Секция XVIII. Сопоставительная русистика

О некоторых понятиях лексической контактологии Йован Айдукович

Сербская академия наук, Белград (Сербия и Черногория)joralbgd@ptt.yu

лингвистическая и лексическая контактология, адаптация, теория активации и отображения, лексические измы, контактема

Summary. In my work I suggest definitions of some basic concepts of Lexical Contacts which might be of a considerable scientific interest. «Contacteme» is basic Language Contacts unit at all language levels. At a phonologic level I differ «contact-phoneme», «contact-grapheme», «contact of distribution of sounds», «contacteme of an accent». Regarding the word formation I differ «word formation contacteme», at morphological lavel – «morphological contacteme», at semantic lavel – «semantic contacteme», at stylis -tic lavel – «stylistic contacteme», at syntactic lavel – «syntactic contacteme» and at a lexical level – «lexical isms».

В настоящей работе нами предлагаются определения не-которых основных понятий лексической контактологии, которые представляют собой определенный научный инте-рес.

Лингвистическая контактология – раздел языкознания, изучающий механизмы языкового контакта двух или нескольких языков при определенных социально-исторических условиях и вырабатывающий модели функ-ционирования этих механизмов. Лексическая контакто-логия занимается изучением адаптации лексических еди-ниц двух или нескольких контактирующих языков на всех языковых уровнях, а также лексикографическим описани-ем лингвистической адаптации лексических измов.

Основной контактологической единицей на всех языко-вых уровнях является контактема. Контактема – это ак-тивированный и / или отображаемый на определенном языковом уровне элемент языка-источника в языке-адре-сате. Элементы языка-источника в языке-адресате адапти-рованы, а не скопированы. Механизм активации связан с существованием латентных мест в языке-адресате. Под по-нятием «латентное место» мы подразумеваем внутренний потенциал или элемент языка-адресата, который может ак-тивироваться под влиянием языка-источника, т. е. перейти в деятельное состояние. Так, например, в славянских язы-ках на лексическом уровне конвергентная (старославян-ская, церковнославянская) лексика представляет собой ла-тентное место. Механизм адаптации связан и с существо-ванием в системе языка-адресата «пустых мест». В ситуа-ции контактирования «пустые места» замещаются модифи-цированными элементами языка-источника. Так, например, «пустое место» представляет собой отсутствие эквивалента для обозначения русской денежной единицы, равной одной сотой рубля в сербском, чешском и польском языках. Адаптацией русской модели копейка в сербское копејка, чешское kopejka è ïîëüñêîå ñëîâî kopiejka исчезает «ïóñòîå ìå-ñòî» â ÿçûêå-àäðåñàòå. В роли контактемы на фонологиче-ском уровне выступают контактофонема, контактогра-фема, контактема распределения звуков, контактема ударения, на словообразовательном – словообразователь-ная контактема, на морфологическом – морфологиче-ская контактема, на семантическом – контактосема, на стилистическом – контактостилема, на синтаксическом – контактосинтаксема, а на лексическом уровне – лексиче-ский изм. Русским фонемам в слове агитка (a, г’, и, т, к, ъ) противопоставляются сербские кон-тактофонемы (а, г, и, т, к, а), а для их изо-бражения на письме используются сербские контактогра-фемы (а, г, и, т, к, а) В адаптации польского русизма при-нимают участие иные контактографемы (agitka). В данном примере на уровне распределения согласных звуков выде-ляется контактема тк. Места ударения русской модели и сербского русизма не одинаковы, т. е. для сербского языка характерна свободная контактема места ударения. Словоо-бразовательную контактему представляет собой суффикс -к(а), а морфологическую контактему – окончание -а (жен-

ский род). Значение песма, чланак или сл. којима је циљ агитација является контактосемой. Употребление данного русизма в разговорной речи представляет собой контакто-стилему.

Под понятием контактологическая адаптация подразу-меваем процесс активизации латентных мест и пополнения «пустых мест» в языке-адресате под влиянием языка-ис-точника согласно определенным правилам. В современной контактологии существут три теории лексических языко-вых контактов: (1) теория трансфера заимствований, (2) те-ория структурного моделирования заимствований по анало-гии c иноязычными образцами и (3) компромиссная теория. Согласно первой теории заимствование рассматривается как «переход, перенесение, проникновение элементов од-ного языка в другой язык». Согласно второй теории заим-ствование обьясняется как «создание собственными сред-ствами языка своих элементов посредством творческой имитации, приблизительного копирования иноязычных образцов». Согласно компромиссной теории «при копирова-нии плана выражения» допускается «перенесение или пере-ход иноязычных значений». Четкое разграничение этих подходов «представляется необходимым» (цит. см.: [Ильи-на, Сычева 1998]). На наш взгляд, существует четвертая теория лексического контактирования, которая предполага-ет (4) активацию и отображение лексических контактем, возникших в структуре языка-адресата под влиянием язы-ка-источника или доминирующего языка-источника. Согла-сно «теории трансфера» в речи монолингвов перенесенное из одного языка в другой слово подвергается адаптации на всех языковых уровнях и результаты языкового воздей-ствия можно представить шкалой – от полной интеграции до полного несовпадения языковых элементов. Тип адапта-ции русизмов опредляется благодаря двум ведущим кон-тактологическим принципам. Согласно первому принципу – тип общей адаптации русизмов определяется на основе наибольшего индекса адаптации на всех уровнях. Согласно второму принципу – тип адаптации русизма определяется благодаря трехступенчатой формально-семантической экви-валентности модели и реплики. В этом случае выделяются нулевая, компромиссная и свободная адаптации. Если, на-пример, русизм адаптирован путем свободной трансфоне-мизации (Ф2), компромиссной трансморфемизации (М1), нулевой трансдеривации (Д0), компромиссной транссеман-тизации (С1), компромиссной лексико-стилистической адаптации (ЛСА1) и нулевой синтаксической адаптации (СИА0), то общая адаптация обозначается индексом А2, потому что на фонологическом уровне зафиксирована наи-большая ступень адаптации.

Согласно «теории активации и отображения» под лекси-ческим измом подразумеваем слова, сохранившие следы языкового контакта в виде звуковых, орфографических, морфологических, словообразовательных, семантических, лексико-стилистических и синтаксических контактем. Основной единицей лексической контактологии является лексический изм или лексическая контактема.

445

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

Явление межъязыковой функциональной асимметрии в родственных языках как результат диалектического взаимодействия общего и специфического

(на материале русского и чешского языков)В. Ф. Васильева

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносоваkamenkovay@mail.ru

cопоставительное языкознание

Summary. This paper considers language phenomenon, which serves as the initial basis of identical linguistic categories in related lan-guages.

1. Факт системно-структурной близости родственных языков объясняет то повышенное внимание, которое в сопоставительных исследованиях генетически родственных языков уделяется функциональному аспекту. Именно функциональные различия языковых категорий на фоне их системно-структурной соотносительности манифестируют специфические особенности каждого отдельного языка, входящего в одну и ту же языковую семью.

2. Явление функциональной асимметрии в родственных языках прослеживается практически на всех уровнях языковой системы: словообразовательном, грамматиче-ском, лексическом, прагматическом. Одной из причин, по-рождающих языковую асимметрию, является языковой узус – сугубо национальная «языковая привычка». Своеобразием языкового узуса можно объяснить явление межъязыковой функциональной асимметрии, характеризующей, в частности, грамматическую категорию числа существительного, категорию глагольного вида, сослагательного наклонения, императива и ряда других категорий в русском и чешском языках.

3. Фактором, порождающим языковую асимметрию, являются вторичные функции грамматических категорий,

имеющие ярко выраженную национальную специфику. Функционально – семантическая эквивалентность средств выражения в подобных случаях выявляется в условиях контекста, на базе сравнения однотипных коммуникативных ситуаций.

4. Анализ явлений межъязыковой функциональной асимметрии имеет методологическую значимость, ибо его результаты предоставляют ценные сведения как для структурной, так и для содержательной типологии. Они позволяют выявить существующие между родственными языками различия в использовании средств выражения и типизировать стоящие за ними расхождения в репрезентации идентичных смыслов. Сопоставление явлений асимметрии в родственных языках дает возможность установить особенности в соотношении логических и семантических категорий в процессе объективации мыслительного содержания.

5. Результаты анализа межъязыковой функциональной асимметрии позволяют выявить импликационные отношения в области семантико-грамматических характеристик каждого языка и тем самым подготовить базу для разработки таксономии родственных языков.

Качественная характеристика лица – русско-немецкие соответствия М. Д. Воейкова

Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербургgulja@hotmail.com

функциональная грамматика, русский язык, качественная характеристика, типология, немецкий язык

Summary. The paper deals with the comparative description of qualitative relations in Russian and German. Russian is mostly ori -ented to express this meaning with the help of adjectives (long forms vs. short forms, qualitative vs. relational adjectives etc.), whereas different types of composita play the most important role in the expression of quality. This may be illustrated by innovative word formation in both languages.

1. Система средств выражения качественной характеристики в русском и немецком языке

В кругу исследований о «языковой картине мира» грам-матические аспекты до сих пор уступают лексическим (лек-сико-семантическим). То, каким способом языки «обслу-живают» те или иные семантические функции и какая область остается принципиально различной, плохо переводимой, представляет как теоретический, так и практический интерес. Предлагаемое грамматическое описание основано на теории функционально-семантических полей (ФСП) и категориальных ситуаций (КС) в духе теории А. В. Бондарко. В соответствии с принципами такого описания сначала задается круг прототипических средств выражения качественной характеристики – центр ФСП. Уже на этом этапе выясняются значительные различия между русским и немецким языком, так как для русского языка более характерен адъективный тип выражения Он был слеп, как Мильтон, глух, как Бетховен, и глуп, как бетон (В. Набоков), в то время как в немецком языке преобладает субстантивный тип: Der Autofahrer hat gebrьllt: Seniler Sauschдdel, sturer! – Водитель заорал: «Маразматический свиной череп, упрямец!» В возможном по-русски выражении «маразматическая свинья» происходит освобождение от избыточной спецификации, в которой кроется причина комического или экспрессивного воздействия. Русское представление об эффекте вы-сказывания скорее связано с недоговоренностью, «недоспе-

цификацией»: Жилец был тихий, платил три рубли и помер на моих руках (Б. Пильняк), т. к. сфера действия прилагательного не ограничивается одним предметом. Об этом свойстве говорят определения К. С. Аксакова (Качество есть отвлеченная и понятая та общая сторона предмета, которая в нем находит осуществление, но которая не принадлежит ему непременно и, как общее, может принадлежать всякому явлению) и Гассер и Смита (The idealized noun is uniformly and closely bounded in all di-rections… In contrast, members of an adjective category are tightly constrained in only one direction (the relevant dimen-sion) but extend indefinitely in all others. Further, the volume of idealized noun categories, compact in all dimensional direc-tions, is relatively small whereas the volume of idealized noun categories, extending indefinitely in all directions but one, is great), сформулированные с интервалом в 130 лет.

В качестве средств выражения качественности понима-ется сочетание семантических единиц – «носитель признака – признак» – во всем их многообразии. В русском языке рассматриваются следующие основные функционально-структурные разновидности квалитативных высказываний: 1) атрибутивная качественность (атрибутивные сочетания имен существительных с прилагательными и причастиями), например Есть больные воспоминания, мой милый… (Ф. Достоевский), 2) предикативная качественность (предикативные сочетания существительного с прилагательным или целым атрибутивным сочетанием, а

446

также некоторые разновидности глагольных вы-сказываний, например: Он славный малый, гвардейский щеголь (В. Соллогуб), 3) качественность, выраженная в эк-зистенциальных высказываниях, где ноcитель признака представлен как вместилище: Есть в ней что-то змеиное (А. Чехов).

2. Квалитативные конструкции в речи – новые образования

Для сравнения между русским и немецким языками су-щественно, что в русском языке совершенно не распространены композиты с внутренней семантической структурой: признак – носитель признака (типа долгострой – затянувшееся строительство). Такие примеры единичны, в то время как в немецком языке они составляют заметный феномен, находящийся на стыке лексики и грамматики (Mieskerl, Kleingeld, Rotkaepchen). Слитное выражение признака и его носителя, с одной стороны, приводит к большей идиоматичности речи, с другой стороны, не способствует усвоению парадигмы прилагательного. Спра-ведливости ради стоит сказать, что парадигма прилагательного в немецком языке значительно проще русской (по критериям Kempe и MacWhinney) и устроена по другим принципам (принцип синтагматического контраста vs. принципом парадигматического противопоставления).

Система прилагательных в русском языке выражает качественность (белый, маленький, плохой), посессивность (мамин, лисий, Машин) и относительность (городской, автомобильный). В немецком языке – только качественность (schnell, rot, klein) и отчасти относительность (kindisch, kindlich).

Русские прилагательные сильно грамматикализованы [Якобсон 1985], их парадигма основана на контрасте со словарной формой; специализированы для выражения постоянных и переменных признаков при помощи краткой и полной формы (Он болен – он больной), не обладают регулярной способностью к субстантивации (Вместе рубали белых шашками на скаку).

Парадигма немецкого прилагательного основана на синтагматическом контрасте между артиклем, существительным и прилагательным (В. М. Павлов).

Прилагательное слабо грамматикализовано [Bhat 1994]: Kleingeld, kleinkariert, die Kleine, klein schneiden – и обладает регулярной способностью к субстантивации: der Achtundsechzigjaerige.

Актуальные словообразовательные процессы разговор-ной речи также говорят о различиях в способе передачи качественной характеристики. Если в немецком по-полняется и без того обширный класс композитов (ср. Frauenversteher – ‘понимальщик женщин’, Vorwдrtsparker – ‘впередпарковщик, недостаточно умелый, но осторожный водитель, который паркуется вперед’), то в русском языке и жаргон, и разговорная речь порождают все новые качественные и относительные прилагательные в основной функции и в функции существительного (крутой, прикинутый, распальцованный – ‘т. е. пытающийся произвести внешнее впечатление’, карманная, ср. также балетный, коверный).

Немецкие композиты синтезируют свойства различных частей речи, сохраняя семантический элемент «класс явлений», отсутствующий эксплицитно в русских глагольных или адъективных конструкциях.

Литература1. Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной

грамматики (на материале русского языка). М., 2002. 2. Воейкова М. Д. Формальные особенности парадигмы

прилагательного и ее усвоение детьми // Цейтлин С. Н. (Отв. ред.) Речь ребенка: ранние этапы. Труды постоянно действующего семинара по онтолингвистике. Вып. 1. 2001. С. 147–169.

3. Павлов В. М. Понятие лексемы и проблема отношений синтаксиса и словообразования. Л., 1985.

Некоторые действующие факторы в употреблении прошедшего времени русского глагола в зеркале китайского языка

Дэн ИнМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

injiaru@yandex.ru

Глагол – ядро грамматической системы русского языка, предикативный центр предложения. И известный ки-тайский лингвист Люй Шусян в 1940-е гг. тоже выдвинул идею, что глагол в китайском языке – это предикативное ядро предложения, другие члены предложения, образуя предложение, окружают глагол, а в 1980-е гг. он четко указывал, что самым важным вопросом в анализе китайcкой грамматики является исследование глагола и типов предложений. Эту точку зрения разделяют другие китайские лингвисты. По их мнению, большинство частей речи должны быть связаны с глаголом, который представляет собой самую важную часть в предложении.

Видо-временные формы глагола – главное средство организации текста. С функциональной точки зрения, Г. А. Золотова поставила вопрос: зачем языку нужны категории времени и вида. Ответ таков: для построения текста. Ведь язык является основным средством общения между людьми. Коммуникативная функция языка – одна из трех его функций. Вид глагола в определенной степени определяет смысл предложения, с одной стороны, контекст сильно влияет на выбор видо-временных форм глагола, с другой стороны.

В процессе речевого общения, кроме ряда языковых факторов, обусловливающих употребление видов, определенную роль играют и речевые факторы. Здесь важны коммуникативные установки высказывания, т. е. коммуникативные задачи говорящего: – Почему в последнее время он так часто ходил в библиотеку? (Weishenme zuijin ta zongshi qu tushuguan?) – Он заканчивал статью (Ta zhengzaixie yipian kuaiwangaode wenzhang). Здесь занятие действием передается глаголом НСВ. В китайском языке

процессное значение обозначается наречием zheng и глаголом. – Он может дать что-нибудь в наш журнал? (Ta nenggei women zazhi toudianer shenmegao ma?) – Да, он закончил статью (Keyi, ta xiehaole yipian wenzhang). В этом диалоге результативность действия обозначается глаголом СВ. В китайском языке такое значение передается глаголом с суффиксом le.

Известно, что аспектуальные признаки характеризуют не только каждое действие в отдельности, но и их сочетания в пределах полипредикативного комплекса. Как отмечает А. В. Бондарко, семантическая категория таксиса – это временное отношение между действиями (в широком смысле, включая любые значения предикатов) в рамках целостного периода времени, охватывающего значения всех компонентов выражаемого в высказывании полипредикативного комплекса. Ядро семантики таксиса – это значения одновременности / разновременности (предшествования – следования). В китайском языке в полипредикативном комплексе временное отношение действий также одновременное или разновременное. Просто в некоторых ситуациях прошедшее время не особо подчеркивается. Например: Когда Аня шла в школу, она встретила Надю. По дороге в школу Аня встретила Надю. Перевод этих двух предложений на китайский язык может быть одинаковым: Aniya zai qu xuexiaode lushang, yujianle Hajia.

Наше исследование соответствует практическим потребностям, прежде всего необходимости эффективно обучать китайских учащихся правильному употреблению глаголов прошедшего времени СВ и НСВ в русском языке. Ведь глагольный вид – одна из самых важных и сложных

447

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

грамматических категорий для китайских учащихся. Мы полагаем, что сопоставительное исследование китайского и русского языков поможет им в этом. Оно позволит понять, как функционируют и соотносятся друг с другом

значения видо-временных форм. Мы уверены, что сопоставительный анализ может дать ответы на многие вопросы, облегчить понимание нашей темы как для учащихся, так и для преподавателей (китайских и русских).

Дискурсивные стратегии в русском и английском языках и проблемы межкультурной коммуникации

Н. А. Емельянова, Л. В. ЕршоваМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

l_ershova@mtu-net.ru

межкультурная коммуникация, менталитет, дискурс, лингводидактика

Summary. This report describes the various didactic devices which a teacher should bear in mind for the purposes of achieving suc-cessful intercultural communication. Extensive knowledge of different culture-specific peculiarities of the target language is essential on the part of the learner, and the teacher is supposed to be aware of cultural traditions native to the learner.

Русский и английский языки являются общепризнанными языками международного общения, широко изучаемыми в мире. На данных языках создано и создается большое количество информационных текстов различных жанров и тематики: научных, публицистических, художественных и др. Обучая языку как иностранно-му, преподаватель-филолог несомненно принимает во внимание как национально маркированные особенно-сти дискурса данного языка, так и менталитетную специфику студенческой группы, воспринимающей учеб-ный процесс сквозь призму своих национальных традиций в области культуры, образования, речевого этикета и проч.

Цель нашего исследования – отметить некоторые тенденции, характерные для восприятия иноязычного дискурса при обучении русскому и английскому языку и в этой связи обосновать лингводидактические задачи, актуальные для работы в группах учащихся – носителей традиций разных национальных культур.

Мы выделяем следующие группы учащихся, занимаю-щихся русским и английским языком как иностранным: а) европейцы (в частности, носители английского или русского языка); б) американцы; в) представители стран Азии.

Как показывает практика, именно в этих регионах и странах изучение данных языков сегодня является актуальным, поэтому мы не обращаемся к более дробной и всеобъемлющей классификации.

Говоря о содержательном наполнении учебного курса по иностранному языку, мы остановимся прежде всего на некоторых особенностях национально маркированного дискурса, представляющих наибольшие трудности для учащихся. Обучение адекватному восприятию и про-дуцированию иноязычного дискурса, несомненно, является сложной задачей, требующей учета различных линг-вистических и экстралингвистических факторов, а именно: 1) лексико-грамматического материала, 2) фразеологии и прецедентных высказываний, 3) дискурсивных слов, обеспечивающих связность текста, 4) просодии и интона-ции, 5) мимики и жестов, 6) фоновых социокультурных знаний.

Дискурсивные стратегии и их правильное использование при коммуникации на иностранном языке предполагают специальную подготовку учащихся как на вербальном, так и на поведенческом уровне. Так, обучая инофонов английскому дискурсу, необходимо не только преподать им основные навыки построения дискурса (например, имплицитные значения дискурсивных слов), но и разъяснить особенности традиционной культуры ведения беседы, состоящей в равноправном речевом поведении всех ее участников, в тактичном и заинтересованном взаимодействии говорящего и слушающих. С точки зрения композиции в такой дискуссии можно выделить ряд этапов: 1) обмен клишированными, этикетными фразами; 2) обмен информацией о фактах и событиях; 3) обмен

мнениями; 4) обмен эмоциональмыми реакциями (факуль-тативно).

Для русского дискурса столь строгая композиционная организация нехарактерна, беседа обычно носит более эмоциональный характер и нередко начинается с разговора о чувствах и переживаниях коммуникантов. Более существенную роль играют в русском дискурсе интонационные и невербальные средства выражения смысла, которые иногда могут придать высказыванию прямо противоположное значение (например: «Да, как же!»; «Ну конечно!»; «Да, придет она, ждите!»; «Сейчас!»). Подобные возможности выражения иронического несогласия, отказа выполнить действие и отрицательного ответа на вопрос в русском языке безусловно представляют для иностранца опасность коммуникативной неудачи.

Обучаясь особенностям построения иноязычного дискурса, студенты проявляют некоторые характерные черты, обусловленные традициями родной страны. Американцы, например, быстро и активно усваивая лексико-грамматический материал, в построении дискурса нередко реализуют особенности своего родного языка. Так, в диалоге на русском языке между американцем и японцем, прощаясь, студент дословно перевел ‘See You’ и произнес «Увидимся», японец же в ответ достал ежедневник, чтобы записать время и место их следующей встречи. Буквальный перевод этикетных реплик и дискурсивных слов – частая ошибка в речи американских учащихся.

Студенты из Азии, изучающие как английский, так и русский язык, проявляют большое трудолюбие в заучивании лексики и грамматических моделей, но уровень обсуждения темы, высказывания своих личных мнений и оценок труден для них, т. к. навык такого рода не сформирован традиционной системой образования. Поэтому общение на иностранном языке с ними нередко бывает затруднено, сведено к монологу преподавателя, к затянутым паузам в диалогах, к согласию на роль слушателя в беседе. Дискурсивные стратегии, типичные для русского и английского языков, такие студенты используют в минимальном объеме, воспринимая их на уроке как своего рода второстепенный, вспомогательный материтал.

Для европейцев, изучающих русский и английский языки как неродные, как правило, не возникает затруднений ни культурологического, ни дискурсивного характера. Особенности речевой коммуникации, типичные для европейцев, характеризуются рядом условий, а именно: а) каждому участнику беседы должна быть предоставлена возможность высказаться, никто не должен «монопо-лизировать» речевое поле; б) все участники должны четко определить свои коммуникативные роли; в) каждый должен понять, когда следует вступать в разговор, сообщать информацию и когда нужно выслушать собеседника; г) следует быть взаимно терпимыми по отношению к информации, высказанной собеседником, к его мнениям и чувствам.

448

Таким образом, для успешной межкультурной коммуникации необходимо сформировать у инофона систему знаний и умений, необходимую для реализации процесса речевого взаимодействия. Решать эту задачу следует комплексно, принимая во внимание и формируя

фоновые знания культурологического характера, адекватную оценку речеповеденческой роли каждого из участников коммуникации и реализацию ими соответствующих дискурсивных стратегий.

Доминантные черты русской языковой картины мира в сопоставлении с польской, украинской, словацкой

(на материале наименований птиц)А. Д. Жакупова

Кокшетауский госуниверситет им. Ш. Уалиханова (Казахстан)zhanel_aigul1970@list.ru

показания языкового сознания, мотивировочный признак, особенности мировосприятия

Summary. The report dwells upon one of the aspects of contrastive motivology – the investigation of motivating and nominating fea -tures of Russian ornitonyms and thein role in the formation of linguistic picture of the world.

В связи с обращением современной лингвистики к проб-леме «язык – человек – картина мира» стали актуальными вопросы взаимосвязи и взаимообусловленности языкового и внеязыкового, языка и культурных ценностей, специфики мышления человека как основных составляющих картины мира. В последние десятилетия интенсивное развитие получила сопоставительная мотивология, объект анализа которой составляет явление мотивации слов в различных языках или диалектах (см.: [Гак 1967], [Блинова 1975, 1994], [Адилова (Жакупова) 1992]).

Исходя из понимания языковой картины мира (ЯКМ) как представления человека о реальной действительности, запечатленного в единицах языка, целесообразно изучать этот языковой феномен с позиций детального глубокого анализа отдельных составляющих той или иной лингвистической теории (в нашем случае – теории мотивации). Исследование мотивированных наименований птиц с точки зрения выражения в их морфо-семантической структуре мотивировочных признаков (МП) позволит выявить специфику их набора в русском и других славянских языках, а также особенности осознания носителями языков фрагментов окружающей действительности. Известно, что на выражение МП в слове оказывает влияние выбор номинационного признака (НП), который зависит от специфики восприятия предмета чувственными органами человека (подробнее об этом см.: [Блинова 1989, 1997], [Адилова 1996]). Проводимое исследование базируется на данных показаний языкового сознания носителей языка, выявленных путем лингвистического эксперимента методом анкетирования (опрошено около 1000 информантов).

Орнитологическая лексика русского и других славянских языков распадается на несколько групп в зависимости от характера МП, который может быть связан: а) с голосом птицы – рус. (р.) выпь, бормотушка, пищуха; польск. (п.) brzęczka, kwiczoł; укр. (у.) свищ, одуд; б) с мес-том обитания – р. травник, морянка; п. podkamionka, blot-niak; у. смеречнюк, вiльшанка; в) с питанием – р. овсянка, осоед; п. jemiołuszka, pestkojad; ã) ñ îêðàñêîé îïåðåíèÿ – ð. ðÿá÷èê, ÷åðíûø; ï. turkuśnik, białorzytka; у. лиска, зеленяк; д) с внешним видом – р. бородач, шилохвость; п. grzywacz, wąsatka; у. довгонiс, шилодзьобка; е) с образом жизни, манерой поведения – р. поползень, трясогузка; п. po-dróżniczek, piecuszek. Орнитонимы в славянских языках характеризуются значительным сходством в выборе НП и выражении МП, при этом количественное наполнение выделенных групп в разных языках различное.

Мотивационно-сопоставительный анализ позволяет выявить соотношение МП и НП в разных славянских языках.

1) МП в разных языках могут совпадать (р. камышница – п. trzciniak – у. очеретянка, р. нырок – п. nurek – ó. íèðîê, ð. ïåðåâîç÷èê – ï. przewożnik – ó. перевiзник), что объясняет-ся одинаковым выбором НП, являющегося наглядным, а потому адекватно воспринимаемым носителями разных языков.

2) МП могут быть различными при одинаковых НП (р. горихвостка – п. zltychwost, ð. øèëîêëþâêà – ñëîâàö. (ñ.) śabliarka, р. бормотушка – с. sedmohlasok), åñëè îäíà èç ÿçûêîâûõ åäèíèö ÿâëÿåòñÿ îáðàçíîé, äðóãàÿ âûñòóïàåò â ñâîåì

ïðÿìîì íîìèíàòèâíîì çíà÷åíèè.  ñëó÷àå åñëè îáà ñëîâà ÿâëÿþòñÿ îáðàçíûìè, ðàçëè÷èå ÌÏ îáóñëîâëåíî âûáîðîì àññîöèàòèâà. Îñîáîå âëèÿíèå íà âûðàæåíèå ÌÏ îêàçûâàåò ÍÏ, îòðàæàþùèé çâóêè, èçäàâàåìûå ïòèöåé (ãîëîñ). Ïðè âîñïðèÿòèè ãîëîñà ïòèöû íîñèòåëè ðàçíûõ ÿçûêîâ ïûòàþòñÿ óëîâèòü ëèáî îòäåëüíûå çâóêè è ïðèáëèçèòü èõ ê åäèíèöàì «ñâîåé» ôîíåòè÷åñêîé ñèñòåìû, ëèáî «îáùèé õàðàêòåð çâó÷àíèÿ» è âûðàçèòü åãî ñ ïîìîùüþ ëåêñè÷åñêèõ åäèíèö. Èçâåñòíî, ÷òî îäíè è òå æå çâóêè ïî-ðàçíîìó âîñïðèíèìàþòñÿ ëþäüìè, ãîâîðÿùèìè íà ðàçíûõ ÿçûêàõ. Ïîæàëóé, òîëüêî â îäíîì ñëó÷àå íàáëþäàåòñÿ ñîâïàäåíèå ÌÏ ïðè ÍÏ, õàðàêòåðèçóþùåì ãîëîñ ïòèöû: ð. êóêóøêà – ï. kukułka – c. kukačka (ñð. â óêð. ÿçûêå – çîçóëÿ).  áîëüøèíñòâå ñëó÷àåâ ÌÏ íå ñîâïàäàþò (ð. âûïü – ñ. buciak – у. бугай, р. сверчок – у. цвiркун).

3) ÌÏ íå ñîâïàäàþò ïðè ðàçíûõ ÍÏ (ð. дубонос – п. grubodziób – ó. костогриз, р. пищуха – п. pełzacz – ó. пiдкоришник). Íåñîâïàäåíèå ÌÏ â ìîòèâèðîâàííûõ íàèìåíîâàíèÿõ ïòèö îáóñëîâëåíî ïðîèçâîëüíûì õàðàêòåðîì ÍÏ, êîòîðûé, ïðåæäå âñåãî, çàâèñèò îò ñïåöèôèêè âîñïðèÿòèÿ ðåàëèè íîñèòåëÿìè ÿçûêîâ, îò «çíà÷èìîñòè ïðèçíàêà äëÿ íîìèíàòîðîâ è ïðèñòàëüíîñòè, ñ êàêîé ýòîò ïðèçíàê èìè ðàññìàòðèâàåòñÿ» [Êîïî÷åâà 1984]. Ê ýòîé æå ãðóïïå îòíîñÿòñÿ ýêâèâàëåíòíûå ëåêñè÷åñêèå åäèíèöû, îäíà èç êîòîðûõ ñîäåðæèò ÌÏ, ñâÿçàííûé ñ ãîëîñîì ïòèöû: ð. ãàãàðà – ï. nur, р. клест – у. шишкар.

Àíàëèç ÌÏ è ÍÏ ìîæíî ïðîäîëæèòü, ðàññìîòðåâ èõ ñ òî÷êè çðåíèÿ ñòðóêòóðû, ñåìàíòèêè, íàëè÷èÿ / îòñóòñòâèÿ ìåòàôîðè÷åñêîãî ïåðåíîñà è ò. ä. Поаспектный анализ МП и НП русского языка в сопоставлении с другими славянскими языками позволит обозначить доминантные черты русской языковой картины мира.

Мотивологическое исследование ЯКМ проводится по двум направлениям: 1) исследуется восприятие человеком мира природы путем его антропоцентрической интерпретации; 2) исследуются способы членения (фраг-ментации) объективной действительности человеческим сознанием. При восприятии большинства наименований птиц в языковом сознании говорящих происходит осмыс-ление образа птицы как живого существа, наделенного антропоморфными свойствами. В русском языке оно вы-ражается при помощи МП, связанного с внешним видом или голосом птицы (галстучник, пересмешка, бормотушка), в отличие от польского, где антропометричность восприятия мира природы, как правило, выражается в словах, МП которых связан с образом жизни и манерой поведения (dzierlatka, kop-ciuszek).

Специфика русской ЯКМ наиболее ярко прослеживается при сопоставлении наименований птиц, МП которых связан с внешним видом. Большую часть этой группы слов составляют образные лексические единицы, содержащие в своей морфо-семантической структуре метафорический МП, а как известно, именно «образные средства языка… создают собственно языковую картину мира» [Юрина 1994]. Внешний облик птицы, формы частей ее тела ассоциируются в сознании носителей русского языка, как правило, с предметами обиходно-бытовой сферы, с образами людей (шилоклювка, ходулочник, кардинал, султанка). (Cр. в польском – с предметами исторической значимости и религиозного культа: he³miatka, mieczodziób, krzy¿ówka.) При наименовании птиц, МП которых связан с

449

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

окраской оперения, в русском языке используется принцип непосредственного указания на природный цвет (ñèíèöà, ìàëèíîâêà, çåëåíóøêà). (Cр. в польском – опосредованное, связано с цветом драгоценных камней: perliczka, bursztynka, szmaragdzik). При наименовании птиц, МП которых связан с

образом жизни, манерой поведения птицы, носители русского языка обращают внимание прежде всего на способ передвижения в пространстве (поползень, стенолаз), носители польского и украинского – связывают с явлениями природы (zmierzcznik, lodowiec).

Русская двуязычная лексикография XXI века и проблема взаимопониманияО. Н. Иванищева

Мурманский государственный педагогический университетolgaivolga@mail.ru

двуязычная лексикография, культурный компонент значения

Summary. The report is dedicated to commenting on the lexica of the Russian language with culture bound components of the mean -ing in a bilingual dictionary. Criteria of culturally valuable components’ selection are suggested in it. One can also find actualization methods of culture bound component of Russian word’s meaning in the different types of texts.

Проблема понимания и взаимопонимания является актуальной не только в рамках социологии и психологии, но и в рамках лингвистики, в том числе теории перевода, методики преподавания языков, лексикографии.

В связи с этим перед двуязычной лексикографией встает задача минимизации культурной информации и ее отбор, а это в свою очередь связано с проблемами классификации фоновых знаний, определения содержания и объема фоновых страноведческих знаний среднего носителя языка.

Фоновые знания – это тот «коммуникативный минимум», то есть знания о том, что мы как партнеры по коммуникации знаем о том или ином предмете или ситуации, а понятие фоновые страноведческие знания (Е. М. Верещагин) используется в докладе для обозначения той части информации, которая существенна для восприятия культурно-коннотированного слова средним носителем языка.

Поскольку восприятие слова и текста связано с тем объемом знаний, которые носитель языка усваивает в процессе социологизации, в том числе при обучении в школе, то средним носителем языка логично, с нашей точки зрения, считать всякого человека, получившего среднее школьное образование.

Степень восприятия высказывания носителем языка, следовательно, предопределяется наличием того общего фонда, который называется фоновыми страноведческими знаниями. Не-носитель языка, не владеющий такими знаниями, может обнаружить непонимание текста или неверное его понимание, связанное с употреблением в тексте так называемых носителей фоновой страноведческой информации, обладающих разным фоновым потенциалом. Для лексики с культурным компонентом значения, или культурно-коннотированной лексики, фоновый потенциал заключен в той части коннотативного значения, которую принято называть культурным компонентом значения.

Культурный компонент значения, с нашей точки зрения, подчас трудно разграничить на денотативный и кон-нотативный, как это принято в лингвистике. Для лексикографических целей разумнее выделять элементы культурного компонента лексического значения слова, которые определяются как страноведчески ценные, то есть такие, которые выделяются в слове на основании фоновых

знаний носителя языка и служат критерием правильного восприятия не-носителем языка текста, в котором слово употреблено. Исследование показало, что эти признаки могут быть обязательными / необязательными, но должны быть типичными. Эти признаки выделяются не столько в словарном толковании слова, сколько в его функционировании.

Анализ функционирования культурно-коннотированного слова в тексте показал, что страноведчески ценными признаками реалии являются ее атрибуты (внешний вид, ингредиенты, традиции), оценка стереотипа восприятия реалии по шкале «хорошо – плохо», историческая маркированность реалии (время применения, действия), ее социальный статус (функциональная принадлежность), символическая маркированность, функция (назначение, роль) и популярность / непопулярность реалии у конкретного народа.

Страноведчески ценные признаки в силу релятивного ха-рактера связи языка и культуры выделяются при сопостав-лении «лексических фонов» слова и его переводного эквивалента, а значит, включают понятия «эквивалентных» и «безэквивалентных элементов культуры» (В. П. Берков). В силу этого традиционные термины эквивалентность / безэквивалентность заменены в докладе терминами соот-носимость / несоотносимость, так как, с нашей точки зре-ния, последние менее «привязаны» к слову, к сигнификату.

Роль текста в актуализации элементов культурной информации существенна: текст не просто «обнаруживает» элементы культурного компонента значения слова, но и служит критерием их страноведческой ценности, то есть позволяет выделить степень непонимания текста не-носи-телем языка, находящуюся в прямой зависимости от употребления культурно-коннотированного слова в текстах разного типа. При этом знание реалии в текстах нейтрализующего и представляющего необязательно, а стимулирующего и констатирующего типа необходимо.

Восприятие слова носителем языка разнообразно, что не препятствует, однако, коммуникации. Не-носитель языка пользуется иной «моделью» понимания, для него существенно представление минимального «лексического фона» при слове. Это и должно стать задачей двуязычного словаря нового поколения.

К типологии таксиса (по данным русского, нивхского и лезгинского языков)

К. Р. КеримовДагестанский государственный университет, Махачкала

kerimk@mail.ruтаксис, деепричастные языки, конвербы, типология

Summary. In typologic researches a degree of «taxisnost» of language means «deeprichastnost». Thus the term adverbial participle (deeprichastie) unites units of a various grammatic nature. In so called adverbial participial languages we differentiate adverbial par-ticiples and taxis converbs formed by special affixes from different forms of a verb including finatic forms. This approach is based on the comparative research of dependent taxis in the Russian, Nivh and Lezgi languages.

Функционально-семантическая категория таксиса имеет универсальный характер, что делает возможным сопоставительное и типологическое изучение форм ее

выражения в языках самого различного строя, в том числе таких генетически и типологически далеких, как русский и лезгинский. Это даст возможность получить интересные

450

для типологии данные о степени грамматикализации таксиса в сравниваемых языках, о номенклатуре таксисных значений и способах их языкового выражения.

Наиболее полно и последовательно таксис исследован на материале русского языка в рамках полевой модели описания [Бондарко (отв. ред.) 1987]. В сферу сопоставительного и типологического исследования таксиса вовлекается в основном материал романских, германских и др. языков, где эта категория выражается формами относительных времен и не представлены морфологические единицы, специально предназначенные для выражения таксисных отношений.

В русском языке также нет специальной морфологической категории таксиса. Основными единицами, специализированными на функциях зависимого таксиса здесь являются деепричастия совершенного и несовершенного видов (СВ и НСВ). Но деепричастия в русском языке являются классом неизменяемых «гибридных наречно-глагольных» (В. В. Виноградов) словоформ обстоятельственного содержания. Одновременность и предшествование выражаются ими при помощи категории вида, соответственно граммем НСВ и СВ, т. е., эти значения выступают как использование граммем морфологической категории вида в несобственных функциях [Бондарко 1971].

В то же время мало работ, где категория таксиса исследовалась бы на материале т. н. «деепричастных» [Не-дялков 1999] языков. Причем исследовалась бы с использованием понятийного аппарата современной теории таксиса, а не в традиционной терминологии. Но и в существующих работах термином деепричастие обозначаются морфологические единицы различной грамматической природы, выступающие в функциях зависимого таксиса. Тем самым нивелируются различия этих единиц разных языков, а также внутри одного языка. Очень часто они не укладываются в представления о деепричастиях, связанные с грамматическими свойствами русских деепричастий. В связи с этим удачным представляется термин конверб, используемый для обозначения таких единиц В. П. Недялковым.

Применение термина деепричастие объясняется именно слабой изученностью грамматических характеристик единиц, выступающих в адвербиальных функциях в деепричастных языках. Между тем именно знакомство с материалом таких языков, в частности нивхского, послу-жило поводом к экспликации грамматической категории таксиса Р. О. Якобсоном. В деепричастных языках есть специальные морфологические формы выражения таксисных отношений (или, условно: деепричастия, имеющие словоизменительную парадигму таксиса). Слабая разработанность этих вопросов отмечается в работе «Типологические и сопоставительные аспекты анализа зависимого таксиса (на материале нивхского языка в сопоставлении с русским)» – одном из редких исследований, где таксис в деепричастном языке специально описывается именно как морфологическая категория [Недялков, Отаина 2001].

В этом плане значительный интерес представляют дан-ные лезгинского и др. дагестанских языков. В них имеется

иной тип таксисных конвербов, нежели в нивхском, где специализированные формы зависимого таксиса опре-деляются как деепричастия. Но эти данные практически не используются, и прежде всего потому, что категория таксиса остается пока «экзотичной» для описаний дагестанских языков, хотя их также относят к деепричастным языкам России [Недялков 1999; Плунгян 2000].

В существующих исследованиях лезгинского языка так-сисные конвербы комплексно не изучены. Некоторые фор-мы просто остались за рамками описания, а зафиксированные приводятся в разных исследованиях под разными дефинициями, иллюстрируются очень ограниченным числом языковых примеров, не всегда корректно переводимых и интерпретируемых. Таксисные конвербы, исходя из функционального сходства, описываются как деепричастия. Между тем само наличие в лезгинском языке деепричастий некоторыми исследователями ставится под сомнение [Гаджиев 1963; Шейхов 1993]. Другие, избегая термина деепричастие, пишут о формах, используемых в функциях деепричастий [Топуриа 1959; Талибов 1966; Мейланова 1967]. Причина этого видится в том, что грамматические признаки обсуждаемых единиц сильно отличаются от свойств русских деепричастий. Они не вполне укладываются в традиционные для дагестанского языкознания представления, сложившиеся под влиянием русской грамматической традиции.

Материал лезгинского языка дает также интересные наблюдения, касающиеся диахронии зависимого таксиса. По данным русского и деепричастных языков типа нивхского устанавливается, что нефинитная модель таксиса возникает на основе аспектуальных противопоставлений, а категория времени – на основе таксисных [Плунгян 2000]. В лезгинском языке морфемы таксисных конвербов имеют прозрачные параллели с аффиксами местных падежей склонения имен. Это дает основание полагать, что в языковой интерпретации таксисных отношений в деепричастных языках (типа лезгинского и др. дагестанских) важную роль играют пространственные представления.

Важным для анализа категории таксиса в лезгинском языке оказывается различие между понятиями относитель-ного времени и таксиса. Формы относительного времени рассматриваются как средство выражения таксисных отно-шений в языках, где нет собственно форм морфологиче-ского таксиса. В лезгинском языке есть морфологические формы и таксиса, и относительного времени.

Таксисные значения, выражаемые в русском языке на уровне конструктивного синтаксиса, в лезгинском языке передаются средствами глагольной морфологии. Напри-мер: Ам (1) хтанамазди, за са кардал (2) кьил эцигда (З. Э.) ‘Как только он вернется, я приму решение (досл.: Он (1) вернется-как-только, я одном на-деле (2) голову склоню)’. Сходства и различия в номенклатуре таксисных значений и способах их выражения в языках разных типов и генетических классов представляют интерес для теории грамматической категории таксиса и лингвистической типологии.

Русский язык в модели сопоставительного синтаксиса славянских языков второй половины ХХ в.

А. К. КиклевичВарминско-Мазурский университет в Ольштыне (Польша)

kiklewicz@poczta.onet.plсемантический синтаксис, экспликативные модели, семантическая классификация предикатов,

валентностные классы глаголов, типологические черты русского синтаксиса

Summary. The author presents the results of application of the Slavonic languages comparative syntax model to the Russian language. The material is described according to four parameters: 1) propositional models, 2) explication models, 3) aspectual classes and 4) valence classes.

В докладе представлены результаты применения к русскому языковому материалу модели сопоставительного синтаксиса славянских языков второй половины ХХ в.

Исследование выполняется в рамках международного научного проекта, финансируемого польским государ-ственным «Комитетом научных исследований» («Komitet

451

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

badań naukowych»). Руководителем проекта является проф. Станислав Кароляк. В реализации проекта участвует 11 на-учных коллективов, представляющих все славянские язы-ке, за исключением хорватского.

Цель проекта заключается в сопоставлении славянских языков с точки зрения характерных для них валентностных, т. е. семантико-синтаксических категорий глаголов. Другими словами, речь идет о сопоставлении классов глаголов, определяемых на основе их комбина-торных потенций по отношению к конституентам (complements) – именным группам, которые коннотированы их лексическими значениями. Описание делится на два уровня: семантический (пропозициональный) и формальный. На семантическом уровне рассматриваются предложения с предикатами четырех типов: двуместными и трехместными предикатами первого порядка и двуместными и трехместными предикатами второго порядка, т. е. соответ-ствующие пропозициональным формулам:

P (x, y)P (x, q) P (p, y) P (p, q)

P (x, y, z)P (x, y, r)P (x, q, z)P (x, q, r)P (p, y, z)P (p, y, r)P (p, q, z)P (p, q, r)

Проанализированный русский материал (тексты худо-жественной прозы В. Аксенова, А. Житинского, Ф. Искан-дера, В. Пелевина и Л. Петрушевской, из которых было экс-церпировано 500 предложений с глагольными предикатами

в личной форме, удовлетворяющими указанному выше критерию) лишь частично подверждает релевантность приведенных пропозициональных формул: семантические структуры P (x, q, r), P (p, y, z), P (p, y, r), P (p, q, z), P (p, q, r) представлены в нем единичными при-мерами либо не представлены вообще. Впрочем, они более характерны для научных текстов, в особенности текстов естественных наук, ср. выражения типа: Блок обеспечивает электрические детали необходимым напряжением – P (x, y, p); Под очисткой обычно понимают отделение загрязненного вещества от газа – P (x, q, r); Она превращает звуковые колебания в электрический ток – P (p, q, r) и др. Наиболее широко представлена в корпусе про-позициональная модель P (x, y); из трехаргументных структур наиболее распространены предложения с предикатами первого порядка – модель P (x, y, z), а из структур с предикатом второго порядка – предложения модели P (x, q).

Формальный уровень репрезентации синтаксического материала представлен экспликативными моделями, содер-жащими реализационные категории предикатов и кон-ституентов: глагольные предикаты первого (V) и второго (W) порядка, именные группы, т. е. лексические мани-фестации предметных аргументов (Ux, Uy, Uz, Ux y Uy z, Up), включенные предикаты в инфинитивной (VI, WI) или про-номинализованной (NV, NW) форме, нулевые формы предикатов и аргументов – контекстные (0x, 0y, 0z, 0P) и бесконтекстные (Æx, Æy, Æz, ÆP). Для каждого типа пропозициональных структур определялось множество отмеченных экспликативных моделей, например, для структуры P (x, q):

W Ux Up Я ничуть этого не стыжусь (Аксенов).W Ux V / W Ux(1) … Я думаю, он правильно решил (Пелевин).W Ux VI / WI Æx1 … Я пытался им что-то сказать (Пелевин).W Ux NV / NW Ux(1)…В упорстве майора я не сомневался (Пелевин).W Ux NV / NW… Его глаза привыкли к полумраку (Пелевин).W Ux ÆP U Сам себе удивляюсь (Житинский).W Ux ÆP Uxpart Uypart Иногда я видел его в павильоне (Пелевин).W Ux Uppart Upart Я кое-что узнал о наших сотрудниках (Пелевин).W Ux Æp Отец задумался (Пелевин).W Ux 0p Я вгляделся (Аксенов).

Типологическую характеристику каждого славянского язы-ка, в том числе и русского, составляют прежде всего такие поверхностные свойства глагольной комбинаторики, как парадигма категорий внутреннего предиката (V, W, VI, WI, NV, NW, ÆP, 0P, NVpart, NWpart) и ограничения, накладываемые глаголом на бесконтекстную нулевую реализацию второго и третьего аргумента.

Кроме того модель предусматривает опирающуюся на ас-пектуальные критерии семантическую классификацию преди-катов. Различаются шесть аспектуальных классов: конти-нуальные, моментальные, инхоативные, результативные, тер-

минативные и хабитуальные. Одна из задач проекта заключа-ется в том, чтобы определить регулярные соответствия между аспектуальным классом и типом комбинаторики предиката, прежде всего – возможностями нулевой бесконтекстной реализации позиций второго и третьего аргументов.

Четвертый параметр описания – сопоставление валент-ностных классов. Каждый валентностный класс включает глаголы, для которых характерна общая парадигма по-верхностных трансформаций. Так, двуместные глагольные предикаты первого порядка представлены в русском языке семью валентностными классами:

VUxUy VUxUy

VUxpartUyUxpart

VUxUy

VUxUypartUypart

VUxUy

VUxpartUyUxpart

VUxUypartUypart

VUxpartUypartUxpart Uypart

VUxUy

VUx

VUxUy

VUx y

Если при рассмотрении пропозициональных структур мы ограничивались созданным нами корпусом художественных текстов, то построение валентностных классов базируется на более широком эмпирическом материале и включает также синтаксические конструкции из текстов других стилей – научной прозы (естественные и

гуманитарные науки), публицистики, деловой прозы и текстов официально-административного стиля. Это позволило учесть надстилевые комбинаторные возможности глаголов, закодированные в грамматической системе русского языка.

Сопровождающие формулы при структурах оценки в русском и ирландском языкахА. А. Коростелёва

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносоваkorosteleva_a@mtu-net.ru

русский язык, ирландский язык, оценка, сопровождающие формулы

Summary. The paper analyses attendant formulas accompanying the structures expressing estimation in Russian and Irish Gaelic in comparison.

452

В задачи нашего исследования входило сопоставление структур, которые могут выступать в качестве сопутствующих формул при оценке в русском и ирландском гэльском языках, и выявление типологических особенностей сравниваемых языков в данной области.

Анализ материала показал, что для ирландского языка характерны десемантизированные формулы бенефактив-ного пожелания при положительной оценке (Gasъr maith, beannacht air; ‘Хороший ребeнок, благослови его Бог’); в русском языке прямые аналоги данного явления находятся в очень ограниченной сфере (в высказываниях, касающихся возраста и здоровья людей пожилых). В ос-новном же обороты, напоминающие по форме бенефактивное пожелание, могут служить в русском языке не формулой, сопутствующей оценке, но самим выражением оценки (– У него хва6 тка / будь здоров не бол е 6 й //). В то же время русский язык располагает многообразными способами смягчения отрицательной оценки с помощью сопутствующих формул, каждая из которых обладает определeнными оттенками значения и собственной сферой функционирования (не говоря дурного слова, чего там золотить пилюлю, не в обиду вам / ему / никому будь сказано, не тем будь помянут и др.).

При выражении оценки в ирландском языке регулярно встречаются десемантизированные формулы клятвы: (ar / dar) m’anam (‘ей-богу’, букв.: ‘на мою-душу’), m’fhocal duit (‘даю вам слово’, букв. ‘мое-слово тебе’) и др. С помощью формул клятвы при негативной оценке в русском подчеркивается объективный характер этой оценки, отсутствие субъективности в позиции говорящего: …Ведь ты, не говоря дурного слова, на свинью похож, ей-богу! (Гоголь). При положительной же оценке русские формулы клятвы, в отличие от ирландских, нисколько не десемантизируются и выполняют свою прямую функцию.

Следующую группу сопровождающих формул можно условно назвать сакральными; среди них в качестве

частотных могут быть выделены формулы со значением ‘слава Богу’, ‘спаси нас Бог’ и ‘прости Господи’. Аналоги десемантизированных сакральных формул, играющих в ирландском языке активную роль при сопровождении оценки (Maidin бlainn, buнochas le Dia; ‘Прекрасное утро, слава Богу’; Go dtarrthaн Mac Dй sinn, ba й dнol an diabhail ceart й; ‘Да поможет нам Сын Божий, это было просто что-то адское’), в русском языке функционируют по-ино-му. С одной стороны, они также могут выступать как фор-мулы, сопутствующие оценке (если целеустановка уже сформирована другими средствами); с другой стороны, они способны сами интенсифицировать структуру, формируя значение как качественной (– Фигу6 рка у нее / слава Б о 1 гу //; – Ро6 жа у него / не дай Б о 1 г //), так и количественной оценки (– Не дай Б о 2 г сколько хлама //; – Такая толп а6 / что не привед и 7 Господи //). Довольно близки друг к другу по условиям употребления русская формула прости (меня) Господи (при отрицательной оценке) и ее ирландский аналог go maithe Dia dom (‘да простит Бог мне’).

Формулы выражения уверенности в русском языке, в отличие от ирландского, появляясь при структурах оценки, не десемантизируются, а по-прежнему передают свое собственное значение; формула спору нет, встречаясь при оценочных структурах, предваряет последующее возражение.

Помимо этого, русский язык располагает сопутству-ющими формулами с глаголами зрительного восприятия (я смотрю, как я погляжу, (ты) смотри), с глаголами говорения (ничего не скажешь, хочу я вам сказать), вводными формулами скажу не хвастаясь, чего греха таить и др. Все эти структуры, выступая как сопровождающие формулы при оценке, имеют собственные оттенки значения и принадлежат к области русской типологии.

О некоторых способах выражения значения «предела» в русском и китайском языках

Ю. А. КотоваМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

julie_kotova@mail.ruкатегория вида, предельные глаголы, результат, семантика, русский язык как иностранный

Summary. The category of Aspect in Russian is a very complicated one from the point of view of Chinese students. As the core of this category is formed by the group of terminative verbs, the problem of terminativity (telicity, boundness) needs to be closely examined. Basing on the works of A. A. Kholodovich, the author tends to point out the differences in the way of function-ing of terminative verbs in both Russian and Chinese languages. The results of study may be of great interest for teachers of Russian as a foreign language.

Вид – специфически славянская глагольная категория, изучение которой представляет трудность для иностран-ных учащихся, особенно для китайских. Долгое время в методике превалировало мнение, что язык-посредник – излишество, что преподаватель может и не владеть языком учащегося, однако в настоящее время преобладает иная точка зрения.

Сопоставление языков различного строя должно осуществляться на основе функционального подхода. Задача исследователя состоит в анализе исходных синтаксических конструкций, или базовых. Центром синтаксической конструкции является предикат, что предполагает учет актантной структуры предложения, семантики глагола и его морфологических категорий.

Особую трудность у китайских учащихся вызывает категория вида. Трудности возникают в основном при речепроизводстве, порождении оригинального текста. Существует обширная лингвистическая и методическая ли-тература по проблеме вида, однако она адресована широкому кругу учащихся.

Одной из причин, по которой категория вида плохо усваивается китайцами, – отсутствие категории вида в родном языке. За и против наличия категории вида в ки-тайском языке выступали многие отечественные и китай-ские лингвисты [8; 3; 4]. Следует, по-видимому, говорить

не о категории вида, но о способах выражения аспектуальных значений.

При анализе способов выражения аспектуальных значений в китайском и русском языках интересным представляется рассмотрение группы предельных глаголов. Особую трудность в этом случае вызывает отсутствие единой точки зрения на понятие предела. Традиционно вслед за В. В. Виноградовым [1] предел действия рассматривают как «критическую точку», по достижении которой действие исчерпывает себя и прекращается. Предел есть понятие, связанное со временем. В силу того, что проблема времени остается открытой, понятие предела также не может быть четко определено. Тем не менее ощущение временной границы действия присуще носителю языка, который не может однозначно указать на «критическую точку» действия, но фиксирует факт осуществления действия по его результату.

Лингвисты выделяют внутренний и внешний пределы. Первый связан с лексическим значением глагола (заснуть – засыпать), второй – с глагольным употреблением (читать – прочитать книгу) [2]. Предметом нашего рассмотрения будут глаголы, в семантике которых заложено значение предела. Наиболее близка нам точка зрения А. А. Холодовича [6; 7]. Противопоставление пре-

453

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

дельных и непредельных глаголов морфологически не вы-ражено в языках. Предельные глаголы, которые используются при сопоставлении двух языков, обозначают процессы с одной степенью свободы, то есть предельные, по завершении которых возникает результат и состояние. Схема Холодовича включает 3 ключевых момента при переходе от процесса к состоянию: момент a) – сам процесс, представлен самостоятельной лексемой; момент b) – завершение процесса и начало результирующего со-стояния, представлен перфектом, может распадаться на конец процесса и начало состояния; момент c) – результирующее состояние, представлен результативом.

В русском языке это иллюстрируется с помощью видовых троек: умираю, умер, мертв. Однако провести такую операцию в отношении китайского языка невозможно. В случае с глаголом умирать выражение получит лишь момент b): Zuotian ta si le. ‘Вчера он умер’. Наименование процесса, предшествующего этому моменту (он умирает), и состояния (он умер) будет отсутствовать в китайском. Это не означает отсутствия способов передачи соответствующих значений средствами китайского языка: значение процесса можно выразить с помощью конструкции со значением ближайшего будущего [5]: ta kuai yao si le. ‘Он скоро (вот-вот) умрет’.

При сопоставлении предельных глаголов основное вни-мание следует уделять анализу семантики глагола. Для большинства китайских предельных глаголов доминирующим является значение результата, представленное перфектом, однако это не единственно возможное значение. Сложность заключается в том, что существуют различные способы выражения перфектного значения: «пустые» морфемы типа le, собственно результативные морфемы, а также направительные при глаголах движения и изменения положения в пространстве. При анализе глаголов, которые могут принимать те или иные результативные морфемы, также оказывается, что эта область не однородна. Результативные морфемы не есть нечто унифицированное, каждый глагол может принимать только определенные морфемы, что обусловлено, во-

первых, значением результата, допустим, ‘поел’ chi wan fan le «закончил есть», или xue hui le «научился так, что умею». Лучше всего это видно на примере двух результативных морфем – wan (‘закончить делать что-то’) и hao (‘хорошо сделать’).

При анализе предельных глаголов необходимо учитывать и синтаксические параметры. Предикат обладает определенными валентностями: на субъект, объект, время и локатив; набор и распределение валентностей определяются семантикой глагола. Важную роль в китайском языке играет порядок слов, нарушение порядка слов считается недопустимым, тогда как в русском порядок относительно свободный.

На данном этапе предельные глаголы удобнее задавать списком, с тем чтобы выявить сходные в семантическом отношении группы. Отбор глаголов ведется с позиций частотности. Список глаголов в целом включает те, которые являются базовыми при изучении русского языка как иностранного.

Сопоставительные исследования в области морфологии и синтаксиса с учетом современных достижений функциональной грамматики будут несомненно способствовать более эффективному обучению китайских учащихся русскому языку.

Литература1. Виноградов В. В. Русский язык. Грамматическое учение о слове.

М.; Л., 1972.2. Гловинская М. Я. Многозначность и синонимия в видо-

временной системе русского глагола. М., 2001.3. Драгунов А. А. Исследования по грамматике СКЯ. М.; Л., 1952.4. Люй Шусян. Очерк грамматики китайского языка: В 2-х т. Т. 1.

1961.5. Тань Аошуан. Проблемы скрытой грамматики (синтаксис, се-

мантика и прагматика изолирующего строя на примере китайского языка). М., 2002.

6. Холодович А. А. О предельных и непредельных глаголах // Фи-лология стран Востока. Л., 1963. С. 3–12.

7. Холодович А. А. Проблемы грамматической теории. Л., 1979.8. Яхонтов С. Е. Категория глагола в китайском языке. Л., 1957.

Анализ количественных квантификаторов как классификаторов в русском и корейском

Ли Су ХенСеульский государственный университет (Корея) // Российский государственный гуманитарный университет, Москва

rosa808@hanmail.netименная генитивная конструкция, квантификатор, классификатор, грамматикализованность

Summary. Nominal Genitive construction such as êó÷à ëþäåé, ìîðå ñëåç, øêâàë çâîíêîâ, etc. can acquire quantitative interpre-tation, in which the nouns êó÷à, ìîðå, etc. mean «many» / «much». These nouns cannot, however be considered as fully grammatical-ized quantificators, and they also have certain properties of classifiers. So they give not only the quantitative, but also qualitative (classifier-like) information about the object. I investigate the semantic features of nouns êó÷à, ìîðå, etñ. from the point of view of classification.

Эта статья посвящена исследованию предметных имен куча, море, шквал и др., которые в исходном своем значении обозначают конкретные предметы (1а), но в составе именной генитивной конструкции, сочетаясь с другим предметным именем (обычно обозначающим множество объектов) претерпевают сдвиг значения, грамматикализуются и становятся ‘количественными квантификаторами’ (1б). (Под квантификатором подразумевается имя, которое обладает свойствами квантора и функционирует в предложении в качестве квантора, но не является настоящим квантором.) В этом качестве они приобретают смысл неопределенно-большого количества: ‘очень много’ с компонентом субъективной оценки.

В русском есть разные способы выражения числа: грам-матический, лексический и т. д. В генитивных конструкциях с перечисленными выше именами используется так называемый ‘лексико-синтаксический способ’. Иными словами, генитивная конструкция приобретает количественную интерпретацию, но не с любыми именами, а только с некоторыми

количественными словами (куча, море и др.). Эти имена обозначают «большое количество», и в данном смысле они кажутся квазисинонимами. Задачи нашей работы следующие: а) исследование семантических свойств и сочетаемости разных квантификаторов (2); б) исследование квантификаторов с точки зрения когнитивной семантики; в) выявление степени грам-матикализованности отдельных квантификаторов.

Из-за разной степени грамматикализации и жестких ограничений на сочетаемость рассматриваемые квантификаторы имеют свойства классификаторов. Обозначая большое количество, они одновременно как бы классифицируют множество исчисляемых объектов: «большое количество» одних объектов выражается словом река, а других – словами поток, шквал и т. д. (3-а, б, в, г, д). В этом смысле квантификаторы сближаются с морфологическим классом классификаторов. Категория классификаторов характерна прежде всего для языков юго-восточной Азии (в частности корейского, ср. (4)), но в индоевропейских языках ее нет (хотя грамматический род

454

может рассматриваться как своего рода классификатор). Тем не менее можно провести аналогию между классификаторами в языках юго-восточной Азии и количественными словами в русской генитивной конструкции: основываясь на а) количественной семантике этих слов и отмеченных выше ограничениях на сочетаемость квази-количественного слова с исчисляемым словом и б) том, что функции квантификаторов схожи с функциями количественных классификаторов в языках юго-восточной Азии.

В корейском языке семантическая зона именных количественных конструкций разработана гораздо слабее, чем в русском (5). К тому же, они мало грамматикализованны в категории кванторов и не функционируют в качестве классификаторов. Тем не менее благодаря сопоставлению корейского с русским можно привести несколько интересных наблюдений. Во-первых, примеры из корейского языка представляют первую стадию развития именных квантификаторов. Например, куча, море и подобные слова в русском легко переходят в категорию кванторов через распространенные метафорические употребления. В других языках также встречаются примеры со словами со значением «куча» и «море» (например по-английски: a heap of work to do ‘куча дел’, heaps of people ‘кучи народа’, a sea of flame ‘море огня’, seas of blood ‘моря крови’).

Во-вторых, хотя данные слова в корейском языке не функционируют в качестве классификаторов (в отличие от слов в русском), их сочетаемость строится на базе процедуры классификации. В количественном значении они сочетаются не с любыми словами, потому что они дают ‘минимальную качественную информацию’ о боль-шом количестве, например, в количественном употреблении pata ‘море’ сочетается с названиями жидкостей, san-temi ‘гора-куча’ – с названиями конкретных предметов, а thay-san ‘большая гора’ – с абстрактными существительными, причем pata ‘море’ имеет коннотацию (extension) ‘большое, говорящему кажется, пространство’, santemi ‘гора / куча’ – ‘слишком много’ (здесь слишком означает субъективное мнение говорящего, отчего и возникает данный оттенок), и также thay-san ‘большая гора’ – коннотацию ‘негативное отношение говорящего к абстрактному объекту’ и т. д.

В-третьих, несмотря на разные степени грамматикализованности и разные синтаксические и позиционные свойства классификаторов в разных языках, панязыковую когнитивную операцию человека отражают сходные семантические классы слов и в русском, и в корейском языке.

В докладе подробно рассматриваются корейские конструкции с классификаторами и именные количественные конструкции, обозначающими большое количество. Кроме того, их семантика и синтаксика сопоставляют с русскими квантитативными конструкциями с родительным падежом.

Примеры:

(1) а. природные объекты: груда, гора, море, реки и др.б. количественные квантификаторы: куча людей, груда

носков, море слез и др.(2)Сочетаемость куча груда гора……...жидкость   *     *   *Одушевленность

::

   ? (контекст)   *

   : :     :   :(3) а. И весь двор длинной вереницей линеек совершал

процессию среди этого моря огней (В. Вересаев. Пушкин в жизни).

б. По мосту двигались в двух направлениях два широких потока огней: один – сплошь белые огни, дру-гой – красные (Э. Севела. Зуб мудрости).

в. В страшном шквале огня, в рыжем облаке пыли, ко-гда рушилось все и стонала земля, – с готовностью ответил лейтенант (В. Сорокин).

г. Следует перебранка, шум недовольства кругом – зашиканная, потертая жизнью личность снова пропадает в море / *поток голов (Л. Леонов. Бегство Мистера Мак-Кинли).

д. Сам председатель был бос и сидел за столом, на котором поверх вороха / *груда газет лежала крохотная восьмушка серой бумаги (Л. Леонов. Бар-суки).

(4)  а. So sey MARIкорова три ЖИВОТНОЕ-имя -квант -класс

б. Heyngsa tases MYENGпять ЧЕЛОВЕК милиционер-имя -квант -класс‘три коровы’ ‘пять милиционеров’

(5)  а. В русском: Там море слез!; Пролил море слез.б. В корейском:

б1 nunmulpata-ka toi-ess-ta.слеза море-НОМ. Стать-ПРОШ

-АССЕРТ‘было море слез’

б2 *nunmulpata-lul hullye-ss-ta.слеза море-АКК. Пролить-ПРОШ.

-АССЕРТ‘пролил море слез’

Литература1. Allan K. Classifier // Language. 1977. P. 53–62.2. Craig C. A. Classifier languages // The Encyclopedia of Language

and Linguistics. Vol. 2 (ed. by Asher R. E.). 1994.3. Lakoff G. & Johnson M. Metaphors we live by. University of Chicago

Press, 1980.4. Апресян Ю. Д. Лексическая cемантика: синонимические средства

языка // Избранные труды. Т. 1. 2-е изд. 1995.5. Кнорина Л. В. Классификация лексики и словарные дефиниции //

Национальная специфика языка и ее отражение в нормативном словаре. М., 1988.

Безэквивалентная лексика русского и казахского языковА. Д. Маймакова

Центр образования и развития «Прогресс», Нукус, Республика Êàðàêàëïàêñòàí (Óçáåêèñòàí)karlmaks@nukus.freenet.uz, amaimakova@mail.ru

безэквивалентная лексика, эквивалент, слова-реалии

Изучение языка в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением и духовно-практической деятельностью является характерным для современной лингвистики. На первый план выдвигается исследование языка с учетом языковой личности и языкового коллектива. В этой связи можно отметить все возрастающий интерес к национально-культурному аспекту исследования языка.

Особенности языка, обусловленные спецификой обслу-живаемой им культуры, отчетливее всего проявляются на лексическом уровне, поскольку номинативные средства языка наиболее прямо связаны с внеязыковой

действительностью. В лексическом составе любого языка выделяется так называемая безэквивалентная лексика, в основном – это обозначения предметов и явлений, характерных для данной культуры и отсутствующих в культуре народа – носителя сопоставляемого языка.

Не имея точных семантических соответствий в системе понятий и реалий сопоставляемого языка, безэквивалентные слова соотносятся в нем с приблизительными соответствиями, которые создаются (на контекстуальном уровне) компонентами группы слов; соответствия эти могут быть описательными, выражаясь целыми оборотами.

455

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

Важно подчеркнуть, что безэквивалентная лексика выяв-ляется только при сопоставлении конкретных культур и языков. То, что в одном языке является безэквивалентным по отношению к другому (сопоставляемому) языку, может существовать в каком-нибудь третьем языке. Ср. русские слова каравай, кутья, крестник, пасха безэквивалентны по отношению к казахскому языку, но не по отношению к украинскому языку.

Безэквивалентная лексика является категорией синхронической. Межкультурное общение народов и связанный с ним обмен информацией приводит к заимствованию ряда понятий и слов из других языков, а вместе с развитием и обогащением словаря увеличиваются и возможности перевода. В результате этого многие безэквивалентные слова приобретают эквиваленты в системе лексики переводного языка, сохраняя при этом основное свое качество носителя этнокультурного своеобразия. Так, заимствованные казахским языком слова дума, пирог, квас, щи, борщ, тарелка, кружка и другие слова регулярно используются при переводе как нормативные эквиваленты соответствующим русским реалиям. Ср. соответственно казахские слова казан, аул, арык, хан, султан, кумыс в русском языке.

Безэквивалентная лексика – категория условная. Отсутствие эквивалента для какого-либо слова исходного языка не означает, что данное слово вообще не может быть передано на другой язык: с помощью описания и толкования любое слово одного языка может быть передано на другой язык, хотя нередко со значительными информационно-эмоциональными потерями, нарушениями узуса другого языка и т. д.

Безэквивалентная лексика представляет собой сложный, комплексный разряд лексики, включающий разнообразные группы слов (что обусловлено многочисленностью сфер реальной действительности, в которых находит отражение специфика национальной культуры). Они суть следующие:

1) слова, которые обозначают национально-культурные реалии определенных народов, так называемые слова-реалии. Согласно тематической (предметной) классификации здесь выделяются понятия а) географические (русск. тайга, болото, суховей, антоновка, лен; каз. кыр, такыр, сексеуiл, кок-сагыз, жиде, сайгак, каракурт); б) этнографические (русск. кокошник, изба, окрошка, ботвинья, крестины, гусли, рубль, сажень; каз. саукеле «головной убор невесты», киiз уй «юрта», êóрт «сушеный творог в виде шариков, приготовленный из овечьего молока», суйiншi «подарок за сообщение радостной вести», домбыра, тенге, суйем «расстояние между большим и указательным пальцами»); в) общественно-политические (русск. край, деревня, село, династия, боярин, губернатор, дума, патриарх; каз. ауыл, жуз «название трех родоплеменных объединений казахов», аксакал «старейшина», бай «богатый скотовод; богач»,

àкiм «глава администрации», имам «высший чин духовенства у мусульман»);

2) фразеологизмы и афоризмы (русск. заварить кашу, проще пареной репы, тертый калач, ни сват ни брат, выносить сор из избы, кашу маслом не испортишь, первый блин – комом, не боги горшки обжигают; каз. сут устiнде каймак «сливки общества, избранные», ананын ак сутi «человечность, гуманность, совесть» (говорится о чистых помыслах матери), тузы женiл «невезучий», ет асату «угощать с рук мясным блюдом», ит басына iркiт тогiлу «изобилие еды, достаток», дастарканда нан жок – тамакта ман жок «у кого на столе нет хлеба, считай, что нет и настоящей еды», тату уйдií табагы салдырламайды «в дружной семье не слышно звона посуды», бай мактанса мактансын, сабасынын коры бар «пусть богатый хвастается, у него всегда есть в сабе закваска для кумыса»);

3) слова из фольклора (русск. красна девица, добрый молодец, суженый (-ая), жар-птица, кудесник, Баба-Яга, Кощей Бессмертный, Змей Горыныч, молочные реки, кисельные берега, в тридевятом царстве, в тридевятом государстве; каз. батыр, айдахар «дракон», жалмауыз кемпiр «Баба-Яга», албасты «злой дух, вредящий роженицам и младенцам», перi «прекрасная крылатая женщина», Алдар Косе);

4) топонимы (русск. Тверь, Волга, Ока, Бородино; каз. Отрар, Алатау, Сырдария, Êаракум, Байконыр);

5) антропонимы (русск. Иван, Аленушка, Петр Первый, Александр Сергеевич Пушкин, Алексей Мересьев, каз. Абылай, Абай, Мухтар Омархан óлы Ауезов, Бауыржан Момыш óлы, Àлия).

Могут быть выделены и другие группы безэквивалент-ной лексики русского и казахского языков.

Осмысление и представление безэквивалентной лексики как комплексного разряда лексики имеет большое ме-тодологическое значение для преподавания русского языка в национальной аудитории: оно не только более конкретно обрисовывает все разнообразие этих единиц, но и позволяет существенно уточнить формы и методы их пре-зентации в национальной аудитории. В этой связи представляется важным и создание учебного словаря безэквивалентной лексики русского языка для студентов казахских отделений вузов.

Литература1. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура:

Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М., 1990.

2. Гак В. Г. Сравнительная типология французского и русского языков. М., 1989.

3. Стернин И. А., Харитонова Б. Опыт описания национально-культурной специфики слова на материале русского и немецкого языков // Психологические и лингвистические аспекты проблемы языковых контактов. Калинин, 1984. С. 57–67.

Оппозиция «содержание – форма» в лингвистической теории перевода

Е. В. ПолищукМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

rkiff@philol.msu.ruперевод, взаимодействие языков, сопоставительный анализ, межуровневые соответствия, дифференцированность средств

Summary. The report is devoted to «meaning versus form» dichotomy in linguistic theory of translation. Such questions as objects of translation, correlation of different language levels, authenticity of translation are touched upon.

В современном мире, характеризующемся интенсификацией международного общения, активным взаимодействием и взаимопроникновением различных культур, происходит обмен культурными ценностями, включая литературные, научные, технические, а также политической и деловой информацией. Эти факторы приводят, как никогда раньше, к возрастанию актуальности перевода. Перевод как синтетический вид речевой деятельности в наиболее ярко выраженном виде отражает сопоставление историко-культурных традиций

двух контактирующих языков. Целью перевода является наиболее адекватная передача средствами одного языка того, что уже выражено посредством средств другого языка. При этом возможно возникновение проблемы несовпадения объема переводимых понятий в двух языках, большая или меньшая дифференцированность средств выражения языковых явлений в двух языках, несовпадение «экстралингвистического фона» понятий и ряд других.

В науке о переводе вообще и, в частности, в лингвистической теории перевода с начала ее становления в

456

русской и зарубежной лингвистике и до нашего времени большое внимание уделялось оппозиции «содержание ver-sus форма» как отправных точек исследования. Как из-вестно, переводческие сопоставления, в отличие от соб-ственно лингвистических, не замыкаются на одном уровне языковой системы. Неизбежность межуровневых соответ-ствий обусловливается, в частности, тем, что теория перевода фактически сопоставляет не грамматические формы как таковые, а наиболее типичные контексты, в которых грамматические и лексические значения тесно пе-реплетаются. При этом важно отметить, что установление разноуровневых соответствий существенно лимитируется тем фактом, что единицы разных ярусов языковой системы характеризуются разными нормами речеупотребления.

Положение о неполноте или частичности перевода отдельных явлений языка способствовало уточнению понятий адекватности или полноценности перевода. Для полноценного перевода важна не исчерпывающая полнота функционально-стилистического соответствия оригинала и перевода, но полнота передачи актуализированных в данной речевой структуре (контексте) значений. В этой связи необходимо принимать во внимание предупреждение Л. В. Щербы о том, что слова одного языка в большинстве случаев не просто соответствуют словам другого языка, а находятся с ними в весьма сложных и многообразных отношениях.

В свое время Л. С. Бархударовым было выдвинуто положение, согласно которому «лингвистическая теория перевода должна идти не от формы к содержанию, а от содержания к форме» [Бархударов 1967, 28]. Позднее это положение было оспорено рядом лингвистов, т. к. такое построение не является специфичным именно для теории перевода, т. к. используется и в лингвистических работах по сопоставительному, в частности, структурно-типологи-ческому, изучению языков. Специфику сопоставительных переводческих исследований следует искать в особенностях самого процесса перевода, которые задаются, во-первых, тем, что перевод есть двусторонний процесс, в ходе которого устанавливается определенное отношение между отрезками речи в двух языках; и, во-вторых, тем, что в переводимом оригинале релевантными оказываются лишь те элементы, которые действительно влияют на состав соответствующего речевого произведения в переводе; и, наконец, тем, что релевантность элементов оригинала и выбор элементов перевода обусловлены их окружением. Определяя перевод как процесс замены речевого произведения на одном языке соответствующим речевым произведением на другом языке при сохранении неизменного плана содержания,

необходимо обращать особое внимание на систему соответствий языковых единиц. Таким образом, материалом переводческих исследований всегда является некоторая совокупность параллельных речевых произведений, инвариантность содержания которых принимается за данное.

С другой стороны, ряд исследователей (в частности В. Н. Комиссаров), возражая против наметившегося стрем-ления ограничить теорию перевода изучением явлений речи, отмечают при этом, что «если бы все содержание процесса перевода полностью сводилось к индивидуальности речевого акта, то это сделало бы невозможным какие-либо теоретические положения, претендующие на объяснение ряда однотипных явлений» [Комиссаров 1980, 51].

Таким образом, задача переводческих исследований заключается в описании системы высшего порядка, т. е. системы отношений между системами языков, участвующих в процессе перевода. Следовательно, речь идет уже не об отрезках текста, но о единицах языка, хотя эти единицы надо рассматривать в их системном функционировании.

Исходя из вышесказанного можно сделать вывод, что ориентация теории перевода либо на сопоставительное исследование только языковых систем, либо же только речевых произведений представляет не взаимоисключа-ющие, но взаимодополняющие решения. Поскольку в пе-реводе соотносятся коммуникативно равноценные разно-язычные речевые произведения, состоящие из единиц соответствующих языковых систем, объединенных по спе-цифическим для каждого языка правилам смысловой и формальной организации, постольку в качестве объекта перевода могут быть взяты как речевые, так и языковые аспекты перевода, а в более общем смысле объектом исследования может стать именно соотношение уровней и единиц сообщения в переводе как особом виде речевого общения.

Кроме этого можно с уверенностью говорить о неполноте чисто лингвистического подхода к переводу и представления объекта переводческих исследований как систем межъязыковых соответствий. Перевод имеет кроме лингвистической еще и экстралингвистическую обусловленность, включающую социолингвистические и психолингвистические детерминанты. Теория перевода, таким образом, является интердисциплинарным направлением, лингвистическим в своей основе, но тесно смыкающимся как с психолингвистикой, так и с социолингвистикой, а также и с нелингвистическими науками.

Орфоэпические и акцентологические отклонения в речи нерусских как отражение особенностей национального языка

Р. З. ПоляковаУральский государственный университет им. А. М. Горького, Екатеринбург / Ноябрьск

kochox@noyabrskadm.ruсоциолингвистика, норма, языковая ситуация

Summary. The problem of social differentiation of a language, the character of interrelation between a language and a nation are the main problems which studies sociolinguistics. The work is devoted to the study of the breach if lingual norms (in particular norms of stress and pronunciation) by representatives of different nations living in Noyabrsk.

Одной из основных проблем современной социолингвистики является проблема «язык и нация», проблема речевого взаимодействия в условиях речевой неоднородности, как пользуются языком люди, составляющие то или иное общество.

В докладе приводятся результаты анализа состояния речевой культуры представителей разных национальностей, живущих в Ноябрьском регионе Тюменской области, выявление ее потенциалов и дальнейших путей развития. Экспериментальной базой исследования послужила речь студентов филиала УрГУ им. А. М. Горького в городе Ноябрьске (650 студентов – представителей разных национальностей, проживающих в Ноябрьском регионе). При проведении исследования

фиксировались многие социальные факторы, могущие влиять на использование языка, – от различных характеристик самих говорящих (их возраста, национальности, уровня образования и культуры, места рождения и постоянного проживания) до особенностей конкретного речевого факта, ситуации общения. На каждого реципиента был составлен так называемый «языковой паспорт» говорящего, необходимый для дальнейшего анализа нарушения норм. По предварительным данным большинство реципиентов проживают на данной территории с самого рождения (в основном молодежь 1983–1986 года рождения) или приехавшие в Ноябрьский регион около 5–10 лет назад, лишь небольшая часть опрошенных проживают в Но-

457

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

ябрьске 1–2 года. Наблюдения над речевой деятельностью информантов строились таким образом, чтобы исключить или свести до минимума влияние исследователя на их речевое поведение. Почти все отклонения от языковых норм были зафиксированы в непринужденной ситуации, во время бесед с однокурсниками, из разговоров в домашней обстановке.

По статистическим данным национальный состав населения Ноябрьского региона довольно разнообразен.

Национальный состав населения Ноябрьского региона за 1989 год:

Национальность Численность (чел.)Все население: 116469В том числе:Ненцы 31Ханты 39Селькупы 7Манси 9Русские 66796Украинцы 25335Татары 8156Белорусы 3857Башкиры 2975Молдаване 1590Азербайджанцы 1227Немцы 837и т. д.В Ноябрьске проживают представители 20

национальностей, что накладывает определенный отпечаток на нарушение языковых норм и находит свое отражение в языковых ситуациях. На характер речевой коммуникации в неоднородной среде влияют, в равной мере, языковые, социальные и ситуативные факторы. Разница в языках, которые используют участники речевого общения, отражают социальную и этническую неоднородность коммуникантов [1].

Норма, как и все в языке, медленно изменяется под вли-янием разговорной речи, местных говоров, заимствований и т. д. Нормы национального языка вызывают орфо-эпические отклонения в речи представителей разных национальностей, живущих в городе Ноябрьске. Рассмот-рим наиболее типичные ошибки в их произношении. По старой литературной норме сочетание чн должно произноситься как [шн], но в последнее время под влиянием письменной речи [шн] постепенно вытесняется [чн]: коне[чн]о, пустя[чн]ый, подсве[чн]ик, яи[чн]ица (на-блюдается в речи украинцев, татар, башкир, молдаван, немцев). В русском языке действует закон смягчения со-гласных перед гласными переднего ряда, в том числе перед

е. Заимствованные слова не сразу осваиваются русским языком, поэтому в иноязычных словах наблюдается троякое произношение: только твердое, только мягкое и вариантное. Основная тенденция движения нормы заключается в переходе от твердого произношения к мягкому: мет[э]ор, эн[э@]ргия, диспанс[е@]р (в речи башкир, грузин). Интересный случай смягчения [л] наблюдается в словах: бо[л’]тик, Во[л’]га (в речи молдаван), ви[л’]ка, таре[л’]ка, по[л’]овник (в речи азербайджанцев). Из дистактных диссимиляций типичны расподобления так называемых «плавных» [р], [л], когда из двух [р] одно превращается в [л]: коридор – колидор (данное просторечие наблюдается в речи украинцев). Произношение слов транвай (вместо трамвай), пинжак (вместо пиджак) с точки зрения норм литературного произношения – просторечие (ошибка зафиксирована в речи русских, украинцев). Среди прочих фонетических процессов встречаются случаи метатезы: друшлаг (в речи молдаван), горавить (в речи азербайджанцев).

В докладе рассматриваются и акцентологические отклонения в речи нерусских в условиях речевой неоднородности. Во многих глаголах в прошедшем времени в форме женского рода ударение стоит на окончании, реже на основе. Типичные ошибки в речи украинцев, татар, немцев: ждбла, взя@ла, нбчала, дбла, пуняла. Также в речи русских, украинцев наблюдаются акцентологические ошибки при образовании форм множественного числа существительных: торты@, средствб, выборб, платья@, хозяевб. Употребляя иноязычные слова, часто допускают ошибки в постановке ударения: маркйтинг, жблюзи, бармйн (зафиксировано в речи русских, украинцев).

Данный материал лишь небольшая часть исследования по теме: «Освоение языковых норм в речи нерусских в условиях неоднородности». Моя задача как исследователя состоит в том, чтобы выявить черты, которые являются типичными для языковых привычек и особенностей данной социальной среды и дать им соответствующую социолингвистическую интерпретацию.

Литература1. Речевое общение в условиях языковой неоднородности / Под

ред. Л. П. Крысина. М., 2000.2. Крысин Л. П. О перспективах социолингвистических исследо-

ваний в русистике // Русистика. Берлин, 1992. № 2. С. 96–106.3. Культура русской речи / Под ред. Л. К. Граудиной и Е. Н. Ши-

ряева. М., 2003.4. Русский язык и культура речи / Под ред. В. И. Максимова. М.,

2000.

«Родной язык»: к употреблению терминаЕ. Ю. Протасова

Хельсинкский университет (Финляндия)ekaterina.protassova@helsinki.fi

родной язык, двуязычие (билингвизм), сопоставление языков

Summary. One’s native language or a first language is usually called ‘mother tongue’. Individuals can refer to their mother tongue with special feelings, they can use it in a different role than other languages they know.

Ситуации, в которых дети овладевают двумя языками, весьма разнообразны. Больше всего описана ситуация, когда один из родителей говорит на одном языке, а другой – на другом. Но и эта ситуация не симметрична: поскольку обычно с ребенком чаще находится мама, чем папа, то язык матери, скорее всего, будет доминировать. Поэтому, в частности, на многих языках существует выражение «материнский язык», а не «родной язык» (англ. mother tongue, нем. Muttersprache, франц. langue maternelle). Этот термин вызывает множество споров. Например, если родина – это не то место, где родился; если это страна не отца, а матери и т. п. По-русски говорят, например, «родина-мать», но «отечество», по-немецки – Heimat (букв. «место дома») и Vaterland («страна отца»). В некоторых семьях люди говорят на языке окружения, но чувствуют, что это не их родной язык, т. к. он не совпадает с их

национальностью. Иногда ребенка воспитывают в основном бабушки, дедушки или няня, говорящие на другом языке, чем родители. Есть ситуации, в которых в семье одновременно звучит несколько языков.

Родным называют язык, который выучивается первым, является самым важным, наиболее часто используемым, который знают лучше всего, с которым легче всего себя идентифицировать. Понятно, что это может быть один язык, совмещающий все эти функции, а может быть и несколько разных. Бывает, однако, так, что человек настолько крепко связан с двумя языками с рождения, что уже не может различить, какой из них по-настоящему родной: они оба родные. Все же такая ситуация достаточно редка, обычно человеку один язык ближе другого, да и выучиваются они в определенной последовательности. В иных языковых сообществах вместо этого термина

458

употребляют сочетания «материнский язык», «первый язык», «свой язык», «домашний язык», «наследственный язык». Такое употребление встречается, например, в следующем отрывке: «Джемалэддин никак не мог найти себя среди гор, где он родился, среди тех картин природы, войны и быта, которые отложились в его первых сознательных впечатлениях, среди знакомых с детства звуков родного языка, среди братьев и сестер» (Дружба народов. 1999. № 4).

СМИ по разным поводам употребляют понятие «родной язык». На основании рассмотрения около 20000 вхождений мы пытаемся проанализировать, насколько это сло-восочетание является терминологичным, в каких контекстах появляется, насколько оно эмоционально окрашено, что стоит за его употреблением. Так, в цитате «К сведению состоятельных людей: сегодня нет смысла отправляться на АКШ за границу. Московские специалисты имеют точно такие же показатели, как их коллеги в Европе или Америке. А вот общение на родном языке с лечащим врачом – серьезный довод в пользу того, чтобы остаться на родине. Да и стоит шунтирование за рубежом от 30 тысяч долларов и выше. У нас – намного дешевле» (Здоровье. 2002. № 5) «родной» синонимичен «понятный, интимный, сокровенный, доступный, досконально знакомый». В отрывке «Какой сквозняк выдул нас с родимых мест, оторвал от друзей, от музеев, от Красной площади, от родного языка!» (Звезда. 2002. № 5) речь идет о национально-самобытном аспекте понятия, входящем в состав культурной идентичности, немыслимом вне страны, где на этом языке говорят. Языковая игра, построенная на отсылке к прецедентным текстам, наблюдается тогда, когда пеняют на несовпадение происхождения и языка описания объекта: «Впрочем, для исконно русской “Волги” инструкцию не мешало бы перевести на родной язык владельцев этого авто» (За рулем. 1997. № 8). Официальное употребление, не связанное с определенным толкованием, наблюдается в следующем фрагменте, который, однако, должен был бы быть истолкован дополнительно: «Реклама на территории Российской Федерации распространяется на русском языке

и по усмотрению рекламодателей дополнительно на государственных языках республик и родных языках народов Российской Федерации. Данное положение не распространяется на радиовещание, телевизионное вещание и печатные издания, осуществляемые исключительно на государственных языках республик, родных языках народов Российской Федерации и иностранных языках, а также на зарегистрированные товарные знаки (знаки обслуживания) (Законодательство и практика средств массовой информации. 1995. № 10). Предположение, что у каждого человека есть только один родной язык, скрыто во фразе: «В Японии поэт и русист Акифуми Такеда, после знакомства со стихами Хлебникова, обнаруживает, что ему по-новому открывается родной язык» (Арион. 2000. № 3).

Неверно будет считать, что, говоря о родном языке, мы имеем в виду только собственно язык, т. е. чисто языковые структуры и явления. С овладением и владением языком связано много проблем: социальных (общение с другими людьми, взаимопонимание, положение в обществе, способность взаимодействовать с окружающим и т. п.), психологических (самоощущение, самооценка, чувство собственного достоинства, душевный комфорт и т. п.), куль-турно-антропологических (самобытность личности, куль-турно-языковая и этническая идентичность, возможность самореализации, доступ к образованию и творческой деятельности и т. п.). Толкование речевой деятельности человека обычно неотделимо от его материальной и духовной деятельности, поэтому и двуязычие вырастает в комплексную проблему, затрагивающую самые разные аспекты материальной и духовной сферы.

Родной язык можно забыть и при переезде в иноязычное окружение, когда перестаешь им пользоваться; тот же самый критический возраст – 8–12 лет – оказывается границей, после которой забыть родной язык полностью нельзя, даже если он не поддерживается; видно, что колебания при указании точного возраста снова связаны с индивидуальными особенностями человека.

Синонимия реплик-реакций со значением подтверждения в русской диалогической речи в сопоставлении с английской

Е. К. СтоляроваМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

rkinature@cs.msu.suзвучащая диалогическая речь, синонимия реплик-реакций, коммуникативный анализ

Summary. The report focuses on comparative analysis of the second replicas of the spoken dialogues in Russian and English. Differ -ent role of lexical, syntactic, prosodic means and context in expressing the meaning of the replicas are considered.

Сообщение посвящено рассмотрению вторых реплик диалогических единств, важность исследования которых отмечается многими лингвистами. В сообщении исследуются преимущественно звучащие диалоги. При анализе используется коммуникативный анализ, учитывающий взаимодействие синтаксиса – лексики – интонации – контекста и разную роль каждого из средств в выражении значения звучащего предложения.

В сообщении исследуется тип диалогического единства, который допускает разветвленную синонимию высказываний в репликах-реакциях. Эти синонимы в репликах-реакциях многочисленны, перечислимы, типизированы в своих структурах и употребительны. Исследуемый фрагмент отражает типологические особенности русской звучащей речи.

Первые реплики анализируемого диалогического един-ства выражают разновидности волеизъявления, долженствования, предпочтения одного действия другому. Синонимические реплики-реакции имеют семантический инвариант, который включает компонент подтверждения, соответствия («я это и делаю»).

В задачу исследования входило выявление средств выражения смысловых и эмоциональных компонентов содержания реплик-реакций и типов взаимодействия средств.

Исследуемые реплики-реакции в русском языке сопоставлялись с соответствующими репликами-реакциями в английском языке, что позволило выявить различные и сходные явления в средствах выражения компонентов значения и в типах соотношения средств. Приведем анализируемые синонимические ряды.

– Ñàäèñü çàíèìàòüñÿ! – Be smart and start working!ñèíîíèìè÷åñêèå ðåïëèêè-ðåàêöèè ñèíîíèìè÷åñêèå ðåïëèêè-ðåàêöèè

] ] ] ] ] ]2/4 ] ] ] ] ]2

– ß çàíèìàþñü. (Çàíèìàþñü ÿ!) – I’m \working.] ] ]2/4

À ÿ çàíèìàþñü. But I’m /working.] ]1/2/4

ß è çàíèìàþñü. I \am |working.] ] ] ] ] ]1/2/4

459

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

ß è òàê çàíèìàþñü. Of \course I am |working.] ] ] 1/2

Âîò ÿ è çàíèìàþñü.] ] ] 2/4

Òàê ÿ è çàíèìàþñü.] ] 2 ] ]2

Äà çàíèìàþñü ÿ, çàíèìàþñü.] ] 2

Çàíèìàþñü. I \am.3 ] ] ] ] ] ]1

Èìåííî ýòî / ÿ è äåëàþ. /That’s what I’m \doing.] ] ] 3

À ÿ ðàçâå (÷òî ëè, äóìàåøü, ïî-òâîåìó) íå çàíèìàþñü? (And) do you (really) |think I’m not /working?] ] 2

Íåóæåëè ÿ íå çàíèìàþñü? |Don’t you think I’m /working? (And) you |think I’m not /working?

] ]2 ] ] ] ] ] ]3

À ÿ ðàçâå (÷òî ëè, äóìàåøü, ïî-òâîåìó) / íå çàíèìàþñü? (And) you |think I’m /not?]] 4

À ÿ ÷òî äåëàþ? And |what do you think I’m \doing?] ] ] ] ] ]]2

À êòî íå çàíèìàåòñÿ? And |who is not \working?] ] ] ] ] ] ]2 ] ]2

À êòî / íå çàíèìàåòñÿ-òî? And |who’s \not?

В результате анализа синонимических рядов реплик-реакций в русском и английском языках были сделаны следующие основные выводы:

1. В русском языке наблюдается большая степень дифференциации значения и средств выражения значения.

2. И в русском, и в английском языках в синонимический ряд входят предложения, в формировании значения которых

активизируется роль лексико-синтаксических средств (Именно это я и делаю. Of course I’m working).

Проведенный анализ позволяет утверждать, что тип взаимодействия средств, при котором ведущую роль иг-рает интонация, широко распространен как в русском, так и английском языках. Сходным явлением является смыслоразличительная роль места центра ИК, так как сходная оппозиция существует и в английском языке. Ср.:

– Âûêëþ÷è òåëåâèçîð è çàíèìàéñÿ! – Îí íå ïðèåäåò: çàíèìàåòñÿ.– À ÿ ðàçâå íå çàíèì à3 þñü? ( ß ýòî è äåëàþ) – À ÿ3 ðàçâå íå çàíèìàþñü? ( ß òîæå çàíèìàþñü)– Do you |think I’ m not /working? – Do you |think \I’ m not /working?

В некоторых структурах английского языка эта оппозиция проводится более последовательно, чем в русском (Аnd what do you think I’m doing).

В русском языке в состав ряда входят предложения, ведущую роль в формировании значения которых играют смысловые связи с предшествующей репликой. Благодаря

смысловой связи с предшествующей репликой ак-туализируется значение подтверждения и несогласия с обо-снованием, выражаемое через тождество ситуаций. Предложения выражают разные значения и входят в раз-ные синонимические ряды.

Сравни:

– Ñàäèñü çàíèìàòüñÿ! – Îí íå ïðèåäåò: çàíèìàåòñÿ.– À ÿ2 ðàçâå / íå çàíèì à3 þñü? ( ß ýòî è äåëàþ.) – À ÿ2 ðàçâå / íå çàíèìà3 þñü? ( ß òîæå çàíèìàþñü.

– Íî ïðèåõàë.)

По нашим данным в английском языке интонационная выделенность слова внутри предложения должна поддерживаться смысловой связью реплик, иными словами, в английском языке интонационная выделенность подлежащего возможна при его сопоставлении / противо-поставлении с репликой-стимулом, что при смысловой

связи реплик волеизъявление – подтверждение не может быть актуализировано. Однако и в английском языке есть предложения, в формировании значения которых активизируется роль смысловой связи. Это предложения без смыслового глагола с отрицанием (And you think I’m not). Ср.:

– Be smart and start working! – He can’t come. He’s busy.– And you |think I’m /not? ( I am working.) – And you |think I’m /not? ( I’m busy too. But I

came.)В сообщении содержатся и другие, более частные выводы, сделанные в результате исследования.

Мифоритуальная семантика жан / душиЖ. М. Уматова

Казахский национальный университет имени аль-Фараби, Алматы (Казахстан)umatova@rambler.ru

лексема, жан, душа, миф, семантика

Summary. In this paper are examined the mythological-ritualistic semantic characteristics of the Kazakh lexical item zhan (life, spirit, soul) and the closest Russian analogue, dusha. This cross-linguistic approach, appealing to Slavic and Turkic mythology, en -ables us to tease apart language-specific and universal aspects the semantic content of these lexical items.

Духовный рост, повышение самосознания личности на рубеже веков способствуют активному функционированию лексемы душа. Важно проследить не только лингвистическую интерпретацию слова, но и культурно-историческое понимание души. Наше исследование проводится сквозь призму славянской и тюркской мифологии.

Мифы по-разному интерпретируют семантику души. Так, по украинским поверьям, тело ведьмы остается бездыханным, пока душа, являясь людям в различных

обликах, отбирает у коров молоко, похищает с неба звезды и т. п. Люди, совмещающие в себе свойства реального человека и нечистой силы (колдуны, планетники и др.), по поверьям, имеют две души или у них нет христианской души. В русских и украинских верованиях встречается противопоставление души, присущей человеку (мужчине), и пара, заменяющего душу животным, «нехристям», иногда женщинам. У поляков и в южной России при появлении ба-бочек у пламени свечи поминают умерших, молясь и на-

460

зывая их по именам; известны также запреты убивать ба-бочек, приметы о них как о предвестниках смерти и т. п.

Интерес представляет славяно-тюркское сопоставительное исследование семантики лексемы душа. По представлению древних тюрков человек из мира теней (по Т. Омирзакову) переходит либо в нижний мир, либо в небесный мир Т??iр. В Высшем мире душа становится аруахом, то есть приобщается к сонму святых духов. В нижнем мире в худшем варианте – марту, демонам, а обычно душа после тяжелых испытаний в виде «ìàðèñòý» / в современном произношении «íàðèñòý» /, т. е. душа младенца возвращается в мир людей. Из высшего божественного мира аруах (ар  раух по этимологии А. Аманжолова) оказывает влияние на жителей среднего мира, на потомков, вдохновляя или оберегая их. Иногда аруах в огненном теле является перед людьми, наставляя их. В таком случае его называют пiр или перiште. Первое слово обозначает духовного наставника, второе - ангела. Таким образом, по анимистическим древнетюркским воззрениям между тремя мирами существует непрерывная связь, и душа человека как бы по кругам странствует по путям, связующим эти миры [1, 34–35].

Исследователи традиционного мировоззрения тюрков Южной Сибири указывают на крайнюю сложность и ком-плексность представлений о том, что условно они называют душой: мифопоэтическое сознание наделяет вполне зримыми формами физические и эмоциональные состояния героя, его этические характеристики. Каждый из элементов человеческого естества, подобно стихиям, сла-гающим космос, наделяется автономным существованием, является необходимым признаком жизни, ее средоточием и, следовательно, вместилищем души. Это относится к пуповине и последу, дающим жизнь младенцу; к глазам, представляющим человеку доказательства реальности его существования; к волосам, воплощающим неодолимую силу роста; к большому пальцу как отличительному признаку человеческого рода, фактически тождественному человеку в целом и т. д.

В качестве двойников души человека выступают его телесные характеристики, семантика которых далеко перерастает свое первоначальное или основное значение, что связано с психофизическим изоморфизмом. Наряду с кут в тюркской мифологической традиции можно выделить следующие значения души в единстве их физической и психосоциальной семантики: «…соок (кости) и тын (дыхание, ветерок)» тесно связаны с биологической стороной бытия, это своеобразная анатомия и физиология с точки зрения мифопоэтического сознания, хотя дыхание непосредственно связано с речевой деятельностью, а особенности костного строения проецируются в сферу личностных качеств человека. Подобные представления в традиционном мировоззрении казахов сохранились лишь

рудиментарно, в представлениях о трех душах употребляется арабское жан: душе-крови, душе-дыхании, душе-мухе, то есть сознании, внимании. В итоге можно прийти к выводу о неадекватности понятия душа для анализа традиционных представлений.

Со времен древних тюрков сохранился обычай создавать и хранить в доме тул (куклу) - изображение умершего человека, из его одежды и личных вещей. Считалось, что душа умершего поселяется в изображении его тела, и тулу приносились жертвы, так что средневековые европейские путешественники приходили к выводу об идолопоклонстве кочевников [2, 29]. В современном казахском языке семантическое поле корня тул / тол включает значения, связанные с представлениями об общем, целостном виде физиономии, фигуре человека, о присущих кому-либо манере поведения, стиле, а также о смерти, трауре, горе и рождении, родовых схватках и т. п. [2, 65–66]. Поскольку представление об ул (доле тотема), несомненно, содержит значение смерти-рождения, то и се-мантика тул / тол непосредственно связана с антропомор-физацией доли-судьбы человека, который выступает как умирающий и воскрешающий, но всегда неизменный двой-ник, заместитель человека, внешне ему тождественный.

Исходя из вышесказанного, можно отметить то общее и различное, что присуще славянской и тюркской мифологии:– в обеих религиях душа рождается дважды;– душа является средоточием внутренней жизни в

человеке;– душа представляется в виде дыхания, ветерка;– в славянской мифологии души умерших людей

находятся в птицах, насекомых; в тюркской мифологии души живых людей присутствуют в животных;

– душа в обеих религиях представляется мухой;– как в русских, так и в казахских сказках душа пребывает

вне тела человека.Вся совокупность социально-культурных особенностей

жизни конкретного народа, социума находит, естественно, свое выражение в семантике слов. Казахская культура представляет наиболее ярко и завершенно тип шаманской, кочевой устной культуры, противоположной типу канонической оседлой культуры народов Писания. Изучив специфику традиционной казахской и русской культур, мы, анализируя фольклорные тексты мифо-ритуального содержания, представили семантику и функционирование лексемы душа, сохранившиеся со времен язычества.

Литература1. Жаксылыков А. Ж. Философия всеединства и саморегуляция.

Алматы, 1994.2. Наурызбаева З. Ж. Мифоритуальные основания казахской куль-

туры (на материале фольклорных текстов): Дисс. … канд. филос. наук. Алматы, 1994.

Словообразовательная цепочка как объект сопоставительного анализа (на материале русского и татарского языков)

В. Г. ФатхутдиноваКазанский государственный университет

favenera@mi.ruсловообразовательная цепочка, структурно-семантическая эквивалентность

Summary. The main aspects of comparative analysis of derivative «chain» in Russian and Tatar languages are studied in the report.

В современной дериватологии словообразовательная цепочка рассматривается как комплексная единица словообразования, поскольку являет собой один из способов объединения производных слов на основе корневой общности. Наряду со словообразовательными парадигмами, словообразовательные цепочки выступают важными структурными компонентами словообразовательного гнезда, определяющими его мощность и глубину. В самом общем виде под словообразовательной цепочкой понимается ряд однокоренных слов, находящихся в

отношениях последовательной производности: гора – гористый – гористость (А. Н. Тихонов, С. А. Тихонов).

Сопоставительное изучение словообразовательных цепо-чек в различных языках должно проводиться прежде всего в рамках аналитического системно-структурного на-правления, для которого в первую очередь важен факт формального развертывания данной словообразовательной структуры, ср. «словообразовательная цепь – развернутое в обратном направлении в виде отдельных слов мно-гоморфемное производное» (О. И. Дащенко, А. Д. Зверев).

461

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

Следует отметить, что последовательная производность – это языковой феномен особого рода, напрямую связанный с типологическими особенностями морфологической системы языка. В словообразовательной цепи усложнение словообразовательной структуры происходит за счет включения форманта предшествующего звена в мотивирующую базу последующего звена, «формант при этом меняется за счет новых поступлений единиц из морфемного и морфонологического арсенала языка» (А. Г. Лыков). Если принять во внимание, что арсенал словообразовательных средств в разносистемных языках достаточно специфичен, то можно предположить, что сопоставительный анализ словообразовательных цепочек русского и татарского языков будет свидетельствовать о структурном соответствии или несоответствии этих единиц.

Проведенный сопоставительный анализ показал, что чаще всего структурно-семантическими эквивалентами являются бинарные цепи, состоящие из двух компонентов: ходить – ходок, йору – йоруче; яма – ямка, чокыр – чокырчык. Однако, на наш взгляд, понятие бинарной сло-вообразовательной цепочки отнюдь не отражает суть са-мого явления, поскольку, соответствуя по своей структуре словообразовательной паре, данные единицы просто подтверждают наличие или отсутствие словообразовательного процесса, следовательно, их сравнительный анализ не дает нам полного представления о словообразовательной цепочке как универсальном элементе словообразовательной системы.

Что касается полинарных цепочек, состоящих их трех и более слов, то степень их эквивалентности в двух языках уменьшается в зависимости от увеличения количества звеньев: весна – весенний – по-весеннему, яз – язгы – язгыча; прямой – выпрямить – выпрямиться, туры – турайту – (тураю); хороший – хорошо – хорошенько – хорошенечко, яхшы – (яхшы) – яхшылап – (яхшылап).

Словообразовательная цепочка наглядно отражает не только формальные, но и семантические приращения в акте словообразования. Поэтому при сопоставительном описании словообразовательных цепочек наряду с фиксацией формальных показателей каждого деривационного шага, большое значение уделяется выявлению семантических усложнений и приращений во вновь образованном слове. Анализ семантической структуры словообразовательных цепочек и, в частности, всех типов переносных значений, возникающих в ее звеньях на определенной ступени деривации, дает нам представление о развитии полисемии в производных словах как лексемах особого рода. Как правило, такого рода семантические сдвиги нарушают структурно-семантическую эквивалентность словообразовательных

цепочек в целом: брать – избрать – избирать – избиратель – избирательница, алу – сайлау – (сайлау) – сайлаучы – (–); быть – прибыть – прибывать – прибытие – неприбытие, булу – килу – (килу) – (килу) – килмэу; черный – чернить – очернить – очернительство, кара – карайту – кара (яла) ягу (букв. ‘оболгать’).

Понимание словообразовательной цепочки как линейного развертывания деривационного акта предполагает также и поиски ответа на вопрос, почему та или иная корневая морфема (мотивационная база) так прочно удерживается в языковом сознании, несмотря на наличие в языке других способов номинации, что обращает нас в область ономасиологии и – шире – когнитивной лингвистики.

При сопоставлении словообразовательных цепочек рус-ского и татарского языков нами выявлены факты, когда отсутствие структурно-семантического соответствия между их звеньями объясняется не только специфическим набором деривационных средств, но и идиоэтническим характером номинации того или иного объекта действительности: кара (черный) – карабодай (гречка, букв. ‘черная пшеница’); кара (черный) – карабурек (снегирь, букв. ‘черная шапочка’). Так, от слова хлеб в русском языке образуются следующие группы последовательно производных номинаций, не имеющие в татарском языке адекватного структурно-семантического соответствия: хлеб (икмэк) – хлебосол (кунакчыл кеше, букв. ‘любящий гостей’) – хлебосольство (кунакчыллык, букв. ‘гостеприимство’); хлеб – нахлебник (эрэмтамак, букв. ‘лишний рот’) – нахлебница; ср. в татарском: икмэк (хлеб) – икмэктер (ей-богу, букв. ‘клянусь хлебом’). В татарском языке от числительного ике (два) образуется словообразовательная цепочка, семантическая структура которой отличается национально-специфическим своеобразием: ике (два) – икелэну (колебаться, сомневаться) – икелэнучэн (нерешительный, склонный к сомнениям) – икелэнучэнлек (нерешительность, неуверенность), ср. в русском языке: два – двойня (игезэклэр – близнецы) – двойняшка (игезэк – близнец); два – двужильный (чыдам, нык, таза, кочле, букв. ‘способный выдержать, крепкий, здоровый, сильный’).

Таким образом, сопоставительный анализ словообразовательных цепочек в русском и татарском языках позволяет утверждать, что последовательная производность является универсальным свойством словообразовательной системы, наглядно отражающим основные тенденции ее развития. Кроме того, структурно-семантическая эквивалентность и неэквивалентность данных единиц свидетельствует как об общем, так и специфическом характере деривационных средств в способах номинации окружающей действительности.

Косвенные способы выражения содержания в английском языке в сопоставлении с русским

М. М. ФилипповаМосковский государственный университет им. М. В. Ломоносова

philippova_marga@mail.ruкосвенное выражение смысла; неоднозначность; недосказанность

Summary. The subject of expressing indirect content in English and in Russian deserves attention for cultural reasons. The speech of the British seems to be notorious for its hidden and implied meanings, circumlocution, periphrasis, ambiguity, roundabout expres -sions, evasive talk, equivocation, vague and hazy meanings, enigmatic and cryptic ones, understatement and its varieties meiosis and litotes, double talk, euphemisms, irony and sarcasm, etc. In contrast to that, American speakers are believed to be fond of and to set great store by putting the intended meaning into words directly, they value such personal characteristics as plain speaking, straight -forward and unequivocal speech, sincere and candid formulation of one’s intentions. If we try to generalize very widely and single out the best-loved and most favoured means of verbalizing meanings, the impression is that speakers of Russian en masse are in-clined towards the more unambiguously and precisely expressed content, i. e. they prefer explicitness.

Данная тема объясняется изменившимися условиями межличностного общения представителей русской культуры и тех, в которых основным является английский язык. Исходя из базовых языковых функций, можно сказать, что на уровне межличностного общения на первый план выходит не функция сообщения, а функции общения и воздействия.

Внимание в данной работе сосредоточено на функционировании единиц, передающих смысл косвенными средствами, определенных языковых (морфологических, синтаксических, стилистических и прочих) приемов, являющихся реальными эффективными инструментами коммуникации, отражающими основные категориальные признаки речевого поведения британских и

462

американских носителей языка в сопоставлении с русскими.

Различия между носителями двух диатопических разновидностей английского языка следующие: считается, что для представителей британской культуры наиболее характерны уклончивость, иносказание, парафраза, расплывчатый смысл, двусмысленность, неоднозначность, эвфемизация речи, недосказанность и недоговоренность и их более узкая разновидность мейосис, а также ирония и сарказм.

Для американских же носителей английского языка, по крайней мере внешне, характерна (и высоко ценится в американской культуре) прямота выражения мысли, что обусловлено другими требованиями к общению в данном социокультурном сообществе, где вследствие определенной межнациональной и социо- и геополитической ситуации наиболее выигрышными оказывались открытая, честная игра, открытое, честное партнерство и другие личные качества такого же рода. В отличие от этого, британский менталитет, как предполагают исследователи, сформировался, в частности, во времена Британской империи благодаря долгому общению подданных Великобритании со странами Азии, с представителями восточных культур, в которых ценятся такие качества, как многословие, велеречивость, цветистость речи, непрямое обещание, намек, имплицитное выражение смысла.

Если попытаться гипотетически обобщить наиболее излюбленные способы выражения смысла, то создается впечатление, что в массе своей носители русского языка предпочитают эксплицитное выражение смысла, в то время как британские носители английского языка склонны скорее к имплицитности.

Существует предположение, что на большую утонченность, рафинированность и даже некоторую изощренность выражения значений в британском английском, где часто используется косвенная референция, могла повлиять также и осведомленность широких слоев населения в области психологических знаний. Например, если в русском языке выражение «косвенное внушение» является специальным психологическим термином, со смыслом которого знакомы в основном профессиональные психологи, то в английском языке эквивалентное ему выражение ‘indirect suggestion’ является частью общеупотребительного словарного запаса, со смыслом которого знакомы все грамотные носители языка. Этот факт также может служить свидетельством широкого распространения передачи смысла косвенными способами.

Пытаясь понять роль косвенных способов выражения смысла, в частности таких приемов, как ирония и сарказм, в ряду других ценностных социокультурных составляющих английского менталитета, небезынтересно обратиться к тому, как о них судят сами носители этой культуры. Так, например, в книге «Жизнь и как в ней уцелеть» один из ее авторов Д. Клиз, сравнивая американскую и британскую культуры, говорит, что американцы не любят сложности и противоречия; скрытый смысл любого рода, косвенные намеки, иносказания, уклончивость вызывают у них неловкость. К двусмысленности и парадоксам американцы не просто испытывают неприязнь и недоверие, они воспринимают их как вредные. Д. Клиз считает, что для американцев отсутствие прямоты и недвусмысленности – это табу.

Что касается англичан, то Д. Клиз считает это единственным, что получается у них хорошо. Они наслаждаются дистанцирующими («отстраняющими») приемами в общении – говорят странными, потешными, чудными голосами, произносят все как бы в кавычках, используют намеки и аллюзии, говорят неполными, незавершенными предложениями и прежде всего используют иронию. Простая, прямая, недвусмысленная речь воспринимается как тревожный сигнал и дурной тон – как своего рода мещанство и филистерство.

У американцев, в отличие от англичан, ирония вызывает чувство неловкости. Они оказываются в полном недоумении, заходят в тупик, теряются и не знают, что делать, когда используется ирония. Грубо говоря, отмечает Д. Клиз, она вызывает у них панику.

Как видим, взаимодействие цивилизаций в случае бри-танских и американских социокультурных и психолингвистических установок привели к совершенно различным результатам. Представляется, что различные вышеупомянутые элементы непрямого дискурса можно считать составляющими фундаментальных речевых особенностей естественных носителей британского варианта английского языка.

Для данной темы немаловажно также то, что в русском языке слова «недосказанность» и «недоговоренность» являются просто общеупотребительными словами, в то время как в английском соответствующее им слово under-statement употребляется как термин для обозначения явления, широко распространенного в английской речи. В пособиях по английскому языку, в справочниках и словарях это слово используется наряду с научным филологическим словом «мейосис». Э. Партридж в своем популярном словаре-справочнике «Использование языка и злоупотребление им. Путеводитель по правильной речи на английском языке» называет understatement величайшей добродетелью англичанина (‘the supreme virtue of an Englishman’). Он предупреждает, однако, что если в речи недоговоренность, недовыраженность смысла в общем и целом действительно положительно характеризуют говорящего, то в письменных произведениях они с легкостью могут вводить читателя в заблуждение. Заключительный совет Э. Партриджа: не злоупотребляйте британской сдержанностью и английским мейосисом.

На важность, распространенность и значимость мейосиса как языкового явления в британском варианте английского языка указывает тот факт, что мейосис неизменно упоминается в различных пособиях, справочниках и словарях, посвященных правильности английской речи (примечательно, что это понятие отсутствует даже в специальных литературоведческих справочниках и словарях российского издания, авторы которых, по-видимому, считают вполне достаточным объяснить и проиллюстрировать понятие литоты).

При сравнении двух языков становится понятно следую-щее: с одной стороны, существуют синтаксические кон-струкции типа ‘didn’t half swear’ (‘даже наполовину не матерился’, то есть матерился чудовищно, нисколько не стесняясь в выражениях), которые Г. Фаулер, приводя пример мейосиса, квалифицирует как «странным образом инвертированную гиперболу», и которые характерны только для одного языка, но не встречаются в другом. С другой стороны, как для русского, так и для английского языка характерны случаи риторического употребления многократного отрицания в пределах одного и того же предложения типа ‘Не следует думать, что не бывает случаев, когда забастовка не окажется оправданной’ или ‘Я не могу не пойти’, в которых благодаря двойному отрицанию передаются довольно важные оттенки значения.

При обсуждении данной темы существенно то, что двойное отрицание считается недопустимым в стандартном английском, т. е. в литературной разновидности английского языка. В отличие от русского языка, в котором в одном, причем достаточно простом по своей синтаксической структуре предложении могут встречаться несколько отрицательных грамматических форм и лексических единиц одновременно (‘В наших магазинах никогда ничего не найдешь’), предложение в английском языке (если оно принадлежит к литературной норме) может содержать только одно отрицание, которое придает отрицательную окрашенность всему его лексиче-скому составу (‘You can never find anything in our department stores when shopping’).

Как для того, так и для другого языка достаточно характерны структуры с двойным отрицанием, которые соответствуют определению литоты и смысл которых не вполне отчетливо укладывается в утвердительный либо отрицательный: ‘Will he arrive by tomorrow?’ – ‘It’s not impossible’ (‘Он прибудет к завтрашнему дню?’ – ‘Это не исключено’); ‘What’s she like?’ – ‘She’s not unattractive’ (‘Как она выглядит?’ – ‘Она не выглядит отталкивающей’); ‘Is it a reliable car?’ – ‘It’s not unreliable’ (‘Это надежная машина?’ – ‘Ее нельзя назвать ненадежной’); ‘Does he

463

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

preach interesting sermons?’ – ‘They aren’t uninteresting’ (‘А интересны ли те проповеди, которые он читает?’ – ‘Они небезынтересны’).

Таким образом, вопрос о косвенных способах выражения содержания в английском языке в сопоставлении с русским требует дальнейшего тщательного рассмотрения.

Теоретические проблемы описания порядка слов в функционально-сопоставительном аспекте

В. П. ЩадневаТартуский университет (Эстония)

veeradm48@yahoo.comпорядок слов, функции, лингвистическая терминология, дискурс, сопоставительный аспект

Summary. Òhis report deals with the problems of the theoretical comprehension of a word order in Russian.  The terminological problems are decided from the point of view of polyfunctionality of a word order, of comparative aspect and semantic models of the simple sentence. Such approach allows to specify concept «the free order of words».

1. В современной лингвистике противопоставление струк-турно-грамматической и коммуникативной (актуальной) структур предложения заменяется объединением в одно целое различных сторон основной синтаксической единицы. Выделение в синтаксисе трех аспектов – формального, семантического и актуального – создает сложную, но единую картину трехаспектного явления – предложения, смысл которого сейчас оценивается не как

сумма значений составляющих его слов, а как некое особое образование, имеющее собственную организацию. Одним из компонентов этой организации является порядок слов, который в русском языке выполняет целый ряд функций. Накопленные в лингвистике представления об особой значимости словорасположения, о его функциях, нацелен-ных на выражение как объективного, так и субъективного начал [1], [3] (и др.), представлены в таблице.

Ôóíêöèè ïîðÿäêà ñëîâ

1. Êîììóíèêàòèâíàÿ 2. Ôîðìàëüíî-ãðàììàòè÷åñêàÿ 3. Ñåìàíòèêî-ñìûñëîâàÿ 4. Ñòèëèñòè÷åñêàÿ

Àêòóàëèçèðó-þùàÿ

Àêòóàëèçèðó-þùå-ñâÿçóþùàÿ (â äèñêóðñå)

Ôîðìàëèçóþùàÿ îòíîøåíèÿ â ñëî-

âîñî÷åòàíèè

Ôîðìàëèçóþùàÿ îòíîøåíèÿ â ïðåä-

ëîæåíèè

Óêàçûâàþùàÿ ïî-ñëåäîâàòåëü-íîñòü îáúåêòîâ

Óñòðàíÿþùàÿ äâóñìûñëåííîñòü

Ôóíêöèîíàëüíî-ñòèëåâàÿ

Ýìîöèîíàëüíî-ýêñïðåññèâíàÿ

2. Изучение порядка слов имеет как теоретическую, так и практическую значимость, поскольку словорасположение а) является одним из средств экспликации смысла в семантике предложения [2], б) непосредственно связано с закономерностями текстообразования и в) национально специфично. Нарушение норм в области порядка слов способно легко обнаружить, что данный язык – не родной для говорящего. Поэтому для лингвистической теории чрезвычайно полезно рассмотрение языковых феноменов русского языка на фоне языковых фактов иных языков. Сопоставление с другими языками вынуждает критически относиться к тезису об абсолютно «свободном» порядке слов, тем более что неспециалисты воспринимают это утверждение как признание бессистемности в области русского словорасположения.

3. Относительная свобода размещения компонентов лек-сико-грамматического состава предложения – в той или иной линейной последовательности – объясняется полифункциональностью порядка слов в русском языке и наличием в нем форм словоизменения. Однако в других языках, обладающих сходными чертами, словорасположение может быть иным. Например, эстонскому, который тоже нельзя назвать языком с фиксированным порядком слов, свойственны 1) препозиция генитивного определения (в отличие от его постпозиции в русском), 2) тенденция к «охвату» второстепенных членов компонентами составного сказуемого (в отличие от преимущественно контактного расположения его грамматической и вещественной части в русском) и т. п. Все эти отличия приводят к межъязыковой интерференции.

4. Абсолютизация тезиса о свободе словорасположения неприемлема и в русской аудитории, особенно в школьной практике, т. к. это провоцирует серьезные логико-синтак-сические ошибки в письменной речи. В мифе о свободном порядке слов в русском языке игнорируется тот факт, что в

конкретном дискурсе (тексте) реальное предложение может иметь достаточно определенный порядок размещения тематических и рематических элементов, а изменение словопорядка может привести к нарушению постулата связности. А это означает, что и с текстовых позиций размещение слов абсолютно произвольным признать нельзя.

5. В русском языке использование порядка слов в семантико-смысловой функции (для описания денотатив-ных ситуаций) является периферийным. Основные функции словорасположения – коммуникативная (актуали-зирующая), грамматическая и стилистическая – осуществля-ются в рамках соответствующих парадигм. Поэтому рус-ский порядок слов точнее было бы называть не свободным, а подвижным (различающим члены парадигмы) – по аналогии с понятием подвижного ударения в акцентологии [4]. Определение «подвижный» не меняет радикальным образом существующих представлений о порядке слов, однако лучше соответствует функциональным характеристикам русского словорасположения.

6. Отмеченная полифункциональность еще не нашла аде-кватного отражения в понятийно-терминологическом аппарате, который используется в данной сфере научного знания. Обсуждение порядка слов затрагивает ряд вза-имосвязанных, но содержательно различающихся понятий: а) свободный (нефиксированный) / несвободный (фик-сированный) порядок слов, б) прямой / непрямой (обрат-ный) порядок слов, в) экспрессивный (стилистически мар-кированный) / неэкспрессивный (стилистически нейтраль-ный) порядок слов. Смешивать эти пары неправомерно уже в силу того, что они обладают разной значимостью – или формально-структурной, или семантико-стилистической – поэтому содержание перечисленных терминов нуждается в уточнении. Для научного обсуждения предлагается представленная в схеме система бинарных оппозиций и возможности их реализации.

464

â èíâàðèàíòíûõ ìîäåëÿõ ñ ïðÿìûì ïîðÿäêîì ñëîâ

â èíâàðèàíòíûõ ìîäåëÿõ ñ îáðàòíûì ïîðÿäêîì ñëîâ

íåéòðàëüíûé ïîðÿäîê ñëîâ

ïðÿìîé ïîðÿäîê ñëîâ

îáðàòíûé ïîðÿäîê ñëîâ

Литература1. Гак В. Г. Порядок слов. Большой энциклопедический словарь.

М., 1998.2. Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю.

Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.

3. Ковтунова И. И. Современный русский язык. Порядок слов и актуальное членение предложения. М., 1976.

4. Матусевич М. И. Современный русский язык. Фонетика. М., 1976, С. 226–227.

Вариативный ряд этикетных конструкций приветствия в ситуации абсолютного начала диалога в русском и шведском языках

Е. А. Эйлотт (Мельниченко)Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова

elena.aylott@bredband.netфатическая функция языка, интонация, вариативный ряд конструкций, сопоставительный анализ

Summary. A good knowledge of Russian-language grammar can’t save a Swede from getting into awkward situations in communi -cation with Russians. Something as simple as maintaining a contact with a Russian person and usage of Russian greeting phrases can become a problem for a Swede, leading to misunderstanding. This is because such variables as register parameters of greeting phrases, spheres of communication, intonation patterns and specific features of national communication are not considered.

1. Цель доклада, метод и материал исследованияВ языке любого народа присутствует особый механизм

контактоустанавливающих средств, в которых получает реализацию фатическая (т. е. направленная на контакт) функция языка. Особую систему фатических конструкций составляют этикетные приветствия, которые не совпадают в различных языках.

Цель данного доклада заключается в сопоставительном описании систем фатических этикетных конструкций приветствия, использующихся носителями русского и шведского языков при вступлении в визуальный контакт со знакомыми людьми.

При выполнении данного сопоставления мы пользовались методом коммуникативного анализа, основы которого были заложены в исследованиях Е. А. Брызгуновой и получили свое продолжение в трудах М. Г. Безяевой. Доклад строится на выявлении вариативных рядов русских и шведских этикетных конструкций приветствия (в т. ч. их разговорных форм), а также на анализе причин отбора языковых средств, их формирующих. Каждая конструкция данного вариативного ряда представляет собой единицу коммуникативного уровня, которая обладает 1) особенностью коммуникативного значения, 2) различным типом соотношения дифференциальных средств разных уровней языка, 3) спецификой средств и регистров общения [1, 13–14].

Под регистровыми параметрами мы понимает некоторые социальные отношения между говорящим (Г) и слушающим (С), получающие отражение в языковых структурах. В ситуации вступления в визуальный контакт со знакомыми людьми важную роль играют такие регистро-вые параметры, как 1) узко понимаемая социальная иерархия, 2) степень знакомства, личной близости коммуникантов, 3) возраст, 4) пол. Отдельного внимания заслуживает параметр вежливости, этикетности.

Кроме того, на выбор той или иной русской или шведской этикетной конструкции приветствия в ситуации вступления в визуальный контакт со знакомым человеком оказывают влияние сферы общения, в которых конструкции употребляются: важным является противопоставление по официальности / неофициальности.

Сопоставительный анализ систем фатических этикетных конструкций приветствия в русском и шведском языке проводился на материале звучащей речи: диалогов из русских и шведских кинофильмов, данных полевых исследований, выборочных интервью. Также применялся метод анкетирования.

2. Основная часть доклада

В основной части доклада рассматриваются вариативные ряды русских и шведских фатических конструкций приветствия. РЯ: доброе утро, с добрым утром, добрый день, добрый вечер, здравствуйте, [здрбс’т’ь], здравствуй, привет, приветик, приветушки, здорово, салют, хелло, хай, приветствую (все конструкции), Иван Иванычу. ШЯ: god morgon, morgon, morsning (morsning korsning), god dag, god förmiddag, god middag, god kväll, god afton, hej, hej på dig, hejsan, tjena, tjenare, tjamors, tjamoss, tjenixen, tja, hallå, tjabba, salut, tjao, hello, hi [haj].

1. Разбор русских и шведских структур по регистровым параметрам. Наличие нейтральной конструкции при-ветствия hej в шведском языке и отсутствие нейтрального приветствия в русском языке.

2. Роль интонации при употреблении этикетных конструкций приветствия в русском и шведском языках. Эмоциональные отенки значения.

3. Функция дублирования одной и той же этикетной конструкции приветствия в русском и шведском языках (привет-привет, hej-hej).

3. Выводы1. Русские и шведские этикетные конструкции

приветствия отличаются разным набором регистровых параметров. Вопрос о соответствиях. Ослабление параметра пола в русском языке.

2. Шведский вариативный ряд этикетных конструкций приветствия характеризуется наличием нейтрального при-ветствия hej, которое может употребляться в любой ситуации встречи и характеризуется набором немаркированных признаков (параметров). В русском языке подобная нейтральная этикетная конструкция приветствия не представлена. Данное положение дел связано со спецификой использования личных имен в русском и шведском языках. Анализ другой ситуации вступления в контакт (по телефону) показал, что в Швеции в качестве ответа на телефонный звонок используется, в частности, имя поднявшего трубку. В России подобная реакция на телефонный звонок (называние имени) невозможна. У нас отсутствует «нейтральное именование», и мы представляемся разными формами имени, по имени-отчеству или фамилии в зависимости от того, в какой ситуации и с кем мы разговариваем (учитывается возраст, социальное положение собеседника). Русскому человеку трудно назвать себя по телефону, т. к. при ответе на телефонный звонок еще не известно, кто именно будет его собеседником. Ситуация вступления в контакт по телефону как нельзя лучше демонстрирует наличие в шведском языке и отсутствие в русском «нейтрального имени» говорящего (собеседник неизвестен). Таким образом,

465

â ðå÷åâûõ ðåàëèçàöèÿõ ìîäåëåé ñ îáðàòíûì ïîðÿäêîì ñëîâ

â ðå÷åâûõ ðåàëèçàöèÿõ ìîäåëåé ñ ïðÿìûì ïîðÿäêîì ñëîâ

ýêñïðåññèâíûé ïîðÿäîê ñëîâ

Секция XVIII. Сопоставительная русистика

отсутствие нейтрального приветствия в русском языке связано с отсутствием «нейтрального имени». Выбор русских конструкций вступления в контакт изначально подразумевает иерархические отношения между Г и С. Все попытки нарушить данную иерархию отношений вызывают недоумение и могут привести к конфликту между коммуникантами.

3. Использование шведского нейтрального приветствия hej при прощании. Тенденция к расширению сферы упот-ребления русского привет.

Литература1. Безяева М. Г. Семантика коммуникативного уровня звучащего

языка. М., 2002.2. Брызгунова Е. А. Звуки и интонация русской речи. М., 1969.3. Liljestrand B. Talspråk och prosadialog. Tre specialstudier. Umeå

universitet, 1987.

Словообразовательные гнезда как лексические микросистемы в русском, украинском и польском языках

Н. А. ЯрошенкоДонецкий национальный университет (Украина)

nyaroshenko@yandex.ruсловообразовательное гнездо, славянские языки, сопоставительный метод, лексика

Summary. The report deals with the comparative analysis of word-forming families of words in Slavonic languages. The role of these complex word-forming units in the lexical system is considered. The common and characteristic features of word-forming fam-ilies of words with basic verbs sazhat’, sadyty and sadzhicz in Russian, Ukrainian and Polish languages of the 19 th – 20th centuries have been established.

Словообразовательное гнездо (далее СГ) в силу своих особенностей, обусловленных промежуточным характером словообразовательного уровня в целом, представляет собой место пересечения ряда дискуссионных проблем лексикологии и грамматики. В самой природе СГ заложена возможность рассматривать соотношение отдельного слова и гнезда, что «позволяет заметить явную аналогию между словом и гнездом» [1, 43].

Данная аналогия, как представляется, имеет методологическое значение, будучи важнейшей причиной существования разнообразных подходов к изучению СГ. По сути, в исследовании СГ выделяется весь тот спектр аспектов и проблем, который встает перед лингвистом, когда объектом его изысканий является слово как таковое. Как известно, с помощью языка и в первую очередь слова осуществляется накопление и передача знаний об окружающем мире. По словам Т. И. Вендиной, словообразовательный акт может быть рассмотрен как один из «способов дискретизации универсума» [2], как процесс познания и интерпретации мира человеком. При этом важен не только выбор фрагмента действительности в качестве означаемого, но и «выбор словообразовательно маркируемых категорий также носит системный характер, давая представление о мировидении, мирочувствовании и миросозерцании народа [2, 27]. Номинация в целом и словообразование в частности представляют собой сознательный процесс квантирования действительности, в котором слиты воедино гносеологический и аксиологический моменты. Познавая мир, человек одновременно оценивает его на основании определенных критериев – «именно этим обстоятельством объясняется, по-видимому, факт селективности словообразования» [2, 29]. Поскольку СГ содержит в своей структуре в качестве элементарной составляющей части слово / лексему, то дан-ная комплексная единица словообразования может рассматриваться также как лексическая микросистема, обладающая когнитивной значимостью. Объединяя вокруг базового слова (слов) на основании последовательной синхронной производности блоки дериватов, СГ тем са-мым системно репрезентируют «определенные пласты че-ловеческого опыта, совокупность знаний о данном пред-мете или явлении во всех его связях и отношениях» [3, 71].

Одним из актуальных и малоапробированных направлений современной славянской дериватологии является сопоставление словообразовательных систем славянских языков на уровне разноаспектного сравнительно-типологического анализа СГ» [3, 70]; [4, 15]. Предметом нашего исследования являются структурно-семантические особенности СГ с вершинами сажать, садити и sadzic в русском, украинском и польском языках ХIХ–ХХ вв.

Сравнение морфонологических, структурных, семанти-ческих, лексических, стилистических и собственно сло-вообразовательных показателей анализируемых СГ позволяет выявить как общие, так и специфические принципы организации комплексных единиц словообразования в различных языках. Относительно изучения СГ как одного из способов системной организации лексики данное соотношение общего и индивидуального в первую очередь обусловлено тем, что, с одной стороны, каждый язык по-своему членит мир, а с другой стороны, существуют определенные универсалии различных типов. Отметим, что эффективность сравнительно-типологического изучения СГ возрастает за счет того, что для каждого рассматриваемого языка осуществляется построение «макрогнезд» (в терминологии Л. П. Борисовой) [5, 2] с учетом территориально- и социально-диалектных компонентов.

В русском, украинском и польском языках выделяются двух- (глаголы сажать, садить), четырех- (садити, саджати, садовити и сажати) и трехвершинные (sadzic, sadzac и sadowic) гнезда соответственно. Во всех трех языках представлены многовершинные СГ, однако уже на уровне базовых слов можно говорить о ряде отличий. 1. Праславянские глаголы *saditi и *sadjati по-разному (качественно и количественно) лексически реализованы в современных славянских языках. 2. Весьма значительна амплитуда ЛСВ в семантических структурах базовых слов рассматриваемых СГ. 3. Различны критерии при раз-граничении дополнительной и основных вершин данных СГ: для русского языка ведущую роль играет стилистический критерий, а для украинского и польского – семантический. 4. Данные СГ по-разному (в различном объ-еме) пересекаются с соответствующими СГ в рамках лек-сических гнезд. При этом во всех трех языках дополнительные вершины проявляют семантическую тождественность с основной вершиной (сажать, садити, sadzic) на уровне семы ‘растительный мир’. В семантической структуре как вершин, так и всех производных СГ глаголов сажать, садити и sadzic в русском, украинском и польском языках ХIХ–ХХ вв. четко выделяются группы значений, которые соотносятся со следующими семантическими сферами: 1) человек: физический мир; психический мир; социальные отношения; 2) растительный мир; 3) животный мир. Однако для каждого СГ при общности данных семантических зон и определенных концептов характерен, между тем, не только индивидуальный процесс семантических соотношений производящих и производных слов, путей модификации семантики производного относительно производящего, но каждому СГ как лексической микросистеме присущ также специфический набор и объем подгнезд, подгрупп в рамках каждой из выделенных семантических сфер. Материал

466

анализируемых СГ позволяет утверждать, что каждый язык в словообразовательном акте объективирует значимые для его носителей признаки и свойства действительности, при этом для СГ, вершины которых этимологически родственны, многие из данных мотивационных признаков оказываются общими.

Литература1. Альтман И. В. Гнездо и слово // Проблемы структурной лин-

гвистики 1984. М., 1988. С. 43–52.

2. Вендина Т. И. Словообразование как способ дискретизации универсума // Вопросы языкознания. 1999. № 2. С. 27–49.

3. Петрухина Е. В. Новые пути изучения словообразования сла-вянских языков (Рец.) // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 2000. Т. 59. № 6. С. 70–74.

4. Тихонов А. Н. Состояние научной разработки гнезда и перспективы его исследования // Актуальные проблемы русского словообразования. Елец, 2001. С. 10–12.

5. Борисова Л. П. Развитие словообразовательных гнезд с синони-мичными исходными словами (на материале гнезд с вершинами питать и кормить). Автореф. дис. … канд. филол. наук. Киев, 1990.

467