Неизвестные страницымировой классики

СЕРИЯ

КВАДРАТ

га

SAMUEL BECKETT

DREAMOFFAIR

TO MIDDLINGWOMEN

Сэмюэль Беккет

МЕЧТЫО ЖЕНЩИНАХ,

КРАСИВЫХИ ТАК СЕБЕ

Роман

Перевод с английского

примечания и послесловие

Марка Дадяна

МОСКВА «ТЕКСТ» 2010

УДК 821.133.1ББК 84(4Ирл)

Б42

ISBN 978-5-7516-0896-5

Copyright © 1993 by The Samuel Bekket Estate

All rights reserved

© «Текст», издание на русском языке, 2010

Мне говорили люди много раз:На небе — радость, боль в аду ждет нас;Но...

Джеффри Чосер

РАЗ

Глядите на Белакву, перекормленного ребенка,как он едет на велосипеде, быстрее и быстрее, ротприоткрыт, ноздри раздуваются, вниз по жестко-му бобрику боярышника вслед за телегой Финд-латера, все быстрее и быстрее, пока не поравня-ется с лошадью, с черным толстым влажнымлошадиным задом. Хлещи его, возница, бей, сте-гай, вытягивай кнутом жирного Самбо. Высоко,будто вихрь из перьев, хвост вздымается в пред-дверии коричневой струи. Ах!..

Более того, удивляться он будет и спустя не-сколько лет, карабкаясь вверх по деревьям в де-ревне, или в городе, скользя вниз по канату вгимнастическом зале.

ДВА

Белаква сидел на причальной тумбе у края Кар-лайлова пирса, окутанный влажной мглой и поуши влюбленный в девчонку-недотепу по имениСмеральдина-Рима, которую повстречал однаж-ды вечером, когда, как нарочно, он был до смер-ти уставшим, а ее лицо — скорее прекрасным,чем глупым. По роковому же стечению обстоя-тельств усталость заставила его пристально вгля-деться именно в лицо, каковая часть ее излуча-ла, насколько он мог различить, неземноесияние, а потому он так забылся, что, оглядев-шись, стал на мертвый якорь в тихой сливочнойбухте ее лона, которое (как он опрометчиво вы-вел из черт ее лица, оставлявших желать толькосмерти) ввиду отсутствия Авраамова весьма сго-дилось бы в этом хрупком мире, сплошь состоя-щем из искушений и рыцарских подвигов. За-тем, прежде чем он успел разобраться в своихчувствах, она сказала, что ничего на небе вверху,и на земле внизу, и в воде ниже земли не инте-ресует ее больше1, чем музыка Баха, а потому

« Ср.: Исход, 20:4.

она вот уже совсем скоро уезжает в Вену учить-ся пианофорте. Сливочная бухта поросла сар-гассами, и он попался.

Так, ссутулившись, он сидел на тумбе пирса, вблагодатной измороси великолепного прощания,уронив голову на грудь, а его руки увязли в студ-не между ног. Так он пытался родить фонтанчикслез, что принесли бы ему облегчение. Почувст-вовав их близость, он отключил голову и позво-лил себе успокоиться. Сперва осторожное враще-ние ее образа, пока мысль о ней, разбухая игрохоча, не заполнит голову целиком, затем — нони секундой раньше, чем нужно, — стремитель-ное опустошение и очищение мозга, так, чтобыфонтанчик, не родившись, убрался назад, подземлю, где все начиналось da capo'. Он обнару-жил, что лучший способ зажечь фитиль — это по-думать о берете, который она сорвала с головы,чтобы помахать ему, когда корабль начал удалять-ся. Солнце обесцветило зеленый берет до горчай-шего оттенка резеды, и тот всегда, с той самой се-кунды, как Белаква его увидел, представлялся емупредметом необычайно убогим, бессмысленными трогательным. Она сорвала берет с головки, каксрывают пучок травы, и принялась по-идиотски,будто заводная, размахивать им в вытянутой ру-ке, вверх и вниз, но не как платком, заставляя еготрепыхаться, а перехватив пополам, размеренноподнимая и опуская руку, словно выполняла уп-

1 Сначала (um.).

ражнение с гантелью. Теперь же легчайшее мыс-ленное прикосновение к этим прощальным взма-хам, безутешная скорбь в руке, что сжимала смер-тельно бледный берет и молотила им, будтопестиком, в воздухе, вверх и вниз, так что каждыйудар, казалось, исторгал из его сердца истошныйвопль и увозил ее все дальше в море, приводилиего разум в состояние мучительной истомы. Онвыяснил это после нескольких фальстартов. Так,следуя укоренившемуся обычаю, он разжигал се-бя до крошечного слезливого извержения, душилего на самом острие, потом, опустошив голову,ожидал, пока волнение уляжется, наконец, когдавсе возвращалось в норму, вновь вспоминал тра-гический берет и семафорное прощание, и всеначиналось сызнова. Сгорбившись, он сидел напирсе в вечерней измороси, любопытнейшим об-разом раздувая и уничтожая огонь, а его руки наколенях были что два белых, волглых куска трес-ки. До тех пор пока, к его досаде, ее махи бере-том, которые мы (то есть здесь и далее, по едино-душному согласию, — я) с таким превеликимтрудом описали, не растаяли без следа. Он завелмотор как обычно, утопил педаль газа, но ничегоне произошло. Мозговые цилиндры пребывали вбезмятежности. Шутка, если позволите, вышлапрескверная, полный провал всего дела. В при-ступе паники он бросился на поиски образа, ко-торый мог бы снова завести мотор: печальное, каку арабской лошадки, выражение в ее запавших квечеру глазах, тусклое свечение лба под темными,густо растущими на висках волосами, подносо-

10

вой желобок, который она позволяла ему трогатьподушечкой и ногтем указательного пальца. Новсе без толку. Его разум оставался безмятежным,колодцы слез — сухими.

Не успел Белаква признаться себе в том, чтоничего не поделаешь, что он полностью осушилсебя в результате этого камерного концерта суб-лимации, как его сковала боль, черная как ночь,и «смеральдиналгия» немедленно растворилась веще большей печали — наследстве сыновей Ада-ма и проклятии непослушного разума. Разум при-казал лежащим на коленях рукам перестать бытьслабыми и вялыми и станцевать небольшую че-четку конвульсий, и те тотчас повиновались; но,когда разум приказал самому себе пролить не-сколько слезинок по уехавшей далеко-далеко де-вушке, он стал сопротивляться. То была оченьжестокая боль. Все еще на тумбе пирса, под мо-росящим дождиком, который и не думал утихать,пока все не попрячутся по домам, выкручиваю-щий себе, faute de mieux1, руки, не думающий оСмеральдине-Риме, он погрузился в новое горе.

Между тем кобальтовый дьявол, куда болеемрачный и могущественный, выжидал, пока Ада-мова печаль, исчерпав себя, не отступит, какпрежде отступали все прочие горести Белаквы,оставляя его в неприятнейшем состоянии обезо-руженности. Великое Забвение с его дерзкими,как солнечные отсветы на грозовом облаке, ка-

1 За неимением лучшего (φρ.).

11

денциями, обладало для него странной привле-кательностью. Нестрашно, если разум тонет в пе-чали или, из уважения к ней, слепнет куринойслепотой; и, разумеется, затемнение и погребе-ние разума тем особым способом, который мы нераз еще исследуем, было истинным удовольстви-ем. Но нахальное вмешательство отвратительнойзадницы мира, несущей погибель его унынию игрубо выволакивающей его из уютной канавы, —против такого разрыва целостности он возражалособенно.

Не то что он мог пожаловаться, будто строе-ние его теперешней угнетенности было серьез-ным образом повреждено. Раньше между кончи-ной любовной тоски и приступом острой боли небывало хоть сколь-нибудь значительной паузы.Поистине, даже кратчайший интервал между дву-мя элементами, связанными искусно сработан-ной цепью, оказывался заполненным ergo1. Те-перь же, в самом сердце его расстройства, котороепроистекало из сознания, что он сын Адама и,как следствие, поражен разумом, не повиную-щимся собственным приказам, сгущалась тьма,готовая поставить точку в его раздумьях — пред-ложить кульминацию, неведомую ему по историизнакомства с меланхолией. Определенно, непо-стижимый мрак собирался поглотить лучшие исамые сочные куски его мысленной композиции,бесцеремонно нарушая то, что на первый взгляд

1 Следовательно (лат.).

12

казалось заключительным аккордом. Понятно итак, что этот аккорд не станет заключительным.Метаться в постели, ворочаться и подвывать, пы-таясь уснуть в сумраке сомнительного утвержде-ния, — такая перспектива не оставляла надежд налучшее.

Он был все еще поглощен задачей № 2, не от-рывая рук от мякоти между ног, когда внезапносмутное ощущение того, что перед ним стоит су-рового вида мужчина и чеканит слова, неприят-но смахивающие на ультиматум, заставило егоподнять голову. К сожалению, так оно и оказа-лось. То был смотритель пристани, рыщущий впоисках жертвы. Белаква прислушался и выудилиз могучего потока непристойностей просьбуудалиться.

— Убирайтесь с моего пирса, — сказал смот-ритель грубо, — и позвольте мне вернуться до-мой, к чашке чая. — Его требование звучалосправедливо. Белакве показалось вполне спра-ведливым и то, что мужчина назвал пирс своим.В каком-то смысле это был его пирс. Вот почемуон здесь находился. Вот за что ему платили. Ипредставлялось естественным, что ему хочетсявыпить чашку чая после целого дня работы.

— Ну разумеется, — сказал Белаква, поднима-ясь с тумбы, — как же я не подумал. Могу лия... — Он пошарил в кармане брюк, пытаясь на-щупать шестипенсовик или, в крайнем случае,шиллинг, и вытащил все, что у него оставалось, —монетку в два пенса. Под моросящим дождикомБелаква стоял перед противником без шляпы; по-

13

ла его куртки отогнулась, выцветшая изнанкакармана обнажилась как Бог знает что. Положе-ние было неловкое.

— Можете ли вы что? — поинтересовалсясмотритель.

Белаква покраснел. Он готов был провалить-ся сквозь землю. В смущении он снял очки. Кчему после драки кулаками махать? Кто осмелит-ся предложить два пенса такому раздраженномугосподину?

— Мне остается только извиниться, — про-бормотал он, — за причиненное неудобство. По-верьте, я и понятия не имел...

Смотритель сплюнул. Курить на пирсе былозапрещено, но плевать — это другое дело.

— Вы уберетесь с моего пирса, — сказал онтоном, не допускающим возражений, — ещепрежде, чем высохнет этот плевок.

Белакве подумалось, что в устах смотрителяэто была очень необычная фраза. Фраза прозву-чала не к месту, подумал он, конечно, что-то сэтой фразой было не так. В такую погоду это бы-ло все равно что предложить ему остаться на пир-се до греческих календ. Столь причудливые мыс-ли посещали его, пока он быстрым шагом шел кберегу, а гонитель неотступно следовал за ним попятам. Когда ворота за его спиной благополучнозахлопнулись, Белаква обернулся и любезно по-желал смотрителю доброго вечера. К его удивле-нию, смотритель дотронулся до фуражки и крат-ко, но тоже вполне любезно пожелал ему доброговечера. Белаква возликовал.

14

— Αχ, — воскликнул он, — доброго вам вече-ра, вы ведь простите меня, сударь, я не хотел васобидеть.

Однако ответить на вежливое приветствиепорядочного на вид господина — это одно, а воттак вот сразу извинить за чудовищный просту-пок — это нечто совершенно другое. Поэтомусмотритель вмиг посуровел и скрылся в своемдомике, а Белакве только и оставалось, что зако-вылять прочь на своих загубленных ногах — безснисхождения, отпущения или прощения.

Благослови, Боже, дорогого батюшку, — невнятнои без особой причины молился он тем вечером,прежде чем лечь в кровать, — матушку ДжонниБибби (бывшую няню, вскормившую, точно ты-сячелистник у садовника, не одну тысячу младен-цев) и все что я люблю и хорошим мальчиком Тыпомоги мне стать во имя Иисуса Христа. Лрмен.

Этому вступлению научила их матушка, спер-ва Джона, потом Бела, держа братьев на коленях,когда они были крошками. Это была их молитва.То, что следовало дальше, принадлежало Гос-поду. Их молитва была красивой маленькой ко-робочкой, а Господня — большой и скучной ко-робкой. Вы едете в лифте, а ваш единственныйжелудок готов вылезти через глотку. У-ух ты.

Он поднялся с колен и лег в кровать, а синийдьявол, который только и дожидался такой воз-можности, возник перед ним и тут же, в самыххитрых выражениях, растолковал, что это оченьздорово, когда сын Адама может сокрушить лю-

15

бовника Смеральдины-Римы или, коли на то по-шло, любовника любой другой девушки, и если кэтому его влюбленность по уши в девушку и сво-дится, то чем скорее он от нее избавится, темлучше. Потом его окутала тьма, и он провел чу-десную ночь. Ощупью, точно путник в лесу прилунном свете, он шел по безмятежной ночи кдерзкому утреннему шампанскому. Грех полезен,но все будет хорошо, и все будет хорошо, и все-возможные вещи будут хороши. Inquit GrockK

На капители в крипте базилики Сен-Сернен, чтов восхитительнейшем городе Тулузе, изображенакрыса, вгрызающаяся в земной шар. Голланд-ский сыр из Лафонтеновой басни о чудище2, от-странившемся от треволнений мира? Думаем,что нет.

Дело в том, что мы не слишком хорошо по-нимаем, чего ждать от этого рассказа. Вполневозможно, что некоторые из наших существ вы-держат забег и не доставят нам хлопот. Но так жеверно и то, что к другим это не относится. Пред-положим, что Немо — один из тех, к кому это не

1 Говорит Грок (лат.). Здесь и далее в книге подра-зумевается великий швейцарский клоун Чарльз Адри-ан Веттах (1880—1959), выступавший под сценическимпсевдонимом Грок. Беккет восхищался искусствомГрока и вывел его одним из «демиургов» своего перво-го романа.

2 Имеется в виду басня Лафонтена «Отрекшаясямира мышь» (перевод А.Сумарокова).

16

относится. Джон, большинство родителей, Сме-ральдина-Рима, Сира-Куза, Альба, Мандарин,Белый Медведь, Люсьен, Шас — вот те немно-гие, которые будут, сиречь которые могут, что-тоозначать, или же их можно заставить что-то оз-начать. И почти настолько же очевидно, что Не-мо невозможно заставить что-либо означать, покрайней мере мы этого сделать не в силах. Онпросто не такой.

Теперь предположим, что для оркестровкисказанного мы поведаем коротенькую сказку оКитае. Да? Итак, допустим, что Линь Люнь от-правился в Западные пределы, в Бамбуковую до-лину, и, срезав часть бамбукового стебля междудвумя узлами, дунул в него, после чего, зачаро-ванный, констатировал, что стебель издал звукего, Линь Люня, собственного голоса, вполне,впрочем, безэмоционального, как всегда, когдаон говорил. Из того же стебля любезно согласил-ся извлечь шесть нот самец феникса, а самка фе-никса — шесть других нот, и тогда министр ЛиньЛюнь срезал еще одиннадцать стеблей, дабы онисоответствовали всему, что он услышал. Потомон преподнес двенадцать лиу-лю своему госпо-дину — шесть лиу самца феникса и шесть люсамки феникса: например, Желтый колокол, Ве-ликий лю, Большой железный шпиль, Приду-шенный колокол, Древнее очищение, Молодойлю, Благотворное плодородие, Колокол лесов,Мудрое правление, Южный лю, Несовершен-ный, Колокол эха.

17

Мы, в свою очередь, от всей души надеемся,что по крайней мере некоторые из наших пер-сонажей могут быть назначены исполнителямиролей в лиу-лю. К примеру, Джон мог бы статьЖелтым колоколом, а Смеральдина-Рима — Мо-лодым лю, а Сира-Куза — Придушенным коло-колом, а Мандарин — Древним очищением, самже Белаква — Благотворным плодородием илиНесовершенным и так далее. Тогда нам остава-лось бы лишь жонглировать, подобно Конфуцию,нефритовыми кубиками и выдувать мелодию.Будь все наши персонажи таковы — лиу-лю-душ-ны, — мы могли бы написать маленькую, чистомелодическую книжку: подумайте только, какойславной бы она вышла, звучала бы линейным,прелестным причинно-следственным пифагорей-ским речитативом, монохроматической телеофо-нией, слушать которую одно удовольствие. (Это-го, да будет позволено заметить, и вправе ожидатьчитатель от любимого романиста.) Но что подела-ешь с типом вроде Немо, которого ни при какихобстоятельствах не ужать до одного лиу, которыйи не нота вовсе, но прискорбнейшая совокуп-ность нот, звучащих одновременно? Если былобы возможно озвучить полдюжины фениксовЛинь Июня, объединить их в одну бессмертнуюлиловую птицу, восстающую из общего погре-бального костра и выкрикивающую одновремен-но, по необходимости, крик удовлетворения илиразочарования, мы бы получили приблизитель-ное представление об этом Немо — как о сим-фонической, а не мелодической единице. Наша

18

строка распухает при каждом его появлении. Это-го мы как раз не любим, тем более что прекрасноосведомлены о том, насколько редко единицавстречается без двойки. Можем ли мы рассчиты-вать на Альбу? Можем ли мы рассчитывать наШаса? Поистине по зрелом размышлении мы чу-ем симфоническую крысу в нашем главном маль-чике. Он может справиться, semel et simul1, с Бла-готворным плодородием и Несовершенным; или,того лучше, образовать бисексуальную отдулину сБольшой лесной железкой. Но пинг! простой лиу!Позволим себе усомниться.

Так или иначе, за этим последовала размолв-ка с дамой, о, с настоящей леди, которая сказалаБелакве, бросила ему прямо в бесстыжую физи-ономию, что он относится к ней как к грязи и ве-дет себя как хам, забирая все и ничего не даваявзамен; он же говорил за ее спиной, что она рев-нует к Смеральдине-Риме. Эта дама, с котороймы предполагаем покончить теперь раз и навсег-да, обладала изрядной долей хищного мазохизмастрастных квакеров. Ей казалось, что мученияада — это вздор, если только они не приведут втрепет какого-нибудь соловья-соглядатая. Онабы не позволила вам что-нибудь для нее сделать,но отказать ей, если вам понятно, о чем мы, бы-ло истинным удовольствием. Миранда была сов-сем не его поля ягода. Предположительно, онмог сопереживать тем, о чьих страданиях писала

Разом и одновременно (лат.).

19

континентальная пресса. Но sonst, как поется впесне, gar nix1.

Ее реальное присутствие было непереносимо,так как не давало передышки воображению. Незаходя так далеко, как Стендаль, который сказалили повторил за кем-то, что лучшая музыка (чтовообще он понимал в музыке?) — это музыка,становящаяся неслышимой после несколькихтактов, мы утверждаем (по крайней мере, в рам-ках данного абзаца), что объект, исчезающий наваших глазах, — это, так сказать, самый яркий илучший объект. Из этого не следует, что так по-ступила упомянутая дама. Мы всего лишь подра-зумеваем, что в указанное время она, строго гово-ря, не была объектом в каком-либо значениислова. Это ли мы имеем в виду? Что мы имеем ввиду? Так или иначе, дело сводится к следующе-му: ему не хотелось, чтобы его слюнявила и обли-зывала она, но он полагал, что ради разнообразиябыло бы приятно, чтоб его слюнявили и облизы-вали где-нибудь еще. Потому он уложил чемодани собрался в дорогу. Отец сказал: «Tant pis2, же-лаю удачи», пожал плечами и заплатил за его би-лет. Мать просунула голову в окошко такси и,прежде чем зареветь, выдохнула: «Будь счастлив»,словно намекая: «Снова и снова прошу тебя со-хранять веселость». Длинный Джон Сильвер, Бе-лый Медведь и дорогой друг, который, как мы

1 Больше ничего (нем.).2 Тем хуже (φρ.).

20

склонны надеяться, поставит точку в этом пове-ствовании, помахали ему, в духе Малларме1, сКарлайлова пирса. В Остенде он раздобыл угло-вое место в беспересадочном общем вагоне до Ве-ны и в течение 29 часов защищал его от всех не-знакомцев. Последние 599 километров на пиве(жуткое пойло!), да к тому же в общем, а не ку-пейном вагоне, так что вполне объяснимо, поче-му он поспешно покинул поезд на Вестбанхоф истал лихорадочно оглядывать перрон.

Событие или симфония событий, которые из-влекли на свет Смеральдину-Риму, маловажных,как нам кажется, и, насколько нам известно,скучных, как зеленая тоска, постулирована, повышеназванным и иным, не заслуживающим рас-смотрения причинам, не будет. Окружающая сре-да, раса, семья, строение, темперамент, прошлоеи настоящее и последовавшее и предшествовав-шее вплоть до первой комбинации и папы и ма-мы и любовницы и чичисбеи и нянины нотациии обои в детской комнате и простуды третьих ичетвертых поколений... Это нас утомляет. Словноблагородный читатель не более чем страховойагент или профессиональный понтер. Прошлое,выставляемое как гарантия... это нас утомляет.Единственная достойная упоминания перспекти-ва — это место развязки, способное, как сонныйпейзаж слияния, напомнить о молодом флорен-тийце кисти Франчиабиджо из Лувра, портрет, в

1 Вероятно, имеется в виду стихотворение СтефанаМалларме «Прощай».

21

котором, хотелось бы надеяться, он может с радо-стью или печалью раствориться, хотя вовсе не-обязательно, что он с него сошел. Мы никогда непридавали значения отутюженным брюкам этогомошенника. Смеральдина-Рима недоказуема. Ееможно взять или оставить. Белаква сделал немно-го того и другого. Она его вынудила.

Ей казалось, что она изучает музыку и ритми-ку в очень передовой Schule Дункельбрау, в деся-ти милях от города, на опушке заросшего старо-го, огромного старого парка Мёдельберг. Этотпарк был много красивее и запущен гораздо боль-ше, чем Булонский лес или любые иные леса, чтоmultis latebra opportuna fuistis·, тише и свежее,кроме как по воскресеньям, когда из города при-езжали толпы, чтобы глотнуть воздуха и, можетбыть, даже увидать краешком глаза Эвиток. Дев-чонки из Дункельбрау были до крайности Эвит-ками и нудистками и, направляясь в своих арле-киновых панталонах или просто кюлотах исвитерах и неподражаемых накидках в местноекино, шокировали даже коренных мёдельбергцев.Сплошная каллистения и цереброгигиена и вос-певание замечательной силы и красоты. Летомони лежали на крыше и поджаривали ягодицы илобки. Весь день проходил в танцах и пении имузыке и душе и содроганиях и приседаниях ирастяжках и занятиях — Harmonie, Anatomie,Psychologie, Improvisation, с сильным иктом на

1 Многим служили приютом (лат.). Овидий, «Ме-таморфозы», книга III.

22

последнем слоге в каждом случае. Дружеские свя-зи между учителями и ученицами всемерно по-ощрялись, и Apfelmus был основой питания, аиногда стайка девиц срывалась в город, на кон-церт или Abknutschen·. Посреди — в месиве, и жа-ре, и напряжении — всего этого наша Смераль-дина-Рима была всеобщей любимицей, такаяюная, с таким прелестным личиком, она развле-кала всех девчонок противными историями ипрекрасно импровизировала. Только посмотритена герра Аршлохвея, меланхоличного высоколо-бого швейцарца и учителя импровизации. В этомджентльмене Смеральдина-Рима будила некиетуманные желания, или так, по крайней мере, онадавала понять, и уж точно именно такое впечат-ление складывалось у Белаквы, когда он видел ихвместе, что, следует тотчас отметить, случалосьнечасто. Смеральдину трудно было заподозрить вспособностях к игре на фортепиано, но у нее быллюбопытный талант к импровизации, когда онаговорила. Если она была в форме, так сказать, за-веденной, то прямо-таки искрилась веселос-тью — странное лихорадочное красноречие, сло-ва, текущие и струящиеся, как цветная бумагафокусника. В сетях логорреи она могла удержатьвсех присутствующих, даже свою семью, — из-вергающиеся фонтаны, льющиеся ручьи. Пенавыступала у рта ее собственной Мамочки, а оМандарине все забывали.

1 Тисканье, лапанье (нем.).

23

— Αχ, — заходилась тогда Мамочка, — ей сле-дует выступать на эстраде. — И Смеральдинапринималась разматывать новую катушку.

Ей нравился Аршлохвей, она обожала Impro-visation; но вот Anatomiestunde и наклоны и рас-тяжки она не любила.

— Фи! — говорила она с отвращением, при-поднимая плечи и разводя руками, как Манда-рин. — Фи! Старое тело! — И это рождало в Бе-лакве надежду, пока она не дала понять, неразъяснила это по-разному и со всей определен-ностью, что имела в виду совсем не то, на что он,говоря по правде, надеялся.

Потому что ее тело было совершенно непра-вильным, павлиньи когти. Да, даже на этой ран-ней стадии определенно неправильным. Poppata,большой зад, Боттичеллиевы бедра, вывернутыевнутрь коленки, лодыжки сплошь в жировыхшариках, вихляния, маммата, слюни-всхлипы,буббуб-буббуб, пуговица вот-вот отлетит, Weib1,зрелая. Выше, на этой поросячьей призме, наморской свинке — прелестнейшее бледное личи-ко, подлинная камея, самая прекрасная из всех,на которых когда-либо останавливались его яркогорящие голубые глаза. Господи, ему часто каза-лось, что она воплощенная Мадонна Лукрециядель Феде.

На краю деревни припал к земле большой го-лубой Хоф, пустой, тронутый разрушением квад-

1 Женщина, баба (нем., груб.).

24

рат на заросшем сорняками дворе. Там он жил, ввысокой темной комнате, пахнущей сырыми оде-ялами, со стеклянной дверью, открывающейся впарк. Чтобы попасть в комнату, он мог войти вХоф с дальней деревенской улицы, или пересечьдвор, или, например, пройти лабиринтом кори-доров, или, наконец, он мог умышленно войти сдругой стороны, из парка. Насколько он знал, на-сколько он мог слышать, в его части дома, той,что выходила в парк, он был совершенно один.Ночью, разумеется, были крысы, пляшущие инизвергающиеся за потеющими обоями, прямоза обоями, оскальзываясь на невидимой плоско-сти, были их отвратительно приглушенные ку-вырки и сальто-мортале. На пути обратно, поце-ловав Мадонну на ночь под аркой школьногоздания, во время десятиминутной прогулки попарку, уговорившись, когда они увидятся вновь(увидятся вновь!) следующим утром, он думал огнусной темной комнате, мирной, замиренной,как он войдет, потом первое шевеление за бумаж-ными обоями, первые отдаленные шорохи.

Он на большой открытой площади. Справа отнего, там, куда он не смотрит, высокий частоколдеревьев; слева приземистые деревенские строе-ния и скошенный вход в ущелье последней дере-венской улицы; позади святилище Дункельбрау,куда она только что вошла; впереди кусты, где онмочится, и узкий пролом в живой изгороди. Запроломом он видит, в апексе аллеи — припав-ший к земле Хоф и далекую освещенную комна-ту. Но ему кажется, что он потушил свет прежде,

25

чем проводить ее в холодную октябрьскую ночь!Определенно ему так кажется. Каждую ночь, ког-да он протискивается через пролом в изгороди иего поглощает аллея, ему так кажется. Но теперь,прежде чем это произойдет, прежде чем он вер-нется в осажденный город своего безумия, онстоит здесь, на темной арене, неудобно задравголову на звездную пашню, подобно г-ну Рески-ну1 в Сикстинской капелле, выискивая Вегу.

Ночной небосвод — абстрактная плотностьмузыки, симфония без конца, свечение без кон-ца, но свечение более пустое, более редкое, чемдаже самое краткое созвездие гения. Бездоннаяподкладка полушария, безумная россыпь звезд —это страстные пути разума, прочерченные в светеи во тьме. Напряженный страстный разум, когдаутихает арифметика, торит путь, небесный крот,уверенно и слепо (если б только мы так думали!)через межзвездные угольные мешки творимогонебосвода, он извивается между звездами своегомироздания сетью траекторий, которые никогдане будут сведены к одной системе координат. Не-зыблемый остов поэзии и музыки, непринцип ихпунктуации, представлен в сумасшедшей пер-форации ночного дуршлага. Экстатический ум,ум, достигающий творения, возьмем, к примеру,наш, восходит к острию вещей, к невразумитель-ным связям утверждений, из мук и утомленности

1 Имеется в виду Джон Рескин (1819—1900), анг-лийский философ и искусствовед, изучавший творче-ство Микеланджело.

26

литейных форм, не терпящих эскизов. Ум, вне-запно погребенный, затем стремительный в гневеи рапсодии энергии, в суете и спешке финала —ваг конечный метод и движущая сила творческойцелостности, ее протон; но там — настойчивая,невидимая крыса, беспокойно шевелящаяся заастральной невразумительностью искусства. Та-ково круговое, милое сердцу Дионисия Ареопаги-та, движение разума, раскрывающегося, бутон забутоном, через тьму к зениту, по сравнению с ко-торым все иные методы, все вежливые околично-сти — лишь часовой механизм бумажных душ.

Ничто подобное, конечно, не занимало егозловонную голову, и не было места для стольстранных чувств в его страждущем сердце, покаон неуверенно волочил ноги в пустынных далях,вытаращив, как дурак, глаза на свою дорогую ма-ленькую, милую маленькую Fünkelein1, зеленую,яркую и томящуюся в Лире. Вот-вот он покон-чит с частностями туалета, и что-то выпрыгнетиз колодца старого сердца, и он увидит крыси-ную ловушку, а свихнувшийся мозг затопит сия-ние, льющееся из всепроницающей укрытостивсепроницающего сверхсущностно сверхсущест-вующего сверх-Божества. Sonst, как поется в пес-не, gar nix.

Так и было, вечер за вечером, неизменно, ито, как он потом продирался сквозь чащу ночи идостигал утра, мы не в силах рассказать вам. Но

1 Здесь: Божья искра (нем.).

27

утром, не слишком ярким или ранним, она про-скальзывала внутрь в простеньком шерстяномгимнастическом костюме, пухлые блестящие ло-дыжки разгорелись ad sudorem1, и заваривала чайс лимоном. Многие недели, пока не произошлото, о чем мы собираемся вам поведать, это былолучшим часом дня: ночь ушла, лежать в полудре-ме в ожидании желанных шагов, слышать, как сее приходом открывается дверь в прохладныйсвежий парк, быстро миновать разновидности ееустричных поцелуев на фоне кипящей воды,пить ведра слабого чая, смягченного лимоннымсоком, курить «Македонию». С этого высокогочаса день соскальзывал в яму вечера, снова ночь,осторожное возвращение от стен школы, мучи-тельная боль перед вспышкой света, крысы, затх-лая ловушка и чаща.

Пока она его не изнасиловала.Тогда всему настал капут.Безжалостная, ненасытная, утренними рас-

тяжками разгоряченная на сей раз до сладостра-стного sudorem, она изнасиловала его после чая.Хотя он твердо намеревался, и дал это понять ты-сячу и одним мягким и деликатным способом,содержать всю историю в относительной чистотеи за порогом распутства. Так основательно онаиспортила благодатную для него пору дня, что онбыл принужден, in petto2, процитировать «le soleil

1 До пота (лат.).2 Тайком (um.).

28

est mort»1, и его лилейное время обратилось вночные часы, в бдение среди крыс, alla fioca lucer-na leggendo2 Мередита. Начались ссоры. Он по-шел с ней в магазинчик, где, по обыкновению,они покупали яйца и помидоры, чтобы потомсбить их в эдакую дымящуюся марилоренсиан-скую3 поленту. Она взвилась.

— Прикрой дверь, — закричала она, преуве-личенно ежась от холода.

— Прикрой сама, — сказал он грубо.Такие вот дела. Еще как-то раз она заставила

его ждать, а приготовленный им ужин портился,еда быстро остывала. Он услышал, как она ска-чет по аллее. Давай, давай, беги, подумал он. Онарассыпалась в извинениях.

— Ах, — тяжело дышала она, — я встретилаАршлохвея, мне надо было, чтоб он непременнопоупражнялся со мной в Брамсе.

Брамс! Старый писун! Выделывающий своипиццикато в лучшем из возможных миров. Брамс!Она начала ластиться. Такой вот она умела при-кинуться кошкой.

1 «Солнце умерло» {φρ.).2 Искаженная строчка из стихотворения Дж. Лео-

парди «Воспоминания»: «При свете тусклого ночникаслагая песнь» (um.).

3 Мари Лоренсан (1885—1986) — французскаяхудожница, возлюбленная Гийома Аполлинера. Ееживопись у Беккета ассоциировалась с мешаниной,кашей.

29

— Не сердись на меня, Бел, не будь такимböse1, — растягивая, со стоном, гласный.

Брамс!— Ты не любишь меня, — сказал он горько, —

а иначе не заставила бы меня ждать из-за такойQuatsch2.

Все же, хотя после утра жертвоприношениядела и приняли гадкий оборот, они это кое-кактянули, он — из последних сил стараясь ее убла-жить, она — силясь быть ублаженной, в гееннепота, фиаско, слез и отсутствия всякой теплоты.Мы признаем, что очень привязаны к нашемуглавному мальчику, а потому не можем не наде-яться на то, что она пожалела с тех пор о той пер-вой атаке на его достоинства. Хотя, думаем, ейвряд ли приходило в голову связывать медленнуюбезвкусную сумятицу всей несчастливой истории,два существительных и четыре прилагательных, стой лезией платонической ткани, что случиласьморозным октябрьским утром. Хотя именно всвязи с этим они часто ссорились и наконец рас-сорились. Высматривала малышей в его глазах,она, эта... в этом была ее игра, поэтому его amorosisospirP звучали просто смешно. Так что однаждыон забыл о воспитанности и предостерег ее:

— Господи Боже, а не завести ли тебе чресла-стого cavalier servente4, и не ввести ли меня во

1 Сердитым (нем.).2 Ерунды, чепухи (нем.).3 Любовные вздохи (um.).4 Услужливого поклонника (um.).

30

грех ревности ante rem', и не утихомирить ли не-много допотопный зуд, и не предоставить ли ме-ня моей собственной грошовой смерти и моемусобственному грошовому блаженству?

Нет нет нет нет, она не подпустит к себе муж-чину, если только не полюбит его очень сильно,furchtbar lieb2. И она была права, и он был неправ, и так оно и было — и не будешь ли ты таклюбезен занять исходное положение, мой груст-ный прекрасный возлюбленный? Так. Мужчиназнает, но женщина знает лучше.

Теперь ему предстоит выдержать испытаниеписьмом, довольно неприятным письмом, в ко-тором хандры больше, чем кажется при первомпрочтении:

«Cher, (говорилось в письме)Ce qu'on dit du style, et je veux dire, à coup sûr, ce

que ce cochon de Marcel en dit, me plaît, je crois, sij'ose accepter, en ce moment, les hauts-de-petit-coeur-de-neige. Je te fais l'honneur, n'est-il pas vrai, de te par-ler, quoi, sans réserve. Donc: me trouvant couché, hier,auprès de l'inénarrable Liebert, j'ai proposé à sa puis-sante lucidité une phrase — pourqoui te le cacherais-je — de ta lettre qui n'a pas été, je te l'avoue, sans mefaire de la peine: P. se paye de mots. Il ne sait jamaisrésister à l'extase du décollage. Il réalise (et avec unemorgue!) des loopings verbaux. Si loin, oh dégoût!, du

1 До вещей (лат.).2 Ужасно любимый (нем.).

31

réel dermique qui le fait tant trembler et transpirer.Liebert, négligemment étendu à côté de moi, beau sansblague comme un rêve d'eau, lâche: «tunnel!» «Hein?»«Il est si beau, ton ami, si franchement casse-poitri-naire, que je suis prêt à l'aimer. Est-il maigre et potelé làet là où il faut? Vulgaire? Lippu? Ah! Vulgaire lippuechaude chair! Cratte-moi» vociféra-t-il, en nage pourtoi, «ardente cantharide, gratte, je te l'ordonne!» Je grat-te, je caresse, je me dis: ce jugement est par trop indignede cet esprit, vu que P. ne s'arrache à nul moment del'axe glaireux de son réel. Il y reste enfoncé, il tord lesbras, il se démène, il souffre d'être si platement com-promis, il n'exécute nul looping, il s'est engagé tropprofondément dans le marais, il atteint du bout de sonorteil au noeud de son univers.

L. se lève d'un bond, se déshabille, fait son poème,fuit de tous les côtés. Devant moi, croisée tennysoni-enne, ta belle face carrée bouge, bat comme un coeur.L'intérêt de l'état de l'orient s'affirme. Il n'y a que lui,me dis-je, qui sache avoir honte, laisser percer unehonte frivole, rougir. Les tiraillements du bas cielcassent les carreaux. Du matin le tiroir s'entrouvre,crache le bébé, Polichinelle, sanguinolent à en mourir.En attendant que monte le thé simple que par con-séquent je viens de commander, au fond des yeux closle poème se fait:

С'n'est au Pélicanpas si pitoyableni à l'Egyptiennepas si puremais à ma Lucieopticienne oui et peaussière aussi

32

qui n'm'a pas guérimais qui aurait puet à Judedont j'ai adororé la dépouillequ'j'adresse la cause désespéréequi a l'air d'être la mienne

Je me penche, dominando Torgasmo comme unpilote, par la fenêtre pour halener seulement un peule placenta de l'aurorore. Il est inodore.

Oh et tu sais tu serais infiniment aimable de mefaire savoir, dès que cela se pourra, à quel momentprécis et du bord de quel rapide exact tu te proposes àte jeter sur Paris fumant. Je tiens à être le premier àt'étreindre à ton arrivée.

Quel intérêt aurais-je à te cacher que je suis, en cemoment, et ceci durera, MOROSE? que physique-ment je dégrignole à tombeau ouvert et qu'intel-lectuellement c'est plutôt et le plus souvent le calmeplat ponctué, il est vrai, de vertigineuses ejaculationsd'écume et de clarté. Il fait un temps notable — cettelumière pulpeuse à l'aube que tu aimes tellement àinvoquer.

Ton petit flirt — hé! hé! Touche donc à sa fin?«Ma surérogatoire et frêle furibonde!»Ne t'amertume pas. C'est toi qui l'as dit.Donc, tu viendras, piqué des accidences de cette

fraîche Jungfrau... Je tendrai les doigts, comme pourfrôler une surface peinte, et en t'effleurant comme cepapillon de mai que chante qui tu sais je saurai, n'endoute pas, tout ce qui a dû échapper à ses plus suaveset juteuses embrassades. Toutefois, si cela t'est

33

préférable, j'amortirai le geste, je le calmerai, oui, jeferai cela. Tu sais, et ceci va te suffoquer, quand tusentiras à quel Everest je suis à ta disposition...!C'est plus fort, gros couillon, que

tonLucien»1.

1 «Милый,Что касается стиля, то есть я хочу сказать, из того,

что говорил об этом поросенок Марсель, в эту минутумне нравится, так я думаю, если осмелюсь это при-знать, снеговое сердце. Я оказываю тебе честь, правдаведь, говоря с тобой, так сказать, раскованно. Сталобыть, вчера, лежа возле невыразимого Либера, я пред-ложил его просветленному сознанию — к чему скры-вать — фразу из твоего письма, которое, признаюсь те-бе, не могло меня не огорчить: П. принимает слова зачистую монету. Он не способен противостоять экстазурасслаивания. Он извлекает прибыль (и с какой спесью!)из словесных петель. Такой далекий — о мерзость! — отподкожной реальности, что заставляет его так потетьи трепетать. Либер, небрежно растянувшийся подлеменя, прекрасный, без дураков, как сказочный ручей,не сдержался: «Туннель!» — «Что-что?» — «Он так кра-сив, твой друг, он такой откровенный глиномес, что яготов его любить. Скажи, здесь и там, где следует, онхуденький и пухленький? Заурядный? Губастый? Ах!Заурядная губастая жаркая плоть! Поскреби меня, —заревел он, исходя пеной при мысли о тебе, — страст-ная шпанская мушка, скреби, я тебе приказываю!» Яскребу, я ласкаю, я говорю себе: это суждение слиш-ком недостойно человека такой души, так как П. ни-когда не отказывается от клейкого стебля своей реаль-ности. Он остается погруженным в нее, он сучит

34

руками, он беснуется, он страдает оттого, что ему при-ходится идти на такие пошлые компромиссы, он невыделывает никаких петель, он слишком привязан ксвоему болоту, он разрушается от кончиков ногтей доцентра своей вселенной.

Л. резко вскакивает, раздевается, сочиняет стихо-творение, у него отовсюду течет. Передо мной, в тен-нисоновском перекрестии, шевелится твое красивоеквадратное лицо, пульсирующее как сердце. Уже обри-совывается беременный животик Востока. Никто кро-ме него, говорю я себе, не знает, как испытывать стыд,как позволить уколам ничтожного стыда пронзать себя,заставлять краснеть. Рези нижнего неба раскалываюткаменные плиты. Чуть приоткрывается ящик утра, мла-денец извергается, Полишинель, измазанный кровью,будто умер при родах. Пока не закипел чайник, кото-рым, разумеется, мне предстоит заняться, я закрываюглаза, и там, в их глубине, рождается стихотворение:

Нет, не Пеликануне такому уж жалкомуи не египтянкене такой уж чистойно моей Люсиоптику и кожевницекоторая меня не исцелилано могла быи Иуде Фаддеюего останкам я поклонялсяим посвящаю безнадежное делокоторое кажется моим

Я высунулся, сдерживая оргазм, как пилот, в окно,только для того, чтобы немного понюхать плацентуАвроры. Она лишена запаха.

35

Ах да, знаешь, ты окажешь мне великую любез-ность, если сообщишь, как только это станет возмож-ным, в какое именно мгновение и каким именно ско-рым поездом ты собираешься броситься в воронкудымящегося Парижа? Я рассчитываю быть первым,кто сожмет тебя в объятиях по прибытии.

Какой мне смысл скрывать от тебя, что я пребы-ваю, в эту самую минуту, и вряд ли что-нибудь изме-нится в ближайшее время, в состоянии УГРЮМОС-ТИ? что физически я сломя голову несусь от плохого кхудшему и что интеллектуально мною преимущест-венно и чаще всего владеет плоская безмятежность,размеченная, это правда, головокружительными из-вержениями пены и ясности. И правда, интересныйчас — этот мясистый свет зари, о котором ты так лю-бишь говорить.

С твоей маленькой поклонницей — хе! хе! — сталобыть, покончено.

«Моя избыточная и хрупкая ярость!»Не огорчайся. Это твои слова.Итак, ты приезжаешь, покалеченный зазубринами

своей холодноватой Jungfrau... Я скрючу пальцы, будтодля того, чтобы поскрести крашеную поверхность. Темне менее, если тебе так хочется, я смягчу свои дейст-вия, я их сглажу, да, я это сделаю. Знаешь, ты задох-нешься от волнения, когда поймешь, каким Эверестомизмеряется мое расположение к тебе!.. Это сильнее,старый долбоеб, чем

твойЛюсьен».

Под упоминаемыми в письме Марселем и инициа-лом П., по-видимому, подразумевается Марсель Пруст,а «квадратным лицом» обладает племянник Рамо в ро-мане Дидро.

36

Это показалось Белакве посланием темным инеприятным — для письма, которое один муж-чина может получить от другого, и тем более не-достойным Люсьена, молодого эстета, о которомпредстоит еще многое сказать. Он не вправе, по-думал Белаква, спускать на меня своего безумно-го Либера, и ему не следует скрючивать пальцы всторону Смерри, будь она холодной, или хруп-кой, или Jungfrau, или какой бы то ни было еще.Словно во сне он увидел, как его руки поднима-ются с колен, тщетно хватают и протыкают воз-дух медленными тяжелыми тычками, затем опу-скаются, нерешительно усаживаются на колениили на стол, затихают, застывшие и застенчивые.При мысли о маленьких голых руках, об этом уг-рожающе коченеющем жесте его чуть не стош-нило. Ах, одиночество, когда человек сможет на-конец с удовольствием поковырять в носу! Онпосмотрелся в зеркало и не испытал желания сте-реть отражение своего лица. Оно не красивое,подумалось ему, но не квадратное. С горечью онспрятал письмо в туалете, пообещав себе прочи-тать его снова утром, если все пойдет хорошо,когда, быть может, он будет в более приемлемомсостоянии рассудка и, кто знает, обнаружит не-кие благотворные чувства в письме, которое те-перь ему, неусыпному, так как она приближа-лась, уже слышны ее шаги, представлялось лишьбезвкусным салмагунди пошлостей.

Она выглядела очень грустной и после обыч-ного села неряшливой грудой на край кровати.

37

Он поинтересовался, в чем дело, почему она та-кая измученная и унылая.

— Ты выглядишь так, будто потеряла что-тоочень ценное, а нашла что-то, что не представля-ет никакой ценности, ну или почти никакой.

— Ох, и то и это, — сказала Смеральдина ус-тало, — и то и это. Такая жизнь, — она вздохну-ла.

В последовавшей тишине он изучающе огля-дел свою Смерри. Она была бледной, бледной,как Плутус, и клонилась к земле. Она сидела там,сгрудившись на кровати, ноги согнуты, величинабедер и живота несколько сглажена сутулостьюпозы, на коленях нет места от рук. Posta sola solet-ta, подобно львиному духу достославного тру-бадура, tutta a se romita1. Такой, грустной и не-движимой, без ног и рук и сосков в великойнеподвижности тела, она была тем летним вече-ром на зеленом острове, когда впервые сорвала спетель его душу; тихая как дерево, колонна ти-шины. Rjnus puella quondam fuit2. Увы, fuit3. Та-кой бы он и хотел ее видеть всегда, унесенной,как дух трубадура, не отбрасывающей тени, са-ма — тень. Хотя, конечно, пройдет несколько се-кунд и она вскинет голову и набросится на него,радостная, и пышущая здоровьем, и молодая, и

1 «Совсем одна... В своей замкнутой глубине» (um.).Данте, «Чистилище», песнь VI. Здесь и далее в перево-де М. Лозинского.

2 Некогда сосной девушка была (лат.).3 Была (лат.).

38

похотливая, да, сладострастная и вздорная дева,щедрая кобыла, ржущая вослед могучему жереб-цу. Она не могла сдержаться. Никто не можетсдержаться. Никто не может жить здесь и сдер-живаться. Только дух трубадура, унесенный вскальную пещеру, съежившийся и навеки отст-раненный, если за него не возносят молитвы,raccolta a se1, аки лев. И без гнева. Это дурнойгнев, тот, что поднимается, когда неподвижностьнарушена, наш гнев, дурной гнев мира на то, чтожизнь не может быть неподвижной, что живыевещи не могут двигаться тихо, что наш ближ-ний — не луна, с медленно прибывающими иубывающими фазами, неизменная в безмятеж-ности перемен. Но и я, думал он, и она, и ближ-ний — города, лишенные огня, где горожаниннесет свой факел. Я отделю себя и ближнего отлуны, и страшное место, что есть он, от страш-ного места, что есть я; тогда мне не придетсябрать на себя труд ненавидеть ближнего. Еще япогашу, запретив факельные процессии в городе,что есть я, изнуряющее желание чувствовать.Тогда мы все окажемся в одной заднице.

После коротенькой случайной беседы она,казалось, действительно была готова поднять го-лову, и вновь он обратился к ней с просьбой до-верить ему суть дела, рассказать, что могло такрасстроить ее и привести в состояние столь мерт-

1 Предоставленный себе (um.). Ср.: Данте, «Чисти-лище», песнь XIV, стих 72.

39

вого спокойствия. Он использовал именно этуфразу: мертвое спокойствие.

— Ты уезжаешь, — снизошла она до разгово-ра, — и я не увижу тебя месяцы и месяцы. Что ябуду делать?

— Ах, — сказал он легко, — время пролетитнезаметно. Я буду писать тебе каждый день и ду-мать о том, как чудесно-расчудесно встретитьсяснова.

— Мужчины, — стенала она, — не чувствуютэто так, как женщины.

— Наверное, нет, — сказал он, — полагаю,действительно не чувствуют. Ты помнишь, — ко-нечно, она помнит! — беседу или, пожалуй, мнестоит сказать — монолог...

— Монолог? — Она вдруг озлилась. — Чтоэто? Это что-то съедобное?

— Ах, — сказал он, — слова, которые не дела-ют никакой работы и не больно этого хотят.Слюноотделение слов после банкета.

— У тебя они такие длинные, Бел. — Всегдаодно и то же, сначала влажный, блестящий глази вздымающаяся грудь — и тут же самодовольнаяухмылка. Ему подумалось, что это хорошо, чтоему следует быть благодарным за то, что у негоесть что-то длинное.

— Что ж, — сказал он, — я, помнится, гово-рил или, точнее, повторял вслед за кем-то, а ты,казалось, слушала, и понимала, и соглашалась,что он... хм... обладал ею истинно и полностью,согласно своему Богу, не тогда, когда держал ее вобъятиях, и не тогда, когда сидел чуть поодаль и

40

вбирал, так сказать, ее воздух и вдыхал ее суть,но только тогда, когда находился в одиночестве ив относительной тишине и созерцал ее в видени-ях или посвящал ей стихи, во что бы то ни сталопытаясь ощутить ее реальность, как она неслыш-но ерзает где-то в катакомбах его души. Так что визвестном смысле можно сказать, если ты по-прежнему готова молчаливо согласиться с такимвзглядом на вещи, я оставлю тебя через денек-другой для того, чтобы обладать тобой — спустятри или четыре дня или даже в следующем меся-це, согласно моему Богу.

— Besten Dank1, — сказала она.— Но, Смерри, — он воззвал к ее чувству

справедливости, — неужели ты не понимаешь,что я имею в виду? Разве ты не соглашалась сомной, когда я говорил это раньше?

— Не знаю, — сказала она грубо, — о чем тытам говоришь, я никогда ни с чем не соглаша-лась, ты никогда не говорил мне таких ужасныхвещей.

— Ладно, ладно. — Он поспешил исправитьположение: — Прошу прощения, извини. Давайне будем об этом.

— Нет, я буду об этом. Что ты вообще хочешьсказать — уезжаешь, чтобы обладать мной? А тыздесь мной не обладаешь? Такое сказать, — взо-рвалась она, — bist Du verrückt geworden?2

1 Премного благодарна (нем.).2 Ты свихнулся? (нем.)

41

— Это говорит маленький поэт, — объяснилон, — не обращай на него внимания.

— Но я буду обращать на него внимание, —застонала она на пороге, да, на мраморном поро-ге слез. — Никто никогда не говорил мне тако-го. — Потом удар животом о воду. — Бел, ты ме-ня больше не любишь!

Ну не Божье ли милосердие в том, что уте-шить их может даже посредственный атлет?

Вена, ждущая своего часа, и ужасный Винер-вал ьд, поля, подобные челу спящего, отступаю-щие к темной кромке деревьев, окружили его иобесчеловечили его последние дни. Он более небыл отстранен, не был наедине с девушкой, ностал лишь одним из рядовых невидимого гарни-зона Хофа и сходил с ума в четырех стенах.Джунгли камня и те, другие джунгли, сжиралиигривую дикую жизнь парка точно губка. Ночьюон копошился в темной комнате, и с ним быликрысы, теперь он был одной из них. Он болел ихтревогой, он стенал и метался по комнате. Сна-ружи громоздились батальоны, тяжелый беспо-рядок зарослей и камня. Он не покидал преде-лов Хофа, хотя девушка все еще приходила кнему, невредимая, извне. Он стоял во дворе, об-реченный. Хрупкие плотины рассыпались, онутонет, камни и заросли захлестнут его и землю,кошмарная строма деревьев, и листьев, и побе-гов, и каменных глыб. Он стоял посреди водо-рослей, подле скорлупки Хофа, выдерживая на-пор тяжких масс, отцеживая их. Над краем

42

воронки, когда он смотрел вверх, было ночноенебо, натянутое точно кожа. Он сумеет взо-браться по внутренней стенке, его голова про-бьет огромную брешь в тугом небосводе, он под-нимется над потопом, в тихую местность, чтовыше кошмара.

Пока он издавал свои обычные стоны о разныхразностях, о любви, искусстве и минеральномДунсинане, его семья, он рад был это слышать(все равно что далекий дружелюбный собачийлай деревенским вечером), была все такой же, ка-кой он ее оставил, — спокойной, голубоглазой,чистой и благородной. Белый Медведь свирепоотзывался в письмах о «суках и ублюдках» — не-делимая фразочка-гантель Б. М., все равно что«истинно и истинно»1, свидетельствующая о том,что, вне зависимости от избранного чувствитель-ными любовниками modus vivendi, последнийприведет только к разочарованию, к спуску, таксказать, флага, ибо чувственная любовь, по опре-делению, выходит за пределы жизненных интере-сов. Эту интересную мысль Белаква не преминулзаписать. Однако по чьему определению? Онпредпочитал старую трактовку: Бог, или Дьявол,или страсть разума, или же частично Бог, частич-но Дьявол, частично страсть. Дефис страсти меж-ду Шилли и Шелли, старый мост над рекой. Точ-но взволнованный купец, он суетливо ходил взад

1 Ср.; От Иоанна, 8:34.

43

и вперед, настолько озабоченный, что даже не ос-тановился на гребне моста, у Челлини, посмот-реть вниз, на королевский ручей1. Таков был егоmodus vivendi, балансирующий между Богом иДьяволом, Жюстиной и Жюльеттой, в мертвойточке, в безмятежности нейтральной точки, жи-вой мертвец между любовью к Богу и любовью кДьяволу, зависший, в отсутствие любви, над ко-ролевским ручьем, стремительно утекающим назапад. Самоубийцы бросаются с моста, а не с на-бережной. Меня, продолжает лепетать он, не хо-тят обидеть, для меня самое главное заключаетсяв отношении: перекладина гантели, молчаниемежду моими глазами, между тобой и мной, всеразновидности молчания между тобой и мной.Истинное равновесие мне суждено найти толькона верхушке отношения, укоренившегося в нере-альных утверждениях, Бог — Дьявол, Мазох —Сад (от этой бородатой парочки он мог бы нас иизбавить), Я — Ты, Единица — минус Единица.Я живу на гребне страстного отношения, мерт-вый для единичности, несуществующий и нео-динокий, невосприимчивый к одиночеству, по-коящийся над глубоким зеленым срединнымпотоком, распадающимся на призрачные берега,красное одиночество и лиловое одиночество,красную единичность и лиловую единичность; навершине арбалета, безразличный к ложной цело-

1 Здесь имеется в виду бронзовый бюст Челлини намосту Понте Веккьо во Флоренции.

44

стности, молчание между моими глазами, междутобой и мной, тело между крыльями.

Ну разве он не развит для своего возраста!

Здесь они убивали лиричные октябрьские дни,подернутые волшебной пеленой света. А там, по-груженная в безразличный сон, земля вступала вмедленную пору. Мужчина, дюжий мужчина, Не-мо, если быть точными, остановился на О'Кон-нелл-бридж и воздел очи к тюльпанам вечера, кзеленым тюльпанам, сиявшим как карбункул, от-брасывавшим свет на баржи Гиннессов. За егоспиной серое море изрыгало батальоны ночи, ониуже поглощали небо, пропитывали изодранноенебо гибельными чернилами. Город накроет ка-пюшоном, сумерки будут изгнаны.

В этот час от Моста, вдоль правой набережной,до самых Парковых ворот все дышало Ронсаром.Волшебство, или Избавление от Любви1. На Ай-ленд-бридж — мучительный свет на чердаке ушлюхи. В Чапелизоде, мы отъехали уже довольнодалеко, в долгий час, когда тьма заполняет улицы,все есть Гомер. Он блюет, а мы слизываем. Укром-ные уголки «У Изольды» — великое смятение пот-ных героев, спешащих после хоккейного матча наКилмайнхам опрокинуть пинту вина забвения,или настойки моли2, или эля пополам с портером.Он тоже выпьет там стакан-другой, а потом трам-

1 Подразумевается стихотворение Пьера де Ронса-ра «Волшебство».

2 В греческой мифологии — волшебный корень.

45

вай увезет его назад, и он пойдет в кино, нырнет вутробу горящего на набережной «Гранд-централ»1,а оттуда поползет в сторону дома по булыжноймостовой, его сердце — камень.

Будьте уверены: on va déménager... gaz! élec-tricité! salle de bains! ascenseur! vide-ordures! ...Ah,que la vie est bellet

Он встал в полный рост, он должен был это сде-лать, и назвал день, и горьким утром вышел, про-пустив ее вперед, в стеклянную дверь, и запер ее заними, и положил ключ в карман, и они направи-лись на вокзал. Она, думалось ему, несказанно кра-сива в грубой твидовой накидке и бледно-зеленойшапочке, сокращавшей окно ее лба до нелепой бе-лой фрамуги. Впереди них бодро вышагивала кре-пенькая местная девка, его маленькая прачка, ве-зущая в хлипкой ручной тележке его пожитки.Смеральдина-Рима купила билеты, себе — в дваконца, ему — в один. Он чувствовал себя все болеесчастливым — смесь рома и Reisefieber3; его потя-нуло к пухлой маленькой прачке, она так славнопокраснела, когда он дал ей чаевые, и помахаларукой, очевидно растрогавшись, вслед отъезжаю-щему поезду. Слезы в его глазах. Смеральдина, не-подвижная и молчаливая, заламывала руки, накло-

1 Дублинский кинотеатр на набережной реки Лиф-фи.

2 Можно съехать... газ! электричество! ванная!лифт! мусоропровод! ...Ах, как прекрасна жизнь! (фр.)

3 Волнения, тревоги перед дорогой (нем.).

46

нившись к полу, в углу купе. Его охватывало всебольшее волнение. Он пересел к ней и принялсяиграть с ямочкой между ее бровями, у основанияноса. Он мягко тыкал в нее пожелтевшим ногтемуказательного пальца, ногтем, обкусанным так ко-ротко, что, пожалуй, правильнее было бы сказать,он надавливал на ямочку подушечкой пальца, а неногтем, а еще он надавливал на нее опухшей кос-тяшкой. В школьные годы он всегда хрустел паль-цами и так и не избавился от этой привычки. Онасорвала с головы шапочку, она вырвала шапочку скорнем, и та пересекла купе в диагональном поле-те, ее голова откинулась на его вполне мужествен-ное плечо, правой рукой она обхватила его шею,не обращая внимания на нарывчик, который онвсегда носил прямо над воротничком, она завози-лась и, быстро перевернувшись, залезла на него.

— Ну же, ну же, — убаюкивал он ее, — ну же,ну же. Nicht küssen, — говорил он лукаво, — bevorder Zug hält1.

Тогда она застонала, пианиссимиссимо и,предполагаем мы с сожалением, хладнокровно.Однако он был так светел и свеж и весел, горя ро-мом и лихорадкой, что ни о каком утешении немогло быть и речи. Он продержался до Вены, в ви-дениях плавучих льдин и звезд и алмазов и стали ислюды и полевого шпата и заливов и горящих уг-лей и пены, а она лежала на нем, вялая, ей поло-жительно было неудобно, бормоча свои немецкие

1 Не целоваться... прежде чем поезд остановится(нем.).

47

жалобы: «Dich haben! Ihn haben! Dich haben! Ihnhaben!»1. Они помчались на такси к ювелиру, у ко-торого он купил ей изысканную серебряную пуд-реницу в форме ракушки, почти плоскую, с насеч-кой и гравировкой, хрупкую серебряную штучкукак раз для дамской сумочки. Очень изящно. По-том — к парикмахеру, купить пудры, столько, что-бы хватило заполнить пудреницу не меньше дю-жины раз. Потом — в кафе. Потом на вокзал. Всебеспощадное утро они вращались вокруг Сте-фанскирхе, не смотря по сторонам, переплетен-ные в поместительном открытом Wagen. В кафеон сбросил последние мешки с балластом и воспа-рил, он говорил и говорил непрестанно, а она мур-лыкала над подарком. Ее глаза перебегали с на-ручных часов на его пылающее лицо и снова с егопылающего лица на наручные часы, а потом оста-новились, в экстазе и муке, на подарке. Она былаточно птичка, глазки стреляют по сторонам, по-том чик-чирик, приглушенный щебет, подобнозаклинанию, над подарком. Как птичка и как ре-бенок, у которого есть яркая и красивая игрушка,и тот, кого можно любить, и Viennese Schokolade сязыками взбитых сливок. Вокзальная суета оказа-лась вполне сносной, умеренно неприятной, по-добно увертюре. Для него, освещенного ромом илихорадкой и эротико-мистическим французскимскорым поездом, который на ее здравый вкус по-казался тошнотворным, не было в мире ничего

1 Тебя иметь! Его иметь! (нем.)

48

более естественного, чем хладнокровно пережитьакт разлуки, каковой человеку, скажем, складаМалларме, храбрецу и viveur1, причинил бы больстоль чудовищную, что на стеклах его очков со-бралась бы лазурная влага. Смеральдина с замеча-тельным старанием закусила губу и тщилась вы-глядеть стойкой девушкой, пока проводники неперестали выкрикивать: «Platznehmen»2. Тогда пощекам быстро заструились слезы. Поезд содрог-нулся от икоты. Отлетел бледно-зеленый шлем...

Она уверяла его в письме, что весь день бро-дила по улицам как помешанная и вернулась вДункельбрау только ночным поездом. Шквалнастиг его сразу после границы, вскоре послепосещения таможенников, и был настолько яро-стным, что он позавидовал мужеству Туссен-Лу-вертюра3, вслушиваясь, как копыта колес отсту-кивают ночь напролет черный тезис:

Кто добровольно потерялто, что должен любить,в печали потеряетто, что любил.

По пути через тьму, что предшествует рассвету,в свою комнату за рекой, на Монтань-Сент-Жене-

1 Гуляке, любителю удовольствий (φρ.).2 Занимать места (нем.).3 Франсуа Доминик Туесен-Лувертюр ( 1743—

1803) — один из руководителей освободительной борь-бы народов Гаити против французских и испанскихколонизаторов, генерал. Сын раба. В 1802 г. захвачен вплен и вывезен во Францию. Умер в крепости.

49

вьев, он ощущал в голове великое смятение. Во ртусловно ночевал эскадрон. Его ноги были что горя-чий кисель. Тело плавало в мерзости, как и одеж-да. После путешествия от него воняло. По мере то-го как они погружались, неослабно, в городскойколодец, из безутешного часа, из катастрофично-го, как разрыв бомбы, предутреннего часа, измертвенно-бледных полос на востоке placentapraevia" выбился фонтанчик волшебной пыли, ипыль голубиного сердца покрыла его. Douceurs...2

Есть души, которые должны быть спасены, и естьдуши, которые не должны быть спасены. Волшеб-ство, Гомерова пыль предрассветной мглы. Но тобыло только смутное впечатление, неспокойнаяценестезия (браво!) дегенерата. Факты — подайтенам факты, факты, много фактов — были таковы:ноги в гадкой патоке, зловонная голова — галитоз-ный восторг, все вместе — порча и гниение. Пле-чо Люсьена касалось его плеча, ему было оченьстыдно, стыдно за оскорбительное состояние, вкотором он пребывал.

— Мой дорогой друг, — сказал он, стараясь неповорачивать голову, — тебе действительно неследовало утруждать себя пробуждением в стольбезбожный час только для того, чтобы приветст-вовать меня чуть раньше, чем это произошло бы вобычной череде событий. Видишь ли, я так изму-чен и огорошен этой отвратительной поездкой,

1 Предлежание плаценты (лат.).2 Сладость, удовольствие... (фр.)

50

что неспособен даже на малейшее выражение ра-зумного товарищества. Мне нет прощения, ведь ястал причиной твоего раннего выхода на улицу,даром что ты птичка не более ранняя, чем я. Будьу меня хоть малейшее подозрение о моем плачев-ном состоянии по прибытии, я, несомненно, на-писал бы тебе с просьбой отказаться от своих до-брых намерений и просил бы о встрече послеполудня, в одном из кафе квартала. Но мне неприходило в голову, что железнодорожный вагон,обычный железнодорожный вагон может статьпричиной столь чудовищных перемен. Знаешь, яоставил Вену щеголем, я был как свеженаточен-ный томагавк. Хотя, опять же, мне кажется, былобы неправильно возлагать всю ответственность навагон, он, вне всякого сомнения, одно, но не бо-лее, из множества обстоятельств моего распада.Алгия по любимой девушке, взбесившиеся ромо-вые феи, безымянное уныние, сползание в безжа-лостную топь как расплата за предотъездное воз-буждение и лихорадку, этот старый ублюдокАвгустин, тренькающий всю ночь меланхоличныегимны, — эти и бесчисленные другие пороговыевозмущения сговорились, чтоб меня разрушить.

Они прибыли. Шофер бодро вытащил сумкуи поставил ее на тускло светящуюся панель.

— Расплатись, пожалуйста, — сказал Белак-ва, — потому что я потратил последние гроши набутылку.

Люсьен расплатился.— Я только и могу сказать спасибо, — заклю-

чил Белаква, глядя вслед исчезающему в утренних

51

сумерках такси, — за твой благороднейший по-ступок и принести извинения, да, да, попроситьпрощения за то, что я есть.

Руки Люсьена задрожали.— Мой дорогой друг, — сказал он тихим, се-

рьезным голосом, — пожалуйста, умоляю тебя,не надо, не надо извиняться. Всю ночь я провелс Либером, который, кстати, все время о тебеспрашивает. Вечером мы обедаем все вместе,конечно, при условии, — добавил он с корот-ким всхлипом, сверкнув глазом, — что ты непротив.

Сира-Куза1: ее тело более совершенно, чем ска-зочный ручей — амарантовая лагуна. Она льетсяшагами, исполненными нервного самодовольст-ва, широко поводя тонкой рукой. Сильная ло-дыжка продолжает, птица Бранкузи2, обутуюножку, голубоватой аркой вен и косточек подни-маясь, точно средневековый романс, к крепкой,натягивающей вожжи кисти, к грудям Билитисз.

1 Прообразом Сира-Кузы предположительно слу-жила Лючия Джойс, дочь писателя. Святая Лючия бы-ла покровительницей города Сиракузы.

2 Имеется в виду одна из скульптур КонстантинаБранкузи (1876—1957), румынского скульптора-абст-ракциониста, жившего в Париже.

3 Роковая женщина, героиня псевдогреческогоцикла «Песни Билитис», созданного французским по-этом-символистом Пьером Луисом (1870—1925). КлодДебюсси написал на стихи Луиса одноименное музы-кальное сочинение.

52

у нее была худая шея и пустая голова. Faciem,Phoebe, cacantis habes1. Когда ее водили в ресто-ран, она имела обыкновение блевать, правда, де-лала это изящно, в салфетку, а все потому, что,как считалось, висцеральные муки делали ее не-восприимчивой к еде и питью. Взять ее под руку,плыть рядом с ней, не попадая в шаг, по асфаль-ту, было все равно что упасть в музыку, в медлен-ном невыразимом полете сновидческого ныряль-щика врезаться в щедрую, страшную воднуюгладь. Ее фация была что ползучее растение, чтопозорный стул в шотландской церкви, что cava-letto2, он дрожал будто на трамплине, чуть проги-баясь, обреченно зависнув над сказочной водой.Утонет она или выплывет в этом колодце Диа-ны? Зависит от того, что мы подразумеваем поддевой.

В молодых мыслях Белаквы, противостояв-ших его собственным интересам, в мыслях неес-тественно путанных, Смеральдина-Рима и Сира-Куза подвергались теперь сравнению, примернотак же, как на контрольные весы могут встатьпозже Люсьен и Шас. Бремя его рассуждений со-стояло в том, что:

здесь, в данной категории (юбки), существуетдва независимых объекта: справа от меня —

1 «Феб, у тебя лицо человека, страдающего запо-ром» (лат.). Строка из эпиграммы Марциала. «Эпи-граммы», книга 3, LXXXIX.

2 «Кобыла» (um.), средневековый инструмент пытки.

53

мощная Смеральдина-Рима, слева — болееизящная Сира-Куза. Обе — красивы, постоль-ку поскольку я язычески замираю как передпервой, так и перед второй, я стою как вко-панный. Если некое общее свойство, котороеприводит в движение или, точнее, останавли-вает меня, — не красота, значит, это нечтодругое. Впрочем, это буквоедство. Важно то,что я могу (ведь верно?) предположить, будтоулещиваниями заставлю эти две драгоценныемеры дискретного количества произвести насвет мельчайшую общую составляющую, вкоторой, как следует ожидать, и пребывает со-кровеннейшее ядро и чистое воплощениеоккультной силы, что завораживает меня,приводит меня в состояние языческой без-движности, — ядро красоты, если мы говоримо красоте, по крайней мере в данной катего-рии (юбки).

Но, бедный Белаква, неужели вы не сознаете, чтосущность красоты безутвердительна, что красотапроницает все категории?

Бедному Белакве и впрямь как-то пришло вголову, что так оно и есть.

Но мне бы очень хотелось понять, продолжаетон, как распоряжаться разнородными сущнос-тями. Родственные объекты, одноплеменные,сходные по типу — они, представляется мне, мо-гут быть сведены к некой глубинной общей точ-ке расходимости. Где-то там лежит магическая

54

точка, в которой раздваивается облаченная в юб-ку красота, позволяя и мне, и всем, у кого естьглаза, видеть, по одну руку, Смеральдину-Риму,тяжелую брюнетку, а по другую руку — Сира-Кузу, брюнетку полусреднего веса. Но сопоста-вить, скажем, объем с расстоянием, прекраснуюкурицу, скажем, с прекрасной сухой иглой гра-вера... Иди ты! Ни один узел не способен расще-питься — тут на красоту птицы, там на красотусухой иглы. (Если предположить, что сухой иглеможет быть присуща красота.) Я не способенвывести из основания Аа, где А — курица, а д -сухая игла, треугольник с желаемой вершиной,потому что (надеюсь, вы по достоинству оцени-те мою неспособность) я не могу вообразить се-бе основание Аа.

Несчастный Белаква, вы не ухватили нашумысль, ту самую мысль: красота, при конечномрассмотрении, не подпадает под категории, онавне категорий. Есть только одна категория, ва-ша, которая происходит из вашего же статичес-кого равновесия. Подобно тому, как все мисти-ки, независимо от символа веры, цвета и пола,пресуществляются в безверного, бесцветного,бесполого Христа, так и все категории красотысплавляются в вашу категорию. Примите это, го-лубчик, от нас в подарок: красота неповторима иuni generis1, имманентна и трансцендентна, totum

1 Единственна в своем роде (лат.).

55

intra omnia, голубчик, et totum extra1, с центромвезде и окружностью нигде. Набейте этим своютрубку, дорогой друг, и медленно затянитесь.

Однако в молодых мыслях Белаквы, неесте-ственно путанных, а потому противостоявших,как мы упоминали, его истинным интересам, —все равно что размножение кретинских причуда-ля Neue Sachlichkeit2, — двух девушек непре-менно нужно было сравнить, подобно тому как,на более поздней стадии, сравнению могли быподвергнуться Люсьен и Шас.

Тут вдруг все это потеряло смысл, пересталозаслуживать даже брани, даже брани ломовогоизвозчика, все эти люди, Смерри, Сира, Люсьен,Шас, ну и имена! Песок на ветру. Все равно. Ут-робы, что носят меня, и утробы, что носили ме-ня, и arces formae3 и arses formae4. Egal5. EGAL.Суматошная горсть песка в мистрале. (Его мысльбыла молодой, и еще не было Альбы, только имя,

1 Все внутри всего... и вне всего (лат.). Здесь и доконца фразы отсылка к сочинению св. Бонавентуры«Путеводитель души к Богу», глава V, 8.

2 «Новая вещность» (нем.). Речь идет об экспресси-онистском течении в искусстве Германии и, вероятно,об одноименной выставке, состоявшейся в Маннгей-ме в 1925 г.

3 Башенки красоты (лат.). Заимствовано из «Ана-томии меланхолии» Роберта Бертона: «Лицо — башен-ка красоты».

4 Контаминация латыни и английского: задницыкрасоты.

5 Все равно (нем.).

56

волшебное имя, заклинание, абракадабра, дватолчка, т, т, дактиль трохей, дактиль трохей, навечные времена.)1. Они глубоко затягивалисьчертами своих лиц, своим драгоценным малень-ким жаждущим закутанным ханжески стыдли-вым телом, они выдавливали из себя мнение,они позволяли мнению вытечь через сопло лож-ной скромности и хорошего воспитания: «Мнекажется...» Вас забрызгали с головы до ног. За-тем вы приводили себя в порядок, бодрый го-мункул, вы раздвигали бутон губ, pompier2, cul decoq3, и сочились фразой: «Готов согласиться свами...», «Боюсь, что не могу вполне с вами со-гласиться...» Если только, конечно, они не былислишком заняты, делая с вами что-то противное,если только они не насиловали вас, не трясли ва-шу руку, не терлись о вас как кошка во времятечки, не похлопывали вас по плечу, не обнюхи-вали или не прыгали на вас как кошка или соба-ка, всячески вам досаждая или же заставляя вассовершить некое действие — покушать, или от-правиться на прогулку, или залезть в кровать,или вылезти из кровати, или стоять, или шагать,если только они не были слишком заняты, до-саждая вам или понуждая вас досадить самомусебе, дабы иметь возможность отворить соплоложной скромности и хорошего воспитания.

1 Косвенный намек на прототип Альбы — возлюб-ленную Беккета Этну Маккарти.

2 Нечто избитое, банальное (φρ.).3 Куриный зад (φρ.).

57

Quatsch quatsch quatsch. Песок, уносимый мист-ралем, скворцы, изорванные вьюгой необор-ной1, лопающиеся от надежд, веры, милосердияи благих дел, несказанно довольные тем, чтосмогли сделать то-то, и несказанно гордые отто-го, что смогли сказать то-то, обоняющие вас, ихватающие вас, и совершающие с соплом всяче-ские благопристойные гадости.

Vuolsi cosi cola, dove si puotecio ehe si vuole, e più non dimandare...2

Cola?3 И где же это там может быть, если, конеч-но, вопрос не слишком грубый? За газовым заво-дом, голубчик, за газовым заводом.

От голубых глаз дома приходили деньги, и онтратил их на концерты, кино, коктейли, театры,аперитивы, в частности на крепкий и неприят-ный Мандарин-Кюрасао, вездесущий Фернет-Бранка, который ударял в голову и успокаивалжелудок и был похож на рассказ Мориака, наoxygéné4 и Реал-Порто, да, Реал-Порто. Но не наоперу, нет, никогда и ни при каких обстоятель-ствах, если только его не тащили туда волоком,не на оперу и не на бордели. Л ибер заставил его

1 Ср.: Данте, «Ад», песнь V, 40—49.2 «Того хотят — там, где исполнить властны / То, что

хотят. И речи прекрати...» (um.) «Ад», песнь III, 95—96.3 Там (um.).4 Здесь: коктейль, обогащенный кислородом (φρ.).

58

пойти на... «Валькирию», билет за полцены. Unemerveille!' Им дали от ворот поворот. Белаквадолго-долго смеялся.

— Ступайте домой, — сказали им вежливо, —и переоденьте свои велосипедные брюки.

Либер распахнул пальто.— Мои брюки гольф, — кричал он, — мои ве-

ликолепные брюки гольф.— Ваш друг, — объяснили они, одобрив гряз-

но-коричневые штаны Белаквы, — нам подхо-дит. Вы — нет. Вы должны уйти.

Белаква выпятил живот. Образцовый вагне-рит в гольфах, которого не взяли на конную про-гулку!

— Надень мои, — упрашивал он, — а я возь-му твои. Пойдем переоденемся в «Бьярде», черездорогу. Я не горю идти в оперу.

Он стоял в вестибюле Национальной акаде-мии музыки и живо предлагал задыхающемуся отгнева Либеру свои многоуважаемые брюки. На-прасно он умолял Либера взять его брюки, на-прасно говорил, что они в его исключительномраспоряжении на весь оставшийся вечер, что онможет делать с ними все что заблагорассудится.Нет, отказывался тот, ни в коем случае. Кто во-обще этот Вагнер?

— Кто такой Вагнер? — сказал Белаква.— Вот именно, — раздраженно отвечал Ли-

бер, — кто он вообще такой?

» Чудо! (фр.)

59

— Он — ревущая Мег1, — сказал Белаква, —которая изгоняет меланхолию.

И не на бордели...Что, поистине, вводит нас в очень чувстви-

тельную область и требует разъяснений сложныхи деликатных, избежать которых, увы, не удастся.Prima facie2 это нас шокирует. Мы поместили на-шего главного мальчика в это веселое место и приэтом настаиваем, чтобы он избегал местных бор-делей. Для начала это шокирует. И мы страшнобоимся, как бы все течение его жизни в этот пе-риод, когда мы займемся соответствующим опи-санием и попытаемся елико возможно сдержаннои мягко, сообразно предоставленным нам приви-легиям, поведать вам о мотивах, принуждавшихего к неким заключениям и действиям, которыепозволяли ему очень успешно, ох успешно и пре-отлично, уклоняться от этих превосходных уч-реждений удовольствия и гигиены, мы страшнобоимся, сказали мы так давно, так давно, что не-дурно было бы повторить это вновь, как бы егоповедение показалось не просто шокирующим,но положительно choquant*.

Теперь по-быстрому, и смелее, и с краткоймолитвой взывая к вашей серьезности, хотя бына несколько минут, мы дрожащим голосом вы-

1 Вероятно, имеется в виду знаменитая пушка вре-мен Английской гражданской войны XVII в.

2 С первого взгляда (лат.).3 Здесь: оскорбительно грубым (φρ.).

60

давливаем из себя очень сомнительное утверж-дение:

Любовь потворствует... нарциссизму.Мы выжидаем, мы умоляем вас не придавать

значения терминологии, не гневаться из-за тер-минологии, и, трепеща, возвышаем это утверж-дение на самую чуточку:

Любовь требует нарциссизма.Не судите слишком строго, выслушайте нас

до конца. Не позволяйте словам распалить вас.Никто не знает лучше нас, что в обнаженном ви-де они отвратительны. Следовательно, мы опус-каемся на все наши колени, начиная с правого,мы склоняемся в смиреннейшем поклоне и изглубины этой почтительной позы множествен-ного коленопреклонения умоляем вас не выхо-дить из себя, повременить с обвинениями. Посути, мы просим вашей серьезности. Мы полага-ем, что нас окружает атмосфера серьезности.Нам вовсе не хочется вас убеждать, но мы стре-мимся вас уговорить. Однако какая серьезность,как бы нам того ни хотелось, устоит против обоб-щений, против западного быка с его предсмерт-ным ревом? Если б только вы могли временно,до окончания упражнения, смириться с умыш-ленным credo quia absurdum, ut intelligam^ нашищеки были бы избавлены от краски смущения, а

1 Верую, потому что абсурдно, чтобы понять (лат.).Контаминация изречений христианских философовТертуллиана («Верую, потому что невозможно») и св.Ансельма Кентерберийского («Верую, чтобы понять»).

61

наши губы — от коварных слов. Если же мы смо-жем положиться на вас, (а вы) прекратите воен-ные действия хотя бы на один абзац (один в це-лой книге, разве это непомерно?) и откажетесьот своих прав на развлечения, тогда мы тоже смо-жем разоружиться и сказать то, что должны ска-зать, ибо это должно быть сказано, per fas etnefas1, как сказано, мы не имеем представления,не смеем об этом думать, во всяком случае учти-во, и, насколько касается нас, без стилистичес-ких изысков. Какое все-таки унизительное длянашего достоинства вступление, но дело в том,что мы нервничаем как кот в мешке. И еще однапросьба: верьте нам, когда мы говорим, что, ког-да мы сказали, резко и без церемоний, набрав-шись смелости, не ступая, но врезаясь в воду —Любовь требует нарциссизма, мы имели в виду,что, в известном случае, в его несомненно изо-лированном случае, определенное качество люб-ви (согласно его понятию и опыту, только его, извсех любивших, если вам угодно так думать, не внаших интересах это отрицать) подразумеваетопределенную же систему нарциссистских мане-вров. Вот все, что мы имели в виду. Только это.Таково корчащееся утверждение, от произнесе-ния которого мы бы охотно отказались, смирен-ное утверждение, которое теперь, если только выбудете так любезны притушить свет, мы готовывнести на рассмотрение.

1 Всеми правдами и неправдами (лат.).

62

Вообразите его, любящего Смеральдину-Римуи на полконтинента удаленного от аромата и зву-ка ее дыхания. Ах, несмотря на дефлорацию вДункельбрау, любящего Смеральдину-Риму. Раз-лука усиливает любовь, справедливая поговорка.Но усиливает по-своему, согласно его Богу, как они грозился. Hoc posito1, как могло бы умеренноепотребление борделя, согласно его системе отсче-та, к каковой системе, естественно, только и мож-но прибегнуть в рамках данного абзаца, хоть в ма-лейшей степени нанести оскорбление чувству,которое он питал к далекому цветку, а также му-зыке, свету, благоуханию, сути и самовосприятиюего внутреннего человека? Но: внутренний чело-век, его голод, тьма и молчание, оставались ли онисовершенно за стенами борделя, не участвовалили они хоть в малости в темном приобщении бор-деля? Не оставались и участвовали. Еще раз: неоставались и участвовали. После акта, в святили-ще, само возникновение которого зависело от нееи от мыслей о ней, умилостивление которого бы-ло связано с ней или со страстными мыслями, ту-да входили мир и сияние, пир музыки. Это былотак. Она переставала быть невестой его души. Онапросто угасала. Ибо его душа, по определению,имела столько же невест, сколько его тело. Чудоосуществления, которое соотносилось и припи-сывалось ей, исключительно ей, ее колдовской дардуше, реальный и идеальный, вокруг которого

1 Таким образом (лат.).

63

вращалась вся его поглощенность ею, разрушениекоторого, будь таковое мыслимо, неминуемо при-вело бы к краху этой поглощенности, так вот эточудо и этот колдовской дар — разлученные с ней ис мыслями о ней, могли быть с легкостью найде-ны у ближайшего красного фонаря. Это было так.Беатриче таилась в каждом борделе. По оконча-нии обычного поставщик обычного пуст, какраньше, начиналось новое излияние, в засушли-вое святилище струился другой ручей, милосерд-ная сила и добродетель, щедрая река. Всегда итолько после обычного и поставщика обычного,обусловленная ими и затопляющая их, помойкуобычного и кочерыжки секса, уничтожающая их,только тогда, в конце, когда приходила пора под-ниматься и идти, проливалась внутренняя река. Ине только помойку обычного и кочерыжки, но исаму Смеральдину-Риму, ее непроницаемую еди-ничность и ее исключительное положение как да-рительницы. Так обстояло дело. Цветок — не точтобы в его воображении или с точки зрения соб-ственной личности она имела какое-то отноше-ние к растительному царству, но только антитезыради — благодаря этому странному истечениюцветок восставал из помойки рекой и затоплял ее,а затем исчезал вместе с кочерыжками. Это былонехорошо. Поэтому он воздерживался в то времяот посещения домов терпимости. Было невыноси-мо, что она рассыпается на вереницу шлюх толькопотому, что он, заклейменный проклятием пре-странной ассимиляции, безумной, не повиную-щейся приказам гидравлики, считал себя обязан-

64

ным извлечь из бляди то, что не было блядским,или же, наоборот, обратить ее в феод Смеральди-ны-Римы, которая, как ему тогда казалось, долж-на была или оставаться единой и неделимой, илиисчезнуть полностью, превратиться в пустое мес-то. И еще более невыносимым было то, что он ужестолкнулся с ее расщеплением если не на множе-ственную шлюху, то, по крайней мере, на простуюшлюху. Единой и неделимой. Дуралей на этом на-стаивает. Нетленной, неуязвимой, неизменной.Она есть, она существует в одном и том же изме-рении, она во всем она сама, ее невозможно ра-нить или изменить, она неподвластна времени,она не может быть одной в данную минуту, а дру-гой — в следующую минуту. Это — или ничто.Шлюха и парад шлюх. Он облеплял несчастнуюдевушку плеромой1. А потом ему никак не удава-лось удержать плерому на месте. Он тащил ее та-кой, разукрашенной, вопреки самому себе, в бор-дель; а там, как говорилось выше, все прелестныеперья слетали. Там, как единичность и как дух,как дух его духа, она упразднялась.

В другой же обители, в доме разутого2, все про-исходило наоборот. Он совершал обман — ноимел ее, ее по существу, ее согласно своему Богу,избавившись от ужасного анахронизма внутрен-него истечения, который свергал ее с престола иобесчещивал ее в его уме. Ее посредством обмана,

1 Плерома (от грен, полнота) — в учении христиан-ского гностицизма «полнота бытия».

2 Ср.: Второзаконие, 25:5—10.

65

но по существу и с равнодушием, в одиночестведругой обители. (По крайней мере, таково былоего впечатление, он был удовлетворен, помоги емуБог, этим впечатлением.) В борделе, из незначи-тельности, что была не она, конечно нет, он из-влекал (sua culpa и sua culpa·) реальность, котораямогла быть только ею, смела быть только ею — ине была ею. Там, в борделе, он внезапно оставал-ся наедине с внутренним восторгом, ужаснойпутаницей между даром и дарителем. Плотскоелегкомыслие, призванное в первую очередь не до-пустить вырождение истинного духа в суккуб,производило истинный дух. То была отвратитель-ная путаница, дробление ее и его реальности, ре-альности, в которой она и он соотносились. В товремя как теперь, посредством обмана, он застав-лял ее играть роль шлюхи, он использовал ее не-реальную и условную, с тем чтобы присвоить ее —реальную и единственную в своем роде, с тем что-бы умиротворяющий как обертон дар, при исте-чении, мог одновременно быть дарителем, с темчтобы Бетховена при нем не исполняли на волын-ке. Когда он исключал ее в плотском обличье, безколебаний стирая плотские подробности из голо-вы, теперь она не плоть, а дух, о реальной мате-рии, следовательно, не могло быть и речи, тогдаона ускользала от него как дух (устали от этогослова), как дух она оказывалась упраздненной.Когда же он весьма правдоподобно постулировал

1 Его вина (лат.).

66

ее как плоть, упрямо вырисовывая плотские по-дробности, тогда она снисходила на него как дух,она утверждалась как дух. Восприняв мошенниче-скую систему платонической мануализации — хи-роплатонизм, он постулировал физическую встре-чу и доказывал духовное соитие. Страшась, чтоего вознесение в утреннее шампанское пройдет водиночестве или, того хуже, что он будет обреме-нен плотскими подробностями, он заставлял ееучаствовать в своей тьме.

Таковы были жутковатые маневры, на кото-рые в то время вынуждала его природа чувства кСмеральдине-Риме. Их необходимо было рас-крыть. Учитывая его молодость, его зеленые дни,они представляли собой вынужденную меру.

Da questo passo vinti ci concediamo...1

Тяготы обустройства в незнакомом месте положи-тельно истощают. Первая неделя и даже большеушла на земляные работы: укрепления предназ-начались не столько для того, чтобы остановитьприлив людей и вещей к нему, сколько для того,чтобы упредить отток его к людям и вещам. Сооб-разно инстинкту он творил из себя пленника, иинстинкт, как никогда ранее или позднее, сослу-жил ему добрую службу, подготовил тот велико-лепный срок блаженства, которому суждено былопростираться от середины октября до Рождества,когда он умышленно взобрался по стенкам полно-

1 Здесь признаем, что сражены вконец... (um.). Ср.:Данте, «Рай», песнь XXX, 22.

67

стью отскобленной от мира чаши, чтобы вернуть-ся в непереносимое сияние ее плоти, чтобы пре-дать свои пути мира и землю покоя. Однако в те-чение двух месяцев и более он лежал вытянувшисьв чаше, укрытый от ветров и укрытый от вод, со-знающий, что его собственные туманные желанияи исходящие от него лучики никогда не выберутсяза высокую кромку воздвигнутых вокруг стенок,что они струйкой стекут обратно и пополнят запа-сы его тягучих размышлений, подобно бракосоче-танию земли и девственного рая, что он может без-мятежно пускать бумеранги своих фантазий повсем сторонам, что они вернутся один за другим строфеем эха. Он лежал, укутанный в блаженствопраздности, что мягче елея и слаще меда1, не су-ществующий для черных страданий сыновей Ада-ма, ничего не просящий у непокорного разума. Онперемещался с тенями умерших, и мертворожден-ных, и нерожденных, и тех, кому не суждено ро-диться, в Лимбе, очищенном от желания. Они пе-редвигались печально, толпы младенцев, и мужей,и жен, и облик их был ни весел, ни суров*. Онибыли темные, но в еще более темном месте, гдеони находились, от них исходил свет утренней за-ри. Они были молчаливой толпой, бременем того,что было, и чего не было, и что должно было слу-читься, и чему не суждено было произойти никог-да, они шевелились и чуть трепетали, как сердце,бьющееся в песке, и испускали темный свет.

1 Ср.: Притчи, 5:3.2 Ср.: Данте, «Ад», песнь IV, 29—30, 84.

68

Если это и есть погружение в собственноесердце, то может ли быть что-нибудь лучше, вэтом или в следующем мире? Разум, тусклый ипритихший как комната больного, как chapelleardente1, заполненный тенями; разум, наконецпревратившийся в собственное убежище, безуча-стный, безразличный, его ничтожные вспышкиэретизма, его предпочтения и тщетные вылазкиподавлены; разум — его казнь внезапно отсроче-на, он перестал быть приложением к неугомонно-му телу, резкий свет понимания погас. Веки тяже-лого, болящего разума прикрыты, разум вдруг сталокутан мраком: не сном, еще нет, не ночной гре-зой, с ее потом и страхами, но бодрствующей вне-мозговой тьмой, заполненной серыми ангелами.От него не осталось ничего, кроме полной тени —замогильной и утробной, где полагается пребы-вать сонму духов его умерших и его нерожденных.

Он понял, выйдя из туннеля, что именно тамзаключалось нечто стоящее, Саймон Пьюр2 этойхрупкой жизни, которую уже описывали выше каксовокупность искушений и рыцарских подвигов,поддельных искушений и бутафорских перепалок,нижнего белья, вызывающего восторг (dessous defemme «Mystère»3), и бойскаутов, вожака бойскау-тов Чарли, вопящего чур-чура. Пытка мыслями и

1 Часовня, где стоит гроб перед похоронами (φρ.).2 Персонаж комедии английской писательницы

Сьюзен Сентливр (1697—1728) «Смелый удар для жен-щины», эпоним настоящего, «неподставного» человека.

3 Женское белье «Тайна» (φρ.).

69

судилище жизни, ибо мысли были поддельнымии жизнь поддельной, остались за пределами тун-неля. Но в полной тени, в туннеле, где разумпогружался в замогильную утробу, — там мыслии жизнь были настоящие, там была живущаямысль. Мысль, не прислуживающая жизни, ижизнь, не истязающая мысль вплоть до грошово-го приговора, но — живые размышления, не ра-бота ради жалованья, не опустошение помойныхведер. В туннеле был только тяжкий приступ бес-причинных мыслей, его мыслей, свободных и не-профессиональных, безвозмездных, живущихтак, как вольны жить только духи. Да еще звукимонолога, и диалога, и полилога, и каталога, ис-ключительно внутреннего. Ах, belle blague!1 Этоего утомляло. И Gedankenflucht!2 Pons Asinorum3

состоял из Gedankenflucht. В полной тени и тун-неле не было размена, не было полетов и тече-ний, не было Bachkrankheit*, но только живаямысль, движущаяся в затемненном, погруженномв замогильную утробу разуме. Le train ne peut par-tir que les paupières fermées5. Хи! Хи! Жар похоти иневыносимый свет жизни отставлены, трусикам

1 Отличная шутка (φρ.).2 Вереница мыслей (нем.).3 Ослиный мостик (лат.). Так в средневековье на-

зывали теорему Пифагора.4 Букв.: «баховская болезнь» (нем.), болезнь, про-

исходящая от прослушивания музыки Баха (нем.).5 Поезд не может тронуться, пока не закрыты веки

(φρ.).

70

и бойскаутам положен конец, дамы полусвета иСен-Пре1, и baci saporiti?, и все иное упразднено,он был во мраке, в чаще, он целиком был в уют-ной тьме призраков, в Лимбе, из которого изгнанмистраль желания. Он не был горд, не был паря-щей птицей, не достигал вышних пределов, неизвергал сокровеннейшие свои части, его душа —на горшке, per faecula faeculorum3, он не совалклюв в небеса. Он не был любопытен, не был ры-бой в морях, не шнырял в океанской толще, неизвивался в глубинах мира и помоях погибшеговремени. Он — великий, большой, обращенныйвнутрь человек, сдержанный, замкнутый, versusinternus. Jawohl.

Мы обнаружили, что написали он есть, хотя,конечно же, мы имели в виду, что он был. Дляпостпикассовского человека с пером в руке, об-реченного на литературу исключающих оговорок,представляется невозможным, пожалуй, дерз-ким — возможно, нам следует сказать, излиш-ним, даже невежливым — флегматично и без со-дрогания склонять глагол быть. Мы, конечно,хотели сказать, что он тогда был великим, боль-шим, обращенным внутрь человеком и т. д. Те-перь он вновь простая наружность, фасад, он

1 Главный герой романа Жан-Жака Руссо «Жюли,или Новая Элоиза».

2 Сладостные поцелуи (um.).3 Непристойное переиначивание лат. Per saecula

saeculorum — во веки веков. Faeces — экскременты(лат.).

71

пронзен, если нам позволительно будет стащитьдостойную всяких похвал фразу месье Жида, сво-им фасадом, он, как видите, с восторгом катаетсяв свиных помоях. Но в течение двух с небольшиммесяцев, проведенных в чаше, в полной тени, втуннеле, уколы извне были нечастыми и, благо-даря его бастионам, умеренными. И все равноони сводили его с ума, мучили его как краба, из-влеченного из сумрачной глубины на чумной сол-нечный свет, выдернутого из берложки — мох,камень, зеленая вода — жариться на солнце. Они:Люсьен, Либер, Сира-Куза. Люсьен был наиме-нее гибельным. Он не врывался в комнату с яр-кой веселой развязностью и лязгом, подобно Си-ра-Кузе, и не грохотал по лестнице и коридору,взрываясь последними новостями, и любовью, иидеями (прости его Господи, да, идеями), подоб-но Либеру. Люсьен просачивался внутрь илом, онподкрадывался к двери и тихо проскальзывал вкомнату. Его слова были изощренными, он гово-рил тихо и неспешно, с большим достоинством,он был умен, он обладал замечательно унылыминтеллектом, приглушенным настолько, что этобыло приятно. Он не собирался убеждать, а-ляЛибер, или возбуждать и щекотать, а-ля Сира-Куза, он не говорил с человеком, он просто лил-ся балладой, охваченный сладостной абулией,и — ах, douceurs! — он говорил под сурдинку.

— Пассаж в Лейбнице, — сказал он, — где онсравнивает материю с садом, полным цветов, илис прудом, полным рыб, где каждый цветок естьопять такой же сад и каждая частичка каждой ры-

72

бы есть опять такой же пруд...« — он попыталсясделать жест и улыбнулся улыбкой утопленни-ка, — создал у меня впечатление, что Эстетика —это область философии.

— Ах, — произнес Белаква.— В то время как это, разумеется, — он вздох-

нул, — не так.- Н е т ?— Нет, нет, — сказал он, — между двумя пред-

метами нет связи.Улыбка была ужасной, словно на нее смотре-

ли сквозь воду. Белакве захотелось стереть ее губ-кой. А еще Люсьен не мог избавиться от повис-шего в воздухе жеста, который уже нельзя былозаставить что-либо означать. Кошмар, точномертворожденному младенцу делали искусствен-ное дыхание.

В другой день, заметив отражение своей рукив зеркале, он начал подвывать. Это в большеймере соответствовало настроению Белаквы, этоне тревожило его в той же степени. Люсьен незнал, как справиться со своими руками.

Он любил рассказывать истории — в основ-ном собственного сочинения — об обиде, кото-рую Декарт таил на Галилея. Тогда он начиналсмеяться над ними как девчонка, заливистым сме-хом. «Идиот, идиот», — хихикал он.

Однажды именно Люсьен, в связи с предме-том, который остался нам неизвестен, беспечно

1 См.: Лейбниц, «Монадология», 67.

73

обронил фразу, обронил ее с такой беспечностью,что, должно быть, принадлежать она могла емуодному: «Черный алмаз пессимизма». Белаква по-думал, что, в царстве слов, это замечательныйпример горящего уголька в куче золы, бесценнойжемчужины, сокрытой от многих, которую инте-ресный собеседник, презирающий клише и трю-измы, дать вам не в силах. Так как восхождение квершине начинается как раз таки с клише и трю-измов. То же со стилем. Вам не найти жемчужинуу Д'Аннунцио, потому что он отказывает вам вправе на гальку и песок, в котором она содержит-ся. Единообразное, горизонтальное, льющеесябез случайностей письмо стилиста никогда не от-кроет вам жемчужины. Но письмо, скажем, Раси-на или Малерба, перпендикулярное, изрезанное,ямчатое, разве нет, оно усеяно искорками; песоки галька на месте, смиренным банальностям нетконца. У них нет стиля, они пишут без стиля,правда ведь, они даруют вам фразу, искорку, бес-ценную жемчужину. Возможно, это удается толь-ко французам. Возможно, только французскийязык способен дать вам то, что нужно.

Не будьте к нему слишком строги, он училсяна университетского преподавателя.

Однако Либер и Сира-Куза были прокляты-ми занудами. Как нам заставить себя рассказатьо Либере? О, он был ничтожным человечишкой.Он был чумой. Он являлся утром, с первыми руб-цами зари, и стаскивал с безвинного Белаквыодеяло. Что ему было нужно? Сложно понять. Они дня не мог прожить без толкования Валери. Он

74

витийствовал в духе тошнотворных гнусностейВалери.

— Он — незаконнорожденный кретин, — од-ним прекрасным днем сказал донельзя уставшийБелаква за его спиной, обращаясь к шокирован-ному Люсьену, — миссис Битон' и ФилиппаБомбаста фон Гогенхайма2.

Люсьен отшатнулся. Потому что всякий, ктобыл знаком с Либером, считал его восхити-тельным. Как-то он заявился поздно вечером спортативным граммофоном и поставил KleineNachtmusik3, а потом «Тристана» и настаивал натом, чтобы выключить свет. Это был конец.Больше Белаква не мог его видеть. Однако Ли-бер был совершенно неспособен на неприязнь.Недоброжелательность была ему абсолютно чуж-да. Так что, поехав в Англию, он всюду называлБелакву своим закадычным другом, ami unique итак далее. Где-то в провинции он подобрал при-лизанную английскую университетскую девицу,она была женщиной до кончиков ногтей, и, ей-богу, он должен был на ней жениться. Белаквачуть не умер от смеха. Он вспомнил, как в Пари-же Либер посещал Мюссе на Пер-Лашез и, сидяу могилы, делал записи для медитации, а потом

1 В девичестве — Изабелла Мэри Мейсон (1836—1865), одна из знаменитейших составителей кулинар-ных книг в Англии.

2 Настоящее имя прославленного средневековоговрача и алхимика Парацельса (1493—1541).

3Т. е. «Маленькую ночную серенаду» Моцарта.

75

приезжал домой на автобусе и вытаскивал фото-графии своей последней pucelle1, такой восхити-тельной (elle est adorable, oh elle est formidable, ohelle est tout à fait sidérante?), она сводила его с ума,и оказывала на него такое сильное влияние, итак его воодушевляла. Он подробно рассказывало сильном влиянии, он описывал воодушевле-ние, с пантомимой рыбака, хвалящегося уловом.Поистине, ничтожный человек.

Почему на этом повороте нам захотелось вта-щить сюда Сира-Кузу, мы объяснить не вправе.Она принадлежит другому рассказу, гораздо, гораз-до лучшему рассказу. Может быть, она растворит-ся в пометах на полях. Наверное, все же мы смо-жем выжать из нее абзац, а каждый абзац на счету.Однако она остается, как бы мы ее ни изображали,hors d'oeuvre3. Мы могли бы скрепить ее цепью соСмеральдиной-Римой и крошкой Альбой, нашимиглавными дивами, и сочинить из этого подобие со-наты, с повторяющейся темой, ключевыми знака-ми, плагальным финалом и т. д. Из чрезмернойСмеральдины и убогой Сиры вы могли бы и самивывести Альбу, могли бы управлять нашим расска-зом о маленькой Альбе. Не переводя дыхание ее,Сиру, можно было бы даже уговорить изнасило-вать Люсьена, сыграть Смеральдину в отношенииБелаквы Люсьена. Одним словом, заманить ее

•Девицы, девственницы {φρ.).2 Она изумительна, ах, она великолепна, ох, она

совершенно ошеломительна (φρ.).3 Здесь: чем-то необычным, экстраординарным (φρ.).

76

можно куда угодно. Ça n'existe pas1. Разве что длятого, чтобы задержаться в Париже еще на пару со-тен слов. Час немецкого письма еще не пробил.Абзаца будет с нее достаточно. Потом она вольнаудрать и удушить банщика своими подвязками.

Она была одержима Великим Дьяволом, онаиспытывала острую нужду в полуденном тяжело-весе. Мы говорим, что она никогда не была lassa-ta, не то что satiata2; очень маточная; Лукреция,Клитемнестра, Семирамида, средоточие неутоли-мых графинь. Вечный паточный месяц у Порт-де-ла-Вийетт с широкогрудым Бальмонтом в мали-новом свитере, твидовой каскетке и велосипедныхбриджах — вот какие у нее были вкусы. У нее бы-ли похотливые глаза, они вращались и блуждали,сладострастные, алчущие лакомств, стряпчие еежара, глаза василиска, птицеловы ее Любви-и-и,горящие стекла. Сильные пронзительные черныеглаза. В остальном, нам кажется, лицо ее должнобыть скрыто. Однако от горла до пальцев ног онабыла гибельной, пирогенной, Сциллой и Сфинк-сом. Прекрасные маленькие крепкие груди, не-большие холмики, придавали ей замечательноеизящество. А бедра, поджарый зад — после вопи-ющих о розгах, прутьях, плетках примаверовскихягодиц Смеральдины-Римы — бедра были песней,могучей канонадой. Глаза — менее удачные, гово-

1 Это не имеет значения (φρ.).2Уставшей; насытившейся (лат.). Аллюзия на Ше-

стую сатиру Ювенала, где эти слова относятся к коро-нованной римской распутнице Валерии Мессалине.

77

ря по правде, чем мы описали, перо увлекло нас всторону, — а тело как сжатая пружина и еще каксилок для вальдшнепов. И пустота. И ничего заней. Она сияла как драгоценный камень, как ко-ричное дерево и богатый мех (кролик под котик) икак галка Эзопа и шпанская муха Плиния. Ещеодин из множества самоцветов. Она всегда была заработой, а работа состояла в сиянии самоцветом.

— Она живет, — однажды сказал совершенноизможденный Белаква Люсьену, за ее спиной, —между гребнем и зеркалом.

Шутка состояла в том, что она думала, будтоиспытывает к Белакве желание, это она сумеладать ему понять. Она была так же импотентноодурманена малышом Белаквой, воплощеннымфиаско, обитателем Лимба, как луна Эндимио-ном. В то время как было совершенно очевидно,со все возрастающей очевидностью, что он скореегодится на роль Октава де Маливера, чем Валь-монта, и что он больше усоногий рак из Лимба,чем первый или второй из вышеперечисленных,одним словом, mollicone1, как говорят на берегахМуньоне, талый снег, тоскующий по темноте.

Однажды ненастным вечером Белаква, охва-ченный огнем, иначе не скажешь, «Руффино»2,настолько поддался обаянию ее личности, что на-вязал ей, в качестве подарка и в знак уважения(знак уважения!), прекрасную книгу, которую оночень любил, которую, пренебрегая величайшей

1 Слякоть, грязь (um.).2 Разновидность итальянского вина кьянти.

78

опасностью, он некогда украл с полок; он снабдилее вполне уместным посвящением, сплетеннымиз волосков текста. Глупец. Его прелестная книга!Теперь у него только флорентийское издание вподлой серии Салани, чудовищное, замызганноегротескными примечаниями, выглядящее как че-ковая книжка в белой картонной оболочке с блед-но-золотым титулом, ужасная безвкусица. Не точтобы мы собирались расхваливать Папу Исодо-ро, с его педантичными primo и secundo и вариан-тами, что как запеченные в тесте яблоки. Однакосама книга была славной, в хорошем переплете, сплохой репродукцией кудесника Санта-Мария-дель-Фьоре, отличная печать на дорогой бумаге, скомментариями, знающими свое место, не мозо-лящими глаз1. Он навязал ей это сокровище. Ос-вещенный вином, он заставил ее принять пода-рок. Она отказывалась, говорила, что не хочет его.Ей он был не нужен, она никогда не прочтет кни-гу, все равно большое спасибо. Вот если б у негобыло что-то из Сади Блэкайз...2 Но он приставал

1 Очевидно, выше речь идет о двух разных издани-ях «Божественной комедии» Данте. Согласно дневни-ковым записям Лючии Джойс, «...во время чаепития вПавильон-Рояль в Булонском лесу г-н Беккет подарилмне издание «Божественной комедии» Данте». «ПапаИсодоро» — вероятно, Исидоро дель Лунго, итальян-ский редактор вышедшего в 1925 г. издания «Божест-венной комедии».

2 Один из псевдонимов французского писателя Пье-ра Дюмарше (1882—1970), автора скандальных, «дека-дентских» романов.

79

к ней, не давал ей прохода, пока, чтобы от негоизбавиться, она не сдалась и не взяла книгу. По-том она забыла ее в баре, и он потащил Сиру об-ратно, из Батиньоля в Гобелин1, чтобы ее вернуть.

Теперь, пожалуй, мы ухватили суть Сира-Ку-зы. Она была чертовской занудой. Уходи, putta-nina2, иди-иди, не соскучимся, радости тебе и бу-тылочку мха.

Toutes êtes, serez ou fûtes,De fait ou de volonté, putes,Et qui bien vous chercherait,Toutes putes vous trouveroit...3

Процитировано Шасом, много долгих днейспустя, по печальному случаю — его дорогим дру-гом Жаном дю Шасом, который плохо кончил.

Там, пока не исчезал свет дня, он лежал на спи-не в кровати, в утробе туннеля. Голова — в чашесомкнутых за затылком рук, ногти большихпальцев ритмично почесывали шишечку афро-

1 Районы на северо-западе и юго-востоке Парижасоответственно.

2 Уменьшительное от um. puttana — шлюха, распут-ница.

3 Все были, есть и будутПо сути иль по прихоти — шлюхи,И если хорошо ищете,То всех шлюх вы разыщете (φρ.).

Беккет несколько переиначивает четверостишие,приписываемое французскому средневековому поэтуЖану де Мену, одному из авторов «Романа о розе».

80

дизии, руки были трансептами креста на валикеподушки, подтянутые к подбородку ноги раздви-нуты, образуя глазок. Он смотрел в просвет меж-ду коленями, поверх перильца кровати, в мутноеокно. Он слышал обрывки из диссертации пошестой заповеди Десятисловия: возвысь свой ра-зум свой разум к Господу, призови Его, signo crucisse munire... Deum placidum placidumdumdum invo-care. B. Virginem... angelum custodem...x Он лежална спине в кровати и как дурак таращил глаза наумирающий день. Во-первых, голое дерево, ро-няющее капли; затем, позади дерева, дым из тру-бы привратника, вздымающийся как сосна изпепла; затем, позади, позади мира, проливаю-щие немного света на длинное ущелье клоня-щейся на запад, к Люксембургскому саду улицы,полускрытые промокшими ветвями, посылаю-щие немного света в комнату, где распростертыморлом он лежал на жаркой кровати, благосло-венные и невыразимо далекие — изорванные ве-черние цветы, сладостный цвет сапфира, неис-следованный золотоносный пласт цветов. Тамна веки вечные поселилась шлюха, задушеннаяшлюха, руками разламывающая желтое золотозаколки для волос, делящая на половинки эма-левую брошь. Там она горюет, Янг, на вечныевремена, поливая слезами цветущий букет, Янг,

1 Крестным знамением укрепить себя. К Богу без-мятежному воззвать. К Блаженной Деве... ангелу-хра-нителю (лат.).

81

гейша Раав, удушенная евнухами, повелительни-ца евнухов...1

Его Мать купила торфа у двух мальчишек, которыесворовали его с болота, а воровать торф с болотанаучили их родители. Впоследствии полицейскиепредъявили этим плюшевым увальням обвиненияпо двум пунктам — нарушение права добычи тор-фа и жестокость по отношению к ослу. Они торго-вали краденым, развозя его на запряженной осломтележке, и его Мать письменно засвидетельствова-ла, что купила полдюжины мешков. Теперь, следо-вательно, комната, где они сидели, напоминаласвятилище больше, чем когда-либо, лампы былизажжены, занавески — опущены. Его Мать уснуланад газетой, но потом, в кровати лежала не смыкаяглаз. «Тяготы и опасности этой ночи...»2 Какимибыли они? Из своей кузницы за чашкой горячегопитья пришел, тяжело ступая, Джон. Его отец со-брал арсенал остывших трубок, включил книгу,подключился, а остальное свершилось само собой.Так и надлежало читать — найти соответствующийтебе литературный вольтаж и подключиться к эле-ктрическому току книги. Этот способ был известенвсем — вельветовые штаны и кучка высоких на-град. Тогда все пойдет правильно. Несчастный чи-

1 Беккет смешивает библейскую притчу о распут-нице Раав (Иисус Навин, 2) с китайской легендой оЯнг Квай-фай — убиенной и переселившейся в «зем-лю духов» любовнице императора Тань Минь Хуаня.

2 Слова из латинского вечернего богослужения.

82

татель снимает пальто и смело берется за книгу,принимается за поэзию самоуверенным малень-ким чертиком-из-коробки, науськивает свой разуми клюет броню, едва завидев трещинку. И старыйвельветовый способ, когда вы подключаетесь иставите заглушку и все бросаете, окунаетесь в кни-гу, ожидая, пока она снимет воспаление подобнотоку самой что ни на есть правильной частоты, од-нажды ушедший, ушел навсегда. Разве что иногда,при счастливом стечении обстоятельств, можновернуться, и тогда вы поймете, где находились. Дляидущего на поправку, для здорового, но еще сла-бого, старый способ может сгодиться; или же зи-мой, в деревне, ночью, в ненастье, далеко от клики шумных компаний. Но его Отец никогда не за-бывал старый способ. Он недвижно сидел в крес-ле, под поющей лампой, поглощенный и отсутст-вующий. Трубки гасли, одна за другой. Долгоевремя он не слышал ничего из того, что говори-лось в комнате, не важно, были ли слова обраще-ны к нему или нет. Если б назавтра вы спросилиего мнение о книге, он не смог бы вам ответить.

Шас, в его сердце черный серафим, выключилсвет в своей большой комнате и маленьким тяже-лым молоточком, что был в его распоряжении,расколотил все граммофонные пластинки. «Je lesai concassés, — говорил он в письме, — tous jusqu'àl'avant-dernier»1. Трамваи, направлявшиеся в Блэ-

1 Я разбил их на мелкие кусочки, все до предпо-следней (φρ.).

83

крок, в Дун Лаоэр, в Далки, один, идущий в Дон-нибрук, и маленький однопалубник, спешащий кСэндимаунт-тауэр, прокричали ему что-то в одоб-рение с мостоюй Нассау-стрит и умчались прочь.

Альба, объятая болью, сидела на кухне, пес cinc-ta пес nuda1, в царственном пеньюаре из золотойпарчи, потягивая «Эннесси». Трамваи кричалией что-то, проезжая взад и вперед по улице, ра-дио напевало «Авалона», старую грустную песен-ку2, она продолжала сидеть, отверженная дочькоролей, неустрашимая дочь, на затонувшей кух-не, посылая огромные клубы дыма в загублен-ную гортань, она с горечью думала о былых днях,она допила свой «Эннесси», она гневно велелапринести еще. «Что же я, сокол во время линь-ки? — крикнула она — Что же мне, всю жизньсидеть взаперти? Всю жизнь?»

А Белаква, в горячей постели, час молитвы за-кончился, благословенный остров пропал из виду,улицы заполнены тьмой, произносил ее имя — раз,два, заклинание, абракадабра, абракадабра, и чув-ствовал, как кончик языка проходит между резца-ми. Дактиль-трохей, дактиль-трохей, говорил онвлажно, закусывая, на раз и четыре, клейкую губу.

Там ярился ветер, и благоразумно поступал тот,кто вовсе не шевелился, не выходил из дому.

1 Ни подпоясанная, ни обнаженная (лат.).2 Популярная песня американского исполнителя

Эла Джонсона на музыку Винсента Роуза (1920).

84

Мужчина, точнее сказать, Немо стоял на мосту,перегнувшись через западный парапет. Склонив-шись высоко над черной водой, он испустил пе-няшийся плевок, тот упал как раз на шелыгу сво-да, потом его рассеял Злой Западный Ветер. Ондошел до конца моста, безучастно сошел вниз, нанабережную, где остановка автобусов, он угрюмозашагал прочь, его горестная голова, сгусток гне-ва, высоко задранная, задыхающаяся в канге1 вет-ра, лаяла как пес, восстающий против наказания.

Бел, Бел, мой собственный любимый, фсигда инафсигда мой!!

Твое письмо прапитано слезами смерть фее чтоосталось. Я горько плакала, слезы! слезы! слезы! иничего больше, потом пришло твое письмо где бы-ли снова слезы, и когда я перечитала его снова иснова то увидела на своем лице чернильные пятна.Слезы текут по щекам. Сейчас очень ранее утро,сонце встает из за черных деревьев и скоро фее из-меница, небо будет голубым а деревья золотыми ибурыми, но есть что то что никогда не меняеца, этаболь и эти слезы. Ах! Бел я ужасно люблю тебя, яужасно хочу тебя, я хочу твое тело твое нежное бе-лое тело нагим! нагим! Мое тело так страшно в те-бе нуждаеца, мои руки и губы и груди и фсе-фсе-фсе на мне, иногда я чуствую что очень трудносдержать мое обещание но сдержала его до сих пори буду сдерживать пока мы не встретимся снова ия наконец ни завладею тобой, ни буду наконец

1 Канг — разновидность китайских колодок.

85

«Deine Geliebte»1. Что есть сильнее: боль от разлу-ки друг с другом или боль от прибывания вместе,от слез которые текут от невозможности наглядецана красоту друг друга? Я палагаю что второе силь-нее, иначе мы бы потеряли фсякую надежду на чтото кроме вечного нисчастья.

Вчера вечером я ходила на великолепныйфильм, во впервых там не было никаких обыч-ных обниманий и целований, мне кажется я ни-когда раньше не восхищалась и не грустила офильме как об этом: «Sturm über Asien»2, если егопривезут в Париж ты должен пойти и посмот-реть, та же Regie3 что «Der Lebende Leichnam»4,он панастоящему отличается от фсех другихфильмов, ничего общего с «любовью» (как феепонимают это слово) никаких глупых девушек сприторными улыбками, почти фее старые людииз Азии с чудесными лицами, черные озера и ве-ликолепные Landschaften. По пути домой былоноволуние, оно было так прикрасно над черны-ми деревьями что я заплакала. Я широко раскры-ла руки и попыталась представить как твоя голо-ва покоица на моих грудях и ты смотришь наменя, как ты делал в те лунные ночи когда мы гу-ляли вместе под большими каштанами и звездысверкали сквозь их ветви.

1 Твоя любимая (нем.).2 «Буря над Азией» (нем.).3 Режиссура (нем.).4«Живой труп» (нем.). Немецкий кинофильм 1918 г.

по одноименной пьесе Льва Толстого.

86

Я познакомилась с новой девушкой, она оченькрасивая, черные как смоль волосы и очень блед-ная, она говорит только по-египетски. Она рас-сказала мне про человека которого любит, сейчасон в Америке очень далеко в каком то одинокомместе и не вернется еще 3 года и не может ей пи-сать потому что там где он живет нет почты и онаполучает только по одному письму каждые четыремесяца, придставь что было бы если бы мы полу-чали от друг друга только по одному письму каж-дые 4 месяца, в каком состоянии мы бы находи-лись, бедная девушка мне очень ее жалко. Мыходили на чайный вечер и танцы, это было до-вольно скучно но очень забавно смотреть как лю-ди думают только о том что на них одето и как онивыглядят и хорошо ли у них накрашены губы, амужчины каждые 5 минут поправляют галстуки.По пути домой я внизапно впала в состояниеужасной грусти и не проронила ни слова, конечноони на меня разозлились, но в ту минуту мне бы-ло наплевать, когда я вошла в автобус то я выта-щила маленький блокнот и карандаш и написалав нем 100 раз: Любимый Любимый Любимый БелБел Бел, я чуствовала что никогда в своей жизнитак ни тосковала по мужчине которого люблю, нихотела быть с ним, с ним. Я так хочу тебя в каж-дом смысле слова, тебя и только тебя. Когда я вы-шла из автобуса и шла по улице я крикнула во феегорло wahnsinnig! wahnsinnig! wahnsinnig!1 Фрау

1 Сумасшедший! (нем.)

87

Шланк нашла твой носок и я расплакалась такгорько как никогда ни плакала. Я не пошлю еготебе а положу в ящик с твоими сладкими письма-ми. Еще я получила письмо от человека которыйприглашал меня пойти с ним на танцы в субботувечером, я думаю что пойду, я знаю мой любимыйне возражает и от этого время летит быстрее, оннемножко дурак но хорошо танцует и хорошегодля меня роста. Флирт это забавно но дальше за-ходить нельзя.

Потом я встретила старика с трубкой и онсказал что мне пришло голубое письмо, а потомтолстого мужчину с ключами в коридоре и онсказал Grüß Gott1, но я не слышала его.

Скоро я начну отсчитывать часы до того днякогда я пойду на вокзал и найду тебя на людномперроне но я думаю что не смогу надеть свой се-рый костюм если будет очень холодно и тогдамне придется надеть мамину шубу. Ты будешьрядом со мной 23-го правда Бел, мой Бел с пре-красными губами и руками и глазами и лицом ифсем что в тебе есть, и даже с твоей болячкой налице это не будет иметь значения. Целых две не-дели муки боли и печали! Еще 14 дней ах! Бог иэти бесонные ночи!!! Сколько еще? сколько?

Вчера ночью мне приснился очень странныйсон о нас с тобой в темном лесу, мы лежали вме-сте на тропинке, когда внизапно ты превратилсяв ребенка и не знал что такое любовь и я пыталась

1 Приветствую вас (нем.).

сказать тебе что люблю тебя больше фсего на све-те но ты ни понимал и ничего не хотел делать ноэто фее было сон и поэтому не считаеца. Во мненет цели пытаца объяснить тебе на сколько я те-бя люблю потому что мне никогда не удатеца, язнаю точно. Тот ли он мужчина которого я феиг-да искала? Да! но тогда почему он не может датьмне то о чем я тоскую последние 6 месяцев? Я ча-сто спрашиваю себя что в тебе такого что застав-ляет меня так сильно любить тебя. Я люблю тебяüber alles in dieser Welt, mehr als alles auf Himmel,Erde und Hölle1. Одна вещь за которую я благо-дарна Богу это то что наша любовь такая огром-ная. Я часто думаю кого я должна благодарить зато что ты родился и за то что мы встретились, япологаю мне лучше не пытаца выяснять чья винав том что ты родился. Фее приходит к одной итой же вещи, а именно что я знаю только ОДНУВЕЩЬ а именно что Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И ЯФСИГДА ТВОЯ СМЕРРИ и это то единственноечто больше фсего значит в нашей жизни ТЫ ЛЮ-БИШЬ МЕНЯ И ТЫ НАФСИГДД МОЙ БЕЛ.

Анализе бренчит на пианино без остановкитак что я заканчиваю. Сейчас я собираюсь читатьсвою Книгу которая называется «Die GroßeLiebe»2, а потом может быть я попытаюсь пра-драца сквозь сонату Бетховена, это единственнаявещь которая может отвлечь меня от моей печа-

1 Больше всего на этом свете, больше всего на не-бе, на земле и в аду (нем.).

2 «Большая любовь» (нем.).

89

ли, я люблю играть тихо для себя по вечерам этоприносит мне такое спокойствие.

Бел! Бел! Бел! только что пришло твое письмо!Даже если ты перестанешь быть весь и нафсигдамоим!!! Ах! Боже как ты мог сказать такое, радиБога не надо!!! ради Бога никогда больше ни го-вори такого! Я зорываю свою голову в руки и об-ливаю твое письмо слезами... Бел! Бел! как тымог во мне усомница? Mein Ruh ist hin mein Herzist schwer ich finde Sie nimmer und nimmer mehr.(Herr Geheimrat Johann Wolfgang Goethes Faust)·.Господи Господи Господи ради Бога скажи мненемедленно что именно я сделала. Неужели тебефее равнодушно? Наверно тебя не может волно-вать такая дурочка как я. Если я не остановлюсьписать ты не сможешь прочитать это письмо по-тому что чернила смоются от слез. Бел! Бел! моялюбовь так огромна что когда меня знакомят скаким-нибудь молодым человеком и он начина-ет ухаживать меня охватывает судорога. Я знаюзачем я живу, твое последнее письмо феигда намоей груди когда я просыпаюсь утром и вижукак встает сонце. Ich seh' Dich nicht mehr Tränenhindern mich!2 Мой Бог! мой верный пес! мой ма-лыш!

ι Что сталось со мною? Я словно в чаду. Минутыпокоя себе не найду. (Господин тайный советникИоганн Вольфганг Гёте. Фауст) (нем.). Гете, «Фауст»,ч. 1, «Комната Гретхен». Перевод Б. Пастернака.

2 Я вижу тебя плохо, слезы мешают мне! (нем.)

90

Мне нужно сменить перо, эта старая ручкапошла к чертям, не могу ей больше писать, это такоторую я купила в Волворте так что можешьпредставить какая она.

Мама хотела чтобы сегодня днем я пошла напрогулку но я ненавижу ходить, я так устаю ста-вить одну ногу перед другой. Ты помнишь про-шлое лето (конечно помнит!) и как прилестно бы-ло лежать слушая жужжание пчел и пение птиц, ибольшую бабочку которая пролетела мимо, онабыла великолепной, темно коричневая с желтымипятнами и такая прикрасная на солнечном свету,а мое тело было сплошь коричневое и я больше нечуствовала холода. Теперь весь снег растаял и лесчерный как обычно а небо фсигда серое кроме какрано утром и даже тогда можно различить толькокрасные просветы среди черных туч.

Мои волосы свежевымыты и у меня чуть боль-ше энергии чем обычно, но я фее еще очень пас-сивна. Бога ради не уставай чересчур и пытайсяне напиваца, я имею в виду так как когда тебестановится плохо.

Сегодня вечером мы приехали домой на авто-бусе, но мы не проехали дорогой между полей софсеми маленькими тропинками потому чтобольшую дорогу ремонтировали. Мама фсигдаспрашивает о тебе. Она говорит что время летит,до Рождества и обернуца не успеешь и она гово-рит что надеется что фрау Холле будет частостлать постель. Я слышала как она говорила па-пе: интересно почему Айви и Джеки действуютмне на нервы когда они вместе, а Смерри и Бел

91

никогда. Она имела в виду когда мы сидим у другдруга на коленях и так далее, я думаю это потомучто любовь между Айви и Джеки ненастоящая, вней фсигда есть какая то нарочность.

Еще я весь день праклинаю дурацкое тело по-тому что у меня какая то праклятая вещь на ногетак что я едва хожу, ни знаю что это или как онатам появилась но она там и к черту ее.

Сегодня один из дней когда фее мне видецаболее низамутненным и я уверена что в концеконцов фее будет правильно.

Der Tag wird kommen und die stilleNACHT!!!'

Я genau2 не знаю когда, но если бы я так нидумала я бы сломалась под этой мукой, в этиужасные черные ночи когда только твой образменя утешает. Мне так нравица маленькая белаястатуя и я тоскую о дне когда ты и я будем стоятькак она и нам не надо будет думать что кто то мо-жет в любую минуту войти в комнату.

Ты просишь меня дать тебе задание. Я думаюя уже дала тебе достаточно большое задание, ятоскую увидеть ту «вещь» которую ты написал омоей красоте (как ты это называешь) я должнасказать (ни напрашиваясь ни на какие компле-менты) что я не вижу что об этом можно напи-

1 «Настанет день и тихая ночь» (нем.). Слова из рож-дественского гимна.

2 Точно (нем.).

92

сать особенного не считая обычной чепухи кото-рую мужчины пишут о женщинах.

Аршлохвей женился и отправился с женой вШвайц.

Милый Бел я должна кончать. Моя постельодинока без меня и твоя фотография ждет чтобы яее целовала поэтому мне лучше успокоить их обо-их. Скоро это фее придет к концу, ты будешь ря-дом со мной и снова почуствуешь ту восхититель-ную боль которую мы ощущали в темных горах иу черного озера в низу, и мы будем гулять по по-лям поросшим первоцветом и бузиной и ты вновьбудешь держать в обьятиях

свою собственную печальную возлюбленнуюСмерри

P. S. Еще одним днем ближе к молчаливой ночи!!!

Жестокий приступ печеночных колик заточил егов комнате. Они измотали Белакву, свели его к те-ни здорового, крепкого естества. Дух изнемогал.Как несвоевременно, стонал он, они меня скрути-ли. Как раз когда я так хотел быть в форме, à point1,чтобы бороться с Мадонной. Боже, стенал он,прости меня, но я прибуду, как Сократ, холодный,как январь, маленький и беспомощный, словноребенок, просто мешок с костями. По этой причи-не он был печален, как заяц. В сладком мясе сви-репствовала буря. Non est vivere, он был абсолют-

1 Как надо, в лучшем виде (φρ.).

93

но согласен с этим знаменитым утверждением, sedvalere, vita1. Он отверг мрачнейшие пассажи Шо-пенгауэра, Виньи, Леопарди, Эспронседы, Инге,Хафиза, Саади, Эспронерды, Бекера и другихЭпиметеев. Целый день он перебирал четки своейхандры. К примеру, or posa sempre, склонен он былбормотать, поглаживая больное место, stanco miocor. Assai palpitasti...2 — и что-то еще, что приходи-ло на ум из этого невеселого сочинения. Своейгневливой Braut* он накалякал пару строк, смыслкоторых состоял в том, что, чувствуя некоторуюсклонность к недомоганию, он, возможно, задер-жится и, возможно, не станет предприниматьстоль длительное путешествие так скоро и что онане должна позволять себе расстраиваться, недолжна беспокоиться, ни в коем случае не должнавбивать себе в голову мысли о чем-то серьезном,что он просто хочет, чтобы она была готова к еговынужденному опозданию на день или два, то естьон приедет чуть позже того срока, на который на-деялся и к ожиданию коего он ее побудил, immerDein, tuissimus4, и он отдал записку синюшномуvalet de chambre*. Что ж, верьте или нет, но после-

1 Жизнь не в том, чтобы существовать... а в том,чтобы быть сильным (лат.).

2 «Умолкни навеки... мое усталое сердце. Довольноты билось...» (um.) Строки из стихотворения Дж. Лео-парди «К себе самому».

3 Невесте (нем.).4 Вечно твой (нем., лат.).5 Камердинеру, коридорному (φρ.).

94

довавший незамедлительно ответ от Мамочки за-ставил его буквально вскочить в кровати.

«По получении твоего письма у Смерри слу-чился почти что припадок. Она закатила истерию(sic), и семья не смеет к ней подойти. Она, кажет-ся, вбила себе в голову, о чем ты там ни писал, чтоты либо умираешь, либо разлюбил ее. Бога ради,возьми себя в руки, брось в сумку бутылку и зуб-ную щетку и приезжай. Ожидаем тебя безо всякихпромедлений к... дневным поездом».

Ха! Значит, он должен взять себя в руки. Неважно, что он болен как собака, ему нужно взятьсебя в руки и броситься навстречу неизвестному,захватив лишь бутылку и зубную щетку.

Не на шутку разозлившись, он снова упал накровать. Он вытянул ноги и напялил шапочку дляразмышлений. Чтобы отправиться в дорогу, емупридется уничтожить Лимб, ему придется вы-швырнуть серых ангелов и рассеять светом сонмдуш. Этого хватит, чтобы положить конец егоблаженству, это означает погружение в туннель, вад болезни, что начала угрожающе приближатьсяс письмом от Смеральдины, это означает коликии сопутствующую тревогу. Теперь или никогда,теперь, когда он один в своей комнате и разгне-ван, теперь надо умертвить ветхого Адама, сбе-жать, здесь и сейчас, от любви. Однако миг реши-мости растворился в мыслях тоскливых и сонных.Сейчас же, сказал он, сейчас, поспеши, и он ши-роко распахнул веки своего разума и впустил не-переносимый свет. Бобр откусывает себе яички,чтобы жить, мне это известно, сказал он. Это

95

очень убедительная страница естественной исто-рии. Все же он тут же напомнил себе, что он нетолько не бобр и нисколько не сочувствует егоустремлениям, но что он, ни много ни мало, воз-любленный Белаквы Иисуса и очень замкнутыйчеловек. Легче на поворотах, подумал он непри-язненно, нет смысла пытаться перекричать эхо.

Так он вышел из туннеля, дверь закрылась заним с лязгом, разгорелась libido sentiendi1, и онпотащился дальше в лисьих раздумьях. Начнем стого, что он находил оскорбительным тигриныйтон письма мультипары. «Возьми себя в руки иприезжай!» Легко сказать. В уме он принялся со-чинять ответ:

«Соблаговоли Вы взять на себя труд разъяс-нить содержание моего письма Вашей столь чув-ствительной третьей или четвертой дочери (и, не-сомненно, в тревожную минуту получения моегописьма Вы могли бы это устроить), Вы вряд ли,как мне кажется, сообщили бы такой бездумныйтон Вашим рекомендациям. В моем письме с по-чтением и любовью говорилось, что я, заключен-ный болезнью в свою комнату, буду вынужден от-ложить приезд на день или два. Я пребываю водном из состояний промежуточных между смер-тью и равнодушием к Вашей дочери Смеральди-не-Риме. Я страдаю от ДИАРЕИ. Нет никакихпричин полагать, что этот недуг окажется фаталь-ным или поставит под угрозу мои чувства к Сме-

1 Страсть к чувственным удовольствиям (лат.).

96

ральдине-Риме...» — и так далее. Потом он пере-думал, он сказал себе, нет, я не могу такого напи-сать, и, кроме того, я не умею писать язвительныеписьма на английском, я всегда захожу слишкомдалеко. Вот по-французски я могу сочинить язви-тельный ответ, а по-английски я захожу слишкомдалеко. И потом, возможно, Мамочка действуетиз лучших побуждений. Все дело в этой огромнойдевственной телке, что орет и содомирует собст-венную красоту, — вот кого мне надо достать. Яподнимусь с кровати, я сяду в поезд сегодня же, кприезду я буду выглядеть как св. Франциск с че-репом, и потом, когда все провалится, я скажу: ятебя предупреждал.

Он лежал в кровати, обдумывая это, и Reisefie-ber уже жгло его изнутри. Он встал, преодолев су-дорогу, он телеграфировал «Gewiß»1 и поехал.

Сходишь вниз и поворачиваешься кругом. Поменьшей мере два часа менопаузы. Волочи свойгроб, мой господин. Полдня и я буду с. HIER! Яр-кое пиво словно вода льется в близорукого fliegen-de2 франкфуртского носильщика. В Перпиньянеизгнанные сновидческие Данте кричат в платанахи затмевают солнце павлиньими перьями3 и нако-нец обыкновенный черный лебедь с кровавым

1 «Конечно» (нем.).2 Летучего (нем.).3 Согласно «Жизни Данте Алигьери» Дж. Боккаччо

(глава 2), мать Данте видела незадолго до его рождениясон, в котором ее сын обратился в павлина.

97

клювом и HIC! для мочевого рывка маленькогокаталанского почтальона. О, разве, думая о льдахКавказа, ты можешь руку положить в огонь?·Здесь ох здесь бледен ли ты от утомленья2. Наде-юсь, что так, после континентальной бессонницытретьего класса среди вынужденно филологичныхвоенных, до зубов вооруженных назальными идентальными согласными. Смех. Монетка в де-сять пфеннигов, брошенная в изящную прорезь,дает мне искомое, ему я должен уступить, и вы-свобождает тоник для убывающей любви. Уме-ренные попытки. Звенит звонок. Черта с два. Cosifan tutti с волшебной флейтой3. Даже в рождест-венские каникулы. Полдня — и я буду в.

Итак, после этого краткого вокзального очи-щения, точно ко времени, она вплывает на пер-рон как Гоцци-Эпштейн4, бережно держа в рукеперронный билетик за десять пфеннигов, возве-щая Эдемский сад в Мамочкиной шубе, слегкасоблазнительная благодаря слабенькому афроди-зиаку дешевых, слишком просторных черныхрусских шнурованных ботинок, но ноги, ноги,даже нервно напряженные в черных чулках, на-

1 Строка из пьесы Шекспира «Ричард II», акт I,сцена 3. Перевод М. Донского.

2 Ср. стихотворение Шелли «Бледна ли ты от утом-лен ья?».

3 Ироническое сопоставление названий двух оперМоцарта: «Так поступают все [женщины]» и «Волшеб-ная флейта».

4 Модель немецкого локомотива.

98

тянутых до точки расслоения, обозреваемые стщательно подобранной Blickpunkt1, не содержатв жестком свете овуляции и толики соблазна, увынет. Поистине чудовищная чаша бедер (часто илегко) рвется прочь от туловища (вините Лупер-ка) луковицей «Руффино», два обруча ягодиц об-тянуты черным кожаным чехлом. Ножны в нож-нах, а меча-то и нет. Ни на мгновение не забываяо том, что на нем костюм, который он купил забесценок у некого неделимого левши, охвачен-ный милосердным желанием оправдать свою ус-талость, он протиснул правую руку вдоль изоби-лующего утесами тазобедренного сустава (в этихбрюках тот был почти как женский таз) вниз, всмазанные белком глубины, и выудил презерва-тив. Сигарету, быстро, между верхней и нижнейчелюстью, билетик удобно лежит в нагрудномкармане куртки, тяжелый чемодан искусно от-ставлен в сторону, худосочная любовь — выку-рить после этого сигарету было почти так же при-ятно, как в парижском кафе.

— Наконец!— Любимая!— Такси!Vie de taxi2. Je t'adore à PégaP.

1 Точки наблюдения (нем.).2 Жизнь, в которой можно ездить на такси (φρ.).3 Первая строка стихотворения Бодлера из сборни-

ка «Цветы зла»: «Je t'adore à l'égal de la voûte nocturne». —«Я люблю тебя так, как ночной небосвод» (φρ.). Пере-вод В. Шора.

99

Волочи свой гроб, мой господин. Männer1.Движемся на восток к сегрегации по половой при-надлежности. Ausgang2 справа. Правила дорожно-го движения. Дама справа. Nonsens unique3.Astuce4. Спать на правом боку. Благосклонный чи-татель, не оставьте без внимания, пожалуйста, тотфакт, что заключение Перемирия он отпраздно-вал почесыванием лобкового лануго, и что

БЕЛАКВОЙмы нарекли его, и что неленивая дева это его сес-тра (ленивая дева!), и что вне зависимости от то-го, бренчит ли он на рояле в четыре руки или нет,сидя за клавиатурой, он не собирается соблюдатьправила дорожного движения (он, видите ли,одержим манией величия и, как правило, зажи-мает голову в собственных бедрах), поэтому мыпросим вас приноровиться к тому, что при есте-ственном ходе вещей выглядело бы просто ки-шечной бессвязностью, и помнить, что он при-надлежит к разночинной эпохе слабого и пылкогопоколения, и молиться за него, дабы он успел ис-пустить несколько добрых вздохов пока не слиш-ком поздно, пока Господня птица не призвала егок восхождению5.

1 Мужчины (нем.).2 Выход, тж. эвф. смерть (нем.).3 Абсурдный неологизм: «Неодносторонняя доро-

га» (φρ.).4 Лукавство, плутни (φρ.).5 Ср.: Данте, «Чистилище», песнь IV, 127—135.

100

А барышня, которая даже за такой короткий иухсе ставший общественным достоянием отрезоквремени (и вопреки тому, что мех не обладаетсвойствами проводимости, заслуживающими упо-минания) сумела вызвать в молодом госте некиенеожиданно возбуждающие ощущения, разве небыли мы обязаны прозвать ее

СМЕРАЛЬДИНОЙ-РИМОЙ,хотя, конечно, сошло бы и любое другое имя, на-пример Геспера, куда удачнее и короче, так намкажется. Он помог ей сесть в Wagen (салон былобит кожей в очаровательную голубую крапинку)и уверенно назвал адрес шоферу, который толькомгновение назад собирался закурить сигарету и,разумеется, был вовсе не расположен заводить мо-тор и отправляться в путь, однако теперь, уступаямногообещающему иноземному акценту зеленоготуриста, бодро водрузил его тяжелый картонныйчемодан слева от себя, засунул еще нетронутую«Ову» между жесткой, как резина, ушной ракови-ной и гипертрофированным сосцевидным отрост-ком, одарил стоявших поблизости товарищей по-видимому страстной гессенской эпиграммой исердито привел в движение автомобиль, с безна-дежным интересом наблюдая за странноватымповедением своих клиентов.

Вниз, по мощеной аллее скорбных рождест-венских елей, дрожащих в тяжкой дреме междутрамвайными путями и тротуаром, помчался ве-ликолепный Wagen, полетел по направлению кзамковому шпилю, чья безупречная имперскаястрогость затмевает потускневшую громаду Гер-

101

кулеса и унылый, покинутый, вдоль гогенцол-лернских завитушек сбегающий вниз (ведь, чертпобери, именно вниз он обязан сбегать), заду-шенный снегом каскад1.

— Где ты взяла эту шляпку? — Еще один се-ровато-зеленый шлем.

— Тебе нравится?— Очень хорошенькая, а тебе?— Ах, я не знаю, а тебе?Гулкое, веселое сморканье облегчения в оз-

наменование личной шутки.— Очень подходит к кольцу.Он повернул ее руку ладонью вверх и посмо-

трел на бородавки. Две убывающие бородавки втени венериного холмика. Бородавки в долине втени.

— Твои бородавки выглядят лучше.Он нарочито захлопнул рот. Она прижала

Джудекку2 своей ладони к его щеке, впившись вскулу ногтями большого и указательного паль-цев. Это было чудесно. На рю Деламбр шелковымплатком разве не остановил он рвотную изморосьмертвецки пьяного и вдобавок вставшего на рогаот «Перно-Фис»3 литератора? Сколько же раз оноткрещивался от знакомства с «Эрнани»? Несча-

1 Смерри и Белаква едут по Касселю, среди досто-примечательностей которого действительно значатсязамок ландграфов и восьми метровая статуя Геркулеса,венчающая каскад.

2 Центральный диск девятого круга Дантова ада.3 Французская фирма, производившая абсент.

102

стный Гамлет, потрясавший жиром на брюхе, во-щивший фитилек в преддверии красного жилета.Вожделение к бусинкам. Ни при каких обстоя-тельствах он не пойдет на это предприятие, ничтоне сможет поколебать его решимости. Застряв-ший в черном песке.

Однако оставим на время это струнное тутти ипопросим, чтобы вы сказали нам честно, прикрывглаза, как Рультабиль1, что вы думаете о нашемэротическом состенутино. Кремьё, не пускайслюни и ты, Курций2, где-то у нас сохранилась за-писочка об Антэросе, то есть мы, кажется, вспоми-наем, что когда-то написали о нем поэму (Норс-Грэт-Джордж-стрит, трифтонг, капрал Банко,если вы будете так любезны) или же посвятилиему поэму, стибренную из Магической Оды по-хотливого мирского епископа3, и, если память неподведет нас, мы последуем правилам хорошеговкуса и втиснем куда-нибудь маленького ныряль-щика в качестве эдакой контрапунктной компен-сации, ну вы понимаете, уважая ваши пизанскиепозывы к литературным акцентам.

Нет, взаправду, несмотря на фасолину черепаи тягу использовать все излишки красок, она, так

1 Герой детективных романов Гастона Леру.2 Вероятно, Бенжамен Кремьё (1888—1944) — фран-

цузский филолог, и Эрнст Роберт Курций (1886—1956) — немецкий литературовед, исследовавшие твор-чество Пруста.

3 Возможно, отсылка к стихотворению Ронсара«Волшебство, или Избавление от любви».

103

он думал, была воплощением мадонны Лукрециидель Феде. Ne suis-je point pâle? Suis-je belle?1 Нуконечно, бледная и красивая, моя belle Braut сзимней кожей, что как старый парус на ветру. Же-лобок между маленьким атлетичным или эстетич-ным кончиком птичьего носика и верхней губойбыл, уверяем вас, вечным источником восторга иизумления (если только одиночество фильтра небыло нарушено острым насморком) для подушечии ногтя его указательного пальца, трущего и тро-гающего и тыкающего в бороздку — так же как напротяжении долгих лет он полировал (экстаз ис-тертости!) свои очки или сносил трели и мелизмыи судорожные всхлипы и вздохи безвыходной му-зыки Шопена или Пичона или Шопинека илиШопинетто или кто там трогал ее до глубины ду-ши, по крайней мере известно, что звали его Фред,он только и делал, что умирал (спасибо, г-н Обер),пестуя свой больничный талант (спасибо, г-нФилд)2 и Kleinmeister's Leidenschaftsucherei3 (спа-сибо, г-н Беккет) или же переходил Сену или Пег-ниц или Тольку или Фульду, в зависимости от об-

1Я не слишком бледная? Я красивая? (фр.) Послед-ний из двух этих вопросов задает себе Иродиада в од-ноименной поэме Стефана Малларме.

2 Даниэль Франсуа Эспри Обер (1782—1871) —французский композитор, знаменитый своими опера-ми; Джон Филд (1782—1837) — ирландский компози-тор, чьи ноктюрны оказали влияние на творчествоШопена.

3 Прибл.: «Искания боли малого мастера» (нем.).

104

стоятельств, при этом ни разу, ни в одном из вы-шеупомянутых случаев, ему не пришло в голову,что во всех упомянутых и схожих случаях (к сожа-лению, приходится отметить, что недостаток мес-та обязывает нас исключить их описание из этойхроники) он не только не отказывал себе, но ипрямо потворствовал мерзейшим и подлейшимпроявлениям своеобразной сублимации. Несчаст-ная маленькая влажная верхняя губа, что затыч-кой тянулась к ноздрям в утиной или змеиной ус-мешке, немного (совсем немного) смягчаласькрасивой линией губы нижней и чуть выступаю-щим вперед, твердым, приапическим подбород-ком — по крайней мере, тут присутствовало вос-становление сигнала и подтверждение обещаниясентиментальной горячности, которую, впрочем,с готической силой выдавала и клинообразная го-лова этой рослой ветреницы. Иногда казалось, чтоей нужно всего лишь сбросить паллий и Папа Ио-анн Поцелуй-меня-в вмиг вспомнит об Орхиде-ях — такой, по крайней мере, она предстала в двапослушнических дня: primo, пригвожденная,иначе не скажешь, к своей лоджии сияющим ги-некологом; secundo, заключенная Термидором, винтересах собственных подмышек, в ваннуюкомнату, горящая от стыда, да, и все же — опла-кивающая обреченные оливки. Что ж, мы долж-ны сказать, пожалуйста, без обид, такое эготер-минальное безукоризненное надувательствовызывает у нас тошноту, если что-то вообще спо-собно вызвать у нас тошноту. Какой бы она нибыла, но она была не такой. Думаем, можно ска-

105

зать, что она выглядела как сова цвета pietra sere-па, попугай в Пиете. То есть иногда выглядела. Вшлеме спасения1.

Клянемся Юпитером, какой же целомудрен-ной видится нам теперь страсть, некогда соеди-нившая двух этих молодых людей! Несомненното, что не в наших тающих силах дать вам даже иотдаленное представление о той почтительности,с которой они — как бы это сказать? — прилепля-лись друг к другу в экстазе и муке мистическогослипания. Ессьсэр! Экстазе и муке! Сентимен-тальный сгусток, сэр, не поддающийся описанию.Не знаем ли мы наверное, что несчастный Белак-ва, отделенный от своей сладостной Веги двумяпроливами и 29 часами в третьем классе, еслиехать через Остенд, часами, состоящими из мета-ний в койке, и бессонницы, и крайнего напряже-ния белых червячков nervi nervorum2, и китайскиххроматических песен в исполнении лягушек и ко-ростелей, посвятил своему драгоценному голубо-му цветку один из лучших всхлипов Майских но-чей3. Напр.:

В своей душе, смятенной и бесцельной,Как темный кипарисовый огонь,Я осознал, что я не стану цельнымИ полностью свершившимся, доколь

•Ср.: КЕфесянам, 6:17.2 Периферических нервов (лат.).3 Подразумевается стихотворение Альфреда де Мюс-

се «Майская ночь».

106

Не буду поглощен тем белым жаромПечальной ее сути, чтоб рукаНичья не развела свершенной пары,Необратимо ставшей на века

Единой с ясным и бесптичьим небом,С чистейшим, породившим нас огнем,Ради которого, за единеньем следом,Мы странно и восторженно умрем,

Как сизигийных звезд ярчайший сонм,Соединенных в вечном и одном!1

У Лилли Ниэри прелестная лялька, а ее уче-ный Падди стал бакалавром искусств, и, клянусьсвятым мотыльком, не надо меня спрашивать,под каким они сидели деревом, когда он по-ложил свою руку на ее, и ему это понравилось.Благодать на бедре, смотрим сквозь пальцы: что,по-вашему, сохранит красоту ее бедер? Персик-мельба и долгое долгое туда-и-обратно перед за-втраком и гренками и. Целомудренная хладнаяЛукреция, и нечестивец в жестоком балетномтрико, и Иисус, полезная кульминация, все со-чится сквозь пальцы пустотой. Нет, больше —больше? — по-другому, а не просто моя сияющаяагенезия. Нет-нет, не восхищайтесь так бурно.Нет, но я думал, я думал, что может быть жимо-лость вокруг моей колыбели, анона и мускатныйорех на моей могиле, и Eingang?2 Затем рукой,

1 Перевод Марии Попцовой.2 Вход (нем.).

107

отнятой от нее, он перепачкал себе нос красным.Иисусе, это тоже было здорово. Не буду я смот-реть на твой Дом Альбрехта Дюрера и на АдамаКрафта, моя железная дева1. Не курить в пыточ-ной камере. Нет, взаправду, не надо мне этогоговорить! Итак, тоненькая маленькая рыжеволо-сая костлявая с красивым маленьким полнень-ким сыном в Ганновере, внезапно разразившая-ся слезами, теперь я должна идти и dienen2 в,другие метут улицы, но я устроилась и хожу dienв furchtbar, найти гостиницу, взять такси, нет? —пиши, к чертовой матери тебя, борись за своегополненького маленького hoffentlich3 мудастогоублюдочка, я проведу ночь на вокзале, без «Бене-диктины»*, моя старая лысая возлюбленная, натвоем чердаке воняет, я не стану целовать твоюшаловливую руку, daß heißt spielen5, моя скорб-ная нимфа, и tic doulheureux6 в заращенной дев-ственной плеве, как по-голландски шалава, моя

1 Белаква находится в Нюрнберге, направляясь вКассель. Отсюда — упоминание нюрнбергских досто-примечательностей: дома-музея Альбрехта Дюрера, да-рохранительницы (неупомянутой прямо) в церкви Св.Лоренца работы скульптора Адама Крафта и Нюрн-бергского замка с его пыточными камерами. Как явст-вует из нижеследующего, здесь же, в Нюрнберге, Бе-лаква посещает проститутку.

2 Служить (нем.).3 Наверное (нем.).4 Вероятно, разновидность духов.5 Это означает играть (нем.).6 Болезненный тик (φρ.).

108

грязная маленькая голодненькая маленькая ко-стлявая птичка-стервятник моя whorchen· спря-тавшаяся наверху на втором этаже в сторону бур-га над ручьем, я вышлю тебе Schein2, когда будуSchwips3. Не пускать вонючий дым, слышишь тыменя, в вонючей Folterzimmer*. Мне пришлосьспросить ее младшую сестру, и она закрыла мнегласный. Интересно, правильно ли я поступил,оставив свои записи дома, на 39 под восточнымветром. Что ж, возвращаясь к тому, о чем мы го-ворили, немного поковыряв в носу и почесавляжки, Gott sei dank5 он поднялся и оставил еесовершать омовения, ох не беси меня, не досаж-дай мне, позволь мне заплатить, позволь мне ку-пить тебе etwas6, съешь мои маленькие сельдере-евые Augen7, он не стал, он пошел ходить погорам, по долам как в сказке о дружбе кошки имышки8 или Marientotenkind9. Нет-нет, я не ска-жу всего, я не стану говорить вам всего. Нет, новы, конечно, видите, кто он есмь? Смотрите!Heiliger"* Брахмапутра! Разбойник в засаде. Лю-

1 Шлюшка (нем.).2 Квитанцию (нем.).3 Под хмельком.4 Пыточной камере (нем.).5 Слава Богу (нем.).6 Что-нибудь (нем.).7 Глаза (нем.).8 Имеется в виду сказка братьев Гримм «Дружба

кошки и мышки».9 Прибл.: «Сонм мертвых женщин» (нем.).10 Святая (нем.).

109

бопытный Том1 в велосипедных штанах, такихполным-полно! Он вставал и без страсти подкара-уливал парочки, в священный день отдохновениянежившиеся в зарослях и у подножия холмов. Да,конечно, ну разумеется, вы правы, вам сложно по-нять, что я имею в виду, видите ли, давным-давноповел он маленькую пухлогубую девушку, я могбы сказать Jungfrau, в лес, я мог бы сказать в Wald,и принялся подглядывать вместо того чтобы. Ах,правильно ли я поступил, оставив свои записи до-ма. Так что еще через некоторое время он вернул-ся и стал смотреть лукаво вместо того чтобы.

J'aime et je veux pââââlir2. Мертвенно-синийэкстаз сурбарановского св. Онана3. Schwindsucht«и поллюция в тени в туннеле в Фиваиде. Мыстранно и восторженно умрем! Plus précieuse que lavie5, грязный пес! Но ведь верно, что может бытьжалостнее жалкого, который не жалеет себя6, це-зура, кто другой болью не болеет в боли своей, то-мясь двойной печалью7, не умирает двойной

1 Персонаж древнеанглийской легенды, синонимрусской «любопытной Варвары».

2 «Я люблю и хочу тускнеть» (φρ.). Строка из сти-хотворения Мюссе «Августовская ночь».

3 У испанского живописца Франсиско де Сурбара-на нет и, разумеется, не может быть полотна с изобра-жением «святого» Онана.

4 Чахотка (нем.).5 «Ценнее, чем жизнь» (φρ.). Фраза из стихотворе-

ния Поля Валери «Ложная смерть».6Ср.: Бл. Августин, «Исповедь», книга 1, XIII.7 Ср.: Бл. Августин, «Исповедь», книга 9, XII.

ПО

смертью у берега'? Кто сказал все это? Так воро-чалась мятежная душа, отдыха не зная — на спи-ну, на бок, на живот, — как маленькая мисс Фло-ренция на перине2, пока Вергилий и Сорделло —и все равно беспокоили пролежни. Как герпети-ческий таратантаратарантул (узнаете стиль?), ончах. Он возымел смелость не узнавши броду су-нуться в воду со своей сумеречной любовью икаждый день поливал понемногу землю под сво-им лицом и винопитие не взяло в осаду его дух ион был сдержан хотя и совсем не воздержан имногие из его месяцев пролетели мимо и засталиего несносного человека врасплох и заставили егозаглянуть в свою изъязвленную глотку и он варил-ся в этих ласках и шалостях и горько и слепо вылвосставая против меда какого меда все ты пре-красно знаешь какого меда3 и валялся в грязи исдирал струпья похоти. Все это, конечно, во впол-не умеренных дозах, не поймите превратно, «Ко-фе Патерсона» — Лучше Всего с «Санка»4. Можетбыть, наше перо занялось самоуправством, такчто Бога ради не подумайте, что Белаква полетелв тартарары, конечно, он немножко утомился, этодолжно было произойти, и сучка его сердца выби-вает из его груди дух три или четыре ночи в неде-лю, короче говоря, Люси и Джуд отлично ладят отвосхода до заката с его лишаем, и писчей судоро-

1 Ср.: Шекспир «Похищение Лукреции», 1165.2 Ср.: Данте, «Чистилище», песнь VI, 149—151.3 Вероятно, «небесный мед» Бл. Августина.4 Торговые марки кофе — с цикорием и без кофеина.

111

гой, и мокнущей экземой, и общим состоянием,но при всем при этом мы единогласно признаем,что есть большая разница между ощущением сла-бости и бесчувственностью в смертном поту.

Ну вот мы и здесь. Вылезаем. Поворот на ме-сте. Спасибо, голубчик. Включи свет. Идем на-верх. Не попадаем в ногу. Взрыв горестного весе-лья в ознаменование частной шутки. Вот мы издесь. Вот они и там. Привет-привет. Здорово воз-вращаться. Замечательно возвращаться. Та жестарая Wohnung·. Чууудесно быть здесь снова.Prosit. Дай Бог здоровья. Туалет слева. Только насекундочку. Не наступи на велосипед. Не наступина лыжи. Beschissenes Dasein beschissenes DaseinAugenblick bitte beschissenes Dasein Augenblickchenbitte beschissenes2.

Весь этот цветистый вздор служит единственнойцели — дать некоторое представление о том, вкаком состоянии находился бедный юноша поприбытии. Нам бы меньше всего хотелось, чтобычитатель неверно понял или, упаси Бог, поспе-

1 Квартира (нем.). Очевидно, Белаква и Смераль-дина наконец добрались до родительской квартирыСмеральдины в Касселе.

2 Загаженное бытие загаженное бытие мгновениепожалуйста загаженное бытие мгновеньице пожалуй-ста загаженное (нем.).

112

шил составить мнение о нашем молодом герое,испытывая недостаток в фактах. Мы стремимсяизложить все важнейшие обстоятельства его де-ла. Факты, не устаем мы повторять, подайте намфакты, побольше фактов.

Теперь — затишье, теперь — Мама Мадонны,вечная бабушка, если только все пойдет по плану,осмелилась на сострадание. Она уложила его наканапе.

— Бедный Бел, — сказала она, — взгляни-ка,Смерри, он болен.

Смерри, ожидая в углу подходящего момента,изучала содержание своего изможденного любов-ника и выглядела точь-в-точь как Пресвятая Де-ва перед Благовещением.

— Выпейте это, — молвил Мандарин.— Domine, — ответил Белаква, садясь и чуть

наклоняя бокал с огненной жидкостью в сторонуродителей и чада, — поп sum dignus1.

— Вам не кажется, — сказала Мама, — что вэтом платье Смерри просто чудо?

Белаква, коньячный пьяница, превосходносправлялся с ролью лживого, учтивого, ласковогодемона.

— Ваша третья или четвертая дочь, — произнесон, — видится мне более прекрасной, чем когда-либо ранее, если только это возможно. Жаль, — онвтянул щеки и тяжело вздохнул, — что этого нель-зя сказать обо мне.

1 Господи... я недостоин (лат.).

113

— Бедный Бел, — сказала Мама. — Ничего,мы будем за тобой ухаживать, правда, Смерри?

— Ловелас, — вкрадчиво сказал Мандарин, —родственная душа, волокита.

Смеральдина-Рима разгадала игру и оченьрассердилась.

— Что с ним вообще такое? — требовательноспросила она.

Белаква сыграл волокиту и хитро перемиг-нулся с Мамочкой.

— Колика, — сказал он лукаво.С этим Смеральдина, которая, как мы уже

знаем, отличалась особой уязвимостью в отноше-нии своего небольшого словарного запаса, ми-риться не собиралась.

— Что это? — простонала она. — Что-то съе-добное?

Мандарин сделал быстрый шаг назад, посту-чал длинным желтым ногтем по крылу носа и, по-догнув колено, балансируя на одной ноге подобнобалерине и помахивая бутылкой, возгласил, не об-ращаясь ни к кому в отдельности:

— Der Mensch ist ein Gewohnheitstier!"— Что-то, что ты уже съела, милая, — игриво

сказала Мамочка.Смеральдина-Рима осталась безучастной к

всплеску веселья, сопровождавшему слабые Ма-мочкины попытки разрядить обстановку.

1 Человек — раб привычки! (нем.)

114

— Не будьте такими гадкими, — вскричалаона. — Дурацкие шутки. Откуда мне знать, чтотакое толика.

— Ко, — поправила Мамочка, — лика.— Egal! — взорвалась Смеральдина. — Откуда

мне знать, если вы так и не отправили меня вшколу?

— Моя дорогая девочка, — сурово сказалМандарин, — твое образование стоило нам тыся-чи. Никак не меньше нескольких тысяч фунтов.

— Не унывай, Смерри, — увещевала мульти-пара, — будь я молодой и красивой, а симпатич-ный молодой человек, — сдерживая аподозис,чтобы пожрать глазами надежду своего прамате-ринства, — выводил бы меня погулять, я бы нерасстраивалась из-за колик. Скоро узнаешь. По-живи с мое, — воскликнула она, словно говори-ла о чем-то невероятном, — и узнаешь.

Смеральдина-Рима изучила симпатичногомолодого человека, собиравшегося вывести ее напрогулку. Тот лежал, вытянувшись на канапе.

— На прогулку! — Она ехидно хихикнула. —So siehst Du aus!1

Правда, вследствие его привычки валяться поутрам в постели, и вечерних попоек с Мандари-ном, и послеполуденного чтения найденного вбиблиотеке хозяина Вазари, и новых картин, вися-щих на стене кабинета, и бесплодных упражненийна фортепиано, к которым он питал склонность в

1 Как бы не так! (нем.)

115

разные часы дня и ночи, и его нежелания идти наулицу и мерзнуть как пес, когда ничего не удержи-вало его от взращивания какой-нибудь замеча-тельной мысли у камина, он за неделю, отделяв-шую его приезд от дня святого Сильвестра, толькотрижды вышел с ней погулять, и в двух из этих слу-чаев их сопровождала Мамочка, чья лихорадочнаявеселость раздражала Мадонну сверх всякой меры.Мадонна была недовольна, она не привыкла к по-добному обращению. Так что единственный ве-чер, который они провели наедине, был испорченсерьезной размолвкой с последовавшими слезами.

Все это, разумеется, накладывалось на обыч-ные фиаско и полуфиаско, он — страдальческипытался ублажить ее, она — силилась почувство-вать себя ублаженной; Мамочка делалась все болеенедовольной по мере того, как терял очертанияобраз счастливой прародительницы; Мандарин —всегда навеселе, изысканно жестикулирующий ичуточку похожий на венецианца — при каждомудобном случае потрясал своей patria potestas1.

Сильвестр, наступивший после раннего плот-ного ужина, застал его сидящим на диване, водиночестве, разумеется, при зажженных свечахи, конечно же, с бутылкой. Пусть сейчас их и нет,но через минуту они появятся. Белаква чувство-вал себя очень скверно. Продержится ли он доНового года, вот в чем вопрос. Он боялся разва-литься на части. Он ощущал тошнотворную лег-

1 Верховная власть отца семейства (лат.).

116

кость, не столько в голове, сколько в центре,примерно в области грудобрюшинной преграды.Малейшая неосторожность с моей стороны, ду-мал он, и я рассыплюсь.

Он прочитал все вступление Вазари и поди-вился, зачем он это сделал, так мало оно значи-ло. Беспристрастный крючкотвор. Что имелозначение? Он имел значение.

Он как дурак таращил глаза на пронзитель-ную паулло-пост-экспрессионистскую1 «Тайнуювечерю», висевшую перед ним на стене, мертвен-но-бледную в беспокойном желтом свете, на три-надцать плоских ужасных яйцеобразных голов,собравшихся вокруг искусителя и его размокше-го хлеба, и предателя, и его кошеля2. Искуситель

1 Паулло — неологизм Беккета от лат. paullo — не-много, чуть-чуть.

2 Здесь и далее подразумевается «постэкспрессио-нистская» (как, в некотором роде, и сам роман Бекке-та) картина немецкого художника и театрального ди-зайнера Эвальда Дюльберга (1888—1933) «Тайнаявечеря». Отсюда — обилие библейских аллюзий в со-средоточенном на этом полотне внутреннем монологеБелаквы. Картина, погибшая в годы Второй мировойвойны, находилась в собственности Уильяма «Босса»Синклера, дядюшки Беккета и отца Пегги Синклер, по-служившей прообразом Смеральдины-Римы. Беккет,восхищавшийся творчеством Дюльберга, неоднократновидел картину в доме Синклеров в Касселе. Очевидно,что все упоминания о цветовой гамме «Тайной вечери»теперь лишены для нас смысла, так как о картинеДюльберга мы можем судить только по чудом сохра-нившейся черно-белой фотографии.

117

и предатель и Jugendbund1 из одиннадцати. ИоаннБогослов был зеленым яйцом во главе доски. По-истине, какое очаровательное выражение лица, акакая выступающая вперед челюсть! Будто вот-вот съест жабу.

Заказывай (просим прощения, но, похоже, онвновь за порогом физиологического ощущения,нашей вины в этом нет) свою жабу, Иоанн, про-глоти гадюку, или скорпиона, или мандавошку2, идозвольте рассказать вам, ребята, что это значит —быть в лохани Старого Ника3. Я нахожусь в край-нем центре лохани Старого Ника, в сердцевине уменя пустота, я размазан по границам безгранич-ного, я — сливки человеческих несчастий, да, ихсуть и результат. Шлюха, ребята, это глубокая про-пасть дьявольской воды«, там я и пребываю, долж-но ли мне из-за этого горячиться по пустякам, сле-дует ли ожидать такого поворота событий, не былобы гораздо приятнее испытать несколько добрыхуколов раскаяния и немедленно устранить Иисусаи принять обет вечного поста? Ах, иногда, как сей-час, мне кажется, что ничто не похоже на меняменьше, чем я сам. Должно быть, я или недоста-точно щелочной, или же под моей пупочной спи-ралью, там, где место для тяжелого предмета, на-ходится полость, которую необходимо заполнить.

1 Союз молодежи (нем.).2Ср.:ОтЛуки, 11:11-12.3 Одно из средневековых прозвищ дьявола и, соот-

ветственно, названий ада — «лохань Старого Ника».4 Ср.: Притчи, 23:27.

118

Огонь и камень и мука насаживания на вертел.Четыре вертела и добрый укол клинком, и вот вамКафедральный собор. А также все за и против.

Ох, ну и отлично, в таком случае, если вы на-стаиваете, мои огненные василиски, в первуюочередь алгебраически, отведите праотца в святи-лище слоновой кости. Нет аппетита для пасхи,что ж, ребята, будь по-вашему. Греза из линийокутала прах земной, начальные пылинки Все-ленной1. Да! Время мое близко2. Вернемся в пе-сочницу. Сложное искусство перспективы, ребя-та, темпера и масло, фрески и миниатюры надереве, и камне, и холсте, интарсия и крашеноедерево, все для сказочек, гравирование железом ичеканка на меди, следуйте за человеком с кувши-ном3, чернь на серебре, эмаль золотых дел масте-ра и золото, и дамаск, им так хорошо вместе, сту-пай наверх за хозяином дома4, фигуры на стекле,и цветы, и еще фигурки на золотой парче, и сказ-ки и акварельные страсти на глиняных сосудах, яли это, прекраснейшее из вытканных на гобеленесозданий, свистопляска металлов и самоцветов, яли это. Да! Так, было бы недурственно узнать, ка-кое отношение эта лапидарная бурда, повествую-щая о тяжеловесном большинстве, толкающемядро во славу нрзб., имеет к одному-единственно-му херувимчику, ах драгоценному херувимчику, к

1 Ср.: Бытие, 2:7; Притчи, 8:26.2 От Матфея, 26:18.зСр.: От Луки, 22:10.4 Ср.: От Луки, 22:11.

119

краскам и акварельным кистям и смиреннейшейалтарной ступеньке. Я иду, как писано обо мне1.Кукиш с маслом, вот что такое твои янтарныеолени, и бронзовые сосны, и мраморные фонта-ны с любовным зельем, и заиндевевшие фуги, какписано обо мне, так что помоги мне, но горе то-му человеку2, и твое скульптурное дерьмо с золо-чением, и расписные серебряные пластины, икрутящееся вертящееся хныкающее чудо твоихсовокупностей и ипостасей, и не было со мнойкосматой руки3. Кто твои покровители? Греки?Цари? Влюбленные? К счастью для Апеллеса, по-хоть воина, восхитительная Кампаспа*. Да! Сомной на столе. Джорджа Бернарда Пигмалионаможешь оставить себе. Я свои слоновьи яички.Человек мирный со мною5. Неужто не слыхали,как Большой Джордж слепил обнаженную в ла-тах? Поднял на меня пяту6. Страшный суд влаж-ной извести. Что делаешь, делай скорее7. Руноможет стать золотым. А была ночь8. Как ярко све-

• Ср.: От Матфея, 26:24.2 Ср.: От Матфея, 26:26.3 Ср.: От Луки, 1:66; Бытие, 27:23.4 Апеллес, придворный художник Александра Ма-

кедонского, влюбился в наложницу Александра —прекрасную Кампаспу, с которой писал АфродитуАнадиомену. Царь великодушно подарил КампаспуАпеллесу.

5 Псалтирь, 40:10.6 Там же.7 От Иоанна, 13:27.s От Иоанна, 13:30.

120

тит луна над Акелдамой, его ботинки трещат из-за нехватки...·

Простите за задержку, но только подумайте,как буйная кровь сворачивается в комки и какрасседается чрево казначея2. В вопросах экскре-ментов всегда доверяйте медицинскому дьякону.

Теперь еще быстрее, с восьмицилиндровым ач-челерандо, вот я и здесь, сумеречный мумиплод, сводою снеговою вместо крови3, застывший передсинюшным призраком диадемотонического цеза-риста, распоротый от Дана до Вирсавии, молчали-вый, заключенный в верхнюю пыточную камеру.Равви, лимонно-желтое яйцо, неиграющий капи-тан в блейзере, зашитом, можете в такое поверить,спереди, там, где он должен был бы застегиваться,измеряющий невидящим взглядом поверхностьоперационного стола, по правую руку — его лизо-блюд, разумеется, зеленый. Между этой головой иэтой грудью — какая скорбь Херскритских сомне-ний, какой игрек перекрестков. Драгоценный мой,

1 Согласно Деяниям Апостолов, 1:19, Акелдама(букв.: поле крови) — земля, которую Иуда купил затридцать сребреников. У Беккета Акелдама синони-мична также полям Первой мировой войны, отсюдаконтаминация евангельского сюжета и шутливой пе-сенки времен войны: «Ах, как горит луна над ЧарлиЧаплином / Его ботинки трещат / Из-за нехватки вак-сы / И старое пальто взывает о починке / Пока не по-слали его в Дарданеллы».

2 Ср.: Деяния, 1:18.3 Строка из пьесы Шекспира «Мера за меру», акт I,

сцена 4. Перевод О. Сороки.

121

избавь от псов одинокую мою1, чей драгоценный,все ты прекрасно знаешь, от чего он там отказался,от вина со смирной на последний завтрак или отбелого платка музыкального мертвенно-бледногограбителя-полиглота? На вероломного председате-ля, конечно, пойдет розовая краска, да, на нашегопредседателя, переплюнувшего в коварстве дажепапский ключ, с фаллическим мешочком, зажа-тым в пухлых розовых пальцах, его губы разомкну-ты в преддверии сада, или, быть может, то был ук-сус с желчью, невидимый мне нарыв на шее,глазницы как у Жиля де Ре, слишком Рио-Санто2,он чересчур сосредоточен на висельнической ме-ланхолии лимона всех лимонов, так был ли то ук-сус, или иссоп, или губка, напоенная уксусом натростиз, и, разумеется, прежде чем перейти к болееприятным темам, следует упомянуть багроволице-го Фому с его усами бабочкой, не верующего вшерри-коблер4, что есть мой. Мастерское исследо-вание, ребята, от этого не уйдешь, крупнейшей

'Ср.: Псалтирь, 21:21.2 Рио-Санто — байронический персонаж книги

французского романиста Поля Феваля (1817—1887)«Лондонские тайны» (1844).

зСр.: От Иоанна, 19:29; От Марка, 15:36; От Мат-фея, 27:48.

4 Шерри-коблер — херес с сахаром, лимоном ильдом. Сложная метафора. В главе 17-й романа Ч. Дик-кенса «Мартин Чезлвит» Марк Тэпли рекомендует Мар-тину послать за шерри-коблером, «если вы когда-ни-будь устанете до смерти». Отсюда — несколько странноесближение напитка и личности Спасителя.

122

мясорубки в истории бойскаутов, одиннадцатоеодиннадцатого через одиннадцать лет· и ни ка-пельки Sehnsucht2 между картонными крышками^гой книги. Вспороли они тебе нёбо, Тереза Фило-соф? Только малые губы? Что ж, рад слышать.

-— Скажу как хам: из всех сучек, — сказал он, —которые schweigen niemals im Wald3 или когда-ли-бо развязывали перед лицом моего незнания на-крахмаленную девичью ленту и из всех почтен-нейше abgeknutscht« (вытаскивай, вытаскивай егокак пробку из сопатки: abbb-gekkk-kkknnn-nutscht)телок, которые когда-либо тратили свои тугозадыештанишки на мою бескровную беспечность, ты —чемпионка, ты — испанская королева, и плевать яхотел на кокосовые орехи, я никогда не любил ко-косовых орехов5.

Ах Флоренс, Флоренс, что касается отрубевид-ного шелушения моей папулезной пустулезной ос-пы, сообщи об этом медику. Обсыпь меня, Фло-ренс, фиалковой или крахмальной пудрой. Оботри

1 Вероятно, автор (или Белаква) пишет (или вооб-ражает) эти строки 11 ноября 1929 г., т. е. ровно черезодиннадцать лет после подписания перемирия, поло-жившего конец Первой мировой войне.

2 Страстного желания, тоски (нем.).3 Никогда не замолкают в лесу (нем.). Ироническое

переиначивание строки из стихотворения Гете «Ночнаяпеснь странника»: «die Voegelein schweigen im Walde» —«Умолкли птицы в лесу».

4 Облапленных (нем., груб.).5 Возможно, речь идет о первом фильме братьев

Маркс «Кокосовые орехи» (1929).

123

меня винным или коньячным спиртом. Гляди, каклакмус удручен моим недержанием. Положи меняна надувной матрац. Приподними меня чуть-чуть.Приспусти подстилку. Приподними фиксирую-щую повязку. Видишь, я дышать не могу от рвоты.На языке — гадость, кишки сведены судорогой. Яраздражителен в обращении. Я терпеть не могу,когда меня тревожат. Я не переношу свет. Кто-тозаметил, что руками я хватаю простыни. Это ко-нец. Дыхание останавливается на полчаса. Volensnolens я спускаю все под себя. Мое лицо не простобледно, оно стало мглистым. Я обильно потею. Япостепенно угасаю. Я умираю в конвульсиях.Оберни меня, ох, оберни меня в паклю или кор-пию. Дважды перевяжи пуповину. Помести меняво фланелевый чехол, делай это бережно. Лучшаяв мире бутылочка — с каучуковой соской. В пол-тора года, не раньше, начинай кормить менямясным пюре и легким пудингом. У меня сап втретьем или четвертом поколении, очень утоми-тельно, а ягодицы болят в отсутствие изумрудно-го стула. Дай мне кумыса и манны и поставьобильную клизму из Revalenta arabica". Обернименя в стерильную простынку. У Мамы, увы, пиг-ментация маммы, clavus hysteric^, фантомнаяопухоль, ложная боль, два чана молозива, бели и

1 Букв.: арабское восстанавливающее (лат.). Неког-да популярное лекарство, считавшееся слабительным, —смесь чечевицы с ячменной мукой, сахаром и солью.

2 Гвоздь истерический (лат.). Наблюдаемое приистерии чувство сильной боли, распространяющейся водном направлении.

124

белый болевой флебит. Она домашняя прислуга сбледным лицом. Осторожно узнай о ее лохиях.Кельнской водой воздай фараонову ласку ее со-скам. Оботри вымя глицерином или белладонной.После маленького приятного ужина с сыром, ви-ном и напитками покрепче меня обнаружили хра-пящим в сидячей позе, руки обнимают колени",голова увеличена, живот раздулся, мой симпатич-ный родничок широко раскрыт. Остается толькоодно: сделай мне горячий компресс из терпенти-на. Кровать трясется, и я синею. Я пытаюсь вы-пить кипятка из носика чайника. Убери подставкудля инструментов, флеботомы, ножи, лезвия, кю-веты, стерилизационные коробки, подкладныесудна, катетеры, зонды, проволочные петли, щу-пы, ранорасширители, помпы, бистури, уголь, за-жим Аллингама, не забудь о зажиме Аллингама2, ишприц Хиггинсона3. Спеленай меня, ох спеленайменя суровым полотном. Телефонируй хирургуБетти, Болсбридж, два с хвостиком4. Гляди, пот у

1 Таким, вероятно, Беккет воображает Белакву изпесни IV «Чистилища».

2 Уильям Аллингам (1829—1908) — британский хи-рург, специализировавшийся на заболеваниях прямойкишки.

3 Вагинальная или ректальная клизма.4 Роберт Бетти (1828—1895) — американский хи-

рург, печально знаменитый методом «естественной ова-риотомии», согласно которому у здоровых с точки зре-ния гинекологии женщин удалялись яичники дляснятия симптомов истерии или неврастении. Послед-ний, впрочем, никогда не жил в Болсбридже — бога-том, традиционно протестантском пригороде Дублина.

125

меня желтый, гляди, как он пачкает пеленки. Гнойдоброкачественный — желтый, сладковатый и ту-склый. Губкой быстро сотри с меня ночной чахо-точный пот. Стерилизуй акупунктурные иглы дляродимых пятен, у меня их пять. Вытри его мягкойтряпочкой, положи в стакан, предложи ему немно-го молока, посоли его чуть-чуть, и он извергнется,прополоскай его немного, и он снова это сделает.Нанеси немного пироксилинового коллодия из«Британской фармакопеи». Смажь меня костяныммаслом. Сильно сожми мои ступни, все-таки неслишком сильно, поверти пальцы ног во всех на-правлениях, разотри малые мышцы, разотри боль-шие мышцы, сожми мои ноги, по отдельности,сильно проведи рукой вверх, помассируй мышцыочень сильно, массируй, постукивая, поколачиваяи поглаживая, пощипли весь живот, сожми животобеими руками, сильно вдави брюхо аж в толстуюкишку, будь тверда во всем, пощипли мне спину,несколько раз промчись рукой вниз — фьюить —вдоль расщелины позвоночника, прокатись поягодицам, покрой синяками сгибающие мышцы,отдубась разгибающие мышцы, заверни меня вшерстяное одеяло и оставь лежать. Помазание ос-пенным язвам, и — угадай, в какой руке спрята-но! — покрытый горгонзольным лаком я испускаюдух. Вперед, на седьмое небо.

Кроткая, ее прелестное белое лицо смотрит всторону, грудь и живот выдаются вперед, — онасносила его насмешки с какой-то противовоздуш-ной бдительностью, и от этого, пока он, стискиваямочевой пузырь под щегольским плащом, тащил-

126

ся по Тюильри к остановке AI бис, ныне — АА«,его подвижные губы кривились в усмешке. Води-тели трамваев хихикали, глядя, как я с трудом пе-реставляю ноги в надежде, что Венеция разрешитмою жизнь. Mes pieds. Mes larges pieds. Aux corssempiternels2. Очень изящно. Очень умно и прони-цательно. Голгофа на демпферах. Кон... стан-ти-но.пель. С.М.Е.Р.А.Л.Ь.Д.И.Н.А.Р.И.М.А. Какдолго, о Господи, как долго это тянется. Nichtküssen bevor der Zug hält.

— Это скверный диалог, — произнесла она сгоречью. — Бог мучил меня всю жизнь, — доба-вила она с замечательно поясняющим жестом, —нельзя так говорить с Офелией. Почему ты ешьэту Sauladen3, пытаясь быть самим собой? Та-кой малиш, — ухмыльнулась она, — я далжна за-смеяца.

Не поворачивая головы, не изменив позы,она резко лягнула его свитком.

Ох а я мечтала что он придет и кончит кончиткончит и назовет меня душкой-пампушкой и уло-жит в двуспальную кроватку мой мальчишечкааамоя тоненькая гибкострунная имелка из Уиклоуутешь мои дни розы дни красоты дни красноты

1 Парижский автобус маршрута AI (а не AI бис, каку Беккета) ходил от вокзала Сен-Лазар до площадиИталии через сад Тюильри с 1923 по 1931 г., когда мар-шрут был переименован в АА.

2 Мои ноги. Мои большие ноги. С вечными мозо-лями (φρ.).

3 Прибл.: собачью бурду (нем.).

127

сними дикий срам с моих срамных губ с моегосрамного холмика новейшая из новых владычицаона-востей это я прокаженная похотью мне нехо-рошо ох лучше б мне быть воробушком для моейряженой птички птичка и ветка или углешахтой сзолотыми жилами для моего нечестивого гнилогополовника быстро на помело улетучился наша-тырь и испарилось вино первоцвета и пилоточкаобглодана обглодана не последний день красотыкрасной поры раскрылась роза и уколола шипомох я как фрикассе и салмагунди одинешенька од-на в кровать она сказала я не потерплю слизи вэтом доме и чьей неоперившейся птичкой была яхотела б я узнать от моего веселого вечно пьяно-го дублинского бродяжки и чьей наемной кобыл-кой выходящей на старт как венская Täubchen1

послушай моего совета и навесь замок на своигреческие панталоны пока я жива и живу надеж-дой и рада поделиться радостью с моей имелкойи врастаю врастаю в землю-мать чья есмь кружкаподаяльная и первопричиназ.

«Hure!»3 — отступая к окну, чтобы встретить-ся с ней лицом, — «Hure! Hure!» — с внезапнойжаждой жизни и страстью Дмитрия Карамазова.

1 Голубка (нем.).2 Этот «свиток» Смеральдины, где содержатся ее

вожделенные мысли во время месячных и где слышныотголоски монолога джойсовской Молли Блум, былопубликован Беккетом в апреле 1932 г. в журнале«Нью-Ревю», II, 57 под заголовком «Текст».

3 Шлюха (нем.).

128

Но он был только Белаквой, а поэтому попытал-ся опереться ягодицами о подоконник, — опус-тошенный, его сердце тронуто больше, чем еслиб он услышал звуки трубы, и нужда его пришлакак человек вооруженный', «Hure! Hure!» в диа-пазоне прозаической поэмы, ищущий подставкудля жопы. Тогда гордая адская красавица блон-динка отступила, или, возможно, нам показа-лось, что отступила, — с суровым безразличиемсуккуба, моей усопшей Инфанты2, ох, Шопенга-уэр переступил через крепенькую греческую ра-быню с мальчишеской грудью, или охотницу,или крепенькую танцовщицу — в назначенныйвечер, вниз по гальке — через потеющую, алчу-щую озноба Билитис, спешащую навстречу дея-нию тьмы на жестких простынях гальки, что тер-зает наши жаркие шкуры, наши сухие шкуры иломает кости наших чресел, наших плеч ночь на-пролет, если она выйдет HI pute3, позорящей, рас-ходующей плоть, насильно прижимающей моилопатки, мои ягодицы к твердым ледяным яго-дам галечника, впивающимся в почки, Лесбия,крепенькая, и маленькая, и ох такая ладная, онапревратилась da capella4 в разновидность стелы,

1 Ср.: Притчи, 24:34.2 Возможно, аллюзия на сочинение М. Равеля «Па-

вана усопшей инфанте».3 Pute — шлюха (φρ.). Τ. е. «выйдет лилишлюш-

кой».4 Ср.: лат. a capella — без музыкального сопровож-

дения.

129

можно так сказать, и в картине вновь замаячилаСмеральдина-Рима, пропитанная влагой мам-мозная poppata", чудовищные слюни-всхлипы.

— Как случилось, — посетовал он, — что тытак плохо говоришь на родном языке, пусть дажеты и провела много лет в чужой земле?

Смешно выпятив грудь, она, казалось, злосмотрит на него через плечо. Как большая светло-каштановая сука, сидящая у окна и готовая зала-ять. Он хотел сказать, ради Бога, давай прекратимразговор, он уже собирался это сказать, как онасама оставила это.

— Egal, — сказала она резко и грубо, — egal.— Так плохо, — настаивал он, — так плохо.Тринадцать, а не двенадцать раз — ошибка2.

Здесь я тебя поймал, merde, рычал прогнатичес-кий Коммендаторе, стирая премоляры в ухмылке.Кличка. Имя. Возраст. Рождение. Недоношенныйили доношенный. Вскормленный грудью или ис-кусственник. Белым медведем Сэмом ох фульвавульва merde на одном из Гебридских острововподглядывающий и крадущийся за hontes sang-suelles3 канавных Николетт сидящих на корточкахбез прокладок и пеленок merde merde merde толь-ко посмотри на мой цефалический индекс надло-бие давит на глаза, и подглядывание — вспоми-

1 Сосущая [грудь] {um.).2 Автоссылка Беккета на эссе «Пруст», где он гово-

рит о двенадцати или тринадцати случаях «чуда» в ро-мане-эпопее Пруста.

3 Прибл.: чувственный стыд (φρ.).

130

наю я не без удовольствия — было все равно чтоприкосновение или звучащий далеким охотничь-им рогом на закатных полянах хотя возможно чутьбольше чем следует склонный к Желтой любви иднку1 во всяком случае чуть больше чем следуетна вкус таких как ты и я анекдотец на сей раз несвязанный со сфинктером Бедного Лелиана2 рас-простертого наверное в какой-то ужасной мерзо-пакостной вокзальной гостинице с Тихим Бредомили Летней Диареей и сливными noli me tangereразъедающими язвами пронзающими его желудоки гнидами пригретыми какими гнидами ежу по-нятно какими в надкожнице черные пятна багро-веют на крестце его рот — мерзкая корка утол-щенные пальцы судорожно хватают одеяло егохрипы не говоря о вздохах (нет нужды подробнорассматривать эту сторону его болезни) они —стрекочущие слизистые стерторозные свистящиесопящие потрескивающие шипящие каркающиеи верите или нет звонкие приглушенные рефлюк-сом и сливовой мокротой большой слякотныймальчишка-педераст Боже о Боже как же он довел

1 Имеется в виду Тристан Корбьер (1845—1875),один из «проклятых поэтов». «Желтая любовь» —самый известный сборник Корбьера. Жители бретон-ского побережья во Франции, где жил Корбьер, далиему прозвище «Ан Анку», что на бретонском диалектеозначает «призрак смерти».

2 Самоназвание-анаграмма Поля Верлена в егокниге «Проклятые поэты»: Paul Verlaine — PauvreLelian (φρ.).

131

себя до такого состояния — и том Расина тону-щий в биде... Douceurs! Ух, это слово вызывает уменя судорожный кашель, а у тебя? Есть души ко-торые должны быть спасены и когда в ночном по-ту я истаю как все мы высокие и низкие должнырано или поздно в один прекрасный день Фло-ренс велят или попросят просунуть поглубже охdouceurs антисептические тампоны. Отче сегодняженщина божемойбожемой жажду баста Отче вруки твои·. Разум его был стерт (хотя установитьэто с точностью невозможно), ему внезапно захо-телось, чтобы потушены были все свечи, кромеодной, чтобы одна была беспечно оставлена настаром добром рояле, не задергивай занавески,ты, глупая девчонка, Мамочка само уныние, кры-тую повозку мне, утомленному дорогой, чего-ни-будь мягкого, без нот, порви струны Бога ради,мягкого и низкого и медленного и приятного, какколечко с рубинами, и ad мой libidinem2, хотя я изаявляю, что сегодня я в такой превосходной фор-ме, что не отказался бы поскулить немного арис-тофановскими Квакушами без слов.

Судя по тому, как Мадонна повела плечами иосела в сыром разочаровании, можно было по-думать, что она совсем недавно пыталась надо-ить молока из колибри или тигра. Это, по край-ней мере, понятно. Мамочка с грохотом закрылакрышку рояля, а Мандарин метнул яростный

• Ср.: От Луки, 23:46; От Иоанна, 19:28.2 Контаминация Ad libitum (лат.) — на усмотрение

исполнителя и либидо.

132

взгляд исподлобья и вернулся к своей пиротех-нике.

— Сильвестр, — сказала Мамочка убитым го-лосом.

Господи Боже, тут его любовница страшноразозлилась. И потом, хотел бы он знать, как этосвязано с близящейся бурей, любопытно былобы узнать, думал он, мечась в привычном при-ступе раздражения.

— Если ты не пойдешь с ней на прогулку, —зловещий речитатив, впору задрожать, вытяги-вая шею, так что огромная, в пятнах, челюстьлегла на выступ, который мы, с непреклоннос-тью используя предоставившуюся возможность,назовем грудиной, и мелко затряслась над болта-ющимся кровяным балластом ее опухших лап, —ты просто с...

Пиротехник отреагировал неподражаемымтиком — плечо-локоть-рука-бровь.

— Между года-а-а-ами, — застонал он, —гляди на ночь. — Агония молитвы. — Старый го-род, — хрипел он, — Gewohnheitstier", не валяйдурака.

Приступ был очень сильным. Смерть можетнаступить на третий или пятый день. Не ломаймои резцы, просто вставь свечку панкреатирован-ной икры и прочисти мне мозги2. Если сложно

1 Раб привычки (нем.).2 В оригинале: «bankerout my wits», аллюзия на сло-

ва Лонгвиля из комедии Шекспира «Бесплодные уси-лия любви», акт I, сцена 1.

133

снять брюки, разрежь шов с внешней стороны, небойся, теплый успокаивающий глоток теплого ту-склого вина, и пощекочи мне глотку, в случае по-краснения, вздутия, жара и боли opium guttatim1.

Ну давай же, сестра-помощница. Турецкаябаня изгоняет из души тоску. Свободный средимертвых. Ах в мире ах на сие самое2. Optumooptume optumam operand. Демон иронии жизньиронии алмаз. Налегай на апельсиновую корку,восхитительно, если с морским ангелом, чтобы...э-э-э... воспряла душа наша от усталости. Так.Viel Vergnügen4.

— Ну вот, — говорила она раздраженно, с трудомвзбираясь по ступенькам, — теперь мы не смо-жем войти.

После видений он чувствовал слабость. Но егоумишко был чист, чист, как звон колокольчика,ум поэта, par excellence и parenthèse5:

Чистым и ярким он будет всегда,Журчащий хрустальной рекой,Чистый и яркий, как ветер и свет6.

1 Опиум по каплям (лат.).2 Ср.: Второе послание к коринфянам, 5:5.3 «Славному ты славно служишь» (лат.). Слова Мер-

курия из комедии Тита Макция Плавта «Амфитрион»,акт I, сцена 1. Перевод А. Артюшкова.

4 Наслаждайся (нем.).5 В высшей степени; между прочим (φρ.).6 Строки из стихотворения Альфреда Теннисона

«Ум поэта».

134

И, пребывая в ту минуту в состоянии ума яр-ко освещенного, исчерченного прозрачными ка-налами и журчащего, он сказал:

— Конечно, сможем, еще нет двенадцати.Они вместе толкнули тяжелую дверь и по за-

полненному людьми вестибюлю прошли к верх-ней площадке лестницы.

— Я же говорил, — сказал он, — что мы смо-жем войти.

Погребок при ратуше был запружен празд-ничным народом. Они стояли наверху, выиски-вая взглядом столик.

— Ну вот, — сказала она, — теперь мы уж точ-но не найдем столик. Почему ты не вышел, ког-да я тебе говорила?

Похоже, они действительно не найдут здесьстолика.

— Нет смысла оставаться, — сказал он, —здесь нечего делать. Здесь мы не выпьем. Пошли.

— Пошли куда?— Пойдем выпьем в «Барберину».— В «Барберине» будет gleich1.— Вовсе нет, — сказал он, — пошли.— Все равно мы пропустим полночь. — Серд-

це ее переполняли злость и безумие. — Почемубы тебе...

— Не пропустим, — заученно проговорилон, — если ты поторопишься.

1 Здесь: то же самое (нем.).

135

Уговаривая, он провел ее обратно через вес-тибюль и потянул за ручку тяжелой двери. Таоказалась заперта.

— Мы не можем выбраться, — сказал он.Мадонна царапалась в дверь. Она тяжело ды-

шала от гнева. Он, опустошенный, прислонилсяк стене. Ему нужно было срочно выпить.

— Не поможет, — сказал он, — нам не выйти.Она накинулась на него как пантера, но ему

вовсе не хотелось позволить ей себя растерзатьили что-либо в этом роде.

— Быстрей, — кипела она, — попробуй дру-гую дверь.

На это потребовалось время. В положенныйчас он вернулся.

— Заперто, — сказал он, — мы заперты доконца года.

Смеральдина-Рима захихикала:— Мы заперты между годами! — Она присло-

нилась к стене и, дрожа от смеха, стала делать вего сторону вялые жесты руками. Он взглянул начасы.

— Через минуту все кончится, — сказал он, —тогда мы выберемся, пойдем в «Барберину» и вы-пьем, тихо и приятно. Это всего лишь полночь.

Мадонне вовсе не хотелось тихо и приятновыпить. Она с силой оттолкнулась от стены и гор-деливо прошествовала мимо, отважная allumeuse1,на верхнюю площадку лестницы. Она перегну-

1 Соблазнительница (φρ.).

136

лась через перила, и тонкое черное платье при-липло к ее ягодицам. Он подошел и встал рядом.

— Скоро вернусь, — сказал он, осторожноспускаясь по ступенькам.

— Фау-фау! — весело прокричала она вслед.;̂ го была очень личная шутка, и он, не оборачи-ваясь, помахал ей рукой. Она глядела, как, с при-сущей ему преувеличенной холодностью, он про-кладывает себе дорогу через толпу. Один или двоемужчин заметили и поприветствовали его. Жен-щины, окинув Белакву взглядом, вычеркивалиего из памяти. Это обстоятельство не ускользнулоот ее внимания. Она смотрела, как, вдали, он, ко-выляя, вошел в туалет. Оставшись в одиночествена заполненной людьми площадке, наблюдая, какон втащил себя в уборную, она вдруг поняла, чтоничего уже не поделаешь, что бедный Бел пропали что, возможно, жизнь его уже окончилась. Ейстало его жаль, и на глаза навернулись слезы.

Чья-то рука фамильярно опустилась на ее пле-чо. Она отстранилась от перил, впрочем без него-дования, и, обернувшись, лицом к лицу столкну-лась с пухлым шахматным чемпионом (и, кстати,мелким финансистом), который, как ей было хо-рошо известно, тайно искал ее благорасположе-ния. Он светился радостью.

— Прекрасная девушка, — сказал он, — при-соединится к нам? Она присядет за наш столик?

Он был тучный и восхитительный, как сат-рап. Он обладал женщинами, которых желал, итеперь он пытался определить, желает ли он эту.Потому что ею он еще не обладал.

137

— Кто с вами? — спросила она, отстраняясь.Он назвал трех франтов или пижонов, не-

скольких тощих девиц с сомнительной репутаци-ей и указал на столик.

— Простите, — сказала она, — но я с Белом.Как-то Валтасар разгромил Белакву в шахма-

ты, а как-то привез его, мертвецки пьяного, изстарого города, так что он его знал. Он считал егонаивным, скучным, пустым и изнеженным хлю-пиком. Это был проницательный человек.

— Не стоит отказываться, — с иронией заме-тил он, — когда за столиком есть место для двоих.

— Простите, — повторила она.Он приблизил к ней лицо.— Но почему нет, — мягко настаивал он. Тьма

египетская сгущалась.— Он не сядет с вами за один стол, — сказала

она после секунды сомнений.— Что ж! — улыбнулся Валтасар, нимало не

обидевшись. — Что ж! — Он был искренне тро-нут. — Увидимся позже, — выразил он надежду иудалился.

Часы на ратуше пробили полночь, праздную-щие соединили руки и запели хором. Замечатель-ная делимость двенадцати проникла в мозг Бе-лаквы; тот недооценил свою нужду и теперьприжимался лбом к прохладной плитке. «PrositNeujahr», — сказал он очень слабым и гнусавымголосом и дернул за ручку. На обратном пути Бе-лакву остановил Валтасар, который заметил егоиздалека и, оставив троих дылд колыхаться в тес-ной гирлянде, поспешил навстречу.

138

— Итак, — заговорил он, — как поживаете?— Неважно, — сказал Белаква. — А как вы?— Присоединяйтесь к нашей скромной ком-

пании, — продолжил Валтасар.— Простите, — сказал Белаква, — я со Сме-

ральдиной.— Приходите, — зашептал Валтасар, — при-

ходите со Смеральдиной, приходите оба.Это показалось Белакве вполне приемлемым.

Достигнув верхней площадки, он застал свою де-вушку беседующей с очаровательнейшим моло-дым человеком.

— Могу ли я, — произнес Белаква, слоняясьпо опушке ее внимания.

Молодой человек отступил, и Мадонна гра-циозно встала справа от своего спутника. Онавнимательно его оглядела.

— В чем дело? — сказала она. — Ты белый какполотно.

— Мне не по себе, — сказал он, — но ты бу-дешь рада узнать, что я нашел столик.

- Г д е ?— Тот жирный ублюдок, — сказал он, — тот

комнатный повеса приглашает нас за свой сто-лик, а я устал и хочу выпить, и ты хотела остать-ся здесь, так что...

Он стал спускаться по ступенькам.— Кто? — закричала Мадонна. — О чем ты

говоришь? Кто нас приглашает?— Откуда я знаю? — застонал он. — Пойдешь

ты, наконец? Этот толстый дантист от шахмат...

139

— Стой! — сказала Мадонна. — Вернись. Яиду в «Барберину».

Он сделал шаг назад.— Мы не можем выйти, — яростно возразил

он на предложение идти в «Барберину». Она по-вернулась к нему длинной спиной и исчезла в ве-стибюле. У двери он нагнал ее.

— Какой смысл, — сказал он, — зачем вооб-ще говорить о «Барберине», когда мы не можемВЫЙТИ? — Но она открыла дверь своей неж-ной ручкой, и ему оставалось только последо-вать за ней.

Усевшись в баре «Барберина», она изучала ситу-ацию.

— Он вот-вот появится, — сказала Мадон-на, — так что лучше поторопись. Пей, и пойдем.

— Разве Папа не говорил, что придет послефейерверка, — сказал Белаква, зная, что черезчас или около того станет охоч до слов, — и при-ведет Мамочку?

— Дай мне сигарету, — сказала она.Он предложил прикурить ей сам. Она взгля-

нула на него остолбенело. Ему хотелось немнож-ко с ней поиграть.

— Можно? — сказал он.— Дай мне ту, которую куришь сам, — сказа-

ла она наконец, — и закури другую.Он перегнулся через стол, и она вытащила не-

докуренную сигарету у него изо рта. Он таксмешно чмокнул губами!

— Теперь, — сказала она, — закури другую.

140

Но он откинулся на спинку стула и не сделалничего подобного. Он предпочел надуться, пото-му что она отказывалась шутить.

— Ну, а как твой парень? — сказал он. — Го-лова у тебя болит по утрам не от пива, а от всехэтих сигарет.

-Что?— Я говорю, не от пива...— Нет, что ты до этого говорил?— А, твой парень...— Какой парень?Откуда ему было знать, какой парень!— Может быть, — сказал он уклончиво, — я

подумал о том парне в ратуше.— Что ты хочешь этим сказать, «может быть,

я подумал»?— Я не знаю.— Ты вообще что-нибудь знаешь? — застона-

ла она — Это не парень, это чемпион по плане-ризму.

— Как чемпион по планеризму?— Он совершил самый длительный полет на

планере.— Не парень?- Н е т .— Что такое парень?— Не знаю. А ты?— Нет. А ты?- Н е т .— Я — парень?— Мой ли ты парень?- Д а .

141

Она задумалась.— Нет, — сказала она, — нет.— Кто я? — сказал он.Она обдумала и это.— Ты — мой Mann.— Но не с двумя «н», — сказал он.- Ч т о ?— Я говорю, я твой мэн с одним «н».Она ужасно нахмурилась.— Что? — закричала она.— Я имею в виду, не твой M-A-N-N.— Не беси меня, — она тяжело вздохнула, —

не выводи меня из себя. Пей, и пошли.— Пошли куда?— Куда угодно. Эта скотина появится здесь с

минуты на минуту.— Но мне казалось, что ты хочешь танцевать.— Нет, — сказала она резко, — какой смысл

хотеть танцевать, если танцевать не с кем?— А со мной ты не можешь танцевать?Тут она встала и оправила платье. Бедная де-

вочка, оно всегда смотрелось на ней rutschig1, та-кой колоссальной была ее попа.

Он с трудом поднялся.— Я не могу танцевать, — раздраженно ска-

зал он.Она стояла, глядя на него через стол.— Du lieber Gott! — прошептала она.Теперь он был напуган и разъярен.

1 Скользким, облегающим (нем.).

142

— Прости, Смерри, — захныкал он, сердитожестикулируя, — я не могу танцевать. Я бы и хо-тел уметь танцевать, но я не умею. Я не знаю, кактанцевать. Я устаю. Я не знаю, как это делать.

Она села.— Сядь, — сказала она.К чертям тебя собачьим, подумал он.— Зачем, — осведомилась она очень тихим

голосом, — ты приехал из Парижа?— Посмотреть на твое лицо, — сказал он ко-

ротко и уверенно.— Но ты не смотришь на него.— Я смотрю на него.— Нет, Бел, не смотришь, ты знаешь, что не

смотришь.— Ты меня не видишь, — сказал он.— Когда-то ты говорил, что только хочешь

посмотреть на мои глаза, заглянуть в мои глаза.Он не обратил на это внимания.— Бел! — умоляла она.Он ожесточил свое крохотное сердце.— Он больше не хочет, — заскулила она, —

смотреть в мои глаза.— Может быть, потому, что теперь я хочу смо-

треть на твое лицо? — глумливо усмехнулся он,охваченный бешенством. — Я привержен класси-цизму, — сказал он, — или ты не знала?

— Если б ты любил меня, то не вел бы себя так!— Вел себя как? — закричал он, ударив кула-

ком по столу.— Так, как ты всегда себя ведешь, — возвы-

шая голос до писка, — равнодушный ко всему,

143

говоришь, что ты не знаешь и что тебе наплевать,целый день валяешься в этой verdammte старойWohnung1, читаешь свою старую книгу и дура-чишься с Папой. И этот человек, — заключилаона безнадежно, — в меня влюблен!

К чертям тебя собачьим, подумал он.— Он хочет смотреть на мое лицо, — передраз-

нила она, выдавив смешок, — он проделал весьпуть из Парижа, — фыркнула она, — третьим клас-сом, чтобы посмотреть на лицо своей драгоценнойСмерри! — Она облокотилась на стол, прикрылаглаза, выставила вперед сердитое, ставшее крас-ным, как Иудины волосы, личико и насмешливосказала: — Ну так смотри хорошенько.

— Ты не понимаешь меня, — сказал он важ-но, — это должно быть исподтишка.

— Это что такое? — Она открыла глаза. — Этоможно съесть?

— Когда я говорю, — объяснил он, — что хо-чу посмотреть на твое лицо, я имею в виду, чтохочу взглянуть на него украдкой. Украдкой.

— Ты пьян? — сказала она, развеселившисьот его серьезности.

— Leider!2 — сказал он.— Итак, он приехал из самого Парижа, тре-

тьим классом, чтобы украдкой взглянуть на моелицо.

— Преподноси это так, — сказал он, — еслитебе так нравится.

1 Проклятой... квартире (нем.).2 Увы! (нем.)

144

— Я ничего не подношу. Это ты сказал.Он заметил, что, возможно, им следует оста-

вить эту тему.— Ты сам начал, — ответила она.Ссора вышла такой громкой, что притихший

было в дальнем углу бара преступного вида типпомахал Мадонне большой похотливой рукой, аUngeküßtei Ева одарила Белакву медленным из-гибом верхней губы. Ungeküßte Ева была бармен-шей. Добродетельная девушка, она растерялакрасоту, предположительно (потрясающее наре-чие Диккенса) благодаря своей страсти к штайн-хегеру2 и ночному образу жизни. Штайнхегер онав изобилии добывала благодаря клиентам покла-дистым и несчастным, и в нашем молодом героеона тотчас распознала удобную жертву. Так те-перь, в знак своего желания, она обнажила зубы.Белаква забился в угол и поглядывал в сторонуМадонны — та уже обрела привычную бледностьи выставляла себя напоказ. Белаква испустил глу-бокий вздох, надеясь вернуться в поле ее зрения.Далеко, у стойки бара, бдительная Ева подняласвою личную бутылку.

— Darf ich3, — пропищала Ева.Белаква покраснел.— Ты сбежал, — бросила Мадонна через пле-

чо, — с барменшей.

1 Букв.: нецелованная (нем.).2 Сорт можжевеловой водки.3 Могу ли я (нем.).

145

Ева протянула в их сторону плод своей отча-янной храбрости.

В бар горделивой походкой вошел Пиротех-ник. Белаква был в восторге.

— Выпьем, — радостно возгласил он, — вы-пьем же. Я угощаю, — добавил он, однако этощедрое предложение не было встречено с ожида-емым воодушевлением.

— Где Мамочка? — сказала Мадонна оченьзлым голосом.

Пиротехник стоял на пороге алькова, оцени-вая ситуацию.

— Где Мамочка? — повторила Мадонна.Он погладил небритую Джокондову улыбку.— Это — город чудес, — сказал он наконец. —

Траулер привез меня сюда на своем роскошномавто.

— Могу ли я предложить вам выпить? — ска-зал Белаква.

— Что я всегда говорил, — застонал Манда-рин, вдруг очень встревоженный и возмущен-ный. — Можете вы вообразить такое, — оше-ломленно оборачиваясь, — в Дрогеде?· — сноваоборачиваясь, с искоркой в бледно-голубомглазу.

— Кана Галилейская, — сказал Белаква.— Но это ведь, — всхлипнул Мандарин, отда-

ваясь течению мыслей, — даже не немецкая Дро-

1 Дрогеда — крепость в Ирландии, взятие которойвойсками Кромвеля в 1649 г. стало центральным эпи-зодом завоевания Ирландии англичанами.

146

геда. Даже не Дрогеда, это Беллибогхилл1 Герма-нии!

— Папа! — Мадонна задыхалась.Папа оправил жилет.— Я все еще ношу ваши превосходные под-

тяжки, — сообщил он Белакве по секрету. — Там,на дне бутылки, есть хоть рубинчик?

Тибо в Сала Бьянка2 прервало внезапное «свашего позволения». Чемпион по планеризмувежливо ждал, нахально возвышаясь рядом с Ма-донной.

— Пожалуйста, — сказал Белаква, снова крас-нея.

Мандарин сел. Смотреть, как они в танце уда-ляются от стойки бара, было первым приступомболи в новом году. Она танцевала совершенно не-правильно, бросаясь из стороны в сторону. Онавыделывала кренделя и виляла почетным местом.Fessade, chiapatta3, порка буковыми палками. Онстиснул под столом ладони. О величайшее басти-надо4 à la mode!..

1 Беллибогхилл — провинциальный ирландскийгород.

2 Жак Тибо (1880—1953) — французский скрипач,концертировал как солист и в трио с А. Корто и П. Ка-сальсом. Сала Бьянка — зал в палаццо Питти во Фло-ренции.

3 Порка (φρ., um.).4 От исп. bastonada — наказание палками, в частно-

сти палочные удары по пяткам.

147

— Что говорит Гораций? — сказал он. — То-щий...

— Carpe diem1, — сказал Мандарин.— Нет. Он говорит: тощий зад, плоский нос и

большая ступня...2 Человеческий зад, — продол-жал он, — заслуживает высочайшего уважения,сообщая нам, так сказать, качество усидчивости.Великий Законник побуждал учеников разви-вать железную голову и свинцовое седалище.Греки, вряд ли стоит напоминать, высоко цени-ли его красоту; а прославленный поэт Руссо мо-лился в храме Венеры Каллипиге3. Римляне удо-стоили эту часть тела эпитетом «прекрасный», амногие полагали, что она может обладать нетолько красотой, но и достоинством и величием.Месье Павийон, академик, остроумец и племян-ник епископа, написал благороднейшую поэму«Métamorphose du Cul d'Iris en Astre»4. Ах, Кате-рина, — вскричал Белаква в порыве чувства, —ах, маленькая Катерина из Кордоны, как моглаты обнажить эти прелести для столь низкого на-казания, — он прикрыл глаза, — а также для це-пей и крючьев!

— Кто эта дама? — осведомился Мандарин.— Не имею представления, — сказал Белак-

ва, — соперница святой Бригитты.

1 Букв.: лови день, наслаждайся мгновением (лат.).2 Гораций. Римская сатира. — М.: Худож. лит.,

1957, с. 14-15.3От греч. Callipyge — Прекраснозадая.4 «Превращение задницы в светило» (φρ.).

148

— Никогда не слышал, чтобы ее раньше такназывали.

— Ее никогда так раньше не называли, — вос-кликнул Белаква, — ее никогда так раньше неназывали! Святая Бригитта без белой козы! Бла-женная святая Бригитта без белой козы, связкиключей и веника!

— Посвятите ей поэму, — сказал Мандаринмрачно.

— О да, непременно, — крикнул Белаква, —длинную поэму об измученной заднице Катери-ны. Я был бы адамитом, — орал Белаква, не за-мечая возвращения своей траурной невесты, — ябы погиб во славу Юниперуса Гимнософиста!Юниперус Гимнософист! Я напишу длинную-предлинную поэму о Катерине и ЮниперусеГимнософисте, как он воображал ее непослуш-ной весталкой в темной кисее, или Медузой вкармелитском Ессе homo1, или истекающей кро-вью бесплодной королевой, кровоточащей какзнамя, кровоточащей в дни луперкалий, и брал вруки розги...

— Подвинься к стенке, — сказала Мадонна.— Это притон, — проворчал Мандарин, — по-

ра уходить, найдем место, где выпивка дешевле.— Или на алтаре, спартанским мальчишкой...

1 Се человек (лат.). Здесь имеется в виду самое тя-желое покаянное наказание монахов-кармелитов подтаким названием, во время которого кающийся посы-пал голову пеплом, надевал терновый венец и наносилсебе удары по спине.

149

— Иди, — сказала Мадонна, — кто тебя дер-жит?

— О, меня никто не держит, — сказал Манда-рин с холодной учтивостью, — насколько мне из-вестно. Не думаю, что меня кто-то держит. Вовсяком случае, это не то, что вы назвали бы дер-жать. Но, подумалось мне, быть может, наш другне отказался бы разделить со мной, например, бу-тылку темного.

— Бутылку, — вздохнул юниперит, — бутыл-ку темного «Экспорта».

— И-и-и-менно, — сказал Мандарин, — тем-ного разливного, темного «Экспорта», как вамбудет угодно.

— Оставь его в покое, — огрызнулась Мадон-на, — иди и пей свое дурацкое вонючее пиво.

Мандарин просиял, потом его лицо нервноисказилось.

— Дорогая моя, — из центра гримасы донес-ся сдавленный смех, — это именно то, ты указа-ла в точности на то, что я сам собирался предло-жить. Если, конечно, — добавил он, — ни у когонет других предложений.

— Но почему бы тебе не побыть здесь, —сказал Белаква, — еще чуть-чуть, не станцеватьеще раз с планеристом, а потом присоединить-ся к нам?

— Нет, — завыла Мадонна. Все были противнее.

— Ну же, Смерри, — увещевал Мандарин, —не валяй дурака. Мы всего-то идем за угол, в«Майстерс».

150

Чреватое неприятностями положение спас ре-кордсмен. Силы небесные, он действительно былподходящего роста, это стало очевидно, когда ониприлепились друг к другу перед началом танца.Белаква прикрыл глаза.

Из-за плеча рекордсмена высунулось ее лицо.— Schwein, — сказала она.Перед выходом на улицу случилась мимолет-

ная встреча. Белаква предложил Еве выпитьштайнхегера.

— Если вы не возражаете, — сказала Ева, — ябы выпила капельку «Золотой воды».

— Мне все равно, — ответил Белаква, крас-нея, — что вы будете пить.

Мандарин поглощал тушеный сельдерей.— Это не еда, — говорил он, — это эстетиче-

ское переживание.Лицо Белаквы было очень красным.— Это запутывает дело, — сказал он.— Hast Du eine Aaaaaahnung!1 — вскричал Ман-

дарин.Белаква уронил сигарету на скатерть. Скоро

он начнет говорить.— Weib, — сказал он неожиданно и умолк.Мандарин поднял голову, его вилка застыла в

воздухе.— Благослови их Бог, — сказал он с чувст-

вом, — нам без них не обойтись.

1 Много ты понимаешь! (нем.)

151

— Weib, — сказал Белаква, — жирное, дряблое,мучнистое слово, сплошь груди и задница, буб-буббуббуб, бббаччо, бббокка, чертовски хорошееслово, — он ухмыльнулся, — взгляните на них.

— Не знааааю, — тяжело вздохнул Мандарин.— И как только, — продолжал Белаква, — вы

осознали ее как Weib, можно посылать все к чер-тям. Я ненавижу лжецов, — сказал он в бешенст-ве, — которые приемлют путаницу, faute de mieux,помоги нам Бог, и ненавижу жеребцов, для кото-рых путаницы не существует.

— Жеребцов? — эхом отозвался Мандарин.Он был поражен. — Лжецов? Путаница?

— Между любовью и таламусом, — восклик-нул Юниперус, — как вы можете спрашивать, ка-кая путаница?

Мандарин грустно вытер рот тыльной сторо-ной ладони.

— Я только несведущий женатый человек, —сказал он, — обремененный семьей, но мне ни-когда не приходило в голову, что я — или лжец,или жеребец.

— И уж точно не любовник.— Любовник, но только по-своему, возвы-

шенно и благородно, — сказал Мандарин, — непо-вашему. Не лучше и не хуже. Просто не по-ва-шему. Я вас знаю, — молвил он, — грошовый не-доносок, бесчестный высоколобый протестант отнизкой церкви, задирающий свое ветхозаветноерыло на все, что вам недоступно.

— Хуже! — крикнул Белаква. — Гаже! подлее!мерзее!

152

Мандарин был в восторге.— Ненавидящий плоть, — хохотал он гру-

бо, — по определению.— Я ничего не ненавижу, — сказал Белаква. —

Она меня не увлекает. Она пахнет. Я никогда нестрадал геофагией.

— Бабство и разврат, — усмехнулся Манда-рин, — а как же наш старый приятель Воплощен-ный Логос?

— Не глумитесь надо мной, — воскликнул Бе-лаква, — и не пытайтесь увести меня в сторону.Какой смысл говорить с иезуитом!

— Полагаю, вы сентиментальный пурист, —сказал Мандарин, — а я, слава Творцу и да свя-тится имя Его в веках, — нет.

— То есть, — сказал Белаква, — вы можетелюбить женщину и использовать ее как личнуюуборную.

— Буде таково, — улыбнулся Мандарин, — еежелание.

— Можно и так и эдак.— Ибо таково ее желание. — Внезапно он

вскинул свои большие руки и опустил голову вжесте отчаянной мольбы. — Lex stallionis1, —сказал он.

— Уйди на конюшню!2 — сказал Белаква.

1 Контаминация латыни и английского: закон же-ребцов (англ., лат.). Ср.: Lex talionis — закон равноговозмездия (лат.).

2 Ср.: Уйди в монастырь. «Гамлет», акт III, сцена I.Церевод М. Лозинского.

153

— Ваш словарь ругательств, — сказал Манда-рин, — отличает случайность и литературность, ипорой он меня почти развлекает. Но он меня нетрогает. Вы не можете меня растрогать. Своейлитературной математикой вы упрощаете и дра-матизируете все дело. Я не стану тратить слова нааргументы, происходящие из опыта, из внутрен-ней декристаллизации опыта, так как тип вродевас никогда не примет опыта, ни даже понятияопыта. Поэтому я говорю исключительно из по-требности, потребности настолько же истинной,что и ваша, потому что она истинна. Потребнос-ти жить, потребности подлинно, серьезно и все-цело отдаваться жизни своего сердца и...

— Забыли, как по-английски? — сказал Бе-лаква.

— Своего сердца и крови. Реальность лично-сти, имели вы наглость сообщить мне как-то, —это бессвязная реальность, и выражена она долж-на быть бессвязно. Вы же теперь требуете устой-чивой архитектуры чувства.

Мандарин пожал плечами. Никто в мире несумел бы так пожать плечами, и немного сыщет-ся в целом свете плеч, как у Мандарина.

— Вы превратно меня поняли, — сказал Бе-лаква. — Те мои слова никак не связаны с пре-зрением, которое я испытываю к вашим грязнымэротическим маневрам. Я говорил о вещах, о ко-торых вы не имеете и не можете иметь ни малей-шего представления, о бессвязном континууме,выраженном, скажем, у Рембо и Бетховена. Мнев голову пришли их имена. Элементы их фраз

154

служат только для разграничения реальности бе-зумных областей тишины, их внятность не болеечем пунктуация в последовательности молчания.Как они переходят от точки к точке. Вот что яподразумевал под бессвязной реальностью и ееподлинной экстринсекацией".

— В чем, — спросил Мандарин терпеливо, —я неправильно вас понял?

— Не существует, — сказал Белаква в ярос-ти, — одновременной бессвязности, нет такойвеши, как любовь в таламусе. Нет слова для та-кой вещи, нет такой омерзительной вещи. Поня-тие неопределенного настоящего — простое «яесть» — это идеальное понятие. Понятие бессвяз-ного настоящего — «я есть то-то и то-то» — аб-солютно омерзительно. Я признаю Беатриче, —сказал он мягко, — и бордель, Беатриче послеборделя или бордель после Беатриче, но не Беа-триче в борделе или, точнее, не Беатриче и меняв постели в борделе. Понимаешь ты это, — кри-чал Белаква, — ты, старая мразь, понимаешь? НеБеатриче со мной в постели в борделе!

— Может быть, я и глуп, — сказал Манда-рин, — но тем не менее я не могу...

— В тысячу раз лучше Хип2, — сказал Белак-ва, — чем беспристрастная мразь.

1 Возможно, от исп. extrinseco — внешний, случай-ный, не присущий.

2 Вероятно, Урия Хип — персонаж романа Ч. Дик-кенса «Дэвид Копперфилд», олицетворение ханжестваи^оварства.

155

— Мне отвратительны, — убежденно сказалМандарин, — вещи, о которых вы пишете.

— Чертовски отвратительны! — сказал Бе-лаква.

— И ваш нелепый континуум! — Мандаринумолк, подыскивая слова. — Что дурного, — ска-зал он внезапно, — в том, чтобы быть счастливымс Беатриче в «Мистической розе», скажем, в пятьвечера, а потом снова быть счастливым в № 69,скажем, в одну минуту шестого.

- Н е т .— Почему нет?— Не говорите со мной об этом, — с мольбой

в голосе произнес Белаква. Он посмотрел черезстол на коралловое лицо. — Простите меня, —простонал он, — неужели вы не видите, что уни-жаете меня? Я не могу вам сказать, почему нет...не сейчас. Простите меня, — и он вытянул впе-ред руку.

Мандарин сиял улыбкой.— Дорогой мой! — возразил он. — Смею ли я

дать вам скромный совет?— Конечно, — сказал Белаква, — конечно.— Никогда и не пытайтесь сказать мне это.— Но я и не должен, — сказал Белаква, не-

сколько озадаченный. — Почему вы так гово-рите?

— Возможно, тогда нам придется вас оплаки-вать.

Белаква засмеялся.Тогда иудей говорил:

156

— Смотри, как он любил ее1, — и засмеялсявместе с Белаквой.

Они все еще добродушно хихикали, когдаявилась Мадонна, а по пятам за ней следовалВалтасар, ни больше ни меньше, как Валтасар.

— Просто собиралась сказать вам, — уведо-мила она их, — что вас приглашают в мастерскуюЗауэрвайна.

— А потом, — сказал Валтасар, — я повезу васвсех на гору на своем новом авто. — Для Валта-сара все складывалось как нельзя лучше.

Белаква изучил предприятие.— J'ai le dégoût très sûr2, — сказал он.— Что ты говоришь? — взорвалась Смераль-

дина.— Сообщите господину Зауэрвайну, — над-

менно сказал Мандарин, — что сейчас мы несчитаем возможным посетить его мастерскую, номы более чем рады знать, что он дома. — Он удо-стоил присутствующих хитрым взглядом.

— Говори за себя, — огрызнулась Смеральди-на, — разве ты еще не все испортил?

— Мое прекрасное новое авто, — вкрадчивопел Валтасар. По крайней мере, вот мужчина,вдруг подумалось Смеральдине.

— Бел, — сказал Мандарин.— Сэр, — отозвался Белаква.

1 Ср.: «Тогда Иудеи говорили: смотри, как Он лю-бил его». От Иоанна, 11:36..< 2 Мне он совершенно отвратителен {φρ.).

157

— Еще один грязный и подлый немецкий ме-ханик.

— Altro ehe·, — сказал Белаква.— Что ты говоришь, — кипела Смеральди-

на, — что он говорит?— Это по-португальски. Родная, сделай одол-

жение, скажи от меня господину Зауэрвайну илиЗауэршвайну...

- Б е л !— Алло, — откликнулся Белаква.— Ты идешь?— А планерист? — сказал Белаква.— Бел, ты ведь говорил, что хочешь посмот-

реть на портрет.— Портрет?— Черт побери, ты прекрасно знаешь, какой

портрет, — грохнул Мандарин.— Портрет, что он написал с меня в купаль-

ном костюме.— Его рука, должно быть, дрожала, — сказал

Мандарин, — когда он его писал.— Скажи господину Зауэрвайну...Смеральдина свистнула Валтасару и ринулась

к двери.— Смерри! — крикнул Белаква, с трудом под-

нимаясь на ноги.— Прежде чем был Зауэрвайн, — изрек Ман-

дарин, — есть мы.

1 Еще один (um.).

158

— Какая муха ее укусила? — в отчаянии во-просил Белаква.

— С ней все будет в порядке, — сказал Манда-рин. — Почему это происходит, я не знаю, она...

Голоса их будут отдаляться, возникать и уми-рать, слоги звучать, звучать и уходить, второй по-сле первого, третий после второго, и так далее, итак далее, по порядку, пока наконец, после пау-зы, не прозвучит последний, и, если выпадет то-лика счастья, не наступит после последнего ти-шина...

— Что ж, — молвил Белаква, — наконец я мо-гу сказать, что у меня на уме.

Мандарина сковала судорога внимания.— В старом городе, — продолжал Белаква, —

поправьте меня, если я ошибаюсь, сидит у окош-ка некая фройляйн Анита Фуртвенглер.

— Мудрость освещает меня, — воскликнулМандарин, — я трепещу и полыхаю.

— Совершенство ее конечностей, — продол-жал Белаква, — возносило меня к благодати иеру-салимской. У меня есть адрес Авраамова лона.

— Zahlen!1 — позвал Мандарин. — Телефони-руйте Траулеру!

— Истинная шекина2, — сказал Белаква, —это Женщина.

— Настасья Филипповна!

1 Счет! (нем.)• VMCI: \ncjn.j2 Шекина — в эзотерическом иудаизме — имма-

нентная миру «высшая благодать», «божественное при-

159

— В свои последние дни, — сказал Белаква,оставляя на столе сдачу, — верно хотели вы ска-зать?

— Может быть, — ответил Мандарин, — мо-жет, вы и правы.

Рассвет. Белаква позвонил в мастерскую герраЗауэрвайна. В его сердце — иссиня-черный сера-фим, оно истекало кровью.

— Смеральдина?— Она ожидает вас, — сказал герр Зауэрвайн

с презрением.— От rosa mundi, — объяснил Белаква, — к

rosa munda1.

ι I I I I I— Может быть, и так, — сказал герр Зауэр-

вайн.

Ей очень нравился ресторанчик на горе, и Грау-лер повез их туда на своем замечательном авто-мобиле, выше и выше, от городских помоек — кснегам. Там они снова поцеловались, проливтолько Богу ведомо сколько слез. Чтобы утешитьего, она заказала тарелку супа, она заказала егоогненно горячим, а еще горячего шоколада и пи-

1 Розы целомудрия... розе красоты (лат.).2 Фраза из второй части Седьмой симфонии Бетхо-

вена.

160

рожных — чтобы утешить себя. Осознав, что онасделала, он произнес:

— Восхитительная моя, я не хочу супа, я нелюблю суп.

— А что тогда?— Ничего, — сказал он. — Я хочу смотреть на

тебя. — Он расплакался пуще прежнего. — Я хо-чу, — говорил он сквозь слезы, — смотреть в твоиглаза, в твои прекрасные глаза, а потом — из ок-на на утро, а потом снова на тебя. Я не хочу су-па, я ничего не хочу.

— Немножко горячего супчику, — улещивалаего она, — тебе ведь полезно, да ведь? Nik?1

Вот чего он не выносил, так это когда его зада-бривали или выставляли идиотом в вопросах еды.Всякий суп был ему действительно ненавистен.

— Говорю же тебе, — сказал он раздражен-но, — я не хочу эту чертову бурду, я не буду этоесть. — Потом, обнаружив, что милая девочкаобиделась, он сказал спокойнее: — Родная, позо-ви его обратно, будь же хорошей девочкой и от-мени заказ.

Она отменила суп. И набросилась на пирож-ные. Склонившись над тарелкой как кошка надмолоком, она, бедная девочка, вовсю стараласьне выглядеть жадной. То и дело она поднималаглаза от своего масляного пира, точно хотела убе-диться, что он все еще здесь, готовый дарить ипринимать поцелуи, вот только она утолит голод

1 Нет (швейц., диал.), от нем. Nicht — Нет.

161

горячим шоколадом и пирожными. Она ела ихизящно, вилкой, изо всех сил сдерживаясь, ис-полненная решимости не показаться ему жадной,часто останавливалась, осторожно вытирая губыбумажной салфеткой, а самый лакомый кусочеккаждого пирожного оставляла на закуску. Онабыла как кормящаяся птичка, что радостно по-клевывает пищу и вертит головкой посмотреть,все ли в порядке.

Закончив, она придвинулась ближе и приня-лась его лапать. Ему не хотелось, чтобы его лапа-ли, его уже лапали сегодня столько, сколько онмог вынести, в другом месте; к тому же он рас-считывал, что герр Зауэрвайн и Валтасар, одинили другой или оба вместе, ублажили Смераль-дину. Могло ли случиться так, что они этого несделали? Ладно, он на мгновение закрыл ей гла-за руками, а потом отошел к окну и стал смотретьнаружу. Может быть, худшее еще впереди, но вту минуту он не мог позволить, чтобы его лапалии слюнявили, а тем более чтобы это делал идол.Все, что ему нужно, — это испытать несколькодобрых уколов раскаяния и обдумать, как лучшевынести на воздух свой или, того лучше, их сме-шанный тихий вздох.

Спиной он ощущал ее раздражение и слы-шал, как она стала барабанить по столу ногтями.Она не оставила ни крошки от своего скромногокремово-шоколадного пира. Итак, почему он неидет? Он так и стоял спиной к ней, глядя в окнои игнорируя барабанную дробь. Его подташни-вало от всех объятий, прижиманий и поцелуев,

162

о т похотливого тисканья и блуждания рук...ВДРУГ е м У с т а л о Дурно, он ощутил сильное жела-ние выбежать вон и лечь в снег. Он прижал лицо

к заиндевевшему стеклу. Это было чудесно, какглоток родниковой воды в темнице.

В пароксизме желания она затопала ногами,она задала дикий кошачий концерт.

— Бел, — мяукала она, — иди сюда. — Онаотбила на столе марш вечерней зари. — Muß Dichhaben, muß Dich haben... — Визг ее либидо сни-зился до гнусавого бормотания: — Haben, ihnhaben...1 — Что она имела в виду и какое удоволь-ствие намеревалась из этого извлечь, остаетсятолько догадываться.

Ощутив новый приступ тошноты, он перевеллицо на другой участок холодного стекла. За спи-ной продолжалась невнятная воркотня. Словнокапли падали в пустое ведро. Еще секунда — и оноблюет весь пол.

Вдруг он повернулся кругом, выносить этодольше было невозможно, и сухо сказал:

— Мне нехорошо, мне нужно на воздух.Она затихла и сгорбилась, ее голова лежала

на коленях, а тяжелая, выгнутая спина выгляде-ла совсем не элегантно. По крайней мере, боль-ше не капало.

— Иди, — сказала она, не двигаясь с места.О, ей не стоит злиться, он и так собирается.

Вопрос в том, идет ли она с ним или остается тут.

1 Должна тебя иметь... иметь, его иметь (нем.).

163

— Нет, — сказала она.Что ж, замечательно, как ей будет угодно,

тогда — Aufwiedersehen. Можешь оставаться там,думал он, глубоко ступая в снег, можешь ску-лить и истекать жидкостью, пока коровы не вер-нутся домой. Женщину, орущую как кошка, ду-мал он, жаль не больше, чем гусей, которыеходят босиком. Он зачерпнул полную горстьснега с верхушки сугроба и умыл лицо. Это вер-нуло его к жизни. Explicit, сказал он вслух, и gra-tias tibi Christe1. Так оно и было. Хоть раз в жиз-ни он сказал что-то правильно. Разумеется, несчитая того, что ее частички сохранились в егосердце, как ветры в желудке человека, страдаю-щего диспепсией, и время от времени давали осебе знать в виде сентиментальной отрыжки, ко-торую никак не назовешь приятной. Она про-должала тревожить его как нечастые приступысентиментальной изжоги, в общем и писать-тоне о чем. Лучше, думал он, странная изжога, чемпостоянные рези.

Так и случилось, не к чести их обоих. Оназнала, и он знал, и Бог знает, что время пришло.

Конечно, в те несколько дней, что оставалисьдо его отъезда в Гамбург, были еще слезы, и сно-ва взаимные упреки, и снова слезы, и телячьинежности, и беспорядочные ласки, и потная борь-ба, и фиаско — больное время. Но он знал, и онатоже. Все, кроме разве что объяснений и возни,

1 Определенно... благодарю тебя, Христос (лат.).

164

кончилось тем новогодним утром, когда он шаг-нул из ресторанчика на горный воздух, предоста-вив ей начать новый год так, как ей заблагорассу-дится. У нее был обширный репертуар приемов изамечательное умение приспосабливаться. В по-следний раз он смотрел на нее сквозь пелену тош-ноты, и Смеральдина чудесным образом превра-тилась в икоту.

Одиночество она приправляла воспоминани-ями о нем.

Удивительно, что все заканчивается будто всказке или, по меньшей мере, все можно завер-шить именно так; даже самые негигиеничныеэпизоды.

UND

Китайская императрица By заняла председатель-ское кресло на заседании Кабинета министров,приклеив фальшивую бороду. Лилия была почтитакой же прекрасной, и роза почти такой же вос-хитительной, как Всесильное Божество — Импе-ратрица By.

— Цветите! — закричала она, обращаясь к пи-онам. — Цветите, черт бы вас драл!

Нет. Они даже не шелохнулись. Поэтому ихистребили, вырвали с корнем во всех ее владени-ях и сожгли, а культуру их запретили.

Итак, добравшись аж до этого места, мы, какнам кажется, можем сделать нечто худшее, чемпросто спустить со сворки, воспользуемся изящ-ной фразой, грустных спаниелей и пустить их последу. Мы не осмеливаемся, наш вкус, литератур-ное cui bono1 не позволяет нам совершить внезап-ный скачок — princum-prancum!2 — из приятной

1 Кому это нужно? (лат.)2 В английском «Словаре вульгарного языка» (Dic-

tionary of the Vulgar Tongue; 1811) «госпожа Princum-Prancum» определяется как «аккуратная, приятная в об-щении содержательница борделя».

166

земли Гессен, из германского сада, в болотныйДублин, в его малярийные небеса, и штормовыеветры и дожди и горести и лужицы небесных цве-тов; от симпатичной как поросенок Смеральдины,^гой вздорной, бьющей через край, клиторидий-ной пуэллы1, которая не имеет и отдаленнейшегопонятия о том, как растопить свою ледяную баню,которую теперь пришло самое время отстранить,теперь к ней надо относиться с сильной неприяз-нью, как к остывшим свиным эскалопам, — к Аль-бе, Альбе, царственное имя, имя уменьшительное,Du, пыль голубиного сердца, глаза глаза черныекак плагальный восток, еще не разрешившийся отдлинной ночной фразы. Нет, так мы прыгать неможем, нужно устроить маленькое затишье, впус-тить в эту штуку немного свежего воздуха, сделатькороткую передышку. Nik?

Что, если нам в этих целях сориентироватьсяна местности? Предположим, что, подобно насто-ящему горовосходителю, любителю женщин, сво-ей трубки и вина, тяжелыми шагами входящему,гордый пионер, в тишину альпийской хижины,кладущему на пол ледоруб, рюкзак, тросы и иноеоборудование, оборачивающемуся, чтобы окинутьвзглядом пройденный путь и опытным глазомоценить труды и, конечно же, опасности, все ещеожидающие его на дороге к неразличимой, тону-щей в снежной мгле вершине, мы, то есть, по еди-нодушному согласию, я, остановились бы посреди

1 От лат. puella — девушка.

167

предательских болот нашего рассказа, быстро ос-мотрелись, обдумали происшедшее и грозящеепроизойти и возобновили бы, с помощью Аполло-на, это простодушное повествование в урезанныхобстоятельствах? Что, если? Chi va piano, как гово-рится, va sano, a мы lontano1. Возможно.

Место, почетное место нашим мальчикам идевочкам. Ах, эти лиу и лю! Как они держатся?Травки у них достаточно? Семья, Альба, БелыйМедведь, дорогой друг Шас и, конечно, Немо,разгуливающий по мосту и вечно прицеливаю-щий плевок, выглядят почти как новенькие, такмало их щипали, терзали и корежили, так мало поним стучали молоточком. Увы, они нас подведут,они сделают все, чтобы оставаться самими собой,случись только призвать их к сколь-нибудь усерд-ной службе. Пинг! — закричат они с глумливойухмылкой, — это мы, что ли, чистые, вечные лиу?Так и скажут, уж позвольте не сомневаться. Впро-чем, мы бесконечно далеки от того, чтобы сер-диться на них за это. Но подумайте только, чтопроизойдет в том случае, если мы не сумеем уго-ворить наших мальчиков и девочек высвистыватьсвои ноты. Вершина пронзает облака как неждан-ный цветок. Мы тут же отменяем спектакль, мызахлопываем книгу, она дает стрекача, отврати-тельно поджав хвост. Ткань распарывается, рас-ходится на ниточки, ungebunden2, пряжа мечта-тельного рассказа. Музыка рассыпается. Повсюду

1 Прибл.: тише едешь — дальше будешь (um.).2 Непереплетенный, несвязанный (нем.).

168

летают ноты, циклон электронов. И все, что намостанется, если только к тому времени мы неслишком состаримся и не падем духом, это какможно скорее опустить занавес молчания.

В то же время мы вынуждены допустить, по-местив себя на мгновение в толщу расхожегопредставления о двух сторонах всякой медали,что солдаты территориальной армии выполнятсвой долг, то есть предоставят нам хоть бледноеподобие кодетты. Пусть попробуют. Всем изве-стно, что не стоит говорить pontem и fontem иgladium и jugulum«, пока не перепрыгнешь. Одна-ко неясно, какая связь между этим изречением инашей надеждой увидеть, как военнослужащиедублинского контингента справляются с рольюприличных неделимостей. Дело в том, что мы имне верим. А почему не верим? Во-первых, из-затого, что уже произошло; во-вторых, и в этомподлинный ик!, стержневой корень всего недо-разумения, из-за опасной ипсиссимозности2 на-шего главного мальчика.

Следовательно, мы страстно желаем прост-ранно, то есть в сжатой форме, порассуждать одвух этих вещах: во-первых, о лю, которые нас ра-зочаровали; во-вторых, о Белакве, который врядли перестанет нас разочаровывать.

Означает ли это, что в первую очередь намследует рассмотреть ту мощную оперную звезду,о которой мы столько слышали, — Смеральдину-

1 Мосту, ручью, меч, горло (лат.).2 Неологизм Беккета, от лат. ipsus — сам.

169

Риму? Означает? Итак, для начала она явиласьнам в дублинском издании, околдовавшем Белак-ву, нераскрытом издании, сотканном, так ска-зать, из видимой стороны Луны и климата: не-тронутая маленькая камея птичьего лица, такоготрогательного, и радостные зефиры Чистилища,скользящие по синему тремоло океана вместе сбаркасом душ, которые и спасать-то незачем, кпристани, к заросшему камышом берегу, радуж-ные, голубые зефиры, сливающиеся с травой, небез смеха и древней музыки Кин, восходящие по-лутонически, чуть не сказали диаполутонически,к подножию изумрудного остроконечного холма.Когда она уехала, уплыла по высоким волнам вГессен, опять в Гессен, нимало не устыдившись,и оставила его горевать, безутешного, тогда емустало грезиться ее лицо, и в облаках, и в огне, икуда бы он ни посмотрел, и на обратной стороневек, таким он был тогда неоперившимся, слезли-вым юнцом, грезиться во сне и наяву, в утреннейдреме и в вечерней ditto1, в грошовых виденияхсияющего берега, к которому приткнется, где ся-дет на мель, где запутается в камышах их челн,при ярком свете и при звуках скорбных песен —тогда ее лицо и это место так истерзали бедногоюношу, что он принял все меры, чтобы пересмо-треть факты их отношений и направление зефи-ров, и так изгнал ее, к лучшему или худшему, изсвоих глаз и своего разума.

1 То же самое (лат.).

170

Затем, конечно, последовали Stuprum1 и про-тивозаконная дефлорация, raptus, откровенно го-воря, violentiae2, и постыдная потасовка, возвра-щаться к которой у нас нет желания; тогда он, всееще работая кухонным мужиком надежды, взял-ся... хм... за дело серьезно, потому что ее любилили думал, что любил, а значит, считал, что са-мым верным поступком, его святым долгом вкачестве грошового парнишки, самым целесооб-разным и достойным и т. д. действием будет пе-реступить порог алькова с этой мощной дивой ипопытаться сделать все, что в его силах.

Паулло пост, когда он решил, что было бы ра-зумно признать себя побежденным, перед нимпредстало ее третье издание, страницы неуклюжеобрезаны и забрызганы самыми что ни на есть ду-рацкими сносками в духе его Бога, т. е. находяще-гося в ту минуту в обращении Белаквы Иисуса.

И так вплоть до последней сцены, хотя, ра-зумеется, она и теперь пребывает в его ничтож-ном сердечке, удобный термин для обозначениямогильника опасных отходов, во всех четырехизданиях и во многих других версиях, не пред-ставленных здесь потому, что они нам надоели;до последней сцены, где они расходятся —

1 Изнасилование (нем.).2 В католической доктрине различается два вида

похищения женщины {raptus) — raptus violentiae (на-сильственное похищение) и raptus seductionis (похи-щение посредством соблазна). Здесь, разумеется, речьидет о «похищении» Белаквы Смеральдиной.

171

вжик! — как расходятся при столкновении тела,наделенные высоким коэффициентом упругос-ти. Вжжиик!

Ну что это за лю? Как ее можно восприниматьв качестве лю? Утверждаем, что к этой идее мыотносимся крайне отрицательно. Содержится ли вней хотя бы полуслизанная тень ноты, на которуюможно было бы положиться хотя бы на минуту?Содержится? Может быть. Несомненно, великиймастер сумел бы выдавить из нее какой-нибудьзлобный клекот, некое подобие звука, способноеее выразить. Но мы, мы не можем этим занимать-ся. Одно дело — почтенный обертон, другое де-ло — врывающийся в нашу мелодию безответст-венный клекот. Она вольна заткнуть свою глоткуи убираться со сцены к чертовой матери, навсег-да. Может делать все, что ей заблагорассудится.Нам она не нужна.

Голос Грока: Nicht möööögliccchhh...!*То же и с остальными — Либером, Люсьеном,

Сира-Кузой, Мамочкой и Мандарином. Мамоч-ка, которая, кстати, еще может понадобиться намдля tableau mourant2, была лучшей из них. Ееписьмо и негромкий взрыв гнева в ночь Сильвес-тра хорошо подогнаны, они создают настроениеожидаемой монотонности. Причина же в том,что, по правде, мы никогда на нее не срывались,мы никогда, по большому счету, не призывали ее

1 Не могу! (нем.)2 Мертвой картины (φρ.). Ср.: Tableau vivant — жи-

вая картина.

172

на службу. То есть, в некотором смысле, она на-ходится в том же положении, что и Альба и ком-пания, ей почти не довелось быть самой собой.Последнее не мешает нам думать, учитывая некиемалоизвестные сведения, которыми мы распола-гаем в отношении этой дружелюбной мультипары(сведения, удивляющие даже нас самих, несмотряна всю нашу закалку), что, даже если мы вбросимее в игру в интересах финальной сцены, она нежалея сил будет способствовать общему умноже-нию тканей. Мы придерживаемся такого мнения.Так или иначе, оставим ее в покое, на время.

Случай с Либером (ну и имя!) самоочевидени не заслуживает особого рассмотрения. Развене женили мы его на профессорской дочке?Requiescat·.

(Вопрос: почему у профессоров кишка тонкаиметь сыновей? Прояснить.)

Мы думали, что избавились от Сира-Кузы. Ноздесь, внизу, дорогу не выстлать скатертью, здесьневозможно никого спровадить, по-хорошемуили по-плохому. Не осмеливаясь опровергнуть ееформально, позвольте быстро сослаться на некоемалозначительное обстоятельство, просто чтобыпощекотать себе глотку. В течение долгого време-ни она целыми днями не выходила на улицу, онасидела взаперти в своей спальне. И чем же она за-нималась? Теперь держитесь. Она занималась аб-страктной живописью] Отец небесный! Абстракт-ной живописью! Ну что вы на это скажете?

1 Да покоится в мире (лат.).

173

Было бы полнейшей глупостью считать, чтороль одного из лиу способен исполнить Люсьен.Никогда еще мы не встречали человека — мужчи-ну, женщину или ребенка, — так мало заинтересо-ванного в бытие, как наш храбрый Люсьен. Онбыл тождествен тигелю выпаривания (браво!),ежеминутному выветриванию пород, его очерта-ния пребывали в состоянии вечной эрозии. Пора-зительно. Вглядываясь в его лицо, вы видели, какчерты истончаются, покрываясь налетом, точно напортрете брата Рембрандта. (Памятка: развить.)Его лицо настигало вас как волна, рассыпаясь, раз-летаясь на брызги, вторгаясь в воздух, красное зи-яние плоти. Вы тщетно пытались от него отказать-ся. Иисусе, думали вы, оно хочет раствориться. Аеще его жесты, тошнотворные жесты пухлых ручо-нок, и пышные слова, и улыбка, точно шевелящи-еся водоросли, и вся его личность, сворачивающа-яся и разворачивающаяся и раскрывающаясябутоном пустоты, рагу из крушения и скоротечно-сти. И это, несмотря на чудо логической связнос-ти, которое он производил при каждом появле-нии. Как он удерживал себя от распада — остаетсятайной. По всем законам он обязан был развалить-ся на куски, превратиться в водяную взвесь. Онрассыхался как антикварная вещица.

Этот зашифрованный abrégé1 словно свиде-тельствует о том, что (если только в нашем бреденет серьезного изъяна) книга вырождается в раз-

1 Конспект, краткое изложение содержания (φρ.).

174

новидность комедии дель арте, а это литератур-ный жанр, против которого мы возражаем осо-бенно. Лиу и лю делают, что их душе угодно, про-сто наслаждаются жизнью. Они отцветают ивлезают во всевозможные недозволенные ультраи инфра и над и под. А это плохо, так как поку-да они это делают, они не способны встретиться.Мы боимся простых аккордов. Белаква медлен-но дрейфует, это правда, изо всех сил стараясьсгустить мелодию, но собственно гармоническаякомпозиция, глубинная музыка, в значительнойстепени остается, ужасно, что мы вынуждены этопризнать, ausgeschlossen1.

Напр.: не так давно мы чуть не поддались ис-кушению заставить Сира-Кузу заставить Люсье-на стать отцом. То был очень сомнительныйплан. Если новая жизнь в этом случае, то есть вслучае Сира-Кузы и Люсьена, может зародитьсяв результате коллизии, все прекрасно. Коллизиювсегда можно устроить. Мы, следует надеяться,еще не пали так низко, чтобы быть не в состоя-нии устроить коллизию. Но как это возможно?Как новая жизнь может зародиться иначе чемвследствие гармоничного течения чудовищногонеправдоподобия? Мы слишком быстро устаем,мы недостаточно Deus и недостаточно ex machi-na, чтобы вовлекаться в эти гиперболическиеприкрасы, лишенные доблести настолько же, на-сколько они лишены ценности.

1 Исключенной, невозможной (нем.).

175

То же и с остальными привлекательными ком-бинациями. Мы не смеем создавать дуэты, еще ме-нее мы способны расправить крылья для полно-ценного тутти. Мы только бродим впотьмах илипосылаем бродить впотьмах Белакву, надеясь, чтоон залатает тут и там прохудившуюся мелодию.

Памятуя о несговорчивости наших новобран-цев до сего времени, следует ли удивляться, чтонам не удается вообразить без угрызений совести(как редко мы возвращаемся домой без этого!)неминуемый выход на сцену их главного, так ска-зать, коллеги? Все, что необходимо для приданияроману унылого правдоподобия, так нам кажет-ся, — это богатая галерея Шенелей и Бирото иОктавов и манцониевских суженых1, имена кото-рых мы позабыли, и иных подобных типов, безколебаний тянущих свою лямку от обложки к об-ложке, с похвальной симметрией, знаете ли, воз-вращающихся в прах, из которого они воссталиили, пожалуй удачнее, были насильно извлече-ны. А в нашем мешке с игрушками ни единогоШенеля! (Вы знаете Шенеля, одна из бальзаков-ских антикварных вещиц.)

Даже наши спаниели повеселели.Далее, в интересах сей девственной летописи

мы, как оказывается, вынуждены продраться че-рез безжалостные заросли, настоящую чащу, на-

1 Шенель — персонаж романа Оноре де Бальзака«Музей древностей» (1838); Октав де Маливер — геройромана Стендаля «Арманс» (1827); «суженые», т. е. ге-рои романа Алессандро Манцони «Обрученные» (1827).

176

столько же густую, упрямую и нетерпимую, как ита, с которой мы столкнулись некоторое время на-зад, У входа, если вы помните, в черный вьюжныйкоридор, и нам тем более тяжело и неприятновгрызаться в нее, если учесть, что чаща застала насу самой опушки. Следовательно, нам предстоит,ни больше ни меньше, пронзить тени и сплетенияпоступков Белаквы. При этом мы просим Обще-ство книголюбов засвидетельствовать, что, несмо-тря на предстоящий поход, мы не собираемся при-знавать себя побежденными. Разум повелеваетразумом, и он повинуется. Ах, miracle d'amour·.

Многое из того, что было сказано в отноше-нии нежелания наших непокорных слагаемыхвступать в связь и радовать нас синтезом, справед-ливо и применительно к Белакве. Их движениеосновано на принципе отталкивания, их свойствене сочетаться, но, подобно небесным телам, рас-средоточиваться, бросаться врассыпную, астраль-ные соломинки на временной шкале, песок в ми-страле. И не только избегать всего, что не есть они,всего, что вовне и что, в свою очередь, избегает их,но и рваться прочь от самих себя. Они бесполезныс точки зрения строителя, во-первых, потому, чтоони не потерпят, чтобы их системы были погло-щены большей системой, и, главным образом, по-тому, что сами они как системы тяготеют к исчез-новению. Их центр истощается, их побег отцентра невозможно опровергнуть, еще немного —

1 Чудо любви (φρ.).

177

и они взорвутся. Далее, чтобы еще более запутатьдело, им присущи странные периоды recueille-ment', некая разновидность центростремительно-го обратного потока, сдерживающего распад. Об-раз действия, представляющийся нам ложным,Бальзака, например, или божественной Джейн2 имногих других, состоит в исследовании злоключе-ний или отсутствия злоключений у персонажа, по-мещенного в этот самый обратный поток, как ес-ли бы в этом состоял весь рассказ. В то время какв действительности такой образ действия настоль-ко мало соотносится с рассказом, этот нервичес-кий откат в самообладание так мало связан с рас-сказом, что автор поистине должен быть ярымприверженцем принципа абсолютной точности,чтобы вообще на него ссылаться. Так предмету,искусственным образом обездвиженному в об-ратном потоке самообладания, может быть при-своено точное значение. Все, что остается сделатьроманисту, — это подчинить себе персонажейколдовством, пункт за пунктом, и осторожно жон-глировать неоспоримыми ценностями, ценностя-ми, которые способны поглотить иные, похожиеценности или, напротив, быть поглощеннымиими, которые могут нарастать или уменьшаться всилу нереального постоянства того или иного ка-чества. Читать Бальзака все равно что созерцатьхлороформированный мир. Он — абсолютный по-

1 Сосредоточения, собранности (φρ.).2 Подразумевается английская писательница Джейн

Осген (1775-1817).

178

велитель своих персонажей, он может делать с ни-ми, что душе угодно, он способен предугадать ипросчитать малейшую превратность судьбы, онможет написать конец книги до того, как закон-чен первый абзац, ибо все свои создания он обра-тил в заводных патиссонов, а значит, вправе ожи-дать, что они останутся в предназначенном имместе или будут двигаться с определенной скоро-стью в заданном направлении. Вся штука, от нача-ла до конца, происходит в обратном развитии, по-винуясь колдовским чарам. Все мы любим иоблизываем Бальзака, мы готовы выхлебать его доконца и сказать, что это восхитительно, но зачемназывать дистиллят Евклида и Перро Сценамижизни! Почему человеческая комедия?

Почему что-то? Зачем тревожиться об этом?На это уходит наша драгоценная бумага.

Значительная часть вышеприведенных марги-налий охватывает Белакву, или, точнее: Белакваотчасти охватывается вышеприведенными мар-гиналиями.

В своей простейшей форме он был триедин.Только подумайте. Триединый человек! Центро-стремительный, центробежный и... не. Феб, пре-следующий Дафну, Нарцисс, бегущий от Эхо, и...ни тот, ни другой. Ну что, разве не ясно? Скачкис препятствиями в Вену, побег в Париж, тяжелоесоскальзывание в Фульду, возвращение в Дублини... чертовская невосприимчивость к путешестви-ям и городам. Рука, протянутая Люсьену и Либе-ру и Сира-Кузе и отнятая, протянутая вновь ивновь отнятая и... руки забыты. Точечки симпа-

179

тичные, правда? Триедин. Ессьсэр. В экстренныхслучаях, например, когда Сира-Куза стала святойили когда Смеральдина-Дафна, дабы он мог рас-полагать ею согласно своему Богу, превратилась вСмеральдину-Эхо, два первых лица могли поза-быть о своих различиях, два противоположныхинтереса могли вдруг совпасть, левое и правоекрылья срастались, чтобы начать полет. Та жегрязная сумятица и утрата потребностей сопутст-вовали ему, когда волшебной палочкой он обра-щал ее в волшебную птицу, обращал кого, чертего знает кого, кого-нибудь, и запускал в нее сти-хотворением, опускаясь на дно, чтобы скорее вы-плыть. Почти что reculer pour mieux enculerK

Грязная путаница. Она смердит в его памятикак огарок алтарной свечи.

Третье естество было черной бездной, карье-ром, откуда изгнано сияние воли и несмолкающиемолоточки разума, где замогильное утробовеща-ние, где Лимб оживляют только безмятежные духинеспешных размышлений, где нет конфликта меж-ду полетом и течением, где Эрос так же недействе-нен, как и Антэрос, и где у Ночи нет дочерей. Онутопал в лености, лишенный личности, невоспри-имчивый к ее толчкам и уколам. Города, и леса, итвари также были лишены личности, они были те-нями, они не производили ни толчков, ни уколов.Его третье естество было без оси или контуров, с

1 Непристойное переиначивание французской по-словицы: Reculer pour mieux sauter — попасть из огня дав полымя. Enculer — содомить, заниматься содомией.

180

центром везде и окружностью нигде, оно было ненанесенным на карту болотом праздности.

Нет веских причин полагать, что этот третийБелаква был истинным Белаквой в большей сте-пени, чем Сира-Куза абстрактной живописи —истинной Сира-Кузой. Истинного Белаквы, сле-дует надеяться, не существует, нет такого челове-ка. С уверенностью можно сказать только то, что,насколько он способен судить, освобождение, че-рез трясину равнодушия и безучастности, от лич-ности, собственной и своего ближнего, соответ-ствует его несносному характеру гораздо больше,чем безотрадное фиаско маятниковых колебаний,представляющееся единственной альтернативой.Он сожалеет лишь о том, что это не происходитчаще, что он не погружается в болото более час-то. Ему намного приятнее быть совершенно за-кутанным в черную шпалеру лености, нежеливынужденно ее разворачивать, ткать на ней за-мысловатые спирали, взлетающие и снижающие-ся подобно ангелочкам, которые никогда не ус-покоятся, никогда не затихнут, никогда ни на чтоне решатся. Сидел ли он на корточках в глубинемастерской, с великим тщанием ваяя и вытачи-вая шейки и завитки лютен и цитр, сносил ли,стоя в дверях, насмешки знаменитых поэтов, вы-ходил ли на улицу, чтобы чуть-чуть попеть илипотанцевать (aliquando etiam pulsabat"), он всегдаобманывал присущую ему леность, отказывал

Изредка даже звонил в колокольчик (лат.).

181

донной волне своей лености, сторонился ее, от-вергал мысли о погружении и самоупразднении.Но изредка, когда его все-таки увлекало в благо-словенно хмурые глубины, ниже и ниже, в сля-коть ангелов, свободную от мошеннических при-ливов и отливов, тогда он знал, но знал заднимумом, понимал это, только когда разъяренныеныряльщики вытаскивали его, как краба, поды-хать на солнце, что, будь он свободен, он бы по-селился в этом месте. Никак не меньше! Будь онсвободен, он бы поселился в этом занятном мес-те, обосновался бы там, ушел в отставку и водво-рился там подобно Лафонтенову чудищу.

Простите, что упоминаем это здесь, но намвдруг пришло в голову, что истинная проблемабодрствования заключается в том, чтобы побыс-трее заснуть. Простите, что упоминаем это здесь.

В этой Киммерии без сна уничтожены были иНарцисс, и Феб (здесь это только имена, ведь сой-дут любые, всего лишь качания маятника), и весьих ультрафиолет. Иногда, утонувший и затемнен-ный, он говорит, что «погрузился в свое сердце»;иной раз — «sedendo et quiescendo»1 с ударениемна et и без упоминания мудрости. Сидя на корточ-ках в глубине своей мастерской, он не был впокое. Челлиниевскими мазками вытачивая ис-кусные завитки, он был открыт для колкостей бес-покойных поэтов. Если сидеть — означает быть

1 В сидении и покое (лат.). Ср. лат. изречение: Sidendo et quiescendo fit anima prudens — В тишине и по-кое душа обретает мудрость.

182

мудрым, то нет человека мудрее тебяК Такие вотпошловатые шуточки.

Однако несчастный Белаква не был свободени, следовательно, не мог по собственной воле по-грузиться в собственное сердце, не мог возже-лать и получить искомое в пивной свободной во-ли. Он, как дурак, был убежден, что в желаемоеи столь необходимое ему состояние можно прий-ти по прихоти, и со всей изобретательностью пу-скался в эксперименты. Он не останавливалсяни перед чем. Он научил свой крохотный умзадерживать дыхание, он заключал разнообраз-нейшие заветы со своими чувствами, он тщилсязакрыть веки своего разума, не смотреть на пла-менеющие безделушки, всеми воображаемымиспособами он истязал свою ценестезию, надеясьоблечься в утробу, изгнать безделушки и соскоб-лить сознание. Он научился костяшками выдав-ливать из глазных яблок потоки фиолетового,ничком, обернутый в собственную кожу, он ле-жал на кровати, изо всех сил вжимая лицо в по-душку, всем жалким весом своей инерции стре-мясь добраться до центра земли, час за часоможидая, пока сам он и окружающие его вещи неначнут опускаться, тяжело и мягко опускатьсясквозь тьму — он, и кровать, и комната, и мир.Все впустую. В желании троглодировать себя онбыл нелеп, хуже чем нелеп. Отключить внутрен-

1 С этими словами, согласно комментатору ДантеБенвенуто да Имола, поэт обратился к Белакве, одна-ко в «Божественной комедии» таких слов нет.

183

нее сияние, усилием воли подавить бюрократи-ческий разум было невозможно. Глупо было быпредполагать, что он мог сотворить из себя Лимб,мог погрузиться в замогильность, более чем глу-по. Стремясь придать произволению свойствамеханизма, он был повинен в не менее отврати-тельной путанице, чем при попытке прорватьсячерез себя в облако, когда, к его печали, он хотелэто сделать. Как отринуть волю усилием воли?Как утихомирить ум посредством судорог отвра-щения? Постыдная блевотина — его удел. Емусуждено оставаться, при всем ловкачестве и ог-ромных потугах, птицей, или рыбой, или, тогохуже, ужасной промежуточной тварью, подвод-ной птицей, хлопающей крыльями в толще воды.Желание и отсутствие желания не могут совер-шить самоубийство, они несвободны совершитьсамоубийство. Тут несчастный Белаква и сходитс рельсов. И несчастье его в том, что он пытает-ся найти способ, благодаря которому желание иотсутствие желания могли бы совершить само-убийство, и отказывается понять, что они не мо-гут этого сделать, что они несвободны сделатьэто. Последнее не хуже и не лучше чего-нибудьдругого сгодится для того, чтобы объяснить, ведьздесь, внизу, всегда необходимо что-то объяс-нять, почему настроение Белаквы было, как пра-вило, скверным, а характер — сатурническим. Онпомнит щедрый милосердный блаженный тун-нель и не может туда вернуться. Никогда в жиз-ни. Он ерзает и шаркает и суетится, страшно на-хмуривившись, он выводит небрежные спирали

184

на «belle face carrée»1, вместо того чтобы простождать, когда это произойдет. И мы ничего не мо-жем для него сделать. Как вообще можно помочьлюдям, разве только если они просят вас затя-нуть потуже корсет или положить им на тарелкудобавки, а потом еще немного?

Говоря по правде, такие персонажи и демиургвселяют в нас тревогу. Белакву невозможно запе-чатлеть, его, как и остальных, не получится поме-стить в обратный поток. Просто он оказался не та-ким. Кубическим неизвестным его представилитолько ради удобства. В простейшей форме три-един, мы взяли на себя труд сказать, чтобы спастисвою шкуру, спасти свое лицо. Три значения —Аполлон, Нарцисс и аноним третьего лица —удовлетворят его не больше и не меньше, чемпятьдесят или любое другое количество значений.А если бы и удовлетворили, это было бы слабымутешением. Ибо что они сами по себе — Аполлон,Нарцисс и недоступный обитатель Лимба? Можетбыть, они — это они и есть? Ни черта подобного!Можем ли мы измерить их раз и навсегда или сло-жить из них суммы подобно проходимцам, име-нующим себя математиками? Не можем. Мы мо-жем расположить их как последовательностьчленов, но мы не в силах сложить или определитьих. Они растворяются в дымке на обоих концахуравнения, а интервалы между рядами лишилисьрассудка. Мы предлагаем вам одну грань Аполло-

1 Красивом квадратном лице (φρ.).

185

на: он преследует сучку, обычную сучку. И однугрань Нарцисса: он убегает от сучки. Однако мыприняли все меры предосторожности, чтобы неупоминать пастуха, или возничего, или врачевате-ля, или плакальщика, или стрельца, или играю-щего на лире, или мясника, или орла; и все мерыпредосторожности, чтобы не упоминать охотни-ка, или насмешника, или мальчишку — воющеговослед товарищам, или рыдающего, или влюблен-ного, или испытывающего стигийское зеркало. Авсе потому, что это нам не подходит и не веселитнас, и еще потому, что текст этого не требует. Ноежели случится так, что текст заявит о необходи-мости иной грани, другого Аполлона, или другогоНарцисса, или другого замогильно утробовещаю-щего духа, и если таковое требование подойдетнам и развеселит нас (в противном случае текстволен взывать к нам до посинения), тогда пожа-луйста. Так понемножку Белакву можно будетописать, но не очертить; члены его ряда будут оп-ределены, но не суммированы. Но да будет воляБожья, если вдруг одно определение упразднитдругое или же определения заблудятся в безумныхабзацных отступах. Его воля, наша — никогда.

Ну надо же, Белаква — и вдруг такая солянка!Что-то еще можно спасти от кораблекрушения,если только он будет так добр, чтобы остановитьсвой маятник и жить как лю — на широкую но-гу. Но он не станет. Вот все, что мы могли бысделать, чтобы не впасть в панику, думая об этомнесоразмерном демиурге. Нам, конечно, необхо-дим камертон, готовый стоять до конца, то есть

186

до судорожной кодетты, готовый вторгнуться втолпу предательских лиу и лю и выстроить их пострунке. Вот что мы называем жить как лю — наширокую ногу. Нам нужен кто-то вроде Ватсона,или Фигаро, или Бледноликой Джен, или миссфлайт, или Пио Гоффредо1, кто-то, на кого мож-но рассчитывать, кто-то готовый испустить, одинтолько раз, один только пронзительный звук,пинг!, именно так, правильный крик в нужномместе, только один чистый постоянный лиу илилю, пол не имеет значения, и все еще может на-ладиться. Только один, только один шарлатан скамертоном, пробирающийся сквозь ноты, сор-тирующий их по величине, успокаивающий их исцепляющий их в некую славную маленькуюкантилену, а затем объединяющий их доннойволной canto fermo2. Мы выбрали для этой рабо-ты Белакву, а теперь поняли, что он для нее негодится. Он в повидле. Как и его ноги.

Вряд ли было бы преувеличением утверждать,что две дюжины букв производят в словах раз-личных языков разнообразие не большее, чемразнообразие, порождаемое днями и ночами это-го безнадежного человека. Однако, при всем егоразнообразии, он ничего не олицетворял. Био-

1 Бледноликая Джен — персонаж романа Бальзака«Ван-Клор», мисс Флайт — персонаж романа Диккен-са «Холодный дом», Пио Гоффредо — герой поэмыТорквато Тассо «Освобожденный Иерусалим».

2 Хорал (um.).

187

графический портрет, написанный с него Сал-люстием, состоял бы из ужасающих трюизмов.

Теми, кто знал его, теми, кто любил его, и те-ми, кто его ненавидел, он не был забыт. Те, кото-рые, при необходимости, могли бы не задумыва-ясь соотнести его с неким мысленным образом, норедко с ним встречались, те, для которых он оста-вался преимущественно человеком ничем не при-мечательным, не пренебрегали им. Его фатальнымобразом узнавали или, наоборот, умышленно незамечали на улице, столь мало в нем было много-сторонности, несмотря на разнообразие его дней иночей. Шляпы друзей приветственно взлетали приего появлении, их руки вскидывались вверх, иочень часто, в большинстве случаев, ковыляя, при-гнувшись к земле, или внезапно скрываясь в мага-зинах, за спасительными витринами, он не отве-чал на приветствие, спешил пройти мимо, оченьважно было пройти мимо, не останавливаясь, да-же если человек был хороший; а бывало и наобо-рот, когда знавшие его люди невежливо переходи-ли на другую сторону улицы, точно фарисеи, илиже, завидя, что бедственная встреча неминуема,надевали маску озабоченности и спешили мимо сабсолютно отрешенным лицом или же, обращаяськ спутнику, рьяно пускались в объяснения какого-то мудреного вопроса, если, конечно, по счастли-вой случайности, они шли по улице вдвоем. Любо-пытно также и то, что никогда, никогда и ни прикаких обстоятельствах он не представлял ни ма-лейшего интереса для низших по положению. Нет,тут мы не правы, бывали и исключения, в особен-

188

ности одно, очаровательное исключение. Однакомы не сильно погрешим против истины, заметив,что изо дня в день, из года в год он мог в один итат же час входить в один и тот же магазин за ка-кой-нибудь пустячной необходимой покупкой, онмог принимать чашку кофе в один и тот же час втом же самом кафе из рук одного и того же офи-цианта, хранить верность какому-то одному киос-ку, где он покупал газету, и одному торговцу таба-ком, у которого покупал табак, он мог с завиднымпостоянством обедать в одном и том же ресторанеи выпивать обычный бокал до и после обеда в од-ном и том же баре, и ни разу не удостоиться и ма-лейшего знака одобрения за свое усердие, ниулыбки, ни доброго слова, ни чуточки повышен-ного внимания, скажем, слоя масла на сандвичечуть более толстого, чем обычно выпадает на долюслучайного клиента, или чуть более щедрой пор-ции Кюрасао в аперитиве. Казалось, что он обре-чен не оставить в народной памяти никакого сле-да. Ну не удивительно, что его изгнали из кругазавсегдатаев, лишили законных, казалось бы, при-вилегий? У людей он не имел успеха и поэтомуглубоко страдал. Покупка марки, или книжечкитрамвайных билетов, или книги на набережнойили в магазине неизменно сопровождалась, не-смотря на смиренность, робость, почти нежностьего манер, неприятным столкновением с продав-цом. Тогда он приходил в ярость, его лицо багро-вело. Об отправке бандероли не могло быть и речи.Предъявить в банке даже полностью обеспечен-ный чек оборачивалось сущей пыткой.

189

Он так никогда и не свыкся с этим бойкотом.К детям он испытывал отвращение и страх.Собак, за их очевидность, он презирал, ко-

шек он не любил, но кошек не любил меньше,чем собак и детей.

Внешность всевозможных домашних живот-ных была ему неприятна, за исключением необы-чайной морды осла, анфас. И еще иногда, шагаяпо полям, он испытывал большое желание увидетьжеребенка, жеребенка старой скаковой кобылы,примостившегося под огромным телом матери.

Дело все в том, что, как нам представляется,он страстно желал оказаться один в комнате, гдебы мог смотреться в зеркало, и тщательно копатьв носу, и в особенности старательно чесать своюличность, во всех местах, где его мучил зуд, столь-ко, сколько потребуется, не испытывая стыда. Аеще он хотел себя троглодировать, даже если невсегда успешно, но столько, сколько его душе бы-ло угодно, с грохотом захлопнув дверь, потушивфакел, он хотел ни для кого не быть дома.

Разрушение своих ног он склонен был при-писывать двум обстоятельствам.

Во-первых: еще ребенком, стесняясь своих де-формированных конечностей, стукающихся друго друга коленок, он старался ступать на внешнююсторону ноги. Храбро отталкиваясь от земной по-верхности мизинцем стопы и наружной лодыж-кой, он надеялся, наперекор всякой вероятности,впустить немного света между бедрами, расши-рить бедренный просвет и, может быть, даже при-внести в свою походку некую ноту косолапого

190

изящества. В итоге, увы, его лодыжка навсегдараспухла, предплюсна исказилась, а таз потерялпоследние следы мужской привлекательности ивсякую силу убеждения.

Во-вторых: юношей, испытывая раздражениепо поводу величины своих ног и при этом прези-рая спортивные ботинки, он обувался, а-ля жи-голо (каковым никогда не был), в чудовищнотесные лакированные туфли.

Однажды, в деревеньке, где жили пожилыекрестьяне и крестьянки и их болезненные внуки(сильные и здоровые давно уехали в город), посре-ди долины (оглядываясь, мы видим, какая это бы-ла чудесная долина), что так неравномерно распо-лагается между озером Комо и безымянной точкойна озере Лугано, в прелестной Валь д'Интельви,затененной с севера и юга или, может быть, с севе-ро-востока и юго-запада примечательными вер-шинами Дженерозо и Гальбига, он увидел, каксовсем неоперившийся синьорино подбивает вну-шительного вида горные ботинки. Сапожник си-дел в темной мастерской, он вертел ботинки так иэдак, осматривая подметку и передок.

— Oh! — воскликнул мальчишка, — la bellamorbidezza! Babbo è morto. Si, è morto1.

Вообразите лукавство, с которым были спле-тены два этих утверждения: второе из них было,очевидно, правдивым, и ни у одного из сынов-них клиентов Пьемонта не хватило бы духа оспа-ривать первое.

1 Ах! Чудесная мягкость! Папа умер. Да, умер (um.).

191

Белаква купил ботинки, он купил их за 100лир или около того, на здоровые и сильные ногиденьги были бы потрачены не напрасно. Утром,в прекрасном настроении, он загромыхал ими подороге, презрев мольбы друга:

— Сделай, как я, надень две пары носков, хо-рошенько обмотай ноги тряпками, стельки на-три мылом.

Macchè!1 Laetus exit2, все мы знаем, как начи-нать за здравие, а кончать за упокой, и, разумеет-ся, уже через несколько часов Белаква померк,днем его видела группа пожилых жалостливыхcontadine3, он сидел, скрючившись, в опаленнойтраве у булыжной дороги, что так круто вела от вы-сокогорной деревни в долину, где он жил. Он хны-кал, он был совершенно без сил, новые ботинкивалялись в канаве, куда он их зашвырнул, распух-шие ноги кровили и дрожали посреди цветочков,он пытался остановить кровь с помощью носков,где-то высоко, под утесами его имя порочили ко-ровьи колокольчики, он звал Маму. Жирнаяиюньская бабочка, темно-коричневая с желтымипятнышками, та самая, которая спустя годы, приболее благоприятных обстоятельствах, как запе-чатлено на бессмертном рулоне туалетной бумаги,будет кружить и трепетать над смешанной pipichampêtre4, присела рядом, наблюдая за его разло-

1 Да что там! (um.)2 Он радостный вышел (лат.).3 Крестьянок (um.).4 Букв.: сельское пипи (φρ.).

192

жением. Друг покинул его, он ушел вперед, взо-брался к укрытым облаками скалам, замкнул по-бедное кольцо и легко спустился вниз, в деревню,к своему заббальоне·. Белаква уснул. Когда он про-снулся, в вышине уже повесила фонарь луна, Ка-ин бродил по тверди небесной с хворостом, он за-ступил на вахту2. Над озерами, которых он не могвидеть, болтала ногами Дева, Каин помахивал го-рящей головней, поливая светом и праведников, инечестивцев. Белаква подобрал ботинки, он из-влек их из канавы, с тех пор он называл их не ина-че как угрюмой Jungfräulein3, связал их жестокиешнурки, чтобы нести было удобнее, и, босой, еслине считать окровавленных носков, под медлитель-ной луной, этой вечной жемчужиной Констанцыи Пиккарды4, Констанцы, чье сердце, как нам рас-сказывают, навсегда осталось сокрытым под вуа-лью, Пиккарды, пребывающей наедине со своейтайной и Богом, заковылял, подобно босоногой,ошеломленной курице, вниз, по крутой булыжнойГолгофе вниз, в долинную деревню, где он жил.

Через несколько месяцев Белаква подарил уг-рюмую Jungfräulein слуге, к которому, как ему ка-залось, он относился с заботой. Слуга, опрятное,маленькое, вежливое существо, бывший военный,

1 Итальянский десерт: мусс из яичных желтков, са-хара и вина.

2 Ср.: Данте, «Ад», песнь XX, 124-129.3 Юной девушкой (нем.). От Jungfrau — орудие пыт-

ки, обычно называемое «железной девой».4 Ср.: Данте, «Рай», песнь IV, 49-51, 118.

193

принял дар, сказав, что ботинки пришлись емукак в сказке про Золушку. Позже, правда, он за-ложил их и пропил вырученные деньги.

Все же, в самом разгаре преждевременных ве-сенних распродаж, все там же, в приятной землеГессен, он приобрел, хотя его и обескуражилаприсутствовавшая при этом событии находчиваявозлюбленная, то, что выглядело, да, по сути, ибыло, парой прочных штиблет на резинках. Заних он заплатил пять рейхсмарок.

— Мне известно, — жаловался он пугливоймолоденькой продавщице, — что одна нога все-гда больше другой. Вы ведь не станете оспари-вать, что левая нога обычно больше?

Продавщица призвала на помощь вышестоящеелицо — приказчика. Тот, немедленно влюбившись,подобно всем своим разодетым, напомаженным,похотливым коллегам-импотентам, в мощную Сме-ральдину-Риму, рассыпался в объяснениях.

— Да, хорошо известно, — он прерывисто ды-шал, охорашивая визитку, — что левая нога пре-восходит по размерам правую.

— Сэр, — Белаква поправил его, — однакомне жмет правую ногу.

— Нет, не может быть, — сказал он, — жметлевую, мы знаем это из опыта.

— Говорю же вам, — сказал Белаква, — паработинок, которую я у вас, кстати, еще не купил,причиняет страдания моей правой ноге.

— Ах, — приказчик был изысканно учтиви уверен в своей правоте, — так это, должно быть,потому, что вы, милостивый господин, — левша.

194

— Это не так.— Что! — ошеломленно воскликнул приказ-

чик, пробуравив Смеральдину рентгеновскимвзглядом. — Что! Он не левша?

— В моей семье, — признал Белаква, — былилевши. Но я, сэр, никогда не был левшой, никог-да. — Это было неправдой.

— Никогда! — эхом отозвался приказчик смерзопакостной иронией в голосе. — Никогда!Вполне ли вы в этом уверены, сэр?

Продавщица, гипертрофированная Доррит1,сновала где-то неподалеку, опасаясь нежданногоразвлечения и готовая услужить, когда, так ска-зать, ее свистнут хозяева.

— Gnnnädiges Fräulein, — сказал Белаква спреувеличенной гнусавостью, — не были бы вытак любезны объяснить нам?..

— Сэр, — начала Доррит, — я думаю...— Ага! — улыбнулся приказчик, вид у него

был очень narquois2. — Да, милочка...— Я думаю, — отважно продолжала Доррит, —

что это происходит так...— Ты слушаешь, Смерри, — с тревогой спро-

сил Белаква, — потому что я могу не понять...— Учитывая, — внятно и отчетливо прогово-

рила Доррит, — что, как вы слышали, левая ногаразмерами превосходит правую, этому учит насопыт ремесла, стало традицией, для обуви, изго-

1 Ироничная отсылка к роману Чарльза Диккенса«Крошка Доррит».

2 Насмешливый {φρ.).

195

тавливаемой путем фабричного производства, де-лать левый башмак значительно более простор-ным, чем правый...

— То есть, — воскликнул Белаква, в приступевнезапного озарения осознавший наконец все, —делать правый башмак значительно менее про-сторным, чем левый...

— То есть, — с восхитительной каденцией раз-вила свою мысль Доррит, — редкий клиент, у ко-торого одинаковые ноги, вы, сэр, — она сделалалегкий реверанс в сторону редкого клиента, — вы-нуждены платить за асимметрию предмета, изна-чально предназначенного для клиента среднего.

— Смерри! — в порыве сильного чувства вскри-чал Белаква. — Ты это слышала?

— Братьев и сестер, — горестно сказала Сме-ральдина, — у меня нет, но...

Штиблеты все-таки были куплены, но, несмо-тря на прочность и хорошую форму, они так и несмогли принести удовлетворение владельцу, и спу-стя несколько месяцев бедный Белаква, чья отчуж-денность от доступных большинству людей благраспространялась даже на пару ног, в целом, еслине в деталях, чудовищно симметричных, отдал ихбез лишнего шума лицу низшему по положению.

Всякое единство в этом повествовании, с Божь-ей помощью, будет невольным единством.

Теперь нам пришло в голову, что по крайней ме-ре на эту минуту с нас более чем достаточно Бе-лаквы — триединого недоноска, с его замогиль-

196

ным утробовещанием, симпатиями, антипатия-ми, грошовыми триумфами, провалами, исклю-чениями, общим несоответствием и ногопатией,если такое слово вообще существует. И хотя мысерьезно намеревались описать его наиболее вы-дающиеся физические особенности и хотели, допереезда в Дублин, попросить его покрутитьсяперед нами в целях быстрого осмотра, так же каксам он, в Барджелло, неоднократно вращал напьедестале маленького драгоценного Давида Буо-наротти, чтобы полнее насладиться всеми его уг-лами и закоулками, мы так увлеклись его ногами,их состоянием, что теперь у нас нет иного выбо-ра (представляем себе, как вы этому рады), кромекак отказаться от этого намерения. В частности,мы собирались рассказать о его животе, потомучто в последующем повествовании его животуможет быть уготована важная роль, о его поясни-це, груди и манере держаться, а также черточка зачерточкой выписать его лицо и с восторженнымкрасноречием обрисовать его руки. Но мы от не-го устали. Мы чувствуем, мы не можем не чувст-вовать, что остальное подождет, пока в поискахутешения мы не обратимся к этой теме вновь.

Кроме того, нам кажется, что эти дефисы сов-сем отбились от рук. Cacoethes scribendi·, страш-ный суд, уготованный даже лучшим писателям.

В Куксхафене, после очень черной ночи, прове-денной в Алтоне, он сел на паром, который повез

1 Страсть к бумагомаранию (лат.).

197

его домой. На вторую ночь в море, Шербур в тотдень был милостиво избавлен от качки, он стащилсебя с жаркой верхней койки каюты и по крутомумаленькому трапу выбрался из колодца третьегокласса, если третий можно вообще называть клас-сом. В этот час на палубе, как и следовало ожи-дать, было тихо, палубный мостик замер, днемздесь было душное, вонючее столпотворение по-ляков и гамбуржцев, радующихся путешествиюили опечаленных разлукой, коротающих длинныеатлантические часы, залечивающих раны народ-ными песенками. Был среди них огромный ник-чемный поляк, похожий на национального гвар-дейца, молодой, свежий поляк, такой огромный,что трещали пуговицы, в блестящих клетчатыхбрюках, облегавших, inter alia·, его роскошные бе-дра и дополнявших короткий ультрамариновыйдвубортный пиджак. Он был вожаком, днем палу-ба принадлежала ему. Теперь было тихо и хорошо,ночь отдраила, отскоблила палубу, прекраснаяночь милостью Божьей и его Аббата Гавриила.Чудная сентябрьская ночь над пучиной.

День кончился, Белаква в глубоком темно-си-нем море, он один на палубе третьего класса. Чтобы он мог для нас сделать, о чем бы ему теперь по-думать? Для начала, конечно, он движется впередкак картезианский земной шарик вместе с плыву-щим кораблем, и, кроме того, он по собственнойволе движется к ветреному носу судна. Соображе-

1 Среди прочего (лат.).

198

ния безопасности не позволяют ему пройти даль-ше. Он перегибается через правый борт, если такназывается борт, обращенный к земле, когда зем-ля находится справа, и окидывает взглядом вод-ную пустыню, далекие огни. Что это, Бичи-хед,остров Уайт, или Лэндс-энд, или плавучие маякина мелководье, или же светящиеся буи, зачален-ные у берега? Красные, и зеленые, и белые огонь-ки, они пронзают его сердце, его голова клонитсяна грудь, он сам склонился над морской пеной.Если бы мне, дал он волю воображению, захоте-лось доплыть до одного из этих огоньков, которыеразличимы отсюда, с палубы, то как бы я узнал,где земля, с водной поверхности огоньков не будетвидно, я потеряю голову от страха и точно утону.

Что ж, по-прежнему ли он стоит здесь, пере-гнувшись через леер, волосы развеваются, очкиспрятаны в нагрудный карман куртки, вглядыва-ясь в кипение цветов, в серебристое шипение цве-тов, умножаемых корабельным носом? Предпо-ложим, ради красного словца, что стоит. Тогда, изсочувствия, приходят в возбуждение и молекулыв его мозгу, они охвачены паникой, потом, стоитему воздеть очи к дальним огням, они грустно за-тихают и снова вскипают, когда он опускает голо-ву, вглядываясь в волны, в черные волны, гдевполне может очутиться, и тогда ему придется ре-шать, что делать, держаться на плаву или, пустив-шись во все тяжкие, выбирать направление, по-пусту расходовать силы или неспешно плытьбрассом, которому научил их Отец, когда они бы-ли маленькими, сначала Джона, затем его.

199

То было в голубоглазые дни, когда они ездилик морю на велосипедах, — Отец в коляске, его кра-сивая голова вздымается над огромным плоенымворотником махрового полотенца, стройный,изящно держащийся в седле Джон едет в центре,Бел замыкает процессию, ноги бешено крутят пе-дали самого маленького из когда-либо сконструи-рованных велосипедов. Они были: Огромныймедведь, Большой медведь и Малый медведь; alitersic': Большой, Средний и Маленький медведи. Те-перь установить это с точностью не удастся. Вере-ницей они ехали по молу, и каждая из огромныхчугунных крышек на зачем-то утопленных в бетоншахтах кашляла под колесами; шесть колес, шестьпокашливаний; два огромных хрипа, два большихи два маленьких. Затем тишина до следующей се-рии крышек. Многих, благополучно возвращав-шихся со своих омовений священников миновалиони по дороге: учтиво свернутое полотенце сви-сает с руки подобно салфетке официанта. Тогдавеличайший из Медведей выпускал свой прослав-ленный залп — П-С! П-С! П-С!2 — и чуть повора-чивал свое красивое, испещренное морщинкамиулыбки лицо, дабы убедиться, что выпад не про-пал даром. Выпад никогда не пропадал даром. Ес-ли бы эту возможность упустил Отец, выстрел со-вершили бы Джон или Бел. Никто никогда неслышал, чтобы Отец упустил эту возможность.Священник всегда приводил в движение его ку-

1 Иначе говоря (лат.).2 Проклятые священники.

200

рок. Эта особенность роднила священника с блю-дом, приправленным карри. Блюдо с карри всегдаспускало отцовский курок.

— Ох! — говорил он ошарашенно. — Ох! Кар-ри для кариеса!

Тогда Джон и Бел начинали хихикать, а ихМать отказывалась веселиться, кроме как в ред-ких случаях, когда, например, ей не давал покояоставленный открытым сифон — вопиющийпример нерачительности.

Белаква, устав от далеких огней и игр в утопа-ющего, запрокинул голову за глотком звезд, чутьболее интимно прижался к фальшборту и, что выдумаете, принялся вспоминать девушек, которыхоставил позади!

Первые аккорды были вполне приятными. Онбыл скверным исполнителем, и поэтому ему былоприятно презирать представление. Он был слеп кмощным бифштексам и выменам Смеральдины-Римы и гневался из-за приаповых манипуляцийСира-Кузы, а все потому, что в обоих случаях ока-зывался обезоружен, он действительно был неспо-собен взойти на столь крутые плотские вершины.Пора бы и научиться, думал он. Я пройду обуче-ние в школе Нассау-стрит, я начну посещать ака-демию Рейлвей-стрит. Все же он был склонен со-гласиться с Гроком, когда этот верный философвыдул из своей валторны первое хриплое cui bono1

созерцательности, сказал, что с одинаковым успе-

1 Кому это выгодно (лат.).

201

хом можно оставить все, как есть. Если не мог,значит, не мог. Дело дрянь, но какое это имеетзначение? Когда он встретит ангела своих грез —хи! хи! — вопрос этот будет иметь смысл только втой мере, в какой это согласуется с его леностью.Моя леность, болезненность моего сложения, тос-ка моей души по сумеркам — это, утешал он себя,важнее, чем мастерство сутенера, об этом только инужно заботиться, в первую и последнюю очередь.

В ознаменование этого решения он метнул заборт пенящийся плевок. Вниз, огибая огромныйкорабельный корпус, за корму, тот скользнул поокеану борзым псом. Так голоса их будут отда-ляться...

Теперь бы только толику высокого, думал он,задрав голову на звездную пашню, прежде чем явернусь в койку. Но она снова помешала ему,болтая сияющими ногами над земным шариком,вновь заставив его опустить к кипящему океануглаза, которые ни при каких обстоятельствах несоглашались разглядывать эти благословенныеюбки.

Vieil Océan!1 Что ж, может быть, и так, пусть ипоганенько звучит, пусть нам и осточертели плев-ки послевоенных пиитов. Исидор, Гюгетто, увен-чанный café liégeois2, хуже Байрона времен «Ла-ры». И Рембо, Адское исчадье, Хворый Ясновидец.

1 Древний океан! (фр.) Лотреамон, «Песни Маль-дорора», I, 9.

2 Льежский кофе (φρ.), τ. е. кофе со льдом и кре-мом Шантильи.

202

Только в поздние годы, овладев мастерством ба-нальности, смог он, вскинув кудрявую голову, дер-жаться наравне с лучшими из них. Следует ли емуповращать глазами, покраснеть и процитироватьего в переводе? Вы, конечно, знаете, что он пытал-ся смастерить его на английском?1

Я напишу книгу, бормотал он задумчиво, я ус-тал от шлюх земных и воздушных, я окружен, про-бормотал он еще тише, уличными девками, в мыс-лях и в действиях, выстлан ими внутри и окаймленснаружи; необходимо завербовать огромного,сильного мужчину, чтобы снять осаду — чтобы на-писать книгу, где каждая фраза будет осознанноумной и неглубокой, но не так, как ее соседи постранице. Расцветшие розы фразы метнут читате-ля к тюльпанам следующей фразы. Переживаниемоего читателя будет заключаться между фразами,в молчании, порожденном паузами, а не в опор-ных камнях темы, между цветами, неспособнымисосуществовать, антитетическими (что можетбыть проще антитезы?) порывами слов, его пере-живание будет состоять в угрозе, чуде, воспомина-нии о неописуемой траектории. (Глубоко взвол-нованный этим замыслом, он оттолкнулся отфальшборта и, ступая широко и быстро, зашагалпо палубному мостику.) Я смогу выразить молча-ние более искусно, чем даже лучший из поэтов, аведь он знал толк в том, как расцветить мотыльковголовокружения. Я думаю теперь (он ходил взад и

1 Сэмюэль Беккет перевел на английский «Пьяныйкорабль» Рембо.

203

вперед по лунной дорожке, il arpenta le pont1, вотвам фраза для новоанглийского Лансона, вообра-жая себя плавильным тиглем мозговых игрищ) озиянии, о динамической décousit, о Рембрандте —из-за его живописных отговорок выглядывает на-мек, посягая на краски и светотень; я думаю оSelbstbildnis3, он в токе и золотой цепи, о его пор-трете своего брата, о милом маленьком ангеле свя-того Матфея, которого, готов поклясться, ванРейн никогда в глаза не видел, — о полотнах, гдетак часто, по воскресеньям, во время второго зав-трака, я различал неделанье, désuni4, Ungebund5,flottement*, трепыханье, тремор, тремоло, разъ-ятие, разъединение, выцветание, выветривание,распад и умножение ткани, все разъедающую дон-ную волну Искусства. Это павловское (Господипрости его, ибо не ведал, что говорил) cupio dis-solvi7. Это solvitur acris hierns* Горация. Ну, в край-нем случае alles hineingeht Schlangen gleich9 бедногоГёльдерлина. Schlangen gleich! (К этому времени

1 Он расхаживал по мосту (φρ.).2 Бессвязности, отрывистости (φρ.).3 Автопортрете (нем.).4 Разъединение (φρ.).5 Расплетение (нем.).6 Здесь: нерешительность, неустойчивость (φρ.).7 Имею желание разрешиться (лат.). Ср.: Послание

к Филиппийцам, 1:23: Cupio dissolvi, et esse cum Chris-to — Имею желание разрешиться и быть со Христом.

8 Суровая растаяла зима (лат.). Гораций, «Оды», 1,4.9 Все уползает подобно змеям (нем.). Строка из сти-

хотворения Иоганна Гёльдерлина «Мнемозина».

204

несчастный Белаква уже взобрался довольно вы-соко на мачту.) Я думаю о Бейтхофене, его глазаприкрыты, говорят, бедняга был очень близорук,его глаза прикрыты, он курит длинную трубку, онслушает Ферне, unsterbliche Geliebte1, он открыва-ется Терезе ante rem, я думаю о его ранних сочи-нениях, когда в тело музыкальной темы он внед-ряет пунктуацию зияния, биение, связностьрассыпалась, целостность отправилась к собачьимчертям, ибо единицы целостности отреклись отединства, они размножились, они разваливаются,повсюду летают ноты, вьюга электронов; а потомо закатных сочинениях, разъедаемых ужасныммолчанием, о музыке единой и неделимой толькоблагодаря труду кровавому настолько же (браво!),насколько вообще возможно в истории мужчины(и женщины? голос валторны), перемежаемойстрашными приступами тишины, где тонет исте-рия, которую он некогда выпускал на волю, поз-волял ей говорить за себя, кричать фальцетом. Иеще я думаю о непредсказуемом в конечном итогеатоме, грозящем разорваться на части, левое кры-лышко атома вечно замышляет плюнуть в глаз ста-тистику от физики и совершить обильнейшее не-потребство на кенотафах неделимости.

Все это, вынужденно признал Белаква, отложивмифы и мечты и звезды на другой случай, уже че-ресчур. Если когда-нибудь, Боже избави, я и наца-рапаю книгу, то она выйдет ветошью, развалюхой,драндулетом, который будет скреплен лишь обрыв-

1 Бессмертную возлюбленную (нем.).

205

ками бечевки и, однако, столь же свободен от ма-лейшего намерения потерпеть крушение, сколь ита, первая летающая машина господина Райта, ко-торую так и не удалось уговорить покинуть землю.

Тут он, возможно, ошибался.Под впечатлением этих безответственных мыс-

лей он через сырые порывы ветра продрал себе до-рогу обратно и по крутому маленькому трапу со-шел вниз, в жаркие кишки третьего класса. Теперьон лежит на правом боку, едва не на груди, на верх-ней койке, в жарком корабельном чреве. Он бла-годарит Бога, пока еще сон не подернул его глазатьмой и дыхание не стало глуше, за то, что его пле-вре угодно рыдать там, где положено, за то, что вминуту, когда пала тьма, она не размазала в сля-коть трепещущий снежок его сердца, несущегося àtombeau ouvert1 (ведь, в конце концов, не находил-ся ли и он сам в сердце движения, и разве не уста-новлено с достоверностью, что человек trägt wiederHerzlein??). Он воздает сердечную благодарностьвсем парящим богам за милосердное положение,которое ему удалось принять, за то, что те усыпи-ли две его плевральные пленки, такие разные, ониведь похожи друг на друга не больше, чем две пти-цы, и успокоили бурные полюса его торакса, и за-лили болеутоляющим грудную полость.

В следующий раз тьма накроет Белакву сидя-щим в буксире. Буксир колышется на вечерней во-

1 С сумасшедшей скоростью. Букв.: к разверстоймогиле (φρ.).

2 Всегда следует велениям сердечка (нем.).

206

де, багровой от палубных отсветов. Ночная птицазловеще свистит крыльями, сопровождая взби-рающихся на борт эмигрантов и их друзей, мед-ленной легкой музыкой она питает их стенания,они рыдают, стоя у леера, их молчание сплетаетнад буксиром шатер, буксир сцеплен с высокимфальшбортом их всхлипами, и молчанием, и уси-ками птичьего свиста. За Ковом, над гаванью свет-ляки летят по направлению к низким холмам Хи-Бразила1, священники снуют там повсюду сосвоими дубинками. Капитан буксира стоит уштурвала на маленьком мостике, его голова запро-кинута, он поносит молодого товарища-немца, от-ветственного за разгрузку, он не боится. Палуб-ный оркестр выблевывает «Милые трилистники»2,медные духовые извергают на буксир потоки не-сусветности, ребята, мы вместе, поэтому рыгаемхором, лиана молчания и свиста порвана, мы бро-шены на волю волн. Рядом с Белаквой рыдает ру-соволосая девчонка, она рыдает, обнажив вполнечистый кусочек бурбоновских трусиков. Это вы-глядит вполне подобающе и пристойно, принимаяво внимание ее теперешнее положение, это ее пря-мой долг. Еще до Рождества она будет на Грин-стрит, на Рейлвей-стрит3, обустроенной старания-ми нового правительства. Она достойно родилась,

1 Земля Золотого века и вечной юности в древне-ирландских мифах.

2 Подразумевается ирландская национальная песня.3 В первой трети XX в. эта дублинская улица была

печально знаменита своими борделями.

207

достойно жила и достойно умерла, Коллин Крес-свелл из Кларкенвелла и Брайдвелла. Теперь онисвободны, они летят по глади гавани к пристани,баркас душ. Белаква закуривает сигарету, быстросует ее между верхней и нижней челюстью, он струдом ставит тяжелый фанерный чемодан напланшир. Теперь он готов, он может спрыгнуть наберег. Там его встретит Жан, там, милостью Божь-ей, будет Жан, его дорогой друг, Жан дю Шас.

Уже совсем скоро его окутает тьма — если,конечно, посреди ночного спокойствия нам невзбредет в голову утопить бравый корабль, где онлежит в полузабытьи (извилистые ходы и мос-тки), пустить ко дну благородный Гапаг1, со все-ми пассажирами, грузом и судовой командой, нуи Белакву с его сердцебиением и сцеплениями иизлияниями и агенезом и замогильным утробо-вещанием и эстетикой невнятности.

L'andar su ehe porta?..2

Ах, а как же лавровый венок, господин Бек-кет, неужто вы не знали, он на вашем челе.

1 То есть корабль компании «Гапаг», и поныне осу-ществляющей морские перевозки между Гамбургом иАмерикой.

2 «Что толку от похода?» (um.). Данте, «Чистили-ще», песнь IV, 127. Эти слова Белаквы, обращенные кДанте у горы Чистилища, могут служить запоздалымэпиграфом к роману Беккета.

ТРИ

Тоскливой прибрежной дорогой они отправились домой, три дня и три ночи они пустозвонствовали по ней в сторону дома, мимо Иёла, Трамора, Вик- лоу-тауна, живя от щедрот земли. Шас платил за весь стаут в бутылках, что они пили по дороге, так как Белаква истратил последние шиллинги в Кор­ке на духи для дамы, на изящный, как обвертка соцветия, флакончик кельнской воды в подарок Матушке (она стоит на крыльце, вслушиваясь в звуки дороги), Шас швырял на прилавок деньги за весь стаут, что помогал им надувать шар грусти грустных вечеров, они не пропустили ни одного пляжа, они шагали взад и вперед, взад и вперед, плечом к плечу, по плотному песку у прибоя, и там Ш ас, холодным вечером, который был чре­ват, разумеется, дождем, раскрыл ему свои неслы­ханные музыкальные отношения с некой Джинет- той М ак-Имярек, оторочку оторочки оторочки оторочки чьей девственной (вдовьей) тоги он ни­когда, jamais au grand jamais1, не посмеет и не бу­дет достоин поднять на малейшую малость, не то чтобы задрать ее до самых бедер.

1 Никогда в жизни (фр.).

209

— Je la trouve adorable, quoique peu belle. Elle asurtout beaucoup de GOUT, elle est intelligente etdouce, mais douce, mon cher, tu n'peux pas t'imag-iner, et des gestes, mon cher, tu sais, très désarmants1.

Белаква сразу понял, насколько она прелест-на, он был вполне уверен, что она совершенно за-мечательна, и смеет ли он надеяться, что как-ни-будь, в не очень отдаленном будущем, он сможетудостоиться чести мельком увидеть, как она про-плывает сквозь сумерки, когда она сама сумерки?

— Elle a une petite gueule, — стонал Шас, —qui tremble comme un petit nuage2.

Белаква счел это потрясающим сравнением,и в последовавшем длительном, угрюмом молча-нии с некоторым трудом запечатлел его навеки всвоей памяти:

le ténébreux visagebouge comme un nuage...

j'adore de Ginette le ténébreux visagequi tremblote et qui bouge comme un petit nuage3.

1 Она восхитительна, пусть и не очень красива. Унее, безусловно, замечательный ВКУС, она умная инежная, да, нежная, дорогой мой, ты и представить се-бе не можешь, а ее жесты, мой друг, совершенно обез-оруживающие {φρ.).

2 У нее маленькая глотка, которая трепещет как об-лачко (φρ.).

3 угрюмое лицошевелится как тучка...Джинетты обожаю угрюмое лицооно трепещет и дрожит как облачко (φρ.).

210

— Я питаю сильную слабость, — уверял он сво-его дорогого друга, — к эпической цезуре, ты ведьзнаешь. Мне нравится сравнивать ее, ты ведь зна-ешь, с замершим сердцем стихотворного размера.

Шас счел это сравнение замечательным. По-следовало длительное угрюмое молчание.

— Многое еще предстоит сделать, тебе не ка-жется, — сказал Белаква, — для более нервноготолкования цезуры. — Конечно, он подразумевал,что уже ничего не поделаешь, тебе не кажется, ссумрачной Джинеттой. — Вспомним также, чтопретерит и сослагательное прошедшего времениникогда, со времен Расина, не использовались по-этами в той мере, в какой они этого заслуживают.Помнишь:

Vous mourûtes aux bords...

— Où vous fûtes laissées1, — напел Шас.— Также знаменитое «quel devint...»2 несчаст-

ного Антиоха.Шас поежился.— Зайдем? — предложил он.Так каждую ночь в течение трех ночей они

оставляли темный берег, темный песок, на кото-рый скоро будет мягко лить, лить мягкий дождь,потому что дождь, черт побери, обязан лить.

1 «Вы умерли у берегов, где вас покинули!» Строкаиз трагедии Жана Расина «Федра», 1,3.

2 «Который стал» {φρ.). Строка из трагедии ЖанаРасина «Береника», I, 4: «Quel devint mon ennui» —«Который стал моей тоской».

211

Белаква был искренне рад вернуться в ком-фортабельный частный дом своих родителей, домневыразимо отстраненный и расположенный итак далее, и первое, что он сделал, разделив стра-стную радость встречи после столь длительной игорькой разлуки, было погрузить блудную головув раскинувшийся у старого крыльца куст вербены(куст был во всех отношениях замечательный, го-ворили, что, даже принимая во внимание его бла-гоприятное южное расположение, он никогда, стех самых пор, как был крохотным росточком, ниразу не пропустил прелестей лета) и долго не-житься на роскошном лоне его аромата, где былаи навсегда останется запечатленной каждая из егодетских радостей и горестей.

Свою мать он нашел изможденной. В послед-нее время ее здоровье пошатнулось, она сказала,что была не в лучшей форме, но теперь ей гораз-до лучше, теперь она чувствует себя хорошо.

Как приятно возвращаться к домашнему уюту.Белаква перепробовал все кресла в доме, он по-полтронил на всех полтронах1. Потом он посетилобе уборные. Стульчаки из красного дерева. Dou-ceurs!..

Примчался на велосипеде почтальон с письма-ми, резко затормозил на дорожке, разбрасываямелкий гравий. Он был очень рад видеть Белакву,больше, чем мог выразить словами, но, скован-ный афазией, ограничился дежурной фразой: «До-

1 От шпал, poltrona — кресло.

212

бро пожаловать домой, — с приятным акцентом истарой знакомой улыбкой, там, под благородны-ми усами, — мастер Бел». Да, да, évidemment1. Ногде же тот, другой, стройный почтальон, где он,ваг в чем вопрос, худенький и изящный, как со-провождавшая его борзая, музыкальный юноша,достойный всяческого уважения молодой чело-век, да, голубчик, полный веселой энергии и вдо-бавок обаятельный, таковы две стороны пристав-ной лесенки, по которой умудрился взобратьсяэтот человек, возможно, он возвысился до иногоположения в обществе, вырвался из ужасных тру-щоб, наверное, теперь он играет на скрипке, име-ет выходной костюм и грациозно танцует с благо-родными, да. Когда ребенком он лежал с широкооткрытыми глазами, хотя ему давно уже пора бы-ло спать, на верхнем этаже дома летней ночью,Белаква слышал его легкие нервные шаги на доро-ге — он, пританцовывая, шел домой после дня ра-боты, — слышал его пронзительно громкий свист:«В Пикардии розы цветут...»2 Ни один юноша ни-когда так не свистел, ну а девушки, конечно, таксвистеть не умеют. Таков был его первый, единст-венный, незабвенный музыкальный пир. Большемузыки не было, только, если улыбалась удача, пе-чатка с рубинами и приятное вино. Он насвисты-вал «В Пикардии розы цветут...» и пританцовываяшел домой по дороге, под луной, в лунном свете,

1 Очевидно (φρ.).2 Слова из популярной песни Гайдна Вуда на сло-

ва Фредерика Уэтерли. Написана в 1915 г.

213

а рядом, может быть, бежали одна или две охотни-чьих собаки, и уже собиралась роса.

Теперь он был мертв, мы сочли более уважи-тельным выделить это в отдельный абзац, он умери теперь ухмылялся крышке. Мертвая отрыжка,говорит Екклезиаст, суета сует, и быстрый свист.Благословенно будь имя Танатоса.

Белый Медведь:чертыхаясь, богохульствуя, багровея от ужасногопредчувствия, ступил, охваченный паникой, в во-доворот. Неверной походкой, но целый и невре-димый он вышел на противоположную панель.

— Разрази Бог ублюдков, — прорычал он, —разорви ублюдкам зад.

Он сорвал с себя огромную старую шляпу, иего голова засияла высоко над толпой. Он был ги-гантских размеров грузный мужчина. «Merde, —рычал он, — merde, merde». Все же ему стало легчеоттого, что он вообще сумел перейти улицу. Богмилосерден, ему удалось пересечь улицу, пусть да-же жизни в нем оставалось всего на глоток. Ну чтотеперь, черт подери, ему нужно купить? Oleum rici-ni1 для хворающей сестры. Merde его сестре. Потомеще какая-то треклятая дрянь, которую он обещалдобыть. Что это было? Напрягая каждый нерв, онвнезапно вспомнил: курочка за два шиллинга дляхворающей семьи. Merde его семье. В действитель-ности они были очень милые, такие лапочки, и так

1 Касторовое масло {лат.).

214

добры к нему. Он заскрежетал зубами, он заскри-пел ими в крайнем выражении чувств к своей хво-раюшей семье. Ястребом выискивая oleum ricini идвухшиллинговых курочек (таких нет в природе)по всему прелюбодействующему городу.

Теперь он направил стопы туда, где, как емубыло известно, он мог купить масло подешевле,он тяжело ступал, одышливый, сутулый, огром-ный, печатая шаг посередине панели. Он был по-глощен ходьбой. Услышав, что его назвали поимени, и опознав месье дю Шаса, он учтиво при-поднял старую шляпу.

— Если хочешь, — сказал он своим замеча-тельным голосом с легкой лалляцией, — можешьпойти со мной и помочь мне купить склянкуoleum ricini для моей проклятой сестры.

Они закрепились на местности.— Merde, — сказал Б. М. дружелюбно, — мо-

ей сестре.— Hoffentlich, — отозвался Шас.Это было остроумно, и Б. М. громко расхохо-

тался.— Знаешь, — сказал он, — ты можешь понес-

ти мою сумку, если хочешь.Шас взял сумку.— В ней полно бульварных романов, — ска-

зал Б. М., — для моей хворающей семьи.— Чем она хворает? — поинтересовался Шас.— Именно поэтому у меня такая тяжелая сум-

ка, — сказал Б. М., — я устал, я действительноочень устал во время этого ублюдочного забега.При этом ты молод, а я стар...

215

Тут он повернулся и, злобно штурмуя потокпрохожих, вторгся в аптеку, где был частым кли-ентом.

— Итак, он боится, — продолжил Шас, —быть...

Вот оно, худшее в Шасе, его слабость, его боль-ное место, по которому преспокойно может нане-сти удар всякий из его врагов, это отвратительноепроизводство текста, а также многочисленныхоригинальных и непроизвольных наблюдений,призванных во имя таинственной целесообразно-сти завершить строчку или куплет или катрен илифразу или абзац, читай любой отрывок, которомуон стремился придать качество смутной завершен-ности, мы-то знаем, как такие вещи делаются.Анальный комплекс, что ни говори. Сколько разБелаква, желая удовлетворить туманную нуждувыразить словами утробную замогильность иличто-то еще в этом роде, бормотал слог-другой за-клинания: «La sua bocca...»1, «Qui vive la pietà...»2,«Еще до утра ты прибудешь сюда...», «Angeplein...»3, «Mais elle, viendra...»4, «Du bist so...»5, «La

1 Свой рот... (um.) Ср.: Данте, «Ад», песнь XXXII,37-40.

2 Жив к добру тот... (um.) Ср.: Данте, «Ад», песньXX, 28.

3 Ангел полный... (фр.) Первые слова стихотворе-ния Ш. Бодлера «Искупление».

4 Но она, придет... (фр.)5 Ты так... (нем.) Возможно, аллюзия на слова Фа-

уста о прекрасном мгновении.

216

belle, la...», только для того, чтобы этот грязныймаленький Бартлетг-из-коробочки· встрял со сво-им корытцем слов, ввел ослепительного цезариан-ца в блаженную ночь, залатал вдоль и поперек ти-хо умирающую мысль и барабанным боем загналразум обратно в счетную контору. В такие минутыБелаква ненавидел своего дорогого друга. Не точтобы Шас не был скромным человеком, не точтобы ему, мы убеждены в этом, когда-либо при-ходило в голову хоть сколько-нибудь кичитьсяэтим безошибочным чувством контекста. Речьидет, скорее, о сдержанном высокомерии, что бы-ло сродни его платоническим кувыркам передДжинетгой, едва различаемой сквозь темно-розо-вые очки, сквозь пелену слез.

Зачем, зачем этот внезапный выпад в сторонуШаса, от которого и так не будет проку? Скороон растает. Уж за это, надо думать, мы можем по-ручиться. Тогда зачем этот внезапный укол? Сло-воблудие, возмутительное сокрытие, élan acquis2,catamenia3 currente calamo4.

Мы помним (возможно ли забыть такое!), чтокогда-то обмолвились, будто надеемся, что имен-но Шас удавит эту летопись гарротой. Теперь, позрелому размышлению, мы поняли, что вполне

•Джон Бартлетт (1820—1905) — американский пи-сатель и издатель, автор «Словаря цитат» и «Конкор-данции к Шекспиру».

2 Сильный своими устремлениями (φρ.).3 Менструация (лат.).4 Наспех, букв.: беглым пером (лат.).

217

можем обойтись без его помощи. Не исключенодаже, что, разозлившись, мы женим его на бой-кой Шетланд Шоли, а не на Джинетт Мак-Имя-рек, да, на другой, мы сделаем так, что эта другаятронет его сердце сказкой, рассказанной в сумер-ках слез, тщетных слез, пролитых среди вереска(поразительно, если подумать, сколько в этойкниге слез и сумерек), вереск доходит ей до пуп-ка, такая аккуратненькая девочка, просто один изпухленьких маленьких чистеньких ароматныхспазмов Ницше, Фрейда, опопонакс и асафетида,в Дублине их полным-полно. Пусть только по-пробует досадить нам еще немного, и мы с нимэто сделаем. Мы запрем эту пару в таламусе, пустькаждый день их подвергают психоанализу. Ни зачто он не получит и клочочка занавеса, и роли впоследнем действии он тоже не получит. Кстати,это самое меньшее, что может его ожидать.

Мы упоминали также, что для финальной сце-ны можем свистнуть Мамочку. Однако теперь,обозрев эту перспективу с достигнутых высот, мыдумаем, что нам не стоит этого делать, нет, будетлучше, будет меньше хлопот, если она пребудет впочтенном покое там, где находится, и продолжитнежить, холить и журить (для ее же блага) своюпрелестную дочь, откармливая ее, в ожиданииподходящей немецкой партии, мясным салатом ивенгерским гуляшом... Случайное упоминание,мимолетное воскрешение в памяти этой многоум-ной мультипары, нянчащейся с Мадонной и дажешевелящей губами в интересах ее ухажера, этоприведет к развязке. Пусть остается там, где есть.

218

О занавесе: если его вообще опускать, ведьон, как вы догадываетесь, может просто сморг-нуть словно веко Пексниффа1, в полном цвете-нии предпредпоследнего изгиба, или, скажем,внезапно распасться на части, так вот, если вооб-ще опускать занавес, то, нам думается, сделатьэто должен Белаква, вполне самостоятельно, кла-няясь налево и направо, слегка покачивая станомпод гром рукоплесканий. Теперь фигура требует,чтобы ее вели дальше. Фигура сулит противопо-жарный занавес, аварийные выходы, артистичес-кое фойе и служебный вход в театр. Мы отвердимсвое крохотное сердце и не пойдем. Что же мы,тяжело груженный трамвай, оперенный штан-гой? Мы любезно сообщаем фигуре, что, можетбыть, поможем ей в другой раз.

Итак, он боится, что...— Где, — хотел бы знать Б. М., испытывая не-

преодолимое облегчение оттого, что склянка смаслом, целая и невредимая, лежит у него в кар-мане, — можно купить курочку ценой в два шил-линга? В большом магазине торговца птицей наД'Олье-стрит, в «Брэдис» на Доусон-стрит илина рынке?

— Тебе придется бодрствовать всю ночь, —сказал Шас, — и отправиться в «Ле Алль» с пер-выми проблесками рассвета.

— Свиные колбаски Хаффнера, — БелыйМедведь сузил поле исследования, — превосход-

1 Подразумевается персонаж романа Ч. Диккенса«Мартин Чеалвит», олицетворение ханжества.

219

ны, но птица у него дорогая. И если моя семьядумает, — он задвигал челюстями, — что я, обли-ваясь потом, потащусь на Джордж-стрит...

— Сэр, — сказал Шас, осторожно опуская наземлю тяжеленную сумку, — теперь мне надо бе-жать. У меня встреча.

— Что ж, — сказал Белый Медведь, — наде-юсь, она хорошенькая.

— С Белаквой, — сказал Шас, отказываясьиграть. — Разве ты не видел его после приезда?

Б. М. угрюмо подтвердил, что встречался сним накануне. И нашел его очень, как бы этосказать, изменившимся.

— Не переменившимся? — выразил надеждуШас.

Не Белому Медведю было об этом судить.— Другим, — вот все, чем он ограничился. —

О нем многие справлялись с нежностью.— Это так, — сказал Шас, — что ж, — он по-

двинул сумку ближе к Б. М., — мне надо лететь.Белый Медведь поковырял в носу и прогло-

тил содержимое.— В особенности, — сказал он, — Альба.— Альба?— Девушка, — вздохнул Б. М. — Ч-у-удесная

девушка. Большой друг или была большим дру-гом твоего друга и коллеги месье Либера.

— В самом деле...— Что ж, — Белый Медведь устал от Шаса, —

теперь мне надо бежать. — Внезапно он вспом-нил о сумке. — Погоди, — прорычал он, — неубегай с моей сумкой. Если я приду домой без

220

сумки, — сказал он лукаво, надежно ухватив ее заручки, — знаешь, что со мной сделают?

Шас не имел представления.— Меня побьют, — сказал Белый Медведь.Они разлетелись.Он нашел курочку, твердую и тугую и малень-

кую, tant pis, зато по указанной цене. Это былабольшая радость. Разрази гром ублюдочных граби-телей. Полкроны за саблегрудую курочку. Merde.Шампанское он купит по дороге домой. Масло иптица пошли в сумку.

— Ну-ну, — сказал он, прочистив горло, про-глотив содержимое и изрыгнув высокий красныйстолб чувства выполненного долга, — ну-ну.

Тишина, умоляем мы вас, и почтение, мы про-сим вашего пристального внимания. Кто здесь?Следите внимательно. Взирайте, это она, это

АЛЬБА.Смотрите, как она вплывает раньше времени(ибо не в ее правилах заставлять его ждать, нет,это слишком просто) в вестибюль гостиницы, гдерешила удостоить его свидания. Она была живая,да, живущая в боли, живая и в боли. Она выпьетконьяка, hijo de la puta blanca!1 — так она и сдела-ет и будет проклята на всю galère2. Carajo!3 Поло-жительно, она выпьет коньяка, да еще из бокала

1 Груб., прибл.: сукин сын (исп.).2 Галеру (φρ.).3 Грубое испанское ругательство. От carajar — сово-

купляться.

221

для дегустации. «Эннесси» из тюльпана, которыйстоял в ведерке со льдом. Засыпьте мне рот со-лью, думала она, солью и песком на веки вечные.Из-за душистого корсета она вынула его послед-нее письмо, последнее письмо ее последнего. Онискал ее благосклонности.

Он был огромный парень — прямая противо-положность хрупкому паруснику Ее высочества,нашему девичьему корвету, нашему цветку Лопе,противоположный полюс.

— Массивный! — восклицала Венерилла. —Массивный мужчина!

«Массивный» — так в Мите, в Западном Ми-те1 называли нечто épatant2. Венерилла же былаальбиной авигеей3. Преданной! Она с величай-шей радостью, то есть, как неизбежно из этогоследует, без малейшей надежды на спасение, от-дала бы жизнь за мисс Альбу, за свою маленькуюцарственную госпожу. Она не заслуживает инте-реса, никакого интереса.

Его звали Джем — штангист, регбист, борец,а не какой-то там любитель детского хоккея илигэльского футбола, лесоруб барышень с колон-нами мускулистых бедер, вспухающих позадижезла. Он решил бросить перчатку, он обратилсяк жанру натруженной прелюдии, вызов следова-ло облечь в форму маргиналий к тайникам его

1 Историческое графство в Ирландии.2 Потрясающее, сногсшибательное (φρ.).3 В английских романах XVIII в. именем библей-

ской Авигеи часто называли камеристок.

222

Пенетралий, его надлежало вручить в предпоко-

я х тайны.«Ты маленькая чертовка, — испытал он по-

буждение написать, — ты маленькая ведьмочкаты околдовала меня. Я не большой мастак писатькак ты возможно знаешь я не литературный па-рень в любом смысле слова но ты украла мое серд-це и я твой телом и душой и я люблю тебя боль-ше чем можно выразить словами. С того первоговосхитительного вечера когда мы встретилисьчтобы никогда больше не расставаться если быбыло по-моему я чувствую что ничего больше неимеет значения если бы я мог однажды принадле-жать тебе а ты была бы моей, в высшем смыслеслова конечно я имею в виду. Мне не нужно го-ворить тебе...»

Альба расхохоталась и откинулась на отто-манку. Carajo! — смеялась она с замечательнымпридыханием, телом и душой и в высшем смыс-ле слова он имеет в виду!

«...не нужно говорить тебе. Я бы отдал все ра-боту и игру и карьеру и всех девок по какой-топричине я не знаю по какой все рассказываютобо мне разные дурацкие вещи как ты можетбыть слышала...»

Ciel!1 a ведь он отдал бы всех девок!«...если бы я мог думать что ты любишь меня

хотя бы наполовину того как я люблю тебя а этобольше чем целый мир. «Я всегда буду любить

' О, небо! (фр.)

223

тебя!»1 Я всегда буду мечтать о тебе слыша этумелодию. Можно я повезу тебя кататься в авто вследующее воскресенье? Ты была божественна втот вечер в том потрясающем вечернем платьегде ты такое раздобыла? Все парни которых я тамзнаю думают что ты восхитительна. Я так обезу-мел от любви к тебе что почти не могу спать ду-мая о тебе. Ты была как Ангел спустившийся сНеба среди всех этих девок. Скажи, что можно.И пожалуйста пошли мне свой фотопортрет илимоментальный снимок если у тебя нет ничеголучше и пожалуйста не думай что я слишком на-вязываюсь если прошу тебя о фотографии послетакого короткого знакомства. Я бы предпочел впрофиль если она у тебя есть, в вечернем платьеесли у тебя есть такое фото или на пляже, я уве-рен ты можешь найти именно то что мне нужно.Я прилагаю свой снимок его сделал приятель вДугласе прошлым летом на Т. Т.2, он не оченьхороший просто маленький сувенир. Мы там бы-ли всего несколько дней и здорово позабавилисьговорю тебе. Но с этим покончено теперь когда язнаю тебя меня это больше не интересует.

Напиши мне и пошли мне письмецо и скажичто я могу зайти за тобой в воскресенье днем око-ло трех если ты не думаешь что это слишком рано.

1 Строка из популярной песни Ирвина Берлина«Всегда» (1918).

2 Подразумевается «Туристский трофей» — гонкина мотоциклах, которые каждым летом проводятся наострове Мэн.

224

Для меня не может быть слишком рано. Ты сдела-ешь меня счастливейшим человеком в мире еслискажешь да. Я бы мог продолжать так бесконечноно наверное только наскучу тебе если буду продол-жать. В субботу мы играем с «Рейнджере». Можноя пошлю тебе билет на место у боковой линии. Яглавный нападающий ты ведь знаешь. Игра будетхорошая. А потом мы можем встретиться и выпитьчаю в «Фуллере» или если тебе больше нравится вэтом кафе «Бон Буш» на Доусон-стрит.

Надеюсь на ответ обратной почтой.Вечно твой страстный но почтительный

поклонникДжем (Хиггинс).

P. S. Теперь я знаю что никогда не знал что такоелюбовь пока не встретил тебя. Дж.».

Альба вздохнула. Слишком просто. Для того что-бы иметь возможность вот так вздыхать в одино-честве, объятая болью, с бокалом коньяка, онаобратила к нему глаза, она подобрала оборки июбочки своего взгляда, она бросила на абордажкрюки и когти своего ума — те ощерились и схва-тили увальня. Или, скажем по-другому, для тогочтобы показаться в высоком замковом окне,ожидая летящих в вечернем воздухе птиц, она...В облике Флорины она показалась в высоком ок-не и пропела куплет, так чтобы птицы, украдкойсадящиеся на увешанный мечами и кинжаламиогромный кипарис, внезапно поранили крылья,затупили свои когти. Тогда они закричат крова-

225

вым криком. Не ведал я, что есть Любовь, покане встретил я тебя... И ни одного голубого пераво всей птичьей колонии.

Trincapollas!1 — вздохнула Альба, поднимаябокал, все мужчины гомосексуалисты, жаль, кля-нусь Христом, что я не родилась лесбиянкой.

А коль скоро это не так, то чем раньше онастанет Милкой-Замарашкой и будет спать и пла-кать в Говорящем кабинете и кушать запеченныхв пироге астрологов, музыкантов да лекарей, темлучше, par la vertuchou!2 Да, но позволит ли ей этоее здоровье? Нет, сейчас она этого не выдержит.Сперва нужно немного окрепнуть, она должнажить проще, питаться по Бенгеру3, дышать возду-хом в саду. Потом она возьмет лохмотья Венерил-лы, ее кастрюльки, ее совочек и отправится в путь.

Она пойдет по лесам и не станет торопиться.Никаких форсированных маршей. Истекающиекровью птицы будут гибнуть в кронах деревьев.Пена суетящихся птиц, они приведут ее к меду.Какому меду? Они не смогут лететь, их крыльяизодраны в клочья, она не увидит, как они отча-янно барахтаются высоко в предательских ветках,стая несчастных раненых глупышек, мечущихся ввышине. В горячечных стараниях они бесстыднороняют свои высевки, они ничего не могут с со-бой поделать, роса белого помета падает в зеленом

1 Испанское ругательство. От pollas — член (исп.вульг.).

2 Черт возьми! (фр.)3 Английский диетолог начала XX в.

226

солнечном свете, промачивает листья, лихорадкаптичьих усилий ведет ее к медовому дворцу1. По-чему мед? Зелень Цирцеи? Увы, пинта этого ижбан желчи, соль мне в рот на вечные времена.

Она запустила руку внутрь шляпки, словно тобыл пучок травы, она в бешенстве уничтожилакрасивую шляпку. Локоном чернейших волосона спеленала матовую белизну виска. Шатаясь,она встала на ноги, она высвободилась из хваткиоттоманки, пока не превратилась в прямую,изящную, бдительную фигурку, большая головаопущена, касающиеся кофейного столика кон-чики пальцев приковывают ее к земле, заземля-ют ее. Она прислушалась. Она подождала, покавестибюль вернется в поле зрения. Ей показа-лось, что у нее лихорадка. Десять против одного,сейчас придет официант.

— Мадам, — сказал официант.— Мое пальто, — сказала она, разрывая

круг, — и... я заказывала еще бокал коньяка, —промолвила она, снова усаживаясь на оттоман-ку, — если вы помните.

Она ничего не заказывала, и официант не по-мнил ничего подобного.

— «Эннесси»! — закричала она. — Три звез-ды, двойной, в бокале для дегустации, скорей!Вы что, не видите, что я умираю?

1 Здесь и в предшествующих абзацах Альба вообра-жает себя героиней сказки французской писательни-цы Мари-Катрин Ле Жумель де Барневиль, баронессыд'Онуа (1650—1705) «Голубая птица».

227

Она сложила высокородные ноги, она уютноустроилась у подлокотника. Вестибюль сполз об-ратно в канаву естественной неряшливости, в ла-биринт частных изгибов и пересечений.

Однако разгоряченный ум прекрасной Альбыбыл далеко: почему я брежу, почему, во имя Гос-пода, я в такой пустыне, пьяная, водянистая, ля-гушка в лужице? Может быть, меня стоит крес-тить? Выдать замуж? Похоронить заживо? Тогдапочему я не в своей горнице, почему не прислу-шиваюсь к щедрому ветру? На меня смотрят гла-за мужчины, точно налитые кровью глаза Ореста,обшаривающие одежды его сестры. Старый раз-бойник, почему он не приходит меня развлечь?

— Сахар, — приказала она дрожащему офи-цианту.

День отошел, настала самая горячая пора для слу-жителей баров и гостиниц, богатые горожане ис-кали убежища, спасаясь от сумерек. Это был часшустрых фонарщиков, проносящихся по окраи-нам на велосипедах. Местные поэты, отличаю-щиеся, в этом смысле, от зажиточных граждан,выползали в этот час каждый из своего бара ишли широкой дорогой за суточной порцией вдох-новения. В богемных кругах разносилась весть отом, что Шон, или Лайам, или Гарри, или Шанвышел на улицу, но скоро вернется. Его не при-дется долго ждать. Он вернется, его голос, егознакомые шаги вдоль стойки бара подадут сигнало его возвращении. Он заплатит за выпивку, онведь честный человек, а еще великий бард и за-

228

мечательный собеседник, особенно попозже ве-чером, правда?

Белаква съежился под стрелами небесной ра-ти. Ему удалось довольно скоро избавиться от до-рогого друга, который все же успел произнестивдогонку:

— Он упоминал некую Альбу, которая справ-лялась о тебе с нежностью.

Она этого не делала. Белый Медведь был не-осторожен со словами, он бросался ими куда нипопадя.

Теперь Белаква стоит на мосту с Немо, онисклонились над парапетом, их задницы вырисо-вываются в сгущающихся сумерках, дождя нет. Вположенное время он поднимает голову к обре-ченным цветам, к мертвенным тюльпанам. Му-чительно трогательные, да, они пронзают егокрохотное сердце, они редко его подводят. Угол-ки его губ и голова опущены, да, чайки на месте.Они никогда не пропускают вечера. Серая сля-коть рыгающей клоаки. Пришло время уходить,уже время. Чайки падают камнем и удаляются отпристани, они уступили, их изгоняют из города.Это плацента усопших, красное послеродовоеокоченение.

Белый Медведь низвергался к выходу — слиш-ком поздно. Трамвай уже набирал ход, теперь еговизг был наравне с Мэншн-хаусом. Он дернул заремень.

— Неужели нельзя остановить эту чертовуштуку? — закричал он.

229

— Следующая остановка — Грин, — сказалкондуктор.

— К чертовой матери Грин, — кричал Б. М. —К чертовой матери тебя и твой проклятый Грин.

Он провел тыльной стороной безволосой ру-ки по сырому рту. Три существительных, триприлагательных.

— Дублинская объединенная треклятая трам-вайная компания, — орал он, — существует толь-ко лишь затем, чтобы волоком тащить своих кли-ентов в мерзопакостный Грин. Неужели на этомдерьмотворном острове мало зелени? Рискуя жиз-нью, я забираюсь в ваш окаянный болид, и менявышвыривают на следующей же из ваших чумныхостановок, нравится мне это или нет. Если не Сти-венс-грин, так паршивая библиотека Грин. Чегонам не хватает в этой холерной стране, — добавилон уже с панели, — так это красного, и побольше1.

Увы, кондуктор был тугодум, он был ирлан-дец, звали его Хадсон, и ему недоставало остро-умия кокни. Он мог бы отпустить замечательнуюшутку насчет Грин-стрит, но не сделал этого,шанс был упущен. Гораздо позже, вечером, ког-да он размышлял о происшествии, правильныйответ (или один из подходящих ответов) все-такипришел ему в голову, и так, по крайней мере, онобзавелся приличным анекдотцем для сослужив-цев из депо. Слишком поздно. Белого Медведяопять не удалось прищучить.

1 Одно из поэтических названий Ирландии, стра-ны лугов и зеленых холмов, — «Изумрудный остров».

230

На пути обратно, в бешенстве печатая шаг,отягощенный сумкой, он не преминул жестокоотчитать страдающего расходящимся косоглази-ем служителя Королевского клуба автомобилис-тов, небольшого роста мышиной внешности со-здание, бывшего военного, известного членамклуба под именем Дик Мертвый Глаз. Учтивымжестом Дик просил пешеходов отступить на шаг,дабы автомобили, за въезд и выезд которых оннес ответственность, могли беспрепятственно по-кинуть гараж. Для человечка это был час пик. Бе-лый Медведь оказался среди пешеходов, он былодним из пешеходов.

— Черт бы тебя драл, — зарычал он, — чтомне, всю ночь здесь стоять?

— Простите, сэр, — сказал Дик, жестом при-зывая его отступить, — это мой долг.

— К чертям собачьим твой долг, — ревел Б. М.— И вас, сэр, — сказал Дик.Белый Медведь приподнял свою сумку.— Ах ты, проклятый наглый сукин сын. — Пе-

на выступила у него изо рта.Дик стоял на своем, он выполнял свой долг.— Если вы тронете меня хоть пальцем, — толь-

ко и заметил он через плечо, — я привлеку вас ксуду.

В нашем сумрачном городе, что числится иличислился седьмым согласно западной статистике,подобные безобразные сцены не редкость. Люди,занимающие, подобно Белому Медведю, высокоеположение в обществе, люди большой культуры,люди чтимые и ведающие в Городе ответствен-

231

ными делами, снисходят до брани с ничтожней-шими из поденщиков. Ушла патрицианская над-менность, ушла, как мы склонны думать, вместес Гарнизоном1. Подлый пес научил огрызатьсяподлого хозяина — рык, лизоблюдство, вой, под-нятая лапа: обычная копротехника. И все мы псыво псократии единодушных непристойностей.

(Преувеличение. Диккенс.)Впрочем, мысль, к изложению которой нам

представляется целесообразным приложить те-перь некоторые усилия, состоит в том, что мы несожалеем об уходе Гарнизона из Замка. Вовсе нет.Мы не настолько глупы. Благодаря этому счаст-ливому изгнанию мы заново открываем свойдревний ирландский клин2. И уж тем более мы несклонны предполагать, что псарня — это сообще-ство менее утопичное, чем овчарня, или курят-ник, или садок, или монастырь, или любое другоеестественное или стилизованное место размноже-ния. Если эти или схожие termini могли бы предо-ставить нам точку, любую точку, разве не былибы мы повинны в adquemV Однако мы не можем

1 Британский гарнизон покинул Дублинский за-мок после провозглашения Ирландского Свободногогосударства в 1922 г.

2 Согласно легенде, первые обитатели Ирландиибыли долихоцефалами — длинноголовыми людьми,ширина лица которых составляла меньше трех четвер-тей длины.

3 Terminus ad que m — конечный пункт рассужде-ния (лат.).

232

не сознавать, после всех этих трудов, что для adquern уже слишком поздно. Черт побери, разве мыпотерпим глупцов в нашем полку?

Итак, con moto1, нельзя терять ни минуты, ато скука захлестнет нас, мы прибываем к точке,которую следует назвать отправной — a quo2, еюне побрезговал бы и Ватто, не ради нас самих,мы остаемся там, где есть, но ради нетерпеливыхмолодых социологов, которых среди нас предо-статочно (Меррион Pay, Портобелло, св. Мария,далее passim3), и в особенности ради тех несколь-ких серьезных молодых людей, которые не забы-ли поразительную фразу парижского ученого —повелителя тех, кому не терпится высказать своемнение, — бородатого и доброго малого: нужноначинать перечитывать Прудона или, пожалуй,нужно сызнова начинать читать Прудона. Емувсего лишь нужно поместить себя в средоточие,всего лишь подпоясать похотливые чресла, этомупылкому политико-социальному, психо-научно-му все вынюхивающему исследователю, и с Blickэтой, так сказать, Punkt, ему откроется замеча-тельный вид: французские провинциальные го-родки, Пять городов, Твид, эмиграция на запад,итальянская община, увы, быстро тающая, тяже-лая участь крестьянина в современной Европе,великолепный декаданс великих городов на за-

1 С подвижностью (муз., um.).2 Terminus a quo — исходный пункт рассуждения

(лат.).3 Везде (лат.).

233

паде (и на востоке, насколько нам известно),продажа и покупка рабочей силы на рынке и еескладирование в тавернах. И т. д.

Так, из непосредственно предшествующих се-му строк мы заключаем, что — если только мы неперестанем, в духе Титании, прижимать к грудиослов1, не перестанем тешить себя, в здоровомгипнотическом сне прижимая к сердцу Хадсонови Мертвых Глаз из ежедневных, да что там, еже-часных кошмаров, не перестанем любоваться ихужимками и ухмылками, но научимся различатьвсе великие и малые вещи, все детали встречаю-щегося нам на пути антикварного хлама, словноони — бесконечные покровы бесчисленных луко-виц, если только мы не заставим себя взрастить тубожественную, хрупкую Fünkelein любопытства,что происходит из желания навсегда установитьнетленную связь между объектом и его изображе-нием, раздражителем и вызванным им молеку-лярным брожением, percipi и percipere2, — что намтак и не удастся понять, на какой же хрупкойплатформе, Beobachtungpost3, и одновременнотрамплине мы оказались, настороженно баланси-руя, искрясь талантом, готовясь безбоязненно, в

1 Юмористическая отсылка к пьесе Шекспира «Сонв летнюю ночь».

2 Слова из максимы английского философа Джор-джа Беркли (1685—1753): Esse est percipi aut percipere —Существовать означает быть воспринимаемым иливоспринимать (лат.).

3 Пункте наблюдения (нем.).

234

ласточкином полете отправиться через прозрач-ный воздух в волшебную страну.

От Хадсонов, и Мертвых Глаз, и Белых Медве-дей — в волшебную страну! Нужно только следо-вать указаниям. Ибо волшебством мы называемне молоко и мед (Боже упаси), и не Златые ЗалыЗабвения, где наконец все пребывают в добромздравии, и не предвечные пряники, нет, но отсут-ствие Белых Медведей и Мертвых Глаз и копро-техники, в которой они согласуются. Речь идет обустранении такого класса лиц и такого класса ве-щей. В заключении не содержится и следа, и на-мека на смрад исходных посылок. Как вам это вкачестве изящного силлогизма? Только так иможно избавиться от подлого сумбура, и злобнойглупости, и запаянной в жестяную банку культу-ры. Цереброжонглерство. Вот как надо избавлять-ся от облаченных в мантию поэтов и деревенщинв униформе. Поначалу просвечиваете их рентге-ном, сдираете с них миллионы кожистых покро-вов. На это требуется время, но работа приятная.Потом, осознав, что вы добрались до сердцевиныи ядра и гнезда болезни, вы обнаруживаете там —bel nientei. Что ж, мало что в мире можно назватьболее bel, чем niente, но в качестве исходной по-сылки, будь вы самим Аббатом2, оно представля-ет собой некие сложности манипулятивного ха-рактера. Итак, вы вытаскиваете на свет божий

1 Сладостное ничто (um.).2 Возможно, «Аббат Гавриил» из части «Und» ро-

мана.

235

волшебную палочку и высекаете из воздуха любыемыслимые посылки, ad ваше сладкое libitum1. Вампридется считаться с этими посылками, от них неизбавиться, так что будьте осмотрительны, это ре-шающий момент. Затем следуйте установленнымпроцедурам. Публика не заметит обмана. Публи-ка слишком занята, публика восхищается цельно-кройным трико фокусника и вслушивается в егоскороговорку. Все, что нужно, — это следоватьуказаниям.

Он все ближе. Изрыгая и пожирая кровяныесгустки, он вступает в спор с лестницей крыльца,задыхаясь под ношей собственного веса, он попи-рает ступеньки, грубо расставляя лапы по диаго-нали, он отшвыривает их с дороги одну за другой.

Ах, где теперь те сильные нервные ступни, пах-нущие папоротником и тимьяном, ступни Били-тис, или целомудренной охотницы, или мускули-стой девчонки-танцовщицы, чуть шелушащиеся,бегущие по прибрежным уступам бледно-красно-го мрамора? Они далеко, доктор Шолль2. Илигрязные упитанные ножки маленького Стебли, онбыл ленивый пастушок, голубой цветок в горах,он сидит враскоряку нежной задницей в горнойросе, обстругивает свой посошок на опушке тем-ного леса, он словно ангелочек делла Роббиа, нащеках у него, говорят, персиковый пушок, но ка-кое это имеет значение, вот его ножки, между

1 На усмотрение (лат.).2 Уильям Шолль (1882—1968)— американский

предприниматель и конструктор ортопедической обуви.

236

пальцами засохла грязь, на подъеме стопы следытины. Весь скот на лиги вокруг, на склонах при-надлежит его отцу. Скот доверили ему, он — пас-тушок. А вот и Джеймс, герой, стальной горовос-ходитель, большими шагами перемахивает черезжесткую грабовую изгородь. Не успеешь оглянуть-ся, и уже настало утро.

Б. М. опустил на оттоманку себя, свою вели-кую ношу, пальто, сумку, шляпу, слизь, ярость иизнеможение — в ту самую секунду, когда Альбепришло в голову спустить свои благородные но-ги на пол и освободить ему место рядом. Посленескольких минут молчания и отстраненности(он — тяжело дышал, она — ожидала, пока жарэтого мужчины спадет, пока утихнут литавры ибарабаны мучительных часов, проведенных им вдороге), после нескольких ложных выпадов и ми-моходом брошенных замечаний, свидетельству-ющих о ее удивлении его откровенностью и о егорадости тому, что она не обиделась и не ушла се-кунда в секунду, но дождалась его и позволиласебе даровать ему несколько милостивых минут,между ними произошел симпатичный ультра-модный диалог, каковой без оборок и воланов(устали от них) воспроизводится ниже.

Б. М. Говоря по правде, я нашел Белакву более из-менившимся, чем можно было ожидать завремя столь краткого отсутствия. Погруст-невшим физически и отвердевшим умствен-но, надеюсь, это не склероз, и еще эта мрач-ность, если судить по нескольким словам,

237

которыми он меня удостоил после приезда,они необычные и шокируют меня тем боль-ше потому, что исходят от человека, всегдаотличавшегося очаровательной любозна-тельностью и энтузиазмом в отношении cosamentale1, притом без тривиальной наивнос-ти. Возможно, я преувеличиваю. Надеюсь,что так. Я сказал Шасу, вы знаете Шаса...

А. Нет.Б. М. Коллега и друг Либера, в нем есть что-то от

зануды и мандавошки, но сердце у него до-брое, друг Белаквы — я просил его сказатьБелакве, что вы о нем спрашивали. Он будетсчастлив. Вы же знаете, он питает к вам са-мые нежные чувства.

А. Но я о нем не спрашивала. Как я могла онем спрашивать, когда я его не знаю. Те-перь он прискачет ко мне домой и будет на-доедать мне. Вам могло быть известно, чтоэтого с меня достаточно...

Б. М.Но, моя дорогая Альба, не прошло и двухдней с тех пор, как вы так хорошо отзыва-лись о нем в разговоре со мной, правдаведь. Неужели вы позабыли?

А. Я могла вяло упомянуть это существо в те-чение беседы, но я о нем не спрашивала.Как я могла о нем спрашивать, когда я егоедва знаю?

Б. М.Но...

1 Умственных вещей (um.).

238

А. Вы неблагоразумны. Теперь он примчитсягалопом, чтобы засвидетельствовать мнесвое почтение.

Б. M. A вам бы не хотелось его повидать?А. Ради чего? Какой смысл начинать все сна-

чала? Вы знаете, или вам следовало бызнать, как это со мной бывает и как всегдабыло. Вам лучше других следовало бы пони-мать, что я не хочу его видеть и что это неимеет смысла. Я только причиню ему боль иразбережу собственную рану. Так было все-гда. Его это может на время развлечь, но ме-ня это не развлечет. Мне надоело зря тра-тить силы на тривиальное волнение. Зачемнадо было что-то говорить Шасу? Почемунельзя было оставить все как есть? Теперьпридется его устранить. Лишние хлопоты.

Б. М.Мне кажется, я не вполне понимаю, чтоименно вы имеете в виду, и думаю, что го-рюете вы не по делу. Уверяю вас, он не на-столько уязвим или чувствителен. Напро-тив. Он всего лишь хотел повидаться ипоговорить с вами.

А. Но неужто вы не понимаете, что он не мо-жет просто повидаться и поговорить сомной? Я не в силах этого допустить. Еслион вообще меня увидит, это должно бытьне просто. Я буду вынуждена усложнить на-шу беседу. У меня не может быть простыхотношений с церебральным типом, а в немэто за милю видно. Мне придется сотво-рить узел, и путаницу, и мешанину. Ниче-

239

го не поделаешь. Поэтому зачем? Слишкомсложно распутывать.

Б. М.Что ж, если б я знал...А. Бог видит, теперь вы знаете. Но не будем о

людях и предметах — о телах. Не будем гово-рить даже обо мне. Развлеките меня. Расска-жите мне о Луизе Лаббе, или Святом Духе,или ирреальных координатах. И пожалуйста,еще коньяка, если вам это по карману. Рас-скажите мне о египетской Книге мертвых.

Белый Медведь много чего рассказал об этих ве-щах, а Альба слушала и не прерывала его. Одна-ко о Святом Духе он говорить не стал, это емубыло неинтересно.

— Даже если бы не было непозволительнойдерзостью мне, порочному пуританину, говоритьс вами, барышней, воспитанной в незапятнаннойчистоте, о Святом Духе, я предпочел бы, — он бро-сил лукавый взгляд в ее сторону и заговорил поч-ти шепотом, — не обсуждать этот предмет в обще-ственном месте. К тому же эпиграммы, которымия был бы вынужден уснастить свой рассказ, пустьони, на мой взгляд, и превосходны в своей едкос-ти, не предназначены для ушей благородной де-вушки. Вы — человек широких взглядов, вы необидчивы, и все же я предпочту этого не делать.

Тут оратор харкнул, да так громко, что у негозатрещала барабанная перепонка. Посмаковав не-лепый шарик флегмы, он отложил его в сторону.

— Что до Луизы Лаббе, — молвил он, — онабыла великим поэтом, великим стихотворцем,

240

возможно, одним из величайших поэтов всехвремен, поэтом физической страсти, страсти все-цело и исключительно физической. Ей неведомабыла любовь, из которой изгнано тело, в которойтело принесено в жертву. Плевать она хотела нашансондетуалевские нежности, да и на носталь-гию Дуна по «красавице Доэтте» — тоже. Но вотчто она знала, и на что ей было не наплевать, ичто она сумела запечатлеть в нетленных стихах...

Альба сложила ноги, на этот раз она подобра-ла их под себя, и слушала, у него был приятныйголос, и не прерывала его.

Потом, спустя некоторое время, она переста-ла слушать. Он уже почти разделался с ирреаль-ными координатами, он говорил: «И поэтому мыих выдумываем», когда она перестала утруждатьсебя, перестала вслушиваться в его слова. Потоми он, ощутив, что она ушла в себя, перестал го-ворить. Они продолжали сидеть молча, вовсе несмущенные этим отдалением.

Альба, наперекор здравому смыслу, позволиласебе углубиться в изучение того, как были доселеистрачены ее дни, как была истрачена она сама,как она была истрачена и почти, так представля-лось и ей самой, и многим из тех, кто ее знал,уничтожена ушедшими днями. Грядущие дни непринадлежали ей, она не могла их тратить, они ле-жали перед ней бесполезной пустыней. Она зара-ботала свои дни. И она же была истрачена богат-ством дней, принадлежавших ей не раньше, чемона их заработала и выхолостила. Она была истра-чена в триумфальном завоевании дней. Бедная

241

днями, она была легкой и полной света. Богатаяднями, она была тяжелой и полной тьмы. Жизньесть обретение тяжести и тьмы и овладение дня-ми. Естественная смерть есть черное богатстводней. Сияющая бедность днями есть не записан-ная нотами музыка, необходимая для того, чтобыпродолжать жить и быть в состоянии умереть, тоесть музыка не принадлежащих ей дней, каждыйчас которых слишком многогранен, чтобы имможно было овладеть. Создавая версию каждогочаса и дня, она сплетала из них гротескную песнь,она вынужденно несла на плечах каждую версиюи каждую песню, растущую тяжесть тьмы, она на-низывала на нитку бусины приобретенных, выхо-лощенных дней. Она осыпала бранью необходи-мость, непоколебимую традицию жить до самойсмерти, заставлявшую ее исчислять и записыватьнотные значки дней. Тяжкий мрак плотской при-вычки1. Истребить необходимость, оставаться лег-кой и полной света, распрощаться с компаниейприлежно умирающих, перестать следовать за ни-ми по пятам, перестать переходить, согласно ихзаконам, от тяжести к тяжести и от темноты к тем-ноте, пребывать легкой и полной света, в лоне му-зыки неотзвучавших дней... Она была камнем, ли-шенным дней, покоящимся на дне бурной реки,которую ей не нужно укрощать. Одна, не томяща-яся одиночеством, безразличная, зависшая в ки-пящей стихии, где она одна бездвижна, свободная

1 Отсылка к «Исповеди» Блаженного Августина.

242

στ необходимости вносить лепту вдовицы в нена-сытную череду дней. Дни, если они не раскрыты ине расчерчены, не истратят ее. Они распадутся всвоей полноте, неисчисленные. Она пребудет не-отягощенной и неомраченной.

Белый Медведь, перестав отдыхать и переставговорить и покончив с куском торта, беспокойнозаерзал на месте. Он начал горячиться. Великийжар, никогда не утихавший внутри этого мужчи-ны, снова давал о себе знать. Он сказал, что онnavré1 и ему надо идти, он обнаружил, взглянув начасы, что ему действительно пора, а иначе он про-пустит автобус, и семья будет волноваться. Вдоба-вок ко всему его треклятая хворая сестра примет-ся шумно требовать свою дерьмотворную смазку.Было необычайно приятно с ней побеседовать.Когда ему выпадет счастье видеть ее снова?

— Да, — сказала Альба, — пора идти. Сегоднявечером у меня гость, и я должна быть дома. Ут-ром надо будет разобраться со священником исъездить в город за платьем, так что лечь спатьпридется не поздно. А днем, разумеется, примчит-ся ваш драгоценный Белаква, расточая глубоко-мысленные трюизмы. Наконец вечером я собира-юсь на прогулку с Венериллой.

В конце улицы они расстались. Альба села втрамвай, и, подобно сезанновскому чудовищу, онумчал ее вдаль — он увез ее в темноту Нассау-стрит, тяжело вздыхая и вряд ли задумываясь о том,

1 Огорчен (φρ.).

243

какую хрупкую принцессу (всего-то за билетик вдва пенса!) препоручила его заботам судьба. Ста-рый несчастный Б. М. грустно потащился в сторо-ну пристани. Нельзя было терять ни минуты, ведьон еще должен был купить бутылку шампанского.

Принимая во внимание, что теперь мы более илименее готовы к тому, чтобы Белаква и Альба покрайней мере встретились, по меньшей мере по-здоровались, провели некоторое время бок о боки, оказавшись не в состоянии слиться, отказа-лись бы, в виде исключения, от старой нежнойпесни вечной неудачи, то ли потому, что оба они,каждый по-своему, были сделаны из более проч-ного материала, чем любая из пчел в пчелиномсгустке во сне д'Аламбера1, то ли потому, что онине испытывали особого желания сливаться, илипотому, что сама непродолжительность их смеж-ности не позволила бы вывести привычную длялюбовной связи суммарную 1, или же потому,что они пережили несколько исходов настолькосложных и разнородных, что скорее предпочлибы, чтобы их беды развивались раздельно и неод-новременно, по обе стороны изгороди, нежели,вопреки их различиям, объединились в хлюпаю-щей луже бесцветной патоки, которая, по обык-новению, сопутствует подобным романтическимисториям, — причину ищите сами, дайте волювоображению; итак, принимая во внимание, не

1 Подразумевается сочинение Дени Дидро «Сонд'Аламбера».

244

откажем себе в удовольствии повторить стольдивный оборот, что именно сейчас нам выпалслучай соединить двух этих одиноких птиц, покрайней мере, дать им шанс проявить себя, с на-шей стороны было бы пустым времяпрепровож-дением и дальше оттягивать это счастливое собы-тие, затмевать его беспричинной эхолалией итрескучими рапсодиями, которые обычно всучи-вают читателям под видом страсти, лиричности исудорог творческого экстаза, то есть кризиса внашем демиурговском потоке сознания (в задни-це мы видели наше чумное сознание), но кото-рые, говоря по правде, есть не больше и не мень-ше чем, если только драгоценный читатель непредложит более удачный термин, вода, то естьманевры бесславно отступающего джентльмена-писца, который не имеет никаких ценных илиясных мыслей в отношении любого предмета ичей талант — это не ослиный дар прозелита илисводника, но гораздо более редкое, нервическоекачество, в интересах которого облака слов кон-денсируются без всякой на то нужды.

Но даже и до законченного бумагомарателя,несмотря на весь его ужас перед чопорностью ихвастовством ficum voco ficum1, доходит громкийкрик и настоятельный совет заткнуть дыру крас-норечия, закрутить все краны, заглохнуть, затих-нуть и замолчать. Ренегат повинуется и, страшно

1 Фигу называю фигой (лат.). Ср. афоризм ЭразмаРоттердамского: Ficum vocamus ficum, et scaphamscapham — Фигу называем фигой, и челн челном.

245

нахмурившись, с великой неохотой втаскиваетсебя за волосы в геенну narratio recta1.

Мы и понятия не имели, что ars longa2 так по-хоже на Malebolge3.

Разумеется, он примчался галопом, он, как и сле-довало ожидать, принесся засвидетельствоватьсвое почтение, причем в мрачнейшем расположе-нии духа. А все потому, что родной город сновасхватил его за глотку, его миазмы чуть не свалилиБелакву с ног, желтая болотная лихорадка, кото-рую Дублин приберегает для самых выдающихсяиз своих сынов, зажала его во влажных медовыхладонях, его душевная температура взлетела какракета, горячка скоро разожжет в нем костер.

Все прошло более или менее так, как онапредсказывала. Из доброты душевной, из сочув-ствия, которое она вдруг испытала, она спустилана него со своры свои глаза, она дала им карт-бланш, и вот он уже истекает кровью.

— Я прочитала твое стихотворение, — сказа-ла она своим мягким загубленным голосом, — ноу тебя может получиться и лучше. Оно умное,слишком умное, оно меня развлекло, оно доста-вило мне удовольствие, оно хорошее, но ты совсем этим покончишь.

1 Обычного повествования (лат.).2 Беккет обыгрывает первые слова латинского из-

речения Ars longa vita brevis est — Искусство долговеч-но, жизнь коротка.

3 «Страшные ямы» (um.) Дантова ада.

246

«Слишком умное» вышло досадной неудачей,и она это почувствовала, она поняла это, как толь-ко слова слетели с ее уст, ей даже не пришлосьсмотреть на его лицо. С ней это редко случалось,такие ошибки инстинкта, но провалы бывают укаждого. Все-таки, тепло укутанные в выверен-ную фразу и умащенные очарованием ее хрипло-ватого голоса, два этих слова почти не нанесливреда ее позициям и вряд ли могли вызвать потря-сение у человека, обладающего чувствительнос-тью меньшей, чем ее собеседник, который, какэто ему было свойственно всегда, а в эту минуту вособенности, содрогался от сколь-нибудь неосто-рожного прикосновения, готов был кричать от ма-лейшей царапины.

— У меня уже получилось лучше, — сказал онспокойно.

Волосковая пружина инстинкта заставила еепромолчать, и это молчание, вместе с некой но-вой чертой в ее облике, молчанием тела, сработа-ло. Это и было то неизбежное осложнение в ходебеседы, о котором она говорила Белому Медведюнакануне, в вестибюле гостиницы, сопроводивслова горестным пожиманием плечами, котороетак ей шло, увенчивало ее непревзойденным изя-ществом, то есть, мы имеем в виду, она произве-ла это пожимание плечами с такой aisance иnaturel1, что наиболее восприимчивые из зачаро-ванных очевидцев только и могли дивиться этому

Непринужденностью; естественностью (φρ.).

247

призрачнейшему из всех призрачных порожде-ний подлинной личности — чары. Цезура.

— Лучше, — ее неподвижность вынудила егопоправиться, — возможно, не самое верное сло-во. Когда я говорю, что у меня получилось лучше,я подразумеваю, что достиг более совершенноговысказывания, в том смыле, что оно охватывает ипроницает стихотворение, которое ты любезноупомянула, но при этом отличается большей уме-ренностью, меньшей манерностью, большей три-виальностью (ах, Альба, это ведь такое ценное ка-чество), оно ближе к шепоту пушкинских литот.Лучше? По-другому. Я — теперь, а не производ-ное от меня тогдашнего. В этом смыле, а ведьименно такой смысл ты в это вкладывала, у меняполучилось лучше.

Он оттачивал фразу, но Альба была еще невполне готова.

— Существует близорукость поэтического ви-дения, — продолжал он дикоуайльдический моно-лог, — когда образ чувства фокусируется передсловесной сетчаткой; и дальнозоркость такового,когда образ предстает позади нее. От близорукостик дальнозоркости можно проследить естественнуютенденцию развития. Поэзия не имеет ничего об-щего с нормальным зрением, при котором слою иобраз совпадают. Я перешел от близорукого стихо-творения, о котором говорила ты, к дальнозоркомустихотворению, о котором говорю я. Здесь чувствопродолжает слово, а не слово заключает в себе чув-ство. Есть два способа, говорят Марло и Шенье,поддерживать порядок, и кто сможет выбрать из

248

них лучший? Когда ты говоришь, «у него получит-ся лучше», ты, возможно, подразумеваешь, что «онсоздаст стихотворение более совершенное в своейблизорукости» или, наоборот, что «он с большейполнотой выразит себя в дальнозорком стихотво-рении». И, как я уже говорил, мне удалось выра-зить себя с большей полнотой благодаря дально-зоркости. Мне не нравится слово «лучше».

Казалось, нет никаких причин, побуждающихего остановиться, и он, вне всякого сомнения, таки не перестал бы говорить, если бы инстинкт (наэтот раз, полагаю, мы можем сказать, ее вкус) невынудил ее нарушить молчание и пошевелиться.

— Да, — промолвила она, — но не бери на се-бя труд обойтись без него. — Внезапно, метнув-шись, она его ужалила. — Да, и еще, словеснаясетчатка, этого я не понимаю. Разве у слова мо-жет быть сетчатка?

Он немедленно насторожился. Глядите, каксгущаются их отношения, скоро это будет чудо-вищный бабий узел1, непроходимая топь.

— Я мог бы обосновать свой троп, — сказалон с великолепно разыгранным утомлением иaltitudino2, — если б меня это волновало. Словаобладают теми органами, которыми я их наде-ляю. Нужно ли напоминать, как они отводилидушу при Аполлинере?

Удовлетворившись тем, что вынудила его на-сторожиться, она, мягко ступая, покинула разо-

1 Разновидность морского узла.2 Здесь: надменностью (um.).

249

ренный город. Теперь ей хотелось услышать оЛибере, который не подавал признаков жизни,хотя и задолжал ей письмо. Видел ли Белаква но-вую Мадам?

— Они, как правило, платиновые, — отпра-вилась она по новым местам.

Пришел черед удивиться Белакве. Что онаимеет в виду?

— Не важно, — сказала она, — так да или нет?— Она не то чтобы, — ответил он с сожалени-

ем, — адская блондинка, но с эдакой прелестнойрыжиной, если, конечно, тебя удовлетворит мойперевод rousseK Знаю, с моей стороны это глу-по, — пролепетал он, — но я ненавижу снобов,прибегающих к mot juste2.

— Mamon!3 — Она дала волю чувствам в самыйподходящий момент. — Не будь привередлив, моймилый, говори лучшее из того, что приходит наум, лучшие люди поймут. Девушка, говоришь ты,с рыжиной, и притом ослепительно красивая, по-этому он и попался?

На эту минуту попался было всего только вто-рым промахом.

— Знаешь, ему полагалось любить меня, —поспешила сказать она, но не слишком стреми-тельно, — так что можно утверждать, что у меняимущественные права на его злоключения.

1 Рыжий, рыжеволосый (φρ.).2 Точному, единственно верному слову (φρ.).3 Малыш, сосунок (исп.).

250

Такие длинные слова у такой маленькой де-вочки!

— Она скорее хорошенькая, чем прекрасная.Хорошенькая, не-прекрасная девчонка.

— Ты ведь знал, что он любил меня?— Он дал мне это понять.— Но я не могла...— И это тоже.— Ах, так он знал.— А ты разве не сделала все для того, чтоб он

узнал?Альба резко вскинула голову, она вскочила с

места, это произошло очень внезапно, и заявила,что, коль скоро чай уже непригоден, она прове-рит, осталась ли в буфете хоть капля коньяка. Пьетли он коньяк днем, до обеда?

— Предпочтительно, — обрадованно сказалон, — днем, до обеда.

Она принесла большие бокалы и умирающуючетверть пинты. Ловко огибая мебель летящимишажками, она напевала ирландскую песенку:

Горе и боль, боль и горе,Участь моя — ночью и днем...

«Она недостаточно тяжелая, — подумал он,наблюдая за ее мерцающей походкой, — ей-богу,она недостаточно тяжелая, чтобы повеситься».

Они выпили.— Позволь мне выразить восхищение, — ска-

зал он, — этим великолепным, царственным пе-ньюаром. Он словно «Озарение» Рембо, варвар-ский и царственный. Золотая парча, если я еще

251

не ослеп. Коварно пышный и пламенеющий, да.Ты могла бы сказать «sortez!»1 вслед за Роксаной2.

— Однако, коль скоро под рукой нет немыхнаемников... — Ей было очень горько. — Там, задверью, репродуктор, он только ранит; даль-ше — печальный садовник, он поливает умира-ющие цветы; а потом ворота и улица, и все, тысвободна.

— Свободна?— От сераля. — Она сложила ноги и внима-

тельно на него посмотрела. — А ты не знал?Белаква смутился. Он стал ерзать на стуле.— Не говори мне, — воскликнула Альба, —

что у ребенка геморрой!Потом, пока он выглядел отстраненным и оза-

даченным, она сочла, что время пришло, что онаготова выстрелить пламенным вопросом, которыйуже давным-давно угрожающе зудел в ушах.

— Что есть любовь?Белаква грустно вытащил мизинец из ноздри

и раскатал находку по подлокотнику.— Великий Бес, — сказал он.— Нет. Мелкий бес, бесенок.— Великий Бес, демон.— Он молод, — вздохнула она, — но это прой-

дет.— Я, — печально подтвердил он, — юноша,

едва достигший половозрел ости. Но я не могу со-

1 Вон! (φρ.)2 Подразумевается героиня пьесы Пьера Корнеля

«Бая зет».

252

гласиться, что любовь — это бесенок, пока при-держиваюсь мнения, что любовь — это демон.Это было бы ложным blasé1. A ложное blasé, — тутего голос зазвенел, в нем вдруг зазвучала гор-дость, — это пошлость, которую я терпеть не на-мерен и перед которой не склонюсь никогда.

Он сел очень прямо, отказываясь склониться,побагровев в лице.

— Sans blahague!2 — усмехнулась она грокло,она об этом пожалеет, — ce qu'il est sentimen-tique!3

Пали гомеровы сумерки, пали, mutatis mutan-dis4, как сквозь океанскую толщу падает тело утоп-ленника. Они оставались сидеть, они погрузилисьв изучение предмета, они рассмотрели его холоднои пристально. Она его раскусила, он оказался невполне никудышным. Пожилой садовник, грустноразмышляя о мимолетности жизни, безотчетнослонялся по небольшому садику и жесткими стру-ями воды атаковал (он не хотел этого, определен-но он предпочел бы этого не делать, но его вынуж-дали, его розу украли и спрятали) побежденныецветы. Трамваи утробно простонали по улице иумчались. В доме перестали шуршать даже мыши.То был магический час, магический трагический

1 Именем (φρ., арг.).2 От Sans blague — Без дураков (φρ.).3 От Ce qu'il est sentimental! — Какой он чувстви-

тельный (φρ.). Альба говорит словами клоуна Грока водном из сценических номеров.

4 Внеся соответствующие изменения (лат.).

253

час prépuscule1, на который ссылались и которыйраздирали на клочья здесь и там, passim, час, ког-да выходящие на волю поэты следуют по пятамфонарщиков, когда Немо берет на изготовку иНочь, обмотанная простынями сумерек, тяжело игнусно выползает из утробы, а темные очи краса-виц темнеют еще больше. То же и у Альбы, свер-нувшейся калачиком на канапе, на ее широкомбледном личике крохотные отсветы, удравшие сумерщвленного запада. Ее большие глаза сталичерными, как плоды терна, большими и черными,как на картине Эль Греко, будто они нанесеныдвумя влажными мазками его тяжелой кисти, буд-то то порочные глаза сына фафа Оргаза (или тобыла его любовница?)2. Выглядело это необыкно-венно. Белок глаза и зрачок растворены в чернойкак ночь радужке. А потом — смотри-ка! — онауже у окна, она критически оглядывает свою клет-ку. Под угрозой ночи вечер стал белесым, его кра-ски померкли, он тускло-белый, и его можно по-щупать, он ложится под ее голову подушкой, онокутывает ее голову. Так что теперь в прозрачномотшлифованном стекле, или, если угодно, в без-мятежно сияющих водах, черты его лица отража-лись так смутно, что он почти не различал перл набелом челе, а значит, мог видеть ее бессонное ли-цо, а в нем — обратное отражение ошибки, раз-

1 Контаминация французских слов: prépuce —крайняя плоть и crépuscule — сумерки.

2 Имеется в виду картина Эль Греко «Похороны фа-фа Оргаза».

254

жегшей любовь между мужчиной (если только та-кое бесхребетное существо можно назвать мужчи-ной) и озером1. Потому что она прикрыла глаза.

— Дух луны, — сказал он.Она попросила его повторить.Он сказал это снова.— У этого Ронсара есть стихотворение, — ска-

зала она, весело направляясь к нему, в плен, —оно называется «Волшебство, или Избавление отлюбви». Если ты его знаешь, мы могли бы обэтом побеседовать.

— Замечательное стихотворение, — порывис-то сказал он, — замечательное стихотворение. Нопочему ты сказала у этого Ронсара?

Просто ей так захотелось, так ей захотелосьсказать.

— Он был смешной старый греховодник, —сказала она. У нее чуть отвисла челюсть, так чтоон встревожился. — Мы единодушны, только по-думай об этом!

После этого он не видел причин задерживать-ся дольше. Он засвидетельствовал ей свое почте-ние. Может быть даже, он раздобыл немного пи-щи для утробной замогильности.

В холле, пока еще на безопасном расстоянииот радио, он выразил надежду, что не наскучилей. Нет, это невозможно. У садовой калитки онподелился с ней коротенькой сказкой.

— Знаешь, что роза сказала розе?

1 Отсылка к легенде о Нарциссе.

255

Нет, этой сказки она, кажется, не слышала.— На памяти розы не умер ни один садовник.— Очень складно, — отозвалась она, — очень

изящно. Adios.Она стояла у калитки и смотрела, как он, ко-

выляя, растворяется в сумерках. Знаете, есть та-кие дамы, которые стоят у ворот (правда, чащена крыльце) и наблюдают за исчезновением гос-тя. Его ягодицы, подумала она, чуть великоватыдля его ног... А в остальном... Она повернулась,чтобы идти обратно, она медленно и горделивопрошествовала по ведущей к тюрьме садовойтропинке, она взмахнула роскошным пеньюа-ром на зависть Г-же..., своей соседке, своемуврагу.

Они проводят много времени вместе, лазурныенебеса приходят и уходят, вода наступает и от-ступает. Они переходят от одной интимной по-дробности к другой, и вокруг них образуется не-проходимая топь, что есть их отношения.

Обратите внимание, нам особенно важно,чтобы вы это заметили, как его желание уехать —не важно куда, куда угодно, куда угодно, кромеМосквы и Англии, — возрастает по мере учаще-ния приступов дублинской лихорадки. Она тожеговорит, что хочет уехать. Она должна отпра-виться в путь, говорит она. Это правда, но легко-весная правда. В действительности она не хочетперемещаться, она выше этого. Тем не менее онаскладывает и разъединяет руки, она заламываети разнимает их, ее руки как раз то, что надо, чуть

256

великоваты для ее тела, как его ягодицы — дляего ног, и говорит, carajo! нет-нет, ей нужно уе-хать, она должна вырваться отсюда, а не то онасойдет с ума. Она доводит себя, она пьет, и го-лодает, и курит, и дурманом загоняет себя в при-вычную нелепицу, она рвется в город чтобы ку-пить билет, а потом тащится обратно домой натрамвае с рыбой или яичницей-болтуньей в сум-ке. Она не серьезна, она не желает шевелитьсяпо-настоящему, там, на самом сокровенном фо-руме ее сердца. Ее внутренний зритель, добрыйи верный свидетель, зевает обычную песню, пе-реваливается на другой бок, и Альба соглашает-ся, да, пусть все так и останется. Все же их вели-колепное представление с заламыванием рукпродолжается, на свет, подобно пробке из бу-тылки, извлекается даже мысль о самоубийстве,благоговейно рассматриваются все «за» и «про-тив». Открытые части его тела бьет крупнаядрожь, ему так хочется уехать, что мелкими спаз-мами в него проникает petit mal ult. horis1. Но ей,ей-то наплевать на движение (так и будем бить вэтот барабан?), она не верит в благотворную си-лу сменяющихся образов, она, по большому сче-ту, слишком замкнута, слишком поглощена соб-ственной душевной географией, собственнаядуша для нее — единственный адрес до востре-бования. А ему не наплевать, он пылко молится,мечтая уехать, он ведь такой молоденький, поч-

1 Petit mal — легкий припадок эпилепсии (фр.)\ultimo horis — в последний час (лат.).

257

ти подросток. Но это у него пройдет. По этойпричине она никуда не поедет. Она может гово-рить и говорить об этом и ездить в Куке на трам-ваях, но она не уедет. Она может говорить и го-ворить и внезапно заламывать руки, стеная: «Чтоже мне, всю жизнь соколом сидеть в этой клет-ке, в этом смрадном городе?» Она не уедет. Онуедет. Вот увидите. Он бы уже давно уехал, еслиб не топь, и не колотье в боку, и не красота, и непризрачнейшее из призрачных чувств и т. д., ес-ли б он не катался в болотной жиже подле цар-ственной Альбы, плененный камышовыми сетя-ми их отношений.

Он с ней не спал. Она с ним тоже. Ничего по-добного не было, если не возражаете.

Чем, впрочем, мы сейчас занимаемся? Подго-тавливаем этот мир к шикарному взрыву. Напо-следок. Грохот лучше нытья. Его проще устроить.Часовой механизм заряжен на десять, от силы напятнадцать тысяч слов. Бабах! И мы вытащим егоиз этого болота.

А семья? А Шас? А Б. М., бедный старый Б. М.?Не говоря о мальчиках и девочках, которых оноставил позади и с которыми вскоре рискует вос-соединиться. Что же нам, спустить их с ледянойгорки? Или, выжав весь сок, выбросить их всточную канаву, в трагическую канаву забвения,неупоминания на страницах этой книги? Тщет-ный вопрос. Потому что мы (то есть, по едино-душному мнению, я) не имеем ни малейшегопредставления о том, когда они появятся и по-явятся ли вообще. Ведь за исключением несколь-

258

ких туманных тропинок у нас нет планов, совсемникаких планов на эту позднюю Осень и Зиму.Надеемся, нам удастся держаться подальше отвсевозможных семей, они делают нас магдалин-но-слезливыми. А Шас? Пожалуй, наши чувствав отношении этого господина достойнее всегоозвучил Белый Медведь, сиречь что Шас — зану-да и лобковая вошь. Мы всегда сможем метнутьего в пламенную грудь Шетланд Шоли, если вкакое-то мгновение почувствуем, что нам не хва-тает материала или что мы вконец заплутали. Чтодо Белого Медведя, то тут, следует признать, мыв совершенной растерянности. Его огромныеконтуры еще могут вырисоваться в тумане, воз-можно, мы его призовем, эдакого потертого,осыпающегося, по сути, конченого Колосса, что-бы он показал, на что способен. Но утверждатьэто с уверенностью нельзя. Насколько же прият-нее было бы всем заинтересованным лицам, ес-ли б мы оставили его (он ведь отличный парень)в покое. Он заслужил покой. Per viam pads adpatriam perpetuœ claritatis* — таково наше сокро-венное желание и наша мольба, пусть же онапросияет сквозь ужасную латынь и осветит его, иныне и присно, мы постараемся сделать это длястарого бедного Б. М. Ничего больше сделать длянего мы не в силах. Мы и себе не могли бы по-желать лучшей участи. Путями мира в странувечной ясности!.. Ну, что вы на это скажете?

1 Путем мира в страну вечной ясности (лат.).

259

Под ясностью, конечно, мы понимаем здесьobscure clarté*, еле брезжащий свечной огонечек,который уже не раз готов был погаснуть, там, внезапамятных главах нашей сказки.

Теперь мы вновь и в последний раз вынужде-ны вернуться к упражнениям в стиле лиу, жуткоезанятие, искренне сожалея о том, что когда-топоддались соблазну сочинить эту допотопную«Сказку о бочке», повествующую о КристофереЛинь Люне и его бамбуковой «Янки Дудл». Из-винить нас может разве лишь то, что когда-то мыбыли склонны воображать себя Сезанном печат-ной страницы, так сказать, мастером в областиархитектоники. Мы живем и учимся, мы нюхаемсобственные пятки, как и подобает честному че-ловеку, и чтим нашего Отца, нашу Мать и Гете.

Замечание, которое, как нам представляется,мы просто обязаны сейчас сделать, чтобы никог-да больше к этому не возвращаться, состоит в том,что: ровно как мы и опасались, Альба и компанияоказались такими же убогими хрипунами, как исиплоголосый Белаква и весь континентальныйцирк. Такое сборище с бешеной скоростью отда-ляющихся от центра паршивцев Какьямуни и вкошмаре не приснится ни одному из членов Об-щества почтенных авторов — это наше твердока-менное убуждение. Что бы сказал Лейбниц?

Так или иначе, но мы не можем сердиться наних долго, они ведь, в конце концов, такие оча-

1 Темный свет (φρ.). Слова из трагедии Пьера Кор-неля «Сид», акт IV, сцена 3.

260

ровательные, просто обворожительные создания,когда все сказано и сделано, когда все закончит-ся. Сама их бесхитростность — лучшее лекарствоот ярости. Ну как можно сердиться на них долго?У них такие обаятельные ухищреньица. Это со-вершенно исключено. Даже на Сира-Кузу, хотя,думается, она и могла бы послать ему на блюдеч-ке хотя бы один из своих глаз". Даже на Шаса, наэту дохлую гниду. Лапочки, да и только.

Сейчас произойдет нечто непредвиденное и со-вершенно ужасное. В тихое течение нашей каден-ции ворвется кошмарная гарпия, Мисс Дублин,одержимая бесами кошка. Вот она причаливает,низким голосом напевая что-то из Хавелока Эл-лиса2, исходя зудящим желанием делать срам инепотребства3. Если б только было возможно свя-зать ее, выпороть и сжечь, но не быстро. Или, впротивном случае, осторожно растолочь ее в сту-пе4. На ее впалой груди, точно на пюпитре, от-крыта «Монастырская полутень» Портильотти,переплетенная в сыромятную кожу. В когтях онакрепко держит нераскрытые, одетые в шагрень«Сто дней» Сада и «Антэротику» Алеши Г. Бринь-оле-Сале. Над глазом у нее гнойный пудинг, боль

1 Сира-Куза вновь уподобляется св. Лючии.2Хавелок Эллис (1859—1939) — британский врач-

сексопатолог и эссеист, автор многотомного труда«Этюды по психологии секса».

зСр.: К Римлянам, 1:27,28.4 Ср.: Притчи, 27:22.

261

тяжелым тюрбаном сжимает лошадиную голову.Глазная впадина замусорена, и круглое бледноеяблоко таращится изо всех сил. Уединенное само-созерцание снабдило ее широкими, удобными дляковыряния ноздрями. Рот закусывает невидимыеудила, у горестных уголков губ собирается пена.Под блузкой иронически съежилась конусообраз-ная грудина, полускрытая брюшными наростами.Замочные скважины искривили шею, из-поддлинной узкой юбки с перехватом ниже колен до-носится треск костистого крупа. К копытам при-собачены шерстяные чулки цвета индиго. Aïe!1

Как мы ее назовем? Придумайте имя, быстро.Лилли, Джейн или Калекен Фрика? Или про-сто — Мэри? Предположим, мы дали ее двойноеимя: Калекен — в угоду горе-богословам, и Фри-ка — в угоду самим себе, а звать ее будем то так,то эдак, как покажется удобнее.

У Фрики была мать, и это отчасти объясняетФрику: лысая, кошкой орущая бедламская мама-бельдам, у которой пальцев на копытах больше,чем зубов. Молодой кобылой та выделывала от-менные курбеты, поднимая колени аж до подбо-родка, и пользовалась известным успехом в изве-стных кварталах. А если кобыла идет рысью, какгласит знакомая нам по горькому опыту посло-вица, разве может жеребенок родиться иноход-цем? Не может. Она и не родилась иноходцем.Она примчалась рысью, покрытая кошмарным

« Ой! (фр.)

262

чепраком, и тихим абсентным ржанием уведоми-ла Белакву, что ее драгоценная матушка пригла-шает его на вечер, сулящий закулисные интриж-ки, бокал кларета и интеллигентное общество.Белаква осторожно отнял руки от лица.

— Я не смогу, — произнес он, — я не смогу.Теперь она поправляла подвязки. Что ей нуж-

но? Он не мог этого понять.— Я желаю, — сказал Белаква, — чтобы ты

вняла совету Мадам, твоей благородной матери,и носила бы почтенный дырчатый резиновый по-яс вместо этих скотских подвязок. И пожалуйста,не размахивай ими у меня перед носом.

— Но я должна, — прогундосила она, завра-щав глазами, — неужели ты не понимаешь, Бел,что я просто должна?

— Нет! — вскричал Белаква. — Неужели Си-ний чулок превратит в геенну мою собственнуюкомнату?

— Ах, Бел, — негромко заржала она, — не-ужели ты действительно так обо мне думаешь?

Освещаемый лунным гневом, Рубенс эмбол,Белаква уронил свою бедную голову на руки.

— Если б только ты была так любезна, — про-изнес он тихим умоляющим голосом, — сооб-щить Мадам — твоей матери, что Белаква сожа-леет, но он не сможет...

Белаква сожалеет, но он не сможет... Так в пы-точной камере, подумалось ему в душевной муке,окажется еще больше жаб и змей. Без всякогопредупреждения она заржала снова, на этот разпронзительно и похотливо:

263

— Придет Шас! Шас и Белый Медведь!Белаква разразился хохотом. Што за баба!— Шас! — закашлялся он. — Шас! Шас! Но

для этого Шасы и существуют!— Альба, — протрубила она.Но он уже окоченел, в тот день он не услышал

ничего больше. Внезапно неприятные лунные сгу-стки исчезли, луны не стало. Нежданное чудо, ста-рым добрым китом всплывшее из бездонных глу-бин, избавило его от мучений, облекло его в саванчистоты и прозрачности. Это было схождение вспасительную утробу, успение вверх тормашками,tête-bêche«, погружение в серость, в тусклое царст-во мятежных ангелов. Тишина и леность Лимба,где нет места для изнурительных, точно звук рогав ушах загнанного зверя, мыслей, для шпажныхуколов воли. Целительный бальзам от почесухижизни, заткнувшиеся зарянки, замолчавшие дроз-ды. Одним словом, он вдруг по уши провалился вмилую его сердцу слякоть.

Пустошь белой музыки, ровная музыка, ис-ключающая всякую возможность свистопляскисимволов, мирная утроба рассвета, отказавшаясяощениться солнцем, ни солнечного блика насветлых камнях моих брустверов, недвижная пло-ская белая музыка, альба2 безвременного света.Передо мной полотно, это парус обесцвеченногошелка на морском берегу, безучастная, замкнутаяна себе тема, протянутая над бесчисленными сло-

1 Голова к ногам, «валетом» (φρ.).2 Т. е. стихарь.

264

ями и символами мира, тонкая пластинка покоядля моих глаз, а мой разум — раб моих глаз, лью-щаяся через слепоту белизна и музыка, обнимаю-щая вялый ум. Это бесцветная фольга рассвета,дар слепоты, изгнание телесных тайн, облачениемысли в музыку и непорочность рассветного по-лотна. Дамастные покровы сливаются, истонча-ясь до последней, прозрачнейшей пленки, дошелкового лезвия. Слепота и мой разум как шел-ковое лезвие, слепота и музыка и белизна какединственная действительность в действительно-сти моего разума. Douceurs...

Вскоре после этого ужасного случая «Сумереч-ный Геральд» напечатал на своей гадкой латыникраткую заметку о том, что:

«X. И. Николас Немо saltabat sobrius1 и in amoresapebat2, и, как следствие, в препуциальном мракеСтрастной Пятницы, или то была первая неделяпосле Благовещения, был извлечен, ни живой нимертвый, из Салмон-Липа в Лейкслипе3 АдамомСен-Виктором4, этим знаменитым браконьером,

1 Танцевал трезвым (лат.). Ср. лат. поговорку:Nemo enim saltat sobrius, nisi forte insanit — Никто нетанцует трезвым, если только он не совершенный бе-зумец.

2 Разбирался в любви (лат.).3 Популярное место отдыха дублинцев, в несколь-

ких километрах на запад от города. В Лейкслипе женаходился родовой дом Беккетов.

4 Адам де Сен-Виктор — французский богослов ипоэт-мистик XII в.

265

который при допросе немного пожелтел и, на-сколько его можно было понять, подтвердил сви-детельским показанием, что Ирландия — Рай дляженщин и Ад для кляч и что у него нет ни малей-ших сомнений в том, что Господь помилует толь-ко тех, кого Ему будет угодно помиловать.

После того как безжалостный Редактор отделановостей лично и с величайшей яростью приме-нил железную Нюрнбергскую деву, Адама Сен-Виктора, господина без определенного местажительства и неопределенного рода занятий, уле-щиваниями вынудили дополнить свой рассказ, ион поведал о том, как бедный молодой джентль-мен, прежде чем предать, так сказать, свою душуирландскому кабриолету, собиравшемуся на всехпарах везти его в Стиллофан-саншайн-хоум или,может быть, в Лукан-спа-отель, обнял его с бе-зумным испанским огнем в сумеречных глазах,как он испытал потребность слабым голосом на-звать его (Адама Сен-Виктора) Невестой своейДуши, как потом он нашел в себе силы обратитьпоследний вздох (больше вздохов от него не слы-шали) в одно из тех глубокомысленных, якобывмещающих в себя целую жизнь изречений, кото-рые ему (Адаму Сен-Виктору) не выпадала удачаслышать с тех самых пор, как дражайшая спутни-ца его дней овсянки Святого Валентина1 (упокойБог ее душу) повернулась к Нему с болью в фудии, уложив паруса юбок, покинула остров Сирен

1 Арготическое название спермы.

266

только ради того, чтобы встать на мертвый якорьв мельничной запруде Авраамова лона, viz1: teprce-sente nil impurum2.

Тотчас в прибрежный рассол погрузили длин-ный прут, и с первыми рубцами рассвета на берегвытащили грязные брюки еретика, после чего Ре-дактор отдела культуры в присутствии взвывшейот восторга команды фотографов произвел вели-чайшую порку, фотоснимки коего жестокого ук-рощения вскоре будут широко обнародованы.

Было констатировано Felo-de-se3 от Естест-венных Причин.

Et voici le temps qui'il fera demain...4»

Белаква ознакомился с этим дородным репорта-жем на пути домой из «Лис и гусей», сидя за сы-ром и портером в придорожном трактире близАйленд-бриджа, который, как единогласно ут-верждают епископы, был впоследствии полно-стью уничтожен серным огнем.

Невыносимо растроганный, он почти сразуосел и в песке и сливовом соке на руках и коленяхс доброй молитвой обильно прервал свою чисти-лищную villeggiatura5. (Мы тешим себя надеждой,что путь от плевков к сливовому соку через мокро-

1 Сокр. от лат. videlicet: то есть — а именно.2 Пред тобой не предстану нечистой (лат.).3 Самоубийство (лат.).4 А теперь о погоде на завтра (φρ.).5 Отдых, пребывание на море или в сельской мест-

ности (um.).

267

ту сулит небольшой опыт формального очище-ния.) Ведь его знакомство с Немо, а в последнеевремя он почти ежедневно беседовал с этим угрю-мым гражданином и даже помогал ему советом впромежутках между приступами лихорадки, не ос-тавляло в нем и тени сомнения, что покойный во-все не покончил с собой, но упал в воду по злойприхоти случая. В жизни такого неповоротливогои дюжего тела, вечно перегибающегося через пе-рила моста и поглощенного созерцанием воды,подобное несчастье — потеря равновесия, а затемвсплеск и отчаянный крик — не могло не произой-ти рано или поздно. И, само собой разумеется,лучше рано, чем поздно. Но то, что он мог пре-зреть Божью благодать до такой степени, чтобыпредать себя — о непростительная fortes peccato-rum1 — красивым коленам Лиффи на locus delicti?,совершенно не годилось в качестве рабочей гипо-тезы. Самым ценным имуществом этого человека,поистине самой драгоценной его жемчужиной,возможно, его единственной собственностью, ужнаверное единственной ценностью, к владениюкоторой он испытывал маломальский интерес, бы-ла великолепная, чистейшей воды абулия. А где,скажите пожалуйста, вы видели felo-de-se настоль-ко обезюленное? Чушь! Он упал в воду и не смогвыбраться. Или же он упал в воду и не захотел ут-руждать себя заботой о спасении. Но он упал. Eigoэто была смерть от утопления по случайности.

1 Грязь всех грешников (лат.).2 Месте преступления (лат.).

268

Официальное заключение было превосходным.Но ошибочным.

Завершившийся на этом приступ размышле-ний был стремительным, как мысль зебры, какмысль о любви, он был почти мгновенным, какщелчок затвора объектива, производящего мо-ментальный снимок. (Умножение фигур речи вущерб стилю предпринято здесь сообразно на-шему искреннему желанию принести удовлетво-рение всем клиентам. Мы твердо верим, что при-носим удовлетворение.) И когда Белаква, подзвук звенящего мужским сопрано «Аминь» мучи-тельно извлек себя из заплеванного, усыпанногоопилками или песком, или что мы там еще назы-вали, манежа, он почувствовал в себе небесныйпламень всех херувимов и серафимов мира, так,словно его губы прильнули к райскому фонтанусладости, а не к пинтовой кружке портера попо-лам с элем. Почти две минуты он плавал в бла-женстве — уютный, как Gottesfreund1, и бесте-лесный, как вам будет угодно. Это внезапноестранное чувство было сродни древнему ощуще-нию невесомости, которое он испытал при пер-вом причастии, давно забытому и ни разу не при-шедшему ему на память за все долгие годы, чтопролетели с того восхитительного события. Увы!Оно было скоротечным и сейчас, покинув егопочти сразу после возникновения, опустошив

1 «Друзья Бога» (нем.). Большое неформальное ду-ховное общество и течение в немецком мистицизмеXIV в.

269

его, оставив в груди гладкую пустошь и простор-ное ничто.

Спустя годы, во время прогулки по Пратеру(да, это было в Пратере, мы прогуливались поПратеру, мы направлялись на скачки), он в по-дробностях поведал нам об этом испытании, ут-верждая, что никогда раньше и никогда впослед-ствии он не испытывал такого отвратительногочувства пустоты, будто его целиком вывернули на-изнанку.

Вспоминая об этом переживании в безмятеж-ности знаменитых рощ и беседок, он сколотил те-орию, гласившую, что мистический опыт сцеп-лен, вот его словечко, с видением гипостатическойклистирной трубки, а высшая точка экстаза про-является в эффектной концовке обряда и, разу-меется, в Темной Ночи Души (тут нас скандали-зировали некоторые перестановки согласных) иВеликом Запустении, совпадающими во временис периодом постэвакуационной депрессии. Когдамы возразили, что, на наш взгляд, эта теория невыдерживает никакой критики, он сердито отве-тил, что она и не должна выдерживать критику.

Строго говоря, этот, более поздний, Белакванаходится вне крепостного вала нашего романа.Следовательно, вину за этот выпад мы возлагаем,постольку поскольку здесь, внизу, всегда встаетвопрос о том, чтобы возложить вину на кого-тоили что-то, возлагаем ее на фразу, которую онобронил по пути назад, в город, после чудовищ-но неудачного дня на скачках, на фразу, которуютеперь предлагаем читателю в качестве памятной

270

вехи в теме Белаквы, важного штриха в его на-спех состряпанном портрете.

— Глядите, г-н Беккет, — сказал он бессвяз-но, — никчемный мистик.

Он имел в виду mystique raté1, но, как всегда,избегал mot juste.

Сдержанно, холодно мы осмотрели его. Он былбез шляпы, он насвистывал ирландскую мелодию,в его лице и осанке сквозила лихая обреченность.

— Иоанн, — сказал он, — перекрестков2, г-нБеккет. Пограничник.

Действительно, было в нем о ту минуту что-то от городского отшельника. Но помилуйте, отэтого живи-и-жить-давай-другим анахорета наканикулах к никчемному мистику — к такому по-лету мысли мы тогда не были вполне готовы.

— Даруйте мне непорочность, — упомянулон, — и сдержанность, но позже, не теперь.

Тем не менее в сумерках, вечером, черной итемной ночью, после музыки, с вином музыки,рейнским вином, нам было уготовано понять егочуть лучше, взглянуть ему в глаза почти так же, какон иногда ухитрялся взглянуть в глаза самому себе.

Так посредством Немо Белаква чуть лучшеузнал себя, а мы (хотя говорить об этом слишкомпоздно) чуть лучше узнали Белакву, а также бы-ли предупреждены о Немо.

1 Неудачливый мистик (φρ.).2 Вероятно, св. Иоанн Креста (1542—1591) — ис-

панский поэт-мистик и христианский писатель, про-званный «экстатическим доктором».

271

Теперь мы снова в навозной жиже, два пролива и29 часов, если ехать через Остенд от приятногоПратера. И не просто в жиже, а в том особом ру-каве жижи, который предназначен для двух на-ших молодых людей, в их жиже, так сказать, всвятая святых жижи, в трясине, где среди осокии камышей запутанных отношений нежатся Аль-ба и Белаква. Ковчег и киот завета пошли ко дну,шекина улетучилась, херувимы тонут.

Рядышком, касаясь друг друга, они полулежатв тени большого камня на Силвер-стренде, —камня, который Белаква выбрал за его тень. Онапорылась в бездонной сумке, она извлекла оттудаманикюрные ножницы и пилочку, она приводитв порядок его ногти, делая ему чуточку больно всвоей решимости не оставить без внимания ниодну лунку, радостно сознавая, что делает ему чу-точку больно, тихо напевая «Авалона», снова иснова припев, время от времени сглатывая ручей-ки слюны, что рождаются из ее сосредоточенно-сти. Они окопались за низким частоколом буты-лок, воткнутых в бледный песок. Вздрагивающийот боли влюбленный зачарованно смотрит надвух чаек за частоколом, устроивших перепалкуиз-за сандвича.

— Посмотри на них, — воскликнул он, —только посмотри на них.

— Да, — сказала Альба.— Как муж и жена.

272

Они вспорхнули, они взлетели высоко надморем, оставив разрушенный сандвич на берегу.Потом они кружили, мощно взмывая ввысь, онитрепетали как веки, и в ярком полете вернулись,вернулись к своей хлебной мишени. Теперь хлеблежал между ними, он оказался в центре соеди-нявшей их прямой. Тугими шажками на нежныхголых лапках они описали окружность, вращаясьвокруг сандвича раздора. То была игра, любов-ная игра. Они не были голодны, они были муж ижена.

Увы, колодки символов...— Теперь, — сказала она, — другую.Как же люди иногда говорят разные вещи!..

Кто же, наконец, заставит их замолчать?Сообщим читателю без лишней суматохи, что

они были приятно пьяны. То есть, полагаем, бо-лее прилично и менее неприлично, чем обычно.Не настолько погружены в тот позорный апофе-оз непосредственности, откуда изгнаны вчера изавтра и где время едва брезжит в болоте бессоз-нательности; и в то же время менее зажаты в по-вседневной связности вещей, то есть большеСедьмой симфонии и меньше паники, чем обыч-но. Нет, добавим без особой нужды, они не пла-вились в бесстыдном экстазе расщепления, кото-рый справедливо затухает в трясине и болиповторной сборки; нет, то была не слава распадав апофеозе непосредственности, но только не-винное и приятное осознание бытия, и то менееутомительное, чем соответствовало их привыч-кам. Приятно пьяны.

273

Не прошло и года с тех пор, как на континен-те, в других землях, он был с другой девушкой,более крупной, менее щедрой, по сути, с девуш-кой совсем иной породы, со Смеральдиной (ко-торую теперь, задним числом, хотя уже слишкомпоздно, мы назвали бы Гесперидой), с этой гор-деливой собакой-дамой. Он был на континенте,среди осенней листвы, и листья были очень хо-роши сами по себе — их попирали проворныесандалии Эвиток, они медленно тонули в кана-лах, что некогда орошали услады пресыщенныхэрцгерцогов, или просто мягко вдавливались вземлю пунктуальным равноденствием.

Именно Осень, а не Весна всегда будет време-нем усилий любви. Данное утверждение, как намкажется, особенно справедливо в отношении са-мых последних дней Осени — Лимба, когда всеготовится вновь втащить в круговорот года старо-го вояку, Зиму. А Венеция, где гниет вода, и гра-наты кровоточат спермой, и Диккенс предан заб-вению, несравненно для этого хороша. Самоеместо. Создана для этого.

Не то чтобы Силвер-стренд — оглядываясь насвои записи мы в ужасе обнаруживаем, что в дей-ствительности это был Джекс-хоул, однако этомы не в состоянии использовать, это совсем неподходит пассажу, который грозит оказаться лю-бовным, — не то чтобы он (учитывая непремен-ное осеннее настроение) каким бы то ни было об-разом был враждебен, будь то с точки зренияпогоды или пейзажа, олимпийскому роману, го-товому разразиться сейчас в любую минуту. Для

274

oui, les premiers baisers, oui, les premiers serments* ме-стечко было настолько же подходящее, насколь-ко любое другое на острове. Был камень, рассы-павшийся, без тени сомнения, в пыль; не дремалветер, тревожа выброшенные на берег водоросли;переменчивость неба была неоспоримой. И, в до-вершение ко всему, непостоянное море и песок.На взгляд постороннего этот нежащийся междудвумя мысами маленький пляж (пусть даже егонельзя назвать невестой Адриатики, и он, несо-мненно, выиграл бы от чуть более обильной рас-тительности) содержал столь же складный ком-ментарий к эфемерному софизму, сколь и любойиной пляж Свободного государства2. А это ужечертовски много значит.

С безмятежностью, не допускавшей толкова-ний, она вернула ему его руку, она решительноотстранила ее от своей, она с ней покончила. Оте-рев инструменты о рукав, она убрала их в сумку.

— Твои руки, — сказала она (а ведь она ещене видела босыми его ног), — просто стыд.

— Ах, — выдохнул Белаква. Белаква открывалрот и говорил «ах» в случае, когда не чувствовалничего или же когда слова не могли передать егочувства.

1 Да, первые поцелуи, да, первые клятвы (φρ.).Строка из стихотворения Альфреда де Мюссе «Воспо-минания».

2 Ирландское Свободное государство, предшест-венник современной Ирландской республики, былопровозглашено 6 декабря 1922 г.

275

— Твои руки, — сказала она, — не так уж пло-хи. Немного внимания им не повредит.

Минуточку внимания. Он взглянул на них иувидел одни шишки.

— Сплошные шишки и костяшки, — озвучилон это незатейливое впечатление, — ничего неподелаешь.

— Нет, — сказала Альба, — у них есть харак-тер. Но вот ногти...

— Ах, ногти...— Малыш, — сказала она, — у тебя ногти гро-

бокопателя.В качестве возможного объяснения он упо-

мянул копание в носу.— Да. А еще ты их грызешь и полируешь ими

очки.— Пожалуйста, — взмолился он, — не надо,

не надо применять ко мне какую-либо систему.— И без систематических толкований, — от-

ветила она, — я смею предполагать, что ты нерв-ничаешь, когда вижу, как ты беспрестанно рас-чесываешь себе лицо.

Он с большой охотой признал, что он нерв-ный, просто нервный, в функциональном смыс-ле. И в подтверждение сказанному вытянул руку.

— Она дрожит, — сказал он, — как осина наветру. Гляди. У меня настоящий тремор. Гляди.

— Меньше кури, — сказала она, — меньшепей, меньше размышляй.

— Размышляй? — Это его потрясло.— Ты предаешься размышлениям, — сказала

она, — как больная курица.

276

Ну а как насчет нее самой, с учтивой дерзос-тью поинтересовался он мимоходом, прежде чемринуться на штурм предмета...

— Ах я, — безмятежным голосом человека,лишившегося последней надежды, — моя душа ненуждается в якоре.

...предмета, который в кои-то веки был емублизок и дорог. Он пошел на абордаж, он ворвал-ся в крепость.

— Я не размышляю, — сказал он возмущен-но. — Мой разум пустеет. Это не размышления,не раздумья. Это отречение от дневного разума,это тишина и мрак, поглощающие будничное си-яние...

Он позволил ей изойти всей сагой, сага из-верглась из нее Бхагавад-гитой какого-нибудьдоблестного Цинцинната. Уж конечно, Альба до-статочно умна, чтобы не отождествлять молча-ние, телесное молчание и случайное напряжениелицевых мышц с всхлипами и стенаниями по-грязшего в горестях разума. Уж конечно...

«Как больная курица». Эту высоту Альба сда-вать не собиралась. Он мог говорить, сколько ду-ше угодно. Ему не удастся лишить силы ее тезис.Сердцевина ее тезиса, включая сравнение, оста-нется неповрежденной...

Примечательно, однако, что она снова заста-вила его насторожиться. Они замолчали, и в егоголове стали всплывать обрывки немецкого: ог-ромные, старые, тягучие слова. Что до нее, онауселась поудобнее, она ведь была благоразумнойдевушкой, и тихо отдалась на милость этого мес-

277

та и этого часа, вполне удовлетворенная, но нетем, что последнее слово осталось за ней, это былне ее жанр, это было слишком просто, а тем, чтовынудила его пуститься в разъяснения, то естьотстаивать свою позицию.

Странно, как их размолвки, рябь на воде, ес-ли б они знали (она могла знать), как глубокийантагонизм, скрытый в нейтральном пространст-ве, которое между жертвами действительных по-требностей настолько же несократимо, насколькозона испарения между влажной и раскаленнойповерхностями (Это мы украли. Угадайте отку-да.), как слиток из Офира, лежащий между ними,разъединяющий их, способствовал установлениюмежду ними согласия, если только они вообщеимеют значение: странно, как пузырьки сущност-ной несовместимости, казалось, всегда привно-сили в их отношения нотку подлинной близости.Нет, не странно, просто это было так. Возможно,что она, зная, что означают эти пузыри, благода-ря богатому опыту изничтожения ночных грез вгорниле действительности, а также мельчайшемуситу замечательной désœvrement1, сама их и про-воцировала. Та мудрость, которую она приобрела,из которой она выцедила редко подводившую ееsavoir ne pas faire1, была (как и в случае с ее сестра-ми по Еве) приобретена эмпирически. Эта муд-рость носила вполне человеческий характер. Онаоказывалась действенной только до известной

1 Жертвенности, преданности (φρ.).2 Букв.: неумение, ненаходчивость, неловкость (φρ.).

278

степени. Инстинктивно Альба об этом догадыва-лась. Однако ее сердцевина, ее бдительное созна-ние — сокровище гораздо большее, чем любыевыжимки опыта, — ставило ее особняком, отли-чало ее от тех немногих женщин, которых онзнал, и тех немногих, которых ему, быть может,еще суждено было встретить. Savoir ne pas faireследовало считать бесценным алмазом и в мужчи-нах, и в женщинах: деликатность, чувство рассто-яния, душевную осведомленность о том, что не-что, воспринимаемое как аромат бальзамникаодним человеком, может обернуться галитознымкошмаром для другого. Но еще более сокровен-ная осведомленность — воздержание, нежеланиеучаствовать — отличалась той же бесполезностью,что и элегантное участие, а значит, происходила сотдаленнейших берегов и была столь же редкой,как столкновения небесных тел. Не слишком лимы щедры к ней? Но она сказала: моя душа ненуждается в якоре. Она это сказала.

Он поинтересовался, может ли она одолжитьему книгу о курицах.

— Кому-то, — сказал он, — суждено будет на-писать длинную поэму о курицах и яйцах. Этовеликая тема, ожидающая пристального рассмо-трения.

Альбе подумалось, что после столь долгогоожидания...

— У них блохи, — сказала она, — я их терпетьне могу.

О, Иисусе, подумала она, а ведь он разбира-ется в литературе.

279

Еще одно коротенькое нутрование (или, можетбыть, лучше — окоривание) Альбы, и с этого мес-та мы оставим ее в покое, мы позволим ей гово-рить за себя самой, мы очертим контуры ее драго-ценных надногтевых пластинок, если мы вообщеспособны их очертить, да и Бог с ним со всем.

Кое-как она научилась ценить холодностьБелаквы, его стремление уклониться от прикос-новений к хрупкому праху ее тела. Иногда онадаже умудрялась получать удовольствие от того,что для него она навсегда останется солнышком,которое не греет, мечтой, не несущей ничего хо-рошего. Разве не давал он понять, что не желаетделать ее блэйкообразной, иеронимобосхопо-добной? Ей предстояло остаться совершеннобесполезной и невыразимо прекрасной, как луч-шая в мире музыка.

— Ты — белая музыка, — намекнул он ей од-нажды, сказал он что-то в этом роде, — разве впра-ве я марать тебя серенадами и лунным светом?

Ее ум был достаточно гибким, чтобы выжатьнесколько капель удовольствия из неописуемыхотзвуков подобного отношения. Довольно-такиотчаянного удовольствия, ибо внутри у нее быливялость и боль, ее душа не нуждалась в якоре.Она ему подыгрывала, если ей того хотелось,примерно так же, как кончик пинцета подыгры-вает своему визави. Когда ей этого хотелось, онаотражала его колебания точно в зеркале. Когдаон отклонялся, она, в свою очередь, тоже откло-нялась. Когда он чуточку наклонялся в ее сторо-ну, она приводила в действие безнадежное (ибо

280

внутри у нее были вялость и боль) сострадание итоже чуточку наклонялась в его сторону. Развеэто не ясно до тошноты?

Но: так не пойдет. Это не могло продолжать-ся. Она была вне ребяческого изящества такихотношений. Она вышла из этой затопляемойморской водой стадии, из этой милой-премилой,noli-me-tangere', стадии любовных ран еще ре-бенком, еще до того, как собрать волосы на ма-кушке, или остричь их, или сделать с ними что-то еще из того, что с ними обычно делают,выходя из детского возраста. Вся эта бледность ипупочные забавы à deux2 в самый раз подходятдля определенного разряда gémisseur3, они, бытьможет, как нельзя лучше подходят ему, для негоони обладают непреходящей ценностью и ещеБог весть чем, кто знает. Но для нее они — су-щий вздор. Они, подобно новой игре, могут ув-лечь ее на время, но увлечение это мимолетно,так, не более чем фрагмент умеренно забавнойи — для души, не склонной к метаниям, — тра-гической ерунды. Пусть она и говорила ласково,что у него это пройдет, пусть и награждала его«nino!» и «mamon», когда ей этого хотелось, но вглубине души она всегда была уверена, что на-дежды на него мало, что для нее он непрости-тельно простодушен, чересчур эгоистичен,слишком верен себе, он, вечно пытающийся

1 Не тронь меня (лат.).2 На двоих (φρ.).3 Нытика (φρ.).

281

быть тем самим собой, каким он себя вообража-ет, ярый приверженец собственных жалкихпринципов, да-да, так она и думала — жалких,именно это она и имела в виду — жалких. Он ле-жал, свернувшись в тени, всегда в тени страхаlèse-personalité1, вопрос лишь в том, кто нанесетоскорбление, он сам или кто-то другой. Лич-ность! Старая ублюдочная страшилка! Она зна-ла, что у него это не пройдет, что он не хочет этопреодолеть, что попытку преодолеть это он вос-принимает как грех против Белаквы в третьемлице. А он знал, что она, несмотря на зеркаль-ные отражения и пинцетные пассы, слишкомстарается, если уж на то пошло, помочь ему этопреодолеть. И когда она окончательно решит длясебя, что все это так, что он безвозвратно увяз вЛимбе, тогда она отступит. Он может сколь угод-но долго гнить в своем драгоценном мраке, еслиему так хочется, она это выслушивать не собира-ется. Nolle consolari ab aliqua creatura!..2 Мерзкаяболтовня! К дьяволу чистоту, ложную чистоту, кчертям ее и к чертовой матери.

Вопрос о том, в какой мере она была права, ав какой не права, относится к другому рассказу,гораздо, гораздо лучшему рассказу.

1 Оскорбление личности (φρ.). Беккет обыгрываетпонятие lèse-majesté — оскорбление величества.

2 Начальные слова латинского изречения: Nolleconsolari ab aliqua creatura magnae puritatis indiciumest — Не искать утешения у другого существа есть при-знак большой чистоты.

282

Разница между нетерпением, которое она ис-пытывала, общаясь с этим наследником грошо-вого неба, и вполне техническим недовольствомСмеральдины-Римы настолько очевидна, что незаслуживает объяснительных примечаний.

Теперь нам действительно пора двигатьсядальше.

Вскоре после того, как она исчерпала кури-ные мотивы, между ними завязалась случайная,смутная в своей необъятности беседа, которуютолько наше лихорадочное стремление отделать-ся от этой рукописи не позволяет воспроизвестив целостности — чуть было не допустили чудо-вищный промах, сказав in toto, столь остроумны-ми и отчасти даже откровенными были эти сло-вопрения: сплошь скрытые намеки и похабныепристойности. Они здорово провели время. Ког-да он забывался настолько, что излагал своимысли, она находила в нем чуть меньше сходст-ва с раком-отшельником. Под изложением мыс-лей мы подразумеваем здесь благоприятную про-тивоположность ужасной невоздержанности еговнутреннего полилога (мало подходящего для то-го, чтобы развлечь боевого друга или подругу), тоесть молозивную закуску, которую и на стол-товыставляют только раз в жизни. Забывшись, онмог постоять за себя перед кем угодно, мастер-ски перебрасываясь грубыми, а также вполнеизящными трюизмами, и это как раз нравилосьей больше всего, коль скоро здесь, в подземноммире, все мы по большому счету только и дела-ем, что болтаем.

283

И так поглощены они были этой милой бесе-дой, что не заметили отжурчавших мимо них ча-сов, а берег тем временем стал темным и холод-ным. Он, в ошеломлении заметив (ведь она, какженщина Испании, с удовольствием просиделабы здесь до рассветных коров), как вечереющийдень лишает их убежища, напыщенно сказал:

— Прежде чем мы поднимемся, чтобы уйти,ведь волей-неволей нам пора уходить и навсегдапроститься с этим счастливым днем, позволь по-интересоваться, знакома ли ты с... девушкой поимени Фрика?

— Шустрая кобылка, — ответила Альба, — снедовольным видом приводя себя в порядок, —слишком шустрая, на мой грешный вкус. Ты, явижу, очень спешишь.

— Но ведь падет черная ночь, — воскликнулон, — а мы не будем знать, где мы.

— Ну и что? — сказала Альба. — Мы что, пти-цы?

— Фрика... — Он в нерешительности вызвалобраз Фрики.

— Сделала предложение, — предположилаАльба.

— Ах, — сказал он, — предложила сжечь себяна жертвенном костре, эта резвая сучка, прера-фаэлитская отрыжка. Мне она предложения неделала.

— Что тогда?— Она пригласила меня на вечер...— Ну и?— Она сказала, что пригласила и тебя.

284

Альба понятия не имела, о чем он говорит.— Нет нужды говорить, — сказал он без нуж-

ды, — меня там не будет.Господи Боже, подумала она, уж наверное, не

будет.Она действительно растерялась. Она умоляла

его объяснить ей, желательно так кратко, кактолько возможно, какое все это имеет значение,то есть просила его снять тяжесть с сердца и ещепросила быстро помочь ей встать с песка, кольскоро им, по-видимому, пора уходить.

— Если ты пойдешь, — сказал он, чуть скло-няясь к ней, — это придаст приглашению не-сколько иной характер.

Ага! Вот он как заговорил!— Ага! — Она захлопала в ладоши как ребе-

нок — Ага! Его великое алчное дикое свободноечеловеческое сердце!

Тут Белаква остолбенел.— Вот необыкновенная девушка! — вскричал

он. — Ты о чем? Великое, алчное.Она сказала ему, что, если уж он выразил со-

жаление о том, что не сможет прийти, негоже по-ворачивать вспять и говорить, как приятно емубыло принять приглашение.

— Я нырнул, — сказал он, — в спасительнуюслякоть, но дверь оставил открытой.

Она увещевала Белакву побыстрее ее захлоп-нуть, желательно с грохотом.

- А х .— Я пойду туда и буду королевой бала. А как я

могу быть королевой бала, когда там, в непримет-

285

ном черном уголке, будешь сидеть ты и оплаки-вать свою шелуху? — Пусть понимает, как хочет.

— Королевой бала?— Бала, — сказала она, — и вечера. Что еще?— Где-то, — сказал Белаква, нимало не сму-

щенный жестокой насмешкой, — на задворкахмоего сознания бродила мысль о том, что, еслиты там будешь, мы могли бы посидеть вместе всокровенной тени винной чаши. Они говорили,что будет вино. На этот час, — горестно добавилон, — они успели сообщить, что будет вино и ты.

Тут вдруг она стала белой и неподвижной, какГермиона'. Сейчас она сделает решительное за-явление.

— Я ненавижу Омара2, — сказала она, — итвою фальшивую полутень. Неужто нам мало те-ни на этом гнилом острове? Хватит с нас волоку-щих телегу судьбы сумеречных королев Дейрдреи Кэтлин3, изливающихся потоками сестринскойлюбви. Хватит поблекших понтификов хиарино-скуриссимо. Мгла, — она презрительно улыбну-лась, — по дороге ИЗ узкой долины, и снова мглапо дороге ВНИЗ в долину... Вверх, вниз, поворотна месте... Merde. Дай мне полуденного света.Дай мне Расина.

— Угощайся, — сказал он, и она чуть оттаяла,заметив в нем признаки досады. — Но Расин —сплошные сумерки.

1 Героиня пьесы Шекспира «Зимняя сказка».2 Т. е. Омара Хайяма.3 Героини ирландских легенд.

286

— Сплошное сияние.— Ну, не важно. — Слишком поздно было в

этом разбираться. — Насколько я понимаю, тытам будешь.

— Ты правильно понимаешь: я буду там в са-мом ярком из моих алых платьев.

Здесь завершается эпизод на Силвер-стренде,и нам остается только добавить, что, во-первых,завязавшиеся тем днем со столь добрыми пред-знаменованиями романтические отношения, хо-тя им так и не суждено было перерасти в любов-ный шторм, быстро развивались, но не там, наберегу, а в других местах, в разных частях мглис-того города, развивались весь вечер и всю после-довавшую ночь до утра, впрочем, без каких-либовзаимных обязательств; и, во-вторых, что в ту са-мую минуту, как они бесцеремонно обернулись кморю (его в этот раз мы решили оставить без эпи-тета) спиной, как только они ушли и он, робковзяв ее под руку, повел ее фигурку вверх по пес-чаному откосу, отделявшему затопляемую бере-говую линию от гальки, в его безутешной памятивсплыла фраза о том, что жизнь, рассмотренная вцелом, как, похоже, ее и следует рассматривать,есть не что иное, как Ирландское море, а по пя-там пришла тривиальная тоска о часах сиесты наего берегах, прерванных под угрозой наступле-ния темноты, ступив в которую он выбрал для се-бя второстепенную роль, да, да, ведь сама егожизнь записана на полях, это никто не станет ос-паривать.

287

Нам показалось разумным упомянуть это, рази два, прежде чем мы опустим занавес над этимэпизодом.

Следующим номером: два маленьких случайныхнеуклюжих сна в скобках для веселых ребят. Го-ворит Альба.

1. Мягкая форма.На мне было длинное белое шелковое платье,

оно мне шло, и я собиралась замуж за человека вкотелке, которого никогда не видела и не хотелавидеть, так как по какой-то причине его не сто-ило видеть. Вдруг я подумала: Боже мой, я не мо-гу венчаться в белом, долой эту проклятую шту-ку. Потом я поняла, что это не белый шелк, а,скорее, суровое полотно. Все же я думала: никакнельзя венчаться в этой треклятой штуке. Так чтоя стала сдирать с себя платье, я обрывала его гор-стями, и казалось, что оно рвется не в сторону, авверх, слетая с моих бедер, грудей и плеч. Тамбыла бабушка, и я пожалела, что пришлось унич-тожить платье.

2. Мягкая форма.Должно быть мой отец был мясником. Я воз-

вращалась домой с каких-то танцев, или с бала,или откуда-то еще, потому что на мне было рос-кошное вечернее платье, которое мне шло, и ат-ласные туфли. Я перешла дорогу и вошла в дом.Там была большая пустая комната, вся в крова-вой пене. Опасаясь запачкать платье, я подобра-

288

ла его, как ступающая по росе Николетта1, и нацыпочках дошла до подножья лестницы. Я уди-вилась, с какой легкостью и изяществом мне уда-лось избежать красных лужиц. Наверху толькопустая комната прислуги: умывальник, туалет-ный столик, койка, треснувшее зеркало. Внезап-но мне показалось, что все — я, мое тело, мояодежда, бал, содержание всего вечера — произо-шло из крови, по которой я прошла наверх.

Похоже, наконец сюжет начинает сгущаться, со-бираются штормовые тучи. Близится время пра-зднеств и добрых пожеланий. Торговля идет пол-ным ходом, на улицах полно гуляк, Корпорацияобещает солидную премию за лучшую витрину,цены на брюки от Хиама2 снова пошли вниз.

Мистингетт3, будь она императрицей By, от-менила бы уличные писсуары. На ее взгляд, ониизлишни. Белаква так не думает. Выйдя на свет,довольный и опустошенный, из жаркого чреваМак-Лафлина4, он снова подумал о том, насколь-ко же совершенна бычья шея Тома Мура5, вовсеона не короткая, что бы ни говорили критики.

1 Героиня французской средневековой сказки«Окассен и Николетта».

2 Имеется в виду известный дублинский портной.3 Сценический псевдоним французской актрисы

Жанны Буржуа (1875-1956).4 Паб в Дублине на пересечении Д'Олье-стрит,

Перс-стрит и Колледж-стрит.5 Статуя поэта Томаса Мура находится над общест-

венными уборными на дублинской Колледж-стрит.

289

Над Колледж-грин, словно под водительствомВифлеемской звезды, радостно плясала семи-цветная реклама «Боврила»1.

Лимонный цвет веры, возвестивший началотанца, вскоре закапал желчью, перетек в грибовид-ную зелень отчаяния, но и она рассыпалась мел-кой галькой. Затем, из почтения к памяти убиен-ных, свет погас. Илистый поток геральдическогокрасного, затем кармин соблазна, словно во ис-полнение пророчества, поджег оборки зеленогоснизу и, вогнав Гавриила в багровый стыд, затопилвывеску. Однако длинные оборки вернулись, тьмаприкрыла срамоту, и цикл завершился. Da capo.

«Боврил» от Саломеи, подумал Белаква, иТомми Мур с головой на плечах. Сомнение, От-чаянье и Попрошайничество, в какие из этих ве-ликих ворот втащить мне свою каталку? Черезулицу, под аркадой Банка, сидел на посту слепойпаралитик, он поедал свой обед, уютно закутав-шись в одеяла, как и приличествует всякому ра-бочему человеку. Друг, даже не друг, так, наймит,придет за ним в назначенный час и покатит егодомой по темным улицам. Его уложат в постель.За ним придут точно ко времени и бережно пока-тят, потому что в Кумбе2 он обладает могущест-вом. Утром, с петухами, его побреют и быстроприкатят на работу. Никто никогда не видел, какон появляется или исчезает. Он уезжал и возвра-

1 Компания-производитель мясных полуфабрика-тов.

2 Район на юге Дублина.

290

щался. Если вы нищенствуете, вы уходите и воз-вращаетесь. Таково главнейшее правило попро-шайничества. Ни один человек не способен по-прошайничать за пределами родины, по крайнеймере — делать это успешно. Wanderjahre1 — сон изабвение, гордое мертвое место. Вы благоразумновозвращаетесь и заявляете права на какой-нибудьучасток под навесом. Пенни щедро сыпятся вшляпу, и вас уважают в трущобах.

Белакве явился знак. Что пользы стегать мерт-вую корову? Задержим на этом внимание: «Бов-рил» сделал знак.

Wohin2 теперь? В какой кабак? Туда, где, во-первых, знают толк в выпивке; где, во-вторых, емусулит утешение одинокая девица в шали, будто об-лако с поздним дождем3 после бескрайних пустыньпоэтов и политиков; туда, где он никого не знает иникто не знает его, — в-третьих. Скромный трак-тир, дорогой сердцу девиц, где знают толк в стауте,где он сможет сидеть, предоставленный себе, навысоком табурете с круглым сиденьем, притворя-ясь, что углубился в чтение московских заметок«Сумеречного вестника»4. Они были очень piquant5.

1 Годы странствий (нем.).2 Куда (нем.).зСр.: Притчи, 16:15.4 Обыгрывается название дублинской газеты «Ив-

нинг геральд» («Вечерний вестник»), в которой в 1920-хгодах публиковались заметки московского корреспон-дента.

5 Колкими, остроумными (φρ.).

291

Из двух питейных домов, удовлетворявшихэтим условям, первый — на Меррион Роу — слу-жил пристанищем для извозчиков. Это был боль-шой минус. Как Альба не любила кур, так Бе-лаква не переносил извозчиков. Неотесанные,скрипучие люди. И кроме того, длинный подзем-ный переход от Мак-Лафлина к Меррион Роубыл чреват множеством опасностей, в этот частам сновали толпы поэтов, провинциалов и по-литиков. Другой кабак располагался на Лин-кольн-сквер. Он мог бы тихо прошествовать тудапо Перс-стрит, и его ничто бы не задержало.Длинная прямая Перс-стрит, она точно звучащаяв голове кантилена — ее панель населена людьмибезмятежными и отстраненными в своей устало-сти, ее проезжая часть обесчеловечена грохотомавтобусов. Трамваи — то были чудовища, жуткостенающие под безумной гримасой токоснимате-ля. Автобусы же были простые — только шины,стекло и шум. В этот час дня приятно было быпройти мимо Квинс, обители трагедии, междузданием старого театра и длинной шеренгой ни-щих и обиженных судьбой, ожидающих своей до-ли картинок на монетках. Ибо там в кантиленувольется Флоренция, Пьяцца делла Синьория, итрамвай № 1, и праздник св. Иоанна со смолис-тыми факелами, всю ночь мерцающими в нишахкаждой башни, и все еще опьяненными вечернимфейерверком над парком дель Кашине детьми,которые выпускают из крошечных клеток пере-живших длительное заточение цикад и бесятсявокруг своих безответственных родителей, хотя

292

уже давно пора спать. Мысленно он не спеша за-шагал вдоль зловещего Уфицци, к парапетам Ар-но и т. д. Ему приятно было сознавать, что зданиеПожарного депо через дорогу многое заимствуетиз Палаццо Веккьо. В честь Савонаролы? Хи! Хи!Так или иначе, это обещало стать сносной суме-речной прогулкой, тем более что он испытывалсильное нетерпение, ожидая, пока скромныйтрактир, если, конечно, по счастливой случайно-сти, он еще открыт, наконец не поглотит его че-рез дверь бакалейной лавки.

С трудом, вдоль бастионов Колледжа, мимоэлегантных таксомоторов он отправился в путь,заведя церебро-музыкальную шкатулку. Пожар-ное депо, верный фетиш, сработало безупречно,и все (если не считать предстоявших ему вечеромиспытаний) шло как по маслу, когда случилосьнечто ужасное. Он врезался в Шаса. НесчастныйБелаква, занятый своими несчастными ногами,погруженный в звучащую в голове мелодию,Шас просто не мог, да и не хотел оставить тебя впокое. Во всем был виноват Шас.

— Halte-la', — воскликнул пират, — куда та-кой веселый?

В тени надземной железной дороги Белаквавынужден был остановиться и посмотреть в лицоэтой машине. В руках у нее было сливочное мас-ло и буханка хлеба. Собственно говоря, на Перс-стрит находится только одна сколь-нибудь при-

• Стой-ка (φρ.).

293

личная молочная (хотя в переулках, лежащихмежду улицей и рекой, есть множество отличныхбакалейных лавочек), да и та рядом с мастерскойпо изготовлению надгробных плит. Это очень су-щественно. Шас покупал там горючее. Каждыйвечер он ходил туда дозаправляться. Белаква, од-нако, вовсе не склонен был откровенничать.

— Так, — сказал он уклончиво, — просто бро-жу в сумерках.

— Просто напеваю, — сказал его дорогойдруг, — впотьмах. Hein?1

Белаква поерзал в лужице тьмы, образовав-шейся под виадуком. Неужели он остановился,неужели тихий ход его мыслей был прерван толь-ко лишь затем, чтобы выслушивать этого завод-ного друга? По-видимому, так.

— Как там мир? — спросил он, несмотря нина что. — Какие новости из большого мира?

— Серединка, — сказал Шас осторожно, — наполовинку. Поэма подвигается, ерриге2.

- А х .- Д а .— Что ж, — сказал Белаква, пятясь, — аи

plaisir3.— Сегодня вечером, — закричал Шас, — у

Фрики. Hein?— Увы, — ответил Белаква, отплыв уже до-

вольно далеко.

• Ну как? (фр.)2 Все-таки (um.).3До свидания (φρ.).

294

И она. В ярчайшем алом платье. Ее широкоеутомленное бледное лицо. Королева бала. Aïe!

Но Бог любит двоицу, и вот прямо из «Грос-венора» выскочил отирающий рот домотканыйпоэт в сопровождении маленького черного ле-мура политико-плужной наружности. От не-жданного удовольствия Поэт даже щеки втянул.Золотисто-восточный балладообразный конусего головы был непокрыт. Под уоллиуитмани-новским твидовым костюмом из Донегала уга-дывалось тело. Казалось, он только что обронилборону и нашел фигуру речи. В сердце нашегогероя он вселял ужас.

Он скомандовал:— Выпьем.На трясущихся ногах Белаква поплелся в

«Гросвенор», яркие глазки лемура буравчикамисверлили его поясницу.

— Пожалуйста, — провозгласил Поэт, словнотолько что перевел армию через Березину, — вы-бирайте, я угощаю.

— Простите меня, — промямлил Белаква, — яненадолго отлучусь.

Ковыляя, он вышел из бара и двинулся поулице, вверх по улице, на всех парах, прямиком вкабачок, впустивший его через дверь бакалейнойлавки. Это было невежливо и даже грубо. Когдаего пугали, он был груб сверх меры, не робко дер-зок, как стендалевский граф де Талер1, но груб,

1 Второстепенный персонаж романа Стендаля«Красное и черное».

295

так сказать, украдкой. Робко дерзок, когда его из-водили — например, Шас; определенно груб, ког-да его пытались запугать; чудовищно груб за спи-ной обидчика. Таков был Белаква. Наконец мыначинаем узнавать его получше, правда?

Он купил газету у очаровательного маленькогогрязнули, да, у не представлявшего угрозы изящ-ного маленького Стебли, тот осторожно подошел,ступая грязными босыми ногами, положительно,он работал только на себя, под мышкой у него ос-тавалось всего три или четыре газеты. Белаква далему монетку в три пенса и фантик. Теперь он си-дел на табурете, предоставленный себе, занимаяцентральное полотно главного триптиха, ноги накольце, так высоко, что колени касаются стой-ки — исключительно удобная поза, — и траурноглотал стаут, делая вид, что читает газету.

«У женщины, — читал он с явным одобрени-ем, — либо короткие ноги, либо большие бедра,либо глубокая седловина, либо большой живот,либо нечто среднее. Если бюст затягивать слиш-ком туго, жир будет перекатываться от лопатки клопатке. Если сделать его свободным, будет вы-пирать диафрагма, что не улучшает общий вид.Почему бы не привлечь какого-нибудь уважае-мого закройщика корсетов к созданию brassière-cum-corset décolleté1, каковой изготовили бы изтончайшей ткани броше, саржи кутил и прорези-ненной тесьмы, пятикратно прошили стежками

1 Бюстгальтер с корсетом декольте (φρ., лат.).

296

в быстроизнашиваемых местах и снабдили не-ломкими стальными прутьями. Это придаст вос-хитительную перспективу диафрагме, поддер-жит бедра и улучшит вид вечернего платья, вособенности если оно без рукавов и с обнажен-ной спиной...»

Замечательно! А как насчет ярчайшего из алыхплатьев? Оно с обнаженной спиной или нет? Мо-жет, у нее низкая талия или глубокая седловина.У нее нет талии. У нее нет седловины. Ее невоз-можно отнести к той или иной категории. Неподлежит затягиванию в корсет. Не женщина.Grock ad libitum inquitK

Теперь его изматывал страх того, что платье,не приведи Господь, окажется с открытой спи-ной. Не то чтобы он хоть на йоту сомневался втом, что обнаженная спина будет смотреться за-мечательно. Хорошо прочерченные лопатки в бе-зупречном шарнирном движении. В состояниипокоя они будут лопастями якоря, а тонкая бо-роздка позвоночника — его стержнем. Разум Бе-лаквы погрузился в созерцание этой спины, кото-рую он всей душой не хотел бы видеть. В мысляхон видел эту спину якорем, геральдической лили-ей, разделенным прожилками листом, крыльямитрепещущей на цветке бабочки, помещеннымичуть под углом к главной оси; затем, уносясь ещедальше, он представил ее как обелиск, как иеру-салимский крест, как боль и смерть, недвижную

1 Говорит Грок экспромтом (лат.).

297

смерть, как распятую на стене птицу. Плоть и ко-сти в алом саване, сердце изможденной плоти,спеленутое алым.

Не в силах более выносить неопределенностьв отношении модели платья он прошел за стойкуи позвонил ей в дом по телефону.

— Одевается, — сказала Венерилла, — и не-истовствует.

Нет, ее нельзя попросить вниз, к телефону.Она уже час как в своей комнате, бушует и про-клинает все на свете.

— У меня поджилки трясутся, — сказал го-лос, — я боюсь к ней подойти.

— Сзади оно открыто, — потребовал ответаБелаква, — или закрыто?

— Что закрыто?— Платье, — закричал Белаква, — что же еще?

Платье, которое она собирается надеть. Оно за-крыто?

Венерилла попросила его подождать, покаона вызовет платье перед мысленным взором.

— Красное платье? — спросила она, помолчав.— Алое платье, дьявол, какое же еще, — за-

кричал он в муке, — так вы не знаете?— Погодите... Оно застегивается...— Застегивается? Как — застегивается?— Сэр, оно застегивается сзади, с Божьей по-

мощью.— Еще раз, — сказал Белаква.— Говорю же вам, — простонала Венерилла в

трубку инструмента, — оно застегивается на всепуговицы.

298

— Благословенно будь имя Господне, — ска-зал Белаква, — и его Блаженной Матери.

Теперь они собираются в дорогу, мужчины, жен-щины и дети, которых призвала мать Фрики черезФрику. Из разных точек города и из пригородов,из детских комнат, пабов, из одиночества семей-ного круга, знатный холостяк — из своей уютнойквартиры, и студент — из своей грязной, они сой-дутся в одной точке, и это будет ее точка. Кто жеона? Фрика. Некоторые уже близко, иные — напороге, на пороге отъезда, а кто-то еще завершаеттуалет или, нанеся последние мазки, торопится впуть. Однако все они, все вместе и каждый в от-дельности, вне зависимости от положения в обще-стве и местонахождения их жилища, каково бы нибыло их нетерпение или, наоборот, нежелание от-правиться в путь, с великим трудом выдержат тедесять или пятнадцать минут, которые отделяютих мертвое частное спокойствие от звонка в дом,где их ждут в гости: только сравните это с гротеск-ной особенностью мозжечка модного Дублина,которая позволяет его обитателям с совершеннымравнодушием относиться к тому, добрались лиони до своих кресел в филармонии до того, какдирижер постучал по пюпитру, или после. Попыт-ка согласовать требования этикета с беспечностьюв концертном зале тождественна описанию мод-ной души всех времен и народов, a fortiori1 ее дуб-

1 С тем большим основанием (лат.).

299

линского образца, уподоблению ее некоему меха-низму. Наша постоянная озабоченность лицами, вособенности если они перекошены, и телами врядли потерпит фразу менее категоричную, чем убо-гое, вполне плоское pronunciamento1, a именно:даже модная душа обладает коробкой сцепленияболее неугомонной и приборной доской болееразнообразной, чем любой мотор, сконструиро-ванный искуснейшим изобретателем. Вот почемуона более притягательна, чем любой мотор.

Однако, пока маски не собрались вместе и неприступили к беседе, еще есть время предпри-нять коротенький razzia2 соглядатайства, позво-лить себе несколько замочных скважин, несколь-ко вспышек подглядывания, подслушивания инепосредственности.

Альба, теперь притихшая и печальная, одетая сковарной, чрезмерной пышностью, выжидает назатонувшей кухне, не обращая внимания на Ве-нериллу, свою придурковатую помощницу. Онаиспытывает боль, коньяк, конечно, под рукой,греется в огромном бокале на столике. Мы ужевидели ее отстраненной и оглушенной, нам вы-пала честь наблюдать ее, так сказать, в оболочке.Однако теперь, за этим фасадом изощреннойэлегантности, проседающим под тяжестью изя-щества и окутанным той естественной скорбью,которую сейчас, в эту минуту разум отказывается

1 Утверждение (исп.).2 Набег, налет (um.).

300

маскировать, мы, если повезет, станем свидете-лями ритуала более страстного, чем павана само-созерцания. Дело в том, что ее разум преклонилколена перед, казалось бы, пустячной затеей, онасжимает пружину своего разума, преследуя тщет-ную на первый взгляд цель. Позволив зеркалу во-ды подернуться рябью, она взвинчивает себя всевыше и выше, она накручивает катушки разума,готовясь стать королевой бала. Любая менее пре-красная девушка, с презрением отвергнув пустоезанятие, сочла бы такую самопоглощенность впреддверии столь будничного события необосно-ванной и, что еще хуже, грустной игрой в поддав-ки. Вот я, сказала бы эта менее прекрасная де-вушка, королева, а вон там — бал. Нужно лишьсвести два этих понятия воедино, и дело сделано.Означает ли это, что, ударившись в упрощенче-ство, мы собираемся намекнуть, будто Альба под-вергала сомнению достоинства своей внешнос-ти? Ни в коем случае. Стоило ей только спуститьсо сворки свои глаза, стоило ей только снять сних соколий колпачок, и, она-то это знала, по-щады запросит всякий, на ком она остановитвзгляд. Тут все было в порядке. С этим все обсто-яло благополучно. Но вот что она подвергала со-мнению, и это может объяснить ее поведениеозадаченным читателям, это в какой мере ее ис-ключительность следовало отдавать на потехупридуркам. От нее требовалось только открытьглаза и собрать трофеи. Нельзя отрицать, что са-ма простота подобного действия вызывала в нейотторжение, низводила его в разряд действий не-

301

подобающих. Но это лишь одна из граней ее со-стояния. Умаление подвига, пренебрежительныенотки в мыслях Белаквы, растущее в ней самойсомнение — вот с чем ей приходится сражаться.Ей противостоит само ничтожество подвига. Пе-чальная и неподвижная, сознающая доступностьконьяка в бокале, но не испытывающая жажды,она взмывает в сферу предпочтений, нетороп-ливо, точными движениями она золотит шар сво-его пристрастия, она возносит его в царствовыбора. Она сделает это, она будет, она будет ко-ролевой, с радостью, мрачностью и осторожнос-тью, humiliter, simpliciter, fideliter1, и не простопотому, что она могла бы с тем же успехом этогоне делать. Неужто она, которая знает, попадет всилки Буриданова маразма? Неужто она утонет впотоке двух воль? Разве может неопределенностьубить ее еще сильнее? Ее, которая знает! Скороей захочется в путь. И теперь, пока есть немноговремени, пока не пробили часы, она может уде-лить немного внимания себе, да, привести в по-рядок черты лица, руки, плечи, спину, платье,осанку, короче говоря, внешность. Внутри всеубрано. Тут сразу она потянулась к «Эннесси».Она напевает, просто так, в свое удовольствие,ставя ударение на всех словах, подлежащих уда-рению, подобно заливающемуся пестрым дроз-дом первому Господину2:

1 Смиренно, безыскусно, счастливо (лат.).2 Так в английской литературной традиции имену-

ют Джеффри Чосера.

302

No me jodas en el suelocomo se fuera una perra,que con esos cojonazosme echas en el cono tierra...1

Белый Медведь был в пути, он спешил проселоч-ными дорогами в большом честном лязгающемразгильдяе-автобусе и с искрометной оригиналь-ностью ренессансного кардинала пытался навя-зать исключительно праздную беседу старинномузнакомому — иезуиту, который не выносил (нуили почти не выносил) вздорных шуток.

— Lebensbahn2, — говорил он, — галилеяни-на — это трагедия отказывающегося капитулиро-вать индивидуализма. Смирение и самоотречениеидет наравне с чудесами, высокомерием и эгоиз-мом. Он — первый из великих одиночек. Таинст-венное унижение перед пойманной с поличнымженщиной3 — такое же замечательное проявлениеманиакальной дерзости, как и его вмешательствов дела своего друга Лазаря. Он открывает галереювеликолепных самоубийц. Он несет ответствен-ность за несчастного Немо и его коллег-неудач-ников, истекающих кровью в пароксизме dépit« наглазах у равнодушной публики.

1 Не е... ты меня в придорожной пыли,Как если б я была сукой.Да не тряси мудами,Ты дырку забил мне землей... (исп.)

2 Жизненный путь (нем.).зСр.: От Иоанна 8:3-11.4 Досады (φρ.).

303

Белый Медведь отхаркнул пухлый шарик сли-зи, покатал его по алчному своду нёба и припря-тал для последующей дегустации.

Иезуит, который не переносил, ну или почтине переносил, вздора, был только рад возможно-сти разъяснить, насколько его утомляют подоб-ные разговоры.

— Если б вы только знали, — сказал он, —как вы меня утомляете своим дважды два четыре.

Б. М. предпочел не придавать этому значе-ния...

— Вы утомляете меня, — сказал один из чле-нов S. J.i, — как чудо-ребенок... — он помол-чал, — безволосым дискантом предпочитающийхимика Бородина Моцарту.

— Моцарт, — сказал Б. М., — насколько я по-нимаю, был чудо-ребенком.

Это был жестокий удар. Посмотрим, как он сэтим справится.

— Наш Господь...Белый Медведь, раздраженный, грубо посо-

ветовал ему говорить за себя.— Наш Господь — не был.— Согласно некоторым рассказам, — продол-

жал Белый Медведь, — у него было чудесноерождение.

— Когда вы вырастете в большого мальчи-ка, — сказал иезуит, — и настолько повзрослее-те, чтобы понять сущность смирения, выходя-щего за пределы мазохизма, приходите, и мы

1 Общество Иисуса (φρ.).

304

поговорим. Не просто, но ультрамазохизм. Потусторону боли и служения.

— Точно так я и говорил, — воскликнулБ. М. — покойник ведь не служил. Разве я что-тоне так сказал? У лакея не может быть честолюби-вых замыслов. А он как раз подвел главную кан-целярию.

— Смирение, — пробормотал dissociable socié-taire', — любви, слишком возвышенное для при-служивания и слишком реальное для взбадрива-ющего окрапивления.

Вундеркинд ухмыльнулся этому изящномуобороту.

— Должен сказать, — ухмыльнулся он, — выумудряетесь все обернуть себе в удовольствие.

— Самый убедительный довод, — сказал иезу-ит, — в пользу веры, это то, что вера более увле-кательна. Неверие, — молвил этот воин Х-в, при-готовившись встать, — скучно. Мы непересчитываем мелочь. Мы просто не можемпозволить себе скуки.

— Скажите такое с кафедры, — ответилБ. М., — и вас под барабанный бой выпроводят впустыню.

Иезуит от души расхохотался. Ну разве мож-но найти более бесхитростного математика-са-мозванца, чем этот малый!

— Мои слова, — смеялся он, — в полной ме-ре согласуются с догматом. Я с закрытыми гла-зами могу оправдаться перед любым церковным

1 Игра слов: разъединимый член общества (φρ.).

305

собором, хотя и не думаю, что какой-либо соборнастолько наивен, чтобы счесть мои воззренияоскорбительными. И вот еще, любезный друг, —добавил он, застегивая пальто, — помните, по-жалуйста, о том, что я не приходской священ-ник.

— Да, я знаю, — сказал Б. М., — что вы не пи-таетесь падалью. Ваша любовь слишком великадля прислуживания.

— И-и-менно, — сказал один из членов S. J. —Однако они превосходные люди. Вот только не-значительный порок усидчивости. Слишкомстрастное стремление подводить счета. А в ос-тальном... — Он поднялся с места. — Глядите, яхочу выйти, дергаю за шнур, автобус останавли-вается и позволяет мне сойти.

- Н у и?— Именно в такой геенне связей, — сказал

этот выдающийся человек, стоя одной ногой напанели, — я и выковал свое призвание.

С этими словами он исчез, и за его билет при-шлось заплатить Белому Медведю.

Шас обещал зайти за Шетланд Шоли и теперь,безупречно затянутый в смокинг, поджидалтрамвай, попутно объясняя суть мира группе сту-дентов:

— Различие, если можно так выразиться...

306

— Αχ, — воскликнули студенты una voce1, —ах, пожалуйста!

— Различие, говорю я, между Бергсоном иЭйнштейном, сущностное различие, — это раз-личие между философом и социологом...

— Ах, — кричали студенты.— Да, — сказал Шас, примеряя самую длин-

ную фразу, которую можно было бы втиснутьмежду настоящим мгновением и вздымавшимсяв его окоеме трамваем.

— И если сегодня Бергсона модно считать чу-точку придурковатым, — он ступил на проезжуючасть, — так это потому, что тенденция нашей со-временной пошлости направлена от объекта, —он бросился в сторону трамвая, — и идеи к смыс-лу, — крикнул он с подножки, — и РАССУДКУ.

— Смыслу, — вторили ему студенты, — и рас-судку!

Сложность состояла в том, чтобы понять, чтоименно он подразумевал под смыслом.

— Должно быть, он имел в виду чувства, —сказал первый, — знаете ли, обоняние и прочее.

— Нет, — сказал второй, — он имел в видуздравый смысл.

— Мне кажется, — сказал третий, — что онимел в виду инстинкт, интуицию, ну, понимаете,и тому подобное.

Четвертому было любопытно узнать, какойинстинкт скрывается в Эйнштейне, пятому —

1 В один голос (um.).

307

что абсолютного в Бергсоне, шестому, что обще-го они оба имеют с миром.

— Нам нужно спросить его, — сказал седь-мой, — вот и все. Мы не должны умствовать. Тог-да и поймем, кто прав.

— Нам нужно спросить его, — хором вос-кликнули студенты, — тогда мы поймем...

Так, договорившись, что первый, кто увидитего, обязательно задаст вопрос, они разошлись, икаждый пошел своей, не Бог весть какой разнойдорогой.

Волосы домотканого Поэта с большой неохотойподдавались потрясающему искусству укладки,так коротко они были острижены. Таким обра-зом, поглаживая жесткую, как крысиная шкура,голову, он выражал протест против моды. Все жеон сделал то немногое, что можно было сделать, спомощью лосьона для волос он привел свой боб-рик в состояние боевой готовности. И еще он сме-нил галстук. Теперь, когда он был один, сокры-тый от посторонних глаз, он шагал взад и вперед.Он сочинял стихотворение, вещь почти празднич-ную, ее очертания он увидел недавно, ветренымднем на вершине Алленского холма. Он прочтетего, когда хозяйка подойдет к нему с просьбой, онне станет мекать и гекать как пианист-дилетант,но и не плюнет ей в глаз как пианист-профессио-нал. Нет, он просто встанет и прочтет его, не дек-ламируя, а роняя слова скупо и торжественно, стой пронизывающей среднезападной меланхоли-ей, что как глаза, наполнившиеся слезами:

308

ГОЛГОФА НОЧЬЮ

водапустыня водыв утробе воднойтрепещет фиалкаракета цветка пламя цветка ночное увянь

ради меняна груди воды закрывшись он совершилна воде акт цветочного присутствиятихого цикла акт на сточных водахиз фонтана брызгобратно в утробубезмятежный поклон лепестковзимородок ослабевшийутонул ради меняАгнец мой страждущийпока крик цветка голубогоне станет биться о стенки утробыпустыниводной

Исполненный решимости произвести этиммощным сочинением некоторую сенсацию, оночень внимательно следил за тем, чтобы в мане-ру чтения, которая, как ему казалось, наилучшимобразом соответствует его состоянию в день ал-ленского холма, не закралось ни пылинки, нисоринки. Он должен попасть в точку, но так, что-бы казалось, словно он не попал в точку, так,чтобы создавалось впечатление, будто мука ове-ществления стихов разрывает его пополам. За-имствуя манеру смиреннейшего жонглера, кото-рый очаровывает нас, провалив трюк один раз,

309

второй раз, а потом, весь в мыле от тщания, все-таки исполняет его, Поэт думал, что этот неболь-шой опус, если премьера вообще состоится, тре-бует от артиста не столько акцентированиясодержания, сколько мук духовной эвисцерации.Так он шагал взад и вперед, приноравливаясь ксловам и ужимкам «Голгофы ночью».

Фрика расчесывала волосы, она зачесывала их на-зад и назад, пока ей не стало трудно закрыватьглаза. По этой причине она выглядела как заду-шенная газель, что, впрочем, соответствовало еевечернему туалету больше, чем внешность сосу-щей кобылки. Смеральдина-Рима, на ранних ста-диях своей кампании, когда ее лицо еще могло та-кое вьщержать, тоже любила эту тугую сабинскуюприческу. Пока Мамочка, протесты которой сво-дились к тому, что в результате экзекуции лицоСмеральдины выглядит как обсосанный леденец,не уговорила ее чуточку завивать волосы. Увы! Такона стала похожа на увенчанную нимбом и хлопа-ющую глазами огромную куклу. Говоря по прав-де, леденец, обсосанный или обгрызанный, — этодалеко не самое постыдное выражение, котороеможет быть присуще женскому лицу. Потому чтоздесь, рядом, уберегая нас от поездки в Дерби-шир, стоит Фрика, просто кошмар наяву.

Сказать «задушенная газель» значит не сказатьничего. Черты ее лица, словно рука непривлека-

310

тельного насильника крепко схватила ее за воло-сы, были перекошены и замкнуты в ужасающейгримасе. Она нахмурилась, чтобы подвести бро-ви, и теперь их у нее было четыре. Ошеломлен-ный глаз таращился в белой муке мольбы. Верх-няя губа зло оттягивалась к зияющим ноздрям.А язык она себе откусит? Интересный вопрос.Вздыбленный подбородок обнаруживал сгустокщитовидного хряща. Невозможно было прене-бречь страшным подозрением, что ее плоскиегруди, из сострадания к мучительным лицевымспазмам, превратились в два водореза и теперьбуравят ее бюстгальтер. Но лицо было вне подо-зрений — чудовищная рана. Ей оставалось тольковытянуть пальцы обеих рук, так чтобы ладонь ипальцы одной руки касались ладони и пальцевдругой, и подержать их, слегка воздетыми, у гру-ди, чтобы выглядеть как лишившаяся почитате-лей мученица в пору половой охоты.

Пустое. Эстетствующая графиня Парабимби,пробравшись сквозь толпу, все равно вплывет врозовато-лиловую дымку, окружающую короле...каргу-мать, и совершенно точно воскликнет: «Моядорогая, никогда раньше я не видела вашу Кале-кен настолько умопомрачительной. Сикстинскиемотивы!»

Что Мадам угодно этим сказать? Кумекая си-вилла на мартингале, раздувающая ноздри и вды-хающая ветер в угоду братьям Гримм? Ах, онавовсе не собиралась говорить такие адски жеман-ные и добрые слова, это все равно что пересчи-тать камушки в кармане Мальчика-с-Пальчика,

311

просто у нее сложилось смутное впечатление,ваша дочь выглядит такой... это ее известковоеизможденное лицо... такая frescosa1, от талии ивыше, этот ее меланхоличный кобальтовый фи-шю, жемчужина разграбленного кватроченто,подлинное сокровище, моя дорогая, потногоМальчика-с-Пальчика. Тогда вдовая дева, пре-красно сознающая, после всех этих лет, что всевещи на небе, на земле и в воде таковы, какимиих воспринимают, в свою очередь поблагодаритграфиню Парабимби за ее эрудированные лю-безности.

Возможно, это преждевременно. Может быть,мы рассказали об этом слишком рано. Ничего,пусть остается.

Как было бы славно продолжать издеватьсянад Фрикой, нескончаемые послеполуденные ча-сы отжурчали бы как сказочный ручей. Что можетбыть приятнее, чем продираться через часы сиес-ты, травильной иглой и резцом гравера густопокрывая ее штрихами и насечками поддельногонегодования? Не saeva2, но поддельного. Увы, сов-сем не saeva. Если бы только было возможнозлиться на эту девушку по-настоящему. Но этоневозможно. По крайней мере, невозможнозлиться долго. Несомненно, у нее есть недостат-ки. А у кого их нет? Несомненно, для кого-то онаединственная и любимая. Так не будем, что бы ниговорили, поносить эту треклятую девицу и даль-

1 Фрескообразная (um.).2 Свирепого, неукротимого (лат.).

312

ше. Она скучна, она черства, она недостойна на-шей стали. И, помимо всего прочего, наконец за-звонил звонок, обрывая ей фаллопиевы пипетки,судорожно отрывая ее от зеркала, будто кто-то на-давил ей на пупок в знак благовещения.

Студент, имени которого мы никогда не узнаем,прибыл первым. Он был маленький гадкий неве-жа, и лицо у него было сердитое.

— Всемилостивый Боже! — воскликнул он, об-ращаясь к двум Фрикам на пороге розовато-лило-вой гостиной. — Не говорите мне, что я первый!

— Только, — сказала Калекен, учуяв прибли-жающегося Поэта, — по случайной оплошнос-ти. Не надо, — произнесла она холодно, — рас-страиваться. Вы не единственный.

За ним по пятам пришел Поэт с шайкой нео-писуемых, потом молодой пасторалист, потомГаэл, ирландский кельт, потом Шоли со своимШасом. Его, памятуя о данном обещании, подка-раулил Студент.

— В каком смысле, — потребовал он без вступ-лений, — вы использовали слово смысл, когда ска-зали...

— Он так сказал? — вскричал пасторалист.— Шас, — сказала Фрика, будто объявляла

счет в игре.— Adsum1, — сказал Шас.В холле разорвалась бомбочка мокроты.

1 Я здесь (лат.).

313

— Мне хотелось бы знать, — хныкал Сту-дент, — нам всем хотелось бы знать, в какомсмысле он использовал смысл, когда говорил...

Гаэл, вовсю стараясь развлечь неописуемых,сообщил Freudlose Witwe' самую свежую мысль сКемден-стрит.

— Оуэн, — начал он, когда никому не извест-ный невежа, стремясь попасть в центр внимания,опрометчиво прервал его:

— Какой Оуэн?— Добрый вечер, — уже захлебывался Белый

Медведь, — добрый-вечер-добрый-вечер-доб-рый-вечер. Што за ночь, Мадам, — говорил онстрастно, обращаясь, из чистой вежливости, пря-мо к хозяйке дома, — Боже мой, што за ночь.

Она питала к нему очень нежные чувства.— А вам так далеко было добираться! — Жаль,

она не могла пропеть ему это на ухо, тихо и про-никновенно, или нежно положить коготь на егопотертый рукав. Он был потертый человек, и ча-сто раздражительный. — Так мило, что вы при-шли, — сказала она так мягко, как только сме-ла, — так мило.

Следом явился Законник в сопровожденииграфини Парабимби и троих девок, наряженныхкак раз для закулисных интриг.

— Я встретил его, — шепнул Шас, — он елетащился по Перс-стрит, м-да, по Брунсвик-стрит.

1 Невеселой вдове (нем.). Беккет обыгрывает назва-ние оперетты Франца Легара «Веселая вдова».

314

— En route?1 — спросила Фрика.— Hein?2— Он шел сюда?— Увы, — сказал Шас, — дорогая мисс Фри-

ка, он не стал объяснять мне, собирается он сю-да или нет.

Гаэл обиженным голосом обратился к Б. М.:— Вот человек, который хочет знать, кто та-

кой Оуэн!— Немыслимо! — ответил Б. М. — Вы изум-

ляете меня.— Речь идет о сладкоголосом?3 — сказал ры-

жеволосый сын Хана.Острие произнесенной Белым Медведем кол-

кости засверкало на солнце.— Вот emmerdeur!4 — зло ухмыльнулся он. —

Сладкоголосый.Графиня Парабимби отпрянула:— Что вы сказали?Из-за кулис возникла Фрика.— Почему задерживаются девочки, — сказала

она. Трудно было разобрать, вопрос ли это.— А ваша сестра, — полюбопытствовал пас-

торалист, — ваша очаровательная сестра, где она,хотелось бы знать.

• В пути? (φρ.).2 Здесь: что-что? (фр.)3 Оуэн Глендаур, персонаж хроники Шекспира

«Генрих IV». Ср.: «Генрих IV», акт III, сцена 1.4 Говнюк, зануда (φρ.).

315

— К несчастью, — внезапно вступила в разго-вор Бельдам, — в постели, ей нехорошо. Мы всеочень огорчены.

— Надеюсь, Мадам, — сказал Законник, —ничего серьезного?

— Спасибо, нет. К счастью, нет. Легкое недо-могание. Бедный маленький Одуванчик!

Мадам тяжело вздохнула.Белый Медведь со значением взглянул на Га-

эла.— Какие девочки? — осведомился он.— Фиалка, — сердце Поэта затрепетало, —

Лилли Ниэри, Ольга, Мириам, Альга, Ариана,высокая Тиб, изящная Сиб, Кэти, Альба. — Фри-ка спешила, а девушек было слишком много.

— Альба! — вскричал Б. М. — Альба! Она!— А почему, — вставила Графиня, — Альба,

кто бы она ни была, а не, скажем, Батская тка-чиха?1

Один из неописуемых принес благие вести.Девушки прибыли.

— Они девушки, — сказал пасторалист, — вневсякого сомнения. Но те ли это девушки?

Клянемся Богом, они были девушки, он былсовершенно прав. Но те ли это были девушки?

— Думаю, можно начинать, — сказала млад-шая Фрика и, принимая во внимание, что истаршая Фрика не видела никаких помех и пре-пятствий к началу вечера, поднялась на помост и

1 Героиня одного из « Кентерберийских рассказов»Чосера.

316

открыла закуски. Затем, повернувшись спиной квысокому сервировочному столику, с замеча-тельным крылатым жестом побитой камнями до-бродетели она утвердила такую последователь-ность: — Крюшон с красным вином! Лимонныйсок с содовой! Чай! Кофе! Какао! Овальтин!Форс!

— Много крика, — сказал пасторалист, — имало шерсти.

Самые голодные из верных поспешили к ней.Два романиста, библиофил и его любовница,

палеограф, виолист д'аморе с инструментом всумке, популярный пародист с сестрой и шестьюдочерьми, еще более популярный профессорХерскрита и Сравнительной Яйцелогии, черныйлемур, которого тошнило от выпитого, невоздер-жанный носитель языка, арифмоман с больнойпростатой, только что вернувшийся из москов-ских заповедников коммунист-декоратор, купец,два мрачных еврея, восходящая шлюха, еще трипоэта со своими Лаурами, недружелюбный чичи-сбей, неизбежный посланник четвертой власти,фаланга штурмовиков с Графтон-стрит и ДжемХиггинс прибыли теперь скопом. Не успели онирассеяться по дому, как Парабимби, тем вечеромвполне одинокая птичка по причине отсутствиясвоего мужа Графа, который не сумел сопровож-дать ее, потому что его объе..., взяла на себя рольФрики, за что, как уже говорилось ранее, ее го-рячо поблагодарила Бельдам.

— Я всего лишь, — сказала Графиня, — кон-статирую.

317

Она подержала под подбородком блюдечко,словно то была открытка на святое причастие.Потом беззвучно опустила чашку в выемку.

— Превосходный, — сказала она, — превос-ходнейший форс.

Мадам Фрика оскалила зубы в улыбке.— Я так рада, — сказала она, — так рада.Профессора Херскрита и Сравнительной

Яйцелогии нигде не было видно. Но это не име-ло значения, ему не за это платили деньги. Егозадача состояла в том, чтобы его слушали. Слу-шали же его везде и слышали ясно.

— Когда бессмертный Байрон, — бомботалон, — покинув Равенну, отплыл к дальним бере-гам, чтобы геройская смерть положила конец егобессмертной хандре...

— Равенна! — воскликнула Графиня, и па-мять тронула тщательно настроенные струны еесердца. — Кто-то упомянул Равенну?

— Можно мне, — сказала восходящая шлю-ха, — сандвич. Яйцо, помидор, огурец.

— А знаете ли вы, — вставил Законник, — чтоу шведов не меньше семидесяти разновидностейсморброда?

Послышался голос арифмомана.— Дуга, — сказал он, снисходя до собравших-

ся в великой простоте своих слов, — длиннеехорды.

— Мадам знает Равенну? — сказал палеограф.— Знаю ли я Равенну! — воскликнула Пара-

бимби. — Разумеется, я знаю Равенну. Сладчай-ший и благородный город.

318

— Вам, конечно, известно, — сказал Закон-ник, — что именно там умер Данте?

— Совершенно точно, — сказала Парабим-би, — умер.

— Вы, конечно, знаете, — подхватил палео-граф, — что его гробница находится на ПьяццаБайрон? Я переложил его эпитафию на героиче-ские куплеты.

— Вы, конечно, знаете, — сказал Законник, —что при Велизарии...

— Моя дорогая, — сказала Парабимби, обра-щаясь к Бельдам, — как все замечательно! Какойпрекрасный вечер, они чувствуют себя почти какдома. Я заявляю, — заявила она, — что завидуювашему умению принимать гостей.

Бельдам вяло отмахнулась от комплиментов.По правде, это был вечер Калекен. По правде, всеустроила Калекен. Она почти не принимала уча-стия в подготовке. Она просто сидит здесь, розо-вато-лиловая и изможденная. Она просто утом-ленная измученная старая Норна.

— На мой взгляд, — безапелляционно роко-тал яйцевед, — величайшим триумфом человече-ской мысли было математическое выведениефакта существования Нептуна из наблюденияэксцентричностей орбиты Урана.

— И вашей, — сказал Б. М. Это, если угодно,было золотое яблоко и фавюра на серебре.

Парабимби окаменела.— Кто это? — закричала она. — Что он гово-

рит?

319

В комнате воцарилась ужасная тишина. Ле-мур дал оплеуху коммунисту-декоратору.

Фрика в сопровождении г-на Хиггинса тот-час оказалась на месте происшествия.

— Уходите, — сказала она черному лемуру, —и без сцен.

Г-н Хиггинс увел его. Фрика обратилась к де-коратору.

— Я не намерена, — сказала она, — терпетьполитические скандалы на своих вечеринках.

— Он назвал меня проклятым больши, — за-протестовал декоратор, — а ведь он сам из трудо-вого народа.

— Пусть это не повторится, — сказала Фри-ка, — пусть это не повторится.

Она источала благожелательность.— Я прошу вас, — сказала она и быстро от-

ступила к алтарю.— Вы слышали, что она сказала? — спросил

Гаэл.— Пусть это не повторится, — сказал носи-

тель языка.— Я прошу вас, — отозвался Белый Медведь.Но вот шествует леди, которая сможет все

презреть, — Альба, доблестная дочь дерзновений.Она вошла с первым пируэтом тишины, бело-швейкой она проследовала засвидетельствоватьсвое почтение Бельдам, и ей вслед зазвучали го-лоса. Она выдержала пытку знакомства с Пара-бимби, а потом, без лишней суеты, взошла на по-мост и там, сидя в профиль к гостям, безмолвная

320

и неподвижная перед столиком с закусками, онараскинула гравитационные сети.

Восходящая шлюха внимательно изучала, какэто делается. Дочери пародиста не отрывали от нееглаз. О ней много говорили в известных кругах,куда они были вхожи. Но они не могли бы ска-зать, что из услышанного было правдой, а что —простыми сплетнями. Тем не менее если опирать-ся на слухи, казалось, что...

Словно по волшебству Гаэл, невоздержанныйноситель языка, журналист и виолист д'аморестали рядышком.

— Ну? — начал журналист.— О-ч-чень хорошо, — сказал Гаэл.— И-и-и-зумительно, — поддержал виолист

д'аморе.Невоздержанный носитель языка не сказал

ничего.— Ну? — повторил журналист. — Ларри?Ларри наконец отвел глаза от помоста и, мед-

ленно отирая ладони о брюки, произнес:— Йезус!— То есть? — сказал журналист.Безумные глаза Ларри вернулись к помосту.— Вы случайно не знаете, — выдавил он на-

конец, — она это делает?— Все они это делают, — ответил виолист

д'аморе.— Все, клянусь чертом, — сказал Гаэл.— Мне хотелось бы знать, — засопел Сту-

дент, — нам всем хотелось бы знать...

321

— Наш друг прав, — сказал журналист. — Не-которые, в своей стыдливости, воздерживаютсяот венериных услад. К сожалению, это так.

Из катастрофически противоположных кон-цов комнаты к помосту приблизились БелыйМедведь и г-н Хиггинс.

— Дорогая, вы выглядите бледной, — сказалаФрика, — и больной.

Альба приподняла большую голову и изучаю-ще оглядела Фрику.

— Бледной, — повторила она, — и больной.Так уберите их.

— Уберите их! — отозвалась Фрика. — Убратького?

— Кто здесь?— Шас, Джем, Белый Медведь.Фрике очень хотелось ее успокоить. Об Альбе

рассказывали разные истории. Всегда следовалоопасаться, что она устроит сцену. Трюки, вывер-ты и игры были для Фрики что воздух. Вечер, в еепонимании, не мог считаться удавшимся без трю-ков, вывертов и игр. Сцены только задерживалиход событий и, кроме того, могли отпугнуть пуб-лику. Непривлекательность сцены вполне моглаотпугнуть одного из тех, от кого она, если тольковсе пойдет гладко, вправе была ожидать неболь-шого представления, например Шаса, или томя-щегося поэта, или музыканта.

— Мы проходим сквозь мир, — сказала Аль-ба, — как солнечные лучи сквозь трещины.

— Вы, разумеется, знакомы, — Фрика сильновстревожилась, — с Белым Медведем, и Джема,

322

конечно, вы тоже знаете. Возьмите чашечку, ми-лая, вам это полезно.

— Уберите их! — закричала Альба, схватив-шись за перила алтаря. — Уберите их.

Но Б. М. и Джем уже окружили ее.— Хорошо, — согласилась Альба, — заварите

покрепче.Фу! Фрика испытала невероятное облегчение.Полдесятого. Гости, ведомые восходящей

шлюхой и чичисбеем, рассеялись по дому. Фри-ка позволила им идти. Через полчаса она посетитальковы, она соберет их вновь, и начнется празд-ник. Разве Шас не обещал почитать что-то настарофранцузском? В коридоре она заметила ле-жащую в сумке виолу д'аморе. Значит, будет не-множко музыки.

Полдесятого. Белаква стоял под моросящим дож-диком на Линкольн-плейс, пытаясь определитьсвое местоположение. Правда, он успел купитьбутылку. Он неуверенно пошел в сторону Стома-тологической клиники. Он терпеть не мог крас-ный кирпич Стоматологической клиники. Тутвдруг ему стало худо. Он прислонился к воротцамв стене Колледжа и взглянул на часы Джонстона,Муни и О'Брайена». Имей он хоть малейшеепредставление о своих обязанностях эпического

1 Часы на знаменитой дублинской кондитерской.

323

лиу, он порадовал бы нас теперь неуклюжимиразмышлениями о времени. Но он ничего не зна-ет и нас не радует. К его смутному испугу, на ча-сах было без четверти десять, а ему трудно былодержаться на ногах, не то что идти. Да еще дождь.Он поднял руки и приблизил их к лицу, держа ихтак близко, что даже в темноте различались ли-нии на ладонях. Потом он прижал их к глазам,яростно растирая глазные яблоки тыльной сторо-ной запястий, он тяжело осел у маленьких ворот,и полоска камня пришлась прямо на бороздку егозатылка. Несмотря на оглушающую дурноту, ончувствовал, как что-то выдавливает ленточки бо-ли из крошечного нарыва, что он всегда носилпрямо над воротничком. Он сильно прижался за-тылком к каменному подоконнику.

Следующее, что он почувствовал, это как егоруки грубо отрывают от лица. Перед глазами воз-никло большое красное враждебное лицо. Ка-кую-то долю секунды оно было неподвижным —плюшевая гаргуля. Потом оно задвигалось, оноисказилось. Это, подумал он, лицо человека, ко-торый говорит. Так и было. Это было лицо поно-сящего его Караульного. Белаква прикрыл глаза,не было никакой иной возможности перестатьэто видеть. Он чувствовал непреодолимое жела-ние лечь на мостовую. Его стошнило тихо иобильно, в основном на ботинки и брюки Кара-ульного. Караульный в бешенстве ударил его вгрудь, и Белаква упал коленями прямо в своюрвоту. Он ощущал слабость, но ему было совсемне больно. Напротив, ему было спокойно и свет-

324

ло и хорошо и хотелось продолжать путь. Должнобыть, уже начало одиннадцатого. Он не испыты-вал к Караульному никакой неприязни, хотя те-перь и мог разобрать, что тот говорит. Он стоялперед Караульным на коленях, измазанный рво-той, и слышал каждое его слово, как тот воссоз-дает свои обязанности, но не таил при этом ника-кой злобы. Он схватился за шинель Караульногои рывком поднялся на ноги. Извинения, которыеон принес, утвердившись в вертикальном поло-жении, были с негодованием отвергнуты. Он со-общил свое имя и адрес, сказал, откуда идет, икуда, и почему, и о своей профессии, и роде заня-тий он тоже все рассказал. Он с сожалением уз-нал, что страж порядка, по доброте душевной, по-началу собирался отвести его на вокзал: онвполне мог войти в положение Караульного.

— Вытри ботинки, — сказал Караульный.Белаква был только рад. Он скатал два не-

опрятных кома из «Сумеречного вестника», на-клонился и так тщательно, как только мог, вытерботинки и концы брючин. Потом он выпрямил-ся, сжимая два грязных газетных шара, и робковзглянул на Караульного, который, казалось,был озадачен, не зная, как лучше использоватьсвое преимущество.

— Надеюсь, — сказал Белаква, — что вы со-чтете возможным не придавать значения этомуприскорбному инциденту.

Караульный промолчал. Белаква вытер пра-вую руку о пальто и протянул ее Караульному.Тот сплюнул. Белаква сделал над собой усилие,

325

чтобы не пожать плечами, и осторожно пошелпрочь.

— Стой, — сказал Караульный.Белаква остановился и подождал.— Шагай, — сказал Караульный.Белаква пошел дальше, крепко держа два га-

зетных кома. За углом, в безопасности Кильдаре-стрит, он позволил им упасть. Впрочем, пройдяеще несколько шагов, он остановился, развернул-ся и поспешил обратно, туда, где они все еще ерза-ли на мостовой. Он поднял их и бросил в приямокподвального окна. Он чувствовал себя необычай-но легким и бодрым и haeres coeli1. Под непрекра-щающимся дождем он скорым шагом пошел из-бранной дорогой, в возвышенном состоянии духа,сплетая замысловатые фестоны слов. Ему пришлов голову, и он с удовольствием развил это упраж-неньице, что траектория его падения из туманнойхмельной благодати должна была пересечься, в са-мой приятной точке, с траекторией его восхожде-ния к этой благодати. Так, безусловно, и должнобыло случиться. Иногда кривая пьяного графикасовершала подобную восьмерке петлю, и если вынаходили то, что искали, на пути вверх, то получа-ли то же самое на пути вниз. Беззадая восьмеркаупившейся фигуры. Вы не закончили там, где на-чали, но, спускаясь вниз, вы встретили себя же,идущего вверх. Иногда, как теперь, вам это прино-сило радость, а иногда вы испытывали сожалениеи спешили к своему новому дому.

Наследником неба (лат.).

326

Стремительной прогулки под дождем было не-достаточно, вот так вот идти, энергично, больши-ми шагами, укутанным с головы до ног, по холо-ду и сырости, представлялось ему неуместным. Оностановился в центре Беггот-стрит-бридж, снялсуконную куртку и шляпу, положил их на парапети сел рядом. Караульный был забыт. Наклонив-шись вперед, он согнул одну ногу, так что коленооказалось на уровне уха, а пятка на парапете, снялбашмак и положил его рядом с пальто и шляпой.Потом он опустил ногу и проделал то же самое совторой. Далее, чтобы по достоинству оценитьзлющий северо-западный ветер, он быстро поер-зал по камню холодной промокшей задницей. Егоноги болтались над каналом, он видел далекиетрамваи, чихающие на горбу Лизон-стрит-бридж.Далекие огоньки ненастной ночью, как он любилих, грязный низкоцерковный протестант! Ему бы-ло очень холодно. Он снял пиджак и пояс и поло-жил их на парапет подле другой одежды. Он рас-стегнул верхнюю пуговицу на перепачканныхстарых брюках и высвободил сорочку. Потом, свя-зав полу сорочки в узел под каймой пуловера, онзакатал их вверх, так что они обручем опоясалигрудь. Не стоило снимать их совсем, тем более чтооперацию затруднили бы воротничок, и запонки,и галстук, и манжеты. Дождь бил ему в грудь иживот и струйками стекал вниз. Это оказалось ещеприятнее, чем он ожидал, хотя и очень холодно.Именно теперь, подставив оголенную грудь мра-морным ладоням злой непогоды, он расстался ссамим собой и почувствовал горечь. Он сознавал,

327

что поступил нехорошо, и его мучила совесть. Всеже, не зная, как ему лучше утешиться, он продол-жал сидеть, раздраженно барабаня разутыми пят-ками по камню. Внезапно мысль о купленной бу-тылке пронзила его мрачное состояние вспышкойсигнального огня. Бутылка все еще была там, внагрудном кармане куртки. Он наспех вытерся па-рижским платком и поправил одежду. Толькоприведя себя в относительный порядок, застегнувкуртку и обувшись, только тогда он позволил себебольшой глоток. От этого ему стало чертовски хо-рошо. От этого что называется теплое свечениечто называется прошло что называется по его ве-нам. Он повторил дозу и почувствовал себя ещелучше. Воодушевившись, он рысцой захлюпал поулице, приняв твердое решение добежать, на-сколько это от него зависело, до дома Фрики неостанавливаясь. Дождь стал слабее, и он не виделникаких оснований предполагать наличие беспо-рядка в своем внешнем виде. Прижав локти к бо-кам, он бежал вперед. Метрах в ста от дома он ос-тановился и закурил сигарету, запихнул ее междуверхней и нижней челюстью, закурил ее, чтобывполне овладеть собой.

Почему Смеральдина-Рима решила появить-ся перед ним именно в эту минуту, и к тому же впозе, исполненной упрека, головка склонена нагрудь, руки болтаются, большое полное тело не-подвижно? Этого он понять не мог. Он вспом-нил злосчастный Сильвестр: как, во-первых, онобидел ее, тихо валяясь в квартире при свечах ибрызгах мамочкиной музыки, с вином музыки, с

328

рейнским вином. Как потом он чуть не взвыл отвосторга при виде своей, по существу, суженой,сердито удаляющейся от столика в баре в объя-тиях чемпиона-планериста. Как, отдав ее на по-теху Валтасару и герру Зауэрвайну-портретисту(о котором, возможно, сейчас самое время ска-зать, что он окончил свои дни в Сене, он прыг-нул с моста, как все самоубийцы — они никогдане прыгают с набережной, — полагая себя слиш-ком современным для жизни), он искал, нашел ипотерял, в компании с Мандарином, Авраамоволоно в доме терпимости.

}Именно с этой стонущей в его памяти фра-

зой, до-диез растянут вопреки всем намерениямБоннского Лебедя, он вытрезвонил душу из две-ри Фрики.

Во взлетах и падениях последних тридцати ми-нут его скованный мучительными воспоминания-ми разум не успел углубиться в размышления отом, что ему уготовано. На время его даже пере-стала истязать мысль о ярчайшем алом платьеАльбы, платье, которое, несмотря на компетент-ные заверения Венериллы — оно, с Божьей помо-щью, застегивается до конца, — так и не избавилоего от дурных предчувствий. Но теперь, в холледома Фрики, вся серьезность его положения нава-лилась ему на плечи ужасной тяжестью. СтоилоФрике выскочить, цокая, из розовато-лилового

329

салона, где собрались гости, он, потрясенный еевнешним видом и экипировкой, вмиг протрезвел.

— Вот вы где, — протрубила она, — наконец.— Здесь, — сказал он грубо, — я и булькаю.Она отшатнулась, прикрыла рот ладошкой и

вытаращила глаза. Где он был? Што он делал?Неужели он, ах, неужели он пытался утопиться?Действительно, вода стекала с него, объятогоужасом, и собиралась в лужицу у ног. Как же раз-дувались ее ноздри!

— Вам нужно немедленно сменить эти мок-рые вещи, — заявила она, — сию же секунду. Язаявляю перед лицом Бога, что вы вымокли до...кожи. — Фрика не терпела нелепицы. Когда онаподразумевала кожу, она говорила — кожа. —Надо удалить, — злорадствовала она, — каждуюнитку, сию же минуту.

Судя по тугой гримасе ее лица, в особенностипо леденящему кровь изгибу верхней губы, тянув-шейся в ухмылке к дрожащему рыльцу, как у уткиили кобры, Белаква предположил, что она пре-бывает в состоянии более чем обычного воз-буждения. Он тешил себя мыслью, что подобноеволнение связано с перспективой увидеть его ра-зоблаченным до нитки. И он не совсем ошибался.Ее ослиное изумление тут же сменилось состоя-нием величайшего волнения. Вот так приятнаянеожиданность, это добавит щепотку веселья!Еще мгновение, и она пустится в пляс. Белакваподумал, что сейчас самое время ее упредить.

— Нет, — сказал он спокойно, — если б вымогли принести мне полотенце.

330

— Полотенце! — Кикимора была так потрясе-на, что ей пришлось гулко высморкаться.

— Оно уберет воду.Воду! Какая бессмыслица говорить о воде,

когда и так совершенно ясно, что он промок на-сквозь.

— Насквозь, — закричала она.— Нет, — сказал он, — если б только вы мог-

ли принести мне полотенце.Она была глубоко опечалена, но понимала, что

не сможет поколебать его решимость принять изее рук утешение не большее, чем полотенце. Кро-ме того, ее ждали в гостиной, в гостиной уже ощу-щалось ее отсутствие. Так со всей фацией, на ка-кую она была способна, Фрика ускакала прочь итут же вернулась с банным полотенцем.

— Вот как! — сказала она и отправилась к гос-тям.

Шас, тихо переговариваясь с Шоли, нервноожидал, когда его пригласят читать. То был зна-менитый вечер, когда Шас, будто его внезапнооставили чувства, завершил свою абсолютно бла-гопристойную декламацию чудовищным четве-ростишием:

Toutes êtes, serez ou fûtes,De fait ou de volonté, putes,Et qui bien vous chercheroit,Toutes putes vous trouveroit.

Альба, которую, поспешив на помощь Белак-ве, мы были вынуждены покинуть как раз в ту ми-нуту, когда со свойственной ей порывистостью она

331

решила ожидать естественного развития событий,начала бой с того, что послала ко всем чертям (по-другому не скажешь) Хиггинса и Белого Медведя.После чего, не снизойдя до участия в путанойоргии а-ля поцелуй-меня-Чарли, что под эгидойвосходящей шлюхи и недружелюбного чичисбеяраспространялась по дому как пожар, пока не ох-ватила его целиком, от чердака до подвала, онапринялась тихо, так тихо, как только умела, зача-ровывать тех, кто, при обычных обстоятельствах,радостно присоединился бы к гнусным поцелуям,но под воздействием обстоятельств остался в гос-тиной специально для того, чтобы узнать, а можноли извлечь что-нибудь из этой маленькой бледнойособы, такой, в лучшем смысле слова, холодной иизысканной, в алом платье. Пародиста она пора-зила в особенности. Таким образом, с известнойточки зрения она была тем вечером в ударе.

При всей нежности, да, действительно нежно-сти, пусть странной и извилистой, какую она пи-тала к Белакве, ей и в голову не приходило ску-чать или думать о нем, разве только как овыдающемся зрителе, чьи устремленные на нееиз-за стекол очков взоры и верньер одобрениямогли бы добавить остроты ее удовольствиям. Изтех, кого безжалостная Фрика успела вытравитьиз плена потертых услад, она выбрала для себя од-ного из мрачных евреев — богатого торговца стронутой желтизной конъюнктивой. Позже, ду-мала она, Джем отвезет меня домой. Она загово-рила с евреем, но слишком лениво, будто собира-лась съесть что-то пресное, и была отвергнута.

332

Вежливо отвергнута. Такой неудачи она совер-шенно не ожидала. Не успела она перезарядитьорудие и вновь нацелиться на этого занятного ере-тика, которого, мысленно потирая руки, она гото-вилась вышколить в назидание остальным, какФрика, все еще больная от нанесенной ей Белак-вой обиды, ядовитым голосом объявила, что ме-сье Жан дю Шас, талантливейший молодой пари-жанин, известный слишком хорошо для того,чтобы его необходимо было представлять, любез-но согласился открыть вечер. И хотя Альба былабы совсем не против, чтобы Шаса разорвали начасти прямо здесь, перед ее глазами, она не сдела-ла ни малейшей попытки скрыть свое веселье, вкотором ей, конечно же, вторил Белый Медведь,когда Шас закончил чтение приведенным вышециничным афоризмом, и веселье ее стало тем бо-лее искренним, когда она заметила, с какой кис-ло-сладостью палеограф и Парабимби (они сиде-ли рядышком, неприятно удивляя Фрику своимнепослушанием) отмежевались от аплодисментов,сопровождавших схождение Шаса с помоста.Вряд ли Je hais les tours de Saint-Sulpice1 доставилобы ей в ту минуту большее удовольствие, хотя применее затхлой череде событий банальным ей по-казалось бы и одно стихотворение, и другое.

Такой, грубо говоря, была диспозиция, когдаБелаква появился в дверях.

Внимательно наблюдая, как он, забрызган-ный грязью и не на шутку встревоженный, стоит

1 Я ненавидел башни Сен-Сюльпис (φρ.).

333

в дверях, сжимая в руке очки (упредительное дей-ствие, которым он никогда не пренебрегал, еслисуществовала хоть малейшая опасность казатьсясконфуженным), и, безусловно, ждет, пока ка-кая-нибудь добрая душа не предложит ему стул,Альба подумала, что ей нечасто приходилось ви-деть человека, который бы выглядел более царст-венно смешным. Ищущий быть Богом, подумалаАльба, в рабской надменности ничтожного зла.

— Будто что-то, — сказала она Б. М, — соба-ка принесла в пасти.

Б. М. подыграл ей, он повысил ставку.— Будто нечто, — сказал он, — что, по зрело-

му размышлению, собака приносить бы не стала.Он хохотнул и засопел этой тупой остроте,

словно сам ее придумал. В непреодолимом по-рыве сострадания она резко встала со стула.

— Nino1, — позвала она без церемоний илистеснения.

Для Белаквы этот крик был что глоток родни-ковой воды в темнице. Он поплелся на голос.

— Подвинься, — сказала она Б. М., — и осво-боди место.

Каждому в ряду пришлось подвинуться наодин стул.

— Nino, — позвала она снова, похлопывая поосвободившемуся месту, — сюда.

Белаква тяжело рухнул на соседний стул. Вотвидите, теперь они рядом. Она положила руку емуна рукав. Он сидел, уставившись в пол, опустив

1 Малыш (исп.).

334

голову и вяло пощипывая грязные старые брюки.Она потрясла его за плечо, он поднял голову ипосмотрел на нее. К ее отвращению, он плакал.

— Ты пил, — сказала она.Парабимби ухватилась за палеографа и вытя-

нула шею.— Что это? — спросила она, не имея в виду

ничего особенного. — Что здесь происходит?Они promessi?1

В своем стремительном любопытстве она бы-ла не одинока.

— Кто этот молодой человек? — спросил па-родист. — Кто бы это мог быть, как вы думае-те? — добавил он оживленным контральто, обра-щаясь к возлюбленной библиофила.

— Я был ошеломлен, — сказал голос, — про-сто поражен, узнав, что в Шеффилде холмовбольше, чем в Риме.

Белаква сделал над собой страшное усилие,чтобы ответить на приветствие Белого Медведя,и все-таки ему это не удалось. Ему так хотелосьсползти на пол и прислонить голову к изящномумареновому бедру Альбы.

— Двустворчатая, — зазвучал профессор, —монотеистическая функция, вырванная софис-тами, Христом и Платоном из поруганной мат-рицы чистого разума.

Ох, кто же заставит их замолчать? Кто же, на-конец, обрежет им губы?

1 Обрученные (um.).

335

Фрика всячески пыталась привлечь к себевнимание — она снова взошла на помост.

— Для нас сыграет, — объявила она, — маэс-тро Гормли.

Маэстро Гормли исполнил каприз Скарлаттина виоле д'аморе, без аккомпанемента. Успехбыл оглушительным.

— Платон! — ухмыльнулся Б. М. — Кто-топомянул Платона? Этого грязного маленькогоБема! — Это, если угодно, был решающий удар.

— Для нас споет, — сказала Фрика, — г-нЛарри О'Муркада.

Г-н Ларри О'Муркада сорвал аплодисментовбольше, чем заслуживал его корявый язык.

— Это невыносимо, — сказал Белаква, — этоневыносимо.

Фрика бросила на брешь Поэта. Она сообщи-ла слушателям, что тем выпала честь присутство-вать на декламации.

— Мне кажется, я не ошибусь, — она подо-ждала, пока ей скормят очередную ложь, — од-ного из его последних произведений.

— Уксус, — застонал Белаква, — на селитре.— Не пытайся, — сказала Альба с деланной

сердечностью, потому что ей совсем не нравилсявид Белаквы, — вешать на меня миссис Гаммидж.

Он не испытывал ни малейшего желания, аб-солютно никакого желания вешать на нее или накого другого миссис Гаммидж или что другое. Онбыл глубоко, непритворно опечален. Из его или-стого берега каменными столбами восставали дважелания: тихо соскользнуть на паркет, и присло-

336

ниться затылком к бедру Альбы, и спастись отрычащего волка, на съедение которому его разумотдал в целях самосохранения его же уши. Онподвинулся ближе к Белому Медведю.

— Интересно, — сказал он, — мог бы ты...— Motus1, — завопил с заднего ряда библио-

фил.Б. М. немного пожелтел — так, как мог.— Дай человеку дочитать свои стихи, — за-

шипел он, — ради Бога.— Merde, — сказал Белаква громким отчаяв-

шимся голосом. Он мог бы это понять. Нет Богана небесах.

— В чем дело? — прошептала Альба.Белаква был зеленый, его рука беспомощно

трепыхалась в воздухе.— Черт бы тебя побрал, — сказала Альба. — В

чем дело?— Дай человеку дочитать стихи, — промям-

лил он. — Почему ты не даешь человеку дочитатьсвои стихи?

Взрыв рукоплесканий, беспрецедентный ванналах розовато-лилового салона, означал, чтотот наконец закончил.

— Ну? — сказала Альба.После недолгих колебаний он следующим об-

разом изложил свою абсурдную дилемму:— Когда с безразличием я вспоминаю былую

печаль, в моем разуме — безразличие, в моей па-

1 Тише (φρ.).

337

мяти — печаль. Разум, в силу пребывающего в нембезразличия, — безразличен; однако в памяти, не-смотря на пребывающую в ней печаль, нет печали.

— Da capo, — сказала Альба.— Когда с безразличием я вспоминаю былую

печаль, содержание моего разума — безразличие,содержание моей памяти — печаль. Разум, в си-лу пребывающего в нем безразличия, — безраз-личен; однако...

— Basta.Уже шевелились ранние птицы. Вдруг у Аль-

бы родилась мысль:— Ты проводишь меня домой?— А у тебя он есть? — спросил Белаква. —

Потому что у меня — нет.Она накрыла его руку своей.— Проводишь? — повторила она.— Мне хотелось бы знать... — сказал Студент.— Я читал в газете, — дружелюбно сказал За-

конник Шасу, — что моряки красят Эйфелевубашню в желтый цвет и изведут на это никак неменьше сорока тонн желтой краски.

Фрика холодно простилась с ренегатами. Длянее они были ренегаты, ни больше ни меньше. По-хоже, она снова собиралась взобраться на помост.

— Быстрей, — сказал Белаква, — пока не на-чалось.

Он встал и выбрался из окружения стульев.Пропустив ее вперед, он вышел из пыточной ка-меры в холл. За ними ринулась Фрика. Злоба би-ла из нее фонтаном. Заметив, что Альба склоннапроявить любезность, он сказал громким, ярост-

338

ным голосом, бояться ему было нечего (потом го-ворили, что этот крик донесся даже до тугоухих):

— Выйдешь ты, во имя милосердного Госпо-да, из всего этого?

В молчании они доехали до ее дома на такси.Je t'adore à l'égal...

— Ты могла бы с ним расплатиться? — сказалон, когда они прибыли на место. — Я истратилпоследние гроши на бутылку.

Она вынула из сумочки деньги, передала ему,и он расплатился с шофером. Они стояли, другподле друга, на дороге перед калиткой. Дождьперестал.

— Что ж, — произнес он, намереваясь, самоебольшее, запечатлеть на ее руке целомудренныйпоцелуй, и, удалившись на своих загубленныхногах, тем и покончить. Но она отстранилась иотперла калитку.

Tire la chevillette, la bobinette cherra«.— Входи, — сказала она, — здесь камин и бу-

тылка.Он вошел. Она наполнила два бокала и поме-

шала угли кочергой, а потом села, откинувшисьна спинку стула, а он сел на пол, повернувшиськ ней спиной.

Голос Грока...

1 Дерни за веревочку, дверь и откроется (φρ.).

иСнова пошел дождь, и теперь он не прекратитсявсю ночь, до утра. Опасались, что утро может вы-глядеть уставшим и что воздух, внезапно разбу-женный, с большой неохотой впустит свет дня.Даже для Дублина, где соответствующая временигода погода — скорее исключение, чем правило,то Рождество выдалось необыкновенно дождли-вым. Лейпцигская проститутка, которой спустянесколько недель Белаква рассказывал, по слу-чаю, о наших декабрьских ливнях, воскликнула:«Himmisacrakrüzidirkenjesusmariaundjosefund-blütigeskreuz!»·

Все одним словом. Скажут же такое!Но ветер стих, это часто бывает у нас после

полуночи, небрежность Эола, самыми браннымисловами отмечаемая моряками былых времен,как свидетельствует всякий из судовых журна-

1 Букв.: «Небосвятойкрестйезусмарияииосифи-чертитреклятые!» Агглютинация немецких слов ибиблейских имен. Беккет иронизирует над так назы-ваемыми «громовыми словами» из джойсовских «По-минок по Финнегану».

340

лов, что составляют столь значительную частьнаших гражданских архивов, а дождь все шел,монотонно и беспрестанно. Дождь шел над зали-вом, над равнинами и горами, и над срединнымболотом он тоже шел с самым что ни на есть го-рестным однообразием.

Что, однако, была бы Ирландия без этогодождя. Дождь — часть ее очарования. То удоволь-ствие, которое мы черпаем из созерцания пейза-жа в Ирландии, даже в самый ясный из дней, зем-ля, различаемая сквозь пелену слез, сглаживаниеконтуров, по изящному определению Шаса, вмягких повязках нашего национального зре-ния, — какому еще источнику можно приписатьэту милость, если не нашим невоздержанным не-бесам. Став на Биг Шугарлоф, попытаются намвозразить, или на Дус, или даже на такую неболь-шую возвышенность, как Три-рок, можно частои вполне отчетливо обозревать Уэльские горы. Необманывайтесь. То, что вы видите, — лишь обла-ка или ваша собственная ностальгия.

Итак, когда Белаква вышел на улицу (вы, сле-дует надеяться, не предполагали, что мы позво-лим ему провести там ночь), не было видно нилуны, ни каких бы то ни было звезд. Он стоялпочти посередине трамвайных путей, хотя опре-делил данное обстоятельство не без труда. В небевовсе не было света. Он света, по крайней мере,не обнаружил (в конце концов, именно на его, ане чьи-нибудь еще органы чувств мы обязаныссылаться в этом абзаце), хотя снял и тщательнопротер очки и, прежде чем отказаться от бес-

341

плодной затеи, исследовал каждый доступныйнаблюдению дюйм тверди. Был какой-то свет,конечно, был, ведь доподлинно известно, что со-вершенной черноты не существует. Но он былсовсем не в том состоянии рассудка, чтобы обра-щать внимание на подобные мелочи. Небеса,сказал он про себя, черны, абсолютно, исключаямалейшую возможность ошибки.

Без гроша в кармане, он, однако, нимало неопечалился отсутствию общественного транспор-та. Он ходил пешком раньше и мог идти теперь.Но, промокнув насквозь, он испытывал такуюломоту в суставах, и так ныли его стертые ноги,что передвигаться он мог только со скоростьюулитки. Его страдания, если только это возмож-но, ужесточились, так как в пути у него страшноразболелся живот и боль все больше пригибалаего к земле, так что, достигнув Болсбриджа, онбуквально согнулся пополам, не в силах шевель-нуться. Прикованный к мосту, вдали от всякогокрова, он опустился на струящуюся мостовую. Ачто ему оставалось делать? Совсем недалеко, этоправда, виднелось куда более удобное сиденье, ноего охватила неведомая ранее болезненная пани-ка. Он прислонился к парапету и стал ждать, по-ка боль утихнет. Постепенно она утихла.

Что это у него на коленях? Он избавился оточков и опустил голову, чтобы разглядеть получ-ше. Это были его руки. Ну кто бы мог подумать!Силясь разглядеть их в подробностях, он повер-тел ими так и эдак, сжал и разжал кулаки, шеве-ля руками на потеху своим слабым глазам, кото-

342

рые теперь глядели на них сверху почти верти-кально. Наконец он раскрыл их, одновременно,палец за пальцем, пока они не показались все,широко раскрытые, ладонями вверх, отврати-тельные, всего в дюйме от его скошенных глаз,которые, впрочем, по мере того как он терял ин-терес к спектаклю, медленно обретали фокус. Неуспел он закрыть руками лицо, как голос, в кото-ром теперь было чуть больше скорби, чем гнева,велел ему идти дальше, и теперь, когда боль поч-ти исчезла, он с радостью повиновался.

КОНЕЦ

«Меня не пустит к мытарствам сейчасГосподня птица...»

«Конечно, от него несет Джойсом, несмотря на всемои искренние попытки наделить его собственнымизапахами», — говорил Сэмюэль Беккет о своем первомромане. В то же время «Мечты о женщинах, красивыхи так себе» — эта самая личная книга Беккета (никог-да больше он не позволял себе выводить в романах об-разы реально живших людей), написанная в Париже вначале 1930-х годов, может служить своего рода кри-вым зеркалом всего последующего творчества писате-ля. После того как в тридцатых годах рукопись отвер-гли несколько английских и французских издателей,Беккет отказался от мысли о публикации и до концажизни не мог заставить себя вернуться к роману, по-лагая, что его следует издать, но «лишь спустя некото-рое время после моей смерти». Так «Мечты...», впер-вые изданные в 1993 году, дошли до читателя болеечем через шестьдесят лет после создания.

Отдельного упоминания заслуживает названиекниги, которое на языке оригинала — «Dream of Fairto Middling Women» — прочитывается как пастиш.Беккет обыгрывает названия по крайней мере двух ли-тературных произведений: викторианской поэмы Аль-фреда Теннисона «Мечта о прекрасных женщинах»(«Dream of Fair Women») и одноименного романа анг-лийского писателя «социальной» школы Генри Уиль-

344

ямсона («Dream of Fair Women», 1924). Кроме того,«мои серийные сны о прекрасных женщинах» упоми-наются в последней части «Поминок по Финнегану»Джойса. Беккет, однако, придает названию своей кни-ги ироническое звучание, вводя в него эпитет «mid-dling». Английская идиома «fair to middling» означает«посредственный», и поэтому «мечтать» Белаква мо-жет как о «посредственных», «средних», так и, в кон-тексте британской литературной традиции, — о краси-вых и посредственных женщинах.

«Мечты...» — роман нарочито сложный, нескольконеуклюжий, насыщенный аллюзиями, заимствовани-ями и скрытыми цитатами: здесь, как в любимом Бек-кетом эпизоде «Метаморфоз» Овидия, эхо поглощаетличность автора и персонажей. В западноевропейскойи американской литературной критике ему посвященане одна тысяча строк комментариев. Содержащиеся внастоящем издании примечания не претендуют наполноту, но призваны прояснить наиболее «темные»,по мнению переводчика, места романа.

Герой романа, если его можно назвать «героем», —некто Белаква, персонаж, заимствованный Беккетомиз четвертой песни «Чистилища» Данте. Данте в сопро-вождении Вергилия карабкается по уступам предчисти-лища и встречает тень, сидящую «как бы совсем безсил: Руками он обвил свои колени / И голову меж ни-ми уронил» (Чистилище. Песнь IV, 106—108). В уны-лой фигуре Данте узнает флорентийца Белакву, масте-ра по изготовлению грифов к лютням и гитарам. Поэтдружил с ним и любил послушать его игру. Сонный Бе-лаква, самым страшным грехом которого в земной жиз-ни была лень, не видит особого смысла в том, чтобылезть в гору чистилища, тем более что его «не пустит кмытарствам сейчас Господня птица, что сидит у входа»,и ожидает, пока взобраться в гору ему не помогут мо-

345

литвами «сердца, где милость Божья дышит». Такимобразом, небольшой эпизод «Божественной комедии»становится фоном беккетовского романа. Эпиграф к«Мечтам...» взят из пролога к «Легенде о добродетель-ных женщинах» Чосера. Беккет намеренно опускаеттретью строчку чосеровского пролога, так что «но» те-перь следует непосредственно за «адом» и «раем», а самроман, по остроумному замечанию литературоведаДжона Пиллинга, становится гигантским примечаниемк эпиграфу или же заполняет место третьего, недоста-ющего в стихах Чосера элемента дантовской «Коме-дии» — чистилища. В этом смысле, как некое средин-ное пространство, как место между адом и раем,первый роман Беккета предваряет все его поздние кни-ги: это мир напряженный, вязкий, как воздух передгрозой, с редкими искорками веселья и сопереживанияобреченному, бесплодному «герою», мир, где, в отли-чие от античной трагедии, нет места для драматическойразвязки.

Сюжет книги, впрочем, вполне условный, основы-вается на отношениях между юношей англо-ирланд-ского происхождения Белаквой и тремя его возлюб-ленными — Смеральдиной-Римой, Сира-Кузой иАльбой. У всех трех имелись реальные прототипы: вСмеральдине-Риме угадываются черты проживавшей вГермании кузины Беккета Пегги Синклер, с которой уавтора был продолжительный и несчастливый роман; уСира-Кузы немало общего с Лючией Джойс, дочерьюДжеймса Джойса, девушкой экстравагантной и неурав-новешенной настолько, что единственным человеком,отказывавшимся поверить в ее душевную болезнь, былсам Джойс; наконец, в образе Альбы биографы Бекке-та находят сходство с Этной Маккарти, возлюбленноймолодого писателя, учившейся в дублинском Тринити-колледже. В книге все три любовные истории или за-

346

канчиваются фиаско, или не заканчиваются ничем (таккак фиаско подразумевает некое событие, а в историис Альбой, к примеру, его просто нет). Слоняющийсяпо Европе двадцатых годов Белаква остается наедине ссобой, подобно «духу достославного трубадура», и ухо-дит в никуда, словно ему пора возвращаться в чистили-ще. Он исчезает со страниц книги, которая, как и всепоследующие произведения Беккета, поражает блиста-тельным отсутствием, желанием исчерпать текст, до-говориться до тишины.

Режиссер Питер Брук так написал о пьесах Бекке-та: они «обладают качествами бронированных автомо-билей или идиотов: можете стрелять по ним, можетебросать в них торты с кремом — они продолжают свойпуть, несмотря ни на что. <...> Беккет неизменно раз-дражает людей своей честностью».

По искренности, по беспощадности — в первуюочередь к самому себе, к своей жизни, — по незащи-щенности, по отказу от безумного мира Беккета, нанаш взгляд, можно сравнить разве что с Цветаевой,только вот тональность совсем другая. Там, где у Цве-таевой крик, у Беккета — шепот и приглушенныйсмех.

Чего добивается от нас философия? Вероятно,справедливо утверждение, что она тщится получитьответ на три вопроса: (1) что я могу знать? (Эпистемо-логия.) (2) как мне следует поступать? (Этика.) (3) начто я могу надеяться? (Метафизика.)

Своими романами, пьесами, стихами и малыми, струдом поддающимися жанровому определению текс-тами Беккет трижды отвечает — нет: понять мне здесьничего не удастся, делать мне нечего (ну, или почтинечего) и надеяться тоже не на что.

Сэмюэля Беккета сложно заподозрить в чрезмер-ном человеколюбии. Что мы различаем в его книгах?

347

Бога как вечное, а потому пугающее отсутствие. Невоз-можность познания и доведенную до крайности декар-товскую антиномию духа и тела. Грязь делает людейотвратительными, секс — смехотворными, одиночест-во — необщительными, иногда деспотичными, чащежалкими. Наше тело — это, по словам персонажа ро-мана «Моллой», «длительное безумие» — толкает насна ежесекундные усилия и поступки, онтологическаяцель которых совершенно неясна, а потому абсурдна,то есть, в латинском значении этого слова, недоступнадля восприятия. Жизнь — тягостная лекция, у которой,к счастью для общей истории человечества, есть конец.Пожалуй, единственное, что позволяет героям Беккетане покончить с собой еще до того, как открыта перваястраница книги, — это грустный смех, бесконечно да-лекий от ницшеанской помпезности и сартровскогосамолюбования. А грусть никогда не бывает злой.

Марк Дадян

СОДЕРЖАНИЕ

РАЗ 7ДВА 8UND 166ТРИ 209И 340

МаркДадян. «Меня не пустит к мытарствамсейчас Господня птица...» 344

БеккетС.Б42 Мечты о женщинах, красивых и так себе: /

Сэмюэль Беккет; Пер. с англ.; примеч. и послесл.М. Дадяна. - М.: Текст, 2010. - 349, [3] с.

ISBN 978-5-7516-0896-5

Роман одного из величайших писателей XX века,философа, нобелевского лауреата Сэмюэля Беккета(1906-1989) был издан впервые в 1993 г. — почти че-рез шестьдесят лет после его создания. Главный ге-рой романа — юноша по имени Белаква, новое воп-лощение персонажа из Дантова чистилища. Белакваслоняется по Европе, находясь в странном миреполусна-полуяви, и расстается с тремя своими воз-любленными — Смеральдиной-Римой, Сира-Кузойи Альбой. Книга написана барочным, несвойствен-ным «позднему» Беккету языком, насыщена огром-ным количеством аллюзий и скрытых цитат.

УДК 821.133.1ББК 84(4Ирл)

Сэмюэль Беккет

МЕЧТЫ

О ЖЕНЩИНАХ,

КРАСИВЫХ

И ТАК СЕБЕ

Редактор В.И.ГенкинОформление серии Т.О.Семеновой

Подписано в печать 18.03.10. Формат 70 χ 100/32.Усл. печ. л. 14,19. Уч.- изд. л. 13,28.

Тираж 3000 экз. Изд. № 924.Заказ № 2245.

Издательство «Текст»127299 Москва, ул. Космонавта Волкова, д. 7

Тел./факс: (499) 150-04-82E-mail: text@textpubl.ruhttp://www.textpubl.ru

Отпечатано в ОАО «Можайский полиграфический комбинат».

143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.

Сайт: www.oaompk.ru тел.: (495) 745-84-28, (49638) 20-685

икниги

ИЗДАТЕЛЬСТВА

«ТЕКСТ»Оптовая и розничная торговля:

127299 Москва, ул. Космонавта Волкова, 7Тел./факс: (499) 156-42-02

Торговый представитель в СПб.Тел.:(812)312-52-63

В Москве книги «Текста»можно купить в магазинах:

Дом книги «Молодая гвардия»Большая Полянка, 28

Московский дом книгиНовый Арбат, 8

Торговый дом «Библио-Глобус»Мясницкая, 6

Торговый дом книги «Москва»Тверская, 8

«Фаланстер»Малый Гнездниковский пер., 12/27, стр. 3

Продажа книг через Интернет:www.ozon.ru

www.labirint-shop.ru