Симбиоз религиозно-нравственных исканий с мистическими представлениями и обрядами, уходящими корнями в глубокую древность, делает это учение многоплановым. Распространившись по странам, прежде всего, Европы и Северной Америки, оно приобрело специфические национальные оттенки в различных регионах. Что касается России, то оно в XVIII веке стало, скорее всего, не учением, а особым мироощущением, состоянием души, пребывая в котором его адепты старались заполнять духовный вакуум, образовавшийся в постпетровскую эпоху, когда официальная церковь утратила авторитет в обществе. Оказалось, что русская душа была благодатной почвой для масонства, масонство открывало ей путь к сосредоточенной духовной жизни, к серьезному и подлинному идеализму и даже к религиозной жизни вне Церкви. По словам И. Ф. Худушиной, «русское масонство второй половины XVIII в. напоминает духовные катакомбы, где от беспощадного разврата и цинизма высшего света не только спасалась, но и пестовалась первая русская интеллигенция»120.

Таким образом в Екатерининскую эпоху сложилась группа писателей, так или иначе связанных с масонским учением, завезенным в Россию европейцами вместе с другими «достижениями» западной цивилизации. Роль Новикова и писателей его круга в этом движении была велика. Их деятельность была многогранна: они проявили себя как писатели, издатели, литературные критики, переводчики, педагоги, общественные деятели, государственные чиновники и т. д. В этот круг входили, кроме Новикова, М. М. Херасков, И. В. Лопухин, И. П. Тургенев, М. И. Невзоров, Ф. П. Ключарев, В. А. Левшин, М. Д. Чулков, А. М. Кутузов и др. Близкими к этому кругу были В. И. Майков, С. С. Бобров, М. Н. Муравьев, И. Ф. Богданович, М. И. Веревкин, А. А. Ржевский, М. В. Храповицкая-Сушкова и др.

Продолжателями традиций этих писателей следует считать тех, кто входил в окружение И. П. Тургенева, продолжившего на посту директора Московского университета начинания М. М. Хераскова по созданию особой духовной атмосферы этого учебного заведения. Долгие годы Московский университет противостоял либерализму, вольнодумству, распространявшимся в обществе, и ориентировал своих студентов на решение нравственных проблем, главной из них была проблема «воспитания души». В стенах университета сложилось особое культурное пространство, где удивительным образом сочеталось стремление к

120 Худушина, И. Ф. Царь. Бог. Россия. Самосознание русского дворянства (конец

XVIII - первая треть XIX вв.) / И. Ф. Худушина. – М., 1995. – С. 228.

70

европейской образованности и русской патриархальной духовности121. Важно отметить, что университет стал тем местом, где студенты «образовывались» не только во время лекций, но и в спорах и беседах, отголоски которых вошли в литературные произведения той поры. Например, как продолжение спора о смысле жизни, о свободе человека воспринимается «Послание» М. Н. Муравьева (1774 г.) своему другу по университету И. П. Тургеневу:

…Того лишь, кто владеть умеет сам собою, Зову свободным я; не спорит он с судьбою, Но всюду следует призванию ея И знает, живучи, цену жития; Без наслаждения минуты не проходят, Раскаянья оне и скуки не приводят; Любовью истины, любовью красоты Исполнен дух его, украшены мечты; Искусства, вас к себе он в помощь призывает; От зависти себя он в вашу сень скрывает; Без гордости велик и важен без чинов, На пользу общую всегда везде готов; Он свято чтит родства священные союзы И, чтоб свободным быть, приемлет легки узы; Внимательный супруг и любящий отец; Он властью обличен по выбору сердец…122 Как видно из приведенной цитаты, университетская среда

культивировала тип человека, ориентированного на высокий нравственный идеал, к которому стремились студенты. Заслуга в создании такой

121 Такое сочетание «европейского» и «русского» в стенах университета

наблюдалось во всем. Даже архитектурный облик здания университета на Моховой при его внешне выраженном западном классицизме, по словам И. Кулаковой, «своей патриархальной замкнутостью <…> напоминал городскую усадьбу конца ХVIII — начала ХIХ века, причем не только пространственными формами (П-образным планом), но и всей организацией» (И. Кулакова. У истоков высшей школы. Московский университет в XVIII веке // Отечественные записки. – 2002. № 2 – http://magazines.russ.ru/oz/2002/2/kulak.html). Характеризуя личность И. И. Шувалова, куратора университета, Кулакова пишет: «Неслучайно впечатление, что перед нами рачительный хозяин, который обустраивает свое личное владение (ведь в те времена дворянство в целом стояло весьма близко к жизненным проблемам своих поместий). И вряд ли мы преувеличим, если найдем в распорядительности Шувалова черты чисто феодального патернализма. Однако старый стиль руководства, который олицетворял собой Шувалов, вполне уживался в стенах университета с новейшими идеями Просвещения». (И. Кулакова. Там же).

122 Муравьев, М. Н. Стихотворения / М. Н. Муравьев // Вступ. ст., подгот. текстов и прмеч. Л. И. Кулакова. М. – Л., 1967. – С. 114.

71

атмосферы принадлежит во многом организаторам, кураторам и преподавателям университета, в их число входили М. М. Херасков, И. П. Тургенев, И. Г. Шварц. Все они были тесно связаны с масонством, были членами московской ложи Новикова «Гармония», именно о них идет речь в исследованиях ученых, когда они упоминают о масонском влиянии на университетскую жизнь и пытаются охарактеризовать «масонский дух», царивший в стенах университета123.

Интерес к философии, помогающей понять смысл жизни во всей ее непостижимой глубине, стал и в дальнейшем визитной карточкой студентов университета и Благородного дворянского пансиона. Именно из их стен такие выпускники, как В. Ф. Одоевский, В. А. Жуковский, Ф. И. Тютчев, М. Ю. Лермонтов и др., вынесли особый метафизический взгляд на окружающий мир, в котором они ясно ощущали не только мир видимый, но и сокровенный, Божественный124. Под влиянием атмосферы пансиона, которая создавалась педагогами-масонами, у учеников складывалась своеобразная картина мира, где Природа и Бог представляли собой единое целое и содержали в себе одновременно и свет и тьму, и добро и зло, и небесное, святое и яростное, адское. Эти идеи были заимствованы из философии Беме125, осваиваемой участниками масонских лож. Именно Якоб

123 Фроловский, Г. Пути русского богословия. – Вильнюс,1991; Новиков, В. И.

Масоны и Московский университет: Режим доступа. http://www.pereplet.ru/text/ novikov23fev02.html; Острецов, В. М. Масонство, культура и русская история. – М., 2004 и др.

124 Пронзительные строчки Лермонтова, увидевшего этот другой мир, подтверждают способность поэта проникать в заоблачный потусторонний мир: Когда волнуется желтеющая нива, И свежий лес шумит при звуке ветерка, И прячется в саду малиновая слива Под тенью сладостной зеленого листка;

…………………………………………… Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, – И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога…

125 Беме Якоб (Boehme, Jakob) (1575–1624) – немецкий философ-мистик, которого часто называли «философом немцев» (Philosophus Teutonicus). Его влияние на философскую мысль европейских стран было продолжительным. Его первая книга «Аврора, или Утренняя заря в восхождении» («Aurora, Morgenröte im Aufgang») была написана в 1612 г. (издание на русском языке – М., 1990) и сыграла большую роль в формировании мировоззрения «второстепенных» писателей, через которых ее основные идеи получили распространение в обществе и повлияли на литературный процесс, прежде всего, на становление эстетики романтизма. С 1619 и до конца жизни Беме написал 30 книг и трактатов (часть из них не завершены). Среди русских читателей (прежде всего масонского круга) был интерес к его трактатам «О сверхчувственной жизни» (1622) и «О божественной молитве» (1624), которые издаются под общим названием «Путь ко Христу» («Der Weg zu Christo»). В этих сочинениях он предстает как один из величайших умозрительных философов Запада, оказавшим значительное влияние на Ф. Шеллинга, Г.

72

Беме, увидевший мир в единстве и согласии противоречий, стал учителем европейских, а позднее и русских романтиков. Своеобразие взглядов Беме состояло в том, что он не принимал никакой «учености»: ни светской, ни церковной. Он считал, что истинные знания даются мистическим откровением, к которому он и призывал. В «век Просвещения» его теории звучали диссонансом, они призывали к «сердечному знанию», проповедниками которого были в свое время апостолы. Таким образом, русские масоны, обратившиеся к учению Беме, заняли своеобразную «антипросветительскую» позицию.

Один из выпускников Сухопутного шляхетского корпуса, сторонник идей немецкого мистика, Ф. Н. Глинка, своим литературным творчеством обогативший русскую словесность, в век утверждения рационалистического взгляда помогал читателям, оказавшимся на распутье, оглянуться назад, к истокам и искать не мнимую, а настоящую дорогу к счастью. Так, в его «Письмах к другу» читаем: «Толпы путников идут во мраке глубокой ночи через цепи увесистых гор. Путеуказатели, нарочно поставленные по сторонам, на высоких скалах с зажженными светильниками, кричат беспрестанно идущим: “Прямо, прямо! по этой узкой стезе; та широкая дорога ведет к пропастям, другая к скользким крутинам. Прямо, прямо! опять повторяем вам”. Но упрямые путники, спеша друг перед другом вперед, толпятся то в ту, то в другую сторону и падают в бездонные пропасти. – Мир сей есть гористая область; мрак ночи – мрак страстей и предрассудков; прямая, но узкая стезя – путь к добродетели; следовательно, к счастию. Путеуказатели – рассудок и совесть. Кто же путники? – Мы, – все мы своевольные, упрямые и бедные люди!.. Многие ль слушают мудрых проводников? Зато сколько падающих в бездны!»126.

Таким образом, при изучении и описании целостной истории отечественной литературы следует принимать во внимание и творчество так называемых «второстепенных» писателей, которые упорно продолжали развивать традиции средневековых книжников и философов-мистиков, признававших совесть мерилом всех жизненных ценностей, а занятие литературой – способностью торить «узкую стезю» к Богу. Однако их по-своему консервативные взгляды разделяли немногие, большинство

В. Ф.Гегеля, А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, Э. фон Гартмана, А. Бергсона, М. Хайдеггера и П. Тиллиха. Натурфилософские идеи Беме привлекали Баадера и Шеллинга; диалектику Беме, его стремление соединить в высшем единстве абсолютные противоположности ценил Гегель; Фейербах обращал внимание на материалистические элементы в его философской системе.

125 Беме, Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении / Я. Беме; пер. с нем. А. Петровского. – М. : Тера–Книжный клуб; КАНОН-пресс-Ц, 2001.

126Глинка, Ф. Н. Письма к другу, содержащие в себе: замечания, мысли и рассуждения о разных предметах, с присовокуплением исторического повествования: Зинобий Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия // Глинка Ф. Н. Письма к другу / Сост., вступ. ст. и коммент. В. П. Зверева. – М. : Современник, 1990. – С. 294.

73

образованных людей XVIII века постепенно, но неуклонно приобщалось к книжной учености и светской изящной словесности.

Глава 2

«Своя» и «чужая» литература Екатерининской эпохи

2.1. Два полюса литературы: традиции и новации

Одна из главных проблем, вызывавших полемику писателей XVIII в.,

была связана с пониманием роли писателя в обществе. Осмысление назначения литературы, ее формы и, прежде всего, содержания стало важной приметой времени. Оказавшись в новых социокультурных условиях, писатели вынуждены были определить для себя основные приоритеты. И хотя, как кажется на первый взгляд, споры велись по поводу художественной формы произведения и писателей волновали вопросы жанрообразования, стихосложения и т. д., однако сущностные разногласия крылись в другом. Писатели уже тогда почувствовали противостояние между «своим» и «чужим» в литературе.

Эта оппозиция существовала и в понимании общественного статуса писателя. Традиционная русская словесность не была художественной в современном понимании слова, т. к. для нее важным было раскрытие глубинного смысла Священного Писания и выражение христианской истины. Понятия «писатель» средневековая Русь не знала, существовало понятие «книжник», который считался исполнителем воли Бога, а не автором произведения. Таким образом «писатель» и «книжник» – также проявление сложившейся оппозиции «своего» и «чужого». В XVIII в. книжники продолжали свою деятельность, как правило, в стенах монастырей и дальше выполняли свою миссию служения Богу. В то же время в обществе появились и писатели, которые вступили в состязание с европейцами и стали играть важную роль в культурной жизни России. Сложность этой ситуации заключалась в том, что от предыдущих поколений писателям передалось убеждение в особой роли литературы (книжности) – духовного учителя, однако в новой роли – светского писателя – высокая миссия была утрачена. Изменения в жизни общества также снижали авторитет писателя.

Начавшаяся секуляризация литературы способствовала формированию иного представления о писателе – не пророке, а слуге. В эпоху Петра I писатель был приравнен к положению исполнителя государственного заказа: он должен был писать «полезные» сочинения, в число которых входили учебники, руководства, переводы. Правда, ему вменялось в обязанности обеспечивать общество развлекательной литературой, приуроченной, например, к придворным праздникам. Поэты

74

(придворная литература развивалась прежде всего в рамках стихотворных жанров: виршей, кантов, любовных песенок) становились зависимы от воли монарха-реформатора и часто оказывались в униженном положении. Именно в этот период русская словесность стала лишаться (но не лишилась!) своего прежнего назначения – апостольского служения, а вместе с тем и сакрального содержания Слова, которое сохранялось на протяжении всего средневековья. Однако следует отметить, что как ни стремился Петр I поставить литературу на «практические рельсы», ему это сделать не удалось. Даже в самых мирских текстах русских писателей сохраняется поэтическая интенция, обращенная к вечным проблемам бытия, а тем самым и к Богу.

И все же тяжелее всего поэтам жилось во время царствования Анны Иоанновны, когда императрица попыталась опустить их до положения придворных шутов, лишенных права на собственное достоинство. Лишь при Екатерине II положение поэта изменилось к лучшему. Дворяне, получив от императрицы «вольность», смогли устраниться от государственной службы и предаться творческой деятельности, находясь в своих поместьях, вдали от двора. А те, кто совмещал службу с занятием литературой, смогли добиться заметного положения в обществе: М. М. Херасков был директором и куратором Московского университета, М. Н. Муравьев – попечителем того же университета и товарищем министра, Г. Р. Державин – кабинет-секретарем Екатерины, сенатором, министром юстиции и т. д.

На протяжении всего столетия писатели, памятуя о своем предназначении, сложившемся в православном сознании, пытались сохранить право на выполнение высокой миссии – служить посредником между Богом и людьми, однако им пришлось отстаивать его в сложных условиях.

Оглядываясь на литературу XVIII века, можно отметить, что даже в самые тяжелые времена писатели (поэты) стремились не забывать о традициях и в новую литературу привносить черты сакральности. На протяжении всего периода они обращались к библейским текстам, прежде всего к псалмам, и оттачивали искусство переложения этих молитв. Начиная с Кантемира, ярого сторонника нового искусства, эта традиция дошла до Державина, и каждый из перелагателей сохранял в псалмах то пронизывающее читателя ощущение близости к Вечности, к Божественным заповедям. Поэту (писателю) XVIII века пришлось не только сохранять свою высокую миссию хранителя и распространителя высшей Правды, но и в новых условиях отстаивать право на роль поэта-пророка. Писатели XVIII века создавали сочинения, продолжавшие традиции древнерусских книжников. Как известно, В. К. Тредиаковский и А. П. Сумароков осуществили вслед за Симеоном Полоцким полное переложение ветхозаветных псалмов.

75

В монографии Г. Н. Моисеевой о Ломоносове127 отмечается тесная связь писателя с древнерусскими традициями, которые ему были не только хорошо известны по рукописным и печатным текстам, но и сопровождали его на протяжении жизни. Автор убеждает в том, что Ломоносов, как представитель века Просвещения, впоследствии отошел от религиозной идеологии, но сохранял особенности стиля древнерусской литературы. Следует добавить, что преклонение Ломоносова перед достижениями предшественников проявилось, прежде всего, в стремлении сохранить древнерусский язык как язык новой литературы, о чем он писал в статье «О пользе книг церковных и российском языке»128.

В творческом наследии других писателей XVIII в., которых мы традиционно считаем светскими, также можно найти произведения, свидетельствующие о сохранении связи с предшествующей словесностью. У А. П. Сумарокова встречаем статьи «Слово о любви к ближнему», «Некоторые статьи о добродетели», «О безбожии и бесчеловечии»129. В свое время исследователь и издатель сочинений Г. Р. Державина известный ученый Я. Грот при подготовке собрания сочинений обнаружил большое количество духовных сочинений поэта130.

В результате именно писатели XVIII столетия, первыми воспринявшие уроки Запада, смогли достойно отстоять право отечественной литературы на выполнение традиционной функции – служить нравственным эталоном для читателя, показывать ему пути для духовного совершенствования.

***

О XVIII веке в России как веке больших перемен, происходящих хотя

и болезненно, но неуклонно, написано много. Действительно, он заслуживает того. Наполненный противоречиями, он и получил оценки «блестящего», «разрушительного», «непостижимого», «просвещенного», «смутного» и т. д. При оценки литературного состояния также встречаются различные трактовки: «век расцвета» и «век деградации» литературы. Последняя оценка дана профессором Московской Духовной академии, доктором богословия и доктором филологических наук М. М. Дунаевым, который писал: «Искусство принялось обслуживать человеческую праздность, но не служить Истине, и хотя загнать его в столь жесткие рамки

127 Моисеева, Г. Н. Ломоносов и древнерусская литература / Г. Н. Моисеева. – Л. :

Наука, ИРЛИ АН СССР, 1971. 128 Ломоносов, М. В. О пользе книг церковных и российском языке. Собрание

разных сочинений в стихах и прозе. Кн. 1. Изд-е 2-е / М. В. Ломоносов. – М., 1757. – С. 3-10.

129 Сумароков, А. П. Слово о любви к ближнему / А. П. Сумароков // Полное собрание всех сочинений, в стихах и прозе: В 10 ч. – М., 1781–1782. Т. II.; «Некоторые статьи о добродетели»; Там же. – Т. VI; «О безбожии и бесчеловечии»; Там же. – Т. X.

130 Державин, Г. Р. Духовные оды / Г. Р. Державин. – М. : Ключ, 1993.

76

оказывалось всегда невозможным и живые ростки творческой мысли пробивались и в самые безблагодатные времена, но в целом искусство того времени не знает достижений, какими отмечены эпохи предшествующая и последующая»131. Думается, что такая оценка категорична, но тем не менее она инициирует постановку исследовательский задачи, суть которой состоит в доказательстве, что XVIII век в литературном развитии все же не был «для России временем очевидной культурной деградации»132, а был временем осмысления новых уроков, формирования своего отношения к «чужому» в литературе и «собирания сил» для дальнейшего художественного взрыва.

Кроме того, более пристальный взгляд на пути развития отечественной литературы этого столетия, делает очевидным, что в сложном и противоречивом литературном процессе можно выделить группу писателей, которые по-своему «сопротивлялись» европейскому влиянию и стремились сохранить и развивать традиции древнерусской литературы, базирующейся на христианской системе ценностей.

Однако на сегодняшний момент в науке продолжает доминировать более традиционный взгляд на литературное развитие этого периода, который характеризует его «веком Просвещения», «веком разума» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Большинство сложившихся до настоящего момента концепций отечественной литературы XVIII века с положительным знаком отмечают динамику ее развития как смену ценностных ориентиров и формирования нового дискурса на основе «европеизации», «секуляризации», «демократизации» и т. д. Это, действительно, так. Литература XVIII века отличалась высокой гражданственностью, идеями патриотизма, тираноборчества и т. д. Однако не вся литература этого периода укладывается в данную матрицу. Приходится признать, что эта односторонняя и прямолинейная характеристика такого сложного и противоречивого феномена, как отечественная словесность, не может быть признана окончательной и современный взгляд на литературный процесс XVIII века требует более детального рассмотрения тех изменений, которыми он был наполнен.

XVIII столетие, как известно, не было монолитным в идейных и эстетических приоритетах. Чрезвычайно важно оценить эти события во всей их сложности и многовекторности, тем самым дополнить картину развития отечественной словесности века «безумного» и «мудрого» и вместе с тем по-новому взглянуть на ход ее развития, увидеть в литературе XVIII века своеобразный узел, который связал искания древнерусских писателей и писателей нового времени.

131 Дунаев, М. М. Православие и русская литература: учебное пособие для студентов

духовных академий и семинарий. В 5-ти ч. Ч. I / М. М. Дунаев. – М.: Христианская литература, 1996. – С. 45.

132 Там же. – С. 72.

77

Скорей всего, при характеристике этого периода уместно использовать метафору У. Шекспира – «распалась связь времен» – или Ф. И. Тютчева, в которой стоит заменить слово «минуты» на «век», чтобы получилось «век роковой». Это дает возможность эмоционального восприятия времени, когда происходил слом привычной жизни и зарождалась новая Россия, Россия с судьбой бездомного скитальца и странника, пытающегося найти дорогу к отчему дому, и интеллектуального скитальца, блуждающего между фаустовской ученостью и вольтеровским безверием; духовного странника, ищущего дорогу к утраченному идеалу – святости – и, не нашедши его во внешнем мире, обратившегося в лабиринты сердца. Такими бездомными и бесприютными скитальцами и странниками становились и русские писатели уже в XVIII столетии, и их герои.

Мотив странничества и бездомья, зародившийся в сознании русского дворянина, а затем и в литературе XVIII века, становится едва ли не самым устойчивым в творчестве не только писателей и поэтов Екатерининской эпохи, но и романтиков, а в дальнейшем он стал сквозным и для всей отечественной литературы XIX – XX веков. Следовательно, выясняя причины формирования ощущения бесприютности на примере судеб «второстепенных писателей» последних десятилетий XVIII столетия, мы можем наполнить новой семантикой сюжетный мотив странничества.

***

Последние десятилетия XVIII века вошли в историю России как эпоха

Екатерины Великой, русской императрицы-триумфатора, сумевшей в основе своей преодолеть открытое противостояние России и Европы и создавшей условия для сближения отечественной культуры с западной. По мнению историков, эта эпоха стала временем расцвета светской культуры русского дворянства, «золотым веком» русской аристократии, за которым наступал век нисхождения: уже в первые десятилетия XIX века позиции дворянства заметно меняются, оно постепенно начинает терять свое могущество.

Изучение закономерностей развития литературы Екатерининского периода, ее специфических форм и основных тенденций далеко еще не завершено. Екатерининская эпоха – особый период и в истории отечественной литературы. Он стал, с одной стороны, временем подведения некоторых итогов развития словесности в новых условиях, сложившихся на волне петровских преобразований, а с другой, – временем формирования новых тенденций, получивших распространение в XIX столетии. В этом периоде соединилось многое, и в этой полифонии средневековья, западного барокко, классицизма и сентиментализма рождалась не только Пушкинская гармоничная эпоха, но и эпоха Достоевского с ее изломами и страданиями.

Ко второй половине XVIII столетия в Европе сложился светский тип культуры, где на протяжении уже нескольких столетий основное место в литературной жизни занимали светские сочинения. В России это время стало

78

началом подобного типа литературы. В контексте этой проблемы становится очевидным наблюдение А. С. Пушкина, размышлявшего о различии литературной жизни средневековой Европы и России: «Европа наводнена была неимоверным множеством поэм, легенд, сатир, романсов, мистерий и проч., но старинные наши архивы и вивлиофики, кроме летописей, не представляют почти никакой пищи любопытству изыскателей. Несколько сказок и песен, беспрестанно поновляемых изустным преданием, сохранили полуизглаженные черты народности, и “Слово о полку Игореве” возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности»133.

В России становление новой литературы началось вместе с петровскими реформами, этот процесс происходил в острой борьбе с защитниками традиционной системы ценностей, одной из них было отношение к слову. В средневековой Руси книжное Слово ассоциировалось, прежде всего, со Словом из Священного Писания. Именно поэтому уже в самом начале XVIII века в России актуализировался вопрос об отношении к светской книге, завоевывавшей свое место в жизни образованных людей. Сразу следует отметить, что новая литература с трудом пробивалась к читателю и дело здесь не только в том, что люди не хотели обращаться к ней из-за своего невежества, но и в том, что еще давало о себе знать традиционное представление о книге.

Поэт Антиох Кантемир, носитель нового для России светского мировоззрения, один из интеллектуалов Петровской эпохи, сетовал на то, что Россия в образовательном отношении отстает от Европы, что в ней мало людей, стремящихся к знанию. Он страстно обличал «невежд», видящих в науке причину «ересей» (это был выпад и против духовенства), насмехающихся над теми, кто выбрал для себя путь знаний:

…Кто над столом гнется, Пяля на книгу глаза, больших не добьется Палат, ни расцвеченна мраморами саду; Овцу не прибавит он к отцовскому стаду…134 Сразу следует оговорить, что «книга» в сатире Кантемира

ассоциировалась, прежде всего, с «учеными текстами», а не с «изящной словесностью», представление о которой сформировалось в век Екатерины II. В эпоху Петра I, представителем которой был Кантемир, Россия укрепляла свое могущество: расширяла границы, развивала экономику, строила новые города… В человеке ценились прежде всего практические умения, а не духовная чистота. Если воспринимать слова Кантемира обобщенно, то «отцовское стадо» надо понимать как богатство страны,

133 Пушкин, А. С. О ничтожестве русской литературы / А. С. Пушкин // Собр.

сочин. А. С. Пушкина в 10 томах. – РВБ. – Т. 6. 134 Кантемир, А. Д. На хулящих учение. К Уму своему // А. Д. Кантемир. Собрание

стихотворений / Вступ. ст. Ф. Я. Приймы. – Л., 1956.– С. 57.

79

причем богатство материальное. Кантемир прекрасно понимал силу образованного человека, поэтому слагал сатиры, служившие делу пропаганды европейской образованности, которая могла укрепить позиции России в Европе. Он не стремился актуализировать роль духовной силы человека, поэтому вошел в литературу как противник духовенства и духовного знания, в которых видел силы, тормозящие развитие России. Уже эта ситуация раскрывает одну из основных оппозиций эпохи – «материальное» и «духовное», создававшей особое нарастающее напряжение как во внешнем, так и во внутреннем мире людей.

В 1791 г. в Петербурге анонимно была издан роман «Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад». Ее автор, немецкий писатель Фридрих Максимилиан Клингер, был известной личностью: именно он был автором драмы «Sturm und Drang», давшей название литературному направлению в Германии. С 1780 года и до своей смерти в 1831 г. он жил в России, куда попал по приказу принца Фридриха Евгения Вюртенбергского и где находился все годы на государственной службе. К моменту выхода романа писатель уже более 10 лет прожил в России, хорошо узнал нравы российского дворянства, основные проблемы жизни российского общества.

В своем сочинении он отчетливо отразил проблему «безумной жажды познания», к которой призывали западные просветители и которая в эпоху Екатерины II стала необычайно актуальна для России. Клингер описал мрачные последствия, ожидающие человечество в стремлении к познанию. Дьявол Левиафан, которому Фауст продал душу, устроил по этому поводу пир, на котором произнес торжественную речь: «Скоро опасный яд знаний и поисков истины отравит все сословия… Близится час, когда мысли и суждения смелых открывателей нового и хулителей старины, благодаря изобретению Фауста, станут распространяться быстрее чумы… Они захотят измерить и понять небо и землю, самого грозного Господа Бога, сокрытые силы природы и тайные причины ее явлений, силу, которая движет небесными светилами и бросает в пространство кометы, и даже беспредельное время, иначе говоря – все видимое и невидимое. Для всего, что непостижимо, они придумают слова и счисления, они нагромоздят выдуманные системы, и так будет длиться до тех пор, пока мрак не скроет всю землю и только сомнения будут вспыхивать то здесь, то там, подобно блуждающим огням, заманивающим путника в трясину. И когда они в конце концов вообразят, что выбрались к свету, вот тогда я жду их сюда! К тому времени они уже отбросят религию как старый, ненужный хлам, а из ее зловонных остатков отольют новый чудовищный сплав мудрости, суеверия, мистики и поэзии...»135.

135 Клингер, Ф. М. Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад : роман /

Ф. М. Клингер ; Пер. с нем. А. Лютера; под ред. О. Смолян. – СПб. : Азбука-классика, 2005. – С. 24–27.

80

Этот роман своеобразно отражает ситуацию, сложившуюся в России к последнему десятилетию XVIII века, когда мысль о Фаусте начала волновать писателя136. Обратившись к так называемому «бродячему сюжету» о Фаусте, продавшем душу дьяволу, автор наполнил средневековую легенду современными ему проблемами. Роман создавался в Петербурге, где к тому времени создавались все новые и новые тайные общества людей, стремящихся искать истину любыми способами, даже прибегая к магии. Жизнеописание Фауста, низвергнутого в ад, – предупреждение читателям, готовым идти за рассудком и пренебрегать при этом Божественными заповедями.

***

В течение всего столетия осмеивалось невежество дворян не только в

сатирах Кантемира, но и в баснях и эпиграммах Сумарокова, комедиях Фонвизина и Екатерины II, и лишь к концу века образованность стала необходимым качеством дворянина. Идеи Петра стараниями его единомышленников укрепились в сознании человека. «Знания, искусства, дарования – суть верные и необходимые признаки благородного состояния»136, – писал о своем поколении М. Н. Муравьев, один из крупных поэтов Екатерининской эпохи, но практически забытый сегодня.

Приобщаться к знаниям в этот период стали не только дворяне (и не все дворяне), но и люди других сословий, создавая таким образом особый пласт культуры – разночинный. Следовательно, можно сказать, что XVIII век старался оправдать свое название «века Просвещения». И в большинстве исследований XX века, посвященных этим проблемам, давались положительные оценки тем «просветителям», которые способствовали прогрессу в образовании.

Однако будет несправедливо не отметить, что на протяжении всего столетия существовала и пыталась сохранить свои позиции консервативная сила, которую долгое время воспринимали у нас только с негативной оценкой, ее ассоциировали с косностью и рутинерством, но история рассудила иначе. Консерватизм137 не обязательно «тормоз» в развитии общества, чаще всего он проявляет себя как стабилизирующая сила, как

136 Муравьев, М. Н. Записки 1797 – 1801 гг.: Цит. по: Кочеткова Н. Д. Литература

русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания). – СПб : Наука, 1994.– С. 157.

137 Термин «консерватизм» впервые был употреблен в 1818 г. Ф.Р. Шатобрианом — издателем журнала «Консерватор» для обозначения идеологии феодально-аристократической реакции периода французской революции. Постепенно слово «консерватор» получило распространение в Англии применительно к партии тори. Одновременно этот термин вошел в широкий обиход в Германии, а в 1823 г. в платформе Национальной республиканской партии США содержался призыв к сохранению Сената в качестве «консервативной ветви федерального правительства».

81

центростремительное движение, нацеленное на сохранение «своего» и противостояние «чужому». Консерваторы видели благополучие русского общества в сохранении устоявшихся веками нравственных принципов, которые регулировали течение жизни. Они выступали, прежде всего, против механического переноса западных норм на духовную сферу, против разъединения нового поколения с поколениями предков. Так, Н. А. Бердяев писал об этом в своих трудах: «Консерватизм поддерживает связь времен, не допускает окончательного разрыва в этой связи, соединяет будущее с прошлым. Консерватизм имеет духовную глубину, он обращен к древним истокам жизни, он связывает себя с корнями, он верит в существование нетленной и неистребимой глубины»138.

Консерваторы подвергали сомнению полезность западных «достижений» как научных, так и мировоззренческих. Традиционное русское представление о «сердечном знании», которое нельзя почерпнуть в светских книгах, но которое обретается путем духовного «просвещения» в том смысле, как оно понималось апостолами, диктовало этой группе писателей создание иной литературы. Один из писателей, разделявших эти взгляды, Ф. Н. Глинка, так размышлял о современных проблемах: «Защитники нынешнего века беспрестанно восклицают, что мы час от часу становимся умнее, просвещеннее. Поверим им и спросим: становимся ли мы счастливее? – Но в чем же состоит нынешнее усовершенствование нашего поколения? Разве похваляться тем, что изобрели бесполезное искусство летать на шарах или другое, приводящее в трепет вселенную, искусство в один день убивать до 100 000 народа, сожигать флоты, приступать к неприступному (La theorie de l’impossible), проходить путями непроходимыми, изменять образ держав и в глазах наших производить в действие нечто похожее на Овдиевы превращения? Древние лучше нас знали сердце человеческое, знали, что может его утешать и услаждать, и по сему познанию вернее нас угадали, в чем должно состоять истинное счастье общества»139.

Противодействие западному влиянию (в том числе и в образовательном отношении) оказывала часть патриархального дворянства, и купечества, и особенно крестьянства, которое по-своему пыталось защитить себя от чужеродного вторжения. Такое положение – соединение двух смысловых оппозиций «своего» и «чужого» – привело к внутрикультурному (и, прежде всего, внутрилитературному) напряжению,

138 Бердяев, Н. А. Философия неравенства / Н. А. Бердяев // Русское зарубежье.

Власть и право. – Л., 1991. – С. 91. 139 Глинка, Ф. Н. Письма русского офицера о Польше, австрийских владениях,

Пруссии и Франции, с подробным описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806, также Отечественной и заграничной войны с 1812 по 1815 год. С присовокуплением замечаний, мыслей и рассуждений во время поездки в некоторые отечественные губернии // Глинка Ф. Н. Письма другу. – М. : Современник, 1990. – С. 45.

82

проявлявшемуся на протяжении не только XVIII, но и последующих столетий.

Литературный процесс XVIII столетия, как и сама жизнь России, развивался стремительно и был наполнен, как уже было сказано, противоречиями. С одной стороны, пробужденное в ходе петровских реформ желание писателей встать наравне с европейскими сочинителями, овладеть тем мастерством, которого, как казалось, им не хватало. Они заразились настроением эпохи вступить в своеобразное состязание с известными западными писателями – отсюда возникло стремление к «подражательности». Именно это «подражание» стало истоком, из которого берет свое начало русская художественная литература в современном ее понимании.

С другой стороны, часть отечественных писателей XVIII века ощущала свою прочную связь с самобытной культурой, не позволявшей им полностью отождествиться с европейскими мастерами. Они продолжали чувствовать влияние древнерусской литературы, не отделяли себя от Православия, которое ориентировало на поиск вечных духовных истин.

Таким образом, отечественная художественная литература уже в XVIII веке, в момент своего зарождения, пыталась соединить в себе две противоположные тенденции. По примеру Европы, опиравшейся на положения, высказанные Аристотелем, что задача писателя – отражать видимую жизнь со всеми ее проблемами, отечественные писатели старались стать «современными» и воспроизводить и оценивать жизнь своего поколения. Вторая тенденция опиралась на идеи Платона, для которого художественное творчество – способ «восхождения» к нравственным вершинам, и в этом случае наши писатели, сторонники идей античного мыслителя, смещали акцент на мир невидимый, чаще всего сакральный. Таким сакральным миром для них был не только Божественный, «Горний мир», но и мир в душе человека, который с античных времен неслучайно получил название «микрокосм».

Эти положения являются основными в дальнейшем рассмотрении динамики литературного процесса в России. Сразу следует отметить, что в начале столетия в литературе преобладала первая тенденция, такие писатели, как А. Д. Кантемир, В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, А. П. Сумароков и др., обращались в первую очередь к изображению внешней реальности. Хотя и они в своем творчестве нередко обращались к традициям древнерусской литературы и порой выражали взгляды, противоречащие жесткому рационализму. Например, в поэзии (а следовательно, и в мировоззрении) Ломоносова. Как человек науки, он выражал позитивистские взгляды в литературном творчестве, ставя на первое место ум и силу человека, готового встать рядом с Творцом. Но в «Вечернем размышлении о Божием величестве» (1751 г.) уже появляется неуверенность в силах человека:

83

Сомнений полон ваш ответ О том, что окрест ближних мест. Скажите ж, коль пространен свет? И что малейших дале звезд? Несведом тварей вам конец? Скажите ж, коль велик творец? В дальнейшем, с середины столетия и особенно в последние

десятилетия, ситуация начинает несколько меняться, некоторые писатели (прежде всего «второстепенные») начинают смещать акценты в область духовного мира человека, исследовать его чувства, что сформировало предпосылки для зарождения психологизма как особого способа изображения внутреннего мира человека. Эти изменения во многом связаны с тем, что в обществе началось возрождение православной жизни. Возможно, во многом этому способствовала деятельность митрополита Платона (1737–1811), одной из ярких личностей Екатерининской эпохи. Его так же, как и многих светских людей того времени, захватили новые идеи, восприняв их, Платон по-своему распорядился этими знаниями. Вот как о нем писал Г. Флоровский: «Платон был великим и увлеченным ревнителем учености и просвещения. У него была своя идея о духовенстве. Он хотел создать вновь ученое и культурное духовенство, через гуманитарную школу… Идеалом Платона было просвещение ума и сердца, – “чтобы в добродетели преуспевали”»140. Вследствие этого Платон стремился «сблизить богословие с жизнью» (Г. Флоровский), создавать условия для «возвращения» дворян в лоно церкви. Именно в это время возникает большое количество изданий, носящих характер катехизиса.

Импульс, подтолкнувший часть русских дворян к постижению своей души и описанию внутренних переживаний, имеет сложную природу, он состоит из комплекса различных идей. Важную роль сыграло влияние Ж.Ж. Руссо с его исповедальностью, которая оказалась заразительной для некоторой части дворян. Возникший интерес к самопознанию способствовал тому, что внутренний мир постепенно стал раскрываться как бесконечно сложная реальность. К его описанию обратились дворяне в своих дневниках, письмах, в литературных сочинениях141.

140 Флоровский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. –

С. 110. 141 «Совесть! сей врожденный судия и свидетель, сей свет Божий, носимый мной в

скверном и скудном сосуде, хотя слабым и не сильным голосом, но при всем моем рассеянии часто и часто напоминает мне, укоряет меня, осуждает и довольно мучит, что я, забываю совесть, через святую присягу посредством св<ятого> Ордена мною возобновленный, что поступаю Ему противно и мыслями, и словами, а паче делами; что я не только не достоин духовных благ, но даже просто тех благодатей Божиих <... > и потому не радости, а беспрестанные скорби Его ощущать должен, если бы Бог не был благ и мудр. Мои чувства, мое воображение берет верх над моей совестью. Я их уподобил тем средствам, кои мне предписаны к побеждению порока и к воскресению и

84

Кроме Руссо, большое влияние на смещение акцентов в сторону внутреннего мира сыграло увлечение дворян масонством, которое, как уже было сказано, базировалось на мистических учениях древности и средневековья. Интерес к таинственным знаниям привел их к необходимости познать тайну человеческой души. Особенно важную роль в этом сыграли Якоб Беме, Иоганн Каспар Лафатер и Иоанн Масон.

Так, например, Якоб Беме, ставший учителем русских масонов, а позднее и русских романтиков, проповедовал идею нравственного совершенствования, к которой человек должен прийти путем глубокого анализа своего внутреннего мира. По словам Беме, внутренний мир человека – это «бездна», в которой одновременно существуют добро и зло, разобраться в их сплетении и преодолеть в себе яростный эгоизм, чтобы открыть дорогу к свету – вот задача самопознания. Беме старался уяснить, каким образом возник этот противоречивый мир, созданный Богом, Которого мистик определял как «бездну (Ungrund) и основу (Grund) всего сущего», как «Да» и «Нет» «мрачной воли гнева» и «огневой воли любви»142.

В мировоззрении Беме доминируют два основных мотива. Во-первых, характерная для немецкой мистики рефлексия, обращенность в духовный мир, стремление понять его таинственную природу. Во-вторых, ренессансное натурфилософское мироощущение, что выразилось в убеждении, что Бог «растворен» во всей природе.

Однако в целом идеи Беме были связаны с христианским вероучением, поэтому, обратившись к его сочинениям, русские масоны далеко не удалялись от религии, они пытались примирить мистицизм с Православием.

оживлению внутреннего гласа. А поэтому я и не успеваю в добродетели и премудрости, в делании дел света, и в познании натуры. Нет у меня познания, а и те некоторые познания <... > Я понимаю, что Бог есть, что он милосерд, премудр и всесилен, а потому, что дал человеку средства искания и познания Его. Средство сие ведет в св<ятой> Орден, а способ, коих он действует есть учение о натуре. В сем все как есть состоит, видимое или невидимое, то есть или тьма или свет, или Дьявол или Бог, или зло или добро. Говорю о крайностях. Итак, кто познает видимое, тому дьявола зло, кто же познает невидимое – свет Бога, добро.

Противное все познавается через сравнения. Вот как познание ведется в св. <ятом> Ордене. Так и думаю. Познание сие может быть чувственное, разумное и сердечное. К каждому из оных приступает человек по соразмерности. Познание каждым очищение разумности, воображательное без чувственного ничто. Сердечное или через предчувствие, или без посредства наставительного <... >

Блеснув во мне свет учения святого, но не разогналась еще тьма светом; искра света во мне еще, не светильник. <... >

О себе что скажу: развлечение, леность плоти и духа, чувства грубые – враги мои, а сильнейший из них гордость. Поэтому во мне ни смирения, ни кротости, то есть нет во мне любви. Ежели станут исповедовать, то найдут, что я никого кроме себя не люблю» // РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – СС. 37-37 об.

142 Беме, Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении / Я. Беме; пер. с нем. А. Петровского. – М. : Тера–Книжный клуб; КАНОН-пресс-Ц, 2001.

85

В этом им помогало то, что в восточном христианстве был свой опыт святоотеческой мистико-аскетической практики – опыт исихазма143, который начал активно стал проявлять себя на Руси с XIV века. Когда в Европе начиналось возрождение язычества в эпоху Ренессанса, на Руси обратились к трудам Отцов Церкви и началась эпоха неопатристики144. Можно сказать, что для православного Востока XVIII век стал эпохой «Добротолюбия»145, т. к. именно тогда впервые появился на русском языке сборник святоотеческой литературы, перевод которого осуществил преподобный Паисий Величковский. Появление сборника ознаменовало собой религиозное возрождение подлинной монашеской традиции, основанной на личном мистическом опыте соединения с Богом через достижение бесстрастия и чистой молитвы. В XVIII веке преобразователи монашеской жизни провозгласили «возврат к истокам» христианства, т. е. к духовной традиции Восточной церкви.

Лидер этой эпохи, Сергий Радонежский, по мнению исследователей, был одним из первых русских исихастов. Опыт Нила Сорского и Паисия Величковского не прошел даром для русской души, именно тогда духовной практикой «личностными исследованиями была нащупана какая-то скважина в глубине человеческой души (“яко огнь дыхает скважиною”). Из этой скважины начал бить свет. И эта внутренняя озаренность, воплощенная в отечественной культуре, стала ее отличительной чертой. Духовный опыт

143 Исихазм (от греч. hesychia – покой, – безмолвие, отрешенность) – мистическое

учение Восточной Православной Церкви. В основе учения исихастов лежала практическая молитва, целью которой было достижение непосредственного общения человека с Богом посредством сосредоточения. В эпоху Московской Руси XIV-XV вв. традиция «умной молитвы» уже становится способной оказывать влияние на многие сферы культуры, церковной и социальной жизни жизни. К ней примыкают Сергий Радонежский, Феофан Грек, Андрей Рублев; полное и чистое ее выражение дает св. Нил Сорский (1433-1508) и предводимое им заволжское монашеское движение «нестяжателей». В XVIII в. возрождение исихазма в России происходит благодаря деятельности старца Паисия Величковского (1722-1794) и его последователей.

144 Патристика (от греч. πατήρ, лат. pater – отец) – философия и теология отцов церкви, то есть духовно-религиозных вождей христианства до VII века. Учения, выработанные отцами церкви, стали основополагающими для христианского религиозного мировоззрения.

145 Один из сборников избранных творений древних подвижников называется «Добротолюбие». Слово «Добротолюбие» является калькой с греческого «philokalia» — любовь к прекрасному, возвышенному. Имеется в виду прекрасный и духовный мир, к которому стремится христианин, стяжая добродетель. Преподобный Григорий Синаит говорит, что началом добродетелей являются добрые намерения или желание прекрасного. Жанр книги «Добротолюбие» тот же, что «антологии» (дословно «цветник», или «собрания, букет цветов»). Так названо много различных сборников избранных творений святых отцов и духовных писателей еще IV ст. Святой Василий Великий и Григорий Богослов составили «Добротолюбие» из записей Оригена.

86

движения к внутреннему свету не был достоянием только духовной элиты того времени»146.

Таким образом, именно в эпоху царствования Екатерины II русская литература начинает усложняться. В центре ее становится человек в его земной ипостаси, с его желаниями и ощущениями. Появляется ряд писателей, которых начинает интересовать подлинное, а не придуманные человеческие чувства, проявляемые не только в исключительных ситуациях, но и в повседневной обыденной жизни. Рождается литература, обращенная к внешнему миру.

Вместе с тем писателей масонского круга начал интересовать человек, оказавшийся лицом к лицу с Вечностью, порой испытывавший страдания от этой встречи, поскольку нарушал мудрый совет и совершал поступки, которые порождали впоследствии муки совести. А в своих дневниках, рассуждая о причинах страдания, записывал: «Горько мне будет воспоминание о них (грехах – Е. Р.)»147. Эта группа писателей, вобравших в себя многое от масонских идей, пропитанных барочной эстетикой, создавала предпосылки для рождения литературы романтизма. Особенностью этого дискурса стал лиризм и исповедальность автора, появление лирического героя, который представил читателю свою трепещущую душу. Так, в дневнике И. П. Тургенева читаем: «...вспоминаю духом твоим Божественно сказанные слова, что сердце сокрушенное и смиренное твое презирает. Молю тебя, Господи, сокруши крестом гонения или скорби и несчастия каменное мое сердце. Плоть моя и кровь трепещут в воображении мук и страданий, но нет другого средства спастись мне! Нет другого средства заставить меня жить, как тебе угодно и творить волю твою святую. Хочу спасения всем грешникам, Боже мой! Пример твой доказывает сие, сам разум мой, наставленный твоими орудиями, согласен на их жестокую для тела и для него самого истину. Исповедь для тебя, Богу моему грехи мои»148. Писатели-масоны вслед за своими учителями открывали «скважину» сердца, из которой вырывался стон человека, осознавшего свою греховность.

146 Прохоров, Г. М. Культурное своеобразие эпохи Куликовской битвы /

Г. М. Прохоров // Куликовская Битва и подъем национального самосознания. Труды отдела древнерусской литературы.– СПб., 1979. – С. 4.

147 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 82. 148 РО ИРЛИ.– Ф. 309. – № 99. – С. 82.

87

2.2. Эстетическая полемика Рассуждая о литературном процессе, происходящем в России в XVIII

веке, следует сделать еще несколько оговорок. Одной из них станет размышление о состоянии творческих исканий в период вступления России в европейское пространство.

1. Как известно, к концу XVII века европейские страны вышли на новый уровень развития: стремительно развивалась наука, торговля, промышленность и т. д. Кроме того, явно обозначился процесс интеграции, взаимовлияния этих стран в различных областях, и именно в этом столетии произошло образование «Европы» как единого пространства. Российская монархия, занимавшая особое положение по отношению к этим странам (Европа и не-Европа), к концу XVII – началу XVIII века начинает позиционировать себя в качестве европейского государства и включаться в процесс интеграции.

Европеизация России означала, прежде всего, то, что закончился период изоляции страны, Россия вышла на контакт с европейскими государствами. В страну начинают проникать европейская мода, наука, английская экономика, французская философия и т. д. Петр I стремился превратить русского человека в европейца: немца, голландца и т. д. Однако такого перерождения не произошло, да и не могло произойти. Вековые традиции, сохранившиеся в мировоззрении, продолжали невидимыми нитями связывать русских людей с миром предков. Вот как об этом написал Ф. Н. Глинка в начале XIX века: «С сердечным удовольствием видел я, что благие нравы предков (курсив везде – Ф. Г.), вытесненные роскошью и нововведениями из пышных городов, не остаются вовсе бесприютными сиротами на Русской земле. Скромно и уединенно процветают они в простоте сельской. – Не раз повторял я про себя достопамятное изречение Монтескье: “Еще не побежден народ, хотя утративший войска, но сохранивший нравы свои”. Россия не утратила ни того, ни другого. И потому я всегда утешался душевным уверением, что вопреки всем умствованиям и расчетам наших врагов еще очень трудно покорить отечество наше»149.

Самое главное, что требовалось от русского общества в этот момент, – это смена мировоззрения. Петр I понимал, что русские люди могут стать европейцами только тогда, когда начнут воспринимать мир так же, как они. Для этого необходимо было распространять в России европейский образ жизни, языки, культуру. Одного не смог добиться Петр I, он не смог изменить вероисповедание в России. Хотя немецкие и голландские

149 Глинка, Ф. Н. Письма русского офицера о Польше, австрийских владениях,

Пруссии и Франции, с подробным описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806, также Отечественной и заграничной войны с 1812 по 1815 год. С присовокуплением замечаний, мыслей и рассуждений во время поездки в некоторые отечественные губернии // Глинка Ф. Н. Письма другу. – М. : Современник, 1990. – С. 28.

88

протестанты пытались оказывать свое влияние на духовную жизнь России, но Православие устояло150.

Европеизация коснулась и литературного процесса. Древнерусская книжность с ее нравоучительностью и опорой на Священное Писание стала вытесняться светской литературой различного достоинства, однако потенциал средневековой литературы был настолько велик, что он в конце концов способствовал тому, что и новая светская литература в ее лучших образцах стала выполнять ту же функцию – пробуждать в читателе совесть как мерило всех жизненных ценностей.

И все же русская литература оказалась перед новой действительностью и перед новыми эстетическими задачами. Необходимо было узнать западноевропейскую литературу, не просто перевести тексты с иностранных языков, а по-русски оценить их, осмыслить незнакомые темы, образы, художественные средства. Появление новых тем, усвоенных из переводной литературы и взятых из новой русской действительности, породило, в свою очередь, поток оригинальной русской литературы, новых жанров, новых сюжетов и героев. При этом надо помнить, что переход к новому типу литературных произведений не был совсем неожиданным: уже с XV века отечественная литература начинает приобретать беллетристический характер, о чем свидетельствует появление литературных повестей, синтезирующих христианские и светские тенденции151. Чаще всего в таких произведениях решался вопрос о государственном устройстве, об идеальном самодержце, о благочестивом или неблагочестивом правителе и т. д.

Однако реформы Петра ускорили процесс преображения литературы и качественно ее изменили. Нового в литературе XVIII века стало так много, что традиционные черты, унаследованные ею от древнерусской, на первом этапе оказались малозаметными, трудно различимыми. Самое главное отличие заключалось в том, что «мирское» содержание стало подавлять

150 В 1576 г. в Москве была открыта первая в России лютеранская (протестантская)

часовня. Во времена Ивана Грозного начинается массовый въезд протестантов в Россию – въезжали ремесленники, купцы, лекари, в Москве они обосновались в знаменитой слободе Кукуй, где у них появилась собственная кирха. К концу XVII века в России насчитывалось около 30 тысяч протестантов, однако в царствование Петра I эта цифра увеличилась многократно: только в Петербурге к концу столетия проживало около 20 тысяч протестантов. А в 1832 году эта церковь в России получила официальное признание. Екатерина II поощряла въезд немцев-протестантов, т. к. считала, что они помогут развивать экономику страны, в том числе осваивать новые земли, например Поволжье.

151 В действительности уже с середины XI века создавались произведения для «светского» (не богослужебного) чтения. К ним можно отнести «Слово о Законе и Благодати», «Слово о полку Игореве», «Слово о погибели Русской земли» и т. д. Однако с XV века появляются сочинения, в которых проявляется стремление автора к созданию занимательного сюжета, часто заимствованного из фольклора. Примерами таких повестей являются «Повесть о Вавилоне», «Повесть о старце, просившем руки царской дочери», «Сказание о Дракуле воеводе, или Повесть о мутьянском воеводе Дракуле», «Повесть об Иверской царице Динаре» и др.

89

(подчас отодвигать в подтекст) религиозную основу произведения. Если в средневековых произведениях эпический сюжет занимал побочное место, а центральное отводилось авторским размышлениям дидактического характера, то теперь динамичная интрига, раскрывающая судьбу героя, занимала практически все текстовое пространство. Убедительным примером могут служить повести петровского времени: «Гистория о российском матросе Василии Кариотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли» или «Гистория о храбром российском кавалере Александре и о любительницах ево Тире и Елеоноре».

Эти повести, созданные отечественными авторами в начале XVIII столетия, предзнаменовали собой пути, по которым будет развиваться русская художественная литература в будущем. В них показан новый россиянин, добивающийся успеха в жизни благодаря своей силе, своим знаниям и предприимчивости. Так, например, Василий Кариотский становится королем Флоренским после того, как преодолел немало препятствий и добился любви красавицы Ираклии.

Движущей силой в «гисториях» является любовная интрига, в которой отразилось западное (новое для России) представление о любви, рожденное, скорей всего, в рыцарской куртуазной литературе. Российский кавалер Александр, герой второй повести, отправился в Париж для познания радости жизни. Эта повесть представляет собой цепочку любовных приключений, случившихся с героем.

Надо сказать, что эти «гистории» имели большую популярность среди читателей, их часто переписывали, по примеру главных героев старались строить свою жизнь. Их читателями чаще всего становились купцы, посадские люди и грамотные крестьяне, однако и дворяне проявляли интерес к подобной литературе. На фоне средневекового религиозного аскетизма «гистории» представляли яркие экзотические ситуации, наполненные земными чувствами.

2. Приблизив себя к европейцам, русские писатели середины XVIII столетия вынуждены были осваивать эстетику классицизма152, которая к этому времени в Европе перешла в завершающую стадию. Поскольку классицизм обращался к античному наследию как к эстетическому эталону, то ещё одной задачей новой русской литературы стало освоение античности. Европа была прямой наследницей античной цивилизации, само имя «Европа» родилось в греческих мифах153. Понятно поэтому, что древние греческие и

152 Проблема русского классицизма остается одной из самых спорных в

литературоведении, однако, говоря об особенностях классицистического мировосприятия, следует отметить обостренные отношения личности и общества, а также гармонизирующую роль государства как гаранта миропорядка. Классицизм, возникший в период абсолютной монархии, направлен на формирование «общественного» человека, подчиняющего свою личность интересам государства.

153 В греческой мифологии Европой называли дочь финикийского царя Агенора, похищенную владыкой Олимпа Зевсом, превратившимся в белого быка.

90

римские авторы, античные герои, античные сюжеты крайне интересовали европейских писателей, им важно было понять дух античности хотя бы для того, чтобы подтвердить право называться европейской цивилизацией и, конечно, владеть великим наследием. По этой же причине в начале XVIII века русская литература обращается к античности, имена Гомера, Анакреона, Горация, Софокла, Сенеки, Марциала и их произведения попадают в русское литературное сознание. Одновременно с этим античные памятники искусства начинают проникать в Россию, чему во многом способствовал Петр I, заложивший основу императорской коллекции античного искусства.

Особо стоит отметить, что с античностью русские писатели знакомились не только через французские или немецкие переводы, но и напрямую, непосредственно через греческие и латинские тексты, что позволяло русским образованным людям без посредников осваивать античную культуру. Так, например, Новиков, характеризуя деятельность писателей и переводчиков своего времени, указывает, что И. Барков «был…искусный совершенно в латинском и российском языке и несколько в итальянском. Он перевел в стихи Горациевы сатиры, Федровы басни с латинского…»154.

Это доказывает то, что европеизация России отнюдь не столько копирование немцев, французов, голландцев и других, сколько самостоятельное участие в общеевропейской истории. Россия пыталась постичь своим умом смысл европейской истории и культуры.

3. К концу XVIII столетия, когда европеизация России дала первые ощутимые плоды во всех сферах национальной жизни, стало очевидным, что Россия, конечно, не Восток, не Азия, но все же и не Европа. Вхождение России в контекст европейской культуры осложнило возникшую в середине XVII века мировоззренческую ситуацию в обществе. Что есть Россия? Что есть русская идея? Какова судьба и предназначение России? Эти и подобные им вопросы станут задачей другой эпохи литературного и культурного развития России, но они были сформулированы в XVIII веке, веке «странных сближений», в веке «духовного брожения».

Именно в это время происходит окончательный раскол в духовном мире русских дворян, чему отчасти способствовало промежуточное положение – еще не европейцы, но уже не русские, или, по выражению Г. Флоровского, «это были люди, потерявшие “восточный” путь и потерявшиеся на западных»155. Именно здесь нужно искать стоки трагедии «лишнего человека» как реальной личности, так и литературного героя.

О степени нравственных мучений людей, ощущавших внутреннюю дисгармонию и невозможность обретения покоя можно получить представление из дневников, писем того времени. Так, например,

154 Новиков, Н. И. Опыт исторического словаря о российских писателях

// Новиков Н. И. Избранные сочинения. – С. 283. 155 Фроловский, Г. Пути русского богословия. – Вильнюс, 1991. – С. 114.

91

А. И. Веревкин, московский масон, организатор (совместно с И. Г. Шварцем) могилевской ложи «Геркулес в Колыбели», в новогоднюю ночь 31 декабря 1790 г. признавался своему другу А. М. Кутузову: «Со всех сторон тесно мне, многоразличные воли терзают меня, я мучусь в аде! О Боже, ниспошли мне, бедному помощь свою! Чистосердечно признаюсь тебе, дражайший друг, что плоть и кровь моя ужасается еще узких врат и тесного пути и доселе еще наносимое мне от мира презрение очень оскорбляет, еще причиняемые мне им обиды с великим страданием ношу, еще гонений его, предстоящих бедствий и напастей весьма страшусь, ибо не имею толико в себе силы, чтобы мог отвергнуться самого себя, все своей злой воли, проклятой самости (эгоизма)! Но при первом случае, хотя немного важнее, падаю, – вспомня ж, по благости Божией, сказанное Спасителем: “Иже не носит креста своего и вслед Мене не грядет, не может Мой быть ученик”, не желаю с миром идти пространным путем, вводящим в погибель вечную (курсив – Е. Р.), лучше пусть погибнет душа на узком (пути – Е. Р.) здесь»156. В этом признании показана трагедия человека, оказавшегося в пучине страданий: с одной стороны жизнь как у всех – «пространный путь», а с другой – узкая тропа («игольное ушко»), ведущая к спасению души. Русские масоны, как и вся консервативно настроенная часть общества, оказавшиеся на распутье, выбирали второй путь, ведущий к Богу и его суду.

4. В целом XVIII столетие в России проявило себя как время брожения умов и борьбы идей, что было знаком поиска дальнейшего пути развития постпетровского общества. В этом поиске ведущую роль играло образованное дворянство, которое, кстати, не всегда шло в одну ногу с монархом и его правительством, часто эта сила становилась в оппозицию, создавая, по словам Г. А. Гуковского, «дворянскую фронду»157.

Одна из основных причин возникновения дворянской оппозиции заключалась в принципиальном несогласии родовитого дворянства с теми переменами, которые происходили в стране. Еще раз обратимся к яркой личности М. М. Щербатова, ставшего одним из оппонентов официальной политики. Именно он в период расцвета власти Екатерины стал во главе консервативного течения и как мечтатель-утопист надеялся на то, что родовитое русское дворянство сможет удержать Россию от дальнейшего нравственного падения. Потомок старинного аристократического рода, ведущего свою историю от самого Рюрика, европейски образованный человек, знаток отечественной истории, выдающийся публицист, Щербатов изложил свои взгляды в памфлете «О повреждении нравов в России», а также в других многочисленных публицистических работах, но почти все они при его жизни остались неопубликованными. Щербатов страстно отстаивал идеалы допетровской Руси, которую он противопоставлял своему времени –

156 Цит. по: История масонства. Великие цели. Мистические искания. Таинства

обрядов. – М. : ЭКСМО-Пресс. 2002. – С. 351. 157 Гуковский, Г. А. Очерки по истории русской литературы XVIII века: Дворянская

фронда в литературе 1750–1760-х годов / Г. А. Гуковский. – М. ; Л., 1936.

92

времени всеобщего падения нравов. Он подвергал резкой критике деятельность Екатерины II, обвиняя ее в ущемлении интересов дворянства158. В значительной степени этот русский мыслитель стал предшественником славянофилов – течения, сложившегося в общественной мысли России в 30–40-е гг. XIX в.

Изменения в литературном процессе к концу XVIII века касались, прежде всего, изменений во взаимосвязях писателей и власти. Любопытно отметить, что либеральные идеи, начиная с Петра I, стали исходить из самих властных структур (из политики монарха и его правительства), а охранительно-консервативные идеи выражало, прежде всего, провинциально-поместное дворянство, корнями связанное с культурой «Святой Руси», или столичное, разочарованное в светской жизни и придворной суете.

В среде русских писателей (и шире – образованного дворянского класса) появились оппозиционные настроения по отношению к правительству, а именно к Екатерине II. В данном случае следует говорить о писателях, которые стремились уклониться от «государственного заказа» и перестать выражать государственные идеалы в том виде, как их формулировало правительство. Имперское сознание правительства пропагандировало идею величия России как государственного объединения, а оппозиционные писатели пытались актуализировать идею «святой Руси» – идею земного христианского царства, во главе которого должен стоять православный царь, страждущий за своих подданных. На этой почве и произошло размежевание писателей, что стало точкой отсчета в формировании двух идеологий: консервативной и либеральной, а впоследствии послужило основой для формирования идеологии славянофильства и западничества.

5. Что касается дворянской оппозиции, то в ее состав вошла еще одна значительная часть дворянства – дворянство, связанное с масонскими ложами. Следует отметить, что масонство, охватывая собой значительный круг людей, все же по существу превращало их в особую «касту» посвященных в тайны учения, формируя таким образом замкнутую элиту,

158 Следует помнить, что Екатерина II не только укрепляла авторитет дворян, но

часто била по их самолюбию, унижая даже своих приближенных. Вот как об этом писал А.С. Пушкин: «Мы видели, каким образом Екатерина унизила дух дворянства. В этом деле ревностно помогали ей любимцы. Стоит напомнить о пощечинах, щедро ими раздаваемых нашим князьям и боярам, о славной расписке Потемкина, хранимой доныне в одном из присутственных мест государства, об обезьяне Зубова (даже высокопоставленные дворяне должны были угождать обезьяне, которая была любимицей Зубова – Е. Р.), о кофейнике князя Кутузова (когда М. И. Кутузов вернулся в 1794 г. из Константинополя, П. Зубов поручал ему изготовление кофе по-турецки и заставлял его приносить чашку кофе по утрам.– примеч А. С. Пушкина) и проч. и проч.» (Пушкин А. С. Заметки по русской истории XVIII в. / Пушкин А. С. // Полное собр. сочин.: В 10 т. – Л. : Наука, 1977 – 1979. – Т. 8. Автобиографическая и историческая проза. История Пугачева. Записки Моро де Бразе. – 1978. – С. 90). Таких примеров из жизни русского дворянства XVIII века можно привести довольно много.

93

рафинированный круг людей. Такое понимание масонских лож было характерно и для России, однако русские масоны стремились, как могли, выйти из замкнутого пространства, обратиться к общественной деятельности.

Особенно оппозиционно к императорскому двору были настроены московские масоны екатерининской эпохи. Во главе московского масонства стоял Н. И. Новиков, ставший на какое-то время лидером оппозиционного движения. Увлечение масонством способствовало возникновению эсхатологической идеи – гибели человечества, погрузившегося в пучину пороков. Масоны предвидели, что дворянство, упивавшееся вседозволенностью, ждет неминуемая расплата за бездумную и безнравственную жизнь. А стремление к «буйной свободе» чревато страшными последствиями для человечества.

Обращаясь к французам, погрузившим свою страну в кровавую бездну, Лопухин писал: «У вас нет отечества – нет и правления. Бедственна страна вашего рождения представляет вертеп разбойников, превосходных пред всеми в мире, доселе в малочисленных только скопищах, от виселиц в ночной темноте крывшихся; – вертеп мрака, беснуемый духом, родившим злобу и раздоры»159.

Возможно, отточенный ум масонов, их способность прогнозировать будущее и проецировать его на изменения в моральном облике человечества заставили их раньше всех ужаснуться перспективам, открывающим для мира просветителями160. Все это позволило увидеть опасность игры императрицы с западными просветителями и вступить с ней в конфронтацию.

6. В Екатерининскую эпоху особенно отчетливо стала проявляться и оппозиция в литературных пристрастиях писателей и читателей. Франция, ставшая с XVII века законодательницей моды во всем, в том числе и в литературе, стремилась завоевать европейского читателя, что ей и удавалось. Об этом писал в свое время Пушкин: «Европа, оглушенная, очарованная славою французских писателей, преклоняет к ним подобострастное

159 Лопухин, И. В. Благость и преимущество Единоначалия // Лопухин И. В.

Излияние сердца, чтущего благость Единоначалия и ужасающегося, взирая на пагубные плоды мечтания равенства и буйной свободы, с присовокуплением нескольких изображений душевной слепоты тех, которые не там, где должно, ищут причин своих бедствий. – М., 1794. – С. 11–12.

160 В продолжение этих и подобных им идей о пагубном влиянии просветительства на судьбу человечества писал Ф. М. Достоевский: «Появились какие-то новые трихнины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей (курсив – Е. Р.). Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные… Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге…» («Преступление и наказание»).

94

внимание. Германские профессоры с высоты кафедры провозглашают правила французской критики. Англия следует за Францией на поприще философии, Ричардсон, Фильдинг и Стерн поддерживают славу прозаического романа. Поэзия в отечестве Шекспира и Мильтона становится суха и ничтожна, как и во Франции; Италия отрекается от гения Dante, Метастазио подражает Расину»161.

Однако «второстепенные писатели» масонского круга склонялись в своих пристрастиях к немецкой и швейцарской литературе, в которой они находили созвучие своим идеалам.

Вместе с тем следует отметить, что труды Отцов Церкви также были востребованы этими авторами, прежде всего сочинения Макария Египетского и Григория Паламы.

7. Как известно, деятели русской культуры в это время активно становились адептами масонства. Целая плеяда замечательных писателей и поэтов, интеллектуальная элита русского общества становилась адептами масонства: А. П. Сумароков и М. М. Херасков, И. Ф. Богданович и В. А. Левшин, Н. М. Карамзин и А. Н. Радищев, И. П. Елагин и А. А. Ржевский, И. В. Лопухин, Н. И. Новиков и др. С конца 70-х гг. масонство становится объектом настойчивого преследования со стороны Екатерины II, которая видела в масонах не только опасных мечтателей, чьи взгляды могли повредить ее авторитету среди подданных, но и открытых врагов, которые смело возражали Екатерине и критиковали ее методы правления, ее стиль жизни. Именно этим можно объяснить пристрастное расследование Екатериной степени участия в масонских ложах наследника престола Павла Петровича, вызывавшего у нее опасения и страх162.

Встав в оппозицию к власти, русские дворяне, окунувшиеся в тайны масонского учения, которое завладело к середине XVIII столетия умами европейской интеллигенции, предлагали свою программу общественного развития русского общества. Одна из главных составляющих масонства стала идея «всемирного братства», которая в первую очередь увлекла русских дворян. Московские масоны во главе с Новиковым смогли синтезировать новое учение с теми взглядами, которые были характерны для них как для представителей родовитых дворянских семей163. Для традиционного русского сознания было характерно «общинное» начало («муравьиное братство»), именно оно, прежде всего, сыграло важную роль в возникновении интереса к

161 Пушкин, А. С. О ничтожестве русской литературы / А. С. Пушкин // Полное

собрание сочинений: В 16 т. – М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1937–1959. – Т. 11. Критика и публицистика, 1819–1834. – 1949. – С. 268.

162 С середины 80-х годов Екатерина начала открытое наступление на масонов: сначала в виде осмеяния и публичного осуждения деятельности «мартышек» (от слова «мартинисты»), а затем последовали аресты масонов и запрет на их деятельность.

163 В окружение Новикова входили братья Иван и Петр Лопухины, братья Николай и Юрий Трубецкие, Иван и Петр Тургеневы, это были представители старинных дворянских родов, чьи предки преданно служили Богу, Монарху и Отечеству.

95

масонским идеям, в которых русские дворяне оценили стремление к «мировому братству», к единой религии, способной, как им казалось, объединить все человечество.

Утопическая масонская мечта о возврате «золотого века» Астреи – древнегреческой богини справедливости – волновала умы новых российских адептов. Они мечтали о том, что с помощью масонского учения, той «мудрости», которая таится в его недрах, Россия выберется из лабиринтов страданий и пороков.

Для достижения этой цели они занимались нравственным самосовершенствованием, надеясь сформировать новое поколение дворян, отличное от того, которое окружало императрицу, заискивая перед ней и исполняя ее капризы. Символическая деятельность масонов по «возведению» внутреннего храма воспринималась ими как духовное возрождение человечества, его «исход» из порочной действительности.

Следует сразу добавить, что, пройдя искушение масонством, большая часть русских дворян из окружения Новикова без усилия смогла вернуться к православной обрядности, в лоно христианской церкви. Возможно, именно масонство послужило защитным барьером от разрушительных идей французских энциклопедистов, призывавших к борьбе за свое «естественное равенство» прежде всего людей «третьего сословия».

8. Важно отметить и то, что на протяжении всего столетия в России определялась еще одна общественная сила, которая постепенно начинала оказывать влияние на развитие страны. Этой силой было крестьянство. Оно постепенно заявляло о себе различными способами, причем не только крестьянскими бунтами и волнениями, но и интеллектуальными достижениями. В качестве примера можно обратиться к личности И.Т. Посошкова. Иван Тихонович Посошков (1652–1726) родился в селе Покровском Московской губернии в крестьянской семье, начал заниматься предпринимательством, наукой и вскоре стал одним из первых русских мыслителей-экономистов, разработал систему экономических реформ необходимых для развития России. Петр I признал заслуги крестьянского сына, по распоряжению императора в 1724 г. была опубликована книга Посошкова «О скудости и богатстве», в которой экономист-самоучка излагал свою систему развития общества, меры по искоренению зла и несправедливости. Будучи человеком верующим, одним из тех крестьян-правдоискателей, которыми была богата православная Россия, Посошков понимал бедность и богатство не только в материальном, но и духовном смыслах.

Как известно, именно крестьянство выдвигало из своих рядов людей, стремящихся поддержать реформы императора-преобразователя, т. к. его деятельность открывала дорогу для новой жизни всего «третьего сословия», в котором дремал огромный потенциал, в том числе и интеллектуальный, о чем свидетельствует гений М. В. Ломоносова.

96

Таким образом, формировавшееся «третье сословие» не только заявило о своем существовании, но и породило новый пласт культуры, в том числе и литературы, который можно обозначить как «третьесословный» или разночинный.

***

Итак, последние десятилетия XVIII века – время острой литературной

полемики, которая не была завершена и перманентно перешла в последующее столетие, оформившись на рубеже веков в противостояние сторонников Н. М. Карамзина и А. С. Шишкова. Надо отметить, что личность Шишкова на протяжении двух столетий представлялась исследователями одиозной и реакционной, хотя такие его современники, как А. С. Пушкин, давали высокую оценку заслугам Шишкова. В 1825 году он написал «Второе послание цензору», в котором склоняет голову перед своим современником:

Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,

Он славен славою двенадцатого года; Один в толпе вельмож он русских муз любил, Их, незамеченных, созвал, соединил…

Полемика началась одновременно и в литературной, и в общественной,

и в политической жизни, она продолжалась в течение всего столетия, однако к концу правления Екатерины II либеральные идеи оказались основными, движущими развитие культуры, в том числе и литературы. Однако это не означало полного триумфа либерализма, консервативные силы отступили, но не исчезли совсем, они начали создавать особую культурную парадигму, оформившуюся в сочинениях В. Н. Татищева, А. С. Шишкова. Кроме того, идеи консерватизма были близки группе писателей, прошедших школу масонства (М. И. Невзорова, И. В. Лопухина, И. П. Тургенева и др.) и проявляли себя в дальнейшем в творчестве большинства отечественных писателей.

Суть литературной полемики, происходившей в Екатерининскую эпоху, заключалась в том, что писатели спорили о дальнейшем пути развития отечественной литературы – по «чужому» или «своему».

До этого времени отечественная литература развивалась в рамках средневековых традиций и, прежде всего, церковных. Литература опиралась на теоцентрическое представление о мире. Даже тогда, когда средневековые авторы обращались к проблемам мирской жизни людей, они не становились светскими писателями, т. к. выполняли определенную задачу – показывать читателям путь к Богу. И только в XVIII столетии в России на волне петровских реформ происходит секуляризация литературы. Преобразования Петра I привели к тому, что в обществе утверждается новый взгляд на мир – антропоцентрический. Характер литературы меняется – она становится

97

«гуманистической», прославляющей силу человека, провозглашающей ценность человеческой свободы, призывающей к развитию индивидуальности и т. д.

Все эти изменения коснулись большой части общества, однако остались люди (в том числе и писатели), которые не поддавались общим настроениям. Именно поэтому следует отметить, что и в XVIII, и в последующих столетиях продолжает свое развитие литература, тесно связанная с древнерусской, религиозной164. Таким образом, уникальность этого периода состоит в том, что наша словесность дальше продвигалась по двум путям: светскому и религиозному. Иногда эти пути пересекались, это происходило в том случае, если писатель понимал, что назначение литературы не в призыве к гражданской свободе и борьбы за нее, а в пробуждении в человеке голоса Бога – его совести.

Эти рассуждения важны для понимания литературного процесса в России и для понимания той сложной ситуации, в которой оказались русские писатели начиная с петровской эпохи. Эта сложность объясняется, прежде всего, тем, что власть в лице императора-реформатора активно пропагандировала новое отношение к литературе, настаивала на ее светском характере165. Она создавала все условия для того, чтобы русское общество быстрее «догнало» в своем развитии «прогрессивную» и «просвещенную» Европу. В этом процессе большие надежды возлагались на писателей, на их сочинения, пробуждающие в читателях желание стать «не хуже» европейцев.

Важно отметить, что именно в XVIII веке отчетливо обнаружился разрыв между культурой просвещенного либерального дворянства и культурой консервативно настроенной части России, таким образом сложилась ситуация наличия двух культур, находящихся в оппозиции друг к другу: дворянская («высокая») и народная («низкая»).

Но протяжении XVIII столетия обозначилось противостояние отдельных писателей, по-разному относящихся к развитию словесности, складывалась полифоническая ситуация в эстетике, что по-своему

164 Такая литература характеризуется, прежде всего, отсутствием художественного

вымысла, а также неметафорической, а прямой декларацией религиозных идей. В современном литературоведении появляется термин «русская религиозная словесность», который обозначает особую группу сочинений писателей не только средневековья, но и нового времени. Например, написанные в XIX веке произведения Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» и «Размышления о Божественной литургии», А. Н. Муравьева «Путешествие по Святым местам» и «Письма о спасении мира Сыном Божиим», А. С. Хомякова «Церковь одна» и др.

165 Подобная ситуация наблюдалась на протяжении всего XVIII столетия и начала XIX. Лишь с вступлением на престол Николая I, который убедился на своем опыте (восстание на Сенатской площади 14 декабря 1925 г.), к чему ведет распространение безрелигиозного мировоззрения и слияния с Западом, повел новую политику – «умеренного изоляционизма». В 1834 г. была принята новая идеологическая доктрина: православие – самодержавие – народность (программа С. С. Уварова).

98

плодотворно влияло на литературу, как и на все отечественное искусство в целом.

***

Сближение русской литературы (а шире – русской культуры) с

западноевропейской отразилось и на состоянии русского языка, который на протяжении всего XVIII столетия наполнялся новым содержанием. Прежде всего следует отметить изменение отношения к языку в целом и к слову в частности. Как известно, в Древней Руси слово обладало сакральным смыслом, к слову, а тем более к Слову из Священного писания относились трепетно, т. к. оно обладало несомненным авторитетом в глазах людей. Теперь ситуация начала меняться: авторитетом стала пользоваться вещь как предмет, приносящий пользу человеку. Слово, а также словесный текст, если они не являлись деловой бумагой, отходили на периферию.

Художественное слово, которым создавались древнерусские сочинения, заменялось либо деловым словом, либо небрежным смешением русских и иностранных слов. Главной приметой этих изменений стало изобилие так называемых «варваризмов», смешение древнерусской и европейской лексики, синтаксиса. Особенно этот процесс коснулся разговорной речи, поэтому в произведениях писателей XVIII столетия можно встретить подобные речевые обороты: «В Париже все почитали меня так, как я заслуживаю. Куда бы я ни приходил, везде или я один говорил, или все обо мне говорили. Все моим разговором восхищались. Где меня ни видали, везде у всех радость являлась на лицах, и часто, не могши ее скрыть, декларировали ее таким чрезвычайным смехом, который прямо показывал, что они обо мне думают» или «Я, сударь, дискуру твоего вовсе не понимаю и для того, с позволения вашего, я вас оставляю» и т. д. Это реплики героев комедии Д. И. Фонвизина «Бригадир» (1769), которые автор использовал для характеристики персонажей, типичны для того времени. Подобные разговорные обороты были присущи дворянскому обществу, зараженному галломанией.

В русской дворянской культуре появляется огромное количество иноязычных заимствований из голландского, немецкого, французского, английского языков, кроме того, в ученой среде большую популярность получил латинский язык, отдельные слова из которого также вливались в русскую лексику. В результате сложилось противостояние между «архаистами» и «новаторами»: вспыхивали споры о целесообразности обогащения русского языка иностранными, а также о необходимости сохранения церковнославянизмов.

99

Примером может служить полемика между В. К. Тредиаковским166 с одной стороны и А. П. Сумароковым с другой167. Суть этого спора сводилась к тому, что считать образцом для подражания и в каком направлении развиваться отечественной литературе. Тредиаковский, первый разночинец в русской литературе, в разработке своей эстетической и поэтической системы часто обращал взгляд в сторону развития отечественной литературы и народной поэзии168, в то время как Сумароков, дворянин, защитник дворянской чести, классицист, большое внимание уделял европейским образцам и их создателям169.

Более частный вопрос о русском литературном языке был в центре их полемики. Тредиаковский говорил о возможностях использования писателем русского разговорного языка, а его оппонент призывал к «очищению» языка от просторечных и устаревших выражений. Так, например, у Сумарокова читаем:

… Но не такие так полезны языки, Какими говорят мордва и вотяки; Возьмем себе в пример словесных человеков: Такой нам надобен язык, как был у греков, Какой у римлян был и, следуя в том им, Как говорит Италия и Рим, Каков в прошедший век прекрасен стал французский, Иль, наконец, сказать, каков способен русский!… … Кто пишет, должен мысль прочистить наперед И прежде самому себе подать в том свет... Нет тайны никакой безумственно писать. Искусство – чтоб свой слог исправно предлагать, Чтоб мнение творца воображалось ясно

166 Тредиаковский, В. К. Письмо, в котором содержится рассуждение о

стихотворении, поныне на свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанное от приятеля к приятелю // Критика XVIII века / Авт.-сост. А. М. Ранчич, В. Л. Коровин. – М. : ООО «Издательство “Олимп”»; ООО «Издательство АСТ», 2002. – С. 29 – 109.

167 Сумароков, А. П. Ответ на критику // Критика XVIII века / Авт.-сост. А. М. Ранчич, В. Л. Коровин. – М. : ООО «Издательство “Олимп”»; ООО «Издательство АСТ», 2002. – С. 288 – 299.

168 Так, например, он первым попытался описать историю русской литературы, разделив ход ее развития на три приода: «древний», «средний» и «новый» // В. К. Тредиаковский. О древнем, среднем и новом стихотворении российском // Критика XVIII века / Авт.-сост. А. М. Ранчич, В. Л. Коровин. – М. : ООО «Издательство “Олимп”»; ООО «Издательство АСТ», 2002. – С. 151 – 179.

169 Как теоретик классицизма, А. П. Сумароков опирался, прежде всего, на идеи Н. Буало и считал, что французская литература должна служить примером для России.

100

И речи бы текли свободно и согласно170. Тредиаковский одним из первых поэтов XVIII века обратился к

сопоставлению современной ему литературы с народным творчеством, в результате чего пришел к выводу: «В наших подлых171 песнях больше поэзии, чем во всех наших сочинениях»172. Защищая русский язык, он прежде всего говорил об эмоциональном содержании языка: разговорный язык позволял передать большой диапазон чувств, а «очищенный» в соответствии с нормами – более скупой и холодный.

Писатели XVIII столетия понимали необходимость реформирования языка и преобразовывали русский язык, синтезируя разговорную речь с письменной, отечественный язык – с европейскими заимствованиями.

***

У Тредиаковского и Сумарокова были последователи, которые

продолжили эту полемику, пытаясь своим творчеством развивать идеи своих лидеров и доказывать на практике их правоту. В Екатерининскую эпоху этот спор продолжился на новом витке, в него включились писатели-разночинцы (Ф. А. Эмин, В. И. Лукин, М. Д. Чулков и М. И Попов и др.) с одной стороны и Н. М. Карамзин и его последователи с другой. Теперь речь шла не только о литературном языке, но и о назначении литературы как вида искусства. В этот спор органично влилась еще группа писателей, вошедших в историю словесности как писатели круга Н. И. Новикова, которых объединяло увлечение масонскими идеями.

Писатели-масоны тяготели как к просветительской эстетике, так и обращались к духовным традициям средневековой книжности. В самом начале деятельности Новиков и его единомышленники соединяли масонство с идеями Просвещения и считали, что приоритетное положение в обществе должна занимать нравоучительная литература. В раннем масонском журнале Новикова «Утренний свет» помещались в основном сочинения античных философов: Эпиктета, Сенеки, Цицерона, Марка Аврелия, Плутарха и др. Как видно из данного перечня, новиковские масоны раннего периода обращались к сочинениям философов-стоиков и моралистов, пытаясь с их помощью разработать практическую философию жизни, использовать рассуждения и рекомендации античных мыслителей для нравственного совершенствования своих читателей.

Так, например, ориентируясь на просветительскую идеологию в понимании назначения искусства, часто прибегали к использованию

170 Сумароков, А. П. Две эпистолы. Эпистола 1 / А. П. Сумароков. Избранные

произведения. – Л., 1957. – С. 112 – 113. 171 «Подлый» народ – тот, кто платит подати, т. е. «подлые песни» – песни,

созданные простым народом. 172 Тредиаковский, В. К. Избранные произведения / В. К. Тредиаковский. – М., 1963.

101

аллегорических образов, популярных среди классицистов. В одном из номеров масонского издания второй половины XVIII века – в журнале «Покоящийся трудолюбец» – было помещено аллегорическое повествование, в котором обсуждалась проблемы назначения литературы и нравственного облика писателя. Сочинение построено в виде сновидения, в котором повествователь рассказывает о трех встречах во время своего странствия к горе Парнас. Мотив странствия, как и мотив сна, был очень популярен в масонской литературе, он стал одним из символов, обозначающих сложный путь человека к истине.

Во время первой встречи повествователь увидел толпу ученых, у которых «лицо бледно и желто, а тело сухое и тонкое; они трясли в шляпах костяные буквы и бросали их на землю»173. Это были издатели и толкователи древних книг. Далее рисуется еще более странная картина: толстые люди (среди них было много карликов) с пухлыми лицами и охрипшими голосами, еле державшиеся на ногах, пытались бежать, стараясь догнать трех «кавалеров»: Мильтона, Шекспира и Ломоносова. Толпа запыхавшихся карликов есть, по мнению автора, не что иное, как современные стихотворцы, почитающие себя гениями. Была еще одна встреча – с сатириками и критиками, у которых «глаза сверкали как молнии».

Наконец путник подошел к крутой горе, на ее вершине были ворота, а привратниками служили Дарование, Благоразумие и Добронравие. Стражи по ту сторону ворот – Истинная Слава и Достоинство. Лишь малому числу людей удавалось пройти через ворота, чтобы попасть в царство муз и стать вровень с Гомером, Овидием, Мильтоном и Херасковым (эти имена упоминает повествователь).

Как видно из этого сочинения, писатели-масоны очень остро обсуждали проблему нравственного облика самого писателя. Как выясняется, для них основным критерием таланта писателя было не столько его умение создавать художественное полотно, сколько умение самосовершенствоваться в достижении нравственного идеала. Таким образом, они соединяли в писателе такие качества, как «дарование», «благоразумие» и «добронравие». А если их не находили, то считали автора и его произведения «вредоносными».

В данной аллегории отчетливо видно представление русских масонов о том, каким должен быть (или не быть) писатель и его творение: писатель не должен рассеивать семена порока, клеветать на честь и добродетель, а напротив, он должен создавать такие произведения, от которых не будет «бедоносных следствий»174.

173 Письмо к издателям «Покоящегося трудолюбца» // Покоящийся трудолюбец. 1784.

– Ч. 1. – С. 224-243. Далее цитаты по этой публикации. 174 Вечера, еженедельное издание на 1772 г. – СПб., 1772. – С. 4.

102

Эта группа писателей четко делила литературу на «подлинную» и «ложную» и видела свою задачу в «очищении» литературы от «мелкой», развлекательной, которая чаще всего «повреждает нравы» читателей.

В этот же период московские масоны обращались к идеям западных философов и теоретиков искусства, которые во многом дополняли их представление о назначении литературы. Так, например, в «Ежемесячном московском издании» появились перевод статьи лейпцигского профессора Христиана Геллерта «О действии наук над сердцем и нравом человеческим». У Геллерта масоны находили подтверждение своим новым убеждениям, что искусство помогает читателю и автору познать собственное предназначение, и таким образом оно дает «истинные» знания о мире. Не логика, не математика, а художественное творчество открывает человеку глаза на жизнь. Масонам были близки слова Геллерта: «... с прилеж-ностью, примечанием и с чувствами прочитавшие хотя некоторые, но лучшие книги так, что часто даже к сложению себя одушевленным чувствовал; или от обхождения с учеными приятелями пользу чтения дознавший; таковый только заимствовал свет от учения (курсив – Е. Р.), и сердце свое и нрав устроил сообразно их предписанию»175. Возможно, что эта статья во многом утвердила их в том, что искусство имеет первостепенное значение в процессе формирования личности, причем не только личности читателя, но и самого автора. В статьях Геллерта отразилось просветительское понимание роли искусства – глубокое «восчувствование красоте в писателях»176 облагораживает читателя. Освоив просветительскую концепцию, масоны не остановились на этом.

В дальнейшем своем развитии русские масоны пришли к убеждению в том, что литература – это особый способ общения с Богом, это путь к Божественному Откровению. Такое заключение было сделано после длительного увлечения писателей идеями средневековых религиозных мистиков, начиная с Мейстера Экхарта и Якоба Беме. Как уже было сказано, масонство имеет эклектичную теорию, частью которой стали различные философские и религиозные концепции. Одно из центральных мест в этих теориях занимали идеи мистиков, теософов. Поиск Бога, попытка найти доказательства Его существования и привели русских масонов к мистическому пониманию роли искусства в жизни общества. Таким образом, именно в их теории можно обнаружить истоки формирования романтической идеи о пророческой миссии поэта и писателя, ставшего посредником между Богом и людьми.

Как уже было сказано, большое влияние на формирование эстетических взглядов писателей масонского круга оказал И. Г. Шварц, известный масон, профессор Московского университета, близкий друг Н. И. Новикова. Он был

175 Московское ежемесячное издание. – М., 1781. – Ч. 2. – С. 307. С 70-х гг. XVIII в.

сочинения Геллерта начинают распространяться в России, во многом благодаря деятельности московских писателей-масонов из новиковского окружения.

176 Там же. – С. 305.

103

в числе тех, кто закладывал основы русской эстетической мысли, соединяя литературу с философией и религией. Как становится известно, его лекции, читанные не только в студенческой аудитории, но и приватно на дому, стали заметным явлением в истории литературного развития. «Простое слово Шварца, – вспоминал ученик новиковского кружка А. Ф. Лабзин, – исторгало из рук многих соблазнительные и безбожные книги и поместило на их место Святую Библию»177.

Шварц серьезно увлекался идеями немецких мистиков, особенно идеями Якоба Беме, именно их в первую очередь популяризировал во время своих лекций. Основные идеи немецкого мистика о необходимости самопознания и нравственного очищения, а также его стремление «раскрыть» Бога в природе и в самом себе увлекли писателей новиковского круга.

Эти открытия привели к тому, что такие писатели, как Тургенев, начали рассматривать литературу как средство решения онтологических проблем. Большую роль в этом сыграло их серьезное увлечение вопросами самопознания. Согласно теории Беме, в которой присутствует четкое разделение на видимый (временный) и невидимый (вечный) мир, а следовательно, на видимого (материального) и невидимого (духовного) человека, каждый из людей должен стремится к познанию своей духовной сущности.

Так, под влиянием этих идей, исходящих от Шварца, в 1783 г. Тургенев издал перевод книги И. Масона «Познание самого себя». Он обратился к переводу этого сочинения не случайно, он увидел в нем полезные указания пути нравственного самосовершенствования. Эта книга оказала большое влияние не только на самого переводчика, но и на целое поколение читателей. (Один факт того, что с 1783 по 1800 гг. эта книга трижды издавалась, говорит о ее популярности среди читателей).

И. Масон, опираясь на идеи Беме, писал о сложном устройстве мира, где земная жизнь – только видимый этап, определяющий дальнейшее существование человека. Работая над переводом, Тургенев понял, что только духовный мир, скрытый за материальной оболочкой, являет собой истинную ценность, поэтому он принял идею автора о том, что стремление к нравственному совершенствованию должно стать смыслом земного существования человека.

В книге И. Масона «Познание самого себя» говорилось о необходимости ведения дневников для наблюдения за характером. В русских масонских ложах существовало правило: каждый неофит, а затем и адепт должен был вести своеобразный «дневник наблюдений», в котором фиксировал различные оттенки своих чувств и переживаний. На общих собраниях членам ложи часто предоставлялось слово для того, чтобы рассказать «братьям» о наблюдениях над собой. Такая привычка часто закреплялась, и ведение дневника становилось естественным и привычным

177 Сионский Вестник. – 1818 г. – № 2. – С. 223.

104

делом. Современные исследователи начинают обращаться к анализу этих дневников, их, по определению Н. Д. Кочетковой, можно назвать «психологическими этюдами»: «Дневник <…> превращается в жанр, порой неотделимый от психологического этюда, который может войти и в письмо, и в мемуары, и в собственно художественное произведение»178.

Сохранившиеся фрагменты подобных записей свидетельствуют об огромной работе, которая проводилась в тиши кабинетов московских масонов. Тургенев, как и многие его современники, вел подобные записи, в которых отмечал, прежде всего, свои нравственные изъяны. Так, в записях из его архива читаем: «О прочих пороках, ежедневно мною играющих, не говорю. За множество их, как-то: о нескромности, рассеянии, грубости <... >. Как-то: огорчение тех, с коими я обхожусь, гнев, воображение и самое исполнение непозволительного, забвение моей должности и, следовательно, неисполнение моего обещания. Если угодно видеть ежедневное падение мое и <... > подробнейше читать описание моего падения, то покажет моя дневниковая записка»179.

Таким образом, на страницах этих дневников вырабатывались приемы, способствовавшие становлению психологизма в литературе. Приступив к анализу внутреннего мира, к описанию душевных порывов, переживаний, желаний и т д., Тургенев, по его словам, обнаружил в себе «темную бездну» души. Под влиянием Беме в поэтике писателей-масонов, а позднее и романтиков появился образ «бездны», он заимствован у немецкого мистика термин «Ungrund», который воспринимался в метафизическом смысле. «Ungrud» – это беспрестанно борющаяся Природа, в которой заключен весь мир, с его добром и злом. Эта яростная борьба происходит и в природе самого человека, она причиняет ему страдание («Qual»), но только страдание помогает понять силу зла и добра. Тургенев по-своему интерпретировал идеи Беме, в дневнике русского масона читаем: «… знаю, что во внутренности моей есть начало доброе и злое. Доброе, как говориться, только в возможности; а злое действует в силе. Добро и зло во мне еще не отделились, а смешанно, и поэтому мои добрые дела, слова и мысли не чисты, а запачканы гордостию, сластолюбием, корыстолюбием и всеми пороками, от них происходящими. Свет от тьмы еще не отделен. Темную бездну глубоко чувствую в себе»180.

Вопросы этики изначально волновали русских масонов и занимали центральное место в их теоретических работах. Нравственные доминанты древнерусской культуры, передавшиеся русским адептам, сыграли в этом выборе не последнюю роль. Как уже было сказано, именно писатели-масоны, входившие в окружение Новикова, впервые так остро заявили о необходимости духовной чистоты автора, тем самым они невольно

178 Кочеткова, Н. Д. Литература русского сентиментализма: (Эстетические и

художественные искания) / Н. Д. Кочеткова. – СПб. : Наука, РАН, ИРЛИ, 1994. – С. 224. 179 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 46. 180 РО ИРЛИ. – Ф. 309. – № 99. – С. 44.

105

оглядывались назад, к тем временам, когда слово воспринималось не в бытовом, а в сакральном смысле, а древнерусские книжники были носителями религиозного духа.

Как правило, русские масоны были выходцами из родовитых дворянских семей, для которых была характерна патриархальная религиозность. Они воспитывались в православном окружении с его литургической поэзией в церковном богослужении. Впоследствии масонство не смогло противостоять православным ценностям. Практически во всех произведениях писателей-масонов неизменно присутствует Бог: в публицистике – это Творец мира и человека, давший миру свои законы; в художественной прозе – это голос совести, в поэзии – это всевидящий и всепонимающий Бог.

В творчестве писателей екатерининской эпохи, чьи судьбы были связаны с масонством, можно обнаружить исповедальные интонации, которые синтезировались на основе масонской обрядности (публичные речи-исповеди во время масонских собраний) и литургической. Желание найти нужные слова и форму для исповеди перед Богом привело некоторых масонов к жанру переложения псалма.

Иван Петрович Тургенев, как и многие его современники, обратился к жанру «переложений» ветхозаветных псалмов. Особенностью тургеневских переложений стал необычайный лиризм стихов, проникновенное ощущение Богоприсутствия в жизни поэта. Надо отметить, что к этому жанру он обратился во время ссылки, которой закончилось для него расследование по делу Новикова. Поэт окончательно понял, что участие в масонской ложе – проявление греха гордыни и что настало время искупления греха. Псалмы у Тургенева – это рассказ человека о борьбе с самим собой, со своими страстями, рассказ о человеке, пытающемся побороть искушения «темной бездны», под которой он подразумевал сгусток личных пороков. В его произведениях можно обнаружить ощущение трагизма бытия, повышенную чувствительность героя к происходящему вне и особенно внутри него, экспрессивную тональность произведений.

Традиционная для этого жанра тема «врагов» также своеобразно решается в тургеневских переложениях – для поэта врагами являются его внутренние пороки и прежде всего гордыня. Именно о помощи в борьбе со своими врагами просит он Бога и надеется на нее. Тургенев возвращает псалму его первоначальную функцию – молитвенного обращения к Богу. Как единый призыв к Богу – «Услыши, Господи, и призри, Боже мой!»181 – воспринимаются его произведения. Литературное слово нужно ему для того, чтобы разговаривать с Богом, при этом он не только сам обращался к Богу, но и, как ему казалось, «слышал» ответные слова. В его дневнике читаем: «... вспоминаю духом Твоим божественно сказанные слова, что сердце

181 Тургенев, И. П. / И. П. Тургенев // Псалом 12, Некоторые подражания песням

Давидовым. – М. : В Универ. тип. у Ридигера и Клаудия, 1797.

106

сокрушенное и смиренное Твое презирает»182. Для писателя стало важным понимание сакрального назначения искусства. Он испытывал ощущение того, что подлинный (не ложный) поэт выполняет миссию пророка, которому было свойственно сильное религиозное чувство, а Божественное является признаком поэтического.

На взгляды московских масонов также сильное влияние оказала личность И. К. Лафатера. Друзья Новикова не только состояли в пере-писке, но и лично были знакомы с известным в то время швейцарским «магом», многие его взгляды на искусство были близки писателям из новиковского окружения и прежде всего понимание, что с помощью искусства можно постичь тайну человеческой души.

Так, например, в их творчество входит тема раздвоенности героя, объясняющаяся тем, что «бездна» души есть сплав добра и зла, а человеку сложно сделать выбор. В поэзии масонов появляется лирический герой, который томится земной жизнью, позднее этот мотив станет преобладающим в творчестве русских романтиков.

Таким образом, писатели масонского круга постепенно выбирали иную по сравнению с просветителями цель – литература как художественная интуиция, ее задача – сосредоточение внимания на духовной жизни и поиска ответы на вечные вопросы бытия. В творчестве Тургенева как писателя, обогащенного масонским учением, открывается космос человеческой души, души уникальной и противоречивой.

Таким образом, московские масоны, решая вопрос о назначении литературы и цели их творческой деятельности, сходились на мысли о необходимости с помощью литературы искать и находить ответ на вопрос о «предписании», которое Бог дает человеку. В архивных записях Тургенева есть замечательная фраза: «При успокоении страстей моих слышу глас, вопиющий ко мне: то добро, а это зло. Откуда голос сей? Ему хочу последовать»183. В процессе творчества писатель идет на этот голос и ведет за собой читателя к пониманию добра и отвержению зла.

Русские писатели-масоны последней трети XVIII века постепенно усомнились в ценности утилитарных и прагматических взглядов энциклопедистов на роль искусства, а также не поддерживали активно выдвигаемый сентименталистами тезис о приоритете эстетического. Они считали, что искусство должно сохранять в первую очередь религиозный смысл, а процесс творчества – приближаться к состоянию «откровения» и «священнодействия». Русские масоны, входившие в новиковское окружение, стремились соединить искусство и религию.

Роль русских писателей-масонов XVIII века в развитии литературы и общественного сознания довольно разнообразна, и ее еще предстоит осмыслить и оценить, поскольку само это учение необычайно

182 РО ИРЛИ.– Ф. 309. – № 99. – С. 82. 183 РО ИРЛИ.– Ф. 309. – № 99. – С. 29-30.

107

противоречиво. Будучи религиозными по своей сути, русские писатели- масоны увлеклись мистическим христианством, в результате чего стали проводниками мистических идей в русское общество. Несмотря на то, что масоны тем самым невольно способствовали дистанциированию людей от православия, но как писатели они отстаивали право литературы на решение нравственных проблем. А в плане литературного развития они оказали влияние на становление эстетики романтизма.

Особо значима роль писателей-масонов в становлении русской эстетической мысли. Именно они заложили основу противостоящей просветительской теории о социальной значимости искусства. На базе масонских разнородных исканий сформировались с одной стороны эстетические воззрения В. Ф. Одоевского и Ф. И. Тютчева, а с другой –эстетические теории Н. И. Надеждина и С. П. Шевырева.

Изучение влияния масонства на русскую литературу позволяет по-новому взглянуть на ход ее развития, увидеть в литературе XVIII века своеобразный узел, который связал искания древнерусских писателей и писателей нового времени.

Таким образом, писатели и литераторы, представлявшие московский масонский круг, способствовали формированию «консервативного» (платоновского) взгляда на назначение литературы.

Острота этой полемики ощущается и в том резонансе, который она дала спорам, происходившим в учебных аудиториях, в нее были вовлечены не только писатели, общественные деятели, но и молодежь, которая выбирала свой дальнейший жизненный путь. В художественной и особенно мемуарной литературе начала XIX в. находим отголоски этих проблем.

С. Т. Аксаков, принявший сторону «консерваторов» («архаистов»), определил для себя литературный путь, который привел его позднее в круг славянофилов. В воспоминаниях об А. С. Шишкове Аксаков очень точно передал дух эпохи – начала XIX века; характерные для того момента подробности зафиксировали атмосферу студенческой жизни одного из старейших российских университетов: «В 1806 году я был своекоштным студентом Казанского университета. Мне только что исполнилось пятнадцать лет. Несмотря на такую раннюю молодость, у меня были самостоятельные и, надо признаться, довольно дикие убеждения; например: я не любил Карамзина и с дерзостью самонадеянного мальчика смеялся над слогом и содержанием его мелких прозаических сочинений! Это так неестественно, что и теперь осталось для меня загадкой. Я не мог понимать сознательно недостатков Карамзина, но, вероятно, я угадывал их по какому-то инстинкту и, разумеется, впадал в крайность. Понятия мои путались, и я, браня прозу Карамзина, был в восторге от его плохих стихов, от “Прощания Гектора с Андромахой" и от “Опытной Соломоновой мудрости”. Я терпел жестокие гонения от товарищей, которые все были безусловными поклонниками и обожателями Карамзина. В одно прекрасное утро, перед началом лекции (то есть до восьми часов), входил я в спальные комнаты казенных студентов.

108

Вдруг поднялся шум и крик: “Вот он, вот он!” – и толпа студентов окружила меня. Все в один голос осыпали меня насмешливыми поздравлениями, что “нашелся еще такой же урод, как я и профессор Городчанинов (профессор русской словесности – С. А.), лишенный от природы вкуса и чувства к прекрасному, который ненавидит Карамзина и ругает эпоху, произведенную им в литературе; закоснелый славяноросс, старовер и гасильник, который осмелился напечатать свои старозаветные остроты и насмешки, и над кем же? Над Карамзиным, над этим гением, который пробудил к жизни нашу тяжелую, сонную словесность!” ... Народ был молодой, горячий, и почти каждый выше и старше меня: один обвинял, другой упрекал, третий возражал как будто на мои слова, прибавляя: “А, ты теперь думаешь, что уж твоя взяла!” или: “А, ты теперь, пожалуй, скажешь: вот вам доказательство!” – и проч. и проч. Изумленный и даже почти испуганный, я не говорил ни слова, и, несмотря на то, чуть-чуть не побили меня за дерзкие речи. Я не скоро мог добиться, в чем состояло дело. Наконец, загадка объяснилась: накануне вечером один из студентов получил книгу Александра Семеныча Шишкова (напечатанную еще в 1803 году, но которая только через два года дошла до Казанского университета – С. А.) “Рассуждение о старом и новом слоге”, которую читали вслух напролет всю ночь и только что кончили и которая привела молодежь в бешенство. Вспомнили сейчас обо мне, вообразили, как я этому обрадуюсь, как подниму нос – и весь гнев с Шишкова упал на меня. Среди крика и шума, по счастию, раздался звонок, и все поспешили на лекции, откуда я ушел домой обедать. После обеда я прошел прямо в аудиторию, а в шесть часов вечера, не заходя к студентам, что прежде всегда делал, отправился домой. В продолжение суток буря утихла, и на другой день никто не нападал на меня серьезно. Я выпросил почитать книгу Шишкова у счастливого ее обладателя, а через месяц выписал ее из Москвы и также “Прибавление к Рассуждению о старом и новом слоге”. Эти книги совершенно свели меня с ума. И всякому человеку, и не пятнадцатилетнему юноше, приятно увидеть подтверждение собственных мнений, которые до тех пор никем не уважались, над которыми смеялись все и которые часто поддерживал он сам уже из одного упрямства. Точно в таком положении находился я. Можно себе представить, как я обрадовался книге Шишкова, человека уже немолодого, достопочтенного адмирала, известного писателя по ученой морской части, сочинителя и переводчика “Детской библиотеки”, которую я еще в ребячестве вытвердил наизусть! Разумеется, я признал его неопровержимым авторитетом, мудрейшим и ученейшим из людей! Я уверовал в каждое слово его книги, как в святыню!.. Русское мое направление и враждебность ко всему иностранному укрепились сознательно, и темное чувство национальности выросло до исключительности. Я не смел обнаруживать их вполне, встречая во всех товарищах упорное противодействие, и должен был хранить мои убеждения

109

в глубине души, отчего они, в тишине и покое, достигли огромных и неправильных размеров. Так шло все время до моего отъезда из Казани»184.

Отечественная литература развивалась не только в контексте этих двух культур, существующих изолированно, но и пыталась каким-то образом соединить их. Чаще всего эту объединительную миссию выполняло провинциальное дворянство.

***

Подводя итоги, следует отметить, что именно в процессе споров

разрабатывались основы русской эстетической мысли. Многие писатели того времени выступали как яркие полемисты, как значительные критики и теоретики, заложившие базу для будущих филологов. Так, например, М. М. Херасков разрабатывал поэтику эпического сочинения, обращался к законам классицистической поэзии. Вместе с тем такие его современники, как В. И. Лукин, П. А. Плавильщиков настаивали на необходимости приближения литературного сочинения к жизни простого человека, ратовали за создание самобытной литературы.

Особое место в этом споре принадлежало Н. М. Карамзину, который ввел в «Московский журнал» (1791–1792) отдел критики, предназначенный для обзора современной литературы. По сути именно с него и начинает свое развитие русская эстетическая мысль западного направления. Карамзин, находясь в Германии, слушал лекции по эстетике профессора Э. Платнера, последователя А. Баумгартена, который окончательно выделил эстетику из системы гуманитарных дисциплин как самостоятельную науку и характеризовал новую науку как форму чувственного знания о мире. Карамзин стал своеобразным пропагандистом европейской эстетической мысли в России. Его эстетические взгляды во многом совпадали со взглядами «штюрмеров», в частности Якоба Ленца, который был его хорошим знакомым. Основная идея Ленца о гениальности творца, которому нужно лишь вдохновенье и свобода от правил. Однако Карамзин не разделял радикальных идей Ленца, он считал, что поэт должен иметь живые чувства, чтобы умело ими «играть», при этом утверждал, что «игра чувств» не означала притворства, а напоминала о творческом подходе к изображению действительности. Роль Карамзина в становлении изящной словесности несомненна, но она уводила писателя от самобытного характера литературы, нацеливала на западные образцы.

Ему противостояли писатели-масоны. Как уже было сказано, русское масонство было необычайно тесно связано с литературным процессом, можно сказать оно было литературно направленным движением. В масонских ложах воспитывались писатели и поэты, масоны издавали

184 Аксаков, С. Т. Воспоминания об Александре Семеновиче Шишкове

// С. Т. Аксаков Собр. соч. в 5 тт. – М., 1966. – Т. 2. – С. 259-260.

110

большое количество журналов и альманахов, переводили и печатали огромное количество книг, открывали книжные лавки и библиотеки, писали мемуары и вели дневники. Кроме этого, они создавали свои авторские сочинения, писали статьи, в которых решали эстетические и общественные проблемы.

Особо следует отметить роль Новикова в становлении науки о литературе. Он проявил себя прежде всего как историк, создав «Опыт исторического словаря о российских писателях» (1772). 317 фамилий, из них 50 – из дворянской среды, а остальные – разночинцы. 8 имен женских, но в этот список не попала Екатерина II, которая считала себя писателем. Составление «Словаря» отражает основную тенденцию эпохи. Как хорошо известно, в век Просвещения получили популярность словари, атласы, энциклопедии, каталоги и т. д. Исследователи, ученые, деятели искусства предпринимали попытки систематизации знаний185. Новиков решил систематизировать российских писателей, к чему его побудило «желание оказать услугу» отечеству. Его возмутила статья «Известие о некоторых русских писателях, вместе с кратким сообщением о русском театре», опубликованная в Лейпцигском журнале «Новая библиотека изящных наук и свободных искусств» за 1768 год, где упоминалось всего лишь о 42 русских писателях от Феофана Прокоповича до 60-х годов XVIII столетия.

Предыстория этой литературной полемики кроется в тех общественно- исторических и политических процессах, которые были порождены реформами Петра I. В результате чего в обществе обнаружились две тенденции, образовались две группы: одна – ориентированная на западноевропейскую эстетику сформировала группу либеральных писателей; и другая – укорененная в патриархальных традициях, в том числе и религиозных, сформировала группу консервативно ориентированных писателей. К концу столетия эти противостоящие силы оформились в движение либералов и консерваторов, а к середине XIX столетия – в «западников» и «славянофилов».

2.3. Литература Екатерининской эпохи

Своеобразие литературного процесса этого периода заключается в

том, что именно во второй половине XVIII в. отчетливо проявляется формирование так называемой дворянской и демократической литературы. Это было связано с появлением как нового типа писателя, так и нового читателя.

До Екатерининской эпохи «Табель о рангах», утвержденная Петром I, нивелировала дворянина, лишь с принятием и утверждением «Жалованной

185 Например, английский график Александр Козенс (1717–1786) составил

своеобразную «энциклопедию пейзажа», в которой выделил 16 типов ландшафта, 32 типа деревьев, 20 способов расположения облаков на небе и т. д.

111

грамоты дворянству» началась новая жизнь привилегированного сословия. И прежде всего эта новизна характеризовалась становлением самосознания, поиском путей для самореализации. Часто этот процесс был сопряжен с глубочайшей рефлексией, когда человек тщательно анализировал свой внутренний мир и порой выносил суровый приговор самому себе.

Чаще всего все это было присуще дворянам, отказывающимся от придворной карьеры и в целом от придворной жизни. Вот как об этом писал в своих мемуарах один из писателей той поры Иван Владимирович Лопухин (1756–1816), чья карьера при дворе была блестящей, но для него утомительной. Получив отставку в 1797 г., он с облегчением писал: «…кончилось придворное бытие мое: и в самое короткое время – в час почти – испытал я все соблазны придворной жизни, и так называемого счастья временщиков. Что сказать о жизни придворной? – Картина ее весьма известная – и всегда также, только с некоторою переменою в тенях. Корысть – идол и душа всех ее действий. Угодничество и притворство составляют в ней весь разум, а острое словцо в толчок ближнему – верх его!»186. Жизнь в уединении, вдали от двора и службы, была предпочтительнее, что создавало прекрасные условия для творчества.

XVIII в. можно считать временем не столько профессиональных писателей, сколько временем писателей-дилетантов. Само превращение писательства в профессию произошло значительно позднее, лишь на рубеже XVIII и XIX вв. Пожалуй, одним из первых профессиональных писателей может считаться Н. М. Карамзин. Основной корпус литературного наследия XVIII в. создан любителями, прежде всего дворянами, нашедшими в творчестве способ реализации своего таланта. Как сейчас кажется, в это время писали все дворяне: сочиняли свои произведения, переводили иностранных авторов. Даже частные бумаги – дневники и письма – с позиции нашего времени воспринимаются как литературные сочинения.

В литературе Екатерининской эпохи произошли существенные изменения, однако самое главное было связано с активным становлением прозаических жанров. Если на протяжении первой половины столетия в литературе доминировала поэзия, а следом за ней шла драматургия, то теперь на первый план вышла проза. В этот период отмечается небывалый интерес к ней как со стороны читателей, так и авторов.

Художественная литература этого времени начинает свое продвижение к читателю, прежде всего, посредством «толстых» журналов187, а далее –

186 Лопухин, И. В. Записки… // Цит по: Штедке Клаус. Французские и немецкие

источники понятия «индивидуальность» в русской литературе конца XVIII в. // Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур / редколлегия: С. Я. Карп, Й. Шлобах, Н. Ф. Сокольская. – М. : Наука, 2000. – С. 87.

187 Термин «журнал» произошел от французского слова journal – дневник, газета, которое фигурировало в название ряда первых журналов на французском языке, когда он еще не совсем отделился от газеты. В иностранных языках понятию «журнала»

112

альманахов188. Как уже было сказано век Екатерины – век начинаний: именно в эти десятилетия зарождается русская художественная журналистика. В судьбе русских журналов также можно обнаружить следы оппозиционного противостояния «своего» и «чужого».

Примером того, как в содержание журналов вторгалась «чужая» эстетика может служить издание, задуманное самой императрицей. Занятие сочинительством привлекало не только русскую императрицу Екатерину II, у нее были свои предшественники. Известно, что еще в допетровскую эпоху великие князья престолонаследники сформировали эту традицию. Иван Грозный, Алексей Михайлович, Петр I – это далеко не полный список царственных особ, сохранивших о себе память в истории литературы.

В 1769 г. при личном участии императрицы выходит журнал «Всякая всячина», издателем которого стал личный секретарь Екатерины II Г. В. Козицкий. Несмотря на то, что Екатерине удалось заинтересовать читателей своим изданием и этому способствовало то, что она привлекла к сотрудничеству в нем известных в то время писателей, среди которых были А. П. Сумароков, А. О. Аблесимов, А. В. Храповицкий, И. П. Елагин, тираж журнала постепенно сокращался189. Задумала его Екатерина II как журнал для светского чтения, с помощью которого дворяне могли провести приятно и полезно время. По замыслу императрицы, «Всякая всячина» должна была стать своеобразной законодательницей моды – моды не только на повседневную бытовую жизнь дворян, но и на интеллектуальную деятельность.

Покровительственный тон, усвоенный «Всякой Всячиной» по отношению к другим журналам, ее нескрываемое желание поучать не только читателя, но и других издателей, привели к тому, что в журналистской среде возникло желание вступить в полемику с редакцией этого журнала и конкретно с Екатериной II как его идеологом. Главным противником «Всякой всячины» явился смелый и прямой «Трутень» Н. И. Новикова. Резкая критика общественных пороков не нравились «Всякой Всячине», как и откровенное противостояние Новикова. Екатерина II учила высмеивать пороки

соответствуют: «Magazine» (английское), «Revue» (французское), «Zeitschrift» (немецкое), «Revista» (испанское), «Списание» (болгарское) и т. д.

188 От арабского «аль маннах» – «календарь», в котором помещались астрономические и астрологические материалы. Впервые в Европе стали издаваться во Франции (с 1679 г.) «Королевский альманах», в котором содержались сведения из жизни французских королей и придворной знати. Первые литературно-художественные альманахи появились также во Франции в середине XVIII столетия («L’almanach des. muses», 1746– 1833). В Германии первым литературным альманахом был «Musenalmanach», выходивший в Геттингене в 1770–1807 гг., затем «Musen-Flmanach» – ежегодный сборник непубликовавшихся ранее стихов, его издавал Ф. Шиллер в 1796 – 1800 гг. В России первые альманахи появились в конце XVIII века, когда Н. М. Карамзин начал издавать альманах «Аглая» (1794 – 95), а затем «Аониды» (1796 – 99).

189 Тираж первого номера журнала составлял 1692 экземпляра, следующие двенадцать номеров – 1500, затем – 1000, последние шесть номеров – 600.

113

современного общества: «…один Бог только совершенен; люди же смертные никогда без недостатков не будут». Однако очень часто в ее светском журнале даже оправдывались пороки людей, например взяточников, так как «около них много искушателей», а многие пороки лишь слегка журились.

Императрица, как известно, приняла решение вступить в публичную полемику, и на страницах журналов стали появляться письма Правдулюбова, Афиногена Перочинова, Чистосердова, Тихона Добросоветова, за этими именами скрывались Новиков и Екатерина II или те ее сотрудники, которым было поручено писать от ее имени (кем точно велась в этом журнале полемика против «Трутня», нельзя сказать однозначно, но достоверно известно, что, как минимум одна из статей, направленных против Новикова, принадлежит самой императрице).

Спор, начавшийся с разногласий о роли сатирических произведений, постепенно вылился в более важный и принципиальный – в разногласия общественного характера. В качестве примера обратимся к некоторым фрагментам из переписки. «”Трутень”. Лист V. 26 мая: “О слабости тела человеческого мы рассуждать не станем; ибо я не лекарь, а она не повивальная бабушка; но душа, слабая и гибкая, в каждую сторону покривиться может. Да и я не знаю, что, по мнению сей госпожи, значит слабость. Ныне обыкновенно слабостию называется в кого-нибудь по уши влюбиться, то есть в чужую жену или дочь; а из сей мнимой слабости выходит: обесчестить дом, в который мы ходим, и поссорить мужа с женою или отца с детьми; и это будто не порок? Кои построжее меня о том при досуге рассуждают, назовут по справедливости оный беззаконием. Любить деньги есть та же слабость; почему слабому человеку простительно брать взятки и набогащаться грабежами. Пьянствовать также слабость, или еще привычка; однако пьяному можно жену и детей прибить до полусмерти и подраться с верным своим другом. Словом сказать, я как в слабости, так и в пороке не вижу ни добра, ни различия. Слабость и порок, по-моему, все одно; а беззаконие дело иное”»190. Новиков стремился разрушить концепцию «улыбательной» сатиры, за которую ратовала Екатерина II, сам же он настаивал на бескомпромиссном и принципиальном высмеивании общественных пороков, которые как ржа разъедают общество.

Ответ «Всякой всячины» формулировался часто в виде «доброжелательных» советов, но за добродушной формой скрывалась затаенная угроза: «Итак, г. издатель, совет вам даю следующий: не слушайте сего господчика, не обирайте около себя вздоров и не печатайте; нам они и так уже наскучили. И публика не такой худой имеет вкус, чтобы худое больше хорошего хвалила: но, следуя благоразумию, продолжайте печатать такие пиесы, какие мы по сие время в “Трутне” читали; но только остерегайтесь наводить свое зеркало на лица знатных бояр и боярынь.

190 Новиков, Н. И. Избранные произведения / Н. И. Новиков ; вступ. ст., примеч.

Г. П. Макогоненко. – М. ; Л, 1951. – С. 36.

114

Пишите сатиры на дворян, на мещан, на приказных, на судей, совесть свою продавших, и на всех порочных людей; осмеивайте худые обычаи городских и деревенских жителей; истребляйте закоренелые предрассуждения и угнетайте слабости и пороки, да только не в знатных: тогда в сатирах ваших и соли находить будут больше» («Всякая всячина». Лист VIII. 16 июня)191.

Важно отметить, что эта полемика имела резонанс в обществе, некоторые журналы подключились к спору, заняв одну из сторон: «Ни то ни се» (В. Г. Рубан)192 – на стороне «Всякой всячины», «Адская почта, или Переписка хромоногого беса с кривым» и «Смесь» (Ф. А. Эмин)193 – на стороне Новикова. Эта полемика вошла в историю отечественной литературы неслучайно, она раскрывает момент становления литературных направлений, убеждает в том, что «литература в России больше, чем литература». Кроме того, этот спор, вынесенный на страницы журналов, стал первым публичным диспутом, в который были вовлечены не только сами полемисты, но и читатели. Таким образом, печатное слово влияло на формирование собственной позиции читателей, которые в результате принимали одну из сторон.

***

Таким образом, обмирщение жизни повлекло за собой и освобождение

Слова от прежнего содержания. Возник вопрос: если раньше литература помогала людям найти путь к Богу и сохранить свою душу под Его покровительством, то теперь что? Что делать писателям? Какие книги читать образованным людям? Все это необычайно актуализировало проблему, над которой раньше отечественные писатели и не задумывались, проблему, над решением которой будут ломать шпаги творцы не одного столетия.

Место церковной книжности заняла литература и стала выполнять функцию носителя духовной нравственности. Выполнять эту функцию она продолжила и в XIX веке, и в веке XX, и в нашем XXI. «Скорбью ангела загорится наша поэзия и, ударивши по всем струнам, какие ни есть в русском человеке, внесет в самые огрубелые души святыню того, чего никакие силы и орудия не могут утвердить в человеке», – писал Н. В. Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями».

По поводу второго ответа у Ю. М. Лотмана есть интересные наблюдения: «Вспомним, что Руссо назвал поэзию “подлым ремеслом” (“не

191 Там же. – С. 40. 192 Журнал просуществовал 5 месяцев (1769 г.), решал задачу – «услужить

публике». 193 Эмин занял оппозиционную позицию по отношению к «Всякой всячине», его

раздражал поучительный тон журнала, стремление Екатерины II диктовать правила писателям и журналистам.

115

впервой соврал”, – замечал по этому поводу Пушкин). Отнюдь не столь высокое представление о “предназначении поэта” было распространено и в рамках западной культуры. Традиция восприятия поэта как голярда, жонглера или интеллектуала на княжеском жалованье прошла сквозь Ренессанс и обеспечила поэту эпохи абсолютизма (…) не очень завидное место штатного забавника или служащего в ранге между шутом и камердинером. Когда Волынский награждал Тредиаковского пощечинами, то он действовал вполне как “европеец”, например как герцог Орлеанский, находивший забаву в том, что его любимец барон Бло л’Эглиз запустит Вуатюру в голову тарелкой, и поощривший своих лакеев для потехи колоть его шпагами. Всего за пятнадцать лет до печального происшествия с Тредиаковским шевалье де Роган-Шабо приказал своим лакеям избить палками молодого Вольтера, и они отделали его не хуже, чем солдаты Волынского – Тредиаковского»194.

Во второй половине XVIII в. идеологи дворянства провозглашают себя культурной элитой общества и соответственно этой роли определяют политические, этические и бытовые нормы, обязательные для достойного представителя своего сословия. Образ идеального дворянина формировался на основе убеждения, что высокому положению человека в обществе должны соответствовать его высокие нравственные качества. Таким образом, почитающиеся общечеловеческими такие добродетели, как храбрость, честность, образованность, теперь объявлялись обязательными качествами дворянина.

Идеальный образ дворянина ориентировался на западноевропейского образованного и воспитанного дворянина, поэтому проблема образования и воспитания начинает занимать приоритетное положение в системе государственных задач. Удручающе низкий культурный уровень основной массы дворянства не ставил под сомнение высокое предназначение дворянского сословия; он лишь выдвигал на первый план проблему воспитания человека, достойного занять высокое (не только по происхождению) положение в обществе. Из детей Простаковых и Скотининых предстояло сделать просвещенных и добродетельных граждан, благородных рыцарей и учтивых кавалеров. Задача на первый взгляд чисто утопическая, однако и первые русские просветители были большими утопистами. Многие полагали, что хорошая книга может перевоспитать дворянина. Таким образом, литература начинает занимать особое положение в обществе, а вместе с ней и писатели как ее создатели.

194 Лотман, Ю. М. О русской литературе / Ю. М. Лотман. – СПб., 1997. – С. 122–

123.

116

*** В Екатерининскую эпоху усилиями писателей-любителей стали

активно формироваться прозаические жанры: дневники, мемуары, путевые заметки. Это было связано, прежде всего, с активным проникновением западной культуры. Так, в Россию проникают западноевропейские произведения, написанные в жанре дневника, например, «Прогулки одинокого мечтателя» Жан Жака Руссо. В католической Европе, прежде всего во Франции, в это время были популярны светские дневники, в то время как в протестантских странах, в Англии, Германии, оставались в обиходе духовные дневники, в которых автор анализировал свои поступки и мысли. Как установили исследователи, эти духовные дневники в протестантской общине часто заменяли ритуал исповеди – ведь у адептов протестантизма исповедь как часть литургии отсутствует. Русское дворянство унаследовало и тот, и другой вид дневника: и светский, и духовный. В XVIII столетии в России становится популярным записывать свои мысли и переживания. Дворяне начинают вести дневники, сначала для себя, а потом жанр дневников или записок становится литературным жанром. Издаются наиболее популярные дневниковые записи или мемуары, что также попадает в поле зрения читателей-дворян. Кстати, именно эти дневники теперь воспринимаются как своеобразное «литературное сырье», как творчество «дилетантов», постепенно становящихся профессионалами. Возможно, именно этот литературный период поспособствовал тому, что русская литература очень скоро стала занимать лидирующее положение среди европейских стран.

Однако нам интересно отметить, что у писателей-дворян появилась еще один излюбленный литературных жанр – мемуары. Заметным явлением в мемуарной литературе стали «Записки» Ивана Владимировича Лопухина. Хотя они были написаны в начале XIX века, но отражают собой атмосферу века XVIII. Важно отметить, что из новиковского окружения один только Лопухин оставил свои мемуары.

Лопухин рассказывал, как писал их: «от скуки диктовал их (в 1808–1809 гг.) в своей спальне, взад и вперед ходя… по вечерам, которые уже несколько лет осенью и зимой обыкновенно провожу я уединенно дома». Далее, размышлял о мемуарах: «Ну, да что за беда есть мои “Записки”. У нас их еще почти не водится, а на иностранном языке мало ли мемуаров читаем? И Сюллиевых, и Тюреновых, и Бюневаловых, и какого-нибудь шевалье Д. Интересны, прочтешь; не интересны, и в руки не возьмешь. Вот и только; не любо, не слушай. За “Записками” без придирки можно “охотнику” побранить только того, у кого в них ложь, а в моих, право, ее ни крошечки. Но… лучше замолчать. Говоря о себе, “не услышишь, как помолвишься”»195. Лопухин сам

195 Записки сенатора И. В. Лопухина. Цит. по: Барсков, Я. Л. Иван Владимирович

Лопухин. – СПб., 1884. – С. 28.

117

распространял рукописные «Записки» среди своих знакомых. В Москве и Петербурге имеется около 30 копий этих воспоминаний. На копии, переданной в Московский архив Коллегии иностранных дел, собственноручная надпись Лопухина: «В библиотеку Московского Архива государственной Коллегии иностранных дел поставил сам Лопухин 24 декабря 1810». Друг Лопухина М. И. Невзоров в своем журнале «Друг юношества» поместил восторженный отзыв о «Записках», и там же был опубликован небольшой отрывок из мемуаров Лопухина. Но полностью их долгое время не печатали из-за откровенного рассказа о масонских взглядах и об отношении с властями.

Как известно, почитателем Лопухина был В. А. Жуковский, и у него имелся один вариант «Записок», с которого П. И. Бартенев печатал текст в журнале. Жуковский особенно сблизился с Лопухиным в тот период, когда переживал любовную драму, именно Иван Владимирович помог поэту справиться с отчаянием после крушения надежд на брак с Машей Протасовой. Вероятно, в это время Лопухин и подарил своему другу «Записки», которые благодарный Жуковский трепетно хранил в своей библиотеке.

История публикации «Записок» Лопухина была затянувшейся: в конце 1847 г. журнал «Сын Отечества» пообещал напечатать «Записки» Лопухина, но революция во Франции в 1848 г. помешала. Лишь в 50–60 гг. в России появился интерес к прошлому, и А. И. Герцен заинтересовался Лопухиным как другом Новикова и опубликовал в Лондоне мемуары старого московского масона.

***

Появляется жанр путевого дневника, предназначенный для чтения в

узком кругу. Хотя он был востребован, прежде всего, в дворянских кругах, воспитанных на образцах западной литературы, но все же следует отметить, что несправедливо было бы считать его лишь западным изобретением. Ведь хорошо известно, что в средневековой отечественной литературе был достаточно распространен жанр «хожения». Если первые древнерусские «хожения» были отмечены паломническим характером и в них описывались путешествия к Святым местам (например, «Хожение игумена Даниила»), то в XV веке появляется «светский» характер «хожений» – «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. Именно последнее могло служить примером для авторов путевых записок и дневников конца XVII и XVIII веков. Так что жанр путевых записок стал универсальным, т. к. им интересовались не только читатели-дворяне, но и читатели «третьего сословья», воспитанные на сказочных сюжетах, связанных с путешествиями, и на древнерусской литературе.

Самое известное произведение XVIII в. этого жанра – «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина, которое стало достоянием

118

читателей в конце XVIII в. и инициировало появление множества других «путешествий». Можно сказать, что конец столетия и начало нового века стали расцветом подобной литературы. Стоит только обратить внимание на список произведений этого жанра: «Письмо русского путешественника из Парижа» В. Л. Пушкина, «Письма русского офицера» Ф. Н. Глинки (первый вариант вышел в 1808 г., второй, значительно дополненный, в 1815), «Путешествие по Крыму и Бессарабии в 1799 г. с историческим и топографическим описанием всех тех мест» (1800) и «Досуги Крымского судьи, или Второе путешествие в Тавриду» (1803–1805) И. П.Сумарокова; «Путешествие в полуденную Россию» В. В. Измайлова (1802); «Новый чувствительный путешественник, или Моя прогулка в А...» (1802) К. Г.; «Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 году» (1803) М. И. Невзорова; «Путешествие в Малороссию» (1803), «Второе путешествие в Малороссию» (1804) и «Путешествие в Кронштадт 1805 года», (1812) П. И. Шаликова; «Письма из Лондона» (1803) П. И. Макарова; «Путешествие к Липецким водам в 1803 году» (1804) Г. Перваго; «Путешествие по Саксонии, Австрии и Италии в 1800, 1801 и 1802 годах» (1805) Н. Лубяновского; «Письма россиянина, путешествовавшего по Европе с 1802 по 1806 год» (1808) Д. Горихвостова; «Пятнадцатидневное путешествие, пятнадцатилетнею писанное в угождение родителю и посвящаемое пятнадцатилетнему другу» (1810) М. Гладковой; «Путешествие в Молдавию, Валахию и Сербию» (1810) Б. Бантыша-Каменского; «Дневныя записки поездки в Константинополь в 1808 году» (1815) А. Г. Краснокутского; «Путевые записки в проезд Польши или Царства Польскаго, 1815 года» (1817) П. Копыского; «Дорожныя записки 1817 года» (1819) Б. Герсеванова, «Дневныя записки путешествия в разныя области полуденной России в 1815 году» (1820) А. Бошняка; «Путешествие к речке Паше» (1820) Д. Хвостова.

Проанализировав географические названия, встречающиеся в заглавиях произведений, можно сделать вывод о том, что русские путешественники выбирали не только Европу, но и русскую провинцию. Уже в этом выборе сказывается примета времени: выбирали и «свое», и «чужое».

Так, например, в 1800 г. один из близких друзей Н. И. Новикова тоже масон Максим Иванович Невзоров описал свое путешествие в Казань, Оренбург и Вятку, которое совершил вместе с И. В. Лопухиным196. Следует отметить, что основное внимание было обращено на своеобразие народной жизни, на особенности культуры. Его привлекала жизнь русской провинции. Можно сказать, что такое путешествие открывало перед масонами тайники души народной.

196 Невзоров, М. И. Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 г. /

М. И. Невзоров. – М.: Универ. тип.1803. – Ч. 1. VI. – 270 с.

119

*** Писатели, принадлежащие масонским кругам, обогатили русскую

литературу оригинальными сочинениями и переводами. Их творческие достижения были необычайно разнообразны, они работали в разных литературных жанрах: писали очерки, повести, апологи, оды, поэмы, драмы и т. д. Наиболее известные авторы указанного периода из числа московских масонов А. М. Кутузов, И. В. Лопухин, М. И. Невзоров, И. П. Тургенев, М.М. Херасков и др. Их сочинения издавались не только отдельными книгами, но прежде всего появлялись на страницах журналов Новикова.

Время их творчества совпало с периодом обостренного внимания к проблеме роли литературы в жизни. Как уже было сказано, в последние десятилетия XVIII столетия вопросы о природе искусства, предназначении литературы, призвании поэта оказались в центре общественных интересов, и прежде всего интересов самих деятелей искусства. Формировалась новая эстетика, которая порой демонстративно отрывалась от традиционной древнерусской, опирающейся на богословие, когда искусство понималось как Божественное Провидение, когда считалось, что оно способствует Богопознанию и постижению «сокрытого», надмирного.

Свое творчество писатели представляли в журнальных изданиях. Хорошо известны журналы, издаваемые Н. И. Новиковым в период его полемики с Екатериной II, менее проанализированы журналы, которые он издавал, вступив в масонскую ложу. Однако именно они будут представлять для нас особый интерес.

Журналы «Утренний свет», «Московское издание», «Вечерняя заря», «Покоящийся трудолюбец» выражают взгляды Новикова и его друзей-масонов. Основные задачи, реализуемые Новиковым в них, свидетельствуют об эволюции идейных и художественных поисков этой группы писателей. Если первые журналы (и особенно «Утренний свет») были пропитаны размышлениями о смысле человеческой жизни, о вреде «вольномыслия», то постепенно в «Вечерней заре» все чаще возникают масонские идеи, которые разделяли друзья Новикова: о бессмертии души и об искании пути к Богу.

«Утренний свет» стал первым журналом в этом ряду. В нем помещались в основном переводные произведения, посвященные проблемам воспитания: рассуждения, притчи, апологи и т.д. Эти произведения напоминали собой по жанровым характеристикам средневековые поучения, которые были еще хорошо известны читателям XVIII века, не порвавшим связи с древнерусской культурой. Однако Новиков обращался чаще всего к античной литературе: он печатал переводы и переделки из Платона, Сенеки, Вергилия, Плутарха и других античных философов. Следует помнить, что именно в это время у русских писателей проснулся необычайно острый интерес к древнегреческой и древнеримской литературе.

С 1781 г. начинает выходить журнал «Московское издание», в котором Новиков продолжил развивать темы, поставленные в «Утреннем свете».

120

Главным редактором этого издания можно считать близкого друга и единомышленника Новикова масона И. Г. Шварца. «Московское издание» начало пропагандировать религиозно-философские идеи: учение Христа, веру в победу истинной нравственности над ложными современными материалистическими идеями.

«Вечерняя заря» стала логическим продолжением предыдущих журналов, сотрудниками и авторами этого издания стали уже не только светские авторы и писатели масонского круга, но и священнослужители. Объясняя выбор названия журнала, Новиков в Предуведомлении высказывает мысль «о первом Адаме, блиставшем полдневном светом мудрости, <…> свет же нашего разума едва ли можно уподобить и вечернему свету <…>, так слаб наш разум, так удалились от того света, который сиял над первым Адамом»197.

В 1784–85 гг. Новиков приступил к изданию «Покоящегося трудолюбца», в котором, кроме религиозных произведений, начал помещать и сочинения по общественным проблемам, в том числе и посвященным проблемам воспитания.

Интересно взглянуть на содержание этих новиковских журналов, поскольку они, как уже было сказано, не так хорошо известны современному читателю и, кроме того, они также активно способствовали появлению новых тенденций в литературе, их влияние можно обнаружить и в творчестве писателей XIX и XX вв.198.

Страницы этих журналов стали своеобразной творческой лабораторией, где вырабатывались новые жанры, новый поэтический язык, новые приемы. Прежде всего, интересно проанализировать их с точки зрения выработки новых жанров.

Писатели-масоны понимали продуктивность такого жанра, как роман. Именно он во второй половине XVIII века начинает теснить и постепенно «выживать» тяжеловесную оду, эпическую поэму и трагедию. Как известно, эти жанры преобладали в западной и русской литературе периода расцвета классицизма. При переходе к сентиментализму и раннему романтизму акцент смещается на прозаические жанры, однако русские писатели не сразу восприняли жанр романа, а подходили к нему постепенно. Одной из ступенек к романной форме стал масонский аполог.

В одном из номеров журнала «Утренний свет» за 1785 год помещен аполог «Сон Марка Аврелия», который, с нашей точки зрения, представляет интерес. Во-первых, это произведения отвечает всем канонам русской масонской беллетристики: несмотря на преобладание поучительности над занимательностью, автор аполога все же продумывает элементы, создающие выразительные образы. Так, например, в произведении наблюдается

197 Вечерняя заря. – 1782. – № 1.– С. 5. 198 Так, например, известно, что к этим изданиям Новикова проявлял в свое время

интерес Л. Н. Толстой, в его библиотеке в Ясной Поляне имелись экземпляры масонских журналов, которые также входили в круг его чтения.

121

довольно динамичная смена картин, при описании человеческих поступков автор стремится выбрать наиболее яркие и запоминающиеся. Во-вторых, это произведение раскрывает приемы общения писателей-масонов с читателем: здесь важен момент анонимности и мистификации. В-третьих, здесь отчетливо прослеживается масонская символика и аллегория.

Однако для нас это произведение представляет интерес и еще по одной причине – этот аполог, как, впрочем, и все другие, являются источником познания человека той эпохи. Как известно, эпоха Екатерины II стремилась, в отличие от эпохи Петра I, воспитать человека светского, придворного. Царствование Екатерины запомнилось как время политеса, роскоши и затянувшегося праздника. Именно тогда в северной столице появляется огромное количество прекрасных дворцов, это период расцвета художественного творчества в России: музыки, живописи, театра, поэзии...

Но, как выясняется, это одна грань жизни русского дворянства. Другая грань связана с жизнью дворян, стремившихся к духовной и интеллектуальной жизни. Именно такой характер приобрела жизнь в новиковском окружении, о чем и свидетельствует избранный для анализа аполог.

Автором (или переводчиком?) этого произведения был ближайший друг Новикова Иван Петрович Тургенев, известный не только своим литературным творчеством, но и педагогической деятельностью (на протяжении 7 лет он исполнял должность директора Московского университета 1796–1803). По мнению Тургенева, основной смысл человеческой жизни – внутренняя духовная деятельность, направленная на совершенствование себя и тем самым нравственное совершенствование общества. Таким образом он стал представлять себе гражданское служение после того, как оставил службу в армии.

Одним из источников, раскрывающих взгляды Тургенева на проблему поиска смысла жизни, стал аполог «Сон Марка Аврелия». Для Тургенева не был случайным выбор этого произведения для перевода и публикации в журнале «Утренний свет» (1785 г.). Он, по всей видимости, привлек переводчика тем, что давал возможность развить любимую тему и показать читателю возможные пути нравственного роста и духовного служения.

Произведение предваряется небольшим вступлением, в котором говорится, что оно является подлинным сном Марка Аврелия, записанным когда-то самим императором. Спустя много лет, старинная рукопись на греческом языке была найдена в развалинах Геркуланума.

Марк Аврелий был одной из самых привлекательных исторических личностей для московских масонов. Так, например, они считали, что «разумный человек пробегает Сенеку, мизантроп удивляется Епиктету; но

122

мудрый человек читает Марка Аврелия», и еще: «Один сон Марка Аврелия полезнее роду человеческому, чем бдение иных 20 царей»199.

Чем же был так привлекателен Марк Аврелий для них? Одна из ключевых идей масонского учения того направления, которого придерживался Тургенев, как и все друзья Новикова, была идея возможности спасения своей нравственности с помощью сильной воли. Личность Марка Аврелия была интересна им глубокой философско-интеллектуальной деятельностью и во многом служила идеалом.

Само повествование начинается с того, что признается стремление Марка Аврелия творить благородные дела на пользу отечества. За это он был отмечен высшим божеством, демиургом, который, сказав Марку Аврелию: «... ты устрояешь благополучие равных себе в управляемом тобою небольшом муравейнике...», решил указать ему путь к собственному благополучию.

Произведение построено таким образом, что читатель вместе с императором является свидетелем трех сцен, сменяющих друг друга, в продолжении которых он видит трех античных философов, представляющих свое жизненное кредо: Эпикура, Платона и Зенона.

Первая часть этого произведения посвящена описанию бессмысленной жизни людей, утонувших в плотских наслаждениях. Марк Аврелий говорит: «... я увидел кучу несчастных, приближающихся к постели сей, проклиная философию и бытие свое. Узнал я между ними сего именитого Сенатора, который плотию своих невольников откармливал в садках своих муренов, известных в Риме рыб; сего Вителлия, который токмо для сладкого яства царствовал; и сию Мессалину, которую забавы отягощали, но не довольствовали, и которая оскверняла многие годы с презрительнейшим из народа Римского честь своего пола».

Тургенев, принимаясь за перевод «Сна» осознавал, что человеку нужна помощь в поиске смысла жизни, что ему бывает трудно отличить временное от вечного, ложное от истинного. Тургеневу как переводчику (или автору) важно было сделать акцент на те эпизоды, из которых читатель мог извлечь жизненный урок. Он стремился предупредить некоторые жизненные разочарования, используя опыт предшественников. Заблуждения и трагические разочарования как следствия растраченной впустую жизни раскрываются на конкретных примерах из жизни античных героев: «Философ Лукреций, который не мог насытить себя богатством, силой и любовью и который убил себя на сорок втором году жизни». Цезарь пытается подвести итог своих поисков: «... Я был мужем всех жен, но не был счастлив. Я обладал, а не наслаждался... Я помню только две минуты в моей жизни, в которые забава, или веселие учинили меня счастливым;

199 Сон Марка Аврелия // Утренний свет. – 1785. – Ч. IV. – С. 219-231. Далее

сноски по этому изданию.

123

первая – плача на иссеченном изображении Александра Великого, ощутил в себе силу сравниться с сим Героем. Вторая – прободен среди Сената двадцатью двумя кинжальными ударами, был столь великодушен, что простил моих убийц; прочее же время жизни моей я не жил».

Вторая часть «Сна Марка Аврелия» представляет встречу с философом и мудрецом, который приблизился к пониманию смысла жизни. Как некоторую формулу постижения его мы читаем слова, вложенные в уста Платона: «Желая быть счастливым, вы следуете токмо побуждению естественному; но едино токмо любомудрие может довести вас к благополучию... Бог, создавая человека с началами души мира, удалил ему некоторую часть вечного своего разума. Возвращая к себе вечный разум, можно приблизиться к Божеству. Высшее благо (счастье) есть познание блага: научиться познавать, значит, научиться наслаждаться». Но, как выясняется, по мнению автора, и эта формула не может привести человека к пониманию истинного смысла жизни.

Третья встреча, которая ждала Марка Аврелия, это встреча с философом Зеноном, в котором московские масоны увидели человека, познавшего истинный смысл жизни. Высшей ценностью жизни для него была способность к добродетели, и в «Сне» эта мысль стала ключевой: «Добродетель столь прекрасна, что ее искать должно ради любви к ней самой... Сократ, пивши яд смертный, размышлял о ней; размышлял и был счастлив». В этом описании явно присутствует мысль о превосходстве добродетели Зенона, понять которую человек может с помощью чувств и рассудка. Этот вывод делает демиург, обращаясь к Марку Аврелию: «... Я даровал тебе чувства ради употребления, разумение ко управлению ими к правде и волю, чтобы идти по пути добродетели».

Этот аполог – своего рода формула жизни Тургенева и тех его друзей, которые входили в новиковское окружение. Будучи натурой необычайно увлекающейся, он, наверняка, переносил свой жизненный опыт в образы литературных героев и наоборот. Тургеневу оказалась близкой идея этого произведения – сопоставление падшего человека и человека, обретшего совершенство.

«Сон Марка Аврелия» – очень характерное для писателей-масонов сочинение как по форме, так и по идейному наполнению. Мотив сна, излюбленный прием масонов, ставший позднее популярным в поэтике романтизма, создает эффект иллюзорности мира, размывает границы между миром реальным и воображаемым, помогает писателям преодолевать на уровне текста ограниченность времени и пространства. «Сон» в творчестве писателей-масонов – развернутая метафора «пробуждения» человека к новой жизни в преображенном состоянии. Кроме того, сон, по мнению масонов, – это особое состояние человека, когда его душа воспаряет ввысь, в те сферы, где пребывает высший дух, во время сна человек может постичь то, что скрыто для него в период бодрствования.

124

Журналы Новикова имели постоянных читателей, среди которых были подписчики. Это свидетельствует о популярности среди дворян подобной литературы. Таким образом, создается более полное представление о дворянской культуре того периода. Секуляризация русского общества заставила некоторую ее часть искать новую духовную среду, в которой он мог бы решать вечные нравственные проблемы, в том числе и такие, которые были характерны для православного человека: проблема совести, греховности, покаяния и т. д.

***

В XVIII веке в России сложилась полифоническая картина в эстетике,

что объясняется, прежде всего, сменой культурного сознания. Формирующаяся светская литература нового времени начинала отстаивать свои права и доказывать свою необходимость: просветительская литература, утверждая целесообразность социальной проблематики, продолжала нас-таивать на обучающей и воспитывающей функции, вместе с тем активно складывалось представление о гедонистической роли искусства.

Писатели новиковского круга уделяли большое внимание роли литературы в обществе. Однако следует отметить, что эта проблема решалась ими неоднозначно, так как по мере освоения масонского учения формировались новые ответы на вопрос. Можно сказать, что в целом эволюция происходила в направлении от поучения к вопрошанию о смысле жизни человека, от убеждения, что искусство опирается на законы разума, к убеждению, что в основе его лежит интуиция.

В Екатерининскую эпоху продолжала активно развиваться русская драматургия, чему во многом способствовало становление русского театра. Комедии в то время составляли основной репертуар домашних театров, они появлялись в большом количестве.

Сама императрица подавала пример, сочиняя комедии «О, время!», «Именины г-жи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьей», «Невеста-невидимка». Екатерина II использовала литературу, в том числе и драматургию, для решения «государственных» задач: она направляла острие сатиры против своих врагов, как, например, это было в комедии «Шаман сибирский», где она высмеивала московских масонов во главе с Новиковым.

Ключевая фигура этой эпохи – Д. И. Фонвизин, драматург, который возвышается над драматургами своего времени. Его комедии вошли в число классических произведений. Фонвизин долгое время находился под воздействием идей французских просветителей, поэтому для его комедий была характерна дидактическая направленность. Отличительная особенность его пьес – нравоописательные принципы, карикатурность образов.

125

Однако в то время создавали свои сочинения и «второстепенные» авторы, забытые сегодня. К числу таких авторов следует отнести и тех, кто входил в масонские ложи. Одним из самых плодовитых драматургов в масонской среде был М. М. Херасков, который писал комедии, трагедии, «слезные драмы». Всего он создал около двадцати пьес, среди которых одно из центральных принадлежит трагедии «Венецианская монахиня» (1758)200. В отличие от императрицы, стремившейся к комедийным жанрам, писатели-масоны обращались к трагедиям и «слезным драмам», стремясь пробудить в зрителе благородные чувства. Важен выбор темы «Венецианской монахини» – темы любви. Заметим, что в Екатерининскую эпоху отношение к любви в светских кругах формировалось под влиянием «чужого» Запада и часто это чувство подменялось кокетством и флиртом.

В 1758 г. Херасков был двадцатипятилетним юношей, судьба уже связала его с Московским университетом, где он не только выполнял служебные обязанности, но и руководил театром, существовавшим при университете. Размышляя о жизни и о любви, он создал трагедию с глубоким подтекстом. Трагическая смерть главного героя, Коранса, и разбитое сердце его возлюбленной, Занеты, по мнению автора, – результат того, что любовь-страсть овладела их сердцами. Родители Занеты взяли с нее обещание остаться в монастыре, после того как она решила, что ее возлюбленный погиб, дала обет безбрачия и постриглась в монахини. Трагический финал в изображении автора закономерен: клятва, данная Богу священна, ее нарушение – грех, за которым последует расплата.

Пьесы Хераскова, как и его будущих друзей-масонов, заставляли задуматься о главном в жизни, они возвращали к «своим» ценностям даже тогда, когда в угоду новым требованиям, герои получали «чужие» имена, а события происходили в далеких странах. Уже тогда Херасков понимал, что главное место совершаемых событий не измеряется широтами и долготами – оно в душе человека.

Писатели-масоны новиковского круга часто обращались в своих сочинениях к классицистическим приемам. Например, у Ивана Владимировича Лопухина есть драма «Торжество правосудия, или Добрый судья»201, в предисловии к которой сам автор указывает, что основная его цель не эстетическая, а воспитательная, т. к., по его мнению, лучше «сухо» говорить о добре, чем «изящно» о пороке. Содержание пьесы – нравоучительные рассуждения, оформленные в виде диалогов действующих лиц, которые классифицируются автором на честных, добродетельных и

200 Херасков, М. М. Венецианская монахиня : трагедия. / Творения М. Хераскова,

вновь исправленные и дополненные. – Ч.IV. – М. : В универ. типогр. У Хр. Ридигера и Хр. Клаудия, 1758. – С. 1–82.

201 Лопухин, И. В. Торжество правосудия и добродетели, или Добрый Судья. Драма в 5 действ. / И. В. Лопухин. – М.: В вольн. тип. Пономарева, 1794. – С. 121. Далее сноски по этому изданию.

126

порочных. Автор использует традиционный для классицистов прием «говорящей фамилии»: Правдолюбов, Честнодум, Умнощедров, Нежна, а также Пересудов, Лентяев, Обжорин и др.

В этом сочинении обнаруживается связь с эстетикой Д. И. Фонвизина, В. В. Капниста, однако пафос сочинения иной. Если у Фонвизина и Капниста, как сторонников просветительства, основной акцент сделан на разоблачении пороков, то у Лопухина – на возможности перерождения человека, как это случилось с помещиком Самолюбовым.

Помещик Самолюбов незаконно владеет чужыми землями и обращается к судье Правдолюбову с просьбой защищать его интересы. Однако судья отказывается идти на сделку с Самолюбовым, даже несмотря на то, что их дети любят друг друга и Самолюбов в случае отказа судьи не даст согласие на брак своей дочери Нежны с сыном судьи Честнодумом. Правдолюбов размышляет о своем долге: «Когда воин идет сражаться за свое отечество, должен ли он удерживаться каким-либо страхом? Судья сражается за правду и спокойствие общества… Два эти служения различно именуются, а предмет их один». Развязка драмы неожиданная: Самолюбов вдруг решил устроить счастье своей дочери с Честнодумом. Он признается в своих ошибках и раскаивается в содеянном: «В каком я был заблуждении… Я никого не любил, или в том, что думал любить, даже и в дочери своей, которая мне казалась всего милее, любил я только самого себя. Одним словом, я был свое божество, которому во всем искал жертвы».

Таким образом, драматургия Екатерининской эпохи представляет полифоническую картину, в которой наряду с новой легкой светской и сатирической комедией находятся произведения, отражающие взгляды и чаяния писателей, стремящихся к постановке сложных нравственных проблем.

***

В этот же период в русской литературе шло становление нового

жанра, вызванного новыми условиями жизни. Происходило зарождение романа. Как известно, расцвет русского романа пришелся на XIX в., однако с конца XVIII века в литературе накапливается материал для создания классического романа. Взглянув на то, как происходило его становление, можно также с уверенностью сказать, что в его истоках обнаруживаются черты «своего» и «чужого». Мода на европейский роман, в котором описывались различные оттенки любовного переживания, способствовала обращению писателей к новым для России сюжетам и типам героев. Вместе с тем эта тема давала возможность для углубления в психологию человека.

Одна из причин появления романа – активное обращение писателей и поэтов к теме любви. Как известно, в допетровской России любовь как чувство между мужчиной и женщиной не было предметом общественного интереса. Жизненное устройство было таково, что это чувство оберегалось

127

от чужих глаз, а чаще всего оно подавлялось под напором законов религиозной жизни. Церковный аскетизм определял телесную любовь как проявление человеческой греховности.

На протяжении XVIII столетия в России снимаются общественные запреты на обсуждение темы любви, она начинает приобретать эротический оттенок, в обществе начинают обсуждать подробности интимной жизни. В это же время в русской литературе любовная тема постепенно начинает занимать доминирующее место. Еще в 1730 г. Тредиаковский пишет стихотворение «Прошение любве»:

Покинь, Купидо, стрелы: Уже мы все не целы, Но сладко уязвлены Любовною стрелою Твоею золотою; Все любви покорены. К чему нас ранить больше? Себя лишь мучить дольше. Кто любовью не дышит? Любовь всем нам не скучит, Хоть нас тая и мучит. Ах, сей огнь сладко пышет! и т. д.202 Это начало века, а в конце появляются повести Н. М. Карамзина, в

которых тема любви часто сопряжена с трагическим финалом жизни героя. В повести «Бедная Лиза» (1792) читаем: «Она бросилась в его объятия – и сей же час надлежало погибнуть непорочности! – Эраст чувствовал необыкновенной волнение в крови своей – никогда Лиза не казалась ему столь прелестною – никогда ласки ее не трогали его так сильно – никогда ее поцелуи не были столь пламенны – она ничего не знала, ничего не подозревала, ничего не боялась… <…> Ах, Лиза, Лиза! где ангел-хранитель твой? Где твоя невинность?»203

В другой повести «Остров Борнгольм» (1793) – история любовников, которые, предавшись страсти, нарушили и людской, и Божественный законы, совершив инцест, за что получили родительское проклятье. Путник, от лица которого идет повествование, проливает слезы над судьбой грешников, он им сочувствует: «Море шумело. В горестной задумчивости

202 Тредиаковский, В. К. Избранные произведения / В. К. Тредиаковский. – М.,

1965. 203 Карамзин, Н.М. Бедная Лиза // Избранные сочинения в 2-х т. – М. ; Л. :

Художественная литература, 1964. – С. 611.

128

стоял я на палубе, взявшись за мачту. Вздохи теснили грудь мою – наконец я взглянул на небо – и ветер свеял в море слезу мою»204.

Таким образом, в XVIII столетии любовь как чувство, обладающее властью над человеком, было объявлено новым божеством, ему начали поклоняться, свергнув с престола подлинного Бога.

Эти изменения, ставшие следствием западного влияния, коснулись, прежде всего, частной жизни человека. Так, например, в обществе (и в литературе) стало формироваться светское понимание любви – любви как чувства, приносящего телесное наслаждение. В русской литературе допетровской эпохи о любви писалось, но это чувство ассоциировалось с Любовью Бога к человеку, Бог и был Любовью. Новая литература, «трансплантированная» (Д. С. Лихачев) из Европы, попала на благодатную почву, т. к. ко второй половине столетия русское сознание утратило цельность. Протоиерей Г. Флоровский так писал об этом: «От лучших людей Екатерининского времени мы знаем, какой опаляющий искус приходилось им проходить в искании смысла и правды жизни, в этот век легкомыслия и беспутства, через стремнины хладного безразличия и самого жгучего отчаяния. Для многих из них вольтерьянство было подлинной болезнью нравственной и душевной»205.

Еще в первой половине столетия начинает зарождаться русская любовная лирика, а впоследствии и любовный роман. Инициировал появление этих сочинений Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769), с именем которого связано появление на русском языке первого европейского романа «Езда в остров Любви» («Le voyage de l’ile d’amour», 1663 г.). Этот роман Поля Тальмана увлек писателя новым взглядом на жизнь, а кроме того, Тредиаковский почувствовал запрос времени. Русский читатель, оказавшись в контексте европейской культуры, нуждался в подобном «галантном» сочинении, которое бы стало для него своеобразным «учебником любви». На русском языке роман появился в 1730 году, в самом начале правления Анны Иоанновны. Он явился неожиданно в придворном обществе, которое в царствование этой императрицы было грубо и вело сумбурный образ жизни. Роман Тальмана пропитан настроением совершенно другой жизни – жизни французского придворного салона, для которого было характерно особенное поведение, сформированное светскими правилами, нормами светского этикета.

Как известно, Тредиаковский не случайно обратился к переводу этого сочинения. Оказавшись в Париже в 1727 г., он окунулся в непривычную для россиянина жизнь, которая поразила молодого человека. С помощью романа Тальмана Тредиаковский решил познакомить русского читателя с европейской придворной культурой, а точнее с культурой аристократического салона.

204 Карамзин, Н. М. Остров Борнгольм. – Там же. – С. 672. 205 Флоровский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – С. 115.

129

Салоны – явление прециозной французской культуры. Они получили распространение в то время, когда придворная аристократия пыталась подчеркнуть свою исключительность и создавала кружки, основанные на культивировании гедонистических ценностей. Как правило, хозяйкой салона являлась женщина, вокруг которой собиралось избранное общество. В некоторых салонах царила атмосфера интеллектуальной игры, однако чаще всего – любовной. Эта игра проявлялась в особом ритуализированном поведении206 завсегдатаев салона, а также иногда в литературных упражнениях. В мадригалах, сонетах, рондо, посланиях воспевали галантную любовь и пикантные эпизоды из светской жизни, употребляя вычурные метафоры, условные аллегории, перифразы, прибегая к игре слов. В салонах царило жеманство, кокетство, каприз.

Попав благодаря Тредиаковскому в руки русского читателя, роман, воссоздававший атмосферу французского салона, имел большой успех у тех дворян, которые были ориентированы на западную культуру, западный образ жизни, в его героях они увидели образец для подражания: галантных кавалеров и искушенных в любовной игре дам.

Консервативная часть общества и прежде всего служители церкви осуждали переводчика за этот роман, считая, что его влияние приведет к падению нравственности в обществе. Действительно, роман культивировал культ наслаждения, учил тонкостям любовного флирта, он заставлял людей подчас стирать границы между книгой, игрой и жизнью. Читатели вслед за героями этого романа превращали свою жизнь в цепь любовных приключений, неискренних и мимолетных увлечений.

Вскоре после появления романа начинает меняться придворная и общественная жизнь в России. Во-первых, произошли изменения в образовательной и воспитательной системе: были открыты учреждения для привилегированного дворянства (Сухопутный Шляхетный кадетский корпус и Пажеский корпус), первое светское учебное заведение для девушек (Смольный институт благородных девиц). В них происходило приобщение учащихся к светскому этикету, искусству, в том числе и к литературе. Большое внимание уделялось выработке особого типа поведения, «как у иностранцев». Воспитание светского (под этим подразумевалось галантного) человека стало государственной задачей. Эти заведения формировали

206 Прежде всего, это был ритуал поклонения женщине, которая в салоне

становилась настоящим божеством, которому расточали фимиам. Сложились особые правила завоевания женщины, их необходимо было исполнять, чтобы впоследствии можно было насладиться победой. Эти правила существовали как для мужчин, так и для женщин. «Все грубое и опасное должно быть исключено из любви. <…> Желания обнаруживаются всегда элегантно и грациозно, а не бурно и разрушительно. Никто не позволит себе жеста циклопа. С руки никогда не снимается перчатка. Люди садятся за стол наслаждения как беззаботные жуиры, а за их стульями, в качестве прислужника, стоит радость» (Фукс. Э. Иллюстрированная история нравов: Галантный век. – М. : Терра, 1996 – С. 71).

130

дворянскую интеллигенцию, деятельность которых совпала со временем правления Екатерины II. Как известно, именно в последние десятилетия XVIII столетия светское искусство России еще теснее сблизилось с европейским, а придворная жизнь приобрела новые формы. Традиционные русские (православные) нравственные ценности стали активно смещаться на периферию, в том числе и понимание любви и ее значения в жизни человека. Западное влияние сказывалось в том, что любовь как кокетство и игра начинала занимать все большее место в жизни русского человека. Да и в целом женщина стала играть все большую роль в жизни общества, в том числе и в литературной жизни.

С этого времени отечественная литература стала стремительно уподобляться западной, книжный рынок стала захлестывать литература, в которой любовная тематика доминировала. Так, например, в это время появляются многочисленные переводы из Анакреонта, сделанные Ломоносовым, Кантемиром, рядом других поэтов. Известно, что Кантемир перевел почти всего Анакреонта.

От лирики не отставала и проза, тем самым восполнялся пробел, который был в литературе первой трети XVIII века. Продолжатели Тредиаковского обращались к эпическим формам. Школой, где отечественные писатели получали уроки создания новой литературы, стала переводческая практика. Чаще всего молодые переводчики не воспринимали перевод как стремление к точному воспроизведению текста оригинала, они превратили его в искусство, где было допустимо сотворчество. Именно так поступал и Тредиаковский, их учитель, который в свое время перемежал прозаический текст со стихами.

Книгоиздатели уловили этот интерес и наводнили книжный рынок различными романами как переводными, так и оригинальными. Вот как об этом писал современник Н. М. Карамзина А. Т. Болотов: «Романов, изданных в сии последние времена на нашем российском языке, уже так велико, и разность между ними в рассуждении качества и доброты их так велика, что почти необходимая уже надобность есть при покупке и читании оных делать благоразумный выбор, а не все то покупать и читать, что в руки попадет»207.

В России были переведены почти все наиболее известные сентиментальные романы: «Памела» (1787), «Кларисса» (1791–92), «Грандисон» (1793–1791) Ричардсона, «Сентиментальное путешествие» (1793) Стерна, «Юлия, или Новая Элоиза» (1769 – первая часть, полный перевод явился в 1792–93 и 1804 гг.) Руссо и др.

Кроме переводов, в России начался период своеобразного «ученичества», когда отечественные писатели стремились подражать европейцам, создавая подобия их романов. Так, например, в подражание

207 Болотов, А. Т. Мысли и беспристрастные суждения о романах как оригинальных

российских, так и переведенных с иностранных языков. Цит по: Кочеткова Н. Д. Литература русского сентиментализма: (Художественные и эстетические искания). – С. 157.

131

Руссо написал Ф. Эмин «Письма Эрнеста и Доравты» (1766), а П. Львов – «Российскую Памелу» (1794), ориентируясь на Ричардсона; Радищев, создавая «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790), нередко вдохновлялся Стерном.

Кроме сентиментального романа, в Европе во времена Людовика XIV много читали пасторальные и волшебные романы, рыцарские и приключенческие. Поскольку уже в это время в большинстве стран Европы сложился институт цензуры (исключением была Англия), то в них начинает формироваться так называемый подпольный издательский рынок, который поставлял читателям запрещенную литературу, причем не только радикальные сочинения просветителей, но и «скандальную» (эротическую) литературу.

Однако в русском обществе были писатели, которые предвидели, в какую вакханалию чувств может превратиться безудержная погоня за любовными наслаждениями. Среди них были и писатели, и поэты. Один из них Максим Иванович Невзоров (1762–1827), входивший в круг друзей Н. И. Новикова, член московской ложи розенкрейцеров. Его имя, как и его творчество, практически не знакомо современному читателю, но в свое время он был известен не только как поэт, переводчик, но и как редактор и издатель одного из журналов – «Друг юношества» – адресованного молодым читателям, вступающим во взрослую жизнь. В одном из номеров этого журнала было опубликовано стихотворение Невзорова, которое посвящено любви. Оно так и называется «Любовь».

Любовь!.. Я слышу величают Тебя и в селах и в градах, Твои прелества воспевают В чертогах, в хижинах, в полях; Питомцы мира и Беллоны Тебе сердечно зиждут троны; Рабы, вельможи и цари Тобой за честь быть ставят плены; Мавр и Британцы просвещенны Твои венчают алтари. Плененный славою, пылаю Наполнить сердце я тобой; Но покажи мне, я желаю Прелестный образ видеть твой, И зреть красы те несравненны, В тебе чтит кои свет прельщенный, От хладных северных лесов Несусь я в области Цитеры, Где ты под именем Венеры

132

Пьешь жертвы смертных и богов. <……..> Любовь!.. Я сыт, я пьян тобою, Чего ж мне более желать? Я думаю: весь мир со мною Готов играть, торжествовать; В триумфе гордом озираюсь, И плески собирать ласкаюсь! Но что я зрю? исчезли все Огни блестящи и прекрасны, Печальны виды и ужасны Одни являются лишь мне. Толпа несчастием гонимых, Лишенных помощей людских, Морозом, голодом томимых Давно стоит у врат моих; Ко мне вопль жалкий простирают, И льготы бедствам ожидают; Я, в море плавая сластей, Не вижу, как другие стонут И гибнут от моих страстей. <……..> Сразу следует отметить, что в этом стихотворении поэт выражает

противоположную уже сформировавшейся в обществе точку зрения на любовь. Невзоров осуждает насаждаемое в обществе (и с помощью литературы тоже) отношение к любви лишь как к чувству, дающему человеку телесное наслаждение. Поэт-масон, придерживаясь другого мнения, отчетливо говорит, что чувственная любовь ведет к порокам, но есть другое понимание любви – любовь к ближнему, который нуждается в помощи. Литераторы масонского круга пытались выразить свое неприятие «чужой» литературе и противопоставить ей «свою», в которой проявляли христианское понимание этого чувства.

Однако подобные сочинения не имели широкой востребованности в среде дворянского читателя, спрос на них оставался невысоким, что свидетельствует о состоявшейся «европеизации» массового читателя, вкус которого уже был затронут западной литературой.

133

*** Именно в Екатерининскую эпоху зарождается такой феномен, как

женщина-писательница. Сама императрица во многом этому способствовала. Одаренная литературным талантом, восприимчивая и чуткая к явлениям окружающей жизни, Екатерина принимала деятельное участие и в литературе своего времени. Возбужденное ею литературное движение было посвящено разработке просветительных идей XVIII в. Императрица поставила перед собой важную цель – подать пример писателям и, заинтересовав их творческой деятельностью, сгруппировать их вокруг себя. Побудив творческую интеллигенцию к сочинительству, Екатерина II, может быть, и не подозревала, что выпускает джинна из бутылки. Получив право на самостоятельное творчество, такие люди, как Николай Иванович Новиков, смогли воспользоваться им по-своему.

Следует отметить, что творческие интересы Екатерины II были многообразны: она писала сказки, комедии, журнальные статьи. Но что бы императрица ни писала, она везде стремилась сохранить «легкий» стиль, что по-своему убеждало в «легкости» труда писателя. Екатерина II стала законодательницей моды на сочинительство среди женщин, уверовавших, что они могут проявить себя на этом поприще.

XVIII век знал имена женщин-императриц, женщины – президента Российской Академии наук, женщин-писательниц, артисток, светских дам. А также женщин, поражавших общество своей высокой духовностью, нравственностью и самопожертвованием. Дашкова возвышалась над средним уровнем светских дам, но не была таким уж редким исключением, т. к. в последней четверти XVIII в. был широко распространен тип светской женщины, занимающейся в часы досуга литературой, искусством и даже наукой. Особенно много было женщин, стремившихся заниматься литературным творчеством. В XVIII веке писали стихи и прозу Е. Княжнина, М. Зубова, Е. Сандунова, М. Лукина, Е. Урусова, Е. Хераскова, А. Ржевская. И хотя для многих богатых барышень и дам, хорошо образованных, занятия литературой и другими искусствами были лишь забавой, некоторые из них добились признания среди читателей.

В образовании женщин был сделан грандиозный шаг вперед: необходимость соответствовать нравам новой культуры XVIII века заставляла их придавать большое значение освоению культуры. Чтобы блистать в обществе, женщины должны были быть немного музыкантшей и певицей, немного танцовщицей и художницей, знать иностранные языки и прочее. Они читали сочинения Вольтера, Руссо, Гете, но все это не могло окончательно «вырвать» некоторых женщин из контекста «своих» традиций, в душе они сохраняли чисто христианские идеи любви, верности, жертвенности.

Среди женщин той эпохи встречались и незаурядные писательницы, к числу которых следует отнести М. В. Сушкову. Мария Васильевна Сушкова

134

(1752–1803), урожденная Храповицкая, была одной из первых русских писательниц, оставившая заметный след в истории отечественной литературы208. Еще до замужества она оказалась в числе фрейлин при дворе Екатерины II. Императрица оценила литературное дарование юной девушки, поощряла ее на продолжение творчества, оказывала содействие в публикации сочинений Сушковой в различных журналах209.

История вхождения Сушковой в литературу довольно типична для XVIII века, когда домашнее воспитание и образование подталкивало дворянских детей к творческой деятельности, прежде всего к литературной. Мария Васильевна не стала исключением, она рано пристрастилась к сочинительству и переводам; переводила английскую, немецкую, итальянскую литературу, т. к. блестяще владела этими языками. Создала прозаический перевод поэмы Мильтона «Потерянный рай», переводила сонеты и стансы Франческо Петрарки. Наибольшую известность ей как переводчице принес успех романа Мармонтеля «Инки, или разрушение Перуанской империи», который издавался несколько раз при ее жизни (в 1778, 1782, 1801 гг.), а затем в 1819 г.

Важно отметить, что к тому моменту, когда она приступила к переводу Ж. Ф. Мармонтеля210, публика уже хорошо знала о таланте двадцатипятилетней писательницы и переводчицы и следила за ее успехами. Если мы обратимся к частной переписке тех лет, то сможем узнать, что адресаты писем часто обменивались новостями о том, как идет работа над переводом. Так, например, в своих письмах к сестре Михаил Никитич Муравьева (1757–1807) часто упоминал этот роман211: «Матушка сестрица Федосья Никитишна! Сколько бы желал я поговорить с вами к удовольствию моего сердца! Чтобы чувствия его ничего не потеряли в изъяснении! Я не имею нежной и сладостной кисти сочинителя “Инков”… Мармонтелево

208 Интересно отметить, что ее судьба связана с Симбирском, губернатором

которого был ее муж Василий Михайлович Сушков. Один из ее сыновей был упомянутый ранее Михаил Васильевич Сушков – «русский Вертер», а второй, Николай Васильевич, (1796 – 1871) стал известным в свое время писателем, поэтом, драматургом и переводчиком.

209 М. В. Сушкова публиковала свои сочинения в журналах «Собеседник любителей русского слова», «Вечера», «Живописец».

210 Роман Мармонтеля «Инки, или Разрушение Перуанской империи» был написан по событиям, происходившим в Америке в период ее колонизации европейцами. Он был направлен против насилия, которое проявляли белые колонизаторы по отношению к аборигенам континента. Основной пафос сочинения был направлен в защиту угнетаемого народа. Кроме того, в России были знакомы и с нравоучительными рассказами этого автора («Contes moraux»).

211 Мармонтель был одним из любимых писателей М. Н. Муравьева, поэтому он настоятельно советовал сестре читать его произведения не только в переводах Сушковой, но и в оригинале. Для этого он старался отправить все издания французского писателя. Муравьев называл его «мудрецом», ставил его выше Вольтера и Руссо, т. к. у него «меньше желчи, чем у Вольтера, и больше простоты и мягкости, чем у Руссо» (ГПБ. № XXII. Л. 46).

135

сочинение “Инки” переводит, я думаю, Марья Васильевна Сушкова, бывшая Храповицкая»212. Далее читаем: «10 августа 1777 г. Матушка сестрица Федосья Никитишна! Желаю вам от сердца удовольствия и здравия. Дай Бог! чтоб вам час от часу неприметнее казалось мое отсутствие. Вышедшее сочинение Мармонтелево “Les Incas” (“Инки” – Е. Р.) я еще не читал. Говорит Михайло Матв<еевич>, что слог прекрасен, но целое и расположение не могут в своем роде равняться со сказками (с “Contes moraux” – Е. Р.). Оно в прозе, хотя и стихотворческое. Есть трогающее, и очень. Прощайте»213.

О большой популярности книг и о стремлении быть в курсе всех новинок мы также узнаем из переписки. В следующем письме тот же Михаил Никитич пишет сестре в поместье: «Я к вам посылаю “Луцилию”, “Гурона”, “Силвана” и “Земиру и Азора” (сочинения Мармонтеля – Е. Р.), pour que vous puis-siez vous souvenir d'un frиre qui vous aime tendrement (чтобы вы могли вспомнить любящего брата). Простите, матушка, что я не успел их переплесть: это оплошность.. Нынешнего году издана эпистола Вольтера к парижанам, где заставляют его раскаиваться во всех его поступках и доказывают, что, читаючи его, дремлют. … Еще пьеса чудная, где кто-то влюбился в “Новую Гелоизу”, в весь роман, и хочет, чтобы никто им не пользовался, кроме его. Критик присовокупляет, что это, может быть, не понравится Жан Жаку Руссо и что ежели автор влюбится во все древние медали, захочет также один их иметь... Ну, матушка, будь здорова. Прощай»214.

Подобных примеров, когда частная переписка содержала обмен книжными новостями, можно привести много. Этот факт говорит о том, что XVIII в. вошел в историю как время увлечения литературой, прежде всего, западной. Дворянское сословие придавало большое значение чтению, но вместе с тем в обществе все стремительней стала появляться и новая категория читателей.

***

Изменилась читательская аудитория: в России после петровских

преобразований пробудилась инициатива «третьего сословия», то есть мещан, купцов, ремесленников и т. д. Некоторые из них осознали необходимости образования. Постепенно к середине XVIII столетия в русском обществе сформировался читающий слой недворянского происхождения. И перед писателями встала новая задача – удовлетворить потребности новой группы читателей. «Третьему сословию», обучившемуся лишь началам русской грамоты, была недоступна «высокая» литература, им

212 Муравьев, М. Н. Письма отцу и сестре 1777 – 1778 годов / Публ. Л. И. Кулаковой

и В. А. Западова // Письма русских писателей XVIII века. – Л., 1980. – С. 259–377. 213 Там же. 214 Там же.

136

необходима была своя, демократическая, опирающаяся на привычные формы и привычный язык (не литературный, «высокий», а сниженный, разговорный). Воспитанные на русском фольклоре, на сатирических и бытовых повестях XVII века, они запрашивали литературу, напоминающую волшебные и сатирические сказки, героические былины. Кроме того, новая литература, описывающая жизнь человека «третьего сословия», также стала пользоваться спросом у нового читателя.

Перед писателями встала новая задача – писать не столько для воспитания и поучения, сколько для развлечения. Появляется массовая литература, которая во все времена противопоставляется высокой интеллектуальной прозе, склоняющей читателя к философским размышлениям.

У истоков русской массовой литературы стоят такие писатели середины XVIII в., как В. И. Левшин, М. Д. Чулков, М. И. Попов, Ф. А. Эмин, В. И. Лукин и др. Несмотря на разные пути, которые привели их в литературу, у них есть одно общее – они выходцы из «третьего сословия», куда попадали подчас и представители разорившихся дворянский семей. Именно они становятся первыми отечественными писателями, которые творчеством стали зарабатывать на существование. Это первые писатели, которых называют профессиональными, т. к. в отличие от них писатели дворянского круга создавали свои сочинения не для продажи.

Кроме того, эти писатели, пишущие для «третьего сословия», стали активно развивать русскую прозу: сказку, повесть, роман. Для сравнения скажем, что писатели, ориентировавшиеся на читателя-дворянина, долгое время, до самого конца XVIII века, довольно пренебрежительно смотрели на прозу, т. к. эстетика классицизма (а они все прошли ее школу) отводила прозе низшую ступень в литературной иерархии.

Прежде всего следует отметить, что вторая половина XVIII века оказалась благодатным временем для «открытия» фольклора. После того как литература превратилась в светское искусство, писатели смогли смело обращаться к языческим героям и сюжетам. Как хорошо известно, на протяжении всего средневековья отечественная литература развивалась синхронно с религией и не удалялась от нее на большое расстояние. Теперь же, получив свободу от церковной цензуры, сочинители с упоением обратились к бездонному источнику – народным сказаниям, легендам и сказкам.

Василий Алексеевич Левшин (1746–1726) – мелкопоместный дворянин, вел родословную от князя Сувола, приехавшего на Русь в 1365 году. Получив домашнее образование, в девятнадцать лет поступил на военную службу. Участвовал в русско-турецкой кампании 1768–1774 гг., однако с 1772 г. по болезни ушел в отставку. С этого времени он вплотную занялся литературным творчеством.

Исследования последних лет дают основания считать, что Левшин был масоном. Интересно, что именно ему принадлежит перевод с немецкого

137

книги Альбрехта (М.-Ф. Эрнеста) «Пансалвин, князь тьмы» (М., 1809), масонский памфлет, направленный против Г. А. Потемкина.

Он стал автором не менее 90 книг, по большей части практического содержания: по экономике, торговле, домоводству, сельскому хозяйству, однако известность ему принесли «Русские сказки» (1780–83) и их продолжение «Вечерние часы, или Древние сказки славян древлянских» (1787–1788).

Переводы, которыми на протяжении всей жизни занимался Левшин (например, с немецкого языка была переведена «Библиотека немецких романов» в трех томах и издана в России в 1778 г.), подтолкнули его к созданию оригинальных произведений. Общение с Николаем Ивановичем Новиковым, увлеченным постижением русской истории и ее популяризацией среди читателей, способствовало тому, что писатель обратился к фольклору, избрал форму русских сказок. Эти «славенские сказки» есть не что иное, как стилизация под фольклор, а именно такой жанр привлекал массового читателя. Источники, послужившие основой «сказок», не только русские летописи, западноевропейская средневековая рыцарская литература и ренессансный плутовской роман, но и современная Левшину литература.

«Сказки» Левшина стали не только популярны среди его современников, но и дали толчок для своеобразной интерпретации как в лубочной литературе, так, например, и в творчестве А. С. Пушкина. Известно, что отдельные сюжеты Левшина были своеобразно использованы в поэме «Руслан и Людмила».

Василий Левшин, хотя и стал одним из крупных писателей, которые тонко уловили запрос времени и писали для «простого люда» бытовые и волшебные сказки, притчи, «любовный роман» «Приключения Любомира и Гремиславы», но он был не единственным. XVIII век дал русской литературе целую плеяду писателей этого круга.

Михаил Дмитриевич Чулков (1743–1792) был выходцем из мещанского сословия, прошел трудный жизненный путь. О его жизни известно немного. Он очень интересовался русским фольклором, даже пытался восстановить славянскую мифологию, написал книгу «Абевега русских суеверий», чем внес свой вклад в изучение русской традиционной дохристианской культуры.

В 1766–68 гг. вышел его сборник «Пересмешник, или Славенские сказки», и только в 1789 г. вышла последняя часть этого сборника. Таким образом, этот сборник имеет пять частей, кроме них, сборник разделен еще на 100 вечеров, т. е. автор пишет стилизацию под хорошо известные в то время в России сборник арабских сказок «1000 и одна ночь» или под сборник новелл Джованни Боккаччо «Декамерон». Эта повествовательная форма благодаря Чулкову прижилась в русской литературе и имела блестящее продолжение в творчестве Николая Васильевича Гоголя, в его знаменитых «Вечерах на хуторе близ Диканьки».

138

В первых четырех частях «Пересмешника» автор использует не только славянские, но и европейские, и арабские мотивы и сюжеты. В сборнике два рассказчика: Ладан (его имя произведено от имени славянской богини любви Лады) и беглый монах. Оказавшись в доме отставного полковника после смерти его жены, Ладан и монах начинают развлекать дочь полковника, потерявшую мать. Сказки Ладана более волшебны и фантастичны, а сказки монаха реалистичны, приближены к быту.

Герой сказок Ладана – царевич Силослав, он ищет свою невесту Прелепу, похищенную злым духом. Композиция похождений и странствий позволяет вводить множество дополнительных героев, у каждого из них своя история. Во многих сюжетах Чулков опирается на европейские сказки и средневековые романы.

Как известно, успех «Пересмешника» был необыкновенным, что, возможно, объяснялось самим автором в «Предуведомлении»: «В сей книге важности и нравоучения очень мало или совсем нет. Она неудобна, как мне кажется, исправить грубые нравы; опять же нет в ней и того, чем оные умножить; итак, оставив сие обое, будет она полезным препровождением скучного времени, ежели примут труд ее прочитать…».

Как известно, Чулков прославился среди своих современников не только благодаря своему «Пересмешнику» и журналом «И то и се» и т. д. Именно он вместе с М. И. Поповым выпустил первый русский песенник – четырехтомное «Собрание русских песен». Кроме того, с 1770 г. начал выходить роман Чулкова «Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины», который, действительно, произвёл фурор в обществе.

Однако история возникновения отечественного массового романа и повести в XVIII веке связана, прежде всего, с именем Федора Эмина, который, по словам Г. А. Гуковского, «промелькнул в русской литературе с необычайным эффектом и оставил в ней заметный след» 215. Он начал печататься в 1763 г., окончил в 1769 г. (в 1770 г. он умер). За это время он создал несколько оригинальных романов и, кроме того, много переводил с иностранных языков.

В 1763 г., через два года после своего приезда в Россию, Эмин издал свои романы: «Любовный вертоград, или непреоборимое постоянство Камбера и Арсены» (II изд. 1780), «Приключения Фемистокла» (II изд. 1781), «Непостоянная фортуна, или похождение Мирамонда» (в трех частях, II изд. 1784; III изд. 1792) и перевод с итальянского романа «Бесщастный Флоридор». В 1764 г. вышли романы «Награжденное постоянство, или приключения Лизарка и Сарманды» (II изд. 1788), «Горестная любовь маркиза де Толедо, перевод с гишпанского» и «Басни нравоучительные». С 1766 по 1769 г. Эмин издает четыре тома романа «Письма Ернеста и Доравры» (1766, II изд. 1792).

215 Гуковский, Г.А. Русская литература XVIII века : учебник / Вступ. статья А. Зорина.

– М. : Аспект Пресс, 2003. – С. 182.

139

Все эти сочинения пользовались успехом у читателей, современники смотрели на автора с удивлением: он был слишком непохож на всех русских писателей того времени. Надо сказать, что у Эмина не только творчество было необычным – его биография была бы достойна любого приключенческого романа. Он родился в Константинополе, был мусульманином, при рождении получил имя Магомет. В 1761 г. двадцатишестилетним человеком прибыл в Лондон, где принял русское подданство и православие.

По романам Эмина читатель знакомился с жизнью людей в далеких странах и городах, страдал и переживал вместе с героями любовных историй. Все это в какой-то мере расширяло горизонты жизненного опыта, но вместе с тем уводило читателя от понимания настоящего в жизни. Романы создавали иллюзию жизни и погружали в «чужой» мир, а «свой» казался читателям неинтересным, бледным и приземленным.

***

Краткий экскурс в проблему литературной жизни России XVIII века

позволяет обратить внимание на ее полифонический характер, на пестроту имен и фактов, которые можно уложить в парадигму оппозиции «своего» и «чужого».

Действительно, в XVIII веке роман буквально вторгся в жизнь европейских читателей. Основное место принадлежало сентиментальному роману, который возник на волне особого настроения эпохи с ее культом чувства и призывом к развитию сентиментального отношения к природе и всему окружающему миру.

Как известно, сентиментальный роман возник и сложился в художественную форму впервые в Англии и связан более всего с именами Самюэля Ричардсона («Памела», 1740 г., «Кларисса Гарлоу», 1748 г. и «Сэр Чарльз Грандиссон», 1754 г.), Генри Фильдинга («Джозеф Эндрьюс», 1742 г., «Том Джонс, найденыш», 1747 г., «Амелия», 1751 г.), и Лоуренса Стерна («Тристрам Шэнди», 1760–1767 гг., «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии», 1768 г.). У каждого из них романная форма приобрела своеобразный, отражающий их поэтическую индивидуальность отпечаток, проявляющий оригинальность взгляда автора на мир.

Эстафету англичан продолжили французы. Авторами самых известных сентиментальных романов во Франции стали Пьер Карле Шамплен-Мариво («Жизнь Марианны», 1731–1741 гг.), Антуан Франсуа Прево («Манон Леско», 1731), Дени Дидро («Монахиня», 1760 г., «Жак-фаталист и его Хозяин», 1772 г.), Жан Жак Руссо («Юлия, или Новая Элоиза», 1761 г.), Бернарден де-Сен-Пьер («Павел и Виргиния», 1787 г.).

Специфические пути развития сентиментальный роман приобрел в Германии и Швейцарии, где проявили себя такие писатели, как Христиан-Фюрхтеготт Геллерт («Жизнь шведской графини фон-Г.», 1746), Гермес

140

(«История мисс Фанни Уильке», 1766 г., «Путешествие Софьи из Мемеля в Саксонию»), София Ларош («История девицы фон-Штернгейм», 1771).

Однако главное свое выражение немецкий сентиментальный роман нашел в «Страданиях молодого Вертера» (1774), юношеского произведения Гете. Выражаясь современным языком, это произведение стало культовым сразу же после его издания. Оно стало для многих своеобразным образцом. Для писателей – образцом для подражания в творчестве; для читателей – для подражания в жизненном поведении. Этот роман стал непревзойденным образцом неразделенной трагической любви, как «Ромео и Джульетта» Шекспира – образцом разделенной и тоже трагической любви. Появилась целая плеяда эпигонов Гете, которые создавали подражательные сочинения в стиле «Вертера».

«Страдания юного Вертера» получили огромную популярность среди читателей Европы после того, как роман был издан во Франции (1774 г.), в Англии (1776 г.), Голландии (1781 г.), Италии (1781 г.), России (1781 г.) и Швеции (1783 г.). Воздействие романа было настолько сильным, что по Европе прокатилась волна самоубийств молодых людей, которые таким образом пытались доказать истинность и глубину своих чувств. В качестве примера стоит обратиться к русской действительности.

В 1801 году в Москве была издана книга «Российский Вертер, полусправедливая повесть, оригинальное сочинение М. С., молодого человека, несчастливым образом самовольно прекратившего свою жизнь». Ее автором был Михаил Васильевич Сушков (1775–1792), которому было 17 лет, когда он добровольно расстался с жизнью, написав перед смертью своеобразную исповедь, раскрывающую причины его поступка.

Во вступлении автор писал: «Здесь представляется молодой человек пылкого сложения, чувствительного сердца и, может быть, весьма рано начавший питать свой разум философией, словом, такой, каков был ближе к моему нраву. Я следовал за ним постепенно в различные обстоятельства его жизни и заставлял его говорить то, что сказал бы всякий человек его свойств в подобном положении»216. В этих строчках можно обнаружить косвенное объяснение происшедшего: окунувшись в юном возрасте в философские размышления о смысле жизни, герой (как и сам автор) утратил веру в жизнь, в людей, что привело его к отчаянию и нежеланию жить. «Пылкий нрав» героя подталкивал его к эмоциональному восприятию мира, мира, который утратил стабильность и подталкивал людей к безверию в будущее. Для России это было тяжелым испытанием, в обществе начало формироваться так называемое «потерянное поколение», из рядов которого вышли впоследствии типы, получившие, с легкой руки И. С. Тургенева, характеристику «лишних людей».

216 Сушков, М. В. Российский Вертер. Русская сентиментальная повесть /

Составление, общая редакция и комментарии П. А. Орлова. – М. : Изд-во МГУ, 1979.– С. 7.

141

Герой повести Сушкова (мы читаем: сам М. В. Сушков) обращается к своему другу после прочтения его письма: «Я не нашел в нем (письме – Е. Р.) ничего, кроме выписок из псалмов, которые помещены довольно некстати; да я б и не дивился, если б сие понравилось некоторым ханжам, некоторым старушкам, коим нужен пустой звук слов (курсив – Е. Р.), хотя б он был без смысла; но ты пишешь, что целая столица читает бред сей и восхищается. Разве люди переродились по моем отъезде?»217. В этих строчках воссоздается настроение духовного цинизма, ставшее характерным для части молодежи конца XVIII столетия. Западное безверие, отступничество от христианства и создание новых эвдемонических218 идеалов – таким становится портрет души молодого поколения, признающего исключительно земное бытие. Сама жизнь, по мнению некоторых молодых людей, становится бессмысленной игрой.

Любопытна исходная позиция автора. Трагическая неразделенная любовь и смерть – это для Сушкова особый эксперимент. Живя в деревне, он мечтает о будущей любви, о прекрасной девушке, которая станет его подругой. Этот идеал, воссозданный по подобию литературных героинь западных романов, не обнаруживается в действительности. Автор-герой смотрит на жизнь сквозь призму салонной литературы, сформировавшей его вкус, о чем свидетельствуют его литературные предпочтения. Отказываясь от псалмов как от «пустого звука», он обращает свое внимание на салонную литературу: «Недавно читал я Флориана. Какой пречудный писатель! Он заставляет забыться, водит мысленно по лугам и долинам, принуждает принять участие в радостях и огорчениях своих пастухов: я восхищаюсь, бегу в поля, в намерении вкусить описанные им приятности, и возвращаюсь недовольным собою. Пастухи наши не только вселить участия, но и сами ни веселия, ни печали не умеют почувствовать» (Письмо VI от 27 июля)219.

Несколько слов о Флориане, чьи сочинения формировали жизненные ориентиры нового поколения россиян. Жан-Пьер Клари де Флориан220 (1755– 1794) был французским писателем эпохи рококо, его пастушеские идиллии, комедии, романы вошли в литературную жизнь России в конце XVIII века, на его сочинениях воспитывались читатели, которые привыкали воспринимать реальный мир как недостойный их внимания. В повести Сушкова читаем: «Наконец, мы притащились в деревню, и на другой день приказчик с

217 Там же. – С. 15. 218 Эвдемонический – от греч. «эвдемония» – счастье. 219 Сушков, М. В. Российский Вертер. Русская сентиментальная повесть

/ Составление, общая редакция и комментарии П. А. Орлова. – М. : Изд-во МГУ, 1979. – С. 9.

220 Флориан был внучатым племянником Вольтера. Флориан – автор пасторального романа «Галатея» (1783) и идиллии «Эстелла и Неморен» (1787) и пр. В плане А. С. Пушкина к незаконченной статье «О ничтожестве русской литературы» (дек. 1833 – март 1834) писатель Флориан назван в числе «бездарных пигмеев» европейской литературы, которые в XVIII веке стремились завоевать русского читателя и «овладеть» русской литературой (*Академ. XI, 495).

142

старостою и со всеми крестьянами пришли нас поздравить. За ними следовала толпа молодых баб в праздничном платье, в золотых сороках и в щегольских сапогах. Позади их подвигались старухи, а отборные девки замыкали шествие. Ты не можешь вообразить их смешной важности, их грубого вида, который ваши нравоучители называют невинностию; словом сказать... я чувствую, что никогда не привыкну к деревенской жизни, где все должен снискивать в одном себе. Не подумай, чтобы я имел жестокие чувства; нет, моя чувствительность обнаруживается часто; но чтобы находить удовольствие, смотря на трудящегося пахаря, на пчелку, сосущую цветочек, это свойственно бредить одним стихотворцам, когда они в сильнейшем градусе своего исступления»221.

Внимание этих читателей поглощено иным: они мечтают об идеальной жизни, той, которая лишена обыденности, но так как идеал всегда недостижим, то несовпадение мечты и реальности уже изначально программировало трагический исход: меланхолически чувствительная душа не могла справиться с поражением.

Судьба героя Сушкова не была единственной в России. В том же 1792 году в журнале «Санкт-Петербургский Меркурий»222 была напечатана повесть «Несчастный М-в», в которой рассказывалось о несчастной любви скромного учителя и дочери крупного вельможи. Страстная любовь закончилась самоубийством. Автором повести был Александр Иванович Клушин (1763–1804).

В 1802 году, как и сочинение М. В. Сушкова, повесть А. И. Клушина вышла отдельным изданием, при этом она получила несколько иное название «Вертеровы чувствования, или Несчастный М., оригинальный анекдот». СПб., 1802; а через год, в 1804 году, под заглавием «Несчастный М-в» повесть перепечатана Д. О. Барановым в «Журнале для милых» (1804) как перевод Е. П. Люценко, видимо, в качестве шутки над издателями.

***

Такой резонанс в России романа Гете был, вероятно, объясним тем, что

в обществе к этому времени сформировалась особенно впечатлительная душа, которая «вся вздрагивает и трепещет от всякого малейшего шороха бытия»223. Это стало следствием распространения западной литературы, культивировавшей утонченность любовного переживания. Истоки сентиментального романа следует искать в повествовательной литературе

221 Сушков, М. В. Российский Вертер… – С. 5. 222 В 1792 г. И. А. Крылов начал издавать журнал «Санкт-Петербургский

Меркурий», продолживший крыловский журнал «Зритель», в котором высмеивалось дворянство с его тягой к «модному» воспитанию, мотовству. В этом журнале публиковал свои произведения литератор А. И. Клушин (1763–1804).

223 Фроловский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. – С. 117.

143

XVII века, именно тогда любовный роман оказался в центре внимания читателей. Европейские писатели, ощутив запрос завсегдатаев аристократических салонов, начали создавать прециозное224 направление в искусстве. Именно с этого периода формируются такие новые поэтические жанры, как мадригал, рондо, сонет, представлявшие собой чаще всего легкий изысканный светский непринужденный разговор в стихах с острословием, вычурными оборотами, словесной игрой, поэтическими загадками, каламбурами. Активно развивается и проза, в которой основное место отводится галантному, пасторальному или авантюрному роману. К XVIII веку подобная литература стала основой книжного рынка в Европе, и в течение всего столетия она пыталась завоевать и русского читателя, но это ей сделать не удалось.

Во-первых, к XVIII веку в России еще не было сформировавшейся придворной аристократии, ищущей чувственных развлечений, она появилась значительно позже, к концу столетия в царствование Екатерины II. А во-вторых, русское дворянство было более консервативно в своих взглядах, более тесно было связано с христианскими заповедями, которые четко определяли чувственные соблазны как начало греховной жизни.

В связи с этим следует обратить внимание на обсуждение в обществе проблемы нравственного воздействия романа на читателей. Как уже было сказано, в 30-е годы XVIII столетия она приобрела необычайную остроту в связи с романом Поля Тальмана. Инициировал эту полемику Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769), с именем которого связано появление на русском языке первого европейского романа «Езда в остров Любви» («Le voyage de l’ile d’amour», 1663 г.). Важно отметить, что именно он стал первым романом, напечатанным в России, именно с него начинается распространения этого жанра в русской читательской среде225.

Дворянская молодежь провозгласила переводчика своим кумиром, роман стал для многих учебником любви – того чувства, которое ведет к наслаждению. Консервативная часть общества провозгласила Тредиаковского развратителем молодежи. С особой суровостью отнеслись и к роману, и к его переводчику служители церкви, которые увидели в этом

224 Прециозное (от франц. précieux – драгоценный, изысканный, жеманный) искусство

– аристократическое направление французского барокко 17 в., родственное итальянскому маринизму (см. Дж. Марина) и испанскому гонгоризму. Оно возникало, прежде всего, в светских салонах, из которых наиболее известен салон маркизы де Рамбуйе, который стал центром литературной жизни Парижа. Основной смысл этого искусства заключался в противостоянии официального искусства, направленного на прославление императорской власти. Прециозное искусство, обращенное к частной жизни человека, в том числе к его любовным переживаниям, встало в оппозицию к искусству абсолютизма, которое связано было с эстетикой классицизма.

225 До Петра I церковная власть ограничивала издание западноевропейских романов и сборников новелл, хорошо известных в Европе с эпохи Возрождения. Несмотря на это, русские читатели, конечно, приобщались к западной литературе, завезенной из Европы, переписывали и часто продавали в виде рукописных книг.

144

событии предвестие будущего катаклизма – нравственной гибели человечества.

Этот роман Поля Тальмана увлек русского писателя-переводчика новым взглядом на жизнь, а кроме того, Тредиаковский почувствовал запрос времени. Русский читатель, оказавшись в контексте европейской культуры, нуждался в подобном «галантном» сочинении, которое бы стало для него своеобразным «учебником любви». На русском языке роман появился в 1730 году, в самом начале правления Анны Иоанновны. Он явился неожиданно в придворном обществе, и представил совершенно другой образ жизни – жизни французского придворного салона, для которого было характерно особенное поведение, сформированное светскими правилами, нормами светского этикета.

Сам переводчик отмечал популярность книги после ее выхода: «Я могу сказать по правде, что моя книга входит здесь в моду и, к несчастью или к счастью, я также вместе с ней. Честное слово, мсье, я не знаю, что делать: меня ищут со всех сторон, повсюду просят мою книгу...»226. И далее он объяснил свое понимание ее популярности: «Суждения о ней различны согласно различию лиц, их профессий и их вкусов. Придворные ею вполне довольны. Среди принадлежащих к духовенству есть такие, кто благожелательны ко мне; другие, которые обвиняют меня, как некогда обвиняли Овидия за его прекрасную книгу, где он рассуждает об искусстве любить, говорят, что я первый развратитель русской молодежи, тем более, что до меня она совершенно не знала прелести и сладкой тирании, которую причиняет любовь.

Что вы, сударь, думаете о ссоре, которую затевают со мною эти ханжи? Неужели они не знают, что сама природа, эта прекрасная и неутомимая владычица, заботится о том, чтобы научить все юношество, что такое любовь. Ведь, наконец, наши отроки созданы так же, как и другие, и они не являются статуями, изваянными из мрамора и лишенными всякой чувствительности; наоборот, они обладают всеми средствами, которые возбуждают у них эту страсть, они читают ее в прекрасной книге, которую составляют русские красавицы, такие, какие очень редки в других местах.

Но оставим этим Тартюфам их суеверное бешенство; они не принадлежат к числу тех, кто может мне вредить. Ведь это — сволочь, которую в просторечии называют попами.

Что касается людей светских, то некоторые из них мне рукоплещут, составляя мне похвалы в стихах, другие очень рады видеть меня лично и балуют меня. Есть, однако, и такие, кто меня порицает.

Эти господа разделяются на два разряда. Одни называют меня тщеславным, так как я заставил этим трубить о себе... Но посмотрите, сударь, на бесстыдство последних; оно, несомненно, поразит вас. Ведь они винят

226 Малеин, А . Новые данные для биографии В. К. Тредиаковского / А. Малеин //

Сборник ОРЯС. – Л., 1928. – Т. CI. – № 3. – С 432.

145

меня в нечестии, в нерелигиозности, в деизме, в атеизме, наконец во всякого рода ереси.

Клянусь честью, сударь, будь вы в тысячу раз строже Катона, вы не могли бы остаться здесь твердым и не разразиться грандиознейшими раскатами смеха.

Да не прогневаются эти невежи, но мне наплевать на них, тем более что они люди очень незначительные...»227.

Так, благодаря Тредиаковскому русские читатели познакомились с прециозным романом, однако такого увлечения этим литературным жанром, как в Европе, в России не произошло. Перевод Тредиаковского остался едва ли не единственным в истории отечественной словесности, в то время как в европейских странах, и особенно во Франции, популярность прециозного романа была высока228. Не одно поколение европейских аристократов воспиталось на примерах галантно-любовных романов, в то время как в России он долгое время считался запретным даже в столичных дворянских семьях, сохранявших патриархальные устои.

Экспансия романа в России все более способствовала формированию новых понятий и жизненных ценностей, все более уводила читателя в мир вымышленных проблем, которые превращали и жизнь человека в своеобразный вымышленный сюжет. Такое положение усугублялось тем, что в эпоху Екатерины II стремительно увеличивалось число издательств, которые почувствовали, что печатание книг и журналов в коммерческом смысле выгодное дело.

Глава 3 «Свое» и «чужое» на книжном рынке

3.1. Издательская политика в эпоху Екатерины II

Проблема выбора между традицией и новацией пронизывала все

образованное общество России Екатерининской эпохи. Этот выбор необходимо было сделать и книгоиздателям, которые уже в этот период стали расширять свою деятельность, и читателям, поскольку книжный рынок предлагал разнообразные образцы литературного творчества.

Что касается развития литературы и издательского дела этого столетия, то оно происходило неравномерно. В этом процессе отчетливо прослеживается характер правителя, его интересы и предпочтения.

227 Там же. – С. 431–432. 228 «Lygdamon et Lidias» (1629–1631) Ж. Скюдери, «Chryséide et Arimant» (1630)

Мере (Mairet), «Madonthe» (1632) Катиньона, «La Dorinde» (1631) Овре (G. Auvray), «Artamène ou le grand Cyrus» (1649-1653) г-жа Скюдери и др.

146

Две выдающиеся личности этой эпохи – Петр I и Екатерина II – повлияли на эту ситуацию. Прагматическая направленность Петра I исключала из круга его интересов беллетристику, а Екатерина II дала ей простор.

Начало века было отмечено медленным темпом развития художественной литературы, однако к середине столетия начинается ее стремительный «подъем», когда возросло число авторов, стали появляться новые жанры, прежде неизвестные русским читателям, формироваться поэтическая система, нехарактерная для древнерусской словесности и т. д.

Большие изменения в течение XVIII века происходили и на книжном рынке России, который постепенно освобождался от засилья иностранной как на языке оригинала, так и переведенной и заполнялся сочинениями отечественных авторов. Однако западноевропейская литература сыграла свою роль в жизни русского общества, она часто служила «образцом» для «подражания» не только писателям, но и читателям, менявшим свою жизнь и строившим ее по подобию жизни литературных персонажей. Книга в XVIII веке, адресованная образованному читателю разных сословий, была мощным средством для освоения европейской культуры.

В эпоху Екатерины II литература, как и другие виды искусства, раскрашивается необычайными для России красками, императрица, стремясь доказать свою просвещенность, создавала особые условия для культурной жизни. Она стремилась заинтересовать лучшие умы Запада своими реформами в стране (например, попыткой написать первую русскую конституцию, деятельностью по расширению территорий, узаконением дворянской вольности и т. д.), а кроме того, поразить их достижениями в области культуры, в том числе в области образования, литературного развития и т. д.

Как известно, круг интересов самой императрицы был широк и разнообразен, она проявила себя как дипломат, юрист, писатель, педагог, любитель искусства (одна музыка была ей чужда и непонятна); она основала Академию Художеств и собрала значительную часть художественных сокровищ Эрмитажа. Однако следует отметить, что ее увлечение искусством было отчасти формальным, поскольку в ней самой преобладал рационалистический подход, само искусство для нее было знаком государственного процветания. Екатерина всеми средствами стремилась укрепить авторитет новой России в Европе, считая, что для этого необходимо превратить свое государство в просвещенную монархию, в которой, по примеру Запада, царил бы культ разума. Именно по этой причине она прежде всего поддерживала развитие литературы, которая, по ее мнению, «просвещала» общество больше, чем живопись, архитектура или музыка.

Екатерина II способствовала развитию литературы, распространению книги в обществе. Симптоматично, что начавшийся в середине XVIII века в России интерес к книге к последней трети века превращается в книгоиздательский бум. В это время изменилось отношение к книге, а вслед

147

за этим изменился и книжный репертуар: стало появляться много разнообразных сочинений, адресованных читателям с различным уровнем подготовленности и с различными читательскими запросами.

В связи с этими социальными и экономическими изменениями произошли важные сдвиги и в культурной жизни страны. XVIII век вошел в русскую литературу как период, когда началось массовое книгопечатание и зародилась русская книготорговля. Печатная книга стала постепенно вытеснять рукописную, хотя на протяжении всего столетия сохранялось стремление к переписыванию особо полюбившихся сочинений229.

Как известно, до Петра печатались книги в основном духовного содержания и таких изданий было немного, т. к. читательская аудитория – духовнослужители – составляли небольшую часть общества. Кроме того, диапазон религиозной литературы был ограничен, что также ограничивало тиражи книг. В это время книгоиздательское дело было сосредоточено на московском Печатном дворе, практически в единственной тогда великорусской типографии.

Всплеск книгоиздания, начавшийся во второй половине XVIII в., связан, прежде всего, с деятельностью одного из крупнейших представителей екатерининской эпохи Николая Ивановича Новикова (1744–1818). Однако было бы несправедливо считать, что он начинал свое дело на пустом месте, к моменту вступления Новикова на книгоиздательское поприще в России была подготовлена почва для печатания новых книг. Заслуга же Новикова в том, что он расширил возможности книгопечатания, оказавшись неутомимым человеком, он заполнил книжной продукцией тот вакуум, который существовал на книжном рынке России.

Чтобы оценить вклад Новикова в книгоиздательское дело, необходимо вспомнить, что первые книги светского содержания при Петре I издавались для России в Голландии, где император договорился с издателями, однако уже при его жизни типографское дело стало развиваться и в России. Петр I ревностно относился к издательской деятельности, часто он сам составлял списки тех книг, которые необходимо перевести с иностранного и издать, сам заказывал авторам те книги, которые необходимо было написать. И все же он не смог добиться большого сдвига в новом деле.

Как известно, при Петре I начало меняться оформление книг. Прежде всего, изменился шрифт: раньше использовали церковно-славянский шрифт, а после петровских преобразований с 1704 г. его стали использовать только для напечатания религиозной литературы, а в остальных случаях обращались к новому – гражданскому шрифту. Такое указание еще больше удаляло

229 Печатная книга не всегда была доступна, прежде всего, по цене, и по

небольшому тиражу. Переписывали отдельные произведения, а также составляли сборники различных произведений: от древнерусских житий до галантно-рыцарских повествований. Владельцы рукописных книг вписывали не только свои имена в переплет, но и оставляли свои пометки на листах, вложенных в такую книгу, иногда эти рукописи сопровождались заговорами от кражи.

148

светскую литературу от религиозной и подчеркивало независимость новой литературы от церкви.

И только в эпоху Екатерины II происходят существенные перемены в издательском деле. Если раньше типографии были в руках правительства и высшего духовенства, то теперь Екатерина II, повинуясь требованиям времени, в 1771 г. сенатским указом разрешает иностранцу Ч. М. Гартунгу открыть в Петербурге вольную типографию. Ему было разрешено печатать только иностранные книги, предварительно прошедшие «освидетельствование» в Академии наук на отсутствие «вредоносных» мыслей. Лишь через пять лет учреждается вторая типография – типография Вейнбрехта и Шнорра, которой позволено печатать и русские книги. В это же время создается цензура, а в 1780 г. издается указ, предписывающий все книги пропускать через Синод и Академию наук.

В 1783 г. императрицей был издан Указ «О вольных типографиях», который позволил начать массовое издание книг. Текст Указа гласил: «Всемилоствийше повелеваем типографии печатных книг не различать от прочих фабрик и рукоделий, и вследствие того позволяем как в обеих столицах наших, так и во всех городах империи нашей, каждому по своей собственной воле заводить оные типографии, не требуя ни от кого дозволения, а только давать знать о заведении таковом Управе благочиния того города, где он ту типографию иметь хочет. В сих типографиях печатать книги на российском и иностранных языках, не исключая и восточных, с наблюдением однако ж, чтобы ничего в них противного законам божиим и гражданским, или же явным соблазнам клонящегося издаваемого не было; чего ради от Управы благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать, и ежели что в них противное сему нашему предписанию явится, запрещать; а в случае самовольного напечатания таковых соблазнительных книг, не только книги конфисковывать, но и виновных в подобном самовольно издании недозволенных книг сообщать, куда надлежит, дабы оные за преступление законно наказаны были»230.

Таким образом, теперь уже не только иностранцы, как более опытные и в какой-то мере более «безопасные» издатели, но и русские получают право печатать книги. При этом Екатерина позаботилась о введении полицейской цензуры.

Следовательно, можно отметить, что настоящая история отечественного книгоиздания начинается после вступления Екатерины II на престол. Этот факт также не случаен. Ведь хорошо известно, что

230 Как известно, этот Указ действовал 13 лет, пока императрица накануне смерти

не отменила его, издав новое распоряжение, ограничивающее число типографий. Это был знаменитый «Указ о печати» 1796 г., который в свою очередь действовал до 1801 г. Запрет императрицы на деятельность «вольных» (частных) типографий привел к тому, что многие издатели, не желающие закрывать свое дело, переселились в провинциальные города, где открывали губернские типографии, в которых продолжали печатать книги, способствуя продвижению книг в отдаленные от столиц города.

149

императрица ориентировалась до поры до времени на Францию, а точнее на французских мыслителей-просветителей. И как во Франции просветительское движение было направлено на пробуждение мысли в «третьем сословии», так и Екатерина поспособствовала тому же231. Именно в это время начинает развиваться русское предпринимательство, появляется русское купечество. Русское «третье сословие» – мещане, разночинцы и т.д. – начинают приобщаться к общественной и культурной жизни страны232.

Предприниматели не замедлили обратиться к книгоиздательскому делу, увидя в том большие возможности к увеличению капитала. К этой деятельности стали обращаться образованные люди, представители различных сословий: богач Н. Е. Струйский, обедневший дворянин Н. И. Новиков, выбившийся из крепостных офицер М. Н. Пономарев и др. История «вольных типографий» XVIII века интересна сама по себе, но еще более она интересна тем, что каждый издатель вносил свой неповторимый штрих в развитие книгоиздания. Струйский, например, отличился тем, что печатал необычайно изящные издания, ставшие скоро известными и в Европе; издатель-меценат Н. П. Румянцев (1754–1826), любитель и знаток старины233, старался издавать те книги, которые представляли историческую ценность, при этом он не жалел своих средств на высококачественные материалы (кожу, бумагу), а к работе над иллюстрациями привлекал первоклассных художников-граверов. Новиков обращал внимание на доступность книги, особенную заинтересованность он проявлял к изданию книг, способствовавших нравственному совершенствованию читателя. П. П. Бекетов (1761–1836)234, богатый меценат, издавал в своей московской типографии в основном художественную литературу в безукоризненном художественном оформлении, он издавал книги русских писателей и поэтов:

231 К «третьему сословию» Екатерина II причисляет в «Наказе» «всех тех, кои не

быв дворянином, ни хлебопашцем, упражняются в художествах, науках, в мореплавании, торговле и ремеслах», а также питомцев воспитательных домов, училищ, детей чиновников и других разночинцев.

232 Как известно, «третьему сословию» в России нужно было развиваться 100 лет, чтобы в середине XIX столетия заявить о себе. Именно тогда появляется в обществе «новый человек», который в то же время вошел в структуру литературных персонажей в творчестве Некрасова, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Лескова и др.

233 Представитель династии Румянцевых дед Н. П. Румянцева, Александр Иванович, был сподвижником Петра I, отец, Петр Александрович, – знаменитый фельдмаршал, получивший за военные заслуги прозвище Задунайский и первый в России награжден орденом Св Георгия I степени, был кавалером высшей награды – ордена Андрея Первозванного. Николай Петрович тоже служил славе Отечества, но прославился в большей степени как ценитель культуры, его знаменитый Румянцевский музей представлял колоссальную культурную ценность, он стал основой публичной библиотеки в Москве, на базе которой существует современная Российская государственная библиотека

234 П. П. Бекетов – уроженец Симбирска, представитель известной династии Бекетовых.

150

М. М. Хераскова, И. Ф. Богдановича, Н. М. Карамзина, А. Н. Радищева, В. А. Жуковского и др.

Подобный издательский взрыв способствовал стремительному росту числа печатных книг. О тех изменениях, которые произошли на книжном рынке в России, читаем в статье Н. М. Карамзина «О книжной торговле и любви к чтению в России» (1802 г.): «За 25 лет перед сим были в Москве две книжные лавки, которые не продавали в год ни на 10 тысяч рублей. Теперь их 20, и все вместе выручают они ежегодно около 200 000 рублей. Сколько же в России прибавилось любителей чтения?»235.

Описание количественных изменений представлено в работе В. В. Сиповского, где отмечается, что в 1725–1732 гг. художественных сочинений в России издавалось отдельными книгами одно – два в год, а в 1786–1796 гг. – примерно до 250 в год. При этом значительно увеличился тираж издаваемой продукции.

Для сравнения приведем европейскую статистику: в Англии в 1710 г. было издано около 21 тысячи книг, а в 1790 – 65 тысяч. В Германии на Франкфуртской книжной ярмарке в 1765 г. было представлено 1384 наименований, в 1775 г. – 1892; в 1785 г. – 2713; в 1800 г. – 3906.

Печатная продукция менялась не только в количественном отношении, но и по содержанию. Если в XVII веке издавалось больше религиозной, то в начале XVIII в. – беллетристики и научной. Ко второй половине столетия в Европе, а затем и в России художественная литература начинает занимать лидирующие позиции. Обратившись еще раз к статье Карамзина, мы можем обнаружить такие рассуждения писателя: «Любопытный пожелает, может быть, знать, какого роду книги у нас более всего расходятся? Я спрашивал о том у многих книгопродавцев, и все, не задумавшись, отвечали: “Романы!” Не мудрено: сей род сочинений, без сомнения, пленителен для большей части публики, занимая сердце и воображение, представляя картину света и подобных нам людей в любопытных положениях, изображая сильнейшую и притом самую обыкновенную страсть в ее разнообразных действиях. Не всякий может философствовать или ставить себя на месте героев истории; но всякий любит, любил или хотел любить и находит в романическом герое самого себя. Читателю кажется, что автор говорит ему языком собственного его сердца; в одном романе питает надежду, в другом – приятное воспоминание»236.

235 Карамзин, Н. М. О книжной торговле и любви к чтению в России

/ Н. М. Карамзин // Избранные сочинения в 2 тт. М.; Л., 1964. – Т. 2. – С. 176–178. 236 Там же. – С. 178.

151

3.2. Культура чтения: между «чужим» и «своим» В XVIII веке в обществе, прежде всего европейском, отмечалась

читательская лихорадка, читательское исступление, читательская мания. Чтение стало настолько массовым по сравнению с предыдущими столетиями, что можно говорить о массовой эпидемии. Возникло даже опасение врачей о здоровье людей, врачи отмечали необыкновенную бледность, тревогу, безразличие к внешнему миру, прострацию людей, окунувшихся в мир, созданный писателями. Врачи считали, что излишество вредит всем, но особенно женщинам, которые отдавали предпочтение чувственным романам, способствовавших расстройству нервов, экзальтации.

Читателей можно было классифицировать не тех, кто поглощал книги без разбора (экстенсивное чтение), и тех, кто читал обстоятельно, вдумчиво, обращался к определенному кругу чтения (интенсивное чтение). Просветители осуждали бездумное чтение, становившееся похожим на модный ритуал.

Последние десятилетия XVIII столетия стали временем появления нового российского читателя. Как уже было сказано, именно в этот период к книге потянулись не только дворяне, но и представители других сословий: разночинцы, купцы, мещане и даже крестьяне. Особо следует обратить внимание на распространение книги в женской среде, можно даже сказать, что во многом женские литературные запросы в это время определяли развитие русской словесности и формирование книжного рынка.

Если в петровскую эпоху женское чтение еще соответствовало прежним традициям и оно ориентировано было на духовную литературу, то ко второй половине столетия женщины все больше стали обращаться к светской литературе и прежде всего к изящной словесности (беллетристике). Любовные романы стали занимать основное место в женской библиотеке, по этим книгам читательницы начинали строить свою жизнь, в них они находили созвучие своим чувствам.

Новации Петровской эпохи вовлекли женщину в мир словесности, создав тип «женщины-читательницы», ставшей героиней многих произведений изобразительного искусства. Известен портрет «Дама в саду», предположительно работы А.-Ф. Вилоллье первой половины 1790-х годов. Женщина на картине держит в руках книгу, которая стала привычным атрибутом молодой дворянки. Вполне естественно выглядит книга в руках смолянки Молчановой на портрете кисти Д. Г. Левицкого. Появляется изображение читающих людей в живописи, графике, на посуде, ткани, на барельефах, на предметах домашнего обихода.

Книга прочно входит в быт и внутренний мир русской женщины. К концу XVIII века появляется совершенно новое для России понятие – «женская библиотека», которую составляла «легкая литература», т. к. женщинам полагалось читать «художественную литературу как безвредную

152

забаву»237. Однако очень быстро в обществе стал выделяться круг интеллектуальных читательниц, стремящихся не отставать от мужчин. Иллюстрацией того, что умственные способности женщины завоевывают в обществе все большее почтение к себе, может послужить нескрываемая гордость, с которой Е. Р. Дашкова сообщала о своей библиотеке, собираемой с раннего возраста, и к семнадцатилетнему возрасту Дашковой она насчитывала девятьсот томов.

Об интересе к книге не только жительниц столиц и крупных губернских городов, но и провинциалок Карамзин пишет: «Так, например, сельские дворянки на Макарьевской ярманке запасаются не только чепцами, но и книгами. Прежде торгаши езжали по деревням с лентами и перстнями: ныне ездят они с ученым товаром, и хотя по большей части сами не умеют читать, но, желая прельстить охотников, рассказывают содержание романов и комедий, правда, по-своему и весьма забавно. Я знаю дворян, которые имеют ежегодного дохода не более 500 рублей, но собирают, по их словам, библиотечки (курсив – Н. М. Карамзина), радуются ими и, между тем как мы бросаем куда попало богатые издания Вольтера, Бюффона, они не дадут упасть пылинке на самого «Мирамонда»; читают каждую книгу несколько раз и перечитывают с новым удовольствием»238.

Вместе с женщинами приобщались к чтению и дети, которые очень часто вовлекались в это занятие в раннем возрасте в семейном кругу. Уже тогда русские дворяне приобщались к самостоятельному чтению, им давали право пользоваться домашней библиотекой, прежде всего библиотекой матери, поскольку именно в ней находилась литература, с которой начиналось вхождение ребенка в мир литературы. Как писал Ю. М. Лотман, «женский мир был неотделим от детского, и женщина-читательница породила ребенка-читателя. Чтение вслух, а затем самостоятельная детская библиотека – таков путь, по которому пройдут будущие литераторы, воины, политики»239.

В своих воспоминаниях и автобиографических повествованиях авторы рассказывали о том волнении, которое они испытывали при первой встрече со «взрослыми» книгами. В повести «Рыцарь нашего времени», во многом наполненной личными переживаниями, Н. М. Карамзин описывает состояние Леона, получившего разрешение на пользование библиотекой умершей матери: «Скоро отдали Леону ключ от желтого шкапа, в котором хранилась библиотека покойной его матери и где на двух полках стояли романы, а на третьей несколько духовных книг: важная эпоха в образовании его ума и сердца! “Дайра, восточная повесть”, “Селим и Дамасина”,

237 Лотман, Ю. М. Женский мир / Ю. М. Лотман // Беседы о русской культуре: Быт

и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). – СПБ. : Искусство – СПБ, 1994. – С. 58.

238 Карамзин, Н. М. О книжной торговле и любви к чтению в России / Н. М. Карамзин. – С. 178.

239 Там же. – С. 62..

153

“Мирамонд”, “История лорда N” – все было прочтено в одно лето, с таким любопытством, с таким живым удовольствием, которое могло бы испугать иного воспитателя, но которым отец Леонов не мог нарадоваться, полагая, что охота ко чтению каких бы то ни было книг есть хороший знак в ребенке. Только иногда по вечерам говаривал он сыну: “Леон! Не испорти глаз. Завтре день будет; успеешь начитаться”. А сам про себя думал: “Весь в мать! бывало, из рук не выпускала книги. Милый ребенок! Будь во всем похож на нее; только будь долголетнее!”»240.

Следует отметить, что в последней трети XVIII века в России зарождается детская литература как особый пласт литературы. Так, например, Карамзин принял активное участие в издании новиковского журнала «Детское чтение для сердца и разума» (1785–1789), который имел необычайную популярность среди читателей. Кроме того, Новиков, понимая, что дети нуждаются не только в рыцарских романах, где герои спасают красавиц и побеждают чудовищ, издавал переводные книги для нравственного воспитания детей, например, М. Сервантеса «Дон Кихот» и Д. Дефо «Робинзон Крузо» и т. д.

***

Вместе с тем стала формироваться культура чтения. Распространение

образования повлекло за собой появление большого, по сравнению с предыдущими эпохами, количества читателей. Древнерусская традиция слушания произведений устного народного творчества либо богослужебного текста, семейное чтение вслух Священного Писания заменялась индивидуальным чтением не только в стенах дома, но и за его пределами.

Излюбленным видом чтения для русских читателей эпохи сентиментализма стало чтение на лоне природы, в излюбленном уголке сада, парка, берега пруда или реки. К такому чтению привыкали уже в детском возрасте: «С каким живым удовольствием маленький наш герой в шесть или семь часов летнего утра, поцеловав руку у своего отца, спешил с книгою на высокий берег Волги, в ореховые кусточки, под сень древнего дуба! Там в беленьком своем камзольчике бросаясь на зелень, среди полевых цветов сам он казался прекраснейшим, одушевленным цветком. Русые волосы, мягкие как шелк, развевались ветерком по розам милого личика. Шляпка служила ему столиком: на нее он клал книгу свою, одною рукою подпирая голову, а другою перевертывая листы, вслед за большими голубыми глазами, которые летели с одной страницы на другую и в которых, как в ясном зеркале, изображались все страсти, худо или хорошо описываемые в романе: удивление, радость, страх, сожаление, горесть. Иногда, оставляя книгу,

240 Карамзин, Н. М. Рыцарь нашего времени / Н. М. Карамзин // Избранные

сочинения в 2-х тт. – М. ; Л., 1964. – Т. 1. – С. 764.

154

смотрел он на синее пространство Волги, на белые паруса судов и лодок, на станицы рыболовов (стаи из птиц породы чаек – примеч. ред.), которые из-под облаков дерзко опускаются в пену волн и в то же мгновение снова парят в воздухе. – Сия картина так сильно впечатлелась в его юной душе, что он через двадцать лет после того, в кипении страстей, в пламенной деятельности сердца, не мог без особливого радостного движения видеть большой реки, плывущих судов, летающих рыболовов: Волга, родина и беспечная юность тотчас представлялись его воображению, трогали душу, извлекали слезы»241. Чтение на лоне природы усиливало впечатление от прочитанного, казалось, что сама природа открывала сердце для восприятия прочитанного, усиливала ту радость, которая возникала при встрече с книгой.

Кроме чтения на лоне природы, появляются и другие формы чтения, прежде всего чтение в библиотеке, в семейном кругу, в дружеском кружке, в литературном салоне и т. д.

В Англии началась традиция создания читален (кофе-хаус), посетителям которых предлагались не только газеты и журналы, но и книги. После 1740 г. начался бум по всей Англии, Франции, Германии. Так возникли читательские клубы, которые способствовали распространению демократических идей, созданию особого интеллектуального пространства, распространению либеральных идей и созданию оппозиции.

Особое место в крупных городах Европы и России стали занимать библиотеки. К концу XVII в. самой большой библиотекой Европы и мира стала Придворная библиотека в Вольфенбюттеле – резиденции герцогов брауншвейгских, главным библиотекарем которой в это время был великий ученый и философ Готфрид Вильгельм Лейбниц. Лучшей научной библиотекой Европы стала в XVIII в. библиотека Геттингенского университета. Как отмечалось в Уставе, она должна была быть оборудована не для хобби в виде занятий отдельными дисциплинами, не из любви к роскоши, не для внешнего лоска, но для воплощения, олицетворения и охвата важнейших научных трудов всех времен и народов по всем наукам в виде отечественной и иностранной литературы. Она действительно отвечала всем требованиям того времени, о чем свидетельствует также тот факт, что многие молодые люди из разных стран Европы стекались в Геттинген для получения качественного образования. Немецкая наука того времени была лишена одностороннего внимания к сфере теории или практики, но всегда была направлена на свободный научный поиск.

Вслед за Европой Россия стала вырабатывать свою модель образования, в которой библиотека также стала занимать ведущее место. Первая библиотека Петербурга (впоследствии знаменитая библиотека Академии Наук) была основана по указу Петра I в 1714 году и сначала помещалась в Летнем дворце Петра, затем в Кунсткамере. Собрание состояло из географических атласов, сочинений по военному и корабельному делу,

241 Карамзин, Н. М. Рыцарь нашего времени… / Н. М. Карамзин. – С. 766-767.

155

медицине, архитектуре, математике; всего более 2 000 томов. Петр мечтал о доступности библиотеки для широкого круга читателей. Но реально библиотека открылась только после смерти царя – в 1725 году. В 1727 году Екатерина I передала ее в ведение Академии Наук.

Во второй половине столетия в России открываются Библиотека Академии Художеств, посещать которую в назначенные дни могли и посторонние лица. Уже в то время начали создаваться и специализированные библиотеки, например, библиотека Русского драматического театра, а также библиотека Вольного экономического общества, в которой собиралась литература по экономике и сельскому хозяйству, начинают свою работу библиотеки Московского и Санкт-Петербургского университетов. В 1799 г. в Петербурге была открыта Морская библиотека, комплектовавшаяся литературой по географии, страноведению, морскому праву и морской истории.

Интересно отметить, что наряду с крупными библиотеками в городах стали обустраивать и камерные библиотеки-читальни. Так, например, летом 1760 года в Петербурге в саду Шляхетного сухопутного кадетского корпуса была открыта беседка-читальня с большим набором российских и иностранных (гамбургских, берлинских, гаагских, утрехтских, лейденских, кельнских и альтонских) газет и книг. В эту читальню допускались все желающие, кроме слуг и лиц в «гнусном платье». Все эти факты говорят о невероятной востребованности печатного слова, в том числе и художественной литературы.

Как уже было сказано, значительно увеличивался круг российских читателей, которые посвящали чтению весь свой досуг. В Европе и России стал формироваться читатель, практически не расстающийся с книгой в течение всего дня. Кроме того, отмечаем, что в процесс чтения была включена вся семья, складывалась культура семейного чтения.

Интересно в этом отношении письмо некой Луизы Мейер, компаньонки графини Штольберг: «В десять часов мы завтракаем. Потом Штольберг читает нам главу из Библии и одну из «песен» Клопштока. Все расходятся по своим комнатам. Я читаю отрывки из Спектотар, «Физиогномику» и еще кое-какие книги, данные графиней. Она спускается ко мне, и покуда Лота (дочь графа и графини) занимается переводом, я читаю ей в течение целого часа «Понтия Пилата» Лафатера. А когда она занимается латынью, я переписываю ей что-нибудь или же читаю для себя, пока не пробьет час обеда. После обеда и кофе Фриц (деверь графини) читает отрывки из биографий, потом ко мне приходит Лота, и я в течение часа читаю ей Мильтона. Потом мы поднимаемся, и я читаю графу и графине Плутарха до девяти часов – в это время мы пьем чай. После чая Штольберг читает главу из Библии и «песню» Клопштока, а потом отправляемся спать»242.

242 Цит. по: Роже Шартье. Книги, читатель, чтение // Мир Просвещения.

Исторический словарь; под ред. Винченцо Ферроне и Даниеля Роша; пер. с итал.

156

В письме прекрасно описана форма семейного совместного чтения, которое необыкновенно сближает его участников, настраивает их на духовное родство. Вместе с тем видно, что у членов семьи была возможность остаться наедине с той книгой, которая интересовала лично его.

Важно отметить имена писателей, чьи книги входили в круг чтения образованной семьи не только европейской, но и российской: Ф. Г. Клопшток, И. К. Лафатер, Дж. Мильтон. Сочинения этих авторов были хорошо известны и русским читателям XVIII столетия. Имена Клопштока (1724–1803), немецкого автора духовных од и песен, и Джона Мильтона (1608–1674), английского поэта, автора памфлетов и эпических поэм, соединяются в литературе тем, что под влиянием мильтоновской поэмы «Потерянный рай» («Paradise Lost», 1667) Клопшток создал поэму «Мессиада» («Der Messias», 1745–1773). Эта поэма стала своеобразным продолжением «Потерянного рая» и вместе с тем своеобразным ответом английскому автору, в результате чего можно говорить о диалоге двух творцов, представляющих не только разные культуры (немецкую и английскую), но и различные эстетические системы: барокко и классицизм. Анализ такого последовательного чтения произведений двух авторов, как это происходит в описываемых события, позволяет сделать вывод о многогранном интересе людей XVIII века, мировоззрение которых складывалось под влиянием различных идейных течений. Если в поэме Мильтона показан образ бунтаря, а вся поэма пронизана мятежным пафосом, демоническими страстями, то у Клопштока основная идея – идея покорности высшей мудрости, недоступной пониманию смертного человека. Поэма Клопштока, состоящая из отдельных песен, была читаема и фрагментарно в виде духовных стихов.

Что касается Лафатера, то этот автор позволяет дополнить пеструю картину читательских интересов обычной образованной европейской семьи XVIII столетия. Иоганн Каспар Лафатер (1741–1801), швейцарский проповедник и писатель, стал необычайно популярным благодаря своей «физиогномической теории», стремительно распространявшейся по различным европейским странам. Он был близок участникам движения «Бури и натиска», в их среде Лафатер проявил свой талант писателя243. Штюрмеров также привлекало стремление цюрихского пастора к «человекопознанию», они с большим интересом отнеслись к его «Физиогномическим фрагментам для поощрения человеческих знаний и

Н. Ю. Плавинской под ред. С. Я. Карпа. – М. : Памятники исторической мысли, 2003. (РАН ИВИ). – С. 302.

243 Лафатер проявил свои литературные дарования, известны его сборники стихов «Швейцарские песни» (1767), «Двести христианских песен» (1780), драма «Абрахам и Исаак» (1780), роман «Понтий Пилат, или Маленькая библия» (1782–1785). Все его сочинения имеют религиозно-мистический характер

157

любви» (1775–1778), в которых автор устанавливал существующую связь между внешностью человека и его характером.

«Физиогномическая теория» была известна еще в странах Древнего Востока, где считалась отраслью медицины, а в XVIII столетии она проникла в Европу244 и сразу же привлекла к себе внимание людей не только тех, кто разделял ее и верил в возможность определения характера человека по его внешности, но и тех, кто в этом сомневался. В разные периоды «физиогномику» считали то наукой, то лженаукой, однако практически всегда она интересовала людей и прежде всего людей искусства. Можно предположить, что во многом она способствовала выработке изобразительных художественных приемов для раскрытия психологического состояния человека.

Лафатер не только популяризировал древнюю теорию, внося свои коррективы и наблюдения, но и использовал ее основные положения при создании художественных сочинений. В письме Луизы Мейер идет речь о романе «Понтий Пилат», который был написан Лафатером после опубликования его основного труда и в котором в той или иной степени отразились «физиогномические» идеи автора.

Наряду с сочинениями современных писателей читатели XVIII века продолжали обращаться к библейским текстам, чтение которых продолжалось как привычное, традиционное. Возможно, страницы Священного Писания вносили определенную гармонию в сознание человека, оказавшегося в бурном потоке новомодных в те времена идей. Важно отметить, что в данной семье, как и во многих других, день начинался и заканчивался чтением Библии и духовных песен Клопштока. Кроме того, в круг совместного чтения входили жизнеописания исторических деятелей: Фриц после кофе читает «биографии», а сама Луиза вечером читает графу и графине Плутарха. Такой выбор для общего чтения, вероятно, не случаен, а традиционен, поскольку все эти тексты призваны были воспитывать в читателе лучшие нравственные качества.

Для индивидуального чтения выбирались иные авторы, в письме идет речь о Лафатере и Мильтоне. Оба писателя давали пищу для раздумий, для формирования собственной позиции, по поводу подобных книг хотелось спорить, выражать согласие или возражать автору.

Читатели почувствовали, что книги не только заполняют досуг, помогают понять жизнь, но и часто переворачивают ее, меняют обычное течение жизни. Так, например, случилось с Андреем Тимофеевичем Болотовым.

244 «Физиогномика» постепенно развивалась на европейском континенте: известно,

что античные философы были знакомы с ее идеями, так, например, в трудах Аристотеля и Теофраста встречаются ее элементы; в эпоху Возрождения к ней обращался Леонардо да Винчи. Кстати, и в XX веке есть продолжатели этой теории, один из них австрийский ученый Рудольф Касснер (1873–1959).

158

А. Т. Болотов (1738–1833) – один из ярких представителей отечественной культуры Екатерининской эпохи, к сожалению, незаслуженно забытый245. Причина забвения заслуг Болотова, по мнению М. М. Дунаева, заключается в его глубочайшей религиозности, что «мешало» ему в советский период занять достойное место в истории отечественной культуры. Дунаев так охарактеризовал жизненную позицию русского энциклопедиста: «Можно сказать, что Болотов шел по жизни с убеждением, которое зиждется на апостольской заповеди: “Если Бог за нас, кто против нас?” (Рим. 8,31). Все его существование, деяния, поступки, размышления были пронизаны сознанием, перенасыщены ощущением, что он ведом по жизни Создателем»246.

Болотов рано почувствовал тягу к чтению, благодаря любви к книге стал блестяще образованным человеком и изменил свою жизнь, прекратив военную службу, уехал в деревню в уединенное место. В тиши родового поместья Дворяниново Московской губернии (сейчас Тульской области) 24-летний юноша начал новую жизнь – жизнь без суеты и блеска. Он придавал большое значение своему хозяйству, но еще больше – размышлениям о смысле жизни, о счастье247. Обо все этом он поведал потомкам в своих записках, которые он озаглавил «Жизнь и приключения Андрея Болотова» (1789–1816), написанные в 29 частях. Сразу следует отметить, что книга Болотова никогда не была издана полностью. До революции были изданы четыре тома, а после нее – только три и к тому же с большими купюрами: из текста изымались рассуждения автора о роли православия в жизни человека248.

Начало его блестящей творческой жизни связано с сильным эмоциональным впечатлением, полученным от встречи с книгами. Как об

245 М. М. Дунаев в своем исследовании «Православие и русская литература» (М.:

Христианская литература, 1996. В 5-ти частях. Ч.1) ставит Болотова не только рядом с выдающимся Ломоносовым, но и выше него. Болотов проявил себя как крупный ученый (химик, физик, медик, фармацевт, генетик, агроном-селекционер, педагог), как философ и писатель.

246 Дунаев, М. М. Православие и русская литература / М. М. Дунаев. – М. : Христианская литература, 1996. В 5-ти ч. – Ч. 1.– С. 125.

247 Вот как он писал о своем понимании счастья: «Я жил не завидуя никому и ни в чем, не домогался ничего надмеру, а того паче с неправдою; обходился со всеми дружелюбно, просто, бесхитростно, чистосердечно, откровенно, ласково и снисходительно, и за то был всеми любим и почитаем добрым человеком, а сие для меня было всего дороже. И как я старался всегда и всем быть довольным, то и не терпел я ни в чем дальнего недостатка, и был с сей стороны уже счастлив» (Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. М., 1993. – Т. 2. – С. 89.)

248 Болотов, А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Приложение к журналу «Русская старина». Ч. 1–4. – СПб., 1871-1874; Болотов, А. Т. Жизнь и приключения…: Т. 1–3.– М.; Л.: Academia, 1931; Болотов, А. Т. . Жизнь и приключения…– Москва: Современник, 1986; Болотов, А. Т. . Записки Андрея Тимофеевича Болотова 1737–1796. Т. 1–2. – Тула: Приокское кн. изд-во, 1988.

159

одном из счастливых дней своей жизни он вспоминал о дне, когда впервые попал в книжный магазин в Кенигсберге: «День, в который я сие учинил (т. е. нашел лавку), был для меня поистине блаженным и крайне достопамятным; ибо в самый оный судьбе угодно было отворить мне, так сказать, впервые дверь в храм наук и показать прелестности оного… Не могу довольно изобразить, каким восхищением поразился я, вошед в тамошнюю книжную лавку, в которой до того не случалось еще бывать мне ни однажды»249.

В его записях речь идет о Фенелоне, книга которого «Похождения Телемака» («Les aventures de Télémaque», 1699) сыграла важную роль в судьбе молодого человека: «Не могу довольно изобразить, сколь великую произвела она мне пользу!.. Сладкий пиитический слог пленил мое сердце и мысли, и влил в меня вкус к сочинениям сего рода, и вперил любопытство к чтению и узнаванию дальнейшего. Я получил через нее понятие о мифологии, о древних войнах и обыкновениях, о Троянской войне, и мне она так полюбилась, что у меня старинные брони, латы, шлемы и прочее мечтались беспрерывно в голове, к чему много помогли и картинки, в книге находившиеся. Словом, книга сия служила первым камнем, положенным в фундамент всей моей будущей учености»250.

Фенелон был очень популярен в России251, как и во Франции, на протяжении всего столетия; его сочинения оказали огромное воздействие на читателей252. В Екатерининскую эпоху книга Фенелона «Приключения Телемака» имела большое признание читателей прежде всего потому, что основная идея сочинения – идея справедливой государственной власти – была необычайно актуальной и остро обсуждалась особенно в первый период царствования Екатерины II. В начале своего правления императрица часто обращалась к «Приключениям Телемака» (чем, кстати, способствовала популярности Фенелона в России), пытаясь найти соответствия своей деятельности с мыслями и наставлениями французского мудреца о целесообразности просвещенной монархии как государственной власти.

Знаменательно, что Фенелон стал первым писателем, определившим дальнейший жизненный путь Болотова и сумевшим повлиять на становление

249 Болотов, А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для

своих потомков. – М., 1993. – Т. I. – С. 105. 250 Болотов, А. Т. Там же. – Т. 2. – С. 76. 251 Первое издание на русском языке было осуществлено в 1747 г. В 1766 г.

В. К. Тредиаковский осуществил своеобразное переложение романа Фенелона, получившего название «Тилемахида, или Странствование Тилемаха, сына Одиссеева, описанное в составе ироической пимы», и сохранившего основной пафос оригинала.

252 Под влиянием личности Фенелона и его романа «Приключения Телемака» произошло настоящее перерождение герцога Бургунского, наставником которого в течение нескольких лет был писатель. Из легкомысленного молодого человека, испорченного в всех отношениях своим высоки положением (был старшим внуком Людовика XIV и престолонаследником, отцом будущего короля Людовика XV), он превратился в одного из самых нравственных представителей династии Бурбонов.

160

его мировоззренческой системы. Надо сказать, что Фенелон и его сочинения не случайно оказались в центре внимания русской общественности. В Екатерининскую эпоху пробудился необычайный интерес к так называемым «политическим утопиям», к числу которых следует отнести и «Приключения Телемака». Можно отметить, что сама императрица инициировала этот интерес. Смысл «политических утопий» заключался в обсуждении облика идеального монарха. Екатерине II он виделся в облике монарха-философа, таким правителем она себя позиционировала. По ее инициативе в обществе стали появляться произведения западных утопистов-просветителей.

Возвращаясь к письму Луизы Мейер и «Запискам» Болотова, следует сказать, что чтение как важнейший элемент быта XVIII века естественно входило в письменную культуру: о прочитанных книгах спорили не только с глазу на глаз, но и в переписке, о них писали в мемуарах, впечатления о прочитанном фиксировалось в личных дневниках.

Сами читатели способствовали тому, что происходили существенные перемены в книгоиздательском процессе и в понимании роли книги в обществе. Происходившие изменения в образе жизни повлияли и на внешний вид книги: стали появляться малоформатные издания, чтобы их удобно было носить с собой повсюду, т. к. стало популярным чтение в парке, саду, а не только в кабинете или библиотеке. Кроме того, стали больше уделять внимание оформлению книжных изданий, часто книга сама становилась произведением не только словесного искусства, но и изобразительного.

***

Однако в консервативных кругах русского дворянства, стремящихся

сохранить «свой» круг чтения, романы были под запретом. Хорошо известен случай, описанный Анной Евдокиевной Лабзиной (1758–1828) в воспоминаниях о том, что ей, уже вышедшей замуж, запрещалось читать романы. Она воспитывалась в доме М. М. Хераскова, известного писателя, и его жены Елизаветы Васильевны, которая тоже занималась литературным творчеством, была инициатором издания журнала «Вечера», в котором публиковала свои сочинения и сочинения завсегдатаев своего литературного салона. Прежде всего следует сказать, что в их доме было особое отношение к книге, оно отличалось тем, что Херасковы делили книги на «полезные» и «вредоносные», поэтому, воспитывая Анну, ставшую впоследствии женой известного масона Александра Федоровича Лабзина, стремились приучить ее обращаться осторожно с печатными изданиями, формировали в ней особый эстетический вкус. В «Воспоминаниях» Лабзиной читаем: «... заниматься хорошей книгой, которыя мне давали, а не сама выбирала. К счастью, я еще не имела случая читать романов, да и не слыхала имени сего. Случилось, раз начали говорить о вышедших вновь книгах и помянули роман, и я уже несколько раз слышала. Наконец спросила у Елизаветы Васильевны, о каком

161

она говорит Романе, а я его у них никогда не вижу. Тут мне было сказано, что не о человеке говорили, а о книгах, которыя так называются; “но тебе их читать рано и не хорошо”»253.

Прециозный роман позднего барокко сменился в XVIII веке сентиментальной прозой, которая имеет много отличительных примет. Несмотря на то, что в центре нового романа оставалась прежняя тема – тема любви – она была окрашена другими оттенками. В сентименталистском романе акцент делался не на изощренности любовного чувства, а на воспевании природы и чувствительной души героев, наполненной благородными стремлениями.

Ценя некоторые нравоучительные стороны сентиментального романа, некоторые читатели осуждали его за то, что он слишком пробуждает чувственность. Именно этим объясняется тот факт, что в семейном воспитании часто родители прибегали к запретам в чтении романов.

Совсем другой взгляд на романы выражает Карамзин, который стал родоначальником сентиментальной прозы в России, написав «Письма русского путешественника» (1790), «Бедною Лизу» (1792), «Наталью, боярскою дочерь» (1792) и др. Карамзин особенно восхищался Руссо и Стерном, которых он называл «нежным живописцем чувствительности». Он пишет в статье: «Напрасно думают, что романы могут быть вредны для сердца: все они представляют обыкновенно славу добродетели или нравоучительное следствие. Правда, что некоторые характеры в них бывают вместе и приманчивы и порочны; но чем же они приманчивы?

Некоторыми добрыми свойствами, которыми автор закрасил их черноту: следственно, добро и в самом зле торжествует. Нравственная природа наша такова, что не угодишь сердцу изображением дурных людей и не сделаешь их никогда его любимцами. Какие романы более всех нравятся? Обыкновенно чувствительные: слезы, проливаемые читателями, текут всегда от любви к добру и питают ее. Нет, нет! Дурные люди и романов не читают. Жестокая душа их не принимает кротких впечатлений любви и не может заниматься судьбою нежности. Гнусный корыстолюбец, эгоист найдет ли себя в прелестном романическом герое? А что ему нужды до других? Неоспоримо то, что романы делают и сердце и воображение... романическими: какая беда? Тем лучше в некотором смысле для нас, жителей холодного и железного севера! Без сомнения, не романические сердца причиною того зла в свете, на которое везде слышим жалобы, но грубые и холодные, то есть совсем им противоположные! Романическое сердце огорчает себя более, нежели других; но зато оно любит свои огорчения и не отдаст их за самые удовольствия эгоистов.

Одним словом, хорошо, что наша публика и романы читает!»254.

253 Воспоминания Анны Евдикиевны Лабзиной. – СПб, 1914. – С. 47-48. 254 Карамзин, Н. М. Указ. соч. / Н. М. Карамзин. – С. 179-180.

162

В этот период в России буквально вспыхивает интерес к роману. Повествовательная манера авторов, излагавших историю жизни (и прежде всего – любви) своего героя или героини, очень быстро сделала этот жанр любимым среди читателей, потеснив поэзию и драматургию.

Попав благодаря Тредиаковскому в руки русского читателя, роман имел большой успех у тех дворян, которые были ориентированы на западную культуру, западный образ жизни, в его героях они увидели образец для подражания: галантных кавалеров и искушенных в любовной игре дам.

Считая романы «вредоносным» чтением, Е. В. Хераскова решила предложить читателям другую, альтернативную литературу, которую она признавала «своей».

Во второй половине XVIII века в руки русских читателей стали попадать книги и журналы с названиями, в состав которых входило слово «вечер» и производное от него «вечерний». Так, например, в Санкт-Петербурге в 1772–73 годы издавался М. М. Херасковым и его женой Елизаветой Васильевной журнал «Вечера», в 1782 г. в Москве начинает издаваться журнал Н. И. Новикова «Вечерняя заря», в 1787–89 гг. издаются «Вечерние часы, или Древние сказки славян древлянских» в 6-ти частях и «Беседы с Богом, или Размышления в вечерние часы, на каждый день года» (пер. с немецкого) в 4-х частях, в 1790 г. – «Вечера уединения, или Собрание нескольких истинных повестей в пользу и увеселение прекрасного пола служащих» (пер. с нем.), в 1798 г. – «Вечерние беседы в хижине, или наставления престарелого отца» (пер. с фр.) и т. д.

Объединяющим все эти издания фактом является то, что они появлялись при непосредственном участии Н. И. Новикова и его единомышленников – литераторов, входивших в число московских масонов, которые были связаны с целой серией изданий Московского университета. Таким образом, эти литераторы, писатели и переводчики, оказались у истоков создания особого круга чтения – «вечернего».

Что же способствовало появлению такого типа литературы? Как выясняется, причин для формирования этого феномена несколько. Одни объясняются изменениями в социокультурной ситуации, характеризующие жизнь русского дворянства второй половины XVIII столетия, другие – философскими и религиозными исканиями русских дворян, в том числе и тех, кто входил в круг масонов.

Сами создатели журнала «Вечера» объясняли появление этого издания тем, что, по их мнению, читателям нужна литература, от которой не будет «бедоносных следствий»255. Под «бедоносными следствиями» они понимали, прежде всего, падение нравов в обществе, а также распространение революционных настроений и идей, разрушающих в человеке веру в Бога.

255 Вечера, еженедельное издание на 1772 г. – Т. 1. – С. 4.

163

В период распространения французскими просветителями идеи «естественного права» каждого члена общества на равные условия жизни, что способствовало социальному брожению, Херасков и его жена стремились в своем журнале выразить идею ненасилия над человеком, ибо понимали, что насилием нельзя добиться установления совершенных отношений, т. к. насилие рождает ответное насилие. Об этом также было заявлено на первых страницах журнала «Вечера»: «… наши издания нимало несчастий роду человеческому не приключат; не возгорится от них страшная война (разве только между сочинителями, отчего смех, а не плач родится) и ни капли крови, кроме чернил, конечно, не прольется: не погибнет от сего никто, разве со временем наши издания, как и прочие еженедельные сочинения погибнут…»256.

Хотя журнал «Вечера» имел недолгую биографию, как, впрочем, и многие другие частные журналы того времени, но он заслуживает особого внимания. Хераскову и его жене принадлежит идея создания дружеских литературных кружков, участники которых посредством занятий литературным творчеством могли бы нравственно самовоспитываться и таким образом формировать круг дворянской интеллигенции. Херасков не сразу пришел к этой идее, у нее была свою предыстория.

Как известно, с середины XVIII века в России отмечается период бурного развития журналистики, в том числе стремительный рост количества частных литературных журналов. У «Вечеров» Херасковых существовали предшественники: в 1760–61 гг. Михаил Матвеевич издавал журнал «Полезное увеселение», а в 1763 – «Свободные часы». Он не случайно обратился к журналистике. В 1760 г., когда ему было 27 лет, Херасков оказался в центре литературной жизни Московского университета, с которым была связана почти вся жизнь писателя257. Молодой человек был в поиске пути служения Отечеству, и ему, одаренному поэтическим талантом человеку, невозможно было не обратиться к литературе. Его ранние журналы пропагандировали «полезное чтение»: «Чтение книг есть великая польза роду человеческому, и гораздо большая, нежели все врачевания неискусных медиков»258. Таким образом, Херасков вывел для себя формулу, которая укладывалась в контекст просветительской концепции: литература может и должна воспитывать добродетельных граждан. Он рассчитывал на то, что под влиянием нравоучительных книг и журналов дворянство станет избавляться от своих пороков и нравственно перерождаться. Однако вскоре он понял наивность своих убеждений, утопичность мечтаний. Журналы были закрыты, но интерес к журналистике не пропал, а со временем приобрел новый поворот. Разочаровавшись в возможности скорого перевоспитания читателей,

256 Там же. 257 Херасков исполнял различные должности в стенах Московского университета:

был заведующим библиотекой, типографией, издательством, руководителем университетского театра, директором и куратором университета.

258 Полезное увеселение. – 1760. – № 1. – С. 45.

164

Херасков принял решение обратиться к узкому кругу друзей, которые разделяли его взгляды и так же, как и он, нуждались в духовном общении.

В семье Херасковых сложилась традиция задушевных вечерних бесед в кругу друзей, и когда Михаил Матвеевич с Елизаветой Васильевной оказались в Санкт-Петербурге (1770–1775), то она получила «литературное» продолжение. Вероятно, Хераскова предложила своим друзьям, участникам ее домашнего салона, издавать еженедельный журнал «Вечера», в котором предполагалось помещать собственные сочинения и переводы из иностранной литературы. К этому кругу любителей словесности принадлежали И. Ф. Богданович, В. И. Майков, А. А. Ржевский, А. В. Храповицкий, М. В. Храповицкая-Сушкова и другие. Сформировался узкий круг писателей, который в «золотой век» российского дворянства, в эпоху шумных и бесконечных придворных праздников, фейерверков, маскарадов, карточной игры стремился к уединению и домашнему тихому времяпровождению. Писатели этого круга «вознамерились испытать, может ли благородный человек один вечер в неделе не играть ни в вист, ни в ломбер и сряду пять часов в словесных науках упражняться»259.

Этот журнал отличался легким, порой шутливым тоном, что изначально предполагалось его создателями, воспринимавшими его как форму легкого экспромта. В этом они признавались, когда говорили, что, собравшись как-то вечером, решили развлечься невинными шутками, игрой в bouts-rimes (буриме). Несмотря на эту легкость, воспроизводящую ситуацию непринужденной вечерней беседы друзей, авторы затрагивали важные общественные, литературные и этические проблемы. Так, например, «первый вечер» был посвящен обсуждению роли литературы в жизни людей и отношению дворян к занятию творчеством: «Некоторые думают, что дворянину стыдно присвоить себе имя писателя… Стыдно быть писателем, но дурным, рассеивающим семена пороков, осмеивающим правду, честь и добродетель, и такие только писатели благоразумным светом пренебрегаются. Дарования людям природою напрасно не даются, и недаром это сказано скрывай талант, да будешь проклят»260.

Кроме того, на страницах журнала обсуждались проблемы «добродетельного ума», к формированию которого призывались читатели, при этом авторы предлагали обращаться к трудам таких античных мудрецов, как Сократ, Платон, Епиктет и им подобных. Однако в целом «Вечера» не выходили за рамки «салонного журнала», интересного тем, что значительное место в нем занимала любовная лирика, стихотворения, развивавшие темы осуждения лицемерия и суеты светской жизни, темы превратности судьбы, умеренности и сельского уединения.

Сентиментальный настрой журнала не помешал ему стать своеобразным законодателем новой моды на литературное творчество среди

259 Вечера. – Т. 1. – С. 6. 260 Там же. – С. 6-7.

165

дворян. Творчество стало не только заполнять досуг дворян, но и помогать им в познании мира и, что очень важно, самих себя.

Уже в молодые годы, придя к убеждению о необходимости самопознания, т. к. именно с него начинается процесс гармонизации мира, как внутреннего, так и внешнего, писатель стремился увлечь этой идеей и своих читателей. По мнению Хераскова, процесс внутреннего созерцания, самоуглубления, самоанализа, размышления о бытии является путем нравственного совершенствования общества.

В дальнейшем позиция Хераскова по отношению к кругу чтения, в том числе и «вечернего», существенно изменилась, во многом этому способствовало сближение с кружком Новикова и его друзей, окунувшихся в постижение масонского и розенкрейцеровского учений. Идея нравственного перерождения заставила их обратиться к духовной литературе, чаще всего к сочинениям средневековых христианских мистиков, а «вечернее чтение» стало приобретать оттенки сакрального действия.

Название журнала «Вечерняя заря» служило своеобразной метафорой: после грехопадения, по мнению масонов, все человечество оказалось во мраке, который рассеивается лишь слабым вечерним светом. «Вечерняя заря» – это свет надежды на возрождение падшего человека.

Содержанием журнала стали нравоучительные сочинения, которые должны были приблизить читателя к Откровению, ибо, как они писали, «разум научает нас, но он не может раскрыть истину бытия Божия и в чем воля Божия. Одно лишь откровение может ясно нам показать истинный свет»261. Именно в этот период писатели-масоны сделали решительный шаг в сторону от разума к вере и таким образом стали в оппозицию по отношению к просветительству. Теперь они начали решать задачу познания человеческой души, «угнетать плотские приманчивые услаждения» и «сохранять природное величество»262.

В «Предуведомлении» к журналу читаем: «Сего света и мы не лишены, он есть в нас, однако закрыт и, так сказать, задавлен нашими дурными делами. Он блистает в природе, но поелику не светит в нас, то мы его и вне себя не видим. И посему истинные мудрецы древних и новейших времен первым упражнением для человека поставляют познание себя (курсив – ред.)…»263. По мнению Беме, чьи идеи были представлены в журнале, для постижения истины Божьей необходимо «приуготовить дух» «к чтению Священного Писания, в котором все таинства Божества и природы … объяснены, но на духовном языке»264. Таким образом, «вечернее

261 Рассуждение о бессмертии человеческой души // Вечерняя заря. – 1782 г. – Ч. 1.

– С. 4. 262 Масон, И. Познание самого себя / И. Масон; пер. И. П. Тургенева. – М.: Новиков

и К*, 1783. – С. 25. 263 Предуведомление к читателям. «Вечерняя заря», 1782 // Масонство и русская

культура / Сост. В. И. Новиков. – М. : Искусство, 1996. – С. 136. 264 Там же.

166

чтение» «Вечерней Зари» предназначено, прежде всего, для работы над собой: для «просвещения» в апостольском смысле ума и преодоления пороков.

Вместе с тем «Вечерняя заря» предлагала читателям теоретическое обоснование самопознания в духе мистики Беме, который утверждал, что во время «вечернего чтения» происходит соприкосновение человека с миром «иным», невидимым, человек оказывается в особой ситуации, когда открывались глаза на суетность мира и рождалось желание обретения нового смысла жизни. Можно говорить об экзистенциальном переживании человека, которым окрашивался вечер, разрывавший текущее время и открывавший вечное. Именно в этот отрезок времени человек оказывался в своеобразной онтологической ситуации: «изымался» из окружающей реальности и обращался к восприятию того, что происходило в его духовном мире, к жизни души. В это время человек раскрывал тайну своей души, а порой погружался в ее бездны. Это время становилось мистическим – Христос рождался в человеке.

«Беседы с Богом, или Размышления в вечерние часы, на каждый день года» выходили в Москве в 1787–89 гг. под редакцией протоиерея московского Покровского собора Иоанна Харламова и печатались иждивением Николая Ивановича Новикова в типографии компании Типографической. Статьи брались из сочинений К.-Х. Штурма и И.-Ф. Тиде, переводились на русский язык как самим редактором, так и писателями, входившими в новиковское окружение: И. А. Дмитриевским, Н. М. Карамзиным и А. А. Петровым.

Статьи, помещавшиеся в них, имели мистико-философский характер, они представляют собой пиэтические сочинения: размышления о «ветхом» и «новом» человеке. Проф. В. И. Резанов так характеризует это издание: «Восемь частей “Бесед с Богом”, – говорит исследователь, – однородны, довольно однообразны по своему тону; это – пиэтическое сочинение, представляющее покаянные размышления автора о собственных грехах и несовершенстве, выражение преданности к Богу, особенно И. Христу, стремления к благочестию, добродетели, желанию исправить свои недостатки, бороться со страстями, совершенствоваться; такое содержание и объясняет то уважение, каким сочинение пользовалось y московских мистиков: эти последние находили здесь немало точек соприкосновения с духовно-нравственной стороной своих воззрений и немало страниц, которыми они могли прямо воспользоваться в своей борьбе против легкомысленного отношения тогдашнего русского общества к религии, знанию, против распущенности нравов и т. д., – в своих стремлениях к глубокому самоанализу, самоусовершенствованию, строгой нравственности»265.

265 Резанов, В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского / В. И. Резанов. –

СПб., 1906. – С. 224-228.

167

Многие из «бесед» были написаны в виде исповедей, проникновенного самоанализа: «2 января. О! какой изменчивый друг живет в груди моей и провождает меня по всем стезям жизни! В сей час делает он союз с Богом, а в следующий попирает ногами заповеди Его. Вчера только отдал я снова сердце мое Богу, а ныне нахожу уже его виновным во многих недобродетелях. Подобно как теперь сады и луга замерзли от хлада зимнего, так и дух мой хладен и к добру неподвижен»266.

В этих рассуждениях находим мысли о том, какую роль отводили мистики вечеру, когда в наступающей тишине человек оставался один на один с Богом: «Он человеков в вечернее время разлучает и каждого приводит к самому Себе, к беседе с совестью своей… Глас совести бывает тем слышнее, чем сильнее в окружности тишина царствует»267. И далее читаем: «При сей возрастающей тишине вокруг меня хочу я слышать глас совести моей, шептание коей толь часто заглушал шум дневной. Ни один безумец не приводит меня теперь в рассеяние, ни один обманщик не старается теперь обмануть меня, ни один гонитель не теснит меня теперь. Я сам себе отдан и стою один перед Тобою, Боже мой!.. Таким образом буду я некогда один стоять перед Тобою в суде, если Иисус не подойдет тогда ко мне»268.

По мнению издателей, создававших особый круг «вечернего чтения», именно это время нужно человеку для того, чтобы оглянуться назад, оценить свою жизнь, отделить временное от вечного, это время таинства души: «Теперь, поживши уже несколько лет, нахожусь якобы на холме, с которого рассматриваю тот путь, по которому я шествовал. Иногда шел я терниями, иногда по цветам… иногда очи мои зрели улыбающийся луг, иногда крупные камни, иногда находили мрачные тучи, иногда сияло солнце…!»269.

«Вечернее чтение» аккумулировало основные мистические идеи масонов-розенкрейцеров, пробуждавших «религиозно-космическое чувство» (Г. Флоровский), возвращавшие человека к Богу. Однако это возвращение окрашивалось новыми чувствами – тоской человека, утратившего цельность души.

***

Но все же журнал Е. В. Херасковой и ее друзей существовал недолго.

Причины могут быть названы разные, но одна из них заключалась в том, что к этому времени читательский вкус в обществе уже был сформирован, большее число читателей выбирали литературу светскую, изящную. Об этом свидетельствует и тот факт, что на книжном рынке все большее место стали завоевывать литературные альманахи.

266 Вечерние размышления на каждый день года, или Беседы с Богом / Пер. с

немец.– М.: В Тип. компании Типографической, 1787. – Т. 1. – С. 7. 267 Там же. – С. 20. 268 Там же. – С. 21-22. 269 Там же. – С. 63..

168

Можно сказать, что альманахи, как явление западной культуры, на какое-то время потеснили отечественные журналы. Альманахи представляли собой приятное легкое чтение: «В литературах европейских альманахи составляют роскошь, забаву, игрушку. Наравне с прочими праздничными сюрпризами, они поставляются к новому году как приятные безделки, не имеющие другой цели, кроме удовольствия. Не то совсем значат или хотят значить наши альманахи. У нас альманах comme il faut есть дело немаловажное. Над ним трудятся известные литераторы, компании литераторов и трудятся не на шутку»270.

Н. М. Карамзин, вернувшись из Европы, задался целью организовать издание отечественных альманахов. В 1794–95 гг. он издавал «Аглаю» (2 книги), в 1796–1799 – «Аониды» (3 книги). Карамзин поставил перед собой задачу приблизить Россию к Европе, он так писал: «Почти во всех европейских языках ежегодно издается собрание мелких стихотворений под именем Календаря Муз (Almanac des Muses); мне хотелось видеть и на русском нечто подобное для любителей русской поэзии: вот первый опыт под названием «Аониды». Надеюсь, что публике приятно будет найти здесь вместе почти всех наших известных стихотворцев; под их щитом являются и некоторые молодые авторы, которых зреющий талант достоин ее внимания. Читатель похвалит хорошее, извинит посредственность, и мы будем довольны. Я не позволил себе переменить ни одного слова в сообщенных мне пьесах»271.

И все же альманахи Карамзина не стали подобием европейских. В русских альманахах есть нечто такое, что не встречалось в Европе: Карамзин внес в альманахи «свое» ощущение и понимание высокой роли литературы, она не стала для него забавой. Кроме того, для него альманах стал способом сплочения близких по духу людей, не только авторов, которых он привлекал к сотрудничеству, но и близких ему читателей. Для сравнения альманаха Карамзина с европейским обратимся к характеристике, данной французским писателем, современником Карамзина, в книге, где он описывал парижские нравы и обычаи начала XIX в.: «Хотя и водится, чтобы … ридикюль и работный столик модной щеголихи были наполнены альманахами… но как недолго – временно их торжество! Едва роскошные альманахи побудут несколько дней в белых и нежных ручках той, которой поднесли их ее обожатели; едва наступит крещенье, как эти блестящие книжечки, отданные детям, переходят из гостиной в передние, где изорванный их переплет, измаранные их листочки забавляют еще несколько времени праздных лакеев»272. Альманахи Карамзина входили в состав домашних библиотек, они перечитывались и хранились наряду с самыми дорогими книгами.

270 Телескоп. – 1832.– № 2. – С. 295. 271 Аониды, или Собрание разных новых стихотворений. – М., 1796. – Кн. 1. – С. 3. 272 Жуи, Г. Анненский пустынник / Г. Жуи; пер. С. де Шаклет. – СПб., 1825. – Ч.

1. – С. 305.

169

Таким образом, и в издательской политике Екатерины II, и в читательских предпочтениях разных слоев общества отразилось противостояние «своего» и «чужого». И несмотря на активное вторжение западной культуры и идеологии, русские писатели, читатели, издатели не могли отказаться от своих традиций. Увлечение «чужим» было, и даже если это «чужое» поглощало русского человека и превращало его в странника и скитальца, интуитивно и подсознательно русский человек пытался найти дорогу к «своему».

Заключение

Русская литература переживала множество сложных и интересных

периодов в своем развитии, однако ключевым можно назвать последние десятилетия XVIII в., когда решались вопросы будущей судьбы отечественной литературы. И хотя история развивалась таким образом, что европейское влияние оказало серьезное воздействие как на писателей, так и на читателей, но эта встреча двух литератур во многом обогатила не только русскую, но и европейскую словесность. Эта встреча обнажила основные противоречия двух литератур.

Писатели XVIII века претерпели искушения западной литературой, во многом соблазнялись новыми темами и сюжетами, однако это искушение было временным. Оно помогло им сопоставить «свое» и «чужое», отделить плевелы от зерен, и в дальнейшем отечественная литература смогла обратиться к созданию «своей», сопряженной с вечными истинами.

На протяжении всего столетия происходило внутренне противостояние традиций и новаций, в результате которого литература вышла более закаленной, о чем свидетельствует вся дальнейшая история русской классической литературы.

Сегодня становится очевидно, что история русской литературы XVIII века еще не написана, поскольку распространенное представление о ее развитии укладывается в определенную схему: «секуляризация», «европеизация» и «демократизация». В этой схеме отсутствуют многие достижения писателей, литераторов, чье творчество не умещается в это «прокрустово ложе». Сейчас усилиями многих исследователей дополняется картина развития отечественной словесности в век тесного сближения русской культуры с западной. При этом выясняется, что процесс секуляризации происходил сложно, поскольку русские писатели, духовно укорененные в православии, не стремились отступать от своих взглядов и пытались в новой, светской литературе выражать этические ценности христианства.

Как известно, русская литература в XVIII столетии была открыта влияниям Запада, что имело различные последствия как для самой литературы, так и для русского сознания в целом. Этому влиянию

170

подверглась и нравственная система ценностей. Секуляризация и десакрализация жизни способствовали тому, что русская литература, прежде развивавшаяся в единении с религией, стала приобретать новую форму существования. Однако этой тенденции противостояли консервативные круги, которые воспринимали происходящие изменения как разрушительные, апокалипсические.

Библиографический список

1. Аверинцев, С. С. Историческая подвижность категории жанра: опыт периодизации / С. С. Аверинцев // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. – М. : Наука, 1986. – С. 104-116.

2. Болотов, А. Т. Записки (Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанное самим им для своих потомков) 1738-1760 / А. Т. Болотов. – СПБ. : Печатня В. Головина. – 1871. – Т. 1. – Ч. 1-7. (Приложение к «Русской старине». – 1870 г.).

3. Бочаров, С. Г. О религиозной филологии / С. Г. Бочаров // Литературоведение как проблема. Труды Научного совета «Наука о литературе в контексте наук о культуре». Памяти Александра Викторовича Михайлова посвящается. – М. : Наследие, 2001. – С. 483-498.

4. Берков, П. Н. Основы изучения русского просветительства / П. Н. Берков // Проблемы русского Просвещения в литературе XVIII века. – М. ; Л., 1961. – С. 75-125.

5. Вечера, еженедельное издание на 1772 г. – СПб., 1772. 6. Гуковский, Г. А. Русская литература XVIII века : учебник / Г. А. Гуковский // Вступ.

статья А. Зорина. – М. : Аспект Пресс, 2003. 7. Дашкова, Е. Р. Записки (1743–1810) / Е. Р. Дашкова // Подготовка текста, статья и

комментарии Г. Н. Моисеевой. – Л. : Наука, 1985. 8. Дунаев, М. М. Православие и русская литература : учебное пособие для студентов

духовных академий и семинарий. В 5-ти ч. / М. М. Дунаев. – М. : Христианская литература, 1996.

9. Есаулов, И. А. Пасхальность русской словесности / И. А. Есаулов. – М. : Круг, 2004.

10. Касаткина, Т. А. О литературоведении, научности и религиозном мышлении / Т. А. Касаткина // Литературоведение как проблема. Труды Научного совета «Наука о литературе в контексте наук о культуре». Памяти Александра Викторовича Михайлова посвящается. – М. : Наследие, 2001. – С. 461-482.

11. Клингер, Ф. М. Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад : роман / Ф. М. Клингер / Пер. с нем. А. Лютера ; под ред. О. Смолян. – СПб. : Азбука-классика, 2005.– 288 с.

12. Кочеткова, Н. Д. Идейно-литературные позиции масонов 80-90-х годов XVIII века и Н. М. Карамзин / Н. Д. Кочеткова // Русская литература XVIII века. Эпоха классицизма. М. ; Л. : Наука, 1964.

13. Кочеткова, Н. Д. Немецкие писатели в журнале Новикова «Утренний свет» / Н. Д. Кочеткова // Н. И. Новиков и общественно-литературное движение его времени. – Л., 1976. (XVIII век. Сб. 11). – С. 113-124.

14. Кочеткова, Н. Д. Литература русского сентиментализма. (Эстетические и художественные искания) / Н. Д. Кочеткова. – СПб. : Наука, РАН, ИРЛИ, 1994.

15. Копелев, Л. З. Уроки Просвещения / Л. З. Копелев // Немцы в России – русские в Германии. Век Просвещения. Каталог выставки. – М., 1994.

171

16. Ключевский, В. О. Литературные портреты / В. О. Ключевский. – М., 1991. 17. Кучурин, В. В. Мистицизм и западноевропейский эзотеризм в религиозной жизни

русского дворянства в последней трети XVIII – первой половине XIX в.: Опыт междициплинарного исследования / http://sofik-rgi.narod. ru/avtori/slovo_ misl/kutchurin.htm

18. Лазарчук, Р. М. Дружеское письмо второй половины XVIII века как явление литературы / Р. М. Лазарчук. – Л., 1972.

19. Лопухин, И. В. Торжество правосудия и добродетели, или Добрый Судья. Драма в 5 действ. / И. В. Лопухин. – М. : В вольн. тип. Пономарева, 1794.

20. Лопухин, И. В. Изображение мечты равенства и буйной свободы, с пагубными их плодами / И. В. Лопухин.– М., 1794.

21. Лопухин, И. В. Записки некоторых обстоятельств жизни и службы действительного тайного советника сенатора И.В.Лопухина, сочиненныя им самим / И. В. Лопухин. // РА. – 1884. – Кн. 1 . – Вып. 1 . – С. 1–154 . – М. : В Университетской типографии.

22. Лотман, Ю. М. Литература в контексте русской культуры XVIII века / Ю. М. Лотман // О русской литературе. – С.-Петербург: Искусство-СПБ, 1997. – С. 118-167.

23. Лотман, Ю. М. «Езда в остров любви» Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII века / Ю. М. Лотман // О русской литературе. – С.-Петербург: Искусство-СПБ, 1997. – С. 168-175.

24. Лотман, Ю. М. Пути развития русской просветительской прозы XVIII века / Ю. М. Лотман // О русской литературе. – С.-Петербург : Искусство-СПБ, 1997. – С. 176-197.

25. Лотман, Ю. М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция / Ю. М. Лотман // Труды по знаковым системам. Т. 24. Культура: Текст: Нарратив. – Тарту, 1992. С. 58-71.

26. Луцевич, Л. Ф. Псалтырь в русской поэзии / Л. Ф. Луцевич. – СПб., 2002. 27. Марасинова, Е. Н. Психология элиты российского дворянства последней трети

XVIII в. (По материалам переписи) / Е. Н. Марасинова. – М. : РОССПЭН, 1999. 28. Освобождение от догм. История русской литературы: Состояние и пути изучения /

Отв. редактор Д. П. Николаев: В 2 т. – М. : Наследие, 1997. 29. Панченко, А. М. О смене писательского типа в Петровскую эпоху / А. М. Панченко

// Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII века. – Л., 1974. – С. 112-128. (XVIII век. Сб. 9).

30. Панченко, А. М. Русская культура в канун петровских реформ /А. М. Панченко. – Л. : Наука, 1984.

31. Панченко, А. М. Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе / А. М. Панченко // Отв. ред. Я. С. Лурье. – Л. : Наука, 1970. .

32. Панченко, А. М. Литература «переходного» периода / А. М. Панченко // История русской литературы: В 4-х т. Т. 1. Древнерусская литература. Литература XVIII века / Ред.: Д. С. Лихачев, Г. П. Макогоненко. – Л.: Наука, 1980. – С. 291-407.

33. Панченко, А. М. Новые идеологические и художественные явления литературной жизни первой четверти XVIII века / А. М. Панченко // История русской литературы: В 4-х т. Т. 1. Древнерусская литература. Литература XVIII века / Ред.: Д. С. Лихачев, Г. П. Макогоненко. – Л. : Наука, 1980. – С. 408-420.

34. Пиксанов, Н. К. Масонская литература / Н. К. Пиксанов // История русской литературы. – М. ; Л., 1947. – Т.IV. – Ч.2. – С. 51-84.

35. Сазонова, Л. И. Переводная художественная проза в России 30–60-х годов XVIII века / Л. И. Сазонова // Русский и западноевропейский классицизм. Проза. – М., 1982.

172

36. Сахаров, В. И. Масонство, литература и эзотерическая традиция в век Просвещения / В. И. Сахаров // Масонство и русская литература XVIII – начала XIX вв. / Под ред. Сахарова В. И. – М. : Эдиториал УРСС, 2000. – С. 3-29.

37. Сочинения святителя Димитрия, митрополита Ростовского. – М., 1857. – Т. 1–5. 38. Стенник, Ю. В. Проблема периодизации русской литературы XVIII века /

Ю. В. Стенник // XVIII век. Сборник 16. Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. – Л. : «Наука», 1989. – С.17-31.

39. Тартаковский, А. Г. Русская мемуаристика XVIII – первой половины XIX века. От рукописи к книге / А. Г. Тартаковский. – М., 1991.

40. Тургенев, И. П. Кто может быть добрым гражданином и верным подданным / И. П. Тургенев. – М., 1798.

41. Флоровский, Г. Пути русского богословия / Г. Флоровский. – Вильнюс, 1991. 42. Фонвизин, Д. И. Письма из второго заграничного путешествия (1777-1778) /

Д.И. Фонвизин // Собрание соч. в 2-х т. – М. ; Л. : 1959. 43. Херасков, М. М. О чтении книг / М. М. Херасков // Полезное увеселение. 1760.

Январь. – С. 79-93. 44. Чекунова, А. Е. Русское мемуарное наследие второй половины XVII-XVIII веков.

Опыт источниковедского анализа / А. Е. Чекунова. – М., 1995. 45. Шишкин, А. Б. Поэтическое состязание Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова

/ А. Б. Шишкин // XVIII век. – Л., 1983. – С. 14-34. 46. Штедке, К. Французские и немецкие источники понятия «индивидуальность» в

русской литературе конца XVIII в. / К. Штедке //Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур/ редколлегия: С. Я. Карп, Й. Шлобах, Н. Ф. Сокольская. – М. : Наука, 2000. – 310 с.

47. Щербатов, М. М. О повреждении нравов в России / М. М. Щербатов. – im WERDEN-VERGAL, МОСКВА-AUGSBURG, 2001. (Памятники литературы XVIII века)

Научное издание

РЫКОВА Евгения Константиновна

ПУТИ РАЗВИТИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ЕКАТЕРИНИНСКУЮ ЭПОХУ:

«СВОЕ» И «ЧУЖОЕ» В ЛИТЕРАТУРЕ И НА КНИЖНОМ РЫНКЕ

Редактор М. Штаева

ЛР №020640 от 22.10.97. Подписано в печать 29.12.2008. Формат 60×84/16. Усл. печ. л. 10,00. Тираж 100 экз. Заказ №680.

Ульяновский государственный технический университет

432027, г. Ульяновск, ул. Сев. Венец, 32.

Типография УлГТУ, 432027, г. Ульяновск, ул. Сев. Венец, 32.