0ЕДОРЪ СОЛОГУБЪ

ПОЧТЕННЫЕ ДНИ

ИЗДАТЕЛЬСТВО „БИБЛЮФИЛЪ РЕВЕЛЬ

0ЕДОРЪ СОЛОГУБЪ

СОЧТЕННЫЕ ДНИ

ИЗДАТЕЛЬСТВО РГ

ЛСра$о перебода на иностранные языки сохраняется за авторомъ. Сорупд^ 1921 Ьу „Т^ЬНор^Не" ХЫ., %е?а1 (бзГота).

Печатано вь типографш Эд. Бергмана вь Юрьевгъ-ТаНи.

Отъ автора.

Три разсказа и драматическая сказка, собранные въ этой книгЬ, въ разныхъ образахъ, представляютъ одно высказываше о сочтенныхъ дняхъ нашей прежней жизни. Давно почувствовавъ колебате нашихъ стЬнъ, мы жаж­дали перемйнъ и не боялись великихъ потрясешй. Домъ нашъ объятъ великимъ пламенемъ, и зм*Ья, живущая въ огн'Ь, поднимаетъ голову и требуетъ многоцЗшныхъ жертвъ. Намъ надо жить надеждами, и только тогда мы поймемъ тайну самосожжешя зла. Тотъ, кто безстрашно наступить на голову зм4и, живущей въ огн*, победить ее, спасется самъ и спасетъ другихъ. Изъ пламенной купели мы выйдемъ къ радостному торжеству.

Сочтенные дни Разсказъ

Если на прочный помостъ станутъ взваливать грузъ за грузомъ, то кажется сначала, что безконечна способ­ность сопротивлешя тяжелыхъ бревенъ помоста. Но вотъ вкатывается еще одна тачка съ какимъ-нибудь пудомъ или двумя камней, и вдругъ слышенъ слабый, но зловещщ трескъ. Помостъ еще держится, но уходи отъ него по­дальше, — уже скоро бревна подломятся, все сооружеше рухнетъ на землю, и столбъ пыли заволочетъ грузный грохотъ обвала.

Если челов'Ькъ долго сидЬлъ подъ замкомъ, и вдругъ въ стене его затвора повалилось одно бревно, и придавило узнику ноги, и въ щель стены повеяло свежимъ возду-хомъ, узнику вдругъ становится и страшно, и радостно. Страшно, — не сломаны ли ноги? Удастся-ли сбросить бревно ? Или такъ и погибнешь, словно крыса въ мы­шеловке? И все же радостно, потому что грудь узника дышетъ ровно и свободно. Передъ глазами плывутъ радужныя пятна и кольца, и все кажется сномъ.

Такой переломъ въ настроешяхъ нашихъ и въ на-шемъ отношеши къ войне случился, когда немцы взяли обратно Перемышль. И такимъ узникомъ съ придавлен­ными ногами, но съ широко и свободно дышащею грудью оказалась вскоре Росс1я. Еще не было свободныхъ путей никуда, но уже пустынный ветеръ свободы веялъ. Его гулъ былъ страшенъ для слабыхъ, — многимъ чудилась близкая гибель Россш еще и въ те томительные дни.

7

Въ то лето, въ начале перелома, ощущалось только смятете тяжелаго обвала, болезненная придавленность и безмерное, безпредметное раздражеше. И это раздражеше особенно тяжело чувствовалось не въ средоточ1яхъ, — тамъ люди заняты дбломъ, имъ не до психологш, — а на проселочныхъ путяхъ жизни. Люди, отдыхавппе лгЬтомъ, ложе отдыха почувствовали жестокимъ и колючимъ.

На берегахъ Волги, въ верхнихъ и среднихъ ея частяхъ, въ то лето поселилось не мало людей, которые раньше жили на дачахъ где-нибудь близъ Петрограда, или на Финскомъ или Рижскомъ побережьи. Въ семи верстахъ отъ торговаго верхневолжскаго города жилъ со своею семьею профессоръ Борисъ Павловичъ Кратный. Его семью составляли 'жена, дочь, двое мальчишекъ. Они жили въ болыномъ доме, среди парка, красиваго и уют-наго, немного занущеннаго, и оттого еще более милаго, грустнаго и задумчиваго. Хозяинъ барской усадьбы, офицеръ, былъ на войне, на юго-западномъ фронте, въ штабе одной изъ армш. Его жена захолустной жизни терпеть не могла, и жила на даче подъ Шевомъ у своихъ родственниковъ, — ближе къ мужу, и среди безпечно™ богатыхъ людей, жизнь которыхъ текла такъ безоблачно^ словно и не было войны. Домъ поэтому сдавали дачни» камъ. Маленькую дачу, на берегу Волги, сдавали и раньше, если не ожидалось прйзда родственниковъ. Тамъ поселилась другая семья, местные интеллигенты Валиновы, — мать-вдова, дочь-вдова, сынъ — долговязый и улыбчиво-мрачный гимназистъ, только-что перешедшш въ восьмой классъ. Только въ это лито Кратные и Бали-новы познакомились, и сошлись очень, понравились другъ другу, что редко бываетъ съ русскими интеллигентными семьями.

8

Однажды утромъ, воспользовавшись очень хорошею погодою, собрались сделать небольшую прогулку на дач-номъ пароходе, внизъ по Волге до ближайшей пристани, и тамъ, на другой стороне реки, провести день.

Хотя пристань маленькихъ дачныхъ пароходовъ была тутъ же, подъ паркомъ, только спуститься съ крутого берега, а все-таки опоздали, и на большой дачи, где жила семья Кратнаго, и на маленькой, где жили Балиновы. Можетъ быть, надеялись, что по обыкновешю опоздаетъ паро-ходъ, но какъ на зло пароходъ сегодня пришелъ во-время.

Кратный охотнее сегодня остался бы дома. Его занятая, казалось ему, требовали большой усидчивости. Онъ дорожилъ летними месяцами, какъ временемъ, когда удавалось больше работать, чймъ въ городе зимою. По­этому онъ предпочиталъ селиться летомъ не въ шумныхъ дачныхъ м4стностяхъ съ обычнымъ наборомъ музыкъ и развлечешй. Его жена, Дал1я Алексеевна, понемногу усвоила его вкусы и привычки, хотя вначале скучала и сердилась.

И потому еще сегодня Кратный охотно остался бы дома, что онъ читалъ недавно вышедшую необыкновенно-интересную книгу по его специальности, и въ этой книге многое требовало основательныхъ справокъ, соображеши и возраженш. Въ результате могло получиться несколько популярныхъ газетныхъ статей, полемическая статья для спещальнаго журнала и нисколько страницъ въ той книг*, которую кончалъ Кратный. И потому его тянуло поработать. Но его жена, Дал1я Алексеевна, настаивала, чтобы и онъ поехалъ. Со свойственными ей настойчи­востью и запальчивостью она говорила:

— Нельзя же все сидеть за книгами. Ты совсемъ изведешься, если у тебя и летомъ не будетъ достаточно отдыха. Мальчики тебя почти совсемъ не видятъ.

Это было не совсемъ такъ, — съ мальчишками Кратный бывалъ достаточно, и сегодня онъ бы все-таки

9

остался. Но у него было слишкомъ живое воображеше, и всегда, если къ обиду запаздывала жена или кто-нибудь изъ детей, ему воображались всяше ужасы. Сегодня же, конечно, непременно опоздаютъ. Пожалуй, вздумаютъ даже у кого-нибудь ночевать. Дети же у Кратнаго были резвый и своевольныяа Пойдутъ на лодке, зашалятъ, сами утонутъ, и мать утопятъ.

Въ это лето все окружающее казалось Кратному особенно враждебнымъ и зловещимъ. И потому его во­ображеше работало особенно болезненно. Дал1я же въ последнее время очень нервничала. Была неспокойна. Часто сердилась на своихъ детей. Точно завидовала ихъ безпечной веселости и самоуверенности.

У Кратнаго было два сына, веселые мальчишки — Гука и Мика, четырнадцати и двенадцати летъ, и дочь Верочка, семнадцати летъ, тоже веселая и бойкая; все они были красивые, сильные, рослые. У нихъ была своя особенная жизнь, которой Кратный не понималъ и къ которой не могъ и не хотелъ примениться. По капризу сильнаго умомъ и душою и много-размышляющаго человека онъ думалъ, что только его мысли и настроешя верны. Чужую мысль онъ схватывалъ на лету, легко и свободно, но уважать ее не могъ. Дети казались ему слишкомъ силь­ными, слишкомъ обыкновенными, и потому странными. Они были очень уверенныя и самостоятельный, и въ то же время не отличались никакими особыми талантами,, Учились не плохо, но ни въ чемъ не отличались. Были хорошими товарищами и тоже держались въ какой-то средней плоскости, — не вл1яли на другихъ, и не под­давались вл1янпо вожаковъ. Умели взорвать чью-нибудь попытку верховодить, но сами верховодить не хотели, да и не умели. Никогда нигде не были первыми, но не были и последними.

— Золотая середина, — досадливо говорилъ иногда о нихъ Кратный.

10

Кратному непр!ятно было думать, что у него, такъ успешно работавшего въ своей области, дети будутъ за­урядными людьми. И ему была непонятна эта смелость и уверенность посредственности. Иногда онъ съ досадою думалъ, что его семья являетъ какъ бы прообразъ буду-щаго человечества, — счастливая и бездарная, уверенная и тупая толпа, веб дгЬйств1я которой элементарно-пра­вильны и которой не надобно вождей и героевъ.

Дал1я тоже не понимала своихъ детей, но она этого не замечала, и потому ей съ ними было легче, чЗшъ ему. Они мало съ нею считались, и ей казалось, что они ей послушны. Никогда съ нею не споря, они все делали по своему, и умели делать это такъ, что она никогда не замечала ихъ своеволия.

Сегодня все трое дйтей Кратныхъ уже съ ранняго утра были у берега на даче Балиновыхъ. Верочка съ Володею Балиновымъ и съ братьями спустилась къ реке. Здесь ея братья, Гука и Мика, шалили у воды, высоко подобравъ сите штанишки, разбрызгивая загорелыми ногами холодноватую воду, а Верочка спорила до слезъ съ Володею. Володя дразнилъ ее нарочнымъ споромь, улыбчивый, топцй и хмурый, Верочка краснела и хму­рила брови.

Наверху, у взрослыхъ, было свое. Наталья Степановна Балинова торопила кухарку печь въ дорогу ватрушки. Ватрушками она очень гордилась, — старый семейный рецептъ, пережившш незапамятные годы. Ея дочь, Ка-лер1Я Львовна, сидела на скамейке подъ окнами дачи, то смотрела на Волгу, то опускала невнимательные глаза на книгу, — она читала этотъ романъ уже четвертый день, и онъ ей наконецъ надоелъ. Разговаривать съ людьми она не любила. Ея женихъ былъ въ плену, и она хо­тела въ жизни пока только одного, — чтобы скорее кон­чилась война, и онъ вернулся-бы* Сначала она тосковала о немъ, и плакала. Когда онъ попалъ въ пленъ, она

11

успокоилась, — не убьютъ, вернется. И опять, какъ до войны, стала носить красные сарафаны.

Когда Кратный съ женою подходили по берегу къ саду маленькой дачи, ватрушки все еще не были готовы но Наталья Степановна сердилась на Кратныхъ, ворчала и упрекала ихъ. Въ то же время къ пристани подошелъ пароходъ. Немногочисленные пргЬзэше вышли по шаткой доске, брошенной съ пристани на бортъ парохода, ни­сколько челов'Ькъ ждали очереди входить.

ЗавидЪвъ Кратныхъ, Наталья Степановна заворчала: — Нолзутъ наши улитки. Ыаконедъ-то, — сказала

она громко. — А мы васъ ждемъ, ждемъ. Калер1я подняла глаза отъ книги, встала, и вяло

усмехнулась. Отъ того, что ея сарафанъ былъ ярко кра-сенъ, казалось, что ея лицо молодо, свежо и румяно, и незаметны были усталыя складки около губъ.

— Пароходъ! — кричали снизу мальчишки. — Сей-часъ отходитъ.

Балинова наскоро завязывала ватрушки. Говорила суетливо:

— Идите, я васъ догоню. Скажите, чтобы минутку подождали. Если Иванъ Порфирьевичъ, онъ подождетъ.

Калер1я побежала впередъ, Кратный и Дал1я пошли за нею. Но уже пароходъ отходилъ какъ разъ въ то время, когда Кратный и Дал1я подходили къ тому мейгу, где до­рожка спускалась круто внизъ, къ пристани. Мужики съ палубы парохода кричали имъ что-то грубое и насмеш­ливое. Наталья Степановна, запыхавшись, подбежала къ верхнему краю спуска, и остановилась, говоря сердито:

— Вы всегда опаздываете! Дал1я оправдывалась... Такъ многословно говорила,

и такъ ожесточенно, — и выходило, что все виноваты, и что она давно бы пришла, если бы ей не мешали.

— По хозяйству. Вы не знаете, какая она безтол-ковая, наша Паша. Воды не добьешься. И въ самый

12

лосл&дшй моментъ, когда уже надо уходить, вдругъ у нея каюя-нибудь дела.

Калер1я не спорила и не упрекала. Она спокойно сила на скамейку близъ дома путевого сторожа, и спра­шивала :

— Что же теперь делать? — Ну что-жъ! — решила Дал1я, — сядемъ на сле­

дующих пароходъв Она никогда не знала времени, и ей всегда казалось,

что если подождать, то все же можно пргЬхать во-время. Поэтому всегда везде опаздывала, чймъ приводила мужа въ отчаяше.

Наталья Степановна съ раздражешемъ говорила: — Следующш пароходъ придетъ только черезъ два

часа. Когда же мы туда попадемъ? Къ вечеру, Обыкновенно она была спокойная и любезная женщина,

и ея раздраженный тонъ былъ непонятенъ ей самой. Темъ более, что времени было еще много. Былъ одиннадца­тый часъ въ начали, и до Берлогина, куда они хотели ехать, пароходъ шелъ около получаса. Калер1я подумала, что красный цветъ ея сарафана раздражаетъ мать. Она

-.вяло усмехнулась. Подумала: «Не надеть-ли другое платье?» Но ей стало скучно думать о томъ, что придется пе­

реодеваться. «НЪтъ, останусь такъ!» Прибежали съ низу мальчики и Верочка, очень огор­

ченные неудачею. Упрекали мать все на перебой: — Мамочка, съ тобою всегда опоздаешь. Дал1я прикрикнула на нихъ: — Ну, пожалуйста, безъ наставленш, Вы одинаково

весело можете провести время и здесь на берегу. Гука сказалъ весело: — Если бы мама была царицею, она вставала бы въ

семь часовъ вечера."

13

— Ну, я глупо, — сердито крикнула Дал!я. — Я се­годня въ семь утра проснулась.

— А встала? — А если она мне чаю целый чаеъ не несла? И

башмаки ? Стали разсуждать, что же теперь делать? Было три

выхода: Ждать следующего парохода? Нанять лодку? Итти пешкомъ?

Наталья Степановна советовала ждать парохода. Ей пр1ятно было думать:

«Вотъ опоздали, такъ теперь подождите». Калер1я Львовна хотела нанять лодку. Медленное

движете внизъ по реке всего более соответствовало бы ея тоскливо-бездеятельному настроенно.

Дал1я настаивала: •— Пойдемте пбщкомъ. Сообразивъ, что ждать два часа скучно, уже она от­

казалась отъ мысли сесть на следующш пароходъ. А ехать въ лодке такъ далеко она не хотела. Дал1я боя­лась воды съ техъ поръ, какъ ея двоюродный братъ уто­нулъ десять летъ тому назадъ. Онъ погибъ при загадоч-ныхъ обстоятельствахъ, и нельзя было решить, утонулъ ли онъ, купаясь, или его утопили. Въ деревне, где это случилось, ходили темные слухи, но дело осталось невы-_ ясненнымъ. Далш казалось съ техъ поръ, что вода при-тягиваетъ. Когда она долго смотрела съ высокаго берега на реку, у нея кружилась голова, и она отходила подальше. Но все же она любила воду, реку и море, и даже купа­лась. Очень сложно было ея отношете къ воде, •— лю­бовь, страхъ, неодолимое влечете и темная жуть.

Спорили недолго. Самая настойчивая была Дал1я. И она настояла таки на своемъ. Ея быстронопе маль­чишки были рады, и у нихъ зас1яли счастливый улыбки. Солнце, небо и золотистая дорожная пыль всегда радостно

14

возбуждали ихъ. Они принялись возиться. Наталья Степановна посмотрела на нихъ сурово, и сказала:

— Мальчики! У васъ отецъ — такой ученый, а вы возитесь, какъ крестьянсше мальчишки.

Мальчишки остановились и смотрели на нее. Гука нахмурился и серьезно сказалъ: — Товарищъ, вы ставите вопросъ не въ ту плоскость. Все засмеялись. Вдругъ перестали сердиться другъ

на друга. Пошли узкою дорожкою надъ берегомъ, между крутымъ срывомъ и полями зрелыхъ колосьевъ.

Гимназистъ Володя Балиновъ по обыкновенно ссо­рился съ Верочкою. Оба они были еще слишкомъ мо­лоды, чтобы по-настоящему влюбиться другъ въ друга, но уже всем1рная влюбленность волновала ихъ обоихъ. Ка-лер1я Львовна, какъ всегда, была молчалива и думала о своемъ. Перваго своего мужа она никогда не вспоминала. Думала о томъ, что ея женихъ въ плену. Онъ попалъ въ пленъ тяжело раненый. Теперь поправился, но шрамъ на щеке останется на всю жизнь. Онъ пишетъ, что шрамъ безобразитъ его. Но ей онъ еще более милъ.

Кратный шелъ рядомъ съ Еалергею. Не зналъ, о чемъ говорить съ нею.

— Вы чемъ-то озабочены? — спросилъ онъ, загля­дывая въ ея скучаюпце глаза.

Она посмотрела на него съ безразличною доверчи­востью.

— Нетъ, ничего, — сказала она, поеживаясь полными плечами, на которыхъ вздрагивали узшя лямки краснаго сарафана, оставляя на загорелой коже узшя натертыя по­лоски.

Потомъ, не замечая, что сама себе противоречите, стала говорить, что ее заботитъ, и въ голосе ея звучала тревога.

— Давно отъ Сергея писемъ нетъ. Это меня начи­наете безпокоитьГ Здоровъ-ли? Говорятъ, что ихъ тамъ

15

очень плохо содержать. Правда, онъ — прапорщикъ, офицерамъ все же лучше. Но все-таки очень безпокойно, — прежде онъ довольно часто писалъ.

Кратный уже зналъ, что Сергей — ея женихъ. Онъ сказалъ:

— Все же безопаснее, ч^мъ на фронт*. Не убьютъ. Поел* войны вернется.

Онъ увиделъ, какъ быстро краснело ея плечо. При-нагнувшйсь впередъ, заглянулъ въ ея лицо, — оно все ярко пылало. Кратному стало жаль Калерш, — она могла обидеться за жениха. Онъ хотелъ сказать несколько уте-шительныхъ словъ, но она уже говорила:

— Онъ взятъ въ плйнъ тяжело раненый. Штъ, онъ не думалъ о безопасности.

Кратный пожалъ голый локоть ея руки. Она посмо­трела на него, и улыбнулась застенчиво и благодарно.

Шли по полямъ. Уже видна была за оврагомъ съ шумною ручкою деревня Кобылки. Хрипло залаяли две собаченки. Гука сказалъ:

— Ну, вотъ сейчасъ узнаемъ все новости. Мика побежалъ къ оврагу. И тогда всемъ вдругъ

стала понятна причина общаго раздражешя. Дал1я при­нялась многословно объяснить, что безъ газетъ утромъ очень непр1ятно. Никто съ нею не спорилъ. Кому изъ горожанъ не понятна эта утренняя тоска о почтальоне !

Въ деревне Кобылкахъ жилъ Кириллъ Потапчикъ, бывшш пьяница и хулигань, а теперь местный вольный письмоносецъ. Почтовая станщя была за три версты отъ Зеленой горки, где жили Кратные и Валиновы, казеннаго почтальона не полагалось, а потому письма съ почты получалъ и дачникамъ разносилъ Потапчикъ. За это онъ получалъ по пяти рублей съ дачи, кроме частыхъ на-чай. Переставши быть записнымъ пьяницею, Потап­чикъ казался степеннымъ и честнымъ человекомъ. По большей части, особенно въ будни, онъ исполнялъ свои

16

обязанности добросовестно. По праздникамъ онъ пилъ денатуратъ или ханжу, падалъ на дороге, засыпалъ и разсыпалъ письма. Дачники собирали ихъ сами, и до­ставляли другъ другу съ окказ1ею.

Когда спускались съ крутого берега къ р&чкЗз, гдЬ было больше каменьевъ, чгЬмъ воды, Калергя сказала:

— Прошлое л&то приходили открытки, нынче я еще ни одной не получила.

Володя сказалъ: — Рашка воруетъ, зимой на стЗшу картинки пов'Ьситъ, — Тише, Володя, — сказалъ Кратный, — она услы-

шить, обидится. Рашка, дочь Потапчика, долговязый подростокъ, вся

черная отъ загара, стояла на крылечки своего дома, и сверкала зубами, неимоверно белыми, — улыбалась. Ея ноги были черны отъ загара и отъ грязи, такъ что издали казалось, что она обута. И отъ ея загор'Ьлости ея свет­лая юбочка казалась особенно нарядною.

Рашка радостно закричала: - - БЬлыя кости пришли въ гости. Она была веселая, и всему радовалась. — Заходите, — говорила она, — папка принесъ

газеты. Теперь отдыхаетъ. Собирался сейчасъ разносить. Можетъ быть, сами возьмете? А писемъ сегодня н-Ьтъ.

И улыбалась воровато. — Сразу видно, — шепнула Верочка Калерш, —

что она стянула наши открытки. Кратный вошелъ въ домъ къ Потапчику, остальные

ждали у крыльца. Скоро Кратный вышелъ съ пачкою газетъ. Жадно расхватали газеты. Тутъ же сЬли на крыльцо, на скамейку, читали. Былъ слышенъ только шелестъ бумаги. Мальчишки толкались и засматривали изъ-за плеча взрослыхъ. Въ окно высунулась взлохма­ченная голова Потапчика.

— Пишутъ, нашихъ шибко побили, — сказалъ онъ.

2 Сологубъ, Сочт. дни. 1.7

И улыбался такъ, словно разсказывалъ что-то необык­новенно пр1ятное. Кратный поднялъ на него удивленные глаза. Потапчикъ нагло хмыкнулъ и скрылся.

Въ газетахъ пришлось прочесть печальныя в-Ьсти. Вей стали злы и угрюмы. Калер1я первая отбросила газетный листъ, и порывисто встала.

— Пойдемте! — сказала она. За нею поднялись и друпе. Кратный засунулъ га­

зеты въ боковой карманъ пиджака. Молча пошли дальше. Ни слова не сказали, пока шли черезъ фабричную сло­боду надъ Волгою. Длинный порядокъ новенькихъ домовъ, уютныхъ и хозяйственныхъ, — играюпце на берегу ре­бятишки, — пахуч1я, смолистыя бревна, — опрокинутыя вверхъ черными доньями лодки, — все шло мимо ео-знашя. И даже мальчишки не смеялись, не шумели, не шалили, — тихо переговаривались о чемъ-то другъ съ другомъ.

Вотъ двй церкви, — старообрядческая съ оградою, гд& нарядливы и чинны цв'Ьточныя клумбы, и православная, около которой поломанная ограда, сорный пустырь, кра­пива и лопухъ. А за ними дома старшихъ фабричныхъ служащихъ и спускъ, — деревянная новенькая лестница, — къ пароходной пристани. Здйсь останавливаются и Самолетъ, и Кавказъ и Меркурш. Есть и наемпыя лодки.

ОЬли на скамеечке у л-Ьстницы внизъ. Мальчишки Кратнаго швыряли камни въ куръ. Полевые скаты за Р'Ькою были зелено-ярки. Изъ воротъ фабричной ограды вышли фельдшерица Ульяна Ивановна Козлова и ея мужъ, учитель Павелъ Степановичъ. Она — бойкая, скорая и большая. Онъ — маленьшй, щуплый, въ очкахъ. Поздо­ровались.

— На почту заходили, за газеткой, — объяснила Ульяна. — Прочитали тамъ же, на крылечки.

— Ну, что скажете ? — спросилъ Кратный. — Да что сказать!

18

— Что же будетъ? -— спросила Калер1я. — Не справиться намъ съ германцами, — уверенно

сказалъ Козловъ. — Вы то возьмите, у нихъ у солдата въ ранце сочинешя Гете лежатъ, а наши христолюбивые воины наполовину неграмотны. И притомъ же порядку никакого. Штъ, намъ съ германцами не справиться.

Кратный слушалъ его внимательно. Уверенность щуплаго учителя съ серенькою бородкою удивляла и сердила его. И вдругъ ему стало страшно и неловко. Онъ смотрйлъ на людей, и казалось, что они потому и молчатъ, что знаютъ что-то, чего онъ не знаетъ. Онъ заговорилъ злобно, точно споря:

— Мы должны верить. Насколько мы — руссхае, мы должны верить въ Россго и въ победу.

Кратный самъ чувствовалъ, что это выходило слиш-комъ патетически. И виры у него не было. Калер1я смотрела на него молча, ничего не отвечая. И все более настойчиво казалось Кратному, что она знаетъ что-то, чего онъ не знаетъ и не понимаетъ. Онъ опять осмо­трелся, — и у Ульяны, и у ея мужа было то же выражеше. Потомъ всЬ эти дни это ощущеше не покидало его.

Межъ т^мъ Верочка и Володя нанимали две лодки перевезти на тотъ берегъ. Крикнули снизу:

— Готово, Все, тихо переговариваясь, пошли внизъ. Долго усаживали Далю. Она не хотела ехать съ

молодежью, боялась ихъ шалостей, но и боялась отпустить ихъ однихъ. Наконецъ усадила детей съ собою, и строго велела имъ сидеть смирно. И вместе съ нею поехалъ Кратный.

Лодочникъ, чахлый пожилой мужикъ, заговорилъ : — Сказываютъ, опять нашихъ бьютъ. Видно> не

беретъ наша сила. Мириться надо. — Сегодня помиримся, черезъ пять летъ опять вое­

вать, — отвечалъ Кратный.

2* 19

Мужикъ глядЪлъ мимо его плеча, гребъ съ усшпемъ, и говорилъ:

— ВсЬхъ мужиковъ забрали, одн^ бабы остались. Въ Березкахъ на всю деревню три мужика. Работать некому. Бабы воютъ, — она сына ростила, кормила, а его на убой гонютъ. Скорее бы войну кончали.

Кратный взглянулъ на своихъ мальчишекъ. Мика сказалъ:

— Если бы мы постарше были, мы бы доброволь­цами пошли.

Мужикъ, не слушая ихъ, продолжалъ свое, - уны-лымъ, ровнымъ голосомъ тянулъ безконечныя жалобы на то, что все дорого, что вс4мъ даютъ прибавки, и что ему надо прибавку. Кратный слушалъ, и словно въ сердце ныла заноза. И онъ обрадовался, когда наконецъ лодка стукнулась о доски маленькаго плота. И мальчишки попрыгали на пе* сокъизъ лодки такъ, словно вырвались изъ душнаго затвора.

Вошли въ рощу. Остановились въ т&ни стараго дуба. У берега изба-чайная, при ней лавка. Заспорили,

что брать, — чай, молоко. Мальчишки возились на поляне. Дал1я и Наталья Степановна отправились въ чайную.

Долго не возвращались. За ними пошелъ Кратный. За-сталъ ихъ въ ожесточенномъ торги съ хозяиномъ. Въ чайной сидкяо нисколько мужиковъ. Кратнаго поразило недоброжелательство и злорадство мужиковъ.

— Не стоитъ торговаться, — сказалъ онъ тихо. И почти силою увёлъ Далш. Когда Кратный выходилъ изъ чайной, все вдругъ

казалось ему скучнымъ, сорнымъ, глупымъ и непонятнымъ. Казалось, что и пЬтухъ, и куры, и тощая, грязная свинья ч'Ьмъ-то похожи на хозяевъ.

— Подавать, что-ли? — насмешливо спрашивалъ хозяинъ, мужикъ дюж1й, съ перешибленнымъ носомъ и ястребинымъ взоромъ.

20

Наталья Степановна заказала чай и молоко. Козловъ и Балиновы яростно заспорили о войнЬ. Кратный повторялъ настойчиво : — Все зависитъ отъ насъ самихъ. Если мы будемъ

в-Ьрить въ Роешю, мы поб^димъ. Стоитъ только захотЬть победы. Если во вс&хъ насъ будетъ волевое напряжете къ поб&дЬ, оно скажется во всемъ ходЪ нашихъ дЬлъ и мы поб^димъ.

Учитель Еозловъ уныло повторялъ: — ДахотЪть-то мы неум'Ъемъ. ВсЬ точно неврастеники

каше-то. Развй можно насъ съ германцами сравнивать? Устроились за щелистымъ деревяннымъ столомъ въ

тЗши веселыхъ березокъ, — береза даже и въ старости кажется юною да веселою. Долго ходили въ чайную и обратно, за сахаромъ, за ложками. Сначала ложекъ не дали, угрюмая прислуживающая дЪвица принесла стаканы и блюдца, потомъ кипятокъ въ чайникЬ побольше, и чайникъ поменьше для чаю. Все разное, съ пообколо-ченными краешками, съ неотмытою грязью въ западинахъ и въ сгибахъ. Володя пошелъ за ложками. Туполицая лавочница тупо говорила ему:

— Ложки только если съ вареньемъ. — Да мы не хотимъ вашего варенья, — сказалъ Володя. Туполицая лавочница отвечала: — Тогда, значитъ, въ прикуску, зач-Ьмъ же вамъ

ложки! — Да ужъ мы знаемъ, зачЗшъ! — досадливо сказалъ

Володя. Хозяева долго и нудно ворчали: — Варенья не берутъ, ложечки требуютъ. Наконецъ достали и швырнули на прилавокъ двй

ложки. Володя сказалъ: — ЗачЗшъ Ж." бросаете ? — Что жъ, вамъ на подносе подавать, что-ли? —

язвительно спросилъ хозяинъ.

21

— Въ ноги кланяться прикажете ? — такъ же язви­тельно кричала хозяйка.

И хозяинъ говорилъ уже свирепо : — Довольно вы надъ нами побарствовали. Попили

нашей кровушки. Володя поторопился уйти. Два фабричныхъ рабочихъ

хохотали, сидя въ углу за столомъ. Лавочникъ и его жена смотрели на Володю злобно и угрюмо, и говорили странный, ненужный слова:

— Господа туда же называются. — Напялили шляпки, лодырничаютъ ц^лые дни. — Щтъ, они бы попробовали по-нашему. — Горбомъ деньги наживаемъ. — У нихъ деньги легшя, а между прочимъ на

варенье жалко разскочиться. — Съ собой принесли чего-то въ картузикахъ, сидятъ,

жрутъ. СЗздой мужикъ въ неимов'Ьрно-грязномъ зипунЬ, заку­

танный несмотря на зной, долго слушалъ, и сказалъ не­ожиданно злобно:

— А ты бы, СаватЪичъ, вместо ложечки его палкой по башки огрйлъ.

И эти странный слова нашли сочувственный откликъ: — Вотъ въ самый разъ палкой. — По башки хорошенечко. И каждый разъ, когда приходили за чймъ-нибудь въ

чайную, опять поднимался споръ съ лавочникомъ и съ его женою. Это были глупые, тяжелые люди. Никакъ не хотели понять и согласиться. На все твердили одно:

— У насъ такое правило. Взяли кувшинъ молока. Приволокла его угрюмая де­

вица, и на ея ЛИЦЕ было напряженное и злое выражеше, словно она тащила громадную тяжесть.

Пили молоко только мальчишки и Ульяна. Дал1Я лю­била молоко, но теперь изъ чувства противор,Ьч1я пила

22

противный чай. Ульяна не любила молока, но теперь вдругъ захотела его пить, чтобы показать, что все дере­венское ей нравится. Она говорила: ,

— Я в^рю только въ деревню. Городеюе жители ни­чего не могутъ устроить.

Кратный отв^чалъ ей: — Голубушка, я тоже думаю, что хозяйственный му-

жикъ прочно устроитъ жизнь, когда придетъ его очередь стать у власти. Только вотъ вопросъ: скоро-ли придетъ для него эта очередь?

И опять закип^лъ нудный интеллигентскш споръ. Козловъ говорилъ о кооперативахъ.

Наконецъ кончили, стали расплачиваться. Пришла угрюмая девица, сказала шальныя ц&ны. Дал1я ожесто­ченно заспорила. Кратный сказалъ:

— Не стоитъ спорить, Дал1я. Знаешь, теперь все дорого.

Балиновы и Кратные заплатили поровну. Ульяна сказала:

— Возьмите и нашу долю. — Вы сегодня у насъ въ гостяхъ, — отв^чалъ

Кратный. Кадер!я заглянула въ кувшинъ. Молоко было недо­

пито. Мальчишки не захотели больше пить, и мать смо­трела на нихъ злобно. ШшгЪла:

-— Напрасно брали. Скверное молоко, жидкое. И вдругъ вспомнила, что где-то на свите есть книги

и высошя идеи, и что о копейкахъ не стоитъ такъ много думать. Но, отвечая своимъ мыслямъ, сказала злобно, словно нарочно принижая строй своей мысли:

— Намъ даромъ никто ни копейки не даетъ. Все на войн^ наживаются, только писателямъ никто не при­бавить.

— Кто наживается, Дал1я ? — спросилъ Кратный. — Не дай Вогъ на войне наживаться!

23

Гука сказалъ: —• Понесемъ молоко съ собою. — Кувшина не дадутъ, — сказала Калерхя, — а пла­

тить за него не стоитъ. — Ну, такъ разольемъ его, —- закричалъ Мика, —

пусть никому не достается. — Мальчишки, какъ вамъ не стыдно! — сказала

Дал1я. Но остальные вс*Ь, въ большой досаде, поддержали

мальчишекъ. Да и Далтя не стала спорить. И молоко пролили.

Гука потащилъ кувшинъ въ сторону. Поставилъ на землю. Погляд'Ьлъ по сторонамъ опасливо. Подошла Ка-лер1я, и вылила молоко на землю деловито и упрямо.

Хозяева чайной стояли на порой, и ругались. Слова ихъ не были слышны, но фигуры и жесты были доста­точно выразительны.

Калер1я приподняла кувшинъ, и бросила его на землю.

Угрюмая дЬвица, громко ругаясь, подбежала. — Кувшинъ зач&мъ бьете ? Хозяева ругаются. Деньги

плачены. — ЦЬлъ вашъ кувшинъ, — флегматично отвечала

Калер1я. — Молоко что розлили? — Деньги заплачены. — Чего-жъ озорничать! Но уже ея не слушали, и шли по л-бсной дорожке. — Ну, вотъ, чайку напились, надъ Волгою посидели,

-— говорилъ Козловъ. Возвращаясь, перессорились, изъ-за того, садиться-ли

здЪсь въ лодку, иди итти къ дому по этой стороне. Лодка осталась на этой сторон* только одна, — другому лодочнику надоело ждать, и онъ пере'бхалъ къ пароход­ной пристани.

24

Балиновы и Верочка сели въ лодку. Ульяна и ея мужъ хотели было сесть вместе съ ними, — имъ здесь было ближе къ дому, — но Дал1я такъ решительно сказала:

— Пойдемте лучше съ нами, все равно, веЪмъ не поместиться, а тамъ мы своего перевозчика покличемъ, — что Козловы остались. Пошли пешкомъ до того места, откуда можно будетъ крикнуть перевозчику около дачи Кратныхъ. Шли черезъ дачный паркъ, где было успокоенно и тихо, и только одинъ разъ пробежали мимо две девочки, нарядныя и веселыя, какъ серафимы изъ фаланстерш Фурье. Гука и Мика осторожно посторони­лись передъ ними, какъ передъ существами особенной, нежной породы, и побежали дальше, шаля и смеясь. Дал1я шла рядомъ съ Козловымъ, и почему-то жаловалась ему на соседей:

— Какъ опускаются интеллигентные люди! — тоск­ливо говорила она. — Калер1я только о своемъ женихе дтмаетъ. Больше положительно ничемъ она не можетъ интересоваться.

Козловъ думалъ, что Калергя — очень хорошая и жилая, но не зналъ, какъ спорить съ Дал1ею. Ульяна разсказывала Кратному о своей родине, — далекш север­ный край. Кратный слушалъ, только изредка вставляя слово. Ему казйлось страннымъ, что Ульяна увлекается звоими разсказами, и говоритъ такъ весело, словно все та свете благополучно, и не было этихъ ужасныхъ по-даженш русскаго войска. Душа его была упоена тоскою, ьебо казалось ему пустымъ, и солнце катилось, какъ раскаленный и безсмысленный медный шаръ.

Вечеромъ дома Кратный думалъ о сегодняшнихъ раз-говорахъ. Всеобщее безвол1е заражало его. Онъ уныло думалъ :

«Конечно, не справиться намъ съ германцами». А въ это самое время учитель Козловъ говорилъ

наставительно своей жене Ульяне:

25

— Профессоръ Кратный правду говоритъ насчетъ Россш. Онъ — ученый человгЬкъ, и кром-Ь того — ум­ный человЗжь. Если мы вс& возьмемся за умъ, то гер­манцу противъ насъ не устоять/

На другой день сыновья Кратнаго отправились въ городъ. Какъ всегда, встали очень рано, когда еще болыше спали. Раннее утро было росистое и душистое. Мальчишки для города надкли новеньюя еишя рубашки, длинные галстуки, нарядныя шапочки; штаны у нихъ были коротше, до колЗшъ, а обуви они не надЬли, побе­жали, какъ всегда, босикомъ.

Оба мальчика вей семь верстъ прошли пгЬшкомъ. У села Зеленыя Горки встретили отца Леонида съ сыномъ студентомъ и дьячка, которые шли на церковную землях Отецъ Леонидъ съ сыномъ прошли впередъ. Мальчишки разговорились съ угрюмымъ дьячкомъ. Дьячекъ жаловался на судьбу, на бедность, на большую семью, на священника.

— Вотъ возьму, да и повышусь. На зло ему повышусь. Мальчишки съ жуткимъ любопытствомъ распрашивал!

его, и ничего не понимали. Третья копейка, четвертая копейка, обиды, — но не см&ш спросить.

— В^дь это грешно повыситься, — говорилъ Мика. — А ему не грешно! Нарочно передъ его окномъ

повышусь. И вдругъ метнулся въ сторону, завидЪвъ что-то вт»

трав4. — Отецъ Леонидъ! — кричалъ онъ. — Видь этакй

челов^къ ! Рясу распахиваетъ, карманы дырявые, непре­менно что-нибудь потеряетъ. Изволите видкгь, кошелекъ обронилъ.

Отецъ Леонидъ былъ уже далеко, не слышалъ. Дьячекъ затрусилъ за нимъ. Гука сказалъ:

— Я жив^е добегу. Выхватилъ кошелекъ изъ дьячковыхъ рукъ и побЬ-

жалъ. За нимъ помчался и Мика.

26

По дороги купались въ Волги. Въ городе зашли во все лавия. Купили, что надо, навьючились десяткомъ пакетовъ, на пароходъ не успели, и опять пошли пъшкомъ.

На обратномъ пути отдыхали на погости села Зеле-ныя Горки. Погостъ былъ небольшой, светлый, уютный. Могилы — холмики съ простыми деревянными крестами — тесно жались одна къ другой, а у самой церкви было нисколько могилъ съ каменными плитами.

— А ночью сюда не пойдешь ? — спросилъ Гука. — Есть охота. Да-я не боюсь, — отвечалъ Мика. — Ульяну сюда привести, — сказалъ Гука, и за­

смеялся. — Думаешь, струситъ ? — А кто ее знаетъ. Къ завтраку прибежали домой, къ половине второго. Посл^ завтрака пришла Рашка. Принесла газеты.

Гука дразнилъ ее : — Рашка, слышала ? Наборъ дйвокъ будетъ. Рашка поварила. Но не испугалась. — Что-жъ, я пойду, — говорила она, широко

ухмыляясь. — А твои открытки? Коллекщя ? — спрашивалъ Мика. Рашка покраснела. — Какая такая коллешця ? — задорно спросила она.

— Никакой у меня н^тъ коллекцш. — Правда, Рашка, ты все открытки наши себе берешь,

которыя съ картинками ? — спросила и Верочка. Рашка смеялась. — Нужны мне очень ваши картинки. Но поторопилась уйти. А Верочка принялась по обыкновению ссориться съ

Володею Балиновымъ. И не понять было, изъ-за чего. Отецъ Леонидъ посмеивался и мирилъ ихъ. Они

говорили о религш, какъ бы подъ вл1яшемъ его присут-ств1я. Но онъ сказалъ :

27

— Теперь надо заниматься не релииею, а обществен­ными вопросами.

И это поразило ихъ. — Батюшка, какъ же это вы такъ! — Да ужъ я такой, Я всегда правду говорю. За

то меня и арх!ерей не любитъ. Вечеромъ пойдете къ Козловскимъ?

•— Мы въ ссоре. — Пустяки ! Помиритесь. Хоропие люди не должны

ссориться другъ съ другомъ. Кратный угощалъ отца Леонида тминною наливкою. — Вы — хозяинъ хорошш, — говорилъ священникъ. Посмеивался, съ видимымъ удовольств1вмъ пилъ

рюмку за рюмкой и становился все милее и добродушнее. — Ужъ тате гостепршмные хозяева, — говорилъ онъ. Ни Кратный, ни Дал1я никогда хорошими хозяевами

не были, и эта тминная наливка, бутылка въ рукахъ Кратнаго, казалась ему ненужною и чужою. И въ душе былъ горькш осадокъ отъ всей этой ненужности роковой и противоречивой жизни.

Вечерело, становилось темно. За Волгою видны были взлетаюпця ракеты, — у Козловскихъ были имянины. За скатами полей всходилъ багровый месяцъ. Блеснула золотая зарница. Облака были похожи на сишй дымъ.

— Что вамъ съ ними ссориться! — говорилъ отецъ Леонидъ. — Иванъ Петровичъ въ городе, Марья Павловна одна съ Алексеемъ Иванычемъ. Имъ скучно. Право, по­мирились бы! Что тамъ старое помнить.

Кратные давно были знакомы съ Козловскими. Мать очень молодая. Сынъ кончалъ университетъ. Занимался филолог] ею. Отецъ въ Петрограде, пр1езжалъ два раза въ лето на несколько дней. Служилъ въ какомъ-то ми­нистерстве.

Кратные были съ Козловскими въ ссоре. Началось зимой, поспорили изъ-за войны. Весной помирились, ле-

28

томъ опять поссорились. На этотъ разъ изъ-за какихъ-то пустяковъ. Козловская находила неприличнымъ поведе­т е одной ихъ общей знакомой, Далхя заступилась за свою подругу, — и ссора вспыхнула. Теперь Дал1я съ возму-щешемъ разсказывала о томъ, каше злые и мелочные люди Козловсюе*

— Сидятъ въ своемъ углу, на всЬхъ шипятъ. И то, что она говорила о Козловскихъ, совсЗшъ не

соответствовало тому представленго о нихъ, которое сло­жилось у Кратнаго. Кратный слабо дивился въ дупг&, но не спорилъ. Отецъ Леонидъ говорилъ:

— Это — недоразумФше. Они васъ любятъ и ува-жаютъ.

— Они никого не любятъ, обо всЬхъ дурно говорятъ, — спорила Дал1я.

— Вотъ ужъ это вы напрасно, — возражалъ отецъ Леонидъ, — они всЬ о васъ очень хорошо говорятъ. Не­правды сказать не могу, 1ерейская совесть не позволить, ужъ вы мш& поверьте.

— Это они отъ хитрости, — спорила Далхя, — чтобы показать, что вотъ они кате добрые.

А сама радовалась тому? что Козловсше говорятъ о ней хорошо.

Къ вечеру, кончивъ работу въ больнице, пришла фельдшерица Ульяна Ивановна съ мужемъ. И, какъ всегда, было странно, что она — бойкая, скорая и боль­шая, а онъ — маленькш, щуплый, въ очкахъ. И они заговорили о томъ же:

— А мы къ Козловскимъ. Они насъ звали. Айда-те вм^стЬ. То-то они рады будутъ!

Видно было, что и она, и ея мужъ очень польщены приглашешемъ Козловскихъ. И сразу можно было дога­даться, что имъ поручено непременно уговорить и при­вести съ собою Кратныхъ.

29

Верочка вдругъ ярко покраснела. Ей вспомнилось многое милое. Вспомнилась сладкая весенняя тоска, бе­лая ночь, Нева, прогулка съ молодымъ Козловскимъ. Такъ живо вспомнились его веселые глаза, которые умели ста­новиться такими глубокими и задумчивыми. Захотелось опять увидать его.

— Я пойду, — сказала она решительно. Далдя сказала съ кислою улыбкою: — Еакъ ты хочешь. Пожалуй, и я съ тобою. Ульяна радовалась очень откровенно. — Ну, вотъ, уговорила. Стали собираться. Верочка очень волновалась. Во­

лодя Балиновъ злился. Онъ зналъ, почему Верочка хочетъ возобновить встречи съ Николаемъ Козловскимъ.

Верочка, словно не замечая его досады, сказала: — Вы, Володя, конечно, съ нами ? Володя досадливо сказалъ: — Вы съ Николаемъ Козловскимъ хотите устроить

прогулку съ ведрами ? Такъ надо подождать хоть до завтра. — Фу, какъ это глупо! — закричала Верочка. —

Пятиэтажная глупость! Больше того, — небоскребъ глупости!

— Что за прогулка съ ведрами? — спросила Дал1я. Ульяна засмеялась, и сказала: — Это Володя намекаетъ на то, какъ мы со Степа-

номъ венчались. Я вамъ разве не разсказывала ? — Нетъ, — сказала Дал1я, — разскажите. — Мы не хотели, чтобы кто-нибудь зналъ, что мы

хотимъ повенчаться. Кому какое дело, вотъ еще ! Разве у насъ много денегъ, чтобы свадьбы пировать ? Ну вотъ, мы сговорились съ отцомъ Леонидомъ, пошли въ церковь* просто, въ чемъ были. Даже я взяла ведра, будто за водою. А Степанъ взялъ у меня одно ведро, будто хо­четъ мне помочь. Ведра около церкви оставили, зашли туда, а отецъ Леонидъ ужъ насъ ждалъ тамъ. И повен-

30

чались. А потомъ домой вернулись съ ведромъ, словно за водой ходили. Докторица спрашиваетъ: вы, говоритъ, нынче вдвоемъ за водой ходили? А я ей: — мы всегда будемъ вдвоемъ ходить, потому что мы повенчались. — Когда повенчались ? говоритъ. — Да вотъ, говорю, только-что изъ церкви. — Такъ она, какъ стояла на своемъ крылечке, такъ и с^ла на ступеньки, — ну и штукари, говоритъ, вотъ это, говоритъ, я понимаю.

Все смеялись, Ульяна раньше и громче всехъ. — Ну что же, пора итти, — сказала она. — Насъ

тамъ ждутъ давно. — Пошелъ бы и я съ вами, — говорилъ отецъ

Леонидъ, — потанцовалъ бы. Да ряса мешаетъ. Не люблю я потому къ светскимъ на вечера ходить. Сидишь долгогривою чучелою, и все кажется, что ты всехъ стесняешь.

Торопливо собрались, и все ушли. Прислуга жила въ отдельной кухне. Домъ заперли на замокъ. Старишь сторожъ обошелъ весь домъ, притворяя деревянные ставни.

Когда уже совсемъ стали уходить, Дал1я заколеба­лась. Говорила:

— Шляются всягае, покрадутъ. Паркъ не огороженъ. Сторожъ — глухой старикъ. Ставни — одна видимость.

Мальчишки успокаивали : — Мама, чего ты боишься! Везде кругомъ соседи. Имъ хотелось итти поскорее. Шли, и всю дорогу говорили о кражахъ. У Фили-

моновыхъ, у Анисимовыхъ, Узкая тропинка то бежала въ лесу, то выводила на полянки. Овраги попадались по пути. Ветеръ веялъ въ лицо, теплый и грустный,

Верочке хотелось бы, чтобы у Козловскихъ никого не было, Но, когда подходили къ ихъ даче, слышны стали голоса, музыка, смехъ. Кто-то запелъ.

— Да у нихъ балъ, — разочарованно сказала Верочка. И вдругъ ей стало весело.

31

У воротъ толпились любопытные соседи изъ деревни. Смеялись, завидуя и злясь.

Гости и хозяева были въ саду. ВисЬли фонарики. Николай обрадовался Бирочке. Его сестра, Магдалинка, почему-то была не весела. Шумное веселье гостей казалось преувеличеннымъ. Козловская-мать играланашанино. Молодежь танцовала. И вдругъ развеселая шЬсня. Озорничая, парни шли

мимо. Камни полетали черезъ ограду. Снаружи послы­шался визгъ, см-Ьхъ, ругань. Въ саду барышни бросились бежать въ домъ. Молодые люди побежали за калитку. Козловская удерживала ихъ.

— Не троньте, сами пройдутъ. И въ самомъ д&гё, парни прошли. Опять стало

весело. Кратному было странно, что этотъ случай такъ быстро забылся, и никого особенно не взволновалъ.

— Мы — люди интеллигентные, — говорила Козлов­ская, словно отвечая на его мысли.

Она торопливо курила тонкую папиросу. Ея глаза слегка щурились, и на лицй было усталое выражеше.

— Ахъ, —• говорила она, — удивляться и сердиться на каждый пустякъ не стоитъ. Люди еще не привыкли къ жизни новой, и уже отошли отъ старой. Намъ всЬмъ неловко и нелегко, и еще долго такъ будетъ.

Поднялись на верхшй балконъ. Тамъ пили чг*т. Прозрачный полусумракъ располагйлъ къ мечтамъ. А люди шумно спорили.

По Волги медленно двигались огни пароходовъ. Въ ночной темноте это было очень красиво. Такъ медленно продвигались. Кратный сказалъ:

— Пока еще русскхе пароходы ползутъ по этой пока еще русской рйкЬ.

— А потомъ? — спросила Козловская. — Потомъ? Поселятся зд^сь нгЬмецк1е мужики, чест­

ные и трудолюбивые, и будетъ звучать немецкая р"Ьчь

32

и въ славномъ городе Москау, и въ славномъ городе Ней-гардъ-амъ-Волга.

— Какъ вы невесело шутите! — тихо сказала Коз­ловская.

Возвращались поздно ночью въ темнот* слушая тре­вожное плесканье волнъ. Николай провожалъ до паро­ходной пристани.

Верочка и Николай шли рядомъ. Долго не видались. И теперь стало такъ сладко. Николай сказалъ:

•— Верочка, мн* надо вамъ сказать кое-что. И онъ разсказалъ ей, что уходитъ въ армш. Добро»

вольцемъ. Верочка вспыхнула. Заспорили, поссорились, помирились, — ахъ, много-ли надо времени!

— Верочка, поймите, я иначе не могу. Разв* можно думать только о себЬ въ такое время?

Кое-какъ помирились. И уже Верочка говорила отцу:

— Папа, я пойду въ сестры милосерд1я. Кратному стало грустно. Къ общей посредственности

его дЬтей присоединится еще и это стремлеше пойти туда, куда вей идутъ, поступить по обще-одобренному образцу.

Онъ прислушивался къ ихъ разговору, и зналъ, что настроешя ихъ бодры. Во что бы то ни стало жить, — вотъ что они знаютъ и умЬютъ. И знаютъ, для чего жить.

И даже притомившиеся и дремливо шагавппе маль­чишки двигались, однако, съ привычною, безсознательною уверенностью господъ и повелителей жизни.

Уныше все сильнее охватывало Кратнаго. Онъ тревожно прислушивался къ ихъ разговору.

Ихъ знаше было ему недоступно. Но онъ чувствовал^ что вей его страхи имъ не страшны.

3 Сологубъ, Сочт. дни 38

Бирочка — безхитростный ребенокъ съ неомраченного душою. Откуда же это знаше и эта уверенность ?

Онъ вслушивался въ ихъ разговоръ, и ему очень хотелось подойти къ нимъ. Ему показалось вдругъ, что въ его ум'Ь слагаются настояпця, вЬрныя слова. Онъ нагналъ ВЬрочку и Николая, пошелъ рядомъ съ нею, сжалъ ея руку, и началъ:

— Милые мои, доройе ! И вдругъ смутился. Но, загляну въ въ свою душу,

онъ все-таки захотЬлъ сказать посл-Ьдиую правду. И сказалъ:

— Все это уже не для насъ, все это привычное и милое.

— А для кого же? — спросилъ Николай. Верочка со страхомъ посмотрЬла на отца. Онъ го-

ворилъ: — Надо строить жизнь, новую, молодую, крЬпкую.

А вы знаете, для строешя надо расчистить м^сто. Раз­рушить, и уже потомъ строить.

— Мы этого не боимся, — спокойно сказалъ Николай. Въ тишинЬ, влажной и чуткой, его голосъ звучалъ

свЬжо и значительно. Кратный ласково улыбнулся. — Знаю. Вы, вновь вступаюпце въ жизнь, все это

устроите. — Да, устроимъ, — гордо сказалъ Николай. Кратный говорилъ : — Можетъ быть, и Россш не будетъ, — но что же

намъ печалиться ? Эти ясныя звЬзды, и эта р-Ька, и весь русскш пейзажъ останется. И соловей весною. И слад­кая дЬвичья любовь. Все вЬчное, все завЬтное. И нашъ велишй, славный, могучш, прямой, ясный и яршй языкъ. Можетъ быть, на этихъ берегахъ будетъ звучать немецкая р^чь, — но нарЬч1е наше, на которомъ написаны ташя прекрасныя книги и будутъ написаны еще друйя, не

34

менее прекрасныя, это нареч1е не забудется. Какъ из-учаютъ теперь языки латинскш и греческш, такъ школь­ники будутъ изучать руссшй языкъ, и молодые ученые будутъ вникать въ его гибюя красоты, И пока живетъ человечество, не забудется нашъ языкъ.

Николай слушалъ его съ удивлешемъ. — Папочка! что ты говоришь! — горестно восклик­

нула Верочка. Дал1я засмеялась. — Очередной парадоксъ! — сказала она. Ея голосъ прозвучалъ более резко, чемъ бы она

хотела. — Почему вы говорите, что Роесш не будетъ? —

спросилъ Николай. — НЬтъ у насъ воли къ власти, къ государствовашю,

— говорилъ Кратный. — И н^тъ воли къ войне, къ победе.

— Съ такими порядками и не можетъ быть победы. — Порядки — порядками, но люди . . . Вотъ рядомъ

съ Росшею — Гермашя. Рядомъ съ нами живетъ народъ честный и трудолюбивый, живутъ люди, которые знаютъ, чего хотятъ, и знаютъ, какъ достигать своихъ целей. Что мы можемъ поставить противъ ихъ? Миллюны ела» быхъ воль, з-Ьвотъ и потяготъ? И что порядки! Разв-Ь такое большое множество людей можетъ быть угнетено йалымъ числомъ притеснителей?

•— Ну, механика сложная, — возразилъ Николай. Переправились. Простились съ Николаемъ. Онъ селъ

въ лодку, и поехалъ по ту сторону. Тьма проглатывала плескъ его веселъ.

Кратные шли домой. Плотовщики встретились. Три полупьяные, озорные

парня. Что-то несли въ узле. Ихъ наглый смехъ, каза­лось, будилъ ночной трепетъ осинокъ.

3* 35

— Пойдемъ скорее, — испуганно шептала Дал1я. Когда подходили къ дому, Гука и Мика побежали

впередъ, Скоро изъ темноты послышались ихъ испуган­ные крики.

— Воры были, — кричалъ Гука. — Ставня сорвана, — кричалъ Мика. Возбуждеше, почти радостное, было въ ихъ голосахъ.

Приключеше почти радовало мальчишекъ. — Я говорила, я говорила, — сердито повторяла

Дал1я, точно упрекая кого-то, и ея сЬрые глаза по­те мнгЬлИо

И, какъ всегда, Кратный, сбитый съ толку ея серди-тымъ голосомъ, почувствовалъ себя въ первую минуту неловко, словно ояъ былъ виноватъ въ чемъ-то.

Поспешно вошли въ домъ, Зажгли св-Ьчи. Обежали всЬ комнаты»

Воры, видно, пробыли не долго. Унесли со стола ярко-желтую, кустарную скатерть и самоваръ, кое-что изъ одежды Кратнаго.

Мальчишки выскочили въ садъ. — Куда вы? — окликнула Далзя. — Догнать ихъ, —- возбужденно и радостно кричали

мальчишки. — Они далеко не успели уйти. Но Дал1я удержала мальчишекъ. — Нельзя, — говорила она. — Ихъ здЬсь ВСЁ боятся.

СовсЬмъ диьае люди. Они во вс^хъ домахъ воруютъ, и никто не см^етъ ихъ удерживать.

— А мы удержимъ, — сказалъ было Гука. Но пришлось остаться, — ужъ очень настойчиво

закричала Дал1я: — И думать не смейте. Сейчасъ же идите въ домъ. — Но ГДЕ же Паша? —- спросила Верочка. — Не

у бил и» л и ее ?

36

Мальчишки побежали за Пашею. Скоро она пришла, заспанная и тупая, з^вая и морщась. Она, конечно^ ничего не слышала.

Долго продолжались взволнованные разговоры. Всю ночь не спали. Мальчишки побежали за уряд»

никомъ. Было св^жо и росисто, трава была мокрая и веселая. Мальчишки сняли башмаки и чулки, и оставили ихъ на скамье подъ окнами маленькой дачи. Кратный, Дал1я и Верочка легли спать.

Къ уряднику трудно было достучаться, трудно было его разбудить. Наконецъ мальчишки растолковали ему, въ чемъ дЬло.

— Сейчасъ приду, — сказалъ урядникъ, Но по его сонному и равнодушному лицу было видно,

что это сейчасъ растянется на долго. Мальчишки про­бовали торопить его. Онъ угрюмо сказалъ:

— Я — не собака. Дайте чаю напиться. Только что успели заснуть, пожаръ. Мальчишки,

видя, что урядника не дождаться, побежали домой. Изъ-за деревьевъ увидали они дымъ и бледное на без-мятежно-синемъ утреннемъ неб^ пламя. Мальчишки по­бежали быстрее, и скоро было видно, что это горитъ кухня при ихъ дачЁ.

Верочка, Кратный и Дал1я вытаскивали что-то изъ дому. Паша стояла и выла. Изба горела, ка*къ костеръ, весело и прямо подымая надъ собою золото огня и тяже­лые клочья чернаго и бйлаго дыма.

Прибежали Балиновы. Соседи. Дача начала дымиться. Гука спросилъ у отца:

— Гд-Ь твоя рукопись? — Богъ съ нею, — сказалъ Кратный. Мальчишки бросились спасать рукопись. Выбежали,

когда уже крыша горела.

37

Дача сгорала. Мужики пришли поздно. Стояли, дочесываясь и пересмеиваясь. Когда уже дача догорала, пргёхала пожарная вольная дружина съ фабрики.

Очевидно было, что кто-то поджогъ. Прштились пока у Балиновыхъ. Кратный говорилъ

тихо : — Между прочимъ, сгорала моя книга. Пора уезжать. — Какъ же съ книгою? Кратный пожалъ плечами, и сказалъ почти спокойно: — Придется писать заново. Но теперь всеже меньше

работы. Все уже обдумано. Года полтора понадобится. Верочка смотрела на отца съ удивлешемъ. — Папочка, — сказала она, — да ВЕДЬ мальчишки

всю твою рукопись вытащили. Она ц^ла, — разв* ты не помнишь?

Кратный провелъ рукою по лбу. — Странно, что я это забылъ, — сказалъ онъ. — У

меня голова очень болитъ. И вдругъ ему какъ-то странно стало весело. Обыкно­

венность его дЬтей явилась ему въ совсЬмъ новомъ осв'Ъ-щеши. Онъ думалъ:

«Я забылъ объ эгомъ, потому что мальчишки сделали это совсймъ просто, какъ дЪло очень обыкновенное. И Верочка напомнила мнй это безъ всякаго особеннаго под-черкивашя. Простая фактическая поправка. Даже не сказала — спасли. Просто — вытащили. Что-жъ, по­жалуй, эти совсЬмъ обыкновенные мальчишки, когда под-растутъ, смогутъ всякое дЬло сделать, какъ простое и обыкновенное. Умретъ, можетъ быть, романтизмъ гром-кихъ подвиговъ, поблекнутъ торжественные лозунги, но зато будетъ строиться совс^мъ иная, не наша, простая, прочная, по-своему счастливая жизнь. Если доживемъ, посмотримъ.»

Но теперь все же было здйсь жутко, неуютно, чуждо. Ульяна пришла днемъ, и говорила, что въ Кобылкахъ

38

можно дешево нанять избу на остатокъ лита. Но Далхя не хотела оставаться.

— Скорее, скорее въ городъ. Наскоро укладывали то, что осталось отъ пожара.. И

всЬ эти дни были, какъ во сне. Балиновы тоже заторо­пились уезжать. Наталья Степановна говорила:

— Я безъ васъ здесь ни за что не останусь. Уезжали въ одинъ день, рано утромъ. 'Бхали на дач-

номъ пароходике до города, чтобы тамъ сесть въ поЬздъ. Бледный фабричный, обсыпанный фарфоровою му­

кою, стоялъ зач'Ьмъ-то на пристани, и говорилъ сурово: — Дачнички налегке. Прибежала Рашка. Она оживленно говорила съ

детьми, набравшимися на берегъ со всЬхъ окрестныхъ избъ, и злорадно смеялась:

— Скатертью дорога. Но, когда дачники подходили ближе, она делала при­

ветливое лицо, и говорила: — Пожили бы еще немного. Погода больно хороша. — Да и ты хороша, Рашка, — отвйчалъ Гука. Рашка смотрела на него изподлобья, не зная, смеется

онъ, говорите ли правду. Немного сбитая съ толку, и отъ застенчивости наглая, она опять принималась смеяться.

Ей было радостно, что можно будетъ развесить дома по стЬнкамъ все открыточки съ видами Волги и чуже-дальнихъ городовъ, — никто чужой теперь не увидитъ, не станетъ отнимать. А гости будутъ ей завидовать. За это лито открытокъ у нея набралось такъ много, что она обещала поделиться ими съ подругами.

— Пусть только они уедутъ, — шептала она, сверкая зв^рино-бйлыми зубами.

И подружки, трепаныя, веселый девчонки, смотрели на нее жадными, заискивающими глазами, и льстили ей.

Когда уехали дачники, пришли фабричные и дере­венеют ребятишки, и принялись хозяйничать, какъ умели.

39

Все здЬеь было для нихъ чужое, имъ не жаль было об­ламывать яблони и кусты шиповника. Вокругъ дачъ росли горы мусора.

А въ городи у Ератныхъ начались по-прошлогоднему городсюе разговоры и толки, суета и смятеше. Мелькаше бесЬдъ и дЬлъ, быть можетъ, и нужныхъ, — кто это оце­нить? И день за днемъ, и всЬ сочтенные дни до пре­дала, намъ и теперь все еще не совсЬмъ яснаго.

40

Жолебаит стЬиъ Разсказъ

— Нашъ домъ — потрясучш, — говорилъ Никодимъ Борисовичъ Сковородищинъ, — мимо телега йдетъ, а онъ весь трясется.

Сковородищинъ сид'Ьлъ въ гостяхъ у полковника Ла-киновича, и куталъ въ пледъ зябюя плечи. Онъ былъ человЪкъ маленькш и хрупкш, и служилъ въ одномъ ти-хомъ мйстЬ. Хотели взять его въ солдаты, да въ лаза­рете отлежался.

Вей гости полковника Лакиновича, и самъ Лакино-вичъ (математикъ), и его жена, и его шесть дочерей (три въ очкахъ, три въ пененэ), — всгЬ были очень милые, слушали Сковородищина съ сочувств1емъ, и очень любили и жалели его и его жену, Евгешю Тарасовну, •— она сидела зд^сь-же, улыбалась снисходительно, и смотрела на мужа, какъ большая на маленькаго. А была она та­кая же маленькая и хрупкая, какъ мужъ. Только она была красивая, и брови у нея лежали крутыми дужками, а Сковородищинъ красотою не хвастался, и брови у него давно уже атрофировались.

Сковородищинъ разсказывалъ: — Мы съ Евгешей Тарасовной ужъ стали бояться,

что разрушится нашъ домъ, и задавитъ насъ какъ есть на-чисто. Архитекторъ-приходить, ничего, такой изъ себя солидный. Говоритъ, — непосредственной опасности нбтъ, ничего, не сомневайтесь, некоторое время еще постоитъ. Я его спрашиваю: сколь долго это некоторое время про-

43

длиться можетъ? Этого, говорить, знать никакъ невоз­можно. Съ тгЬмъ и ушелъ. Мне, говоритъ, некогда. А самъ, видимъ, торопится. Такъ мы и живемъ; домъ дро-житъ, и мы дрожимъ.

Шесть дочерей Лакиновича (три въ очкахъ, учитель­ницы, и три въ пенснэ, курсистки) ахали и ужасались. Учитель словесности, недавно потерявпий место въ ка­зенной гимназш за то, что его ученики знали больше, ч^мъ положено по программе, переводилъ слова Сковоро-дищина на французскш языкъ для своей жены, францу­женки. Француженка понимала русскую речь Сковороди-щина такъ же хорошо (она жила въ Россш шесть л^тъ, и сама делала покупки), какъ и французскую речь мужа (онъ прожилъ въ Париже шесть недель, и никуда шага не ступилъ безъ Анр1етты), но на всякш случай привет­ливо улыбалась.

Евгешя Тарасовна сказала, ласково глядя на мужа: — Вы, Никодимъ Борисовичъ, преувеличиваете. Если

бы опасность была, были бы трещины. — В^рно, Евгешя Тарасовна, — соглашался Сково-

родищинъ, — только тЪмъ и утешаюсь, что пока еще нетъ трещинъ. Зато кошмары у меня каждую ночь.

— Да и на-яву не лучше кошмара, — говорила Ев­гешя Тарасовна, — у насъ сегодня прислуга ушла.

— Это — ваша Ольга Дмитр1евна? — спросила хо­зяйка. — Да она же такая солидная была.

— Получила подарки, на чай отъ нашихъ гостей, деньжонки набрались, ну, ей и захотелось отдохнуть, — объясняла Евгешя Тарасовна. — Очень хорошая была, такая честная. Новую не знаемъ где найти, изъ конторы брать не хочу, да и по объявлешямъ боюсь, — нападешь, не дай Богъ, на воровку.

И все сочувствовали трудному положенно Сковороди-щиныхъ. Поэтому главною темою разговоровъ въ тотъ

44

вечеръ были неудобства и затруднешя современной жизни, дороговизна, прислуга, хвосты.

Прг&хали Сковородищины домой, /УЪ Выборгской сто­роны на Васильевскш Островъ, на постбднемъ трамвае. Швейцаръ ворчалъ, Евгешя Тарасовна на это обижалась, Сковородищинъ горбился, кутаясь въ старенькую шубу. Все унималъ шопотомъ Евгешю Тарасовну:

— Вы ему ничего не говорите, Евгешя Тарасовна. Онъ —-хорохшй, только ему спать хочется, а мы его разбудили.

Поднялись въ шестой этажъ на лифт^, и тутъ только хватились ключа. Ключъ французскш, дверь захлопну­лась сама, когда уходили, а теперь какъ попасть? При­слуга ушла, дверь за нею закрыли на ключъ и на крюкъ, ключъ оставили въ кухне на столе. Въ квартире никого.

Напрасно Сковородищинъ шарилъ по воЬмъ карманамъ, напрасно перебиралъ онъ бумажонки, напиханныя во все отдФлешя кошелька, -— ключа не было. И вдругъ на лестнице стало темно, — кабинка лифта опустилась внизъ, и швейцаръ, сообразивъ, что успели войти, выключилъ токъ. Въ это время где~то проехалъ, гудя, автомобиль, и домъ испуганно задрожалъ.

Евгешя Тарасовна жаловалась слезливымъ голоскомъ: — Вотъ вы такъ всегда, Никодимъ Ворисовичъ. Я-то

и на лестнице могу проспать, а вотъ вы съ вашимъ же-лудкомъ, — что вы станете делать?

Но Сковородищинъ пришелъ въ ужасъ при мысли, что Евгешя Тарасовна ляжетъ спать на лестничной площадке. Онъ въ ужасй зашепталъ, горбясь и глядя въ темноту безполезно-расширенными глазами:

— Что вы, что вы, Евгешя Тарасовна! Штъ, ужъ мы какъ-нибудь попадемъ.

И онъ принялся отчаянно нажимать пуговку электри-ческаго звонка. Слышно стало, какъ заливается за дверью колокольчикъ. Евгешя Тарасовна тронула его за рукавъ, и зашептала:

45

— Что вы д-Ьлаете, Никодимъ Борисовичъ ? В'Ьдь тамъ же никого н&гъ! Только электричество зря изводите.

Сковородищинъ пересталъ звонить, и сказалъ смиренно и робко :

— Голова кругомъ пошла! Евгешя Тарасовна, вы здйсь посидите на ступеньке, я пойду къ дворнику, у него долженъ быть другой ключъ съ чернаго хода, я войду, и вамъ открою

— Дворникъ не станетъ вамъ ночью ключъ искать, — отвечала Евгешя Тарасовна. — Только наговорить вамъ всякихъ непр1ятностей.

По тому, что голосъ ея звучалъ немного снизу, Ско­вородищинъ догадался, что Евгешя Тарасовна уже с-Ьла на ступеньку. Это нисколько прибодрило его. Онъ сказалъ:

— Ничего, Евгешя Тарасовна, ужъ я какъ-нибудь попрошу. Можетъ быть, и найдетъ.

Послышались мелше шаги его, сб-Ьгавппе внизъ. Ев­гешя Тарасовна прислонилась къ етйнЪ, и прислушива­лась. Одна лестница, площадка, другая л-Ьстница, площадка, третья. . . Вдругъ прюстановился. Что это? никакъназадъ возвращается ?

И вотъ слышенъ его встревоженный шопотъ: — Евгешя Тарасовна, не остался-ли ключъ въ вашей

сумочки ? — Что вы, Никодимъ Борисовичъ! — отв-Ьчаетъ уко­

ризненно Евгешя Тарасовна, — я вамъ отдала его, какъ только пришла. Вотъ вы всегда такъ, — сами куда-ни­будь засунете, а потомъ съ меня спрашиваете.

Сковородищинъ вздыхаетъ, и идетъ внизъ, а Евгешя Тарасовна сидитъ, чувствуетъ порою, какъ въ плечи от­дается легонькое колебаше стгЬны, и прислушивается къ нисходящимъ шагамъ. И слышитъ, — четыре лестницы прошелъ Никодимъ Борисовичъ, на четвертой площадке постоялъ, вверхъ пошелъ. Ждетъ Евгешя Тарасовна, — что еще?

46

— Евгешя Тарасовна, — шепчетъ Сковородищинъ, — дверь въ кухн* мы съ вами на крюкъ заложили. Не по­пасть туда снаружи, и дворника безпокоить нечего, — онъ разсердится, а мы все равно не попадемъ.

— Что же намъ д*лать? — спрашиваетъ Евгешя Тарасовна.

Въ темноте ничего не видно, но Сковородищинъ пред-ставляетъ ясно, какъ Евгешя Тарасовна сидитъ на сту­пеньки, маленькая, худенькая, жмется къ вздрагивающей ст*нк*, собирается плакать. Тоскливо Сковородищину, онъ не знаетъ, что дЬлать, и какъ ему попасть въ свою квартиру.

— Евгешя Тарасовна, — шепчетъ онъ, — я пойду, поищу слесаря, пусть замокъ взломаетъ.

— Не пойдетъ ночью слесарь, — отв*чаетъ Евгешя Тарасовна.

И самъ Сковородищинъ знаетъ, что ночью не найти слесаря. Что-же дЬлать? Отчаянныя мысли шевелятся въ его голов*. Онъ думаетъ, что ст*на можетъ обрушиться, и тогда они какъ-нибудь прол*зутъ въ квартиру. А вдругъ ихъ задавитъ! Ну что же, одинъ конецъ. Но ему жаль Евгешю Тарасовну, и онъ ищетъ другого выхода.

— Евгешя Тарасовна, — шепчетъ онъ, — пойдемте къ Лакиновичу.

— Зач*мъ? — безнадежнымъ голосомъ спрашиваетъ Евгешя Тарасовна.

— Вы тамъ переночуете на диван* въ гостиной, а я похожу по улицамъ, — шепчетъ Сковородищинъ.

Слышно въ темнот*, какъ Евгешя Тарасовна тихонько смеется хрупкимъ см*хомъ, словно всхлипываетъ. И по-томъ она говоритъ, — и въ голос* ея не то см*хъ, не то слезы, не то просто простуда:

— Что вы, Никодимъ Борисовичъ, вамъ съ вашимъ желудкомъ беречься надобно. Да и какъ мы до*демъ? Трамвая н*тъ, извозчика не достать, извозчикъ три рубля возьметъ.

47

— Все равно, и три рубля дадимъ, — отчаянно го-воритъ Сковородищинъ, махая рукою. — Спросить четыре, и. четыре дадимъ, ничего не сделаешь. А я пойду къ Рвищеву, у него переночую.

Живетъ Лакиновичъ на Выборгской, а Рвищевъ у Калинкина моста. Далеко, не согласна такъ Евгешя Тара­совна. Какъ же быть?

Думали, думали, надумали итти къ генералу "Дорога-нову. Съ генераломъ мало знакомы, но онъ челов^къ добрый, пуститъ, а живетъ онъ близко, въ этомъ же ДОМЕ, только подъЗзздъ у генерала съ улицы. Жаль, конечно, что ужъ не случилось такъ, чтобы генералъ жилъ тутъ же, на этой же л^стницй, — опять придется безпокоить и швейцара, и дворника. Да ВЕДЬ ЧТО-ЖЪ делать!

Евгешя Тарасовна шепчетъ: — Никодимъ Борисовичъ, вы дайте имъ на чай по

полтинику, а генеральскому — рубль. А ужъ у Сковородищина деньги тутъ, приготовлены.

Всегда носитъ мелочь въ скрытыхъ кармашкахъ шубы и пиджака, и знаетъ, откуда что вынимать.

Ну, на ночь кое-какъ устроились. Генералъ ужъ спалъ, — военная косточка, рано встаетъ, рано ложится, и генеральша спала, да генералова дочка, Вира Аркадь­евна, еще не спала, дневникъ дописывала ; она и устроила Сковородищиныхъ, — въ родителей, добрая девица. И умная, и веселая.

Постлали Сковородищинымъ въ столовой, ему на тахтЪ, а ей на диване. На новомъ МЗЗСТЁ не спалось Сковоро-дищину. Ночью не спалось отъ думъ, а подъ утро стали мимо проноситься трамваи, грузовики, телеги, — гулъ на улицй сквозь окна слышенъ, и колебаше стЬнъ пугаетъ.

Евгешя Тарасовна, слыша, что Сковородищинъ лежитъ тихо, и дыхашя не слышно, время отъ времени спраши­вала тихонько:

48

— Никодимъ Борисовичъ, вы не спите? — ЬЕЬтъ, Евгешя Тарасовна, — отв^чалъ онъ, — не

сплю. Все думаю. — Что же вы думаете, Никодимъ Борисовичъ ? — Думаю, какъ намъ попасть въ квартиру. При­

дется дверь ломать, иначе ничего не поделаешь. — Да вы не думайте, Никодимъ Борисовичъ, —

шептала Евгешя Тарасовна. — Спите съ Богомъ. Какъ-нибудь обойдется.

— Да какъ обойдется-то, Евгешя Тарасовна? — Въ крайнемъ случай, Никодимъ Борисовичъ, по­

йдемте къ маменьке въ Полтаву. — Нельзя безъ паспорта, Евгешя Тарасовна, а. пас­

порта» въ квартире. Всегда съ собой ношу, а сегодня топилъ печку, нагнулся, онъ у меня изъ кармана выпалъ, я его положилъ въ письменный столъ, да и забылъ.

Евгешя Тарасовна вздыхала и говорила: -— Перебудимъ мы вскхъ своими разговорами. Спите

себй, Никодимъ Борисовичъ. Утромъ встали рано, раньше хозяевъ, хотели уйти

потихоньку, не безпокоить. Да горничная Серафима, добрая душа, безъ чаю не отпустила. Пока чай пили, барышня встала, пришла. Молоденькая, смеется. Имъ горе, а ей смешно, веселая девица, быстроглазая, рыженькая, на лисичку похожа. Смеется и говоритъ:

— А клхочъ-то не съ вами-ли? А Сковородищинъ и самъ такъ думалъ. Ночью, пере­

бирая вей обстоятельства, онъ вспомнилъ, что вчера ключъ наверное остался у Евгеши Тарасовны. Вчера былъ праздникъ, третш день Рождества. Сковородищинъ на службу не ходилъ, сидйлъ дома, лечился да разбиралъ свои гравюры, — любитель былъ, ходилъ по старьевщи-камъ, выбиралъ, покупалъ, собралъ большую коллекцго.

4 Сологубъ, Сочт. дни. 49

Евгешя Тарасовна ходила къ знакомымъ спросить насчетъ прислуги, пришла передъ обйдомъ, сама дверь открыла, ключа ему не отдавала, не могъ вспомнить Сковородищинъ, чтобы она отдала ему ключъ. 'А потомъ не до того было, —• прислуга Ольга Дмитр1евна, солидная женщина, хорошая, подавши об-Ьдъ, ушла, и посуды не прибрала, не помыла: на по^здъ торопилась, не опоздать бы, лучше раньше на вокзалъ прйхать. Самимъ пришлось все это делать, — мыть, прибирать.

Сталъ хитрить Сковородищинъ, говоритъ: — Евгешя Тарасовна, что-то мнгЬ припоминается,

передъ тЬмъ, какъ итти къ Лакиновичамъ, будто я ключъ въ вашъ кошелекъ положилъ, въ сумочку. Самъ не знаю, съ чего это мн'Ь вздумалось. Думаю, -— у меня въ кар-маыахъ всякой ерунды да чепухи насовано, а у Евгения Тарасовны все въ порядке, в'Ьрн'Ье будетъ.

— Что же вы раньше не сказали, Никодимъ Бори-совичъ! — упрекнула его Евгешя Тарасовна. — Ну, посмотримъ.

Такъ и вышло, — ключъ въ сумочке, въ кошельке. ВгЬра Аркадьевна, генералова дочка, смеется. И Сково­родищинъ радъ, что ключъ нашелся, а больше радъ, что Евгешя Тарасовна не сердится. Правда, ворчитъ:

— Вотъ вы такъ всегда, Никодимъ Борисовичъ, сами сунете куда-нибудь, а потомъ съ меня спрашиваете.

Ну, да ВЕДЬ безъ этого нельзя. — Вотъ вЗздь ерунда какая вышла! — смущенно и

радостно говоритъ Сковородищинъ. — Только васъ побез-покоили напрасно.

— Ну вотъ, — отвЗзчаетъ Вира Аркадьевна, — Какое же безпокойство! Я очень рада, что такъ все хорошо кончилось.

Поблагодарили, попрощались, ушли. А вотъ дома опять стало неуютно и жутко. Холодно, — печи не топ-

50

лены. Дровъ на кухн'Б н'втъ. Часовъ въ одиннадцать только притащилъ дворникъ дрова, свалилъ въ кухн'Б на полъ. Такъ грохнулъ, — вся мебель въ квартире захо­дила, и гравюры въ рамочкахъ на ст^внахъ закачались. Просто б-вда, — сердится, что-ли, на что младнлй ? Далъ ему Сковородищинъ на чай полтинвикъ, — онъ сунулъ въ карманъ, и не взглянулъ.

Сталъ Сковородищинъ таскать дрова въ печи, печи топить, — много муки было съ дровами, сырыя, Напи-хаетъ Сковородищинъ въ печку для растопки бумаги, щепокъ, лучины, бересты, — запылаетъ, затрещитъ, — ну вотъ, затопилъ. А черезъ пять минутъ подошелъ, — погасло, начинай сначала.

Евгешя Тарасовна принялась стряпать, — утромъ, возвращаясь отъ генерала, принесли кое-что.

Ыа службу Сковородищинъ не пошелъ, по телефону отпросился. Ничего, Левъ Петровичъ не разсердился, даже посочувствовалъ. Говорилъ :

— Хотя я безтэ васъ какъ безъ рукъ, ну да ужъ сегодня кое-какъ обойдусь. Иванъ Гавриловичъ васъ пока заменить.

Еще бы не заменить! Иванъ Гавриловичъ не прочь и совсвмъ заменить Сковородищина, — тоже хороппй работникъ. Шзтъ, дома долго засиживаться нельзя.

Труденъ былъ этотъ день Сковородищину. Пиджачекъ испачкалъ, самъ утомился. Евгешя Тарасовна тоже устала. Позавтракали въ три часа ч'вмъ Богъ послалъ. Обгьдъ какъ варить, подумать страшно.

Сидели въ кабинете Сковородищина, пригорюнившись. Вдругъ раздался звонокъ съ парадной.

— Кого Богъ даетъ? — спросилъ Сковородищинъ. — Кого-то чортъ принесъ, — въ ту же минуту

сказала Евгешя Тарасовна. — Вотъ ужъ не въ пору-то!

4* 51

Пошелъ Сковородищинъ отворять, и черезъ минуту услышала Евгешя Тарасовна знакомый голосъ. Курсистка Фимочка Кочанова. Ну, на такую не разсердишься, милая девушка. Правда, очень бойкая, но добрая, и за-нят1я свои любитъ, и поговорить съ нею о чемъ хочешь можно, — не сплетница, не выдастъ. А если и невпо-падъ придетъ, можно ей прямо сказать:

— Некогда, Фимочка, ужъ вы лучше другой разъ придите.

Не обидится. Такъ и теперь хотела повернуть Евгешя Тарасовна.

Очень мило встретила гостью, расцеловала ее, и го­ворить :

— Ахъ, милая Фимочка, рада я вамъ, а только такое у насъ дело, — даже чаемъ угостить не знаю какъ.

— Знаю, — сказала Фимочка, — у васъ прислуга Ольга Дмитр1евна ушла. Мне Вера Аркадьевна сказала. Это ничего, я вамъ помогу.

Развернула принесенный съ собою сверточекъ, надела белый передничекъ, смеется. Сама румяная-румяная, не то съ мороза, не то съ молоду да съ веселу. И такъ была милая, чернобровая, черноглазая, стройная, тон­кая, а въ беломъ передничке вдвое милее стала. Спра-шиваетъ:

— Что готовить къ обиду, Евгешя Тарасовна? Какъ ни отнекивались Сковородищины, Фимочка все

сделала, что надо было. Комнаты убрала, пыль съ ме­бели смахнула, полы подмела, на столъ накрыла, супъ сварила, — изъ крупъ, французскш, — рыбу на второе, на третье компотъ, — обедъ подала, и кофе заварила.

И Евгешя Тарасовна, и Ыикодимъ Борисовичъ были умилены и растроганы. Ходили за Фимочкою, пытались

52

зто-то делать, и только мешали. Ужъ она имъ не разъ говорила, смеючисъ:

— Да сидите вы, ради Бога, безъ васъ все сделаю. ПОСЛЕ обеда вей втроемъ сидели и пили кофе, и ужъ

такъ ободрились и развеселились, что даже раземеялись, когда отъ промчавшагося по улице грузовика на подносе задребезжали чашки. Фимочка спросила:

— Все хорошо ? — Ужъ такъ вамъ благодарны, что и сказать нельзя,

— отозвалась Евгешя Тарасовна. — Ужъ такъ хорошо, точно въ рай попали, •— под-

держалъ и Никодимъ Борнсовичъ. — Значить, вы мною довольны? — опять спросила

Фимочка. — Да ужъ Господи, да ужъ такъ довольны! —

восклицалъ Сйрвородищинъ. А Евгешя Тарасовна отъ полноты чувствъ встала

и принялась целовать Фимочку. Фимочка звонко за­смеялась.

— Ну, вотъ и хорошо, — сказала она. — Значить, паспортъ я сейчасъ отнесу старшему, пусть завтра про~ пишетъ, а сама кстати и за вещами съезжу. Черезъ часъ буду опять здесь.

Оба, мужъ и жена, смотрели на нее съ удивлешемъ. Фимочка расхохоталась.

— Ну, что-жъ, — сказала она, нахохотавшись, — была у васъ прислуга Ольга Дмитр1евна, теперь будетъ сотрудница Фимочка. Вы не сомневайтесь, я и все сделать успею, и на курсы найду время. Да, Боже ты мой! да чему же тутъ удивляться! Почему нельзя кур» систке за столъ и комнату быть сотрудницею въ прилич-номъ семействе?

53

— Сотрудницею! — раздумчиво сказалъ Сковоро-дищинъ. — Вотъ это хорошее слово.

— Настоящее слово, — уверенно сказала Фимочка. Оделась и ушла. Сковородищины посмотрели другъ

на друга. — Пришла дгЬвицЬ блажная фантаз1я, — сказалъ

Сковородищинъ, осторожно посматривая на Евгенпо Тара­совну. — Что мы теперь съ нею будемъ делать?

— Никодимъ Борисовичу она — милая, — возразила Евгешя Тарасовна, — и она вошла въ наше положеше. Поживемъ, увидимъ. Можетъ быть, скоро ВСЁ наши Даши и Паши пойдутъ на фабрики да на заводы, а у насъ будутъ сотрудницами учанцяся барышни. На фаб-рикахъ хорошо платятъ, а барышнгЬ у плиты удобнее, чймъ на фабрике.

— Да, Фимочка —• милая, — согласился Никодимъ Борисовича

Скоро Фимочка вернулась со своими вещами. Устрои­лась въ той по корридорчику между столовою и кухнею комнате, которая носила назваше ледника, потому что ее, за ненадобностью, не топили. Фимочка сама вытопила печку. Ночью было ей не тепло, — сразу не натопишь, настыла очень, — но это ея хорошаго настроешя не испортило.

Черезъ несколько дней Сковородищины опять были въ гостяхъ у Лакиновичей. Поехали на трамвае ВМЕСТЕ съ Фимочкой. На трамвае, известное дйло, ихъ потолкали и поругали. Двадцать два дюж!е мужика сидели на скамейкахъ, посреди вагона стояли девушки, дамы, ста­рики. Мужикъ, не попавппй на скамейку, держался одною рукою за лямку, другою за плечо стоявшей впе­реди Фимочки, и при каждомъ толчке вагона топталъ калоши Евгенш Тарасовны. Она сказала :

54

— Вы мои йоги давите. Онъ крикнулъ: — А вы бы въ автомобиль сели. 'Шляпку надЗшетъ,

думаетъ, ей все права дадены. Друг1е мужики хохотали. Сковородищинъ вступился было за жену, но она

зашептала опасливо : — Ыикодимъ Борисовичъ, оставьте его. Еще онъ

скандалъ подниметъ. Кое-какъ доехали, Лакиновичъ (педагоги, матема-

тикъ), его жена (съ заботами о женахъ запасныхъ) и его шесть дочерей (три въ очкахъ, учительницы русскаго языка и литературы, и три въ пенсяэ, курсистки на историко-филологическомъ отд'Ьлеши) очень интересова­лись новымъ домашнимъ устройствомъ у Сковородищиныхъ. Очень хвалили Фимочку, и очень удивлялись ей. Ые совоЬмъ понимали, прилично это барышне, или вгёзтъ. Фимочка весело смеялась.

Въ остальномъ все было совсЬмъ обыкновенно и были почти те же гости, что и тогда. Изъ новыхъ былъ поэтъ "въ косоворотке и въ поддевке. Онъ прочелъ не­сколько своихъ стихотворешй. Въ нихъ было много словъ, совсЬмъ непонятныхъ для русскаго городского жителя. Но филологички (вев шесть) были въ вос­торге.

Когда сели пить чай въ уютной столовой, за столомъ теснились веселые гости и любезный гостьи, — господа. На столе шумелъ самоваръ, блестела красивая чайная посуда, очень аппетитно были разложены и разставлены печенья, булочки, сыръ, варенье. Одна изъ филологичекъ разливала чай. Две горяичыыя, — прислуга, — очень выдержанный, чинныя, спокойны^ одетыя просто, чисто и прилично, блистаюнця белизною передниковъ, разносили чай. У нихъ былъ такой видъ, точно оне — рабыни,

55

преданный господамъ, и высшее счастхе для нихъ въ томъ, чтобы разносить стаканы и чашки.

Господа, — хозяева, гости, гостьи, — разговаривали о своемъ, негодовали и радовались, хмурились и смеялись. ДВЕ горничныя, — прислуга, — делали видъ, что не слышать барскихъ разговоровъ, и хранили на лицахъ вы­ражение почтительнаго внимания.

Фимочка, которой было все равно, самой-ли наливать еебй чай или брать его изъ рукъ горничной, смеялась веселее ваЬхъ.

56

Самосожжение зла Новелла

Этотъ правдивый, простодушный разсказъ извлеченъ мною изъ одной старой, милой книжки, цдв много содер-жится нравоучительныхъ и забавныхъ исторш и повестей, приключенш веселыхъ, печальныхъ, СМГБШНЫХЪ и удиви-тельныхъ. Показалось мив почему-то, что то происше-ств1е, которое я собираюсь пересказать, въ отдаленныхъ подоб!яхъ прообразуетъ душу в-вка сего. Впрочемъ, длин­ный предислов1я излишни.

Андалузскш дворянинъ изъ знатной семьи, донъ Род-ригъ де Инестросъ, человъкъ заносчивый, грубый и же-стокш, окончилъ военную службу тъмъ, что поссорился ёо своимъ генераломъ, и поселился въ приморскомъ го­роде Санлукаръ де Баррамеда, лежащемъ близъ того М'Б-ста, гд'Б очаровательный, хотя и мутный, Гвадалквивиръ, широко разливаясь, впадаетъ въ море. Въ этомъ городв донъ Родригъ женился на благородной дввицъ отменно-добраго и пр!ятиаго нрава, Огорчаемая часто невнима-шемъ, грубостью и кутежами дона Родрига, донна Марь анна умерла въ молодыхъ еще годахъ, оставивъ мужу двоихъ двтей, сына и дочь, столь же несходныхъ нравомъ, сколь несходны были между собою ихъ родители. Сынъ, донъ Хоакинъ, былъ весь въ отца, и отецъ весьма любилъ его. Дочь, донна Лаура, была въ мать и красотою, и ти­хою прелестью души. Отецъ ее ненавцдБлъ, былъ съ нею жестокъ, и наконецъ, чтобы все свое шгвше оставить лю­бимому сыну, р-вшилъ отдать юную Лауру въ монастырь.

59

Лаура отличалась не только красотою, но и умомъ и скромностью. Она хорошо пела, знала много п&сенъ и романсовъ, и съ болынимъ искусствомъ играла на клави-кордахъ. За умъ и скромность Лаура была почитаема въ лучшихъ городскихъ семьяхъ, и мноие юноши и почтен­ные мужи почли бы за счастче назвать ее женою. Но донъ Родригъ упрямо отказывалъ всЬмъ, кто къ ней сва­тался. * Онъ говорилъ:

— Дочь моя имгЬетъ склонность къ уединенш. Свет­ская жизнь ей не нравится, и Лаура уже давно просится въ монастырь.

Но семнадцатилетняя Лаура о монастыри помышляла со страхомъ и съ отвращешемъ. Ея прирожденная скром­ность только увеличивала естественную въ девице этого возраста чувствительность, и мечты ея, не стремясь къ СВЁТСКИМЪ вольнымъ обхождешямъ, создавали ей идилли-чесшя картины любви и счасйя.

Донъ Габр1ель Ромеро, молодой дворянинъ изъ Гре­нады, еще съ детскихъ л^тъ вместе съ отцомъ своимъ переселившийся въ Санлукаръ, при первой же встрече по-любилъ Лауру. Онъ зналъ жестокость ея отца, но лю­бовь всегда живетъ светлыми надеждами. Габргель былъ красивъ и строенъ, въ обращения любезенъ и пр1ятенъ. Въ манерахъ его сказывалось, что онъ получилъ отмен­но-хорошее воспиташе. Притомъ же отъ недавно умер-шаго отца онъ наследовалъ большое состоите, и былъ однимъ изъ богатейшихъ людей въ той местности. Все это внушало Габр1елю уверенность въ томъ, что онъ бу-детъ счастливее другихъ. Но онъ ошибся. Донъ Род­ригъ ответилъ ему такимъ же холоднымъ и краткимъ от-казомъ.

Лаурина дуэнья, старая Мерседесъ, видя слезы Лау-рины, вздумала было, улучивъ добрый мигъ, замолвить пе-редъ дономъ Родригомъ слово за Габр1еля. Но донъ Род­ригъ сказалъ ей резко:

60

— Твоихъ сов'Ьтовъ, старая, никому не надо. Твое дЬло — смотреть за Лаурою. Отецъ этого мальчишки вышелъ въ люди изъ землепашцевъ, - въ его доме еще слишкомъ пахнетъ маслинами, а мой родъ древнш, и я съ этими людьми породниться не желаю.

Узнавъ о томъ, что донъ Родригъ отказалъ Габрхелю, много плакала бедная Лаура, Жалея свою питомицу, старая Мерседесъ нашла случай повидать Габрхеля. Она ему сказала:

—- Ые думайте, донъ Габр1ель, что Лаура хочетъ въ монастырь. То — воля ея отца. Онъ хочетъ, чтобы донъ Хоакинъ былъ богатъ, а потому и старается устроить такъ, чтобы дочери не пришлось выделять приданое.

— Если Лаура любитъ меня, — сказалъ Габрхель, —-я женюсь на ней и безъ согласия ея отца.

— Донъ Родригъ прогневается и лишитъ ее наслед­ства, — сказала Мерседесъ.

— А и не надо мне его богатства, — отвечалъ Габ-р:щль, — своего довольно.

В, не долго думая, написалъ письмо, и умолилъ ста­рую Мерседесъ передать его Лауре. Онъ писаль:

«Лаура, дерзко и безразсудно мне говорить Вамъ о моей любви, потому^ что никто въ Испаши и за ея пре­делами не можетъ быть достойнымъ Васъ. Но если са­мая живая страсть л самое нежное обожаше могутъ за­служить Ваше внимаше, то я надеюсь, что Вы не прене­брежете моею къ Вамъ страстью и моимъ обожашемъ, ко­торый безмерны. Прежде, чЗшъ писать Вамъ, я спраши-валъ дона Родряга, и услышалъ отъ него, что Вы наме­рены итти въ монастырь. Трудно мне было поверить, что таково действительно Ваше решете, и потому дерзаю спросить Васъ. Если справедливо мое подозрйше, что дома Вы угнетены, то позвольте мне избавить Васъ отъ деспотической власти, тяготеющей надъ Вами. Не бой­тесь, что отецъ Вашъ будетъ гневаться. Онъ лишитъ

61

Васъ наследства, но это не должно страшить Васъ. Пой­мите, что власть отца не безпредъльна, и лучше однажды нарушить долгъ повиновешя, чт,мъ быть несчастною на всю жизнь. Вашъ отвт>тъ Вы можете передать въ тЪ же руки, который отдадутъ Вамъ это мое письмо.»

Подписи не было, — Мерседесъ на словахъ сообщила, отъ кого письмо.

— Что же мнт. делать, милая Мерседесъ? — спраши­вала Лаура, много разъ прочитавши письмо. — Мнт> страшно и подумать о томъ, чтобы уйти изъ родитель» скаго дома самовольно.

— А въ монастырь хочешь ? — спросила Мерседесъ. Лаура задрожала и воскликнула: — И подумать страшно и противно! Все равно, что

живой въ гробъ лечь. Мерседесъ принялась расхваливать достоинства Га~

бр!еля, его красоту, мужество, великодуппе, щедрость, богатство, пышное убранство его дома. Лаура слушала ее внимательно, глаза Лаурины сверкали, и смуглыя щеки ярко рдгЪли.

— Если пропустишь этотъ случай избавиться отъ не­воли, — говорила Мерседесъ, — то уже не избегнешь монастыря.

— Какъ же мнгЬ быть? — спрашивала ее взволно­ванная Лаура.

Мерседесъ отвечала: — Надобно тебт> тайно повидаться съ дономъ Габр1е-

лемъ, и сговориться съ нимъ. Долго не решалась ни на что Лаура. Наконецъ, по­

нуждаемая старою Мерседесъ, трепеща и замирая отъ страха и отъ стыда, сбла она писать письмо. Ничего не говоря о своихъ чувствахь, назначила она для свидашя следующую ночь.

Надобно ли описывать, въ какомъ восторги былъ Га-бр!ель, какъ съ наступлешемъ темноты нетерпеливо при-

62

слушивался онъ къ бою часовъ на колокольни ближней церкви святого апостола Такова? Наконецъ сладостный срокъ насталъ.

Въ самую полночь пришелъ Габр1ель подъ окно Лау-риной комнаты, выходившее на глухой переулокъ. Тамъ уже ожидала его Лаурина девушка, стоя у перекрестка, закзгтанная въ черный платокъ, съ цв^томъ ночи сли­вающейся. Въ темноте едва только видны были ея черные, широте отъ страха глаза, да босыя ноги изъ-подъ черной юбки смутно б'Ъл'Ъли на крупныхъ, ллоскихъ камняхъ, ко­торыми вымощенъ былъ узшй переулокъ. Девушка под­вела Габриеля къ заветному окну, слегка стукнула въ ставень, и стала на страже снаружи, межъ твмъ, какъ Мерседесъ стерегла внутри дома у двери Лауриной горницы.

Трепещущая Лаура показалась въ окне. Многое нашли влюбленные, что сказать другъ другу. Быстро прошелъ часъ свидашя, жуткш, но столь приятный для обоихъ, что они пожелали повторить его.

Неоднократно приходилъ Габр1елъ въ полночь къ окну Лауриной горницы. Наконецъ Габрхель и Лаура дали другъ другу об'вщаМе соединиться бракомъ, и съ тЪхъ поръ считали себя соединёнными навыки. Но Лаура все никакъ не могла решиться на то, чтобы Габр1ель увезъ ее изъ родительскаго дома. Она еще не совсвмъ верила тому, что отецъ захочетъ насильно отдать ее въ монастырь, и надеялась уцросить отца, чтобы онъ согласился повен­чать ее съ Габр1елемъ.

Межъ тЪжъ надъ головами безпечныхъ влюбленныхъ собиралась гроза.

Габр1ель прежде, чгЬмъ познакомиться съ Лаурою, имФлъ связь съ молодою девицею, Хименою Папельясъ. Химена, не имея ни отца, ни матери, была свободна въ своихъ поступкахъ, и не стеснялась пользоваться этою свободою. Она часто принимала Габриеля. Любовь къ Лауре заставила Габрхеля позабыть свою прежнюю любов-

63

ницу. Ревность и корысть одинаково озлобляли прене-бреженную Химену: она не была богата, и Габрхель да-валъ ей много денегъ, когда ходилъ къ ней. Теперь же прекратились посбщешя, прекратились и подарки. Химена велела своей служанке выследить Габр1еля.

Узнавъ, что Габрхель шгЪетъ свидашя съ Лаурою, Химена поняла, что Габрхель хочетъ жениться на ЛазФ'Ь.' добродетели и скромность Лауры были достаточно известны, чтобы можно было подозревать мимолетную связь. Химена решилась разстроить этотъ бракъ, чего бы это ей ни стоило. Случай, счастье злыхъ, ей, казалось, благопрхят-ствовалъ,

Хоакинъ часто поо&щалъ некую донну Мигуеллу Ордонесъ, дочь которой, пр1ятельница Химены, красавица Конча, была воспитана съ большою вольностью.

— Милая Конча, — сказала однажды Химена своей прхятельнице, — когда у тебя будетъ донъ Хоакинъ, по­зови меня.

Конча согласилась. Она еще не знала, что Габрхель оставилъ Химену, и потому не опасалась ея соперни­чества.

И вотъ въ бляжайнай день Хоакинъ встретился у своихъ пр1ятельницъ съ Хименою. Было весело, вино было очень хорошее, Конча и Химена соперничали въ пЬти песенокъ вольныхъ и чувствительныхъ. Наконецъ, зашелъ разговоръ о томъ, что молодымъ дйвицамъ слъдуетъ поскорее выходить замужъ, чтобы любовная страсть не заразила ихъ сердецъ.

— А ваша сестра? — спросила Химена. — Отчего же она не выходить замужъ?

— Лаура собирается въ монастырь, — отвечалъ Хоа­кинъ.

Химена засмеялась и сказала: *— А вы не думаете, что ваша сестра имеетъ милаго

и видится съ нимъ?

64

— Этого не можетъ быть, — отвечалъ Хоакинъ. — Химена, откуда ты можешь это знать? — спросила

удивленная Конча. Она ничего не знала о замыслахъ Химены, и дразнить

Хоакина не входило въ ея расчеты. — Вы не можете поварить, что она уже выбрала

себе мужа? — продолжала Химена. — Не думаю, чтобы это могло быть, — отвечалъ Хоа­

кинъ, — я увЗзренъ въ ея добродетели и въ ея послушанш. Притомъ же она еще слишкомъ молода, чтобы иметь такщ мысли. Если бы она была немного постарше, ее отвезли бы въ монастырь, — она давно хочетъ постричься, только о томъ и мечтаетъ.

— Вы очень ошибаетесь, — сказала Химена. — Правду говорятъ, что свои узнаютъ последними. Я хочу открыть вамъ глаза. Знайте, если вы не поспешите выдать замужъ Лауру, то она выберетъ себе мужа, не спросясь васъ.

— Я этому не верю, —- отвечалъ Хоакинъ. — Я не хочу думать дурно о вашей сестре, — про­

должала Химена. — и придавать дурной смыслъ ея бла­госклонности къ дону Габр1елю. Если бы ваша благородная сестра не имела намерешя выйти замужъ за Габр1еля? она не разговаривала бы съ нимъ каждый вечеръ у сво­его окошка.

Тутъ только поняла Конча, что ревность заставляете Химену говорить это. И она быстро стала на сторону подруги, лукавымь смйхомъ разжигая итбвъ Хоакина. За нею стала улыбаться и ея мать.

— Я вижу, — возразилъ Хоакинъ, — вы говорите о томъ, что донъ Габр1ель иногда приходитъ ко мне. Но мои окна очень далеки отъ покоевъ моей сестры. Кроме того, знайте, что Габр1елю никакъ нельзя иметь беседъ съ моею сестрою, за нею смотрятъ очень строго, и воли ей не даютъ.

5 Сологубъ, Сочт. дни 65

Вей три женщины слушали его съ цасм'Ьшливымъ и недов-Ьрчивымъ видомъ, Химена сказала:

— Я тоже не сразу поварила. Но это происходитъ такъ явно, что уже и соседи все объ этомъ говорятъ. Не верятъ, что вашъ отецъ ничего не знаетъ. Толкуютъ, что онъ притворяется незнающимъ, чтобы сбыть Лауру съ рукъ безъ всякихъ издержекъ.

Хоакинъ былъ такъ разпгЪванъ, что уже не могъ вы­молвить слова. А дамы, забавляясь его яростью, еще бо­лее разжигали его злость. Онъ ушелъ отъ нихъ въ ве-ликомъ бешенстве.

Возвратясь домой, Хоакинъ, несмотря на позднш часъ, немедленно пошелъ къ отцу, и разсказалъ ему все, что слышалъ. Донъ Родригъ пришелъ въ великш гнЬвъ. Онъ уже собирался итти къ Лауре, восклицая:

— Я выбью изъ нея дурь ! Ыо Хоакинъ остановилъ его : — Подождемъ, посл'Ьдимъ. Теперь она можетъ отпе­

реться отъ всего. Лучше изобличить ихъ на деле. •—• Ты правъ, — сказалъ донъ Родригъ. — Ты — ум­

ный малый. Хоакинъ самодовольно усмехнулся. Отецъ и сынъ

долго беседовали, понижая голосъ до шопота, — все со­вещались, какъ отомстить Габр1елю. Решили пока таить гн^въ и наблюдать за поступками влюбленныхъ.

Вскоре донъ Родригъ услышалъ, что въ Кадиксъ при­шли корабли изъ Р1ндш, на которыхъ были погружены его товары. Донъ Родригъ обрадовался случаю уехать изъ города и предоставить другимъ распутывать эту не-пр1ятную исторш. Ссориться съ богатымъ Габр1елемъ не входило въ его расчеты. Какъ онъ ни любилъ сына, но все же предпочелъ въ этомъ случае остаться въ стороне. Въ его черствое сердце закралась даже досада на Хоакина, изъ-за котораго ему грозили непр1ятности. Притомъ же

66

онъ былъ уверенъ, что его любимецъ устроитъ все хо­рошо. Онъ думалъ:

«Пусть заслужить мое наследство». Онъ выехалъ со своими слугами йзъ Санлукара. Въ

доме остались только Хоакинъ со своимъ пажемъ и Лаура съ Мерседесъ и молодою служанкою.

Проводивъ отца, Хоакинъ почувствовалъ некоторое безпокойство. Дерзкая отвага Габр1еля внушала ему страхъ, но этотъ страхъ все же не отклонялъ его отъ исполнешя замышленнаго. Хоакинъ усердно оледилъ за Лаурою. Въ одну ночь онъ увиделъ, какъ Габрхель разговариваетъ съ нею подъ ея окномъ. Тогда Хоакинъ ргЬшилъ приступить къ исполнению злого замысла.

Лаура, зам'Ьтивъ, что Хоакинъ съ нею особенно хо-лоденъ, решилась воспользоваться отсутств1емъ отца, чтобы уйти къ Габр1елю. Съ этою ц1ш>ну увид^въ, что Хоакинъ уЬхалъ посл^ обеда со двора, Лазера сЬла писать своему милому. Она просила Габр1еля притти къ ней въ бли­жайшую ночь, чтобы посоветоваться, что имъ надлежитъ делать.

Лаура не знала, что отъбздъ ея брата былъ притвор­ный. Онъ хотелъ застать ее врасплохъ. Отъехавъ не­далеко, онъ вернулся, и тихо вошелъ въ домъ. Никто €го не виделъ: старая Мерседесъ дремала въ саду подъ пишею, убаюканная тихимъ журчашемъ фонтана, а Лау-рина служанка и Хоакиновъ пажъ о чемъ-то шептались* укрывшись отъ зноя въ густые кусты около забора, шеп­тались такъ тихо, словно боялись, что ютяпцеся тамъ рогатые жуки подслушаютъ и разжужжатъ соаЬдямъ ихъ секреты. Хоакинъ прокрался къ дверямъ Лауриной комнаты. Слегка пр1открывъ дверь, онъ у виделъ, что Лаура пишетъ. , Усмехнувшись злорадно, онъ ждалъ. Едва только Лаура окончила письмо и собиралась его запечатать, Хоакинъ поспешно вошелъ въ комнату. Лаура затрепетала, хотела спрятать письмо, но было уже поздно.

5* 67

Хоакинъ вырвалъ изъ ея рукъ письмо, и прочиталъ его, Онъ закричалъ съ дикимъ хохотомъ:

— Вотъ твоя девическая скромность! Вотъ твое послушаше!

Лаура упала на колени, и молила о пощаде. Но Хоакинъ, не желая ничего слушать, вышелъ изъ комнаты, и заперъ ее на ключъ. ЗатЬмъ онъ громкимъ крикомъ созвалъ слугъ.

— Старая ведьма! — крикнулъ онъ на испуганную Мерседесъ, — хорошо ты смотришь за Лаурою ! Иди въ свою комнату, и молись Богу на досуге. И ты, скверная девчонка, иди туда же!

И онъ заперъ на ключъ служанку и Мерседесъ. — Кто носилъ письма дону Габр1елю ? — грозно*

спросилъ онъ пажа. —• Не знаю, — равнодушно отвйчалъ мальчишка. Ему было забавно, что его подруга попала нодъ

замокъ. Ни о чемъ другомъ онъ не думалъ. Хоакинъ. велйлъ ему итти за знакомымъ священникомъ.

— Скажи отцу Бенедикту, что умирающш ждетъ исповеди.

Пажъ посмотр^лъ на Хоакина съ удивлешемъ. — Разв-Ь донне Лауре плохо ? — спросилъ онъ. —

Не позвать ли врача? — Врача я самъ приведу, — отвечалъ Хоакинъ, — а

ты д^лай, что тебе велятъ, да беги живее, пока не бить. Испуганный пажъ во всю прыть проворныхъ голыхъ

ногъ помчался къ отцу Бенедикту. Скоро отецъ Бене-диктъ пришелъ. Хоакинъ встретилъ его на пороге дома.

— Кто умираетъ? — спросилъ священникъ. — Идите за мною, — угрюмо сказалъ Хоакинъ. И повелъ его къ Лауре. Старецъ, многое видевшш

въ жизни, не особенно былъ удивленъ темъ, что дверь къ умирающему была замкнута на ключъ. Хоакинъ ввелъ. священника къ Лауре. Она стояла на коленяхъ передъ*

68

резнымъ темнымъ Распят1емъ, и со слезами молилась. Услышавъ звукъ отмыкаемой двери, она обратила къ вошедшимъ испуганные глаза, и схватилась рукою за тяжелое Распят1е. Хоакинъ сказалъ отцу Бенедикту:

— Исповедайте и разрешите отъ грйховъ эту не­счастную девицу. Она заслужила наказаше смертью, и приметь смерть изъ моихъ рукъ,̂ какъ только вы окон­чите ваше дел о.

Священникъ. испуганный словами и яростнымъ ли-цомъ Хоакина и тронутый слезами и отчаяшемъ юной девицы, сказалъ:

— Донъ Хоакинъ, подумайте, какое жестокое безза-коше помышляете вы совершить!

Но все его увещашя были тщетны. Съ нетерпешемъ слушалъ его Хоакинъ, и наконецъ яростно закричалъ:

— Я призвалъ васъ исповедовать мою сестру, а не подавать мне советы. Я самъ знаю, что делаю. А если вы не согласны, то идите отсюда. Я и безъ васъ пролью кровь этой порочной девицы, которая опозорила честь нашего рода.

Тогда, видя его неумолимость, священникъ сйлъ на стулъ, стоящш близъ Распятая, и тихимъ голосомъ по-дозвалъ Лауру. Она склонила передъ нимъ колени, и исповедала свои грехи съ такою кротостью и съ такимъ смирешемъ, что священникъ проникся еще большею жа­лостью къ ней. Онъ снова сталъ умолять Хоакина, чтобы онъ сжалился надъ Лаурою и пощадилъ ея жизнь. Онъ говорилъ:

— Донна Лаура имела законныя намерешя. Если она и хотела избрать себе мужа противъ воли своей семьи, то все же не заслуживаетъ за это наказашя смертью.

Въ великой ярости Хоакинъ разразился страшней­шими ругательствами и богохульствами. Онъ закричалъ:

— Довольно! Не хочу я слышать вашей болтовни. Вы кончили ваше дело, такъ можете итти домой. Только

69

берегитесь разсказывать кому-нибудь о томъ, что здесь видели и слышали, если жизнь вамъ еще мила.

Отецъ Бенедиктъ, дрожа отъ ужаса, не посмелъ более сказать ни слова, и поспешно вышелъ. Межъ темъ Лаура стояла на коленяхъ передъ Распят1емъ, плакала и молилась. Едва отецъ Бенедиктъ вышелъ изъ комнаты, Хоакинъ бросился на Лауру, ухватилъ ее за волосы, и нанесъ ей несколько ударовъ кинжаломъ. Лаура едва успела вскрикнуть отъ ужаса и отъ боли, и тяжело сва­лилась на полъ. Хоакинъ, считая ее мертвою, вышелъ. Онъ замкнулъ за собою дверь, но въ торопливости не вынулъ ключа, — спешилъ довершить свое злодЬяше.

Пажъ забавлялся на дворе, бросая камешками въ та окно, изъ котораго выглядывали бледныя, испуганныя лица дуэньи и служанки. Хоакинъ позвалъ его и сказалъ грозно:

— Если ты побьешь стекла, я тебе оторву голову! Въ подкреплеше угрозы Хоакинъ хотелъ было по­

колотить мальчишку, но вспомнилъ, что онъ еще приго­дится сегодня для важнаго дела, требующаго верности и точности, а потому переменилъ намереше, вытащилъ изъ кошелька, хотя не безъ колебашя, золотой дублонъ^ и отдалъ его пажу. Вместе съ тяжелою монетою Хоакинъ отдалъ пажу и то письмо, которое отнялъ у Лауры.

—- Отнеси это письмо къ дону Габр1елю Ромеро, и скажи ему, что письмо дала тебе сама донна Лаура. Понялъ? Обо МНЕ не смей говорить ни слова. Да по­проси отвита. Скажи: донна Лаура проситъ отвита. Если сделаешь все хорошо, получишь еще столько же.

Пажъ былъ очень обрадованъ, первый разъ въ жизни сделавшись обладателемъ столь крупной суммы. Съ видомъ большого усерд!Я онъ ухватилъ письмо и монету, и побежалъ. За воротами онъ осмотрелся, и быстро куснулъ монету, чтобы узнать, не поддельная ли она. Потомъ, не доверяя крепости кармановъ, онъ сунулъ дублонъ за

70

щеку, помчался, сверкая на заходящемъ солнце красною курткою и смуглыми ногами, и въ души его было сильное желанхе заслужить обещанную награду. Онъ исправно сдЬлалъ все, что ему было ведено.

Габр1ель очень удивился тому, что письмо не Мерседесъ ему принесла, и даже не Лаурина девушка. Не случи­лось ли чего со старухою? Но Габр1ель не решился спросить объ этомъ у пажа, чтобы не выдать неосторож-нымъ словомъ верную дуэнью. Онъ только спросилъ:

— Тебя донъ Хоакинъ послалъ? — Штъ, — отвйчалъ мальчишка, — донна Лаура,

Донъ Хоакинъ куда-то уехалъ верхомъ. Почеркъ письма убедилъ Габр1еля, что письмо дей­

ствительно отъ Лауры. Не показывая своего удивлешя, прочиталъ письмо, и сказалъ мальчишке:

— Передай, что я все исполню, что здесь сказано. Мальчишка побежалъ къ своему господину. Выслу­

шавши его сообщеше, Хоакинъ подарилъ ему второй дублонъ, и отправился къ одному изъ своихъ собутыль-никовъ, Гильерму Варела.

— Другъ мой Гильермъ, — сказалъ ему Хоакинъ, — завелся соловей ночной, повадился ночью распивать подъ нашими окнами, и мйшаетъ мне спать.

— Если ты, Хоакинъ, — отвйчалъ Гильермъ, — хочешь убить ночного соловья, то я охотно помогу теб^.

— Этимъ ты окажешь мне большую услугу, — сказалъ Хоакинъ. — А если тебе придетъ нужда въ верной шпаге, то расчитывай на меня смело.

— Между друзьями что за счеты! — отвечалъ Гильермъ. — Но не понадобится ли намъ третш?

— А кого позвать? — спросилъ Хоакинъ. — Позовемъ Мануеля Репеса, — посоветовалъ

Гильермъ. Такъ и сделали. Ночью все трое пошли въ переулокъ

у дома дона Родрига, и тамъ, таясь въ нише воротъ, ждали.

71

Едва только пробило одиннадцать часовъ, Габр1ель вышелъ изъ дома. На этотъ разъ онъ былъ особенно остороженъ. Весь вечеръ раздумывалъ онъ, почему письмо принесъ мальчишка, а не старая Мерседесъ. Полный томительныхъ опасенш и мрачныхъ предчувствш, онъ тща­тельно зарядилъ пистолеты, взялъ остро-наточенную шпагу, закрылъ лицо плащемъ и широкими полями шляпы, и шелъ осторожно, прислушиваясь къ малейшему шороху. Но везде было тихо и темно, и только мерцавппя на темно-синемъ небе великолЗшныя сочеташя звездъ слабо освещали его путь по тяжелымъ плитамъ затихшихъ улицъ. Слабо и томно пахло доцвйтающимъ лимономъ, и съ моря доносился далекш гулъ прилива.

Габр1ель подошелъ къ знакомому окну. Оно было закрыто. Онъ осторожно постучалъ въ ставень. Никто не отзывался. Привыкшими къ ночной темноте глазами онъ осмотрелся вокругъ. Служанки Лауриной не было видно. Габр1ель взмостился на приступокъ дома, рванулъ ставень, •— онъ заскрипЪлъ и распахнулся, и при слабомъ свете догарающей лампады Габр1ель смутно различилъ лежащее на полу въ беломъ платье чье-то тело.

«Лаура убита!» — съ ужасомъ подумалъ Габр1ель. Въ ту же минуту онъ услышалъ сзади себя звонъ

оружия. Габр1ель поспешно соскочилъ на землю. Три человека напали на него. Онъ защищался отчаянно. Любовь и гнЬвъ увеличивали его ловкость, и умножили его силу; взятые не напрасно пистолеты дали ему пере-весъ надъ противниками, и скоро онъ былъ победителемъ. Раненные выстрелами изъ его пистолетовъ, друзья Хоакина обратились въ бегство. За ними бежалъ и самъ Хоакинъ. На звуки пистолетной стрельбы прибежали коррехидоръ и стражники. Габр1ель разсказалъ, что на него напали, и что въ этомъ доме, повидимому, совершено убшство. Въ это время принесли сюда раненнаго Гильерма, — онъ упалъ недалеко, и стражники подняли его. Хотя рана

72

Гильерма была не опасна, но онъ вообразилъ себя уми­рающим^ совесть заговорила въ немъ, и онъ признался, что донъ Хоакинъ подговорилъ его убить Габр1еля за то, что тотъ склонялъ къ бегству его сестру Лауру.

— А что съ донною Лаурою? — тревожно спросилъ Габр1ель.

— Убита донномъ Хоакиномъ, — сказалъ слабымъ толосомъ Гильермъ, и потерялъ сознаше.

Еоррехидоръ въ сопровождеши Габр1еля и стражни­ковъ вошелъ въ домъ. Добрались до Лауриной комнаты. Лаура, приведенная въ чувство ночною прохладою, стонала, лежа на полу. Одинъ изъ стражниковъ привелъ врача. Въ то же время освобожденныя изъ-подъ замка Мерседесъ и девушка прибежали и осторожно перенесли Лауру на ея постель.

Раны Лаурины, хотя и многочисленный, оказались неопасны. Прилежный уходъ скоро поставилъ ее на ноги. Т%мъ временемъ власти принялись за разсл^довате дйла. Хоакинъ былъ уличенъ въ покушенш на убшство сестры, и приговоренъ къ смертной казни.

Выгодныя торговыя дЬла долго задерживали дона Родрига въ КадиксЬ. Наконецъ кто-то изъ друзей напи-салъ ему о процессе его сына. Встревоженный донъ Родригъ поспЬшилъ въ Санлукаръ. Корабль, на который онъ сйлъ, потерпЪлъ крушете, нанесенный внезапнымъ порывомъ в'Ьтра на одну изъ мелей, которыми изобилуетъ устье Гвадалквивира. Донъ Родригъ едва спасся отъ смерти. Къ довершенш бгЬды береговые жители ночью ограбили его. Кое-какъ, съ болынимъ промедлешемъ времени, донъ Родригъ добрался до Санлукара.

Сидя на л-Ьнивомъ и медленномъ оетЬ, который останавливался каждый разъ, когда находилъ случай по­лакомиться сочнымъ плодомъ, донъ Родригъ въЬхалъ въ Санлукаръ въ тотъ самый часъ, когда Хоакина вели на площадь, ГДЕ его ждали палачъ съ топоромъ и плаха.

73

Донъ Родригъ увидЪлъ сына, но въ какомъ видЬ? Со связанными за спиною руками, въ рубашке изъ грубой шерсти, съ непокрытою головою и голыми ногами шелъ по пыльнымъ улицамъ города Хоакинъ де Инестросъ. Конный солдатъ держалъ въ рукЬ конецъ веревки, кото­рою были связаны, руки Хоакина. Мальчишки бежали за Хоакиномъ, свистали и кричали:

— Убшца ! Проклятый ! Это зрелище такъ потрясло стараго дона Родрига,

что онъ посшЬшилъ домой, и отравился. А Лаура, оправившись отъ болезни, вышла замужъ

за Габргеля. Она часто ходила плакать на могилахъ отца и брата, хотя они и были такъ жестоки къ ней, Габрхель сказалъ ей однажды:

— Если бы ты сразу согласилась бежать изъ отцова дома, все обошлось бы гораздо лучше.

Лаура, осушивъ слезы, отвечала: — Я и такъ довольно счастлива, и о минувшемъ

не жал^ю. ВФдь и святые вей прошли множество на­пастей и искушенш, и преуспели. Огонь очищаетъ железо, искушеше очищаетъ праведнаго.

И старая Мерседесъ сказала: — Если бы Лаура самовольно ушла изъ родительскаго

дома, то и отецъ, и братъ искали бы причинить ей зло. Смиреше же и покорность Лауры ихъ зло обратили на нихъ самихъ, — и такъ мы увидали, что злое само себя сгубило.

Габр1ель подивился этимъ словамъ. Но, обдумавъ ихъ внимательно, онъ воздалъ хвалу Господу, устрояю-щему все къ лучшему, и уже никогда впредь не упре-калъ Лауру.

1917 г.

74

Стражъ Зеликаёо царя Драматическая сказка въ 4-хъ дгьйствшхъ-

ДЪйствуюиия лица %

КИНОДЖА, царь Табаристана» ХОДЖИСТЭ, его дочь. КАМРУ, стражъ. ЧУНДЕРЪ, его жена. ХАЛИСЪ, ихъ сынъ. ДИВЪ. ЗМИВЯ, живущая въ огн*. ДЖАФАРЪ, великш визирь. МШМУНЪ, мудрецъ. ФЕРУХЪ, военачальника Гости царя и народъ.

Д-Ьйств!е первое, Сгьни передъ чертогомъ царя Табаристанскаго.

Лгьстница, опускающаяся прямо впередъ. Надъ черто­гомъ — огороженная плоская кровля. Въ глубинъ стней — высокая, широко раскрытая дверь въ пирше­ственную залу. Изъ залы слышенъ ликующш шумъ. Пиръ кончается. Довольные угощешемъ, выходятъ гости, —• царевичи, знать, мудрецы, наставники, ученые, правители. Царь КИНОДЖА провоэюаетъ мудргьйшихъ. Гости хвалятъ пиръ, чертогъ, царя, царевну.

Внизу лтстницы стоятъ бтдно одгътые КАИРУ и ХАЛИСЪе

77

ГОСТИ. — Великш царь, пиръ твой подобенъ тор­жеству въ райскихъ сйняхъ.

Слышенъ невнятный, но громкш и грозный голосъ: — Я иду. Всгъ смущены, ЕИЫОДЖА. — Я слышу этотъ голосъ уже несколько

ночей. И не знаю, чей это голосъ, и что онъ значитъ. М1ЕМУНЪ. — Печаль уходитъ отъ чертога великаго

и мудраго царя. ЕИНОДЖА. — Но отчего же въ этомъ голооЬ слышна

угроза ? М1ЕМУНЪ. — Счасйе великаго царя гонитъ ее, и

она рошцетъ. Выходить ХОДЖИСТЭ. ХАЛИСЪ, отцу. — Кто эта прекрасная? ЕАМРУ. — Дочь великаго царя.. Но зач^мъ ты

глядишь на нее такъ пристально? ХАЛИСЪ. — Лицо ея подобно лун4 въ четырнадца­

тый день месяца. Ея локоны чернотою напоминаютъ тьму благоуханной ночи. Стройный станъ ея подобенъ кипарису, а царственная походка — поступи фазана. Сладостная р'Ьчь ея подобна п^нш соловья, искуснаго и влюбленнаго, который знаетъ тысячу трелей и одну. Это и есть та кра­савица, которую видклъ я во сшЬ нынче ночью, когда мы въ пол-Ъ передъ этимъ городомъ остановились на ночлегъ.

Увлекаясь, выдвигается впередъ, и поднимается по ступенямъ лгъстницы. ЕАМРУ останавливаетъ его.

ЕАМРУ. — Любовь къ царевнЬ погубитъ тебя. Будь <скроменъ. Дорожные сны и полевыя сказки пусть остаются ^а оградою великаго и славнаго города.

Становится впереди сына. Тогда царь и придвор­ные замгъчаютъ его.

ЕИНОДЖА. — Ето это ? Въ лохмотьяхъ и покры­тый густою пылью.

78

ДЖАФАРЪ. — Кто ты? Откуда пришелъ ты въ не­праздничной одеждЬ къ высокому порогу?

КАМРУ. — Я — боецъ на мечахъ и ловецъ львовъ. Я постигъ искусство меташя стр^лъ', и такъ умЁло и сильно пускаю ихъ, что он* пробиваютъ даже твердый камень. И еще мнопя тайны и хитрости доступны мнй.

ДЖАФАРЪ. — Глядя на твои лохмотья, не скажешь, что ты богатъ. Что же твое искусство?

ГОСТИ смгъются. М1ЕМУНЪ. — Знающш знаетъ тщету богатства, и

умножаетъ не золото, а мудрость. ФЕРУХЪ. — Сильный знаетъ безсшае золота, и

умножаетъ не сокронища, а силу. ДЖАФАРЪ. — Но этотъ челов^къ ужъ слишкомъ

презираетъ богатство. Онъ самъ въ лохмотьяхъ, а сынъ его полунагъ.

ХОДЖИСТЭ. — Самый мудрый — тотъ, кто знаетъ свой срокъ.

КИЫОДЖА. — Пусть онъ самъ о себЬ скажетъ. КАМРУ. — Былъ я на службе у царя Ходженскаго,

но царь не ум^лъ оценить моей ловкости. Я оставилъ его. И вотъ пришелъ къ великому царю Табаристан-скому.

ДЖАФАРЪ. — И царь Ходженскш отпустилъ тебя ни съ чгЬмъ? Малаго же стоила твоя служба!

КАМРУ. — У меня есть сокровище, есть богатство, съ которымъ не сравнятся никагае дары, — мой сынъ. Онъ силенъ и прекрасенъ, и судьба его вся передъ нимъ.

ДЖАФАРЪ. — За такое сокровище на базар-Ь не только быка, не дадутъ и теленка.

М1ЕМУНЪ. — Чего стоитъ отрокъ, знаетъ тотъ, кто далъ ему жизнь.

КИНОДЖА. — Если они голодны, пусть ихъ накор-мятъ. Джафаръ, скажи, чтобы мнй дали вина, — хочу

79

ВЫПИТЬ ЗД^СЬ, ПОДЪ ЭТИМИ ЯСНЫМИ ЗВ'ЬздаМИ, ПОСЛЕДНЮЮ' сегодня чашу.

ЦАРЬ и ГОСТИ пьютъ. ХОДЖИСТЭ подходить къ Халису.

ХОДЖИСТЭ. — Прекрасный отрокъ, ты чей? ХАЛИСЪ. — Вотъ мой отецъ. ХОДЖИСТЭ. — Кто же вы? На царскомъ пире

только ты одинъ въ бедной одежде, ты и твой отецъ. Но на царскомъ пире я не видела отрока прекраснее тебя, и мужа более сильнаго ивеличественнаго, ч-Ьмъ твой отецъ. Вы оба, какъ царь и царевичъ, изгнанные изъ чертога предковъ вашихъ буйными рабами, упившимися виномъ.

ХАЛИСЪ. — Мой отецъ — сильный войнъ, но не царь.

ХОДЖИСТЭ. — Какъ стройны твои обнаженныя ноги I ХАЛИСЪ. — Я тебя знаю. Я тебя вцдЬлъ. ХОДЖИСТЭ. — Гд*? Когда? Я тебя не помню. ХАЛИСЪ. — Я видЬлъ тебя нынче ночью во сне. ХОДЖИСТЭ. — Ты очень глупый, или очень муд­

рый. Смтется. ХАЛИСЪ. — Ведете мудраго — безум1е для не-

разумнаго. ХОДЖИСТЭ. — Но ТЫ-ТО въ этомъ что понимаешь,,

милый отрокъ? Вотъ приближается ночь. Если никто не пуститъ васъ ночевать къ себе въ домъ, -твои ноги будутъ дрожать отъ холода. Возьми этотъ плащъ. По­кройся имъ, и во сне опять постарайся увидеть меня. Даетъ Халису свой плащъ. Говорить отцу: — Отецъ, возьми этого человека на службу. Онъ будетъ веренъ тебе. .

КИНОДЖА. — Ты — умная. Ты смотришь на че­ловека, и видишь его мысли и желашя. Душа человека открыта передъ тобою, и ты видишь, что онъ будетъ» веренъ.

ХОДЖИСТЭ, застыдившись отъ похвалы отца и улыбаясь, уходить за яертогъ.

80

КИНОДЖА. — Пусть этотъ челов'Ькъ служитъ мнЪв Да будетъ онъ стражемъ моего чертога.

КАМРУ, падая ниць передъ царемь. — Благодарю тебя, великш царь. Благоволеше даря пламенно и страшно, но ты будешь доволенъ моею службою.

КИНОДЖА уходить вь чертогъ. ХАЛИСЪ, отцу. — Я люблю царевну. КАМРУ, — Что это за безум1е! Разв-Ь возможно,

чтобы нищ1Й породнился съ великимъ царемъ. ХАЛИСЪ. — Не знаю, хорошо ли, что я утаилъ отъ

нея . . . Но она дала мнЪ плащъ. КАМРУ. — Что ты утаилъ отъ нея? ХАЛИСЪ. — Я не'сказалъ ей, что добрая женщина

дала намъ прштъ на эту ночь. КАМРУ. — Зач'Ьмъ царевнЬ знать объ этомъ? Она

только посмотрела на тебя, и ушла, и уже забыла. ХАЛИСЪ, любуясь подаркомъ царевны, повторяете

— Она дала мкЬ свой плащъ. КАМРУ. — Иди къ той доброй женщине, которая

дала намъ прштъ на эту ночь, и скажи матери, что я долженъ остаться здйсъ на страже у царскаго чертога. Спи спокойно, и забудь о царевнЬ.

ХАЛИСЪ. — Лучше мнй умереть, чймъ забыть о ней. КАМРУ. — Другъ мой, я слышалъ, спросили однажды

у великаго мудреца: что такое любовь? И мудрецъ отв-Ьтилъ: любовь, это какъ бы смерть при жизни.

ХАЛИСЪ. — Сладостная смерть! Ахъ, лучше уме­реть любя, ч&мъ жить безъ любви.

Медленно уходить. Всгь ГОСТИ уже ушли. Огни пиршества гаснуть. КАМРУ становится на стражу. КИНОДЖА выходить на кровлю. Смотрить вокругь» Вь чертоггъ у двери стоить ХАЛИСТЭ, притаившись, и слушаеть.

КИНОДЖА. — Страж,ъ скажи мн4, отчего я не могу заснуть.

6 Сологубъ, Сочт. дни 81

КАМРУ, низко поклонившись царю. — Если царь будетъ спать ночью, у него не останется времени для поклонешя Богу.

КИНОДЖА. — Но я и днем^ не спалъ. КАМРУ. — Если царь будетъ спать днемъ, то по-

страдаютъ его подданные. КИНОДЖА. — Когда я имъ нуженъ, они хотели

бы, чтобы я судилъ ихъ и днемъ, и ночью. И тогда они смотрятъ на меня, и судятъ меня еще строже, ч^мъ я ихъ сужу. Когда они мнЬ нужны, они были бы рады, если бы я спалъ круглыя сутки. Когда я тревожу ихъ, они ропщутъ, и готовы были бы усыпить меня навыки. Они не могутъ обойтись безъ людей, которые за нихъ думаютъ, сражаются и молятся. А для поклонешя Богу иная минута святбе цЬлаго дня. Штъ, стражъ, я не сплю по иной причине.

КАМРУ. — Великш царь, ты ждешь того, кто при-ходитъ внезапно. Но не тревожься, — я на страже, никто не войдетъ въ твой чертогъ и не похититъ твоихъ сокровищъ.

КИНОДЖА. — Отъ приходящаго внезапно никто не остережется.

Издали доносится угрожающей голосъ: — Я иду! И кто изъ людей заставитъ меня вернуться? КИНОДЖА. — Стражъ, ты слышишь этотъ голосъ? КАМРУ. — Я слышалъ этотъ голосъ, когда съ женою

и съ сыномъ шелъ въ твой славный городъ. Жена и сынъ думали, что я знаю, чей это голосъ, и спрашивали меня. Кто знаетъ хотя немногое, того спрашиваютъ обо всемъ. Но я ничего не могъ сказать имъ. Я знаю мой долгъ, и не допытывался, что это за шумъ. Но если ты, царь, повелишь мнй, я тотчасъ узнаю, кто это, и доложу объ этомъ двору, населенному рабами святМшаго закона.

КИНОДЖА. — Иди, узнай, и скажи мн&. Только мн*6, — никому иному не надо знать.

82

КАМРУ уходить. ЕИНОДЖА окутываешь тгьло и лицо чернымь покрываломъ, поглощающимъ всякш свгьтъ. Становится незримъ. Идешь вслгьдъ за стра-жемъ. ХОДЖИСТЭ выходить на кровлю. Слышенъ голосъ:

— Я иду! Кто меня задержитъ?*• Входятъ ХАЛИСЪ, несешь въ глиняной посудгь пищу

для отца, и ЧУНДЕРЪ, несеть вь глиняномь кувшить воду для мужа,

ХАЛИСЪ. — Отецъ, гд* ты? ХОДЖИСТЭ. — Твой отецъ ушелъ въ пустыню про­

гнать духа, который тревожить великаго царя, ХАЛИСЪ, испуганно и радостно. — ЗДЕСЬ прекрасная

царевна. ХАЛИСЪ и ЧУНДЕРЪ кланяются царевть. ХОДЖИСТЭ. — И мой отецъ ушелъ въ пустыню.

Ушли сильные, остались женщины и д^ти. ЧУНДЕРЪ. — Царевна, сынъ мой зам-Ънитъ отца на

страже. Онъ силенъ и в4ренъ, какъ и его отецъ, и пока/ отрокъ здгЪсь, ты, царевна, ничего не бойся,

ХОДЖИСТЭ. — Я никогда не боюсь. Меня не на­учили страху. •— Халису. — Милый отрокъ, иди за твоимъ отцомъ, и помоги ему охранять въ пустыне вели­каго царя. Ужасны и неодолимы тайныя силы, но страхи б&гутъ отъ того, кто чистъ и непороченъ.

ХАЛИСЪ кланяется царевнп? до земли, и уходить. ЧУНДЕРЪ садится на ступени. ХОДЖИСТЭ смотришь вдаль.

ХОДЖИСТЭ. — Кто за себя не боится, тотъ вдвое боится за другого. Я боюсь за отца и за милаго, ты ~ за мужа и за сына. Одна тоска въ нашихъ сердцахъ,,

ЧУНДЕРЪ, — Царевна, а кто же твой милый, и гдй онъ?

ХОДЖИСТЭ. — Все дальше, все дальше уходить. ЧУНДЕРЪ. — А кто же онъ?

6* 83

ХОДЖИСТЭ. — Женщина, ты слишкомъ любопытна. Скажи мн'Ь лучше утешительную сказку.

ЧУНДЕРЪ. — Если хочешь, милая царевна, я раз-скажу тебе о томъ, какъ одинъ .- . .

Луна восходить надъ чертогомь, полная и ясная. Серебристый тумань заволакиваеть все предстоящее, и не слышно словь утешительной сказки. Отходить отъ чертога действье и влечется вь пустыню.

ДгЬйств1е второе. Пустынное поле. Перекрестокь двухь тихйхь до-

рогь. Полная луна светить ярко и смотрить, любо-пытная, какь беременная женщина. ДИВЪ съ темнымъ, но прекраснымь лицомь стоить вь тгьни цвгьтущаго и благоухающаго истомно дерева, и кричить страш-нымъ голосомь:

— Я иду! Кто заставить меня вернуться ? Входить КАМРУ. За нимь КИНОДЖА вь черномь

плащгь, поглощающемь всякш свгъть. КАМРУ. — Прекрасный и великш Дивъ, почему ты

говоришь эти страшныя слова? ДИВЪ, — Я — ангелъ смерти. КАМРУ, мгновенно ужаснувшись, падаеть на лицо

свое, кланяясь Диву. Но мужество воина тотчась же свозвращается кь нему. Онь поднимается, и говорит съ Дивомь, какь человекь, всегда готовый встретить мерты ь

КАМРУ. — Путь передъ тобою свободенъ. Отчего же ты медлишь на" этомъ перекрестк-б, и съ кЬмъ ты споришь ?

ДИВЪ. — Отъ многихъ душъ исходяпця незримыя нити держатъ на зёмл-Ь того, къ кому я посланъ, но ж эту СЕТЬ я разрушу, какъ легкую паутину.

84

КАМРУ. — Чемъ же ты умерщвляешь? ДИВЪ. — Взоромъ моимъ и голосомъ я зову душу

которой насталъ срокъ разстаться съ тбломъ. КАМРУ. — Куда ты идешь? ДИВЪ. — Я иду въ чертогъ царя Киноджи. КАМРУ. — Чертогъ великаго царя охраняется крепко. ДИВЪ. — Дни царя истекаютъ, и я иду, чтобы взять

его душу и отнести ее къ превысокому престолу. КАМРУ, — Я долженъ вернуть тебя обратно. Къ

господину моему не пущу тебя, страшный. ДИВЪ. — Никакою силою меня не вернешь и не

остановишь. КАМРУ. — Дамъ тебе многоценный выкупъ за душу

господина моего. ДИВЪ — Ты слишкомъ смело обещаешь. Когда ты

узнаешь, чего я требую, ты откажешься. КАМРУ. — Я дамъ все, чего ты потребуешь. Входить ХАЛИСЪ. ХАЛИСЪ. — Отецъ, что ты делаешь въ этомъ мрач-

номъ месте? Въ первую же ночь ты оставилъ порогъ высокаго чертога! Ты забылъ о царе, и царевна въ тре­воге и въ страхе. Что подумаетъ царь, если узнаетъ, что ты ушелъ?

КАМРУ. — Я спорю съ этимъ духомъ о душе моего великаго господина.

ДИВЪ. — Разв^ есть еще верность на земле? Везде, куда я приходилъ, я виделъ, что люди торопятся пасть къ ногамъ новаго господина. Одинъ только ты хочешь сохранить сочтенные дни и умножить дни обреченнаго моему мечу.

КАМРУ. — Скажи, какой ты возьмешь выкупъ. ДИВЪ. — Чтобы я оставилъ душу твоего господина

въ его теле, ты хочешь принести великую жертву. По­думай, — если царь умретъ, тебя и другой царь не про-гонитъ. Тотъ, кто служитъ, ни о чемъ иномъ не думая,

85

нуженъ каждому властелину, какъ бы тотъ ни имено­вался. Теб4, нищему, не все ли равно, кому ты служишь? У тебя нЪтъ дома, и нйтъ родины.

КАМРУ. — Я в'Ьренъ моему господину, потому что я в'Ьренъ моему слову. Я долженъ вернуть тебя обратно.

ДИВЪ. — Если ты за душу великаго царя отдашь мн^ душу твоего сына, я вернусь, и царь избйгнетъ смерти.

КИНОДЖА, радостно. — Я избегну смерти. Среда луннаго сьяшя надъ безлюдными дорогами

и надъ пустынею онъ одинъ окутанъ мракомъ, и слова его поглощены окружающимъ его молчашемъ и тьмою*

КАМРУ, радостно. — Великш царь избйгнетъ смерти! ХАЛИСЪ. — Царевна для меня недоступна. Лучше

мн'Ь умереть за великаго царя, ея отца, чЬмъ жить вдали отъ прекрасной царевны Ходжистэ.

КАМРУ, Диву. — Я отдамъ тебй и мою жизнь, и жизнь моего сына.

ДИВЪ. — Твоей жизни мн-Ь не надо. Довольно одной. Избытокъ жертвъ уменыпаетъ ихъ цЬну. Отдай мн4 только жизнь Халиса.

КАМРУ. -— На твоихъ глазахъ я принесу его въ жертву. Халисъ, милый сынъ мой, единственное мое сокровище, готовъ ли ты умереть за господина нашего Киноджу, великаго царя?

ХАЛИСЪ. — Великш и справедливый царь дорогъ для всбхъ. Онъ любитъ своихъ, онъ милостивъ къ чу-жимъ. Счастае народа истекаетъ отъ великаго царя. Умереть за добраго царя хорошо, добрый царь сохраняетъ миръ среди своего народа. Если умретъ справедливый царь, ему можетъ наследовать владыка жестокш, и отъ его злобы погибнутъ тысячи людей, ему подвластныхъу и вся страна превратится въ пустыню. А потому будетъ разумно и справедливо, если ты, отецъ, убьешь меня.

86

КИНОДЖА. — Отрокъ разсуждаетъ разумно. И что нищему мальчику долгая жизнь! А за его верность и за его жертву я щедро награжу моего стража. Денегъ и другихъ сокровищъ въ казни моей много.

КАИРУ связываешь Халису рука и нога, а вонзаешь ножь вь его грудь. ХАЛИСЪ вскрикиваешь.

ХАЛИСЪ. — Ходжистэ! Стонешь. У мараешь. КИНОДЖА. — Умирая, вспомнилъ онъ ласковый

взоръ прекрасной госпожи. Счастливый отрокъ! ДИВЪ. — Царь останется на земли, пока самъ не

призоветъ меня. КИНОДЖА. — Этого ты не дождешься. Поспгъшно

уходить. ДИВЪ. — Змия, живущая въ огни, вознесетъ твоего

сына. Скрывается. ЁАМРУ. — Я знаю зм^ю, живущую въ огн-Ь. Она

обовьетъ тЬло моего сына, и вознесетъ его высоко надъ землей, — дымомъ и пепломъ вознесетъ его милое ткш.

Поднимаешь тгьло Халиса, и уносить его.

Д-Ьйств1е третье.

Сгьни чертога, какь вь первомь дгьйствш. Луна свттить. ХОДЖИСТЭ, на полную луну, какь родная сестра, прекраснымь лицомъ дивно похожая, и ЧУН-ДЕРЪ разговаривають.

ХОДЖИСТЭ. — Прекрасный отрокъ — твой сынъ, женщина, и я полюбила его. Но нельзя мнЬ быть его женою. О,- лучше бы я была рабынею! Рабынь въ дом'Ь реликаго даря хорошо кормятъ и не обременяютъ многою работою, и я могла бы стать женою твоего сына, если

87

бы онъ захот&лъ меня. Но кто изъ юныхъ, посмотр'Ьвъ на меня однажды, не пожелалъ бы моей любви!

ЧУЫДЕРЪ. — Слушай, госпожа, — у одного царя была дочь необычайной красы.

ХОДЖИСТЭ. — Красивее меня ? ЧУНДЕРЪ. — Красивее тебя, госпожа, нельзя быть.

И никогда не было никого красивее тебя, и не будетъ. Царевна, о которой я говорю, была почти такъ же пре­красна, какъ и ты. Въ нее влюбился дервишъ.

ХОДЖИСТЭ. — Безумный! Развй возможно, чтобы нищш породнился съ царемъ?

ЧУНДЕРЪ. — Дервишъ пришелъ къ царю, и сказалъ ему: царь, отдай мнй твою дочь, я люблю ее.

ХОДЖИСТЭ. — А она любила его ? ЧУНДЕРЪ. — Нельзя не полюбить того, кто любитъ. ХОДЖИСТЭ. — Что же отв'Ьчалъ дервишу царь? ЧУНДЕРЪ. — Царь сказалъ: Приведи мн-Ь слона,

нагруженнаго золотомъ, тогда я отдамъ теб'Ь дочь. ХОДЖИСТЭ. — Царь посмеялся надъ бйднымъ дер-

вишемъ. ЧУНДЕРЪ. — Дервишъ пошелъ къ райрайяну, и

далъ ему райрайянъ слона и столько золота, сколько мо~ жетъ поднять самый сильный слонъ.

ХОДЖИСТЭ. — И дервишъ получилъ царевну? ЧУНДЕРЪ. — Царь сказалъ: Слонъ старъ, и зо­

лото нехорошее. Знаю, райрайянъ далъ тебй слона и золото. Принеси мнй голову райрайяна, и отдамъ тебй мою дочь.

ХОДЖИСТЭ. — Б*дный дервишъ! ЧУНДЕРЪ. — Пошелъ дервишъ опять къ райрайяну.

И сказалъ ему райрайянъ: Обмотай веревку вокругъ моей шеи, веди меня къ царю, и скажи: я принесъ го­лову вм-Ьстб съ ея тЬломъ. Если царь согласится взять ее, отрежь мою голову, и отдай ему.

88

ХОДЖИСТЭ, всплеснувъ руками, какъ простая дгъ~ .вушка, пораженная изумлешемъ. — Никто въ этомъ М1р'6 не превзойдетъ великодунпемъ райрайяна!

ЧУНДЕРЪ. — Дервишъ привелъ на веревке райрай­яна къ царю. И тогда царь послалъ за дочерью, и ска-залъ райрайяну: Это — твоя рабыня, отдай ее, кому хочешь.

ХОДЖИСТЭ. — И райрайянъ взялъ ее себ'Ь? ЧУНДЕРЪ. — Райрайянъ отдалъ ее дервишу. ХОДЖИСТЭ. — Счастливый дервишъ! ЧУНДЕРЪ. — Царевна, если ты любишь моего

оына, и если онъ любить тебя, — а тебя нельзя не любить, — обратитесь къ мудрому и благому, и онъ поможетъ вамъ.

ХОДЖИСТЭ. — Кто мудръ, и кто благъ? КИНОДЖА вернулся. Снимаешь поглощающш вся-

кш свгьтъ плащъ, и выходить на кровлю. ХОДЖИСТЭ уходить вь чертогь, таится за дверью, и слушаеть. Входить КАМРУ. Кланяется царю низко.

КАМРУ. — Да умножатся богатства, честь и пыш­ность великаго царя! Да продлятся дни царя, великаго источника всякихъ благъ!

ЕИНОДЖА. — Скажи мнй, что это былъ за голосъ? КАМРУ, почтительно сложивь руки на груди. —

Шкая женщина дивной красоты, поссорившись со своимъ мужемъ, оставила свой домъ. Она сидела тамъ на земли, на перекрестки двухъ путей, не зная, куда ей итти, и громко причитала. Но я утйшилъ ее тихою рйчыо, и возстановилъ миръ и соглаше между ею и ея мужемъ. И теперь эта женщина обещала не оставлять мужа до самой его смерти.

КИНОДЖА. — Ты разсказалъ мн* притчу, но я знаю ея смыслъ, и напрасно хочешь ты его скрыть отъ меня.

КАМРУ, падая ниць передь царемь. — Иносказаше — прозрачная для мудраго взора одежда истины.

89

КИНОДЖА. — Когда ты по моему повел'Ьнго ушелъ отсюда, я облекся чернымъ плащомъ, и пошелъ вслъдъ за тобою. Я слышалъ все, что ты говорилъ съ тою жен­щиною, и видблъ, что ты сдЪлалъ съ твоимъ сыномъ. Не женщина то была, — то былъ Дивъ умерщвляющш, посланный за моею душою. За душу мою онъ потребо-валъ выкупъ, душу твоего сына, и ты согласился дать этотъ выкупъ, чтобы спасти мою жизнь. И когда твой ножъ прервалъ дыхаше жизни твоего сына...

ХОДЖИСТЭ вскрикиваешь. КИНОДЖА спокойно продолжаешь, шочно и не

слышаль эшого крика. — Я увидклъ вашу любовь и верность ко мнЬ, и вотъ говорю теб'Ъ: Мудрый и верный, и знающш многое, ты все же былъ нищъ и малъ. Ты испытывалъ крайнюю нужду и пренебрежете богатыхъ и сильныхъ, и этимъ всегда было огорчено твое сердце. Отныне успокоится твой духъ, и я сдЬлаю тебя бога-тымъ и знатнымъ. Сынъ же твой, — о немъ не пе­чалься, — онъ возстанетъ, и ты увидишь его въ слав^ и величш.

ХОДЖИСТЭ выходишь и плачешь громко. ХОДЖИСТЭ. — Милый отрокъ погибъ! Горе мн4,

горе! ЧУНДЕРЪ. — Сынъ мой погибъ! Горе мнй, горе

горькое! КАИРУ. — Погибъ отрокъ, но зато живъ великш

царь. КИНОДЖА. •— О сын* вашемъ чистыя воспоминашя

останутся у васъ, и незапятнанъ нич'Ьмъ будетъ образъ его.

ХОДЖИСТЭ. — За тебя, отецъ, погибъ милый от» рокъ, И если завтра Дивъ явится снова, и потомъ опять5 не погибнетъ ли за одного весь народъ?

КИНОДЖА. — Я принялъ жертву, потому что отрокъ по доброй волгЬ принесъ ее мнЪ.

90

Д^йств1е четвертое.

Дворъ передъ чертогомъ царя. Лгьстнща въ чер-тогъ. На верху ея> на площадкгъ, приготовлено вы­сокое царское мгъсто.

Раннее утро. Солнце только что взошло. Лучи его еще не ярко, но празднично ясно озаряютъ всю сцену.

Немного отступя отъ середины лгъстницы, на дворП) разложенъ костерь. Огоньки только что на­чали выбгъгатъ изъ-подъ перепутанныхъ, тонкихъ и су-хихъ стволиковъ. Слуги время отъ времени приносятъ новыя охапки хвороста, и подбрасываютъ ихъ въ костерь.

Ттло ХАЛИСА лежить у костра. ХОДЖИСТЭ плачетъ надъ нимъ, и рядомъ съ нею плачетъ ЧУНДЕРЪ.

Собрались правители, князья, ученые. КИНОДЖА на царскомъ мтстгь. Синклитъ властей внимаешь его разсказу. КАМРУ стоить на стража у чертога.

КИНОДЖА, продолжая говорить. — Такъ спасъ мою жизнь вирный мой слуга. Для спасешя царя онъ не пожалеть и сына своего отдать въ жертву темной сил4. Камру, мой верный слуга, отныне ты будешь мо-имъ великимъ визиремъ. Ключи отъ моей казны доверяю тебгв.

ДЖАФАРЪ. — А я ? Великш царь, я служилъ теб^ со всгвмъ усерд!емъ, не жалЗш ни трудовъ, ни силъ, ни здоровья. Или ты забылъ мою вирную службу? Или ВСЕ мои труды вменяешь ты ни во что?

КИНОДЖА. — Тому, кто въ сютЬ, всгЬ служатъ в'Ърно и съ усерд1емъ, а кто обманываетъ сильнаго владыку, тотъ теряетъ вмести съ головою жизнь. Я оставляю теб'в твою мудрую голову, и отъ тебя возьмутъ только обла-чеше визиря. Передъ высокою властью не ВСБ ли под­властные равны? Ты, какъ и ВСГБ, въ этой стране жи-вудце, рабъ мой, и весь ты въ ВОЛГБ моей. Нын'Б, рабъ

91

среди рабовъ, войди въ толпу слугъ моихъ. Ближе дру-гихъ стань къ моему высокому престолу, чтобы я всегда слышалъ твои мудрые советы. А' золотую цепь, и ключи золотые, и золотомъ шитый плащъ сними и отдай ему, моему верному Камру, котораго я изъ стражей моего чертога возвожу въ велите визири. й

ДЖАФАРЪ, ворчать. — Изъ грязи да въ князи. Рабы подходить кь Джафару, снамають сь него

цгьпъ а златошатыа плащъ, а оть пояса отвязываютъ золотые ключа. И дгьлають все это сь рабскамь зло-радствомь а сь гнусннмъ смгыикомъ. Цгьпъ а плащъ надтвають на Камру, а ключа передаютъ ему. КАМРУ, облеченный знакама своего новаго достоанства, скло­няется передъ царемь.

Костеръ разгорается, Халаса рабы кладуть на костерь.

Передь костромъ вознакаетъ ДИВЪ. Пламя костра стелется по землгь> весь кост,еръ обволакавается густымъ дымомь.

ДИВЪ, повелателъно. — Царь, отдай Халису дочь свою, Ходжистэ, прекраснейшую изъ девъ земныхъ.

КИЫОДЖА. — Халисъ мертвъ. Какъ мертвому от-дамъ я мою дочь, прекраснейшую изъ дЬвъ земныхъ?

ДИВЪ. — Царь, отдай ему твою дочь. КИНОДЖА. — Тело его сгоритъ. Какъ я отдамъ

мою дочь развеянному по ветру пеплу? ДИВЪ. — Царь, отдай ему твою дочь. ХОДЖИСТЭ. — Отедъ, отдай меня въ жены милому

отроку. Съ нимъ вместе взойду на костеръ, где великая пламенеетъ любовь, достойная дочери великаго царя.

Изъ дыма вознакаетъ пламенемь одп>тая ЗМЪЯ, ЖИВУЩАЯ ВЪ ОГИВ,

ЗМЪЯ. — Царь, дочь твоя принадлежитъ мне. Душу свою она отдала этому милому отроку въ тотъ зачаро­ванный мигъ, когда подарила ему свой плащъ.

'Ш

КИНОДЖА. — Ты говорила съ отрокомъ? Ты что-то подарила ему?

ХОДЖИСТЭ. — Да, я подарила милому отроку мой плащъ, потому что онъ былъ полунагъ и дрожалъ отъ холода, и его стройныя ноги были обнажены. Я отдала ему мой плащъ, и вм-ЬстЬ съ плащомъ отдала ему мою душу. Отецъ, отпусти меня къ милому моему.

КИНОДЖА. — Пламенной в-Ьсти кто см-Ьетъ не ве­рить? Приходящему въ огни надо повиноваться. Дочь моя, иди къ тому, кому ты отдала свою душу. Узнаетъ мудрая зм^я, что сильнее, огонь ли погребальнаго костра, роса ли твоихъ слезъ. Огонь ли упадетъ на землю, своимъ же задушенный дымомъ, т^ла ли ваши распадутся ВЪ б^ШеНОЙ МГр-Ь СТИХШНЫХЪ СИЛЪ.

ХОДЖИСТЭ подходить кь костру. Дымь обни-маетъ ее. Она колеблется, дрожать, закрываете глаза рукою, и потомь, вдругь ргьшившись, бросается кь костру.

ЗМ1зЯ. — Ты — моя добыча. Почему же ты пришла ко мнй добровольно отдать свою душу ? Я больше люблю, когда жертва плачетъ, и не хочетъ, и сопротивляется, и ее влекутъ ко мнЪ силою.

ХОДЖИСТЭ. —• Я иду къ моему милому. Дымь разрывается на клочья, уносимые вгьтромь.

Костерь ярко пылаетъ. Изь пламени выходить ХАЛИСЪ. Лицо его радостно, кудри, какь вгьтромь колышемое пламя, и одежда легка и бтла, какь влажный и ту­манный дымь.

ЗМЪЯ. — Испепеленный ли возстанетъ ? Добыча моя I ХОДЖИСТЭ наступаеть ногою на ея голову. ЗМЪЯ

щипить, и вдругь разсыпается золотыми искрами. Костерь быстро вспыхиваеть необычайно ярко, и вдругь сильнымь порывомь вгьтра весь пылаюшш хворость раз­носится и исчезаеть вь воздухгь. - Солнце сьяеть ярко.

ХАЛИСЪ обнимаеть свою Ходжистэ.

Ш

КИНОДЖА.— Возсталъ отрокъ. Что же мпЬ делать? Въ дунгЬ моей — великое смятеше.

ДЖАФАРЪ. — Не всяк1Й ли, живущш на этой земл'Ъ, рабъ неведомой и темной силы ? ' Онъ возсталъ изъ огня, онъ, который спасъ теб-Ь вчера жизнь. Знаешь ли ты пределы его чаръ и его могущества? Чтобы не было теб^ отъ него или отъ его покровителей великаго зла, поспеши, возведи его на твое высокое царское м-Ьсто, — пусть царствуетъ онъ, а ты, бывшш царь, наслаждайся покоемъ.

КИНОДЖА. — Змйиною мудростью внушена тебй твоя р"Ьчь. Но счастливъ тотъ, кто и змеиный голосъ въ должный срокъ услышитъ, Халисъ, ОТНЫНЕ ТЫ — царь въ Табаристанй.

Среди общаго изумленья и волненья, сопровождае­мый разнообразными восклицаньями, КИНОДЖА схо­дить съ престола и удаляется въ чертогъ.

ХАЛИСЪ и ХОДЖИСТЭ восходятъ на царское мгьсто. Минута затаившагося въ тиьиингь вниманья сменяется общимъ ликованьемъ. Народъ такъ раду-ется перемгьнгь власти, какъ будто самъ уяаствуетъ въ этомъ и къ власти причастенъ.

М

С о д е р ж а н х е : Стр.

'Отъ автора , . . . , . . . . , „ < . . , . 3 Сочтенные дна . . . . . . . . . . . . . 5 Колебаше сгЬнъ . . . . . . . . . . . . . 41 Самосожжете зла . . . . . . . . . . . . . 57 Стражъ великаго царя . . . . . . . . . . . 75