pearl 60 complete set

ЖЕМЧУЖИНА Литературно-художественный образовательный журнал

«The Pearl» / « Zhemchuzhina» № 60 Brisbane, Australia, October 2014

Брисбен Октябрь 2014 г.

“The Pearl” / “Zemchuzhina”

Literary and Educational Journal in the Russian Language.

Published and printed by the Editor of “The Pearl” / “Zemchuzhina”

Brisbane, Australia.

«Жемчужина»

Литературно-художественный образовательный журнал.

Выпуск - 4 раза в год.

Copyright © Tamara Maleevsky - The Editor of “The Pearl” / “Zemchuzhina”

This publication is copyright. Apart from any fair dealing for the purposes of private study,

research, criticism or review, as permitted under the Copyright Act, no part may be reproduced

by any process without written permission of the Editor.

National Library of Australia cataloguing-in-publication data

“The Pearl” / “Zemchuzhina” - Literary and Educational Journal in the Russian Language

Index

ISSN 1443-0266

Signed articles express the opinions of the authors and do not necessarily represent the opinions of the

editor of “The Pearl” / “Zemchuzhina”.

“Zemchuzhina” (“The Pearl”) is a magazine published at the Editor’s own expense as a non-profit

publication for the Russian society, consequently, it does not offer any honorariums, stipends or other

remuneration to its contributors.

Взгляды, высказываемые авторами в своих статьях, не обязательно совпадают с мнением

редакции.

Журнал «Жемчужина» выпускается исключительно на личные средства издателя для русского

общества и не преследует коммерческих целей. Следовательно, издатель не выплачивает

никаких гонораров, стипендий или иных вознаграждений авторам, труды которых он печатает.

Редакция оставляет за собой право сокращать рукописи и изменять их стилистически.

Рукописи, не принятые к печати, не обсуждаются и не возвращаются.

Адрес для связи:

[email protected] или [email protected]

*Просьба: посылая работу по E-mail, обязательно делать пометку - “For Pearl”.

Tel: редакция - (07) 3161-49-27 mobile: 0404559294

Сайт журнала в Интернете - http://zhemchuzhina.yolasite.com

Цена отдельного номера - $ 6 плюс $ 2.10 пересылка по Австралии и упаковка.

Стоимость годовой подписки (4 журнала), включая пересылку по Австралии - $ 33

mailto:[email protected]

Июль 2014 г. «Жемчужина» № 60 15-й год издания

1

Редакция поздравляет авторов, читателей и друзей журнала,

сердечно благодарит всех за поддержку и надеется

на дальнейшее сотрудничество.

Уж не ты ли, молодость моя, Бусы на болоте обронила... И под крик печальный журавля Взор свой на другого обратила?

Уж не ты ли, в злате и шелках, Лету жизни помахав рукою, Открываешь новою строкою Образ мой уже в иных стихах?

Тот, другой , теперь тебе милей. Ты его мечтами овладела. Мне ж остались крики журавлей И прощальный след любви твоей - Терпкий привкус клюквы переспелой.

Что ж, лети! Удерживать тебя Я не стану... Кто ж тому виною, Что очарованье сентября Вместе с увядающей листвою

Алексей Гушан Сайт «Свете Тихий»

Словно в сказке, восток истекает

Турмалиновым светом зари.

На колосья нога наступает.

Красный коршун над полем парит.

Ветер с запада ветви колышет,

Пробегает волной по реке.

Растревожились сонные крыши,

Град ударил по нежной щеке.

Отозвались былинные звоны

Голосами ушедших веков.

Поседели зеленые склоны

От холодных колючих ветров.

В полумраке старинного храма

Одинокие свечи горят.

Град стучит в потемневшие рамы,

Пальцы четки быстрей теребят.

Злобно мечется молнии пламя,

Нарушает душевный уют.

Крест над куполом реет, как знамя;

На молитву святые встают.

И свинцовые тучи бледнеют,

Шепчет берегу что-то волна,

Дождик капельки редкие сеет -

Усмирила грозу тишина.

Сайт «Свете Тихий» прот. Василий Мазур.

Не шумите птицы на закате дня,

тихо у водицы вечер ждет меня.

Камни под ногами громко зашумят,

вековые сосны тишину хранят.

Не сыскать мне края русского милей -

сила ли какая вырвет из полей?

На чужбине дальней в сердце боль тая

без ее дыханья погибаю я.

Не кружите птицы с шумом надо мной,

где еще водицы вкус найти такой?

Где так сердце просит чистоты небес?

Где так нежно нянчит осень грустный лес?

Тишина под небом, тихо у реки.

На закате в лодках дремлют рыбаки.

Елена РУСЕЦКАЯ. Сайт «Свете Тихий».


2

Лети свободно и широко Мой легкий и приветный стих, Окинув мир орлиным оком, Пересекая даль границ.

Приветствую, мои крымчане, Вас братьев верных и бойцов. Дни ожиданий за плечами, И выбор общий налицо!

Громя предвзятости и злобу, Чрез неумолчный мерзкий вой, Крым устоял, и день свободы Пришел на брег старинный твой!

Воспетый подвигами славы И мужеством военных лет, Ты в гавань царственной державы Направил мощный свой разбег.

Пусть плещут волны голубые, И светит солнце над тобой, Как верный сын былой России, Вернулся ты к себе домой.

Твой праздник радостный, чуть грустный,

Струится с Неба благодать, Так хочется крымчан по-русски Трехкратно всех расцеловать!

В.К. Невярович. 17.03.2014 После объявления результатов референдума.

Вы молоды еще, пред вами жизнь, как море,

Раскинула, резвясь, свой свиток голубой,

Не испугают вас лишения и горе,

Вы встретитесь, смеясь, в ребяческом задоре

С безумной ревностью, изменой и враждой.

Вам хорошо, вы не изжили счастья,

Вы можете еще и верить, и любить,

В слепые наши дни позора и безвластья

Вас не смущает холод безучастья,

Вам рано сетовать, томиться и грустить,

Вериги лет вам не согнули выю,

Не убелила жизнь вас снегом седины,

Вы верите душой в желанного Мессию,

Грядущего спасать распятую Россию

В кровавом зареве убийственной войны.

Завидую вам я, вы в нашей мгле бесплодной

Дождетесь наконец ликующего дня,

Вы встретите рассвет стихии всенародной,

Увидите вы Русь великой и свободной

И в старый Кремль войдете без меня.

Сербия. 1928 г. С.С. Бехтеев.

Тиха волна на озере родном, Краса природы для меня обычна. Лежит отныне, где был отчий дом, Пустая выть - дика и горемычна...

Мерцает пояс млечного пути, Не спят луна и звезды золотые. На землю я пришел, чтобы найти Любви и веры истины простые.

Когда над Русью ночь и тишина, Мне зримо лет сквозящее движенье. Сияет свято добрым старина, Но как же тяжко новых дней рожденье!

Александр ЛАЗУТИН. Сайт «Свете Тихий» Беломорск.

Вербы рыдают над водами в тихом укоре,

В этих холмах я пытаюсь найти Святогорье -

Как же похож этой речки поток на Донец.

Но не хватает мне ветра в беззвучном просторе,

Мне не хватает биенья донбасских сердец…

Край мой родной, я душою с тобой непрестанно

Там, где твои терриконы - наследье титанов,

Вместе с курганами тайны столетий хранят,

Там, где вся степь стала чёрною огненной раной,

Там, где твои города превращаются в ад.

Донецк. Иван НЕЧИПОРУК .


3

7. О ХРИСТИАНСКОМ НАЦИОНАЛИЗМЕ

Культура творится не одним человеком. Она есть до-

стояние многих людей, духовно объединенных между со-

бой. Каждые двое друзей образуют в своем общении изве-

стный культурный уровень и создают известные культур-

ные содержания. Так обстоит и в каждой семье, в каждом

обществе, в каждой организации, в каждом сословии и у

каждого народа. Люди не случайно объединяются друг с

другом: их влечет друг к другу сходство материальных и

духовных интересов; из этого сходства возникает общение;

длительное общение увеличивает взаимное подобие, и если

общение носит творческий характер, то вырастает и взаим-

ное влечение, крепнет взаимная связь. Эта связь закрепля-

ется традицией, передающейся из поколения в поколение. Так постепенно возникает единая и

общая всем культура.

Самое глубокое единение людей возникает из их духовной однородности, из сходного ду-

шевно-духовного уклада, из сходной любви к единому и общему, из единой судьбы, связующей

людей в жизни и смерти, из одинакового созерцания, из единого языка, из однородной веры и

из совместной молитвы. Именно таково национальное единение людей.

Национальное чувство не только не противоречит христианству, но получает от него свой

высший смысл и основание, ибо оно создает единение людей в духе и любви и прикрепляет

сердца к высшему на земле - к дарам Святого Духа, даруемым каждому народу и по-своему

претворяемым каждым из них в истории и в культурном творчестве. Вот почему христианская

культура осуществима на земле именно как национальная культура и национализм подлежит не

осуждению, а радостному и творческому приятию.

Каждый народ имеет инстинкт, данный ему от природы (а это значит - и от Бога), и дары

Духа, изливаемые в него от Творца всяческих. У каждого народа инстинкт и дух живут по-сво-

ему и создают драгоценное своеобразие. Так, каждый народ по-своему вступает в брак, рож-

дает, болеет и умирает; по-своему ленится, трудится, хозяйствует и отдыхает; по-своему горю-

ет, плачет и отчаивается; по-своему улыбается, смеется и радуется; по-своему ходит и пляшет;

по-своему поет и творит музыку; по-своему говорит, декламирует, острит и ораторствует; по-

своему наблюдает, созерцает и творит живопись; по-своему исследует, познает, рассуждает и

доказывает; по-своему нищенствует, благотворит и гостеприимствует; по-своему строит дома и

храмы; по-своему молится и геройствует; по-своему воюет... Он по-своему возносится и падает

духом; по-своему организуется. У каждого народа иное, свое чувство права и справедливости,

иной характер, иная дисциплина, иное представление о нравственном идеале, иная политичес-

кая мечта, иной государственный инстинкт. Словом: у каждого народа иной и особый душев-

ный уклад и духовно-творческий акт. И у каждого народа особая, национально-зарожденная,

национально выношенная и национально выстраданная культура.

Так обстоит от природы и от истории. Так обстоит в инстинкте и в духе, и во всем куль-

турном творчестве. Так нам всем дано от Бога.

И это хорошо. Это прекрасно. И никогда не было осуждено в Писании. Различны травы и

цветы в поле. Различны деревья, воды и облака. «Иная слава солнца, иная слава луны, иная

звезд; и звезда от звезды разнится в славе» (1 Кор 15:41). Богат и прекрасен сад Божий; обилен

видами, блещет формами, сияет и радует многообразием. И каждому народу подобает и быть, и

красоваться, и Бога славить - по-своему. И в самой этой многовидности уже поет и возносится

хвала Творцу. И надо быть духовно слепым и глухим, чтобы не постигать этого.

Мысль - погасить это многообразие хвалений, упразднить это богатство исторического

сада Божия, свести все к мертвому единообразному штампу, к «униформе», к равенству песка,

к безразличию после уже просиявшего в мире духовного различия - могла бы зародиться толь-

ко в большой душе, от злобной, завистливой судороги или же в мертвом и слепом рассудке.


4

Такая плоская и пошлая, противокультурная и всеразрушительная идея была бы сущим про-

явлением безбожия. Почерпнуть ее из христианства, из Евангелия, в православии - было бы

совершенно невозможно.

Ибо христианство подарило миру идею личной, бессмертной души, индивидуальной по

своему дару и по своей ответственности, особливой в грехах, самодеятельной в покаянии и в

любви, т.е. идею метафизического своеобразия человека. Согласно этому - идея метафизичес-

кого своеобразия народа есть лишь верное и последовательное развитие христианского понима-

ния. Преп. Серафим Саровский говорил, что Бог печется о каждом человеке так, как если бы он

был у Него единственным... Это сказано о личном человеке. А об индивидуальном народе? Что

же, о нем Господь не печется совсем? Отвергает его, осуждает и обрекает? Каждую линию оде-

вает в особливые и прекрасные ризы; каждую птицу небесную помнит и кормит; и все волосы

на голове человека сосчитывает, а своеобразие народной жизни проклинает как начало зла и

отмечает как грех и мерзость? Может ли христианин придерживаться такого воззрения?

Каждый народ служит Богу, как умеет, - всей своей историей, всей культурой, всем трудом

и пением своим. Один народ служит творчески и цветет духовно, а другой - нетворчески, и

духовно хиреет. Есть такие народы, что перестают служить и становятся шлаком истории; и

есть такие, что в своем малом и скудно-беспомощном служении угасают, не достигнув расц-

вета. А есть такие, что могут осуществлять свое служение только под водительством другого,

духовно сильнейшего народа…

И вот национализм есть уверенное и страстное чувство, верное по существу и драгоценное

в творческом отношении, -

что мой народ получил дары Духа Святого; что он приял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему; что вследствие этого сила его обильна и призвана в дальнейшем к великим, творчески-культурным свершениям; что поэтому народу моему подобает культурное «самостояние» как залог величия (Пушкин!) и независимость национально-государственного бытия.

И в этом чувстве, верном и глубоком, христианин прав и осуждению не подлежит. Это

чувство объемлет всю его душу и оплодотворяет его культуру.

Национальное чувство есть любовь к исторически-духовному облику и к творческому акту своего народа. Национализм есть вера в богоблагодатную силу своего народа и потому - в его призвание. Национализм есть воля к его творческому расцвету в дарах Святого Духа. Национализм созерцает свой народ перед лицом Божиим, созерцает его душу, его таланты, его недостатки, его историческую проблематику, его опасности и его соблазны. Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания.

Вот почему истинный национализм есть не темная, антихристианская страсть, но духов-

ный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ - к духовному расцвету.

Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в

дарах Его Благодати, в путях Его Царствия.

Это есть благодарение Богу за эти дары, но это есть и скорбь о своем народе, если народ не

на высоте этих даров.

В национальном чувстве - источник духовного достоинства: национального, а чрез то - и

своего, личного.

В нем источник единения - ибо нет глубже и прочнее единения, как в духе и пред лицом

Божиим.

В нем источник правосознания - этого чувства своей правоты в глубоком и последнем из-

мерении, чувства своей безусловной привязанности и связанности, своего дома и своего вер-

ного дерзновения.

Национализм учит и смирению - в созерцании слабостей и крушений своего народа (вспом-

ним покаянные стихотворения Хомякова к России).

Национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов; он

учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство:

ибо и они причастны дарам Божиим, и они претворили их по-своему.

Так осмысленный национализм учит человека, что безнациональность есть духовная бес-

почвенность и бесплодность; что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблаз-


5

нов и что сверхнационализм доступен только настоящему националисту. Ибо создать нечто

прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом акте своего наро-

да. «Мировой гений» есть всегда и прежде всего национальный гений, а попытка стать «вели-

ким» из интернационализма и пребывая в его атмосфере давала и будет давать только мнимых,

экранных «знаменитостей» или же планетарных злодеев. Истинное величие почвенно. Подлин-

ный гений национален.

Напрасно говорить, будто националист «ненавидит и презирает другие народы». Нена-

висть и презрение совсем не составляют существа национализма; они могут присоединяться ко

всему, если душа человека зла и завистлива. Правда, есть националисты, предающиеся этим

чувствам. Но извратить можно все и злоупотребить можно всем. Злоупотребить можно гимна-

стикой, ядом, свободой, властью, знанием, словом; извратить можно любовь, искусство, суд,

политику и даже молитву; однако никто не думает воспретить и искоренить все это только

потому, что некоторые люди принимают извращенные формы за единственно возможные, а

здоровых форм не замечают совсем...

Можно ли любить свою Церковь и не презирать другие исповедания? Конечно, можно. И

вот сей христиански благородный дух возможен и в национализме.

Можно ли любить свою семью и не питать вследствие этого ненавистно-презрительных

чувств к другим семьям? И вот этот христиански-братский дух возможен и у национально мыс-

лящих людей. Именно этот дух и лежит в основе христианского национализма.

При верном понимании национализма - религиозное чувство и национальное чувство не

отрываются одно от другого и не противостоят друг другу, но сливаются и образуют некое

жизненное творческое единство, из которого и в лоне которого вырастает национальная куль-

тура.

Это не значит, что народ становится предметом религиозного обожания, а идея Бога низво-

дится на уровень земной нации. Народ не Бог, и обожествление его - кощунственно и греховно.

И Бог превыше земных разделений - расовых, языковых, душевных и исторических. Но народ

должен быть поставлен перед лицо Божие, и силы его должны быть облагодатствованы свыше.

И если это совершилось, и если это признано, то жизнь его получает религиозный смысл, а

религия находит себе достойное жилище в национальном духе. Все бытие и вся история народа

осмысливаются как самостоятельное и своеобразное служение Богу: приятие даров Святого

Духа и введение их в национальную культуру. Итак: народ не Бог, но силы его духа - от Бога.

Путь его исторической борьбы и его страданий есть путь восхождения к Богу. И путь этот

дорог и священен для националиста. И чувствуя это, он исповедует, что родина священна, что

ею надо жить, что за нее стоит бороться перед лицом Божиим и, если надо, то и умереть.

Христианский национализм измеряет жизнь своего народа и достоинство своего народа

религиозным мерилом: идеею Бога и Христа, Сына Божия. Именно это измерение научает

христианского националиста безусловной преданности и безусловной верности; и оно же нау-

чает его сверхнациональному созерцанию человеческой вселенной и вселенскому братству лю-

дей. Истинная вселенскость не только не отрицает национализма, но вырастает из него и закре-

пляет его, так что истинный националист может вступить во вселенское братство только как

живой представитель своего народа и его национального духа.

Тот духовный акт, которым народ творит свою культуру, есть акт национальный: он возни-

кает в национальной истории, он имеет особое национальное строение, он налагает свою печать

на все содержание национальной культуры. Человек может не замечать этого; народ может не

сознавать этого. Но это остается и пребывает. И есть у каждого народа известная ступень ду-

ховной зрелости, на которой он осознает особенности своего национального духа и своей наци-

ональной культуры и уразумевает, что ему даны свыше Дары и что он воспринял, усвоил и

воплощает их своеобразно. Тогда нация постигает свой религиозный смысл, а национальная

культура утверждается на обоих (доселе не сознававшихся) религиозных корнях. Религиозная

вера осмысливает национализм, а национализм возводит себя к Богу.

Таковы основы христианского национализма.

8. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Тот, кто продумает, а главное, прочувствует указанные мною основы и источники христи-

анской культуры, тот увидит, какой великий духовный простор открыт современному человеку.

Проблема христианской культуры доселе не разрешена и разрешать ее будут грядущие века, из

поколения в поколения. В духовные врата, открытые христианством, всякий из нас призван


6

войти и сохраняет свою волю и свободу - вступать в них или не вступать. За последние два века

европейское культурное человечество поколебалось на пороге этих врат, отвернулось от них и

попыталось идти своими, нехристианскими и нерелигиозными путями. Плоды этого поворота

мы пожинаем ныне во всех областях культуры.

Эти плоды и последствия выражаются в том, что благодарный дух христианства стал отле-

тать от жизни и покидать мировую культуру. Люди постепенно переложили цель и смысл своей

жизни из внутреннего мира во внешний: материя стала первенствовать, духовность перестала

цениться; все стало сводиться к земному на земле: небесное в земной жизни и небесное в небе-

сах перестало привлекать взоры и сердца. Механическое начало возобладало над органическим.

Рассудок исключил из культуры созерцание, веру и молитву и попытался их скомпрометиро-

вать. Учение о любви было вытеснено «спасительным» учением о классовой ненависти; сердца

иссякли, глубина измельчала; ум отверг искренность и превратился в хитрость. Содержание

жизни стало несущественным, началась погоня за пустой формой.

Вследствие этого философия ушла в пустые и формальные отвлеченности; формальные

приемы и методы получили неподобающий им вес в положительной науке; юриспруденция

задохнулась и выдохлась от формализма. Внешнее, формальное, показное, чувственное завое-

вало и наводнило чуть ли не все искусства; тайна отлетела, мелодия отодвинулась на дальний

план, содержание искусства было объявлено безразличным, воля к художественному совершен-

ству иссякла. Эта священная драгоценная воля к совершенству, без которой культура немысли-

ма вообще, смолкает или уже смолкла в наши дни во всех направлениях и измерениях. «Совре-

менный» человек есть трезвый, плоский и самодовольный утилитарист, служитель пользы, иде-

олог полезности, лишенный органа для всего высшего и духовного, не постигающий никакого

«третьего» измерения: он пошл в высшем, религиозном смысле этого слова и нравится себе в

таком состоянии. Он пошл без всякого «надрыва» и покаяния, и склонен к нападению на все

непошлое. И потому его культура пошла и формальна, как он сам. И если к этому присоединя-

ется личная злоба и личная ненавистность, мстительность и честолюбие, то облик революцио-

нера-большевика начинает вырисовываться в своих зловещих очертаниях.

Мы не знаем, отвернется ли современное человечество от этих путей вырождения и если

отвернется, то - когда и как... Но когда оно отвернется от них, то оно увидит перед собою

поистине великий и величавый простор, открытый ему для созидания христианской культуры.

Перед ним встанет целый ряд великих заданий, о которых я не могу здесь высказаться. Он

начнет создавать христианскую науку, христианское искусство, христианское воспитание, хри-

стианское правосознание, христианский труд и христианскую частную собственность, - не

отвергая доселе созданное, но творчески преображая его из свободной глубины преображен-

ного духа. Светская культура не погибнет в этом, но преобразится в направлении духовности, в

свободном созерцании, в духе любви, в духе органической, искренней формы, в воле к объек-

тивному совершенству.

Предчувствием этого уже наполняются лучшие сердца наших дней. Этим предчувствием

мы ныне утешаемся; в нем почерпаем надежду на то, что «не до конца» прогневался на нас

Господь. В этом свете мы видим ныне и будущее нашего великого отечества, нашей страда-

ющей России.

Иван ИЛЬИН

Не плоть, а дух растлился в наши дни, Безверием палим и иссушен, И человек отчаянно тоскует... Невыносимое он днесь выносит... Он к свету рвется из ночной тени И сознает свою погибель он И, свет обретши, ропщет и бунтует. И жаждет веры... но о ней не просит.

Не скажет ввек с молитвой и слезой, Как ни скорбит пред замкнутою дверью: «Впусти меня! - Я верю, Боже мой! Приди на помощь моему неверью!..»

Фёдор Тютчев.


7

17-9-2014 Тамара Николаевна! Разрешите поздравить Вас с 15-летием и 60-м номером «Жемчужины»! Журналу 15 лет! За 15 лет - 60 номеров. Много это или мало? Считаю, что не годами и количеством изданных номеров определяется ценность того или другого журнала, а тем - на сколько материалы публикуемые в журнале актуальны и востребованы читателями. У «Жемчужины» читатели и авторы из многих точек мира, где звучит русская речь; каждый номер наполнен новизной. Сколько труда Вы вложили в эти 60 номеров! Милосердие, сострада-ние, вера, надежда и любовь присутствуют в работах авторов, а руководитель журнала продол-жает открывать для нас всё новые и новые имена. «Жемчужина» стала даром Русскому миру, - кто находит её, тот уже не теряет, и с нетерпением ждёт новых номеров. Она нужна читателям из разных уголков мира: журнал собирает на своих страницах - через расстояния - разных лю-дей, объединённых русским словом. Спасибо Вам, за то что публикуете работы классиков. Спасибо за то, что затрачивая боль-шое количество времени на работу по изданию журнала, Вы находите время и на творчество, и продолжаете радовать нас своими работами! Прочитал Ваше стихотворение «Сокол проле-тал». Прекрасная работа. Вы, из такого далека, так верно всё поняли и пропустили через своё сердце боль Русского мира за то, что происходит. Ведь уже доходит до того что один брат - с одной стороны а другой - с противоположной. Тема ответственная и сложная; я считаю, Вы справились, и Ваша работа займёт достойное место среди прекрасных работ освещающих ос-новы Русского мира. Мир спасёт не красота, а вера, надежда и любовь. Пусть «Жемчужина» будет наполнена ими и в последующих номерах! Ещё раз, поздравляю с юбилейным номером; авторам желаю прекрасных работ, читателям не терять нить, связывающих их с «Жемчужиной»! Пусть всё задуманное Вами исполнится. Мира Вам, добра и счастья!

С уважением. Е. Кульба. Россия.

17-10-2014 Дорогая Тамара! Я горжусь столь долгой взаимной

связью, себя - как автора и свидетеля чуть ли не каждой доб-

родетели журнала - с "Жемчужиной". Блажится мне, что слы-

шал первый её нарождающий вскрик. Наблюдал ломающийся,

крепнущий голосок от дисканта до тенора. И с гордостью и

некой причастностью к нынешней популярности узнаю её уве-

ренный бас, несущийся из Брисбена по весям планеты. С поч-

ти совершеннолетием, «Жемчужина»! Жалею лишь об одном:

своё «100-летие» она будет праздновать без моих пожеланий.

Поздравляю наперед! Ген. Гончаров. Канберра.

07-08-2014 Дорогая Тамара, Сердечно благодарю за новую

"Жемчужину"! Очень рада получить ее как всегда с прекрас-

ным содержанием и оформлением! Творческих успехов и все-

го самого доброго и светлого! с поклоном, О. Цвиркун. Киев.

7-8-2014 Здравствуйте, Тамара! Сердечно благодарю за поздравление с днём Ангела и новый номер «Жемчужины», как всегда содержательный и полезный.

Всего Вам доброго. В.К. Невярович. Москва.

13-8-2014 Здравствуйте, Тамарочка Николаевна! С большим интересом и удовольствием прочи-

тал очередной 59-й номер Вашего журнала. В нём, как всегда, всё очень хорошо, очень худо-

жествено оформлено, и все опубликованные материалы тоже просто замечательны! Честь и

хвала Вам за это, Вы просто молодец, настоящая русская подвижница! Я сам бывший журна-

лист и знаю, какого труда и скольких душевных сил уходит на то, чтобы собрать авторский

актив, отобрать из их материалов что-то наиболее приемлемое для читателей такого журнала,

как Ваш, отредактировать, откорректировать... И так - все 15 лет работы над журналом «Жемчу-

жина». А он действительно, ЖЕМЧУЖИНА для всех наших соотечественников, живущих в

Австралии. Журнал объединяет их, вольно или невольно оказавшихся вне России, помогает не

забыть её историю, богатейшую культуру и могучий язык. Желаю журналу дальнейших успе-

хов, как в его творческой жизни, так и в дальнейшем росте популярности - не только на «Зелё-

ном континенте», но и на исторической Родине... С чувством глубокого уважения и признатель-

ности! Владимир Колабухин, литератор. Ярославль.

11-7-2014 Здравствуйте, Тамара! Огромное спасибо за возможность приобщить-ся к авторам такого велико-лепного издания.

Рада сотрудничеству!

Ирина Бабич.

13-8-2014 Здравствуйте,

Тамара! Приятно получить

августовским днём привет

из далёкой Австралии.

Спасибо Вам, за ваш труд.

Успехов, вам, на этом

нелёгком пути! С теплом,

И. Нечипорук. Донецк.


8

3 (15) октября 1809 г. – 29 окт. (10 ноября) 1842 г.

Поэзия Кольцова - поразительное явление в истории

нашей литературы. Когда читаешь его стихотворения, то ка-

жется, что воскресает перед нами во всей своей могучей силе

и ароматной свежести старое народное творчество, поет,

«растекаясь мыслию по древу», русский Баян «давно минув-

ших дней». И еще удивительнее то, что этот поэт «колосистой

ржи», степного приволья, вышел из той самой среды, которая

упорною погоней за наживой, мелкими копеечными расчета-

ми, тесным убожеством пошлой мещанской жизни убивает

всякое чувство красоты, застилает взор густым туманом се-

рой, бесцветной повседневности. Но окружающая обстановка

не задавила в Кольцове чуткой восприимчивости ко всему

прекрасному, а сближение с интеллигентными кругами не

оторвало его от народного быта, который он так глубоко лю-

бил, так тонко и художественно воспроизвел в своих песнях.

Д.С. Мережковский называет творчество Кольцова «полным, стройным, доныне еще мало

оцененным выражением земледельческого быта». Действительно, в поэзии Кольцова играет

выдющуюся роль крестьянский труд со всеми подробностями - с «сивкой», «пашней десяти-

ной», скрипом телег, увозящих хлеб, скирдами и снопами. С благоговейной любовью рисует он

нам святыню труда, трогательную привязанность русского пахаря к земле, их вековую связь,

глубокую и неразрывную. И то, что для нас кажется черной работой, «прозой жизни», для

Кольцова полно самой чистой поэзии. Вся жизнь крестьянина, строго распределенная по раз-

личным временам года, представляется ему цельным, законченным действием, исполненным

глубокого, пожалуй, религиозного значения. Поэт твердо верит в то, что землепашец занят свя-

тым делом, и потому все в этой часто тяжелой, изнурительной работе прекрасно и достойно

вдохновения. Он слышит музыку в скрипе возов, глядит и не наглядится...

На поля, сады

На зеленые...

И где же найти другую картину, которая могла бы сравниться с этим простором:

Выше пояса Словно Божий гость,

Рожь зернистая На все стороны

Дремлет колосом Дню веселому

Почти до земли; Улыбается...

Ветерок по ней

Плывет – лоснится,

Золотой волной

Разбегается...

И любуется он этой картиной не ради развлечения, не рассеянно бродит по ней взглядом, -

поэт знает, что...

Люди сельские

Божьей милости

Ждали с трепетом

И молитвою...

Он знает все «их заветные думы мирные», как после счастливого урожая «задумали» -

«Богу помолиться...»


9

или

«Жарка свеча

Поселянина

Пред иконою

Божьей Матери»

Светло и ясно смотрит он на крестьянский труд, приветствует его радости и с братским

сочувствием близко подходит к «доле бедняка», которого преследует «судьба-мачеха», у кото-

рого -

Из души ль порой И бел ясен день

Радость вырвется, Затуманится,

Злой насмешкою Грустью черною

Вмиг отравится; Мир оденется.

Уходя со стадами в степь, живя в ней целыми месяцами, Кольцов вырывался из душной

атмосферы торгашеского мирка и широко, всею грудью вдыхал в себя приволье степного про-

стора. Оттого столько бодрости и силы в его поэзии, столь непосредственной свежести и чару-

ющей могучей красоты, которая сама собою, легко и свободно выливается из его души. Не да-

ром говорил Белинский, что почти во всех стихотворениях «есть что-то степное, широкое, раз-

машистое и в колорите, и в тоне. Читая их, невольно вспоминаешь, что их автор - сын степи,

что степь воспитала его и возлеяла»...

Кольцов любит природу такою цельною, глубокою и многогранною любовью, на которую

едва ли способен поэт, выросший в интеллигентной среде. Для него, например, нива, покрытая

«спелым колосом», одновременно дорога и потому, что оросил ее своим потом труженик -

крестьянин, и потому, что эта нива будит в нем эстетическое чувство, пленяет его блеском

переливающегося золота, тихим шепотом склоняющихся колосьев. Природа вдохновляет Коль-

цова всегда, он сжился с нею прочно и крепко и, не отворачиваясь от рабочих будней, умеет в

то же самое время любоваться ею с бескорыстным восторгом. Труд человека, живущего в тес-

ном единении с природой, не только не уменьшает ее красоты, но вносит в нее какой-то выс-

ший смысл, как бы освящает ее. В этом кроется причина того оптимистического взгляда на

народную жизнь, который отличает Кольцова от других поэтов, мрачными красками изобра-

жавших «долю злую» русского крестьянина. Духовная мощь и сила русского мужика для Коль-

цова не была вопросом, который надо было обсуждать в серьезном ученом разговоре. Есте-

ственное, а не искусственное соприкосновение с жизнью народной, нравственная связь с нею

дали ему возможность безошибочно разрешить этот вопрос тут же, в этой степи, где, сидя у

костра, чумаки варят свою кашу и гуляет «молодец» «сам-друг с косой вострою». Но поэт

далек и от идеализации; он знает, как тяжелы условия жизни крестьянина, и, смело глядя в

глаза действительности, говорит ему:

Не родись в сорочке, Век прожить – не поле

Не родись талантлив: Пройти за сохою;

Родись терпеливым Кручину, что тучу,

И на все готовым. Не уносит ветром.

Поэт чувствует, что как не вынослив русский народ, но часто и ему приходится не под

силу:

Зла беда, не буря От ее напасти

Горами качает, Не уйти на лыжах,

Ходит невидимкой, В чистом поле найдет,

Губит без разбору. В темном лесе сыщет.

Но было бы несправедливо думать, что творчество Кольцова является лишь «выражением

земледельческого быта». Он представляет крестьянина не только за работой и веселой пируш-

кой после урожая, но дальше и глубже заглядывает в его душу и подмечает там глубокий исто-

чник личных чувств и переживаний. Серые будни не убивают внутреннего огня, а общение с

природой делает его более сильным и ярким, сообщает человеку тот душевный размах и све-

жую, красочную мощь чувства, которые и могут только расцвести там, где -


10

Степь раздольная

Далеко вокруг,

Широко лежит,

Ковылем - травой

Расстилается...

Кольцов с необыкновенной художественной силой изображает, например, чувство любви,

его пробуждение, едва заметное, переливы тоски и радости, и при этом дает нам чувствовать ту

гармонию, которая существует между природой и близко стоящим к ней человеком:

Весною степь зеленая

Цветами вся разубрана,

Вся птичками летучими,

Певучими полным – полна:

Поют они и день и ночь.

То песенки чудесные!

Их слушает красавица

И смысла в них не ведает,

В душе своей не чувствует,

Что песни те – волшебные:

В них сила есть любовная...

.................................................

Стоит она, задумалась, Дыханьем чар обвеяна;

Запала в грудь любовь - тоска...

Нейдет с души тяжелый вздох:

Грудь белая волнуется,

Что реченька глубокая -

Песку со дна не выкинет;

В лице огонь, в глазах туман...

Сверкает степь, горит заря...

Образы и сравнения в стихотворениях Кольцова, как и в народных песнях, чужды какой–

либо надуманности и искусственности, они сами собой напрашиваются у поэта и придают кар-

тине цельность и законченность. Поэт не ищет аналогии, но, глядя на волнение влюбленной де-

вушки, невольно вспоминает «реченьку глубокую»; точно так же былинка, колеблемая ветром,

вызывает в его воображении «молодца», у которого «сила молодая с телом износилась». Чувст-

во любви в изображении Кольцова носит отпечаток какой-то могучей стихийности, всеобъем-

лющего порыва, иногда переходящего в непобедимую тоску, в отчаянное решение...

Горе мыкать, жизнью тешиться,

С злою долей переведаться...

Но бодрое настроение, являющееся отличительной чертой Кольцова - поэта и человека,

даже в случае неудачи, часто приходит на помощь, и вот его косарь, которому «наотрез отка-

зал» отец любимой девушки, уходит в «степь раздольную» искать одновременно выхода

волнующим его чувствам и «золотой казны», чтобы победить упрямство старосты, отца Груни.

Лирические стихотворения Кольцова, носящие любовный характер и изобоажающие различные

моменты его собственных переживаний, близки по своему настроению к тем песням, в которых

он изображает чувство любви у простого народа. В них та же сила и задушевность, те же стра-

дания, скрытые от людей и обращенные к природе, полные тихой грусти и ласкового доверия.

Вспомним стихотворение «Разлука», по всей вероятности, относящееся к роковому событию

его молодости, когда родители поэта продали любимую им крепостную девушку в одну из

южных станиц во время отлучки из дому Алексея Васильевича. Это стихотворение написано

позднее самого события, которое произошло,когда поэту было всего 17 лет; таким образом оно


11

является воспоминанием, далекой, но дорогой страницей прошлого. Острая боль внезапного

удара, мука отчаяния заменяются в нем глубокой элегической грустью:

На заре туманной юности Хороши вы, когда нет ее,

Всей душой любил я милую, Когда с вами делишь грусть-тоску!

Был в глазах у ней небесный свет, А при ней вас хоть бы не было;

На лице горел любви огонь. С ней зима-весна, ночь-ясный день!

Что пред ней, ты утро майское, Не забыть мне, как в последний раз

Ты, дубрава-мать зеленая, Я сказал ей: «Прости, милая!

Степь-трава-парча шелковая, Так, знать, Бог велел- расстанемся,

Заря-вечер, ночь-волшебница! Но когда-нибудь увидимся»...

Неиссякаемый источник нежности таится в душе поэта и находит выражение в его песнях,

но эта нежность чужда какого бы то ни было оттенка сентиментальности, в ней и следа нет

«грусти томной», она по большей части не досказана, и оттого еще глубже проникает в душу,

поражает могучей силой скрытого чувства:

Ты не пой соловей, Ты скажи, как без ней

Под моим окном. Сохну, вяну я,

Улети ты в леса Что трава на степи

Моей родины! Перед осенью.

Полюби ты окно Без нее ночью мне

Души-девицы, Месяц сумрачен,

Прощебечь нежно ей Среди дня, без огня

Про мою тоску... Ходит солнышко.

Поэт не многословен, он не любит цветистых фраз, избегает эффектных описаний, изобра-

жение его тоски просто и выразительно:

Без нее кто меня Без нее на чью речь

Примет ласково? Улыбнуся я?

На чью грудь отдохнуть Чья мне песнь, чей привет

Склоню голову? Будет по сердцу?

Эта краткость выражения является одной из характерных черт поэзии Кольцова, и,

благодаря ей, он достигает местами поразительной силы экспрессии. Вспомним, например, две

последние строфы стихотворения, изображающего горе человека, потерявшего любимую де-

вушку:

И те ясные Тяжелей горы,

Очи стухнули, Темней полночи

Спит могильным сном Легла на сердце

Красна девица! Дума черная!

Как по внешней форме, так и по содержанию своему поэзия Кольцова близко подходит к

народному творчеству. Лучшие произведения его во многих отношениях напоминают народ-

ную песню, представляя из себя в то же время нечто совершенно самостоятельное. Перед нами

выступает высокодаровитый артист-певец, с детства впитавший в себя дух русской крестьян-

ской жизни, которому с ранних лет «дубрава-мать зеленая» и «степь-трава, парча шелковая»

нашептывали свои дивные сказки, пели чарующие песни, исполненные глубокой поэзии и кра-

соты. И Кольцов уловил эти звуки - звуки природы и жизни около природы, и облек их в худо-

жественно обработанную им форму народной песни, родной и близкой ему. Его поэзия пора-

жает своей искренностью и непосредственностью, от нее веет необыкновенной силой, напоми-

нающей те далекие времена, когда ездил по южным степям «под броней с простым набором»

«дедушка» Илья Муромец, стерег татарина Добрыня Никитич, и носились на своих легких

лодочках по русским рекам удалые ушкуйники. Мы встречаем у него и подобие разбойничьих

песен, но только на них, как и на всех других произведениях, лежит смягчающий отпечаток

высокогуманной личности самого поэта, хотя они в то же самое время не утрачивают своей

мощи и огромного размаха.


12

Опыт растет прямо пропорционально выведенному из строя оборудованию.

(Хорнер)

«Думы» Кольцова представляют из себя уже нечто совершенно другое по сравнению с его

песнями. Отражая в себе пытливые искания мысли, часто душевный разлад автора, они инте-

ресны для характеристики его личности, но в художественном отношении, в общем, слабы и

неудачны. «Искусственная поэзия» не давалась народному певцу так же, как и Гоголю его иде-

альные типы. В форму песни, написанной белыми стихами, Кольцов не мог уложить философ-

ское содержание, а рифмованный размер не давал ему свободы выражения. И все же, несмотря

на это, тоненькая книжечка песен поэта является драгоценным вкладом не только в русскую

литературу, но и в русскую народную поэзию.

Кольцов - этот Садко 19 века - является как бы продолжателем народного творчества,

вносит в него свежую, яркую струю, глубокое содержание и художественно обработанную

форму. И если мы все дальше и дальше уходим от проникновения в жизнь и душу русского

простолюдина, а следовательно, и творчества поэта, воспевшего «рожь зернистую» и «степь

привольную», ценим скорее умом, а не чувством, то простому народу Кольцов всегда близок и

понятен. Этот малограмотный народ, далекий от «литературы», уловил чутким ухом музыку

родных звуков и поет песни Кольцова, передает их из уст в уста, не зная, откуда взялись они, не

ведая имени автора. В этой неразрывной связи с народной жизнью и народной скорбью залог

бессмертия его произведений.

А.Г.Сидоров. (Россия). Сидней, Австралия. 26.01.12

Все великие открытия делаются по ошибке. (Закон Янга)

Фразеологизм - «Сыт, пьян и нос в табаке»

Это выражение означает всем удовлетворенного и довольного человека. Слово «сыт» пришло из старины и сохранило свое истинное значение. А остальные «радости жизни» имеют несколько иное значение. Так, пьян – это не значит, что человек напил-ся алкоголя, и назавтра будет мучиться похмельем. В старину слово «пьян» означало напоен, и необязательно чем-то алкогольным – слабым пивом, сбитнем, узваром. До-статочно вспомнить сказку «Коза-дереза». В этой сказке козы ели шелковую траву, пи-ли студеную воду, а Старик вопрошал их: «Вы сыты, вы пьяны?» Однако вина в раци-оне коз, конечно же, не предусматривалось. Не менее странно выражение «нос в табаке». Оно восходит с тех времен, когда мужчины нюхали измельченный табак. Эта привычка родилась в европейских странах - индейцы (от которых было привезено табачное растение) табак не нюхали, а курили его. В Европе в середине XVII века свирепствовали многочисленные болезни. Счита-лось что все они происходят от того, что в организме накапливаются вредные веще-ства, по современному – шлаки. Для того, чтобы удалить шлаки, назначались неприят-ные или мучительные процедуры, например, кровопускания, назначались мочегонные, желчегонные, рвотные средства. Одной из наиболее полезных процедур считалось очищение слизистой носоглотки от слизи при помощи чихания. Средства, которые при-менялись для вызывания чихания, оказывали чрезмерное раздражение на слизистую и приводили к изнурительному и неудержимому чиханию. Зато табак для этой цели по-дошел как нельзя лучше. В конце XVIII эта медицинская процедура приобрела статус обычной светской привычки, которая просуществовав относительно недолго, к ХХ веку полностью искоренилась. Нюхательный табак, который насчитывал в годы популярно-сти десятки различных сортов, сегодня выпускается в крайне малых количествах, как раньше говорили, ни на понюшку табака. Неплохо, если бы и курительный табак по-стигла та же участь.

О коррупции в правительстве всегда сообщается в прошедшем времени. (Уотергейгейтский принцип)


13

Дьякон градо-покровской церкви, Серафимов, получил письмо от сына из деревни. Сын

недавно кончил семинарию и первый год священствовал в богатом селе Медведском. До сих

пор дьякон получал от сына радостные письма. Сын рассказывал, какой прекрасный приход

Медведское, подробно описывал поповский дом, службы при нем, плодовый сад, разведенный

еще прежними священниками, - всё это с такими подробностями, что дьякону казалось, будто

он сам вышагивает длинными и больными ногами вслед за сыном по просторным комнатам с

крашеными полами и светлыми окнами, за которыми видна на площади красивая синяя церковь

с куполами; сам осматривает обширные сараи, где можно поместить табун лошадей и добрый

десяток тарантасов; любуется яблонями и грушами, бросающими такую прохладную и пахучую

тень, что хочется под ней лечь на зеленую мураву.

А речка на задах, за огородами! Дьякону так и чудилась ее тихая гладь, отражающая зелень

берегов и темную чащу леса. Если бы не больные ноги, если бы не двести верст, непременно

бы дьякон выпросил отпуск у строгого о.Георгия и поехал к сыну ради одной речки, в тихих

омутах которой ему мерещились стада окуней, неповоротливые сомы, вьющиеся, как змеи,

налимы... Он всегда мечтал о таком земном рае, тихом уголке, каком-нибудь бедном деревенс-

ком приходе, где было бы поменьше дела, чтобы целыми днями пропадать на реке или возиться

на пчельнике с ульями, прикрывшись сеткой: - «Покойница, царство небесное, не хотела, го-

родская была; тянутся за городским духовенством приходилось». Теперь, на старости лет, он

радостно думал: как только сын устроится, выйти за штат и переселиться к нему на покой: -

«Много ли мне надо... в тягость не буду»...

И вдруг письма стали отрывисты и редки, а последнее письмо взволновало и обеспокоило

его. «Дорогой папаша. К престольному дню непременно приезжай. Нужно. А перед отъездом

зайди к секретарю Павлу Ивановичу и узнай, нет ли вблизи от города хорошего прихода. Отсю-

да по всей вероятности, придется уходить. Подробности расскажу по приезде».

Мечта дьякона сбылась. Он ходил по просторным комнатам, в распахнутые окна вдыхал

запах цветов, любовался голубою церковью и с бьющимся сердцем наблюдал, сквозь деревья,

как солнце искрилось в светлой глади реки. Но душа его была полна тревожного недоуменья.

Сын встретил его как-то... так, между прочим... без особой радости.

- А-а, папаша... - Точно и не лежало между ними почти года разлуки.

Дьякон не узнавал сына в этом маленьком, крикливом, суетливом священнике. А матушка

Лиза, казалась ему, уж слишком много и с каким-то испугом на лице занимается хозяйством.

«Такие молоденькие, - думал дьякон, одиноко вышагивая по комнатам, - им бы радоваться. А

они... - Он задумчиво крутил головой: - Мечутся, никому же гонящу!» Сын в это время на кого-

то кричал во дворе странным, звенящим голосом, какого раньше дьякон и не слыхал у него.

- Я вам покажу, как за хозяйским добром смотреть. Прежние-то попы избаловали вас. Ну,

да я...

А матушка, как тень, сновала по комнатам, с заботой на лице.

- Всё тащут, - взглядывала она на дьякона, - ничего зря положить нельзя.

Вечером, за чаем, дьякона даже что-то нехорошо укололо в сердце, когда сын, явившись с

гумна, весь в пыли и возбужденный, стал кричать на всю комнату тем же звенящим, незнако-

мым дьякону голосом:

- Вор на воре... вот здешний народ!

Он был, как прежде, такой же маленький и болезненный. Трепаная черная бородка и усы

только оттеняли его бледность. Но еще недавно миловидные черты его лица до неузнаваемости

исказила какая-то непрестанная, истерическая злобность. Дьякон хмуро глядел на него.

- Я тебя не узнаю, Валентин. Смотрю... здесь полная чаша. И вокруг Божия радость. Чего

тебе мало?

- Как, чего? - закричали в один голос о. Валентин и матушка Лиза.

О. Валентин даже со стула вскочил.

- Полная чаша! Божия радость! - он задохнулся и взмахнул руками: - Да здесь гнездо! Вер-

теп разбойников! Я хочу подавать владыке рапорт о закрытии здесь церкви.

Дьякон сделал строгое лицо.

- Валентин! Твои речи удивляют меня. И неприятно. Я уже старик. Пятьдесят лет испол-

нится скоро, как служу церкви. Привык смотреть на прихожан, как на детей своих, и жить с

ними в любви и мире:


14

-То ты!

- А ты не от меня разве?

- Попробовал бы ты на моем месте пожить! Каждый смотрит, как враг. Каждый только и

думает, как бы попу неприятность причинить или пакость устроить. Да вот, спроси ее, вот... -

он указывал пальцем на матушку.

- Она тебе больше моего расскажет.

И они в два голоса, перебивая друг друга, стали изливать дьякону все свои обиды. Руги не

платят. Еще и прежнему священнику не платили. Да это не беда, всегда судом истребовать

можно. Вот о.Симеон из Крутояра за шесть лет так-то получил... по губернаторскому распоря-

жению. Но главное зло вот в чем: приговор постановили - сколько за требы платить. Хотят труд

священника по своему, по мужицкому, оценивать. За младенца, например...

- Пятачек, - звонко кричал о. Валентин: - пятачек... а! За крестины! Как тебе это понравит-

ся? А похороны... бедные даром, а богатые... по желанию.

- Полтинника не дают, - жаловалась матушка.

- Да-а. Они все тут бедняков разыгрывают. Ты не смотри, что у них крыши раскрыты, - это

от лени.

- И от водки. Уж какие Валя проповеди говорит... хоть бы что!

- Или чтобы начальству податей не платить. Вроде визитной карточки... Вот, дескать, я -

такой-то... нищ! Проходи, поп или становой, мимо.

- И идем мимо, - плакалась матушка. - Вы только представьте, папаша, сколько я шерсти

собрала последний раз.

И так как дьякон молчал, она допытывалась:

- Нет, вы представьте только... - на лице ее изобразился ужас: - Полто-о-ра пуда!

Дьякону становилось тоскливо. Он взглянул за окно. Улица залита красноватым светом,

словно где поблизости пожар. Но дьякон знал: это горит заря и отражается в реке. «Хорошо бы

теперь... на налима пойти», - подумал он со вздохом. И вдруг взглянул на сына:

- Зачем же ты меня-то сюда звал? Тут твое дело... как мне его разобрать!

Он поднялся и пошел из комнаты.

- Вы куда же, папаша, - удивленно вскричал о. Валентин: - да, ведь, я самого-то главного

еще и не сказал...

Но дьякон отмахнулся.

- Пойду к реке, поброжу. А то мне... скучно.

С реки дьякон пришел веселый и точно принес с собой ее бодрящую свежесть.

- Какое велелепие, - говорил он и крутил головой. - Какая благость!

Но сын ждал его уже с бумагой в руке.

Бумага была свернута, как прошение. Дьякон взглянул, и веселость его сразу пропала.

- Это, - спросил он, - что же такое? - И сел к столу, ожидая.

О. Валентин торжественно уселся за столом против него, а матушка поместилась на сунду-

ке с вязаньем.

- Послание какое-то, - еще сказал дьякон. И слегка улыбнулся.

- К римлянам или к галатам? Или, может быть... к Понтийскому?

- Папаша, - торжественно начал о. Валентин. Он покосился на попадью, как бы ожидая ее

одобрения, и продолжал: - Ведь, вы меня знаете. Я человек вспыльчивый и крутой...

- До сих пор не знал этого, - сказал дьякон, и опять усмехнулся: - Ты у меня... как из ути-

ного яйца, что под курицу положили: всё был цыпленок, а вдруг поплыл...

Тут о. Валентин встал, резко отодвинул стул и внезапно пришел в гнев. Он ходил по ком-

нате, махал бумагой и говорил звенящим голосом, от которого дьякону всё казалось, что в ком-

нате говорит кто-то чужой и незнакомый. А о. Валентин говорил, что всё, что он рассказывал о

приходе, только цветочки, а ягодки еще впереди...

- Вот, - сказал он, и положил на стол бумагу. - Ну, а что же это? - скосился дьякон.

- Дело. Копия с прошения... писарь мне вручил.

- Де-е-ло?

- Да, да.

- О тебе?

- Да, обо мне. Но, собственно... о барашке!

- Какой это еще барашек? - холодно удивился дьякон.


15

- Барашек? Да самый обыкновенный барашек... какие бывают барашки. Барашек.. так,

захудалый. И на барашка-то непохож! Так что-то... на четырех ножках, смотреть не на что.

Если бы еще целый баран, я понимаю. Баран - вещь ценная! В некотором роде капитал. А тут -

ни шерсти, ни мяса, ни вида. Барашек! Да если бы покупать, я за него и гроша бы медного не

дал. К тому же, он и околел через три дня.

- Околел? - поднял дьякон брови, ничего не понимая.

Матушка подтвердила.

- Барашек был больной.

- Да он не больной, а от рожденья дохлый был, - взволнованно кричал о. Валентин: - это

был просто подвох, а не барашек!

- Одна кляуза, - подтвердила матушка.

И опять наперебой они стали рассказывать дьякону историю барашка. «Барашек, барашек,

барашек», - пестрело в их рассказе. - И барашек входил в какую-то странную связь с человеком

об одном глазе, вредном и подлом человеке, лишенном даже намека на добродетель. Напротив,

пороки этого человека были так велики, что перечисление их заняло очень много времени,

взволновало о.Валентина до багрового румянца, а матушку заставило всплакнуть и сквозь сле-

зы удивиться, как этого человека до сих пор земля носит: он был пьяница, вор, прелюбодей,

святотатец. Ему даже ставилось на вид, что он об одном глазе: «Бог шельму метит!» И в заклю-

чение - барашек!

Неужели причт виноват, что в метриках этот неисправимый грешник записан Антоном, а

зовут его Фокой? Пришлось следствие наводить, иначе венчать нельзя было. Ну, хорошо... за

венчанье взяли, что положено. А следствие? Разве священник обязан даром производить след-

ствие? Разве можно считать вымогательством какого-то там барашка?

- Барашек! - кричал о. Валентин. - Да какой же это барашек! Насмешка, а не барашек! Да

он же и околел... А из-за него скандал на всю епархию. Хоть бы шкура осталась, я бы себе из

нее шапку сделал, а то так - падаль. Бара-а-шек!

- Десять рублей отступного просит, - плакалась матушка.

- Мне амбиция дороже! - взмахнул руками о. Валентин: - я на него встречный иск подам, за

оскорбление святыни - он икону изрубил. Иконоборец! Это ему будет не барашек..

И опять в ушах у дьякона запестрело: «Барашек... барашек... барашек...» Этот барашек

окрашивался в какой-то мистический цвет. В груди у дьякона росла глухая тоска. Всё дальше

отходил от него сын - маленький, болезненный и кроткий мальчик. А вместо него неведомый

человек метался перед ним и вопил, и произносил ненужные слова.

В окно смотрела ночь. В ее тишине, полной нежной прохлады, неясно рокотала и будто

звенела река. Дьякон давно отвернулся от сына и смотрел в раскрытое окно с убито-хмурым

лицом. Ему вспоминалась его мечта о тихой жизни над рекою, о пчельнике, об утренних и

вечерних зорях. И мало-по-малу мысли дьякона уходили в ночь, к реке, зажигали костер на

берегу ее, тихо булькали у берега, устраивая заводь, засеребрились и поплыли равнодушные

красноперки... золотистый карась, бойкий окунь, солидный и глупый лещ. Всё еще назойливо

лезло ему в уши: «...Барашек... барашек...» Но это уж было когда-то давно и где-то далеко, и он

не слушал, и плыл в челноке среди камышей, вспугивая сонных уток.

- Ну, что же вы думаете, папаша, об этой истории? - остановился перед ним о.Валентин.

Дьякон очнулся.

- Какой истории?

- С барашком.

- Что я думаю?

Он холодно смотрел на сына.

- Всяк человек... ложь!

Однако, дьякон решил помочь сыну. Он видел, что при таком характере тому не удастся

покончить дело миром, а скандал выйдет большой. Кстати, вскоре наступил Ильин день, пре-

стольный праздник. С утра церковь гудела и вздрагивала от колокольного звона, и дьякон не

отказал себе в удовольствии забраться на колокольню, где, засучив рукава, долго поражал всех

таким искусным трезвоном, что мужики выходили из церкви, собирались толпами у ограды и

смотрели вверх. Но дьякон и не подозревал, что становится популярным человеком. Забыв про

боль в пояснице, про свои больные ноги, он метался под колоколами, как дух звона, с веселым

и добрым лицом, весь отдаваясь наслаждению извлекать глухой, ухающий гул из медного тела

большого колокола. А маленькие колокола у него радостно вскрикивали, звонко лепетали и


16

точно смеялись невинным детским смехом. Они казались дьякону херувимами, поющими сла-

ву, тогда как большой колокол напоминал архангела, трубящего в медную трубу.

Наконец, прибежал служка и крикнул дьякону:

- Батюшка сердится!

В церкви все почтительно смотрели на искусного звонаря и уступали ему дорогу. Когда же

он облачился в малиновый стихарь и перед царскими вратами сам возгласил, как большой ко-

локол - «Бла-а-госло-ви, влады-ыко!» - он окончательно завоевал все симпатии.

В жаркий полдень подняли иконы и с развевающимися хоругвями двинулись по приходу.

Было душно, знойно; только с реки веяло прохладой. Улицы пестрели праздничными наря-

дами, слепившими яркостью красок. Село отдыхало, смеялось солнцу. И, как веселая музыка,

не переставал трезвон. Посетили сначала людей именитых: рыжего старосту, напоминавшего

таракана; кудластого, тяжелого лавочника, скромного писаря, с вечно опущенными глазами, с

которым даже батюшка ласково разговорился:

- Ну, писарек, как ваши дела?

- Благодарение Господу Богу, батюшка; живем вашими молитвами. - И писарь постучал

себя по груди тонкими пальцами и увел их в карман.

Батюшка ждал. Но из кармана ничего не появилось. Тем не менее, уходя, батюшка шепнул

отцу:

- Деловой человек... нужный.

У черного, хмурого жандарма отдыхали, пили чай и разговаривали. Жандарм повествовал

очень пространно о своих начальниках, а потом перешел к беспорядкам в городах и объяснял

их причины. Он всем надоел, но его слушали из вежливости.

- Знать хотят... а знать нельзя, - бурчал жандарм: - оттого и бунты.

Дьякон прямо поставил вопрос:

- Что выше, - природа или наука?

- Природа, - сказал жандарм: - оно вот хоть генералов взять. Один с рабочим - рабочий, с

крестьянином - крестьянин. А другой... только ловит, только ремизит. А наука одна!

Дьякон горячо согласился.

- Рыбари галилейские неучены были, а весь свет покорили, ибо природа их Господом

Иисусом освящена.

От жандарма шли по порядку. Заходили в сырое, душное нутро глиняных хат - к больным,

слезящимся, очень бедным людям, где в ожидании медной монеты, старались быстрее «отма-

хать» молебен. Здесь, читая акафист, батюшка как будто ругался и спорил со святым, хотя и

говорил ему: «Р-радуйся!» Служили на просторных и пустых дворах, где сочно пахло полынью.

Кропили наскоро святою водой хаты, вросшие в землю. И радовались деревянным избам «бога-

теньких», потому что там чувствовалось присутствие серебряных монет и ожидало угощение.

Тут акафист превращался в славословие, а голос батюшки принимал ласковые оттенки. Он не

читал, но пел: «Ра-а-а-дуйся, радуйся...» А в окна доносился неперестающий трезвон и веселый

шумный говорок отдыхающего по заваленкам народа.

Дьякон шел среди певчих, те перед ним заискивали. К дьякону то и дело подходили мужи-

ки и говорили какие-то ласковые слова насчет трезвона и служения его, хвалили голос. И,

косясь на местного дьякона, шарообразного, безголосого старика, потихоньку шептали:

- Вот тебе бы к нам... на руках бы носили. Да и сын-то при тебе бы...

- Что?

- Да ничего, стало-быть.... так. А всё-таки...

Наконец, пришли к человеку с одним глазом. Дьякон посмотрел и шепнул певчему:

- Фока?

- Он самый.

Дьякон слегка приподнял брови. Он ожидал увидеть мужика лохматого, крупного, с чер-

ной бородищей и грубым голосом, а перед ним робко нырял по комнате беленький человечек,

похожий на голодную мышь. Странно как-то было дьякону представить этого человека злодеем

и преступником. Нос у человека был вроде пальца, единственный глазок смотрел весело и крот-

ко. Он ласковым и тонким голоском сказал:

- И Варваре акафист.

Тут же откуда-то вынырнула и Варвара - такая же маленькая, востренькая, быстрая и весе-

лая. И хата у них была словно игрушечная: веселенькая, маленькая, хотя без крыши, но чисто

выбеленная снаружи и изнутри. Ее крошки-окошечки будто подмигивали и смеялись. А пу-

стоту двора в обилии скрашивали подсолнухи.


17

Батюшка вошел в хату мрачнее тучи. Риза на нем сидела как-то боком. Акафист Илии он

читал так, словно делал святому выговор, а великомученица Варвара едва ли могла разобрать

хоть одно слово, потому что вместо “радуйся”... выходило только:

- Ра... ра... ра...

В этих звуках было что-то раздражающее, наполнявшее комнату тревогой. Казалось, вот-

вот батюшка бросит акафистник и обрушится на хозяина тем же самым тоном и даже с теми же

словами. Вдруг с лавки поднялась над столом куриная голова. Она посмотрела на батюшку

строгим агатовым глазом. И, словно подражая ему, заговорила: «Кру, кру... кру...» Из-под стола

отозвались цыплята. Курица вскочила на стол, продолжая звать их. Она была ярко-рыжая и, что

самое удивительное, совершенно без хвоста. И ее строго-удивленный вид, при отсутствии

хвоста, был так комичен, что певчие нагнулись, скрывая смех, и даже дьякон не мог удержаться

от улыбки. Батюшка с шумом бросил на стол акафистник.

- Это святотатство! - закричал он.

Курица не ожидала этого. Она отчаянно закричала, подпрыгнула, хлопая крыльями, удари-

лась в оконное стекло. Фока пытался поймать ее, но она металась по лавке, роняла предметы,

усиливая переполох. И переход от ее строго-удивленного вида к этому отчаянному перепугу

был опять так комичен, что дьякон с трудом сдерживал смех.

А о. Валентин кричал, с лицом, искаженным злобой:

- Будьте свидетелями. Это нарочно! Это насмешка над божественным обрядом!

- Ну, что ты... оставь! - покраснел дьякон.

Фока схватил курицу. Но она вырвалась и тяжело полетела над толпой. Дьякон на лету

поймал ее и потихоньку выпустил в сени, куда на крик ее стали где-то по полу пробираться и

цыплята.

- Вот и всё, - сказал дьякон, красный и смущенный. - Птичка Божия, - обернулся он к сыну,

- и к тому же мать... какое тут кощунство?

Фока, сжавши губы, не говорил ни слова. Батюшка крикливо и вызывающе докончил моле-

бен, а потом круто повернулся и пошел сквозь толпу, оставив на столе крест.

- Папаша, захватите крест, когда приложатся.

Дьякон уныло покачал головой. Он остановил причетника и, завернув крест, отдал ему.

- Я... отдохну. Не пойду больше с вами.

Дьякон сидел на лавке, а Фока неподвижно стоял у стола и будто ждал, когда же дьякон

уйдет. Дьякон молчал и смотрел в окно. Ниоткуда не было так хорошо видно реку, как из этого

окна. Тут она вся была, как на ладони, со своими змеистыми поворотами, с веселой зеленью

лугов и синеватыми пятнами перелесков, со своими широкими плесами, которые нежно золо-

тило солнце.

- Места у вас благодатные, - сказал дьякон, не смотря на Фоку.

Фока молчал.

- В таких местах, - продолжал дьякон, - у людей душа должна бы быть светлая... голубая...

зеленая. И блестеть, как звезда в полночь. А диавол, враг искони... мутит ее.

Фока продолжал молчать.

Дьякон потихоньку и смущенно взглянул на него и встретил пытливо-веселый взгляд его

единственного глаза.

- Вас как зовут?

- Фо-ка! - тонким голоском точно пропел Фока.

- А по батюшке?

- Левонтьич.

- Вот, Фока Левонтьич... живет на реке рыбка Божия... И не знает, что Господь ее создал

для неведомой цели - на потребу человеков. Ей бы гулять по камышкам, под лопухами играть,

да в ямках в тине на бочку лежать и нежиться. А она промежду себя грызется. Ну, рыбка - тварь

глупая и разумом не одаренная. А вот, когда видишь то же у людей, так и хочется крикнуть им:

- и чего вы между собой делите, люди Божии!

Дьякон отвел глаза к окну.

- Вы как об этом думаете, Фока Леонтьевич?

- По Божьему! - пропищал Фока. И чему-то весело засмеялся.

Дьякон пошарил в кармане, достал оттуда еще с утра приготовленный золотой и, не глядя

на Фоку, положил его на стол. Фока покосился на золотой и осторожно взял его двумя паль-

цами.

- Хорошая монета, - сказал он, иронически усмехаясь.


18

- Не столь хорошая, Фока Леонтьич, сколь полезная.

- И у вас много таких?

Дьякон чуть-чуть усмехнулся, всё не смотря на Фоку.

- Было бы много... да карман дырявый.

- А это вы что же... на стол ее положили... Потерять боитесь?

- Лучше весь мир потерять, чем видеть души, погибающие в сваре.

- Та-а-ак, - сказал Фока. И задумался.

- Я слышал, что вы из города? - спросил он вдруг уже серьезно.

- Из города.

- Сродственник будете нашему-то батюшке?

- Отец.

- Так вот, скажите вы мне. Монета эта у вас... городская или деревенская?

Дьякон обернулся и посмотрел на Фоку.

- Городская, Фока Леонтьич.

- Не от сына?

- От себя, Фока Леонтьич.

Они некоторое время смотрели в глаза друг другу.

- Нате, - протянул Фока монету.

Дьякон нерешительно взял ее. И нахмурился.

- Почему же?

- А у меня тоже карман дырявый. Да к тому же - от золота совесть ржавеет.

- А как же... - начал было дьякон. И смолк.

- С барашком-то? - сказал Фока. Он весело рассмеялся: - Да Бог с ним.

Дьякон расцвел. Он встал, протянул руку Фоке и крепко сжал ее. Хотел что-то сказать, но

только улыбался. И Фока посмеивался ему в ответ. Тут взгляд дьякона скользнул по стене и

вдруг дьякон положил себе на грудь руку и умиленно вскричал:

- Что я вижу... перетяги!

- Да, о. дьякон. А вы разве любитель?

- Я-то? Господи! С малых лет рыбарь галилейский.

- А у меня и лодка есть.

- Да ну?

- Мережи есть. И всякая снасть.

- Друг! - вскричал дьякон. - А что, если бы... - он подмигнул: - Завтра... на зорьке...

- На леща?

- А водится?

- В заслонку величиной.

- Друг... едем!

И они уселись за стол, как добрые приятели. И в их разговорах потекла, звеня и смеясь,

прохладная и веселая река, а в глубине ее засверкали золотистые чешуйки карасей, лещей и

окуней. Вскоре на столе запел самовар. Дьякон рассказывал о своей мечте жить над светлой

рекой; а Фока описывал ему подробно и обстоятельно разные таинственные речные места,

глуби и омуты, где всегда можно найти налима, речные песчаные отмели, где кишмя кишит

жиблый подуз. А в окна доносился несмолкающий трезвон и звуки разгоравшегося веселья.

Уходя, дьякон спросил с улыбкой:

- Так, значит... как же... с барашком-то?

Фока весело отмахнулся.

- Да Бог с ним!

Продолжение следует..,

С.И. Гусев-Оренбургский.

Господь во всем. Господь везде: Но и во мраке нищеты,

Не только в ласковой звезде, В слепом испуге суеты, Не только в сладостных цветах, Во всем, что больно и темно, Не только в радостных мечтах, Что на страданье нам дано...

Кн. Владимир Палей.


19

Кто хочет быть глубоко, безысходно несчастным?

Кто хочет дойти до отчаяния - самого мрачного, самого черного, с зелеными жилками

(гладкие цвета теперь не в моде)?

Желающих, знаю, найдется немало, но никто не знает, как этого достигнуть. А между тем

дело такое простое... Нужно только пойти и сняться в одной фотографии.

Конечно, я не так глупа, чтобы сейчас же выкладывать ее имя и адрес. Я сама узнала их

путем тяжелого испытания, пусть теперь попадутся другие; может быть, это даст мне некото-

рое удовлетворение. Ах! Ничто нас так не утешает в несчастье, как вид страдания другого, –

так сказал один из заратурствующих.

К тому же я слышала, что эта фотография не единственная в таком роде. Их несколько,

даже, может быть, много. Так что если повезет, то легко можно напасть на желаемую. Впрочем,

нападет-то она сама на вас!

Узнала я обо всем не особенно давно. И так это все вышло странно...

Шла я как-то вечером по Невскому. Было уже темно. Зажгли фонари. На небе тоже стемне-

ло, и зажгли звезды.

Мой спутник впал в лирическое настроение, говорил о том, что все в природе очень мудро,

а на углу Троицкой приостановился и, указывая тросточкой на Большую Медведицу, дважды

назвал ее «Прекрасной Кассиопеей».

Я подняла голову и уже приготовилась возражать, как вдруг наверху, над крышами, что-то

мигнуло. Мелькнул лукавый белый огонек. Вспыхнул, мигнул. Ему ответил другой, немного

подальше. Затем третий...

«Кто это там перемигивается ночью, под черным небом? - подумала я. - Дело, как будто, не

совсем чисто». Навели справки. Мне сказали, что это фотографии, работающие при свете

магния.

Ну, что ж, - магний так магний. Я поверила, но в душе осталась какая то смутная тревога.

И недаром.

* * *

От моей подруги отказался жених. Отказался от доброй, красивой (да - красивой! Продол-

жаю на этом настаивать!) и умной барышни, которую он страстно любил, которой еще месяц

тому назад писал - я сама видела - писал: «Единственная! Целую твои мелкие калоши!»

Отказался! Положим, он прибавил, что, может быть, скоро застрелится, но ей от этого

какой профит?

Несчастье произошло оттого, что она подарила ему медальон со своим портретом.

Он страшно обрадовался медальону, открыл его, побледнел и тихо тихо сказал:

- Однако!

Больше ничего. Только это «однако» и было.

За обедом он ничего не ел и был очень задумчив. Потом, во время кофе, попросил невесту

повернуться на минутку в профиль. Затем выскочил и уехал.

На другое же утро невеста получила от него уведомление, что он не создан для семейной

жизни. И все было кончено.

* * *

Недавно одни мои добрые знакомые чуть было не отвезли свою единственную дочь в

лечебницу для душевнобольных. Я навестила несчастных родителей, и они рассказали мне

следующее: недели две тому назад отправилась их дочь в фотографию за пробной карточкой.

Вернулась она совсем расстроенная, сказала, что карточка будто бы не готова, отказалась от

театра и весь вечер плакала. Ночью жгла в своей комнате какие-то картоны (показание при-

слуги), а в шесть часов утра влетела в спальню матери с громким требованием сейчас же

массировать ей правую сторону носа.

- Несчастная! - урезонивала ее мать. - Опомнись.


20

- Не могу я опомниться, - отвечала безумная, - когда у меня правая сторона носа втрое

толще левой, когда она доминирует над лицом.

Так и сказала: доминирует. Каково это матери выслушивать!

К обеду она, однако, как будто и поуспокоилась, зато ночью прокралась в комнату отца,

стащила бритву - и сбрила себе правую бровь, а утром побежала к дантисту и умоляла, чтоб он

распилил ей рот с левой стороны. Тут ее, голубушку, и сцапали.

Наняли в лечебнице комнату, стали собирать вещи. Вдруг слышат - кричит прислуга исто-

шным голосом.

Кинулись к ней, глядят, а у нее в руках барышнина карточка. Описывать карточку я не

стану, хоть мне ее показывали; еще, пожалуй, подумают, что я подражаю Эдгару По. Скажу

одно: мать пролежала два дня в истерике, отец подал в отставку, кухарка сделалась за повара и

потребовала прибавки жалованья.

Теперь они уезжают из Петербурга, где оставляют столько тяжелых воспоминаний...

* * *

Была я на днях в фотографии и дожидалась, чтобы мне выдали пробные карточки одной

знакомой дамы. Сижу, жду. Высокая, тощая особа роется в книгах и квитанциях с видом оскор-

бленного достоинства.

Вдруг звонок. Входит энергичный, оживленный господин и спрашивает свой портрет.

Тощая особа оскорбляется еще глубже и с холодным презрением подает ему карточку. Гос-

подин несколько изумленно смотрит, затем начинает добродушно улыбаться.

- Ха! Это который же я?

Особа «холодна и бледна как лилия» и молча указывает длинным перстом.

- Ха! Ну и р-рожа! Отчего это щеку-то так вздуло?

- Такое освещение.

- А нос отчего эдакой, pardon, клюквой?

- Такой ракурс.

- Гм... Уди-ви-тель-но! А где шея? Где моя шея?

- Шея у вас вообще очень коротка, а тут такой поворот.

- Зачем же вы, черт возьми, pardon, так меня посадили?

Несколько минут тягостного молчания.

- А это кто же рядом со мной сидит?

- Это? - (Беглый взгляд на карточку.) - Разумеется, ваша супруга.

- Супруга? - в ужасе переспрашивает господин. - Ишь ты! Как же она могла здесь выйти,

когда я с ней еще в девяносто шестом году разошелся. Когда она, pardon, живет в Самаре у

тетки.

- Фотография не может быть ответственна за поведение вашей жены.

- Позвольте! Да ведь это, верно, Сашка, pardon. Александр Петрович, с которым я прихо-

дил сниматься! Ну конечно! Смотрите, вон и сюртук его...

- Фотография не может быть ответственна за костюмы ваших приятелей.

Господин сконфузился и попросил завернуть карточки, но вдруг остановил тощую особу и

робко спросил:

- Не можете ли вы мне сказать, чей это ребенок вышел там у меня на коленях?

Особа долго и внимательно рассматривает карточку, подходит к окну, зажигает лампочку

и, наконец, холодно заявляет:

- Это вовсе не ребенок. Это у вас так сложены руки.

- Не ребенок?! А как же вон носик и глазки? Впрочем, тем лучше, тем лучше! Мне, pardon,

было бы ужасно неудобно и даже неприятно, если бы это оказался ребенок... Ну, куда бы я

делся с маленьким ребенком на руках?

- Фотография не может быть ответственна.

- Ну да! Ну да! Очень рад. Но все таки - удивительная игра лучей.

Он ушел. Мне выдали карточку моей знакомой, где она, почтенная старуха, начальница

пансиона, была изображена с двумя парами бровей и одним лихо закрученным усом, который,

впрочем, при внимательном рассмотрении через лупу оказался бахромкой от драпировки. Но я

уже знала, что фотография не может быть ответственна.

Я не захотела огорчать бедную женщину и бросила карточку в Екатерининский канал.

Все равно там рыба дохнет.


21

На письменном столе стояла роза -

Бесценное сокровище мое, Поэзия среди житейской прозы... Вода и свет — все было у нее. Но вдруг она глаза закрыла ночью И голову склонила от тоски, И, словно строчки песни, грустной очень, Упали друг за другом лепестки. Есть родина, я знаю, у любого и яркого и скромного цветка. И во дворце, из золота литого, Цветы задушит по земле тоска. Им нужно солнце, и дожди, и грозы. Гнездо им нужно на родной земле. Я видел сам, как умирают розы . Умрет и эта — на моем столе . Она уйдет из жизни безвозвратно. Уже уходит. В каждом лепестке Я слышу стон ее на непонятном и очень мне понятном языке. Цветы, цветы... Зачем им жить под крышей? Им не цвести за стенами квартир. Хочу, чтоб этот тихий стон услышав, Мы не лишали красоты наш мир.

* * *

Часто приходится встречать людей бледных, расстроенных, страдающих странным неду-

гом. Они робко спрашивают у знакомых, не кривое ли у них лицо? Не косит ли глаз? Не пере-

гнулся ли нос через верхнюю губу? И на отрицательный ответ недоверчиво и безнадежно отма-

хиваются рукой.

Их жалеют и им удивляются.

Но я не удивляюсь. Я знаю, в чем дело. Знают также и те, кто перемигивается по ночам

высоко под крышами, под самым черным небом.

Надежда Тэффи.

Днем, пылясь все лето у дороги,

В долгие и знойные деньки,

Подстилает людям он под ноги

Мягкие зеленые листки.

Это ими, в детстве нашем раннем,

Бабушки, шепча: «Господь с тобой»,

Приложив листок прохладный к ране,

Нам, бывало, облегчали боль.

Подорожник — неприметный вроде

Спутник всех проселочных дорог,

Скольким он, коль посчитать, в народе

За века бесхитростно помог!

Он не блещет красотой победно,

Внешность неказиста и проста.

Как она скромна и неприметна —

Подлинная в мире доброта!

Первые 90% работы отнимают 10% времени, а последние 10% - оставшиеся 90% времени. (Правило сроков выполнения проекта)

Работа в команде очень важна. Она позволяет свалить вину на другого. (Фингейл)

Кто может - делает. Кто не может - учит.

Дополнение студентов: Кто не может учить –

учит как учить. (Дж. Б. Шоу)


22

Рассказ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I ...В кабинете настала тишина, та мучительная, тоскливая тишина, которая всегда следует за

каким-нибудь тяжелым объяснением. Муж и жена продолжали еще сидеть, по-видимому, спо-

койно, и в комнате слышалось только нервное дыхание Марьи Сергеевны.

Итак, все кончено! Все, чем жили столько лет, к чему привыкли за эти долгие годы, что

когда-то любили... В руках у Марьи Сергеевны был тонкий кружевной платок, и она нервно

теребила и рвала его кружева похолодевшими пальцами. Оставалось только уйти... Но почему-

то именно в эту минуту ей было тяжело это сделать, и она продолжала бесцельно сидеть на

низкой турецкой оттоманке, на которую опустилась, войдя к мужу для того, чтобы перегово-

рить с ним в последний раз.

И вот они переговорили. И как просто все вышло, гораздо легче, нежели она ожидала.

Марья Сергеевна устало отвела глаза от догоравшего камина и искоса взглянула на мужа. Он

сидел за своим письменным столом с таким же бесстрастным и холодным лицом, как и всегда.

Массивная бронзовая лампа под зеленым абажуром, ярко освещая стол и разбросанные на нем

бумаги, освещала его лицо каким-то зеленоватым светом, придававшим ему еще большую

бледность.

Марья Сергеевна пытливо взглянула в это лицо, точно желая прочесть в нем что-то, но не

прочла ничего. Даже глаза, опущенные вниз, на бумаги, ничего не выдавали; только тонкая

рука его, ярко освещенная лампой, как-то судорожно барабанила по столу. И Марья Сергеевна

машинально разглядывала так хорошо знакомую ей руку, на которой в эту минуту она с необы-

чайною ясностью видела каждую жилку, морщину и даже густую тень темных волос, уходив-

шую в глубь рукава и становившуюся к локтю все темнее. А тишина и точно вынужденное,

выжидающее молчание становились все тягостнее.

Она еще раз вскинула глаза на мужа и нетерпеливо передернула плечами. Ее всегда сер-

дила невозможность и неумение разгадывать душу своего мужа по его лицу. Наконец, лениво,

точно делая над собой усилие, она приподнялась с оттоманки и глубоко вздохнула, не то от

усталости, не то от невольной грусти, и тоскливо окинула взглядом весь кабинет, как бы про-

щаясь с ним, как бы невольно жалея, что была в нем в последний раз. И вдруг ее глаза встрети-

лись с другими, смотревшими прямо на нее со стены кабинета из золоченой рамы. Марья

Сергеевна разом вздрогнула, схватившись рукой за сердце. Вот оно, то, что еще не обговорено

между ними...

Марья Сергеевна не хотела сегодня касаться этого предмета, по-женски откладывая самое

тяжкое до другого, хотя бы и непродолжительного времени. Но теперь она почувствовала, что

не в силах тянуть эту пытку.

Муж, подняв голову, взглянул в ту сторону, куда глядела она, и ее ужас точно отразился и

на нем; молча, с каким-то болезненным выражением, смотрел он вместе с женою на улыбавшу-

юся им из рамы детскую головку. Кругленькое личико с обстриженными по-русски темными

волосами плутовато улыбалось им, точно подсмеиваясь над ними.

- Наташа! - проговорила наконец Марья Сергеевна чуть слышно, с видимым спазмом в

горле.

Павел Петрович отвел глаза от портрета дочери и еще угрюмее опустил голову. Он чувст-

вовал на себе взгляд жены. Она глядела на него молча, спрашивая его одними глазами, и, не

говоря сама ни слова, казалось, требовала его ответа.

Кончено?! Еще несколько секунд тому назад она с облегченною душой думала, что все уже

кончено, все выяснено! Да разве выяснено хоть что-нибудь, когда не выяснено самое главное,

самое мучительное?! А если он не отдаст ей Наташу? Все права - и законные, и нравственные -


23

на его стороне, но она с самого рождения своей девочки привыкла считать ее своею неотъемле-

мою собственностью, своим телом, своею душой, таким могучим дополнением ее собственного

«я», без которого немыслимо существование ее самой. И вот на это существо, на этого «ее»

ребенка другой человек, который отныне делался ей совершенно чужим и посторонним, имеет

одинаковое право с нею! И даже большее! Она, жена его, бросает его теперь, после пятнадцати

лет совместной жизни, уходит от него, потому что полюбила другого человека. Значит, в глазах

света и перед ее собственною совестью, прав муж, а не она, и, следовательно, все права на дочь

остаются за ним, и отнимаются у нее.

Она крепко прижала холодные как лед руки к своей груди, точно инстинктивно хотела

остановить болезненно-учащенные удары сердца. «Неужели он отнимет? Неужели отнимет?» -

стучало у нее в голове. Марья Сергеевна бессильно опустилась на стул. Боже мой, Боже мой, но

о чем же она думала раньше? Все время она делала выбор между мужем и тем, кого любила. И

только теперь в первый раз ей пришло в голову, что, может быть, выбор придется сделать не

между нелюбимым мужем и боготворимым человеком, а между ее собственным ребенком и

этим человеком! Вглядываясь в лицо мужа, она чувствовала скорее инстинктом, нежели созна-

нием, что он не уступит ей дочь легко и без борьбы, и, тоскливо ломая руки, не сводила с него

глаз.

- Павел Петрович... не отнимайте...

Слова путались и застревали у нее в горле, ей вдруг стало страшно выговорить всю фразу:

что, если он ответит «нет»? И с этим «нет» будет убито все, вычеркнется самая дорогая ей

страница жизни! О, быть не может! Он добр, она готова умолять, унижаться перед ним, но она

не выйдет из этого дома, пока он не уступит ей Наташу... Марья Сергеевна вдруг с судорожным

рыданием вскочила со стула и бросилась перед мужем на колени.

- Отдайте, отдайте ее мне... ради прошлого, отдайте!

Она страстно ловила его руки и прижималась к ним залитым слезами лицом. Павел Петро-

вич растерянно и сконфуженно вскочил со своего кресла и старался поднять ее, но она не вста-

вала, впиваясь в него глазами и повторяя только: «Отдайте, отдайте».

- Ради Бога, Марья Сергеевна... Встаньте... К чему это, встаньте же.

Его нервы были уже расшатаны последними днями, он чувствовал, что ее истерический

припадок заражал и его. Что-то душило его, и он, с непривычною ему злобой, вырвался от нее

и насильно поднял ее с колен.

- Сядьте! - коротко приказал он.

Марья Сергеевна, рыдая, повиновалась ему и, уронив голову на стол, судорожно всхлипы-

вала и вздрагивала всем телом. Павел Петрович нервною, точно разбитою походкой отошел от

стола и прошелся несколько раз по кабинету, искоса угрюмо взглядывая то на жену, то на

портрет дочери. Наконец, вздохнув всею грудью и точно почувствовав облегчение, он снова

подошел к столу и налил стакан воды. Его рука еще дрожала, но лицо уже опять приняло

спокойное, бесстрастное выражение. Он подал стакан жене.

Она слегка приподняла голову и отхлебнула несколько глотков. Рыдания затихали, и она

медленно успокаивалась. Павел Петрович опять тихо зашагал по кабинету и, подождав, пока

всхлипывания жены совсем затихли, подошел к ней с серьезным и строгим лицом.

- Можете вы меня теперь выслушать?

В его всегда ровном голосе слышалась легкая дрожь. Марья Сергеевна молча кивнула ему

головой с тем мутным, без всякого выражения, взглядом, который всегда появляется после

истерики, и бессознательно комкала свой мокрый от слез носовой платок. Павел Петрович,

видимо, старавшийся быть сдержанным, начал довольно громко и внятно:

- То, о чем вы сейчас просили, настолько серьезно, что решить вопрос сразу невозможно. Я

был так слеп, - он горько усмехнулся, - так мало ожидал чего-нибудь подобного! Но... но...

Он тряхнул головой и провел своею тонкой красивой рукой по высокому лбу, на котором

поминутно выступали мелкие капли холодного пота, что случалось с ним только в минуты

самого сильного волнения.

- Но речь не обо мне и даже не о вас... С этими вопросами покончено. Я уже сказал вам,

что вы свободны и что я не считаю себя вправе посягать на вашу свободу. Что же касается

дочери, то... Я остаюсь так одинок...

Он остановился на мгновение, и в его голосе опять что-то дрогнуло. Марья Сергеевна

невольно подняла на него глаза. Она чувствовала себя бесконечно виноватою перед ним, и в

душе ей было глубоко жаль его. Но он как будто понял ее сожаление и, не желая его, пересилил


24

себя, заговорив слегка надменным и даже злобным голосом, точно этим он хотел спрятать от

нее свою душу и свои чувства:

- Я разом теряю и жену, и семью... Вы не теряете ничего - вы только меняете одного на

другого, старое на новое и, к тому же, новое - более дорогое для вас, значит, и лучшее.

Марья Сергеевна сделала легкое движение, точно хотела прервать его, но он заметил это и

заговорил еще холоднее:

- Вы опять будете любить и будете любимы. У вас опять будет и семья, и счастье, и даже,

быть может, еще дети...

Марья Сергеевна вздрогнула и опустила глаза.

- Да, и дети, - настойчиво и жестко продолжал он, - значит, судите сами, по совести, чья же

Наташа по праву? Кому с нынешнего дня должно быть тяжелее?

Он остановился на минуту напротив нее и взглянул ей прямо в глаза, как бы ожидая отве-

та. Но она угрюмо молчала и только еще ниже опустила голову. Тогда он опять зашагал по

кабинету.

- Я знаю, что я имею все права оставить ее у себя. Но...

Марья Сергеевна радостно подняла голову и быстро вскинула на него вдруг засиявшие

глаза.

- Но... Наташа, к сожалению, не трехлетний ребенок, как там! - И он тихо вздохнул,

взглянув на портрет смеющейся дочери. - А потому вряд ли мы имеем право решать за нее.

Павел Петрович остановился, точно медлил, обдумывая что-то. Жена, порывисто дыша,

слегка даже привстала со стула, подавшись вперед, и, тяжело опершись рукой на край стола,

глядела на него внимательными глазами.

- Наташе уже четырнадцатый год, у нее уже начал складываться свой характер, свои жела-

ния, своя жизнь, и распоряжаться этою жизнью, соображая ее только с нашими чувствами,

будет с нашей стороны и нечестно, да и бесполезно. Рано ли, поздно ли, нам, вероятно, приш-

лось бы раскаяться в своей ошибке.

Он замолчал. Марья Сергеевна все еще стояла в своей напряженной позе, робко вслушива-

ясь в его слова, но не вполне усваивая их смысл.

- Ну, что же? - проговорила она наконец, видя, что он не продолжает.

- Дело в том, - Павел Петрович как будто смутился немного, - видите ли... Я не знаю,

известно ли ей...

Он не договорил, но Марья Сергеевна поняла его. В сущности, она не знала и сама, что и

сколько известно ее девочке, но она чувствовала уже давно, по изменившимся отношениям, по

бесконечным мелочам, что дочь инстинктивно о многом догадывается и понимает.

- То есть что? - бессознательно спросила она, отвечая больше на свои мысли, чем на его

вопрос.

Павел Петрович нетерпеливо передернул плечами. Неужели у нее настолько нет такта,

чтобы не задавать ему такого тяжелого вопроса. Что! Как будто он может знать лучше нее.

- Я думаю, что она многое понимает; конечно, я не могла быть с нею откровенною... - Она

покраснела и начала опять щипать кружева своего платка.

Он прервал ее:

- Знает она, что мы разъезжаемся?

- Я ничего не говорила ей об этом, но мне кажется, что она догадывается.

- Да? - Он задумчиво посмотрел на портрет дочери. - В таком случае, она должна это уз-

нать сегодня же, наверное, и тогда... И тогда она сама решит, с кем ей остаться. В этом деле ее

голос должен быть главным и решающим, потому что оно ближе всех касается именно ее.

Марья Сергеевна измученно опустилась на стул. Она не знала, радоваться решению мужа

или нет. За последнее время между нею и обожавшею ее прежде дочерью установились какие-

то странные отношения, и девочка начала как будто охладевать немного в своей страстной

любви к матери и даже чуждаться ее. И в эту минуту, когда выбор должен быть сделан оконча-

тельно, эти отношения, под влиянием страха, казались Марье Сергеевне еще худшими, нежели

были на самом деле. Она чувствовала бы себя намного более спокойною и счастливою, если бы

могла, помимо всякого участия дочери в этом деле, просто взять и увезти ее с собой.

Павел Петрович подошел к столу и позвонил. Марья Сергеевна вздрогнула.

- Что вы хотите делать? - тревожно спросила она.

- Послать за Наташей.

- Как... сейчас?


25

Это «сейчас», которым решится все и после которого уже, действительно, все кончится,

вдруг охватило ее всю таким ужасом и тревогой, что она готова была умолять мужа об отсроч-

ке решения хоть на несколько еще дней. Потерять, быть может, и последнюю даже надежду

сейчас она была не в силах. Ей вдруг вспомнилось, что она еще сегодня утром сделала дочери

за что-то выговор; быть может, это рассердило Наташу; быть может, она и теперь еще сердится

на нее... Ей невольно вспомнились глаза дочери, которые с каждым днем глядели на нее все хо-

лоднее. О, если бы впереди было хоть несколько еще дней! И с чисто женскою хитростью

Марья Сергеевна придумывала, как за эти дни ей задобрить дочь и войти с ней в прежние

отношения.

Но Павел Петрович точно угадал ее мысли и понял этот молящий взгляд ее прекрасных

глаз, когда-то так любимых им.

- Лучше покончить разом.

Вошла горничная с вопросом: «Что прикажете?»

- Попросите сюда барышню. Скажите, что я прошу ее прийти сейчас же.

Горничная вышла.

Марья Сергеевна вдруг опять глухо зарыдала и бессильно упала в кресло.

II Феня, шурша накрахмаленными юбками своего розового ситцевого платья, вошла в комна-

ту барышни, которую все еще, по старой привычке, продолжали называть детскою.

Барышня сидела у маленького столика, низко наклонив над книгой свою темно-русую

головку, причесанную по-гимназически в одну косу с черным бантом. Лампа слегка освещала

ее профиль с совершенно теми же чертами, что и у отца, только более тонкими, женски-смяг-

ченными и не потерявшими еще детского, слегка округленного контура.

- Пожалуйте к папаше.

Наташа испуганно вздрогнула, как человек, которого разом оторвали от занятий.

- Что?

- К папаше пожалуйте.

Она все еще не совсем пришла в себя и, казалось, не понимала, что говорила ей Феня.

Слово «к папаше» удивило ее: он в такие часы редко отрывал ее от занятий - для этого надо

было что-нибудь особенное.

- К папаше? - повторила она с удивлением. - Зачем же?

Феня слегка усмехнулась на вопрос барышни.

- Уж этого не знаю-с, мне не сказывали. Позвонили только и велели позвать вас.

Наташа посмотрела в лицо Фени. Какое-то неясное предчувствие шевелилось в ее душе.

Феня помолчала с секунду, и вдруг тихо добавила, точно поясняя этим что-то:

- И барыня там.

- Мама!

Внезапный, жуткий холод охватил Наташу.

- Плачут-с... - совсем уже таинственно шепнула Феня.

Теперь Наташа смутно начала угадывать что-то тяжелое, страшное.

- Ну хорошо, иди; я сейчас.

Она подождала, пока Феня вышла; ей не хотелось, чтобы горничная что-нибудь поняла по

ее испугу. Когда дверь за Феней затворилась, Наташа тревожно поднялась со стула. «Вот оно,

началось...» И по лицу ее вдруг разлился совершенно детский страх, и ей страшно захотелось

заплакать.

- Господи, Господи! - вдруг зашептала она, быстро и порывисто крестясь маленьким кре-

стиком, висевшим у нее на шее на тоненькой золотой цепочке, совсем так же, с тем же тре-

вожным выражением, с каким крестилась, бывало, в гимназии во время экзаменов, когда ее

«вызывали». - Господи, Господи, помоги мне, помоги! - шептала она, прижимая к горячим

губам маленький крестик и взглядывая полными слез глазами в угол комнаты, где над ее по-

стелью теплилась лампадка перед иконой Божией Матери.

Пройдя через комнату матери в гостиную и большую залу, куда выходил кабинет отца,

Наташа на мгновение остановилась перед его дверью. Сердце ее сильно билось и она стояла,

пугливо прислушиваясь у двери, боясь и не решаясь сразу отворить ее. В кабинете все было

тихо: по-видимому, «они» молчат... Верно, ждут ее! «О Господи, Господи!» - она перекрести-

лась в последний раз и резко отворила дверь.

Отогнутая тяжелая портьера тихо зашуршала. Марья Сергеевна рванулась к дочери, но

Павел Петрович остановил ее легким движением руки.


26

Наташа, вся бледная, серьезным взглядом окинула мать и отца. Да, да, это то, о чем она

думала...

На мгновение в кабинете опять настала мучительная тишина, никто не начинал первый,

точно каждый бессознательно старался оттянуть хоть на мгновение страшный вопрос. Павел

Петрович, с угрюмым лицом и согнувшись всем корпусом, как будто страшная тяжесть давила

его, сидел опять в своем большом кресле у письменного стола.

- Видишь ли, Наташа, мы позвали тебя... - начал он, несколько запинаясь и не глядя ни на

дочь, ни на жену, - обстоятельства складываются так, что мы... с Марьей Сергеевной должны...

жить порознь, - договорил он твердо и резко. - Ты знаешь, Наташа, что мы оба любим тебя, и

нам одинаково трудно расстаться с тобою, но... Один из нас двоих все-таки должен с тобою

расстаться.

Голос его, несмотря на видимые усилия, слегка дрожал и прерывался. Он мельком, ста-

раясь побороть себя, взглянул на дочь. Она стояла все также молча, придерживаясь рукой за

кресло, и только по ее побледневшему личику покатились вдруг крупные слезы.

- Если бы тебе было пять-шесть лет, мы бы решили это без тебя. Но теперь ты уже не

ребенок, у которого привязанности почти бессознательны. И потому... ты должна решить сама,

с кем... с кем ты хочешь остаться. - И он замолчал, остановив пристальный взгляд на дочери.

Марья Сергеевна тоже впилась в нее жадными страдающими глазами. Теперь от этой де-

вочки в коротком гимназическом платьице и черном переднике, почти ребенка, зависела участь

двух людей: и каждый из них ждал с мучительной тревогой и болью - что она скажет. Но она

молчала, и ни одна складка не шевелилась на ее платье; казалось, она вся застыла, и только по

ее побледневшему и вдруг точно состарившемуся лицу продолжали беспомощно, по-детски,

катиться крупные слезы.

Прошла почти минута, мучительная и бесконечная в этом напряженном ожидании... Павел

Петрович слышал чьи-то глухие удары сердца и машинально прислушивался к ним. Наконец

он точно опомнился и, встряхнув головой, провел рукой по лбу.

- Быть может, Наташа, - заговорил он тихо, - ты подумаешь и скажешь завтра, послезавт-

ра... Это зависит от тебя, дитя мое...

Марья Сергеевна благодарно взглянула на него; пусть лучше еще несколько дней надежды,

чем конец разом. Каждый из них со страхом ожидал, что дочь выберет другого, и в то же время

в глубине души каждого жила невольная надежда, что дочь останется именно с ним.

- Лучше подождать! - повторил как-то робко и неуверенно Павел Петрович.

Наташа тихо покачала головой. Она так много уже думала об этом, так боялась и страдала,

ожидая этого момента, что в душе давно уже решила, что ей делать и с кем оставаться. Если

она молчала и медлила, то не потому, что не знала, что ей сказать, а только сознавая, что своим

ответом одному из страстно любимых ею, самых дорогих для нее существ она причинит столь-

ко горя. «Подождать! О, нет, нет, пускай лучше все кончится разом. Все равно...» Она расте-

рянно и тоскливо оглянулась по сторонам, точно ища себе в чем-то поддержки, и в этот миг

встретилась глазами с отцом. И вдруг в ней разом что-то словно оборвалось, и с мучительным,

отчаянным воплем она кинулась к нему всем своим трепещущим и вздрагивающим от рыданий

тельцем. Страстно обнимая его, она целовала его голову, руки, глаза и обливала его слезами...

Он понял все.

Она бросилась к тому, кого оставляла. И этими нежными ласками она точно молила о про-

щении себе, точно хотела заставить его понять, как горячо она его любит, как тяжко ей бросать

его. И, рыдая, она прижималась к нему, как будто хотела смягчить тот страшный удар, который

сама же ему наносила...

III Павел Петрович увел дочь в ее комнату и помог ей успокоиться. Наташа тихо всхлипыва-

ла, прижимаясь горячими губами к его рукам, и изредка поднимала на него глаза.

Марья Сергеевна растерянно стояла в стороне от мужа. Ее дочь уходила вместе с нею, но в

сердце этой дочери не нашлось для нее ни одного ласкового взгляда, ни одного теплого слова,

и мать ревниво следила за ласками дочери к отцу, точно мысленно считала их. В эту минуту ей

показалось, что она больше бы хотела быть на месте мужа, и только сознание, что эти ласки

временные и последние, что потом Наташа уже всецело будет принадлежать ей одной, слегка

успокаивало и утешало ее.

Она хотела бы сейчас же броситься к дочери, обнять ее, прижать к своей груди и целовать

ее всю, как целовала, бывало, маленькую, за то, что Наташа выбрала ее и оставалась с нею, но

что-то удерживало Марью Сергеевну, словно ласки ее и благодарность казались ей неумест-


27

ными. Но все-таки она сделала робкую, неуверенную попытку и, подойдя к дочери ближе, хоте-

ла взять ее за руки, но Наташа, заметив ее, опять зарыдала сильнее.

Павел Петрович, искоса взглянув на жену, встал и проговорил тихо, чтобы Наташа не

расслышала его:

- Ее лучше оставить одну; она скоро успокоится; не говорите с ней...

Он чувствовал в дочери свою натуру и знал по себе, что самое лучшее в тяжелые минуты -

быть одному. Он еще раз обнял плачущую дочь, заботливо перекрестил ее, поцеловал и, сказав,

«Ложись спать, деточка, и успокойся, все устроится...» - вышел из комнаты вместе с женой.

Для того чтобы выйти в другие комнаты, ему необходимо было пройти через спальню и

будуар жены, и это было ему тяжело. Марья Сергеевна поняла его чувство и тихо шла за ним с

виноватым и смущенным выражением на лице.

Он хотел пройти скорее, не останавливаясь ни на мгновение. Тут все напоминало ему бы-

лое; ему хотелось бы закрыть глаза, чтобы не видеть ничего, вызывавшего в его душе столько

воспоминаний, а между тем что-то почти невольно заставляло его бросать торопливые и быст-

рые взгляды на окружающие, так хорошо знакомые ему предметы. Он успел уже подойти к

двери и раскрыть голубую шелковую портьеру, как Марья Сергеевна вдруг тихо окликнула его:

- Павел Петрович!

Он быстро обернулся и окинул ее удивленным и вопрошающим взглядом.

Марья Сергеевна сознавала, что этот человек был с ней гораздо великодушнее, нежели она

ожидала, нежели могла ожидать. Четырнадцать лет жизни с ним промелькнули в ее памяти.

Спокойные, безмятежные и даже счастливые. И в эту последнюю минуту ей невольно хотелось

сказать ему... Что именно - она и сама не знала, но что-то теплое, хорошее, задушевное. Ска-

зать, как сильно благодарна она ему и за прошлое, и за последнюю его жертву. Но то, что в

душе ее чувствовалось так просто, она не умела выразить словами. Всякое слово казалось ей

пошло, неуместно и совсем не выражало того, что она чувствовала. И она замолчала, глядя

куда-то в пространство, мимо лица мужа, точно боясь встретиться с ним глазами.

Павел Петрович повторил нерасслышанный ею вопрос:

- Что вам угодно?

- Нет, нет, ничего!

Она смущенно сознавала, что не сумеет передать ему словами то, что думала, что так

хотела бы сказать ему.

- Я хотела... Хотела... Поблагодарить вас за все, за все... - быстро и как-то по-детски начала

она, все избегая его взгляда. - Это так трудно выразить... Я не знаю... Но, - она вдруг быстро

подошла к нему и, взяв его за руку, крепко сжала ее, - я знаю, что никогда не буду уже так

счастлива... так спокойна, как была с вами. Вы хороший... хороший человек.

Павел Петрович тихо отвел ее руку от своей. Он не хотел ни ее благодарности, ни сожале-

ния, ни сочувствия и, главное, не хотел ни на одну секунду поддаться слабости. Ее задушевный

голос, теплое прикосновение ее маленькой, когда-то так любимой руки невольно трогали его...

Пока она говорила, он сухо и молча глядел на нее своими холодными глазами, в которых не

видно было ни горя, ни любви, ни страдания. Глядел и не видел ее. Вот голубой фонарик,

который он привез ей лет шесть тому назад на Пасху; вот маленький диванчик, на котором он,

бывало, так любил отдохнуть у нее после рабочего дня; вот резная жардиньерка - они вместе

покупали ее...

- Все уже кончено, - холодно заговорил он, - и бесполезно поднимать снова слишком тяже-

лые разговоры. Ни вам, ни мне не будет от этого легче. Помните одно: я требую развода. Вы

должны выйти замуж... для дочери. Иначе ей нельзя будет оставаться у вас. Если он любит вас,

- Павел Петрович горько усмехнулся, - то, конечно, он и сам будет рад честным образом покон-

чить все недоразумения.

Павел Петрович уже хотел уйти, но жена стояла перед ним такая жалкая и убитая, что ему

вдруг инстинктивно, каким-то точно предчувствием, стало глубоко жаль ее, и он добавил уже

гораздо мягче и теплее:

- Во всяком случае, я от души буду рад, если вы будете счастливы. Дай Бог, чтобы... чтобы

вам никогда не пришлось ни раскаяться, ни пожалеть. - Голубая портьера, тихо колыхнувшись,

мягко упала за ним, и отделила его от нее.

Марья Сергеевна тоскливо глядела вслед мужу.

- Ни пожалеть, ни раскаяться, - повторила она его слова. - Бог весть...

Тупая, но щемящая тоска томила ее. Она машинально опустилась на мягкий диванчик и

долго просидела так - без слов, без движения, без мысли. Потом, точно очнувшись, вздрогнула,


28

поднялась с дивана и осторожно прошла в комнату дочери. Огонь уже был потушен, и синяя

лампада мерцала в углу, разливая дрожащий полусвет в комнате. Марья Сергеевна постояла

несколько секунд, тревожно прислушиваясь к дыханию дочери.

- Ты спишь, Наташа? - тихо окликнула она.

Ответа не было; только огонек в лампадке тихо вспыхивал и мерк. Марья Сергеевна подо-

шла к кровати и опустилась перед ней на колени. В тени ей не видно было лица девочки, и

только контуры ее тела мягко обрисовывались под белым пикейным одеялом. Марья Сергеевна

тихо прильнула пересохшими губами к горячему лбу Наташи. Ей хотелось бы, чтобы девочка

проснулась и взглянула на нее, сказала бы ей что-нибудь. Тоска, боль и какой-то страх, беспри-

чинный и неясный, все сильнее терзали ее, и ей хотелось, рыдая, молить о прощении себе у это-

го чистого существа.

- Наташа... Наташа... - тихо окликала она, но девочка спокойно спала с серьезным и

строгим лицом.

Мать задумчиво глядела на нее несколько минут, точно что-то вспоминая, что-то предчув-

ствуя. Наконец она тихо приподнялась с колен, долго крестила дочь и, поцеловав ее в послед-

ний раз, осторожно вышла из комнаты и заперла за собой дверь.

Продолжение следует...

М.В. Крестовская.

Дышит утро в окошко твое,

Вдохновенное сердце мое,

Пролетают забытые сны,

Воскресают виденья весны,

И на розовом облаке грез

В вышине чью-то душу пронес

Молодой, народившийся бог...

Покидай же тлетворный чертог,

Улетай в бесконечную высь,

За крылатым виденьем гонись.

Утро знает стремленье твое,

Вдохновенное сердце мое!

5 августа 1899 А. БЛОК..

Есть на дне геральдических снов Перерывы сверкающей ткани; В глубине анфилад и дворцов, На последней таинственной грани, Повторяется сон между снов.

В нем все смутно, но с жизнию схоже... Вижу девушки бледной лицо, - Как мое, но иное, - и то же, И мое на мизинце кольцо. Это - я, и все так не похоже.

Никогда среди грязных дворов, Среди улиц глухого квартала, Переулков и пыльных садов - Никогда я еще не бывала В низких комнатах старых домов.

Но Она от томительных будней, От слепых паутин вечеров - Хочет только заснуть непробудней, Чтоб уйти от неверных оков, Горьких грез и томительных будней.

Я так знаю черты ее рук, И, во время моих новолуний, Обнимающий сердце испуг, И походку крылатых вещуний, И речей ее вкрадчивый звук.

И мое на устах ее имя, Обо мне ее скорбь и мечты, И с печальной каймою листы, Что она называет своими, Затаили мои же мечты.

И мой дух ее мукой волнуем... Если б встретить ее наяву И сказать ей: «Мы обе тоскуем, Как и ты, я вне жизни живу», - И обжечь ей глаза поцелуем.

1909-1910 Елизавета Дмитриева

(Черубина де Габриак)


29

ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ

«Начальник тишины»

Как известно, самые коварные вопросы - это так называе-

мые детские. Вот и автору этих строк как-то в воскресной шко-

ле был задан вопрос, который не мог его не озадачить. А сфор-

мулирован он был следующим образом: на каком языке разго-

варивали в раю Адам и Ева? Вот так: ни много, ни мало. Позже

нередко адресовал его своим многочисленным слушателям в

самых различных аудиториях и получал ответы один любопыт-

нее другого. Иные предполагали, что первые люди говорили на

еврейском, греческом, славянском, русском языках... Интерес-

но, как бы на него ответили вы? Дети, однако, народ нетерпе-

ливый. Им нельзя сказать: знаете, мне надобно кое-куда загля-

нуть и кое с кем посоветоваться, им вынь да положь. И тогда я

предложил ребятам поискать ответ сообща. Вспомнили пого-

ворку о том, что с «хорошим человеком и помолчать приятно»,

а заодно слова популярной с незапамятных времен песни: «Мы так близки, что слов не нуж-

но...» А еще об удивительном подвиге молчальничества, что могли подъять лишь немногие из

известных нам святых, избранные. Но главное заключалось в том, что мы - в попытке найти

ответ на этот, как выяснилось, очень непростой вопрос - подходили к той незапамятных времен

ситуации с позиций дня сегодняшнего, с позиций поврежденного грехом человека. Человека,

которому предуготована смерть. Но ведь они-то до падения были бессмертными. Если же при-

бегнуть к научной терминологии, то Адам и Ева были иными онтологически. Мы же нередко

беремся рассуждать об этих таинственных для нас созданиях, облаченных в оболочку света,

совершенно не принимая во внимание это немаловажное обстоятельство. Уже потом, ставши

причастными ко греху, а значит, ко времени и смерти, они стали подобными нам. Да, печально

неузнаваемо изменилась и сама земля наша. Та, где некогда - вспомним - никто никого не пое-

дал, позже стала произрастать «волчцами и терниями» (Быт. 3, 18). И в то же время Священное

Писание неопровержимо свидетельствует о некоем общении первых людей, облеченном в тек-

сте Библии в слова, очевидно все по той же причине нашего с вами, простите, несовершенства.

Но вот прочитываешь одно из Посланий святого Апостола Павла и обращаешь внимание на то,

чего раньше отчего-то не замечал. Донося до нас удивительные слова об истинной любви, он

пишет, в том числе, что: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и язы-

ки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же

настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» (1 Кор. 13, 8-10). Вы услышали,

«языки умолкнут»!

Вот и в одной из утренних молитв, обращенной ко Господу, читаем: «…да тихое и без-

молвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте».

Неожиданное открытие ожидало автора по прочтении стихотворения Архиепископа Сан-

Францисского Иоанна (Шаховского) «Чистота», только вслушаемся:

Без веры нет ни в чем у нас участья.

В садах незримых вечные цветы.

Меж равнодушьем и пристрастьем

Лежит дорога чистоты.

И нет для нас уже пути иного –

Как вера, чистота земле дана.

Чем чище жизнь, тем тише слово

И сокровенней тишина.

Это великая тайна. Ответ на нее откроется нам, возможно, в Веке Будущем, в Великий

Восьмой День Творения Божия, дальние отголоски которого слышатся нам в каноне ко

Пресвятой Богородице: «Яко Начальника Тишины родила еси».


30

Говорящий суть творящий

Между тем слово - и об этом хочется сказать особо - есть наипервейший элемент творче-

ства. Да-да, проблема в том, что зачастую под творческим человеком люди, как правило,

подразумевают того, кто сочиняет художественную прозу, пишет стихи и живописные полотна,

увлекается вокалом и архитектурой, актерским и кузнечным ремеслом, шитьем бисером и

моделированием одежды, ковроткачеством, да мало ли. А потому частенько вздыхают украд-

кой: дескать, обделил нас Господь талантом - ни слуха в помине, ни голоса. Но ведь это не так,

совсем не так. Ведь каждый из нас - вне зависимости от возраста, пола и национальности -

говорит, наделен от Бога даром живой речи. Впрочем, становится ли она в устах наших живой,

зависит от нас самих. Вообразите, какой удивительный, воистину неповторимый творец и

художник заложен в каждом, буквально в каждом из нас! Причем - и это поразительно - для

творческого процесса не нужны ни резец и кисти, ни молот с наковальней, ни раскатистый бас

или томное контральто, ни привлекательная внешность, ни краски и ни глина, ни даже образо-

вание... нужно попросту начать говорить. Но не все так просто, как может показаться на пер-

вый взгляд. Ибо именно с этого момента, с началом нашей речи, с ее течением, станет очевид-

ным: возникло ли, случилось ли творчество, или же - и это, увы, все чаще и чаще ныне - еще

одна хула на Создателя и Его словесные творения. Та самая пропасть между сотворить и

натворить...

Да, самое величайшее в мире Таинство - Божественная Евхаристия - не может совершиться

без деятельного словесного участия в нем не только священника, но и нашего с вами. Вот как

удивительно поведал об этом в книге «Я, конечно, вернусь…» замечательный Православный

писатель протоиерей Михаил Ходанов: «Ты причащаешься Святых Даров, и при этом вещество

хлеба и вина, по установленным словам Христа, произнесенным Им на Тайной Вечери, делает-

ся, не меняя своего естества, Его подлинными Плотью и Кровью. И мы, по Его заповеди,

молитвенно и физически «творим», то есть повторяем это Таинство в Его воспоминание на

Литургии в храме - и соединяемся с Богом, приобретая начаток нетления в теле, поскольку оно

пропитывается Его Божественным телесным составом и полагает основание нашему личному

безсмертию».

Доброе слово

«Рана от меча еще может затянуться, от слова же - никогда!» - говаривала моя мудрая ба-

бушка. Когда-то довелось услышать на удивление мудрую притчу о слове, которой хотел бы

поделиться с вами. В ней говорится о том, как отец повелел своему сыну, который прославился

грубостью, после каждого такого случая забивать в столб по гвоздю. Впрочем, разрешил ему

после каждого доброго слова или поступка вынимать по одному из них. И вот наступил нако-

нец тот день, когда торжествующий сын объявил родителю, что на столбе этом не осталось ни

единого гвоздя. Отец же подвел его поближе и указал на многочисленные отверстия, которые

все же остались, и теперь с этим, как принято говорить, ничего не поделаешь. Вот и подумалось

о том, что если б вдруг представилась такая возможность и мы смогли бы узреть сердца близ-

ких наших и дальних, а также свое собственное, то сколько подобных ран обнаружили в них.

Ран, нанесенных нам, и ран, нанесенных нами.

«Молви слово доброе!», «Доброе слово лечит, а злое - калечит», «Доброе слово и кошке

приятно», «Спасибо на добром слове» - это лишь немногие перлы того изумительного богат-

ства, той волшебной кладези, что зовется человеческой речью, русским живым словом. Порой

даже не столь важно, о чем вы поведете сейчас речь, сколько то - как вы ее поведете. Сколько

раз, к примеру, приходилось наблюдать умилительную сцену примирения супругов после того,

как один из них в очередной раз, как водится, приревновал свою ненаглядную половинку. И вот

сидят голубки рядышком, она поглаживает его по кучерявой (или лысой) макушке, приговари-

вая: «Глупенький ты мой!», от чего этот самый «глупенький» (а то и вовсе «дурачок») прихо-

дит в неописуемый восторг, словно ему подарили целый мир, или, по меньшей мере, присудили

Нобелевскую премию. А между тем она его только что - если перевести буквально - назвала

умственно неполноценным. Но как! Как она это сказала!

Вспомните, сколько раз встречали вы в жизни своей людей, обладающих этим удивитель-

ным даром - доброго слова. Как живителен их приход к вашей постели, когда всерьез занемог-

ли, как благостно их участие в трудную минуту, когда уже небо кажется в овчинку. Но вот

пришел этот человек, сказал что-то доброе, - нет-нет, вовсе немудреное, нехитрое, просто

достал что-то невидимо из таинственных глубин своей озаренной души, облек это в ему одно-


31

Дождешься ль вечерней порой Опять и желанья, и лодки,

Весла и огня за рекой?

Фет

Сумерки, сумерки вешние,

Хладные волны у ног,

В сердце - надежды нездешние,

Волны бегут на песок.

Отзвуки, песня далекая,

Но различить - не могу.

Плачет душа одинокая

Там, на другом берегу.

Тайна ль моя совершается,

Ты ли зовешь вдалеке?

Лодка ныряет, качается,

Что-то бежит по реке.

В сердце - надежды нездешние,

Кто-то навстречу - бегу...

Отблески, сумерки вешние,

Клики на том берегу.

16 августа 1901 А. БЛОК.

му подвластное легкое ободряющее слово... И разом стало легче на душе, и словно светлее

стало вокруг. И вот мы снова поверили в себя, в свои силы, и что Бог не оставил нас, и все еще

образуется. Но вот он уходит, исполнив свое поразительное делание, мы же еще долго живем

словом, что он молвил, все еще отогреваемся в невидимых лучах этого таинственного света.

Лучшие из священнослужителей, с которыми судьба сводила автора, обладают именно этой

живительной способностью речи. А потому каждый из них - еще и выдающийся творческий

человек. Разве ж могу я забыть, как в один из тяжелых периодов своей жизни, когда еще не мог

разглядеть уготованной мне Господом стези, а потому все маялся, унывал и страдал неимовер-

но, пришел как-то в свой приход. Но даже исповедь не принесла облегчения, что только усили-

ло страдание; и тогда, уже подойдя к кресту, уже приложившись к нему, а затем и к руке

священника, в отчаянии чуть не выкрикнул: «Но для чего-то же Господь создал меня?!» На что

батюшка, без паузы, почти мгновенно, словно ожидал этого моего вопроса и готовился к нему,

проговорил с улыбкой: «Конечно, для Царствия Небесного!» Затем обнял и поцеловал в макуш-

ку. Всего три слова, но как это было верно, какой рай процвел тогда в моей измученной душе.

Помню, домой я летел как на крыльях! Но почему - как? Они и в самом деле выросли в тот вос-

кресный день у меня за спиной, еще понурым утром. Слава Богу за все - за все, но, Господи,

благодарю Тебя еще и за этих удивительных людей - русских священников. Что бы мы делали

без них, без их деятельного участия в наших непростых судьбах, без их отеческого мудрого и

доброго слова!

Василий Ирзабеков. «Благовест», Самара. 2 октября 2009 г.

Опять спустилась ночь... Под потолком, в углу,

Икона восстает перед усталым взором

И так же смотрит Лик с любовью и укором,

Как целый день смотрел на этой жизни мглу.

Но полон суеты, вражды, непостоянства,

Земные помыслы в душе своей храня,

Взглянул ли я наверх хоть раз в теченье дня?

О, христианство!

20 октября 1916 г. Кн. Владимир Палей.

Осенний лес стоит в дождях уныло. Утихла радость прежняя, прошла. Холодный ветер набирает силу и кружит всюду золотом листва.

А мне порой осенней не грустится, и нет печали от дождливых дней. Земля следит как улетают птицы осеннюю качая колыбель.

И тихим сном окутана природа, и ниже небо стало над землей, и из него, наверно, очень скоро шагнет рассвет хозяйкою зимой.

Елена Русецкая Сайт «Свете Тихий»

http://www.pravoslavie.ru/authors/689.htm

http://www.cofe.ru/blagovest/article.asp?heading=38&article=13492

http://www.pravoslavie.ru/archive/091002.htm


32

Президент России Владимир Путин против активного использования иностранных терми-

нов. "Вы знаете, это мне отчасти напоминает злоупотребление рекламой на иностранном языке.

Те, кто злоупотребляет иностранными терминами, полагают, видимо, что это автоматически

причисляет их к некой более высокой и более цивилизованной касте, принадлежность к кото-

рой делает их более значимыми, а их идеи и суждения - более основательными. На самом деле

это свидетельствует только об одном - об их неуверенности в себе и слабости как минимум

профессиональной", - сказал В. Путин на встрече с заведующими кафедрами конституционно-

правовых дисциплин российских вузов. Такое заявление президент сделал в ответ на выступле-

ние завкафедрой государственного права Южного федерального университета Жанны Овсепян.

Она посетовала на все более распространяющиеся в последнее время употребления иноязыч-

ных терминов, передает РИА Новости (8 ноября 2013 г.)

Владимир Путин предложил пересмотреть школьные программы по русскому языку и

литературе, увеличив количество отведенных на изучение этих предметов часов. "Сегодня этим

предметам отведено мало времени, несоразмерно - их значимости", - подчеркнул глава государ-

ства, выступая на Российском литературном собрании. Пересмотреть программы он предложил

"особенно в старших классах", передает ИТАР-ТАСС

Президент отметил, что уровень владения русским языком среди молодежи снижается, как

и интерес к литературе. "Наша страна - некогда самая читающая в мире - уже не может

претендовать на это почетное звание, - признал Президент. - "По статистике, российские

граждане отводят чтению книг в среднем лишь 9 минут в сутки". И этот показатель имеет

тенденцию к сокращению. Президент напомнил, что эту тенденцию принято считать следстви-

ем бурного развития цифровых технологий и утраты книгой своего статуса ведущего носителя

информации, знаний. Он подчеркнул, что еще некоторое время назад люди находили в книге

ответы на волнующие вопросы, учились мыслить, анализировать, чувствовать и правильно го-

ворить, "поскольку именно в литературном тексте живет и создается язык".

Отметил Президент и оскудение современного разговорного языка. По словам В. Путина, в

результате этого "классическая литературная речь или богатейший народный колорит

сегодня воспринимаются исключением". "А пренебрежение правилами родного языка -

становится нормой. В том числе и в СМИ, и в киноиндустрии", - подчеркнул он. "Мы все

чаще сталкиваемся с языковой безграмотностью и примитивностью. Многие молодые люди с

трудом могут внятно формулировать свои мысли".

В.В. выразил уверенность, что "русский язык слишком велик", чтобы его традиции могли

разрушить эти тенденции. Он заметил, что простым прибавлением количества учебных часов

проблему не решить. "Огромную роль играют личность педагога, его талант, способность моти-

вировать детей к изучению богатства русского языка", - уверен глава Российского государства.

Он напомнил, что недавно в Москве прошел учредительный съезд общероссийской Ассоци-

ации учителей русского языка и литературы. "Государство должно поддерживать литературу

еще и потому, что именно в ней всегда ставится самый точный диагноз состояния общества,

обозначаются его болевые точки", - убежден Президент. - "Но надо признать, что это далеко не

всегда удается качественной детской литературе, академическим изданиям, собраниям сочине-

ний наших классиков".

"Даже если снижение интереса к чтению, к книгам является общемировой тенденцией, мы

не вправе смиряться с этим", - заявил глава государства. "Именно мы, без преувеличения, перед

всей цивилизацией несем ответственность за сохранение русской литературы, за сбережение ее

колоссального гуманистического потенциала". "Наша задача - привлечь особое внимание обще-

ства к отечественной литературе, сделать русскую литературу, русский язык мощными фактора-

ми идейного влияния России в мире", - заявил Владимир Путин. В то же время президент отме-

тил, что "внутри страны мы должны формировать среду, в которой образованность, эрудиция,

знание литературной классики и современности станут правилом хорошего тона". (22-11- 2013)

Даже если вы знаете пятнадцать иностранных языков, русский вам всё равно необходим. Мало ли что: упадёте, или что-нибудь тяжёлое на ногу уроните...

http://http/ria.ru/society/20131107/975305341.html?utm_source=fb1#ixzz2jysPk3Rs

http://kremlin.ru/news/19665


33

К концу XVI века сонет стал ведущим жанром в анг-

лийской поэзии. Его вершина и важнейшая веха в истории

мировой литературы - творчество Шекспира-поэта, пред-

ставленное сборником сонетов. Книга создана, по всей

вероятности, в 1593 - 1600 гг. и опубликована в 1609 году

(единственное прижизненное издание с посвящением,

которое и по сей день продолжает оставаться одной из са-

мых больших шекспировских загадок).

Сборник обнаруживает итальянское влияние петрар-

кизма, однако условность жанра сведена Шекспиром до

минимума.

Английский сонет имеет иную форму, названную

шекспировской. Ее схема такова: abab cdcd efef gg.

Как и в классическом итальянском сонете, каждое

стихотворение посвящено одной теме. Большей частью, Шекспир следует такой схеме развития

мысли: первый катрен определяет тему произведения, второй - содержит ее развитие, третий –

ведет к развязке, последние две строки в афористичной лаконичной форме подводят итог.

Иногда это итог всего сказанного в сонете, иногда наоборот - резкое противопоставление ко

всему, о чем говорилось ранее.

Сонеты Вильяма Шекспира можно назвать своеобразным лирическим дневником - с зачер-

киванием отдельных слов и пропусками в записях. Тематика сонетов достаточно разнообразна.

Это произведения, посвященные теме поэзии, философским размышлениям, теме дружбы и

любви.

Сборник содержит личные, биографические мотивы. Все 154 сонета скрепляет единый

стержень - система персонажей, объединяющая лирического героя, его друга и даму. Таким

образом Шекспир впервые вводит в сонет классический любовный треугольник.

Исследователи разделяют сборник на две группы. Первая из них - о друге, возможно, о

таинственном W.H., которому автор адресовал свое посвящение. Именно к «прекрасному юно-

ше» обращено большинство сонетов (с 1 по 126 из 154). Первые 17 стихотворений посвящены

одной теме - пожеланию прекрасному молодому человеку продолжить себя в потомстве, не

забыть, сколь скоротечны земная жизнь и красота. Эти сонеты представляют собой своеобраз-

ное введение в книгу, которое было написано по заказу и, возможно, еще до того, как возникли

личные отношения между поэтом и другом.

Переломным является 18 сонет, считающийся одним из лучших в сборнике. Он открыва-

ется петраркистским приемом метафорического уподобления:

Сравню ли с летним днем твои черты?

Но ты милей, умеренней и краше.

Поэт впервые сокращает почтительную дистанцию настолько, чтобы сказать молодому

другу о собственном чувстве к нему и одновременно пообещать ему иной вид бессмертия, чем

тот, о котором шла речь в первых 17 сонетах:

И смертная тебя не скроет тень –

Ты будешь вечно жить в строках поэта.

Отношение поэта к другу исполнено восхищения, самой искренней любви, но, говоря о

ней, Шекспир все же сохраняет некоторую дистанцию, то ли необходимую для сохранения его

чувства, близкого к поклонению, то ли диктуемую социальным различием, если принять

гипотезу, что адресатом сонетов был юный аристократ. В то же время поэт исполнен

внутреннего достоинства, тем более что поэзия не только берет от любви вдохновение, но и

способна дать ей вечность:

Ни мрамору, ни злату саркофага

Могучих сил не пережить стихов.

Не в грязном камне, выщербленном влагой,

Блистать ты будешь, но в рассказе строф.


34

Однако любовь поэта омрачена мучительной ревностью. Утрата любви для него настоящее

горе, тяжкое страдание. Драматизм ситуации усиливает характерный для жанра сонета прием

антитезы:

Уж если ты разлюбишь, - так теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре,

Будь самой горькой из моих потерь,

Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,

Не наноси удары из засады.

Пусть бурная не разрешится ночь

Дождливым утром – утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,

Когда от мелких бед я ослабею,

Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,

Что это горе всех невзгод больнее.

Что нет невзгод, а есть одна беда -

Твоей любви лишиться навсегда.

Его друг непостоянен не только в сердечной привязанности, но и в поэтических пристра-

стиях. Шекспир, сравнивая себя с поэтом-соперником, которому отдал предпочтение друг, под-

черкивает его громогласность, величественность и свою сравнительно с ним скромность:

Мне изменяет голос мой и стих, Но так как вольный океан широк

Когда подумаю, какой певец И с кораблем могучим наравне

Тебя прославил громом струн своих, Качает скромный маленький челнок, -

Меня молчать заставив наконец. Дерзнул я появиться на волне.

Вторая часть сборника (сонеты со 127 по 154) посвящены Смуглой леди. Вероятно, точнее

было бы перевести английский эпитет возлюбленной dark как «темноволосая». Это стало на-

стоящим вызовом петраркистской традиции с ее идеалом ангельски белокурой донны. Поэт не

просто утверждает новый тип физической красоты, но и саму красоту ставит в иной ряд смыс-

ловых ассоциаций. Образ белокурой красавицы (англ. fair) включает множество нравственных

совершенств. В эпитете, обозначающем темный цвет волос, такая ассоциация оборачивается

противоположностью, а сама любовь низводится с небес на землю. Сонет 130, в котором поэт

демонстративно опровергает штампы петраркизма, отличается мастерством правдивого лири-

ческого портрета:

Ее глаза на звезды не похожи,

Нельзя уста кораллами назвать,

Не белоснежна плеч открытых кожа,

И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щек.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных линий,

Особенного цвета на челе.

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,

Кого в сравненьях пышных оболгали.

Не свойственный предшествующей традиции образ возлюбленной рисуют эпитеты: срав-

ненья пышные, фиалки нежный лепесток, черной проволокой вьется прядь.


35

На любовь поэта дама отвечает равнодушием, ее сердце склоняется к другу. Изображено

соперничество лирического героя с ним. После изнурительной внутренней борьбы оно закан-

чивается победой дружбы в душе лирического героя:

Мешать соединенью двух сердец

Я не намерен. Может ли измена

Любви безмерной положить конец?

Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь - над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане.

Любовь - звезда, которою моряк

Определяет путь свой в океане.

Любовь - не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

А если я не прав и лжет мой стих, -

То нет любви и нет стихов моих!

Глубину чувств лирического героя в данном сонете раскрывает анафора, повторяющаяся в

каждом катрене: любовь не знает убыли и тлена, любовь - над бурей поднятый маяк, любовь -

маяк, любовь - не кукла жалкая в руках; многочисленные эпитеты: любовь безмерная, кукла

жалкая, пламенные уста, метафоры: соединенье двух сердец, лжет мой стих.

Среди сонетов сборника Вильяма Шекспира есть такие, в которые выражены важнейшие

общественные идеи. Следует отметить 66 сонет, в котором представлены философские размы-

шления о сущности человека, о смысле жизни на земле, о вечном.

Стихотворение раскрывает противоречия эпохи Возрождения: с одной стороны - страстная

любовь к жизни и любование действительностью, а с другой - жестокие и несправедливые зако-

ны и порядки. Данный сонет - гневное обличение общества, мира, в котором торжествует зло,

кажущееся ему непреодолимым. Зло во всем: в фальши, в отсутствии порядочности, в униже-

нии добродетелей, в глумлении над честью, в измене, в том, что искусство подчинено власти.

Неимоверная эмоциональность сонета достигается с помощью уже неоднократно упоминае-

мого художественного средства - анафоры.

Подведя итоги исследования особенностей поэтического творчества Вильяма Шекспира,

можно сделать заключение об очевидности новаторского подхода поэта к сонету как жанру

литературы. Эволюционирует форма данного вида поэтического произведения. Три катрена

представляют драматическое развитие темы, а заключительный дистих становится афоризмом,

формулирующим ее философскую мысль.

Новаторство Шекспира - абсолютно иной образ прекрасной дамы, введение в сонет систе-

мы персонажей, оси произведения, классического любовного треугольника.

Неоспоримый факт - тематическое разнообразие сонетов, новое решение в них вопроса

любви и дружбы, психологические наблюдения и философские размышления, что дает право

считать произведения Вильяма Шекспира поэтическим шедевром.

Ирина Бабич. Россия.

Над полем грустным и победным

Простерт червленый щит зари.

По скатам гор, в тумане медном,

Дымят и гаснут алтари.

На мир пролив огонь и беды,

По нивам вытоптав посев,

Проходят скорбные Победы,

И темен глаз девичьих гнев.

За ними - дальние пожары,

И меч заката ал и строг;

Звучат безрадостно фанфары,

1909-1910 Гудит в полях призывный рог. Елизавета Дмитриева

(Черубина де Габриак)


36

Падал желтый лист.

Он падал и думал: как же коротко лето. И как быстро оно закончилось. Как

неожиданно налетели колючие ветра холодной дождливой осени. Как мгновенно

падение. И как скоротечна жизнь...


Его не съели прожорливые гусеницы. Не иссушил жестокий июньский зной. Не оторвал

ураганный ветер разбушевавшейся в середине лета стихии.

Его миновал страшный лесной пожар: огонь остановили свежевырытый ров и теплый

июльский ливень. А лесорубы не тронули дерево, оставив материнское растение на краю

вырубки. И все жизненные неурядицы обошли его стороной.


Наверное, он был баловнем судьбы. Проклюнувшись из клейкой бурой почки в светлый

день теплого мая, он удивленно взглянул на окружающий мир. А вокруг, среди реликтовых

сосен и вековых кедров, просыпался лиственный подлесок. И кипело буйными насыщенными

красками безграничное пространство таежного леса. Ярко-оранжевые жарки, желтые первоцве-

ты, красно-розовые и фиолетовые легочницы-медуницы обильно декорировали зеленое по-

лотно одиноких полянок. Важные напыщенные глухари деловито осматривали прошлогодние

брусничники. А желтощекий уж лениво лежал на солнцепеке, разогревая кровь, остывшую за

долгую сибирскую зиму.

Осмотревшись и осознав радость бытия и молодости, лист оптимистично развернул свои

плечи, затекшие от скрюченной спячки в почечной капсуле, и пошел в неудержимый рост.

Навстречу новому дню, теплу и солнцу. Мощным нарастающим крещендо.


Он рос на самой верхушке высокого дерева. Здоровым и сильным. Его ласкало и нежило

доброе солнце, вливая жизненную энергию Космоса в каждую клеточку юного организма. Рас-

крашивая богатой зеленью хлорофилла и превращая лист из слабого бледно-зеленого младенца

в уверенного крепыша...

Бесспорно, он был красавцем и выгодно выделялся среди подобных ему. С ровным выве-

ренным силуэтом. Классическими формами. Яркий представитель своей породы.


Налетевший порыв ветра чуть-чуть приподнял его. И вселил надежду. На мгновение ему

показалось, что сейчас он вернется. На прежнюю высоту. В прежнюю жизнь. В теплое и безза-

ботное лето. Окажется на своем привычном и любимом месте. На самой верхушечке большого

раскидистого дерева. Где неиссякаемый солнечный океан омывал его своими ласковыми вода-

ми, разбрызгивая живительные флюиды тепла и счастья. Где был бесконечный праздник. И где

молодые и веселые листочки шелестели дружным хором под аккомпанемент радостного ветер-

ка. Напевая жизнеутверждающий гимн: все что зелено и молодо, и растет изо дня в день -

неудержимо.

Но в прошлое не возвращаются. Никогда. И ветер не вернул его в прежнюю жизнь, а лишь

на мгновение приподнял ввысь. Сыграв короткий ностальгический этюд воспоминаний, и воз-

будив несбыточные мечтания. Но земное притяжение вернуло в реальность.

И падение продолжилось вновь...


А ведь когда-то он был высоко. Очень высоко. Не где-то там, на нижних ветвях. И даже не

в середине густой раскидистой кроны. А именно на верху. На самом верху огромного мощного

дерева. Где было больше всего тепла и света. И откуда было видно все. И он гордо смотрел

вокруг. И снисходительно вниз...


И чем выше ты когда-то находился, тем больнее твое падение. Но боль возникает не от

удара о землю. Она появляется в глубине тебя. Еще до столкновения с земной поверхностью.

От осознания того, что ты обязательно упадешь. От понимания неотвратимости этого. От твоей

тупой опустошающей беспомощности. И это невыносимая, внутренняя боль. Намного сильнее,

приближающейся физической.


37

Желанное, светлое слово - «свобода»!

Прекраснейший лозунг на вид -

В устах исступленного зверя-народа

Преступной насмешкой звучит.

Свобода - темница! Свобода - оковы!

Свобода - законный грабеж!

Свобода - венец, как и прежде, терновый!

Какая ужасная ложь!..

Сергей Бехтеев. Орел. Апрель 1917 года

И чем дольше ты падаешь, тем больше находишься в состоянии раздумий и размышлений.

А изнуряющая, выматывающая, непреходящая, гнетущая хроническая боль убивает твою волю.

И медленное кружение в хороводе листопада с неизбежностью завершения этого осеннего

танца только усугубляет твое тяжелое состояние.


Он оторвался от родительского растения и покинул место своего обитания одним из пос-

ледних. Не в конце лета, при первых ночных заморозках. И даже не в начале осени, когда

начались холодные затяжные дожди. Он переждал первые атаки наступающих холодов и успел

порадовать своей нарядной ярко-желтой окраской таежные просторы в короткие теплые дни

бабьего лета. Он стойко выдержал непрерывные разрывные удары шквальных ветров поздней

осени. И настойчивые притязания мокрого липкого снега, обильно разбавленного дождевой

влагой...

Друзья-листья давно его покинули. Даже очень близкие. Которые когда-то были рядом, на

соседних ветвях. Оставив одного. Не выдержав тяжелых испытаний. А он упрямо сопротивлял-

ся. В гордом одиночестве. И не рассчитывал на чью-либо помощь.

Но вдруг, как-то сразу, постарел. В одночасье. Превратившись в жалкое сморщенное подо-

бие гербарного экспоната. Слабых старческих сил оказалось недостаточно, чтобы сохранять

свою прежнюю позицию. Оторвавшись от верхушки дерева, он покинул родное место. И ушел.

В свое последнее, несвободное падение.


И вот он упал.

И теперь лежал в грязной мутной луже. Среди разных листьев и листочков. Причудливых

форм и очертаний. Различных размеров. Некогда таких же сильных, как и он когда-то. И

слабых, еле обозначивших свое существование в этом мире. Желтых, бледно-желтых и ярко-

желтых. С разными оттенками и изъянами. Бурых и даже красных. И былые заслуги здесь не

учитывались. Пространство лужи было распределено между ними случайным образом.

Желтый лист еще видел кусочек светлого голубого неба, неуверенно пробивающегося

через темные дождевые облака, но уже слышал чьи-то приближающиеся шаги, хлюпающие по

прокисшим осенним лужам...

Вот и все.

Ботинок случайного прохожего смачно втоптал его в мутную грязь.

Толстая рифленая подошва уничтожила индивидуальность.

И земля уравняла всех.

Сайт Проза.ру Александр Стешенко.

Катятся тучи с востока,

Дождь каждый день моросит,

Стужей объята Сорока, Осень листву золотит.

Кружит листва над мостами,

Падает в речки порог... Листья у нас под ногами,

В лужах неровных дорог.

Речки янтарные блики

Нежно ласкают нам взор.

Птиц пролетающих крики

Полнят печалью простор...

Александр ЛАЗУТИН. Сайт «Свете тихий».


38

Студёным ноябрьским утром Нине Николаевне Самохиной, женщине преклонных лет, у

входа в гастроном, звонкий ребячий голос предложил:

- Бабушка, купите газету!

Мальчик лет десяти с ворохом свежей периодики глядел на неё просящими глазами. Пожа-

лела продрогшего пацана - купила экземпляр.

В магазине заполнила сумку продуктами, вышла. Её взор сразу же устремился на мальчика

- продавца газет. Тот сидел на корточках у стены здания и неслышно плакал. Нина Николаевна

приблизилась к нему с целью выведать причину плохого настроения.

Оказалось - только что двое подростков постарше захотели купить газету, но под видом

отсутствия у них с собой наличности, завлекли парнишку в ближайший подъезд, где якобы жил

один из них. Вывернули карманы, отняли около трёхсот рублей, вырученных от торговли, при-

грозили, чтобы не жаловался, предварительно отлупив. Непроданные газеты раскидали по

подъезду.

С минуту подумав, Самохина порылась в сумке, достала кошелёк, отсчитала три сотни,

протянула мальчишке, назвавшемуся Мишкой, но тот вежливо отстранил деньги.

- Бери же, детка, пока дают. А то как отчитаешься перед хозяином за недостачу? После

как-нибудь возвратишь...

- А куда принести деньги, бабушка?

- Принесёшь на Пушкина, пять. Квартира моя - четырнадцатая. Я день и ночь дома. Вот

только в магазин сползаю когда. А куда мне ещё ходить с моими-то силёнками?

И, уже собравшись уходить, спросила:

- Сколько лет тебе, Миша?

- Восемь.

- Мне вот тоже... восемь... до девяти десятков не достаёт. У меня в твоём возрасте папку

расстреляли... Ну бывай, Миша. Заходи в гости - буду рада. Одна ведь кукую, тоскливо. Деда

моего давно уж нету, а дочери живут - не дотянешься.

Самохина пришла домой, скинула шубейку, включила чайник, подсела к батарее согреть-

ся. Зазвенел над входной дверью звонок. Отворила - за порогом стоял Мишка.

- Бабушка, давайте я вам за продуктами ходить стану, вам же тяжело.

- Э, не надо, голубок! Не отбирай у меня эту радость. Не буду выходить из квартиры -

совсем захирею. Пока шевелюсь – живу... Да ты проходи, Миша, чаем хоть напою.

- Некогда, бабушка. Мне ещё газеты допродать надо. А долг я вам верну, не думайте. Вот

заработаю и отдам.

- А я и не сомневаюсь.

И неожиданно предложила:

- А знаешь, детка, сделаем давай так. Ты приноси мне всякий раз по свежей газете, когда

продаёшь их, и клади в мой почтовый ящик. И таскай мне свой товар, покуда на триста рублей

не натаскаешь. Ты грамотный, сосчитаешь... Это, вроде как, я подписалась у тебя на газетку на

какой-то срок. А то я нынче ничего не выписала - испугалась цен. С моими-то доходами... Ну,

как, идёт, Михаил?

Мишка согласился и ушёл.

И, действительно, согласно договору, Самохина регулярно извлекала из почтового ящика

газеты, всякий раз добрым словом поминая «почтальона». Прессу толком не читала, но каждый

номер бережно клала на этажерку в стопку.

Шли недели, месяцы. И уже давно были исчерпаны триста бабкиных рублей и впору бы

«подписке» прекратиться, но к удивлённой Нине Николаевне всё приходила и приходила

"районка".

А на исходе весны, в день её рождения, Самохиной поступила яркая открытка. Думала: от

которой-то дочки. На открытке детская рука немудрёным текстом поздравляла Нину Николаев-

ну с восьмидесятитрёхлетием. Пониже - подпись: - «Ваш Мишка».

И тронутая до слёз старуха, никак не могла взять в толк - каким образом мальчонка про-

знал про именины, не зная ни имени её, ни фамилии...

Сайт Проза.ру Константин Десятов.


39

Опять на болоте стреляли.

Под вечер, в сумерках шарахался по камышам какой-то дуролом и палил по уткам. Взбре-

дёт же в голову! Среди дачных домиков, в двадцати километрах от Москвы изображать из себя

«охотника». Или - кого? Стрелял бы тогда в Сокольниках - там, на прудах уток больше.

«Ба-баах! Ба-баах!» - несётся с болота. С двух стволов палит, убогий.

«Ба-баах!» И эхом - «ааххх!» - по лесу. И по железу банной крыши дробью, как горохом.

«Да, пусть лучше по крыше, чем по уткам», - думаю я, и так грустно и тоскливо становится

на душе.

Ещё в мае, когда только-только проклюнулись листочки, и земля обсохла, решил я загля-

нуть на маленькое лесное озерцо. Оно, в каких-нибудь ста метрах, от дачных заборов, но не за-

кидано мусором, не натоптано вокруг тропинок. Собрав талую воду среди берез и ёлок, смот-

рит озерцо чистой гладью коричневой воды в весеннее небо.

«Глаза земли» - называл Михаил Пришвин такие лесные жемчужины. Я, живущий среди

подмосковных отравленных речек и ручейков, прудов и мусорных полигонов, сейчас назвал бы

их - «слёзы земли».

Несколько лягушек при моем приближении прыгнули в воду, до этого они грелись на теп-

лом солнышке. Я порадовался, что вода - живая, раз лягушки обитают.

И тут, прямо из-под моих ног, взлетела, как мне показалось, огромная птица. Я не успел и

разглядеть-то её, лишь почувствовал на лице ветерок от крыльев. А прямо под ногами, на зем-

ле, скрытое еловой лапой, обнаружилось гнездо с пятью белыми яичками. Величиной они были

с куриные.

«Вот тебе и раз! Это же дикая утка тут поселилась!» - порадовался я сначала, но, пораз-

мыслив, даже пожалел её. Нашла место, глупенькая: рядом болото с островками, заливами,

камышами, а она тут, считай, под дачными заборами угнездилась! Собаки, кошки, алкаши,

тинэйджеры, одуревшие от компьютеров, снуют взад-вперед... Ну и ну! - так размышлял я,

стараясь поскорее уйти от гнезда, не привлекая ничьего внимания.

О своей находке я никому не стал рассказывать, а то, думаю, повалят любопытные. Пове-

дал только сыну, когда он приехал через пару дней в гости. Мы взяли бинокль и направились к

озерцу.

Долго вглядывался в то место, где по моей памяти должно быть гнездо, но ничего похо-

жего не видел. Прошлогодние листья, новые травинки, кустики черники попадали в окуляры;

гнезда не было. Я уже начал думать, что разорили его, спугнули несчастную утку, но тогда -

где же яички? Ну, и яички с собой унесли, яичницу пожарили...

И вдруг заметил черную бусинку глаза, выглядывающего из-за еловой лапы! Увидел и

клюв её, а потом и всю уточку, неподвижно сидящую, абсолютно слившуюся окрасом с

листочками, травинками, солнечными зайчиками.

- Вижу, вижу, сидит, - прошептал я сыну и передал бинокль. - Смотри внимательно.

Он тоже ее увидел, а я различал уж и без бинокля.

Мы, стараясь не шуметь, и не напугать наседку, вернулись домой.

Дома почитали про диких уток - крякв; оказалось, что наша-то не так и глупа. И место для

гнезда выбрала она не самое плохое, а скорее всего, выбирали они вместе с селезнем, и две

головы лучше, чем одна, - не самое плохое, потому, что на болоте полно врагов: чайки, вОроны

заглядывают, сороки вездесущие стрекают, крысы водяные по берегам норок настроили - так

что, в лесу, недалеко от дач, глядишь и пронесёт. По научной статистике разоряется и гибнет от

двадцати пяти до пятидесяти процентов гнезд этих птиц.

Семейные пары кряквы создают еще на зимовках, и в родные болота возвращаются вместе.

Правда, селезней всегда больше, чем уточек, и по весне бои за сердце избранницы нередки.

Построив гнезда и дождавшись, когда утки начнут высиживать потомство, селезни соби-

раются в «мужскую» стаю и отлетают линять. Линяют, говоря человеческим языком, месяца на

два...

Вот в это одинокое, но такое важное время, я и наткнулся на нашу Марусю. Так мы её

решили назвать.

Я раз в два-три дня приходил в лес и издали смотрел - сидит ли наша Маруся? Но каждый

раз с трудом различал её на гнезде. Сама природа хорошо позаботилась об этом. Кряква неви-


40

димкой растворялась среди листьев, веточек и земли, и только увидав её клюв, который был

светлее, глаз начинал вычленять и всю птицу.

Птенцов Маруся высидела. Вот только момент этот я пропустил. А очень хотелось посмот-

реть, как ведет гордая мамаша к большой воде своих малышей.

Я подошёл к опустевшему гнезду. На дне лежали скорлупки, а по краям валиком - утиный

пух; все двадцать восемь дней Маруся выщипывала его и укрывала яйца, чтобы не остыли.

До большого болота недалеко, и я пошел посмотреть - а вдруг увижу Марусю с утятами?

Несмотря на раннее утро, становилось уже тепло, над водой слоями поднимался пар, и

солнце, вынырнув из-за леса, лучилось щедро и по-летнему ярко.

Прибрежный тростник ходил ходуном: нерестились караси. Лягушки, раздувая щёки,

голосили так, что хор Пятницкого мог отдохнуть, не говоря уж о хоре Турецкого...

И чудо произошло. На середине болота всегда привлекал моё внимание небольшой остро-

вок, заросший травой и кустами. Я подолгу разглядывал его берега в бинокль, и всё время нахо-

дил интересное. То ондатра что-то там собирает, то уж плывет вдоль, а то и щука темным поле-

ном притаилась у травы. И вдруг сбоку, из-под правого берега, выплывает кряква с утятами -

один, два, три, четыре, пять... - ну, конечно же, это наша Маруся! Это она мне своих птенцов

показывает! Проплыли чинно с метр, и обратно. Скрылись в прибрежной траве. И вправду -

чудо...

Видел я утиное семейство и ещё раз. В конце августа уже, стоя дома у окна, я смотрел на

первые желтые листья берез, на ярко-красные - винограда, на пиршество цвета - от светло-

желтого... до бордового орешника напротив. И прямо над этим самым орешником вдруг проле-

тели Маруся со своим вернувшимся селезнем впереди и, чуть приотстав, пятеро утят...

«Ну, как же она могла улететь в дальние края не попрощавшись и не показав, что не прав я

был, усомнившись в её способностях. Вот же, все мы тут - живы и здоровы, и утята летать нау-

чились», - так я невольно подумал и даже рукой им вслед помахал.

И это было второе чудо. Чудо необъяснимой связи все живого на земле.

Наступил сентябрь, открыли сезон осенней охоты...

До самой ночи слышались выстрелы на болоте.

А сегодня, рано утром по нашей лесной дороге шел, как-то неуклюже переваливаясь,

селезень и крякал, крякал, поворачивая голову к садовым домикам. Я подумал, что ранили его

вчера. Хотел поймать - посмотреть, в чем дело. Но нет, не даётся, уворачивается, а потом под-

нялся и полетел. И я понял: искал он свою уточку, Марусю, которую вчера убили...

И в ушах у меня весь день - КРЯК!

КРЯК!

КРЯК! - жалобно и надрывно...

Александр Сизухин. Сайт Проза.ру - печатается с разрешения автора.

Полушкино. На фотографии осталась наша Маруся. Сидит в гнезде, её сра-зу и не увидишь. (Фото автора).


41

Утро выдалось пасмурным, но не предвещающим дождь.

Просто влажная хмарь висела в воздухе. В такое утро хочется горячего

кофе и покоя.

Пришвартованные лодки, разных мастей и размеров, медленно покачивались на редкой

волне. Вечно голодные чайки шумно дрались с пеликанами из за какой-то еды. Маленькая

кафешка на берегу бухты, как всегда, была открыта для ранних посетителей. Тех постоянных

старожилов, кому не спится на своих лодках.

За столиком, перед кафе, расположился пожилой мужчина. Одет он был в белые холщовые

брюки, лёгкую куртку и бейсболку с эмблемой престижного яхт клуба.

Проходящие мимо посетители кланялись мужчине, он отвечал кивком на их приветствия,

но никто не решался подойти или заговорить с ним, никто не рисковал нарушить его покой. В

мужчине угадывалась скрытая сила. На его морщинистом лице ярко светились холодным

светом, серые глаза. Мужчина был известен в Лос Анджелесе как крёстный отец итальянской

мафии, под именем "Папа-Джованни". Он и его семья контролировали мусорный бизнес.

"Папа" мог бы жить намного шикарней, например в Беверли Хиллс или Бел-Айре. Но он

давно отошёл от дел и предпочитал уединение на своей яхте, одной из самых шикарных яхт в

бухте Марина дел Рей.

Рассказывают, что когда-то в начале шестидесятых, в числе многочисленных эмигрантов,

Джованни ступил на американскую землю без доллара в кармане. Жил на улице, перебивался

временными заработками. "Американская мечта"- казалась красивой обёрткой дрянного товара.

Без профессии и языка, будущее итальянского мальчишки не обещало быть счастливым...

После нескольких лет скитаний, Джованни познакомился с итальянскими гангстерами и

стал членом их группировки, контролирующей небольшую часть Лос Анджелеса. Банда кры-

шевала игорный бизнес и проституцию.

Джованни выделялся из общей среды, он был нетороплив и рассудителен не по годам, но

когда требовала ситуация, быстр и жесток. Довольно скоро его заметили и повысили в долж-

ности, он стал "бригадиром". Теперь у него в подчинении были люди, они боялись и уважали

его.

Однажды, как всегда, в жизни выпадает шанс. Выпал шанс и Джованни.

Его вызвал Главный. "Надо убрать одного человека; справишься - станешь моей правой

рукой", - сказал он.

Человек был важный, подобраться к нему у Джованни не было никакой возможности.

Тогда он придумал следующую комбинацию: вышел на дорогущего киллера и пообещал ему

неслыханную по тем временам сумму - один миллион долларов.

Киллер согласился. Назначили день. Он сделал свою работу и пришёл в условленное место

за гонораром. Там его поджидал другой киллер, которому было обещана треть суммы... И когда

тот сделав работу, пришёл... - его тоже ждала смерть.

В итоге, Джованни убрал последнего исполнителя, уже собственноручно. Дёшево и без

свидетелей...

Главный, поражённый изобретательностью Джованни, сделал его главным помощником, а

позже и преемником.

Много было дел на счету его клана, и всегда Джованни находил выход - кого-то подкупал,

кого-то запугивал, а кого-то отправлял на тот свет.

Солнце еле пробивалось через плотные облака. Старик за столиком медленно потягивал

кофе.

О чём он думал? Чему радовался и о чём жалел? Никому не известно.

Олег Крюков 3 http://www.proza.ru/avtor/olegmalibu

Что бы с вами ни случилось, все это уже случалось с кем-то из ваших знакомых, только было еще хуже...

Эксперт - любой человек

не из нашего города. Марс.

http://www.proza.ru/avtor/olegmalibu


42

Начало см. № 54

КНИГА ПЕРВАЯ

Часть вторая

(Продолжение)

І

- Вам, верно, составлять библиотеку? - спросил книгопродавец, человек с книжным смыс-

лом, который понимал достоинства литературных произведений и, вероятно, знал, что и книги,

как людей, по платью встречают, а по уму провожают; что рост и дородность есть достоинства

более всего замечательные; что самая занимательная и ходкая книга есть или шут, или забав-

ник, или враль, или любезник, который говорит очень мило пошлости; или рассказчик-сплет-

ник, который выносит сор из избы и взводит на всё и на всех небывальщину; или выглядываю-

щий колдуном, падшим ангелом, на которого находит стих, смущающий душу; или, наконец,

какой-нибудь модник, который весь не свой.

- Вам, верно, составлять библиотеку?

- Именно.

- Так вот Ломоносова сочинения, Державина, Сумарокова.

- Э, нет, мне этих не нужно.

- Так какие же сочинения всех литераторов? Может быть, «Сто литераторов»? Вышел

только один том.

- Дайте мне сочинения всех московских литераторов: Загоскина, Погодина, Полевого.

- Полные сочинения?

- Полные.

- Налицо всех нет теперь, в палатке; да вам, чай, нужны в переплете; так дня через два бу-

дут готовы.

- Нет, мне сегодня нужно.

- Так не угодно ли взять, что есть налицо. Да ведь московского нынче нет ничего нового.

Вот не угодно ли новый роман К...?

- Нет, К...а мне не нужно.

- Прекрасный роман, в четырех частях. Он теперь здесь, в Москве.

- В Москве? Неужели? Ах, мне надо с ним видеться; где он стоит?

- В гостинице «Европа».

- Так положите и роман К-...а; да поскорее, мне некогда.

- Сию минуту; да уж позвольте иные в бумажке положить: это все равно-с лучше пере-

плести, когда поизорвутся.

- Хорошо; или нет... Впрочем, пожалуй.

Книгопродавец понял, с кем имел дело. Он навязал огромную кипу московского литера-

турного хламу, подкрасил несколькими романами и повестями известных писателей, составил

счет на двести пятьдесят рублей; взял деньги, низко поклонился доверчивому покупщику и сам

вынес книги в коляску.

Михайло Памфилович заехал еще во французский магазин, купил несколько изданий, и

потом помчался в «Европу».

- Здесь стоит господин К...?

- Извольте посмотреть, на доске записано.

- А! в третьем нумере; где третий нумер?

- Извольте идти наверх: там покажут.

Михайло Памфилович, входя на лестницу, снял шляпу, поправил гребеночкой волоса, оты-

скал сам третий номер, потому что в коридоре никого не случилось. Дверь заперта; вошел в

переднюю - никого нет; но в комнате кто-то распевает.

Михайло Памфилович приотворил легонько двери и вздрогнул, когда раздалось:

- Кто там?

Приключения, почерпнутые

из моря житейского. Александр Фомич Вельтман.


43

Раскинувшись с ногами на диване, лежал довольно еще молодой человек, с истощенным

уже лицом, с впалыми глазами, но в которых блистал огонь. Венгерка нараспашку, руки по кар-

манам широких шаровар.

- Извините, - проговорил Михайло Памфилович, сделав современный реверанс головой

вперед и поправляя очки, - в передней никого нет, и я не мог предупредить карточкой. Узнав,

что вы посетили Москву, я, как почитатель вашего таланта...

- Покорнейше прошу! - сказал Дмитрицкий, окинув быстрым взглядом Михаила Памфило-

вича. - С кем имею честь говорить?

- Я так люблю русскую литературу, - отвечал Михайло Памфилович, подавая карточку, - я

наслаждался чтением ваших сочинений и не мог отказать себе в желании видеть известнейшего

нашего литератора.

«О-го! я сочинитель! прекрасно! Я думал поискать со свечой такого знакомца, а он сам

явился: Михайло Памфилович Лычков» - подумал Дмитрицкий, прочитав визитную карточку.

- Очень рад познакомиться, сказал он вслух, - вы мне делаете много чести.

- Помилуйте, я так уважаю гениальность.

- Вероятно, и сами сочиняете? Кажется, я что-то читал...

- Ах, нет, я еще совсем неизвестен на этом поприще...

- Вы постоянный московский житель?

- Постоянный.

«Ну, о чем же мне еще с ним говорить?» - подумал Дмитрицкий, смотря на Михаила Пам-

филовича, который почтительно устремил на него свои очки и ожидал нового вопроса».

- Москва - бесподобный город!

- Вам понравилась? Но как вы ее находите в сравнении с Петербургом?

- О, я нахожу, что Москва гораздо обширнее... Вы имеете здесь собственный дом?

- Как же-с, мой батюшка имеет свой собственный.

- Чем же вас потчевать? Эй, кто тут? Что-нибудь закусить, да бутылку шампанского, да

сыру! Ведь я сказал, чтоб кто-нибудь здесь дежурил! Представьте себе, я здесь один-одине-

хонек, даже человека нет со мной...

- Вероятно, приехали в дилижансе? Человек - совершенно лишнее.

- О, как можно, я не привык ездить без своего человека. Нo y меня, верст за пятьдесят

отсюда, сломался экипаж, два колеса вдребезги, а ось пополам; я оставил коляску, людей, чтоб

как-нибудь починили, а сам поскакал на почтовых; приезжаю в дом к одному знакомому, а он

уехал из Москвы. Что делать? принужден был остановиться в гостинице.

- Это, точно, неприятно.

- Очень, очень неприятно! Вы трубку курите или сигары? Эй! подай сигар, да лучших! Не

угодно ли отведать сыру? Откупорь! Это не кислые щи?

- Как можно-с; самое лучшее шампанское.

Дмитрицкий налил стакан, хлебнул.

- Изрядное. Покорно прошу!

Михайло Памфилович знал приличие, что от шампанского не отказываются, и потому взял

стакан и прихлебнул.

- Это что такое? Нет, извините, мы чокнемся! Как бишь ее... Кастальскую воду пьют зал-

пом, чтоб не выдохлась.

В восторге от приему и дружеской простоты обращения Михайло Памфилович не умел

отказаться от второго стакана.

- А я хотел просить вас, - сказал он, - сделать мне честь...

- Все, что прикажете.

- У меня сегодня литературный вечер, соберутся несколько московских известных литера-

торов. Надеюсь, что и вы не откажете быть у меня. Все так рады будут с вами познакомиться.

- На литературный вечер? - сказал Дмитрицкий, рассуждая сам с собой: «За кого этот

мусье принимает меня? - за какого-то известного литератора, которого никто еще в глаза не

видал? Да это прекрасно! Отчего ж не сыграть роль известного литератора? Он же меня ни по

имени, ни по фамилии не величает, и я не скажу, кто я; из этого выйдет при развязке славное

кипроко!»

- Очень бы рад, да не знаю, как это дело устроить; я теперь совершенно в затруднительном

положении.

- Да не угодно ли вам переехать ко мне? - сказал Михайло Памфилович.


44

- К вам? - «хм! - подумал Дмитрицкий, - и это прекрасно!» Но представьте себе, я здесь без

платья и без денег, со мной только ключи от шкатулки... У меня недостанет даже денег здесь

расплатиться. А скоро ли приедет Сенька с коляской! Остановясь в доме у приятеля, я не нуж-

дался бы в деньгах, но вот - что хочешь делай!

Дмитрицкий вынул кошелек и вытряхнул из него ключик и червонец.

- Сколько вам нужно, я могу служить, - вызвался Михайло Памфилович. Самолюбию его

льстила возможность служить известному литератору; притом же ему очень хотелось сказать

всем и каждому: «У меня остановился К...»

- Со мной есть около двухсот рублей, - сказал он, вынимая бумажник.

- О, это еще с лишком, я думаю столько и не нужно будет, - сказал Дмитрицкий, взяв день-

ги. - Эй! Счет! да призови сюда ямщика!

- Дорога, я думаю, прескверная.

- Прескверная; а хуже всего было то, что нечего было есть.

- А гостиницы по дороге?

- Помилуйте, это ужас!... Ну, сколько?

- Тридцать два рубля-с.

- Вот вам пятьдесят, да с тем, чтобы всех обсчитывали так же, как меня... тебе мужик-сипа,

кажется, следует шестьдесят рублей? да червонец на водку, не так ли?

- Если милость ваша будет.

- Ну, вот тебе от моей милости семьдесят пять рублей, кланяйся!

- Много благодарны.

- То-то же, я не богат, да тароват. Ступай! кажется, со всем распорядился. Не угодно ли

получить семьдесят пять обратно? За мной сто двадцать пять.

- Так точно. Мы можем ехать?

- У вас есть чем побриться?

- Все, что вам угодно.

- У меня и бритв с собой нет; дурак Сенька положил чемодан в телегу, чтоб мне мягче

было сидеть; а ключи оставил у себя...

- Чтоб перевезти чемодан, можно приказать нанять извозчика, а мы сядем в коляску.

- Конечно. Эй! Найми извозчика и перевези мой чемодан к ним, по адресу.

- Недалеко отсюда.

Михайло Памфилович сказал адрес. Все устроено. Дмитрицкий сел с ним в коляску, и от-

правились.

- Я уж у вас буду без церемоний, в чем есть.

- К чему же церемонии!

- Я их и не люблю. Приедете ко мне, воздам вам сторицею; за хорошую игру в простых

сдам вам игру в сюрах. А что, кстати, говорят, что в Москве ведут огромную игру?

- В английском клубе.

- В банк?

- Нет, банк запрещен; здесь играют преимущественно в палки.

- Что ж, палками можно также отдуть.

- Как вам нравится Москва в сравнении с Петербургом? - повторил опять старый вопрос

Михайло Памфилович, которого постоянно улыбающаяся физиономия от двух стаканов шам-

панского и чести ехать вместе с известным свету человеком приняла вид важный, ожидающий

со всех сторон предупредительных поклонов.

- Как нравится Москва? В каком отношении? - спросил Дмитрицкий.

- В отношении общего вида, в отношении наружности?

- О, мне все равно, в каком сосуде ни заключаются люди, лишь бы они были такие, какие

мне нужны. А что, здесь много хорошеньких?

- О, вам непременно надо быть в благородном собрании или в театре; вы увидите бомонд

московский и всех красавиц. Если хотите, мы поедем вместе.

- Мне кажется, напротив, где много красавиц - там не увидишь ни одной. Приятнее знаком-

ство в доме - хорошенькая хозяйка, миленькие дочки, и тому подобное. Но чтоб особенно доч-

ки не были опасны для сердца.

- Это каким же образом? Хорошенькие всегда опасны.

- Совсем не всегда: что за опасность, например, влюбиться в девушку, которая может при-

нести тысяч сорок доходу? Это все равно, что влюбиться в тысячу душ и взять их за себя, или

влюбиться в значительный капитал и перевести билет на свое имя.


45

Эта философия поразила Михаила Памфиловича: он уважал любовь всем сердцем.

- Вы поэт, а судите так прозаически, - сказал он.

- Это так вам кажется, потому что вы в восторге. Во время восторга и я совершенно иначе

думаю; я думаю, что рай только с нею или в ней.

- Вот мы и приехали, - сказал Михайло Памфилович. Коляска въехала на двор и останови-

лась перед крыльцом.

- Прекрасный дом! - заметил Дмитрицкий, выскочив из коляски вслед за Михаилом Пам-

филовичем, который провел его через переднюю на антресоли.

- Рекомендую вам мою обитель; а вот... покорнейше прошу, ваша комната.

- Я вас не стесняю?

- О нет, это мой маленький кабинет; у меня здесь достаточно комнат.

- Прекрасно! очень мило! вы очень мило живете!

- Не прикажете ли сигар? я сейчас велю подать огня. И Михайло Памфилович побежал

вниз.

«Славный дом! Очень порядочно живет! Верно, хороший достаток! - рассуждал Дмитриц-

кий, засев на диване и рассматривая комнату. Шелковые занавески, столик, накрытый салфе-

точкой, на столике зеркальце, раскрытый напоказ несессерец, - несколько баночек помады, раз-

ные душки, щеточки и гребеночки, все как следует... Между окон бюро, на бюро Наполеон да

два каких-то старикашки. По стенам в рамках раскрашенные красавицы. Прекрасно. Перед ди-

ваном столик, на столике лампа на бисерном коврике... Очень мило! Несколько визитных биле-

тов разбросано по столу... с нами, дескать, знаются люди! Князь *... О-го! Однако ж я не вижу

ни одного ломберного столика! Это невежество, которого я и не ожидал от молодого человека;

дело другое говорить, что совершенно не умеешь играть в карты; но не играть - это глупо!»

Между тем как Дмитрицкий рассуждал таким образом, рассматривая свое новоселье, Ми-

хайло Памфилович сбежал вниз, поцеловал у папеньки и у маменьки ручку.

- С кем это ты приехал, Миша? - спросила мать.

- Это, маменька, известный литератор К...

- Помилуй, Миша, с чего это ты взял, не сказываясь отцу и матери, сзывать в дом гостей?

Да добро бы хоть за день сказался: у нас здесь не трактир, ничего готового нет!

- Да что ж делать, маменька, сами назвались.

- Не отказывать же стать, друг мой, когда такие люди называются, - сказал в защиту сына

Памфил Федосеевич, - известные люди, вельможи делают честь...

- Честь! Да эту честь надо поддержать! Не в грязь же ударить лицом! Да что ж, этот... что -

спозаранку приехал?

- Господин К... остановился у меня.

- Как остановился?... Скажи, пожалуйста, остановился у него!

- Постой, матушка, дай слово сказать.

- Кто ж он такой, Миша?

- Он только что приехал из Петербурга.

- Поди ты: у него уж и в Петербурге знакомые! Что ж он, служит там?

- Он, кажется, служит при министерстве.

- Скажи, пожалуйста! При министерстве?

- Ах, Господи, Боже мой! Я думала вместо обеда велеть ужин готовить для гостей, ан вот и

обед готовь! Просто, сударь, суматоху поднял в целом доме! Когда же успеет повар и обед и

ужин готовить?

- Да зачем, маменька, ужин? просто закуску, а la fourchette...

- Поди ты с модными своими фуршетами! Терпеть не могу гостей отпускать голодными,

угощать только фаршами... вот вздумал!

- Совсем не то, маменька: так называется, когда на стол не накрывают, а просто подают

кушанье.

- Как – «просто»?

- Каждый возьмет себе чего-нибудь.

- «Чего-нибудь» у меня не будет, а будет ужин!

Михайло Памфилович, как покорный сын, никогда не спорил с родителями, но всегда де-

лал по-своему. Когда противилась маменька, его сторону держал папенька, и наоборот.

Снизу Михайло Памфилыч побежал опять к себе на антресоли, несколько раз спросил

гостя своего: не угодно ли ему чего-нибудь? И наконец, извинясь, что на минутку отлучится,


46

поскакал с визитами к двум-трем литераторам, обдумывая дорогой все средства, которыми

можно было бы залучить к себе какую-нибудь известность.

Литераторы по большей части не жесткий и простодушный народ. Слабая струна у них

всегда наруже: человек хоть не дальний, да похитрее и посмелее тотчас может произвести на

них впечатление, только не затрагивай ничем гордость. Звать просто ни с того ни с сего к себе -

зовом их не соблазнишь. Но на каждого есть приманка и особенно страстишка к каким-нибудь

редкостям искусств, к древностям, к ветхостям, к собраниям каких-нибудь автографов великих

людей и прочее.

Приехав к первому, Михайло Памфилович, усладив его вступлением о славе его, стал

ахать и удивляться редкой библиотеке, а особенно маленькому собранию редких монет.

- Ах, какие редкие монеты! - повторял он без умолку, - у меня есть одна монета, но не

знаю, какая она, должна быть очень древняя.

- С каким изображением?

- Изображен царь, а надпись... я не заботился разбирать: я мало в этом знаю толку; но,

кажется, надпись славянская.

- Это очень любопытно.

- Завтра хотел приехать ко мне один знаток...

- Очень, очень любопытно бы видеть ее.

- Я вам могу служить ею... Если пожалуете ко мне сегодня ввечеру...

- Постараюсь быть непременно.

Взяв слово и рассказав свой адрес, Михайло Памфилович поехал от литератора прямо в

меняльную лавку.

- Есть древние монеты?

- Редчайшие-с.

- Что стоит эта?

- Эта дорога-с..: монета римского императора Антония! Вот, с другой стороны - Клеопатра.

- Ну, что ж стоит?

- Сто рублей, без торгу.

- О, как дорого, нет! А эта?

- Это сибирский грош. Теперь уж и они редки».

- Ну, хочешь за обе пятьдесят рублей?

- Как можно!

- Больше не дам.

- Для первого знакомства, извольте!

Заплатил деньги, отправился к другому литератору, который между прочим похвастался

собранием редких автографов.

- Ах, у меня есть собственноручные записки всех великих людей прошлого столетия и»,

между прочим, кажется, письма царевны Софии.

- Как это любопытно! Позвольте мне взглянуть.

- Сделайте одолжение! Да не угодно ли вам посетить меня сегодня ввечеру, я бы вам пока-

зал, кстати, альбом рисунков одной дамы: все лучшие живописцы Европы рисовали для нее.

- Сегодня, право, не могу; завтра, если можно...

- Как жаль, завтра она уезжает. Хоть на минутку заезжайте.

- Очень хорошо.

Вот Михайло Памфилович поскакал к одному знакомому за автографами, а в один знако-

мый дом за альбомом.

Этот знакомый дом был дом Софьи Васильевны, в котором мы не были со времени бегства

Саломеи Петровны.

Петр Григорьевич, убедившись, что дочь бежала, плюнул и сказал жене:

- Вот твое воспитание!

Но Софья Васильевна была в отчаянии. Желая утешить себя по крайней мере устройством

судьбы Катеньки, она послала на третий день за Василисой Савишной.

Василиса Савишна явилась, словно подернутая туманом.

- «Слышала, Василиса Савишна? - сказала Софья Васильевна, залившись слезами.

- Слышала, сударыня! Да это чудо какое-то. Знаете ли, почему я к вам и идти не хотела?

- Что такое?

- Федор Петрович сквозь землю провалился.


47

- Как?

- Да так и так.

Эта новость совершенно убила Софью Васильевну. Два несчастия совершились; надо было

ожидать третьего. Но вместо ожидаемого несчастья через несколько дней перед домом на ули-

це остановилась роскошная карета, запряженная чудной четверкой гнедых; человек в ливрее

вбежал в переднюю и спросил, дома ли господа?

- Кто такой? - спросила нетерпеливо Софья Васильевна.

Ей подали два билетика. На одном напечатано было: «Федор Петрович Яликов», на другом

- «Саломея Петровна Яликова».

- Петр Григорьевич! - вскричала Софья Васильевна, бросаясь в кабинет к мужу, - Петр

Григорьевич!

- Что такое, матушка?

Но Софья Васильевна без памяти, без слов упала в кресла, а билетики упали на пол.

- Что такое? - повторил Петр Григорьевич, поднял билетики, взглянул на них и онемел.

- Это что за штуки! - вскричал он, наконец. - Насмешка над отцом!

- Зови их! - произнесла слабым голосом Софья Васильевна; я умираю...

- Их? Чтоб нога их здесь не была! - вскричал снова Петр Григорьевич.

Софья Васильевна ахнула и повисла, как мертвая, на креслах. Петр Григорьевич от испугу

позабыл о своем гневе, кричит во все горло:

- Эй, люди! воды! Зовите Саломею Петровну!...

Вскоре явилась и вода и Саломея Петровна, разряженная в пух, как говорится по-русски.

Чувствуя всю неприличность броситься в таком наряде помогать матери прийти в себя, она

остановилась, потом присела, между тем как Петр Григорьевич, ничего не чувствуя и ничего не

видя, кроме помертвевшей своей жены, спрыскивал ее водой, натирал виски спиртом, подносил

к носу четырех разбойников и, наконец, возвратил к жизни.

Саломея Петровна смотрела на все это, понюхивая надушенный платок с улыбкой. Мысль

ее была полна радости, что она успела перехитрить мать. «Я ожидала этой сцены, - думала она,

- так жестоко рушились планы на счастье Кати! От этого можно упасть в обморок!»

- Здравствуйте, папа! - сказала она наконец, подходя к отцу.

Петр Григорьевич взглянул было грозно, хотел что-то сказать, но Софья Васильевна

вскрикнула:

- Саломея!

- Здравствуйте, maman.

- Зачем ты это сделала? Ты меня совершенно убила! - проговорила слабым голосом Софья

Василь-евна.

- Гм! - произнесла, улыбнувшись, Саломея.

- Где муж твой?

- Он в зале, если позволите... Федор Петрович!

Федор Петрович вошел в кабинет. Но это был уже не тот Федор Петрович, в усах и в

мундире. Это был мужчина без усов, наряженный по последней моде, в таком хитро скованном

фраке с принадлежностями, который шьется не по скверной какой-нибудь талии, а по изящным

формам болвана.

Петр Григорьевич хотел было встретить зятя строгим взором; но видит незнакомого муж-

чину, разряженного, завитого, в белых перчатках, с изумрудной булавкой на груди, с драго-

ценной палкой в руках. Петру Григорьевичу ничего более не оставалось делать, как сконфу-

зиться и почтительно поклониться.

Но женщины скорее узнают мужчин.

- Боже мой, неужели это Федор Петрович? - вскричала Софья Васильевна.

- Я бы никак вас не узнал, - сказал и Петр Григорьевич.

Федор Петрович бросился к нему в объятия и потом подошел к ручке к Софье Васильевне.

- Ах, сестрица! - вскричала Катенька, вбежав в комнату с радостным чувством, и хотела

броситься в объятия к Саломее.

- Здравствуй! - сказала Саломея Петровна, воздержав ее от восторга, и вспыхнула, когда

Федор Петрович с восклицанием: «Катерина Петровна!» - бросился к руке Катеньки.

- Ах, я вас насилу узнала! - сказала Катенька - как вы вдруг переменились.

- Очень ошибаешься, нисколько не переменился! - сказала Саломея Петровна тоном дву-

смысленности. - Федор Петрович и прежде считал, и теперь считает тебя ребенком.


48

Эти слова для всех показались обидными, но никто не сказал ни слова. Федор Петрович с

жалостью посмотрел на Катеньку; он уже чувствовал, как тяготела над ним начальничья воля

супруги.

С первых дней бракосочетания проявилось в нем сознание, что он попал в какую-то нового

рода службу, хуже бессменного караула за наказание. Саломея Петровна сначала занялась уче-

нием Федора Петровича манерам и приличию, чтоб не стыдно было показать свету предмет

своей страсти, которую она в кругу знакомых называла прихотливой, причудливой, но обду-

манной. «Я искала, - говорила она, - человека не для света, но для счастия семейной жизни,

который бы во мне видел все, и жил для меня одной. Я и замужем не хотела терять свободы».

Эту мысль поняли и сознали справедливой почти все без исключения дамы, знакомые Саломее;

многие даже завидовали ее выбору; но девушки смеялись над счастьем без оков любви.

Просвещать Федора Петровича, однако ж, скоро надоело Саломее Петровне. Она не видела

в нем ни grace, ни чего-то, что, несмотря на удовлетворение ее полной свободой, одно только

могло наполнить давно чувствуемую ею пустоту и в доме, и вне дома, и в мыслях, и в груди, и

наяву, и во сне.

Между тем как Саломея Петровна повсюду искала этот икс, с домом ее родителей позна-

комился Михайло Памфилович и страстно влюбился в Катеньку. Для нее он хотел непременно

сделаться поэтом, пробовал тысячу раз написать стихи к ней, и написал уже первый стих - «О,

милая Катенька!» Сидел над ним по целым ночам, засыпал над ним и просыпался, но кроме

милой Катеньки ничего не приходило в голову. Однако же стихи необходимы для альбома.

Михайло Памфилович знал, что в стихах главное - мысли, и потому обратился с этими мыс-

лями к одному из поэтов-товарищей, и вышли стихи такого-то с мыслей Лычкова. Таким обра-

зом под своими мыслями можно было подписать свое имя. Катенька была охотница рисовать,

рисовала порядочно. Одна из знакомых, путешествовавшая по Европе, одолжила ей свой до-

вольно замечательный по рисункам альбом для скопирования некоторых видов. Этим-то альбо-

мом и хотел похвастаться Михайло Памфилович и приехал просить его у Катеньки на минутку.

Тут застал он Саломею Петровну и, разумеется, объявил, что у него сегодня литературный

вечер; между прочим похвастался и тем, что у него остановился К...

- Ах, как это интересно! Я к вам приеду, и вы меня познакомите с ним, - сказала Саломея

Петровна, продолжавшая и в замужестве искать идеала мужчин.

Михайло Памфилович помчался домой; а между тем знакомцы его родителя, Лукьян Ани-

симович и Григорий Иванович, прежде всего отправились по своим знакомым похвастаться той

честью, которая их ожидает.

- Да-с, Бог приведет, - говорил Лукьян Анисимович, - сегодня ввечеру мы увидим всех

сочинителей в лицо.

То же говорил и Григорий Петрович, но с прибавлением, что его просил Памфил Федосе-

евич позанять их своим разговором.

- Я, конечно, не ударю лицом в грязь, случалось мне и с самими сенаторами разговаривать;

но представьте же мое положение: взять на себя хозяйскую обязанность занимать гостей в

чужом доме! «Помилуйте, Памфил Федосеевич, - говорю я, - как это можно!» - «Сделай, бра-

тец, одолжение, я ни словечка не буду уметь сказать про литературу!» Нечего делать, согла-

сился!

Из числа знакомых Григория Ивановича была одна девица, занимавшаяся в доме родитель-

ском не вязаньем чулков и не вышиваньем по канве, но плетением стихов. Кто ее призывал к

поэзии, Бог ее знает; известно только то, что она, помимо чистописания, правописания и здра-

вописания, начала прямо с стихописания и многописания. Без сомнения, что все это было

вдыхновение, как она выражалась в одних стихах без препинаний и без цезуры или, как она

выражалась, без цензуры. Она даже написала стихи к своему ценсору в подражание Пушкину, в

которых объясняла ему, что ее стихи - свободные птицы, которых она ни за что не посадит в

клетки. Эта гениальность истекала, разумеется, из чувств, которыми она была преисполнена и

которые, как известно, истекая не на чье-нибудь сердце, а на бумагу, кристаллизуются в стихи.

Дева-поэт, очень естественно, захотела узреть мужей-поэтов, и потому сказала Григорию Ива-

новичу, чтобы он непременно доставил ей случай быть на литературном вечере у Памфила Фе-

досеевича.

- Каким же образом? Я, ей-Богу, не знаю, - сказал Григорий Иванович.

- Ах, Боже мой, скажите просто, что такая-то сочинительница также желает познакомиться

и быть на литературном вечере.


49

- Конечно, Григорий Иванович, ведь моя Домаша также известна публике: вы знаете, что

ее стихи напечатаны в журнале.

- Как же-с, оно, конечно-с, без сомнения, только впрочем, я, пожалуй, скажу.

- Вы предуведомьте, теперь же съездите, скажите, что я приеду с вами.

Григорий Иванович, разумеется, отговориться не умел, и его немедленно же прогнали!

Предуведомить о приезде на вечер девы-поэта.

- Сделайте одолжение, за честь себе великую поставим, - сказали Памфил Федосеевич и

супруга его.

- У нас, батюшка, и из Петербурга гость, известный сочинитель, да также не из маленьких

людей, рука у министра...

- Такие хлопоты, Григорий Иванович, что уж и не знаю, - прибавила Степанида Ильиниш-

на, - тут за обедом нельзя же чем-нибудь накормить, а того и гляди, что начнут собираться;

встречай, принимай гостей да в то же время думай о чае, об угощенье, об ужине!

- Маменька, - прервал Михайло Памфилович, прибежав сверху, - он не сойдет вниз, потому

что утомился с дороги; прикажите наверх подать кушанье.

- Вот! Все труды и подвиги пошли под ноги! А тут уж на стол накрыто! Да что ж, он сой-

дет ли по крайней мере хоть в глаза плюнуть хозяину и хозяйке? Для чего ж я спозаранку

разрядилась?

- Нельзя же мне ему сказать, чтобы он сейчас шел; он сам знает приличия.

- У вас теперь у всех какие-то приличия! Не в первый раз уж ездят к тебе такие бонтоны - в

дом ездят! - а хозяина в глаза не видывали... Какие-то приличия знают, а обычая не ведают.

Михайло Памфилович, не оспаривая матери, побежал наверх занимать гостя, который, раз-

валясь на диване по-хозяйски, расспрашивал его про обычаи московские. Парадный обед Сте-

паниды Ильинишны очень позапоздал; и потому после обеда осталось только времени на

туалет к приему гостей.

Продолжение следует...

Александр Фомич Вельтман.

Стрелка часов с трудом прокладывает путь сквозь вязкое от воспоми-наний время. Проходит час, и из-за дверки неспешно вылезает кукушка, зевая и потягиваясь, кукует раза три, чтобы просто обозначить своё при-сутствие, и скрывается вновь. Массивные шкафы и буфет так давно стоят на одном месте, что их ножки приросли к доскам пола, и сдвинуть их уже вряд ли кому-то удастся. Все звуки в этом старом доме ленивы, будь то скрип половицы или шум ночного дождя, стучащего по крыше. И даже шуршащая в подполе мышка никуда не торопится, вдумчиво уничтожая прошлогодние запасы.

30.05.2012 Александр Смирнов. Ярославль.

Я чувствами пропитываю строчки,

Не надо слов, когда творит душа.

На скорый поезд сяду тёмной ночью

И по судьбе отправлюсь неспеша.

Благословенно праведное чувство,

Любовь и долг за первенство в борьбе.

Из всех искусств - важнейшее искусство -

Желать другому то же, что себе...

23 сентября 2007 г. Галина Иноземцева.


50

Из серии -

«Мой мещанский

Рай»

С неба спускалась сверкающая пелена. Кто-то там на небе пригоршнями разбрасывал

золотую пыль. Морозило. Снежинки искрились на солнце. Их тончайшие грани переливались

всеми цветами радуги.

Ветви берёз склонились в ледяном одеянии и при порыве ветра звучали тонкими струнами.

Лёгкое облачко заслонило солнце на миг, и россыпи снега с неба превратились в мельчайшее

серебро. Порыв ветра гнал серебряные потоки почти горизонтально. Берёзы позванивали

ветвями, динь дон, динь дон, тонко.

Сиреневые блики на снегу переходили в нежно-жёлтые. Хруп-хруп, хруп-хруп, хрустел

лед под каблучками. Мороз пощипывал щёки, и иней покрыл воротничок шубки, коленки

ощущали холод, но так хотелось насладиться необычным явлением природы.

Порыв ветра и вновь то золотые, то серебряные мельчайшие частички снега сыпались с

неба. Глаза щурились от яркого солнечного света, лилась блестящая снежная благодать. И

хотелось верить, там в лучах солнца летят золотые санки, они то удаляются, то возвращаются

вновь, и кто-то очень щедрый одаривает людей зимней красотой.

Ирина Арапова. Воронеж. Россия.

Рассказ.

1 Дело было летом. День был ясный и теплый. В Летнем саду, у памятника Крылова,

резвилось много детей. Одной компании, казалось, было особенно весело: одна игра сменялась

другою, смеху и шуткам не было конца.

- Давайте в короли играть! - воскликнула хорошенькая девочка, нарядно одетая, по-

видимому, любимица маленькой толпы.

Дети тотчас же согласились.

- А кто же будет королем? - спрашивали они один у другого.

- Теперь мне хочется быть королем, - сказал маленький горбатый мальчик.

Дети переглянулись и стали молча улыбаться.

- Нет, Поль, ты не будешь королем, - заметила все та же хорошенькая девочка.

- Отчего же нет, Нина? И ты была раньше, и Женя, и Верочка, и все были, кроме меня.

Отчего же вы не хотите меня сделать королем? - обидчиво говорил ребенок.

- Оттого, что король должен быть немного покрасивее тебя, - с насмешливой улыбкой

отвечала Нина, сестра Поля.

Действительно, лицо мальчика было старческое и некрасивое, но при взгляде на его

большие, умные и ласковые, глаза как-то забывалось все его безобразие, и что-то невольно

тянуло к этому бедному ребенку.

Поль, ничего не ответил на замечание сестры; слезы навернулись у него на глазах, и он

молча пошел по дорожке.

- Можешь себе капризничать, сколько угодно! - закричала ему вслед Нина.

Навстречу мальчику поднялась со скамейки старушка, ласково улыбнулась, обняла и

поцеловала его.

- Что же ты не играешь с ними, Павлушенька? - заботливо спросила она.

- Я не хочу больше играть, няня, - я устал, - отвечал мальчик, глотая слезы.

Нянька пытливо взглянула на него и направилась к играющим детям.


51

- Ниночка, не пора ли домой? Уже время: обедать, - сказала она.

Девочка живо попрощалась со своими друзьями, и пошла вслед за нянькой и братом к

выходу.

Вернувшись домой, Павлуша все украдкой взглядывал на сестру, - Нина, видимо, сердилась

и была недовольна.

Наконец Поль не вытерпел, подошел и поцеловал девочку.

- Ты не сердись на меня, Нинуся: право, я не капризничал. Только мне очень хотелось быть

королем и отгадывать.

- Уж ты Поль, всегда расстроишь игру, - недовольным тоном отвечала Нина, отстраняя

ласки брата.- Пошел сейчас, няне пожаловался; она домой повела... И все из-за тебя.

- Нет, Нина, ты знаешь, что я на тебя никогда не жалуюсь, - серьезно заметил мальчик.

Павлуша и Нина были круглые сироты и жили у своей тетки. Павлуше было восемь лет,

Нине семь. Тетка очень любила и баловала хорошенькую племянницу, всюду возила ее с

собою, а если кто приходил из гостей, - сейчас же девочку призывали, восхищались ею и

ласкали. На бедного же горбатого Павлушу несправедливая женщина не обращала ни

малейшего внимания, разве побранить когда за Нину! Впрочем, это случалось редко, потому

что Поль нежно и горячо, любил сестру. Обидит ли его Нина, случалось, что и ударит, или его

любимую вещицу сломает, - всегда мальчик находил оправдание её поступку и примирялся с

обидою.

«Она еще маленькая, глупенькая, - думалось ему, - у неё нет папы и мамы, ее некому, кроме

тебя, научить добру», вспоминались ему слова няни, и добрый мальчик все прощал сестренке.

А Нина, по правде сказать, была очень избалованная и капризная девочка. Случалось, что она

была приветлива и ласкова с братом, но едва ей покажется, что он не делает по её желанию, и

она тут же начнет кричать и сердиться. Больше всего Нина думала о своей наружности; она

знала, что она хорошенькая, что все ее ласкают и любят, - и причудам девочки не было конца.

II Вечер. Все тихо в детской. Лампадка чудь теплится и дрожащим светом обливает комнату.

Поль, и Нина спят в своих кроватках. В углу, перед иконой, стоить на коленях старушка и

молится. Вот она кончила, встала, перекрестила спящего Павлушу и подошла к Нине. Девочка

быстро обернулась и с улыбкой посмотрела на няню.

- Ты что это не спишь, срамница? - сказала старушка, погрозив ей.

- Я не хочу, няня. Скажи мне сказочку, - капризно просила девочка.

- Полно тебе, какие сказочки на ночь! Спи сейчас. Ах да, вот я что еще хотела сказать тебе:

- Нянька присела к Нине на кровать и шепотом начала… - За что это ты все брата обижаешь?

Стыдно, Ниночка, Господь накажет тебя. Ведь вас только двое и есть... Я ведь все вижу, все

знаю.

- Да ты подумай, няня. Просится давеча королем быть... Ну, какой же он король - такой

безобразный и горбатый!

- Пусть я горбатый! Пусть безобразный! - вдруг заговорил Павлуша, неожиданно

приподымаясь с постели. - А ты - капризная, безжалостная девочка! - и он, рыдая, бросился на

подушку.

- Ты как смеешь браниться! - закричала Нина, вскочив. - Погоди, я тете скажу. Злой

мальчишка!

Девочка раскраснелась, и глаза у неё блестели. Старушка растерялась и не знала, что

делать.

- Перестаньте вы, перестаньте! - унимала она детей, подходя то к одному, то к другому. -

Нина, я тебя в угол поставлю, если будешь так сердиться. Павлуша, уймись, не плачь...

Мальчик по обыкновению скоро послушался и умолк, а Нина, не обращая внимания на

слова няньки, еще долго что-то сердито бормотала про себя. Следующие дни Павлуша был как-

то особенно грустен. Любящий глаз няньки тотчас же заметил эту перемену в дорогом ребенке.

Едва ей удалось остаться с мальчиком наедине, она подозвала его к себе и, лаская, спросила:

- Ты здоров ли, мой ангел? Что ты такой скучный? Что с тобою?

- Нет, ничего, я здоров, нянечка... - уклончиво отвечал ребенок.

- Полно, скажи, Павлушенька, что с тобою? - настойчиво спрашивала нянька.

- Ах, няня, - вдруг решительно заговорил мальчик, - как бы я хотел быть красивым и не

горбатым. Все бы меня любили и ласкали, как и Нину. А теперь надо мной лишь смеются. Иду


52

по улице - останавливаются. Другой раз мальчишки бегут и кричат: «горбатый, горбатый...» А

я-то чем же виноват? Даже Нина и та... - Павлуша умолк и тяжело вздохнул.

- Опять ты за старое... - проговорила старушка, отирая украдкой слезу. - Что же делать, если

у тебя есть недостаток. Ты это сам знаешь, а обращать на это внимание нечего. Будь ласковый,

добрый, прилежный, и поверь, милый, кто тебя узнает, - тот полюбит.

Задумчиво устремив на няньку свои красивые глаза, слушал мальчик. Он понимал, что она

говорила, и ему становилось как-то отраднее на душе. Только чтобы успокоить Павлушу,

говорила няня: Будь добрый, ласковый, прилежный». Старушка знала, что ее дорогой

воспитанник последним поделится с первым встречным, что он пожалеет и приласкает самое

ничтожное беззащитное животное. Много раз слышала нянька, как учительница Павлуши

говорила тетке: «Я не видела ребенка прилежнее, послушнее и внимательнее Поля».

III Весело шумит самовар на столе в столовой. Кругом так чисто, светло и уютно. Нина и

Павлуша сидят с теткой и пьют чай.

- Ниночка, что с тобой? - вдруг спрашивает тетка, пристально посмотрев на племянницу.

У девочки щеки разгорелись, глаза блестели, и она еле дотрогивалась до чаю.

- Голова болит, тетя, глотать больно, - отвечает Нина и прижимает руки к горячей голове.

- Что с тобой, милая моя? - испуганно говорить нянька. - Поди, ляг скорее, разденься!

Барыня, надо за доктором скорее послать, - шепотом обращается старушка к тетке.

Девочку уложили в постель. Жар у неё становился все сильнее и сильнее. Она металась,

бредила, на теле выступила сыпь. Приехал доктор и, внимательно осмотрев больную, сказал,

что у ней оспа.

Сильно плакал и горевал Павлуша. Несмотря на все просьбы и мольбы оставить его с

сестрою, мальчика удалили на время из дома.

Долго прохворала Ниночка, наконец ей стало лучше, и доктор даже позволил встать с

постели. Девочка оделась и пошла к тетке.

- Ах, как тебя изуродовала оспа! - воскликнула неосторожная женщина, при виде

племянницы.

Нина подошла к зеркалу. Действительно, все её хорошенькое личико было покрыто

глубокими ямками. Горько зарыдала девочка, и ей стало хуже. Однако, несмотря на всю

опасность, Нина все же поправилась.

Много дней, много вечеров провела девочка с няней. Тетка меньше стала обращать

внимания на племянницу, никогда не брала ее в гости, а если кто из её знакомых и видел Нину,

то уже не восхищались ею, а только говорили с сожалением: «Бедная девочка». Теперь только

поняла Нина, кто искренно любил ее, и сознала, как она часто бывала несправедлива. Девочка с

нетерпением ожидала Павлушу, который уехал с родными в деревню. Она уверена была, что

мальчик будет любить ее и такою.

Вернулся Павлуша и увидел сестру. Ему стало так больно, так тяжело, что, казалось, и не

перенести такого горя... Сдерживая слезы, подошел он к девочке:

- Нинуся, милая, я еще больше буду любить тебя, - тихо проговорил он.

Девочка сконфуженно наклонила голову и заплакала.

- Мне было очень скучно без тебя, Поль, - наконец сказала она, ласково посмотрев на брата.

Из сборника «Детские годы», 1912г. Клавдия Лукашевич.

- Петя, если бы ты познакомился со стариком Хоттабычем, какое свое желание ты бы попросил его исполнить? - Я бы попросил сделать Лондон столицей Франции. - Почему? - А я так вчера ответил на географии и получил двойку!..

- Наташа, почему ты так медленно пишешь бабушке письмо? - Ничего страшного: ведь бабушка тоже читает медленно!


53

Однажды утром, едва поднялось солнышко, на

Шумный Двор прилетел Базлан и поднял крик.

- Беда! В парке лягушата... Совсем маленькие...

Испугались грозы и куда-то разбежались!

Тузик насторожился. Повёл ухом. И сказал:

- Спокойно, Базлан. Рассказывай по порядку. Что случилось?

Но сороки не дали Базлану говорить. Перебивая зелёно-красного

попугая, они громко закричали:

- Вчера вечером была сильная гроза.

- Поливал дождик.

- И ещё был град... Да, да, град стучал по крыше.

Рябушки ахнули:

- Ко-ко-ко... Значит, у лягушек на болоте домик водой размыло!

Ко-ко-ко... Какой ужас!

В это время скрипнул ветками Леопард:

- Вот оно что... Лягушкины дети потерялись. Теперь мама-Лягушка детишек ищет, квакает

на весь парк и горько плачет...

От страха Матильда Леопольдовна выпучила большие зелёные глаза:

- Это что же - детки остались одни? Без мамы?

Белая кошка побежала в домик под Леопардом и принялась барабанить в окошко - будить

Говорилку и Бублика.

- Эй, засоньки, вставайте скорее!

Гномикам не хотелось просыпаться. Они сладко зевнули, потёрли кулачком глаза и

перевернулись на другой бок.

Матильда Леопольдовна стала громко мяукать:

- Беда приключилась: мама-Лягушка детей потеряла. Пойдём малышей искать!

Гномики в кроватке разом подскочили. Даже зевать перестали:

- Как потеряла? Кого потеряла?

- Бедняжки! Им, наверное, страшно без мамы...

- Конечно, страшно, - сказала Матильда Леопольдовна. - Когда зайчата, или котята, или

мышата, или лягушата попадают в беду, им надо обязательно помогать. Ведь, чужих детишек

не бывает...

Гномики даже завтракать не стали.

- Я не могу сейчас кушать бублик, - сказал Бублик маме Иголочке. - Ведь лягушата где-то

сидят голодные...

- У меня тоже нет аппетита, - вздохнул Говорилка.

- Скорее! Бегом в парк! - закричали Тузик и Матильда Леопольдовна.

В парке, на краю огромной лужи сидела мама-Лягушка и печально квакала. Когда увидела

Тузика и Матильду Леопольдовну, из её глаз полились слёзы.

- Вот здесь было наше маленькое болотце, - сказала мама-Лягушка. - А теперь его нет:

после дождя болотце превратилось в огромную лужу - на море похожую. А мои детки ещё

очень маленькие...

К Лягушке подошли гномики.

- Не плачь, - сказал Говорилка, - мы твоих детишек найдём.

- И я угощу их бубликом, - добавил Бублик.

- Спасибо вам, милые гномики, - вздохнула мама-Лягушка. - Только мои лягушата

пряников не едят. И ловить мошек сами ещё не умеют... - И она снова жалобно заквакала.

Тузик и Матильда Леопольдовна обошли весь парк. Лягушат нигде не видно. Вокруг

тишина. Только иногда ворона каркнет, или с дерева упадёт большой лист.

Гномики тоже старательно искали. Заглядывали во все лужицы, под каждый лопух. Но всё

напрасно. Наконец мама-Иголочка напомнила детям, что они ещё не завтракали.

- Но мы ещё лягушат не нашли! - вздохнул Говорилка.


54

- Они ведь тоже голодные, - печально сказал Бублик.

Тузик посмотрел на небо. Видит - собираются тучи. Затем подул ветерок - сначала

легонько, потом сильнее. И вот ему на нос упала первая крохотная капля.

- Гномики, вам пора домой, - сказала мама-Лягушка. - Если пойдёт дождь, вы промокнете

и простудитесь.

- Что же делать? - Тузик посмотрел на Матильду Леопольдовну.

И вдруг друзья услышали, что в парке - где-то среди лопухов - начали звонко квакать

лягушки.

- Говорят, это к дождю... - сказал Тузик.

Он хотел побежать на звук, но Матильда Леопольдовна его остановила:

- Постой, Тузик, ведь ты очень шумный... Лучше я сама тихонько посмотрю: а вдруг это

лягушата? Ты же их испугаешь.

Мягко ступая, Матильда Леопольдовна пошла к лопухам. Конечно же, гномики не

утерпели и пошли за ней. Тоже тихонько. И тут они увидели... лягушат!

- Детки, мои детки нашлись! - квакала и прыгала от радости мама-Лягушка.

Лягушата были целы и невредимы. Они рассказали, как вчера спрятались от грозы под

большим лопухом, и тихонько там сидели - ждали, когда их найдут. За ночь лягушата

немножко подросли и теперь звонко квакали на весь парк - так они говорили людям, что скоро

пойдёт дождь.

Когда все успокоились, Бублик и Говорилка побежали домой. Сели завтракать. И вдруг

услышали, как по крыше их домика барабанят крупные капли дождя. Выглянули в окошко, и

увидели – вокруг Леопарда собралась большая лужа...

- Правильно лягушата квакали: и в самом деле, пошёл дождик! - сказал Говорилка.

- Я я так рад, что Лягушкины дети нашлись, - ответил Бублик, и откусил кусочек бублика.

СОДЕРЖАНИЕ

Не шумите птицы... (стих. Е. Русецкая) 1

Уж не ты ли, молодость моя... (стих. А. Гушан) 1

Словно в сказке восток истекает... (стих. прот. В. Мазур) 1

Русской молодёжи (стих. С. Бехтеев) 2

Праздник Крыма (стих. В.К. Невярович) 2

Над Росью (стих. И. Нечипорук) 2

Когда над Русью ночь... (стих. А. Лазутин) 2

Основы христианской культуры (очерк, И. А. Ильин) 3

Наш век (стих. Ф. Тютчев) 6

Письма читателей 7

А.В. Кольцов (очерк, А.Г. Сидоров) 8

Фразеологизмы - «Сыт, пьян и нос в табаке» 12

В гостях (рассказ, С.И. Гусев-Оренбургский) 13

Господь во всем... (стих. Кн. В. Палей) 18

Изящная светопись (рассказ, Н. Тэффи) 19

Стихи Митр. Владимира Сабодан –

Подорожники; На письменном столе... 21

Ранние грозы (рассказ, М.В. Крестовская) 22

Дышит утро в окошко твое... (стих. А. Блок) 28

Двойник (стих. Черубина де Габриак) 28

Русское солнце или Новые тайны русского слова (очерк, В. Ирзабеков) 29

Опять спустилась ночь... (стих. Кн. В. Палей) 31

Осенний лес стоит в дождях уныло (стих. Е. Русецкая) 31

Сумерки, сумерки вешние... (стих. А. Блок) 31

Злоупотребление иноязычными терминами... (заметка с И-нета) 32

Новаторство В. Шекспира в жанре сонета (очерк, И. Бабич) 33

Поля победы (стих. Черубина де Габриак) 35

Падал жёлтый лист (миниат. А. Стешенко) 36

Поморская осень (стих. А. Лазутин) 37

Свобода (стих. С. Бехтеев) 37

Подписчица (рассказ, К. Десятов) 38

Слёзы земли (рассказ, А. Сизухин) 39

Папа-Джованни (расказ, Олег Крюков) 41

Соломея (роман, А.Ф. Вельтман) 42

Старый дом (миниат. А. Смирнов) 49

Я чувствами пропитываю... (стих. Г. Иноземцева) 49

Мой мещанский рай: «Золотые санки» (миниат. И. Арапова) 50

Брат и сестра (рассказ, Кл. Лукашевич) 50

Тузик и его друзья (сказка, Т. Малеевская, рис. автора) 53

Над номером работала: редактор Т.Н. Малеевская.

Журнал можно приобрести в редакции «Жемчужины» - (07) 3161-49-27, в прицерковных киосках

Св.Николаевского Кафедрального Собора, Св.Серафимовского храма и Св.-Владимирской

церкви (Рокли) в Брисбене, в киоске Покровского Кафедрального Собора в Мельбурне, а также у

следующих лиц:

Э.И. Городилова (02) 9727-69-87 З.Н. Кожевникова (02) 9609-29-87

Рисунки на обложке и к избранным текстам (иниц.) – работы Т. Малеевской (Попковой)..

ВНИМАНИЕ!

Готовится к изданию сборник рассказов

Геннадия Гончарова

«РАССТРЕЛ»

Сайты cвязанные с журналом

«Жемчужина»

Электронная версия журнала «Жемчужина»

http://zhemchuzhina.yolasite.com

Новый сайт «Русское Зарубежье», посв. Харбинцам

и послевоенным эмигрантам из Европы –

http://russkojezarubezhje.yolasite.com

Литературный кружок «Жемчужное Слово»

http://zhemchuzhnojeslovo.yolasite.com

личный сайт автора - tamaleevwriting.yolasite.com

В литературном кружке «Жемчужное Слово»

проходят регулярные виртуальные встречи,

Все данные на сайте (см. ссылки выше)

Новый способ общения - Скайп (Skype)

По всем вопросам обращаться в редакцию

Т. Малеевская

«Страна отцов»

«Серебряный город»

«Душенька»:

А также книга

В.А. Малеевского «Претенденты на

Российский Престол»

За справками обращаться:

(07) 3161-49-27

или

[email protected]

http://zhemchuzhnojeslovo.yolasite.com/

pearl 60 complete set

Documents

pearl zemchuzhina literary

pearl zemchuzhina literary

pearl zemchuzhina brisbane

pearl zhemchuzhina

educational journal

publication data

nonprofit publication

russian society