Миклош Шадор

«Молитва пекинеса»

сборник стихов

Живые-мёртвые

(философская лирика)

Милость

И звери в замерзающем лесу,

и крохотный щенок на птичьем рынке,

и рыбы в тёмной глубине

не забывают про Звезду.

Вкус Милости, храня на языке.

Есть много тайн,

и в закромах зерна не счесть, -

про чью же честь корма?

За что такая карма?

Карманы есть,

но пусто,

лишь в ушах звенит.

Снег под ногой хрустит,

а не бумажник.

Бумага и перо.

Подстреленная птица

сыплет перья.

Роняют слёзы

волк, медведь, барсук.

По сучьям

посохом пастушьим

бьёт мороз.

Рождественский мотив звучит,

стучат сердца.

Волк не хотел есть зайца…

Спит медведь,

барсук

неспешно тратит жир,

а я – монетки из заначки.

Зрачки обращены к Звезде,

вкус Милости

у всех на языке.

Волшебный звон

в ушах и душах.

Что такое «Милость»?

Довольствоваться малым?

Клыки сокрыты до поры.

К лесным красавицам

крадутся топоры.

Царит Звезда,

красиво замерзают слёзы.

Грёз хватит всем:

зверью в лесу,

щенкам на птичьем рынке,

и рыбам в тёмной глубине…

Кто нам откроет

что такое «Милость»?

Без имени

Есть тот, чьё имя не произнести

без алой пены на губах,

и мало есть таких,

кто знает

какова на ощупь его кожа,

лоснящаяся цветом снежной ночи.

И две сиреневых звезды –

кто может в них смотреть без содроганья?

Бывают ласки,

описание которых

трудно отличить от богохульства,

и звери с отпечатком адского огня,

пред святостью которых

каноны рассыпаются

и обращаются в ничто синклиты.

Цветок с трепещущими лепестками, -

такими хрупкими и чистыми,

что даже ангелу подобное дитя

раздавит и запачкает прикосновеньем, -

растенье это отравляет

спокойное безмолвие

моей души

сомнением подрагивающих лезвий.

Сны, после которых не хочется просыпаться,

реальность, от которой тянет в сон,

перемежаются,

сливаясь воедино.

Рябь на воде и капельки заката

на каждой маленькой,

родившейся,

и через миг готовой умереть волне.

Бывает так,

что не бывает ничего.

А каково любить

(Представьте только!) то,

чего и не было,

и никогда не будет…

Случается, что думаю:

я – Он.

Осанна!

Аллилуйя!

Случается, что вновь сижу в дерьме:

простите, что разочаровал, -

я не всегда всесилен.

Есть тот, чьё имя не произнести

без алой пены на губах,

и мало есть таких,

кто знает

какова на ощупь его кожа…

Зов бездны

Осыпай своё лицо

лепестками орхидей,

засыпай на мягком ложе

извивающихся змей.

Будут звёздным льдом искриться

побледневшие уста,

и в ночи тебе приснится

Зверь с отметиной Креста.

Он чела коснётся когтем,

открывая светлый лик,

в бликах платиновых молний.

С губ твоих сорвётся крик,

и зависнет чёрной песней

над безмолвием цветов,

как дыханье гулкой бездны,

пряный смрад Его садов.

Ночь уйдёт,

и ты воспрянешь

от загадочного сна,

лепестки смахнувши,

встанешь,

молчалива и грустна.

Лишь хрустальная тоска

в сердце дребезжит печалью

по оставленным садам.

Бездна ждёт:

«Ступай же к нам…»

Звезда

Дым был сиреневый.

Был дым.

Ветер холодный

отчаянно

маялся,

выл.

А в небе -

багряницей порванной,

старой плащаницей,

нитями взорванной,

день взмыл,

растворяясь,

и в воздухе плыл.

И были пронзительны,

льдисто-мучительны,

острые всполохи,

свисты и шорохи

призрачных стрел.

И видел Звезду,

над землёю парящую,

зрел Её, зрячую,

страшную, -

страшно мне,

страшно мне.

Глазом сапфировым

падает в мир Она,

сумрачно,

с гимнами.

Свет антрацитовый

блещет

и мчит Её,

пением демонов,

трепетом ангелов.

Воля Пославшего –

щит Её,

меч Её, -

горе же встречному!

Свет в оперении,

крыл обрамлении

ангелов плачущих,

прячущих лик Её,

шаром трепещущим

катится,

катится...

Прячься –

не прячься,

найдёт тебя.

Вот тебе!

Так тебе!

Крылья дотронулись,

судрожно дёрнулись -

Вот ты где!

Вот ты где!

Да не противься ты

слепо,

отчаянно, -

ты уже в Ней,

ты же часть Её.

Власть свою даст тебе,

крылья прощания,

очи зеркальные...

Ангел печальный мой,

ангел... нечаянный...

Аладдин

Я – лампой старою пленённый, Аладдин, -

один из тех, кто спит в пещерах,

средь ящериц и призрачных картин.

Я разуверился в прекрасных изуверах,

и лампу тру до алых пузырей

на потных и ободранных ладонях,

похожих на улыбку дикарей,

воюющих друг с другом в медных бронях.

Я позабыл волшебное название травы,

и был зарезан в прошлую субботу.

Мой смех звучит как уханье совы,

смешны мне ваши мелкие заботы.

Глаза мои давно внутри вещей,

я вижу демонов в их подлинном обличье,

держу на поясе четырнадцать ключей,

в чьих контурах заметно нечто птичье.

Щекочет ноздри едкий жёлтый пар,

закрыты плотно каменные двери,

но ключ подобран, ждет бесценный дар.

С той стороны дверей столпились звери,

под сводами растет слепящий шар…

Чума

Тёплый и влажный

затхлый туман

пеной молочной

у пёсьей пасти,

клочьями, крючьями,

вереск, бурьян…

«Спаси вас, дети, от злой напасти» -

тихо бормочет седой капеллан,

у алтаря умирает,

грязный…

Двести пятнадцать пустых домов:

в мертвых окнах слепая мука,

пепел холодный

остывших костров,

тысяча сто неприкрытых трупов.

Звон тишины да собачий кашель

свист разрезает

кручёной кожи, -

это над всем

безжалостно страшный,

щелкая,

бич взвивается божий…

В мокром подвале

на белых одеждах

двое влюблённых

в последней надежде

руки сцепили

навеки –

как прежде…

В дворике грязном

серого дома

грустный ребёнок

с глазами больного

куклу хоронит,

и в тусклых потёмках

шепчет бессвязно.

Он видит идущую мимо старуху, -

наряд на ней белый,

венчальный,

ему кто-то шепчет на ухо –

зазывно,

маняще,

печально.

А старая, вдруг,

обернувшись,

встала,

и лик её –

юной, прекрасной девы

улыбкой расцвёл,

и его не стало.

А мальчик всё грезил

венцом королевы,

и скипетром в тонкой руке…

Ключ

Я – ключ,

я – клич,

я – клацанье зубов,

и буйный цвет,

увядший лист,

поблекший лик.

Я – горькая чума

на ваши выи.

Войте и пляшите,

шутки ради,

сопрягайтесь цугом,

тащите плуг

через зелёный луг,

уткнитесь рогом в землю.

Вы – спесь,

вы – грязь,

вы здесь

не навсегда,

вы – червяки,

вы – звери, господа!

В кавычки вас возьму:

«Се человек…»

Порок и грех,

орех брильянтовый

утех поспешных,

суета и смех.

Но я смеюсь последним.

Бедность не порок,

я не пророк

для вас,

румяных, пьяных, сытых, -

мёртвый, трезвый, бледный.

Вечерний страх

и утренняя тошнота

для вас,

обтрахавшихся насухую,

ржавым буем,

буйным ветром,

я – то,

что всех и вся покроет.

Войте и пляшите,

шутки ради

сопрягайтесь цугом, -

вонь и смрад

с младых ногтей

от вас,

вы – скопище сатиров и б…дей!

Я – ключ,

я – клич,

я – клацанье зубов…

Живые-мёртвые

Живые!

Они все живые,

мои цветы.

И ты тоже,

со всеми

своими лепестками,

тычинками.

Камешек чёрный

завис

полированным многогранником

за пазухой,

над розовым соском.

Не затыкай мне рот

соской золоченой.

Я мёртвый, -

не такой, как мои цветы.

Ты боишься,

что я прикоснусь к тебе

льдом рук.

А надо мной

летает птица Рух,

и стаи мух.

Я маленький-маленький Мук.

Звуки и звоны,

вагоны и аэропланы –

звенья одной цепи.

Грохот глотаю

зелёных от старости

вериг,

чернь серебра,

рать Господа моего

по мою душу.

Таю, мечу зерна.

Брань

преследует уши мои.

Зима

засыпает снегом,

весна

обманывает сучьими звёздами.

Не смотри на мои слезы.

Цветы

все до единого – живые,

а я –

мёртвый,

мёртвый,

мёртвый!

Саломея

Кристаллы синего льда

и оранжевые корочки апельсина –

это так хорошо пахнет,

и вместе с тем

это так холодно!

Чудовищно противоестественный коктейль,

как улыбающаяся голова

Иоанна Крестителя

в подарок для одиннадцатилетней Саломеи.

Но, девочка моя,

ты должна просить ни что иное

как именно это.

Посмотри,

он будто бы создан

для золотого блюда!

Жуй ароматную корочку,

ведь твой апельсин уже съеден.

Царь увидел синие льдинки

в юных глазах.

Ты танцевала

так многозначительно

не по-детски.

Крошка моя,

стать одной из наложниц

в твоем нежном возрасте –

не совсем подходящее начало карьеры.

Взгляни на свои ладони –

цитрусовый сок окрасил их

в жёлтый цвет.

И один Бог знает,

какие жезлы

будут сжимать тонкие пальчики

с накрашенными ногтями.

Танцы всегда лишь прелюдия –

это так сексуально!

Синие льдинки

выпросят еще не один подарок,

но что сравнится с тем,

что ты уже получила?!

Скольких мужчин ты заставишь

потерять голову

своими капризами ?

И всё-таки,

грызя корочку апельсина,

совсем не представляешь,

что во всех твоих

солью пропитанных снах

с золотого блюда

будет улыбаться

бледная голова Иоанна…

Jack the R...

Я - лунный свет

на лезвии ножа...

Я - молоко тумана,

ваш East-End...

Я - звёзды на мундире

и на ожерелье, -

капельками крови...

Я - пароход,

куда идут с надеждами...

Я - Новый Свет...

Я - свет луны

и тусклый блик...

Я - газовый фонарь...

Забудьте плач!

Забудьте ваши "штучки",

стоимостью в shilling, -

преснее, чем

вчерашняя овсянка...

Пока я праздником

не раскрою` тела

и души... Нет, -

не душитель я...

Художник,

врач,

мясник-эстет...

Знаток тех перлов,

что сокрыты в тайниках

дешевых потаскушек...

Я - ТАЙНА,

Я - ПОЭТ,

Я - САКВОЯЖ...

Вояж длиной в сто лет...

Вот ребус - разгадай!

Не Робин Бобин Барабек...

Не съем, а...

Впрочем,

обещаний нет.

Имбирным пивом

с кровью

подпись:

"Jack the R..."