Toronto Slavic Quarterly

№5533EDITOR:

Zahar Davydov

Department of Slavic Languages and Literatures, University of Toronto2015

1

Summer 2015

EDITOR: Zahar Davydov (University of Toronto)

Editorial Board: Kenneth Lant (University of Toronto)Veronika Ambros (Czech)Ralph Bogert (Croatian & Serbian)Taras Koznarsky (Ukrainian)Vadim Perelmuter (Russian)Tamara Trojanowska (Polish)Georgii Vasilev (Bulgarian)

Consultants: Nikolai Bogomolov (Moscow State University)Andrew Donskov (University of Otawa)Nikolai Kotrelev (Russian Academy of Science, Moscow)Jean-Claude Lanne (Université Jean Moulin, Lyon)Alexandr Lavrov (Russian Literature Institute

“Pushkinskii House”, St.Petersburg)Ralph Lindheim (University of Toronto)John Malmstad (Harvard University)Lev Mnuhin (Moscow)Miron Petrovskii (Kyiv)Barry Sherr (Dartmouth College)Pavel Sigalov (University of Wyoming)Mark Sokoliansky (Lubeck)Boris Thomson (University of Toronto)Roman Timenchik (Hebrew University, Jerusalem)Aleksandr Zholkovskii (University of Southern California)

Design: Andrey Nikitin-Perensky (htp://imwerden.de)

Toronto Slavic Quarterly is published by the Departmentof Slavic Languages and Literatures, University of Toronto.

Correspondence should be addressed to: The Editors, Toronto Slavic Quarterly121 St. Joseph Street, Toronto, Ontario, Canada, M5S 1J4.Email: zahar.davydov@utoronto.ca

© Department of Slavic Languages and Literatures, University of Toronto, 2015

htp://www.utoronto.ca/tsq/

ISSN 1925-2978

2

http://www.utoronto.ca/tsq/

Contents

Предисловие

От составителей и редакторов номера .......................................... 7

І. Вместо введения: Две русистики

Людмил ДимитровБолгарская литературоведческая русистика:Горе от самосознания ............................................................................... 9

Альдона БорковскаОблик современной польской литературоведческой русистики ......................................... 20

ІІ. От места к местосознанию. Конец и вновь начало

Андрей КаравашкинАлексей Лосев и Дмитрий Лихачев в контексте исторического города: московский и петербургский локусыСвобода и судьба ........................................................................................34

Виктория Захарова, Елена Дзюба «Нижегородский текст» как объект литературоведческой рефлексии ...........................................................53

Йордан ЛюцкановО должной местосвязанности болгарской русистики,или Чем обязана болгарская русистика своему месторазвитию ............................................................................. 70

3

Елена ЧхаидзеПолитика и исследование русско-грузинских литературных связей в Грузии: с советского периода по постсоветский ................................................92

Иринэ Модебадзе, Татьяна МегрелишвилиПоследние «из могикан», или Кризис грузинской русистики ....................................................... 113

ІІІ. История литературоведения как приглашение к саморефлексии

Нина БарковскаяУроки Ефима Эткинда 40 лет спустя .....................................................135

Георгий ПрохоровФедор Достоевский: досоветский, антисоветский и советский(о политически мотивированных образах писателя) ........................147

Марина УртминцеваМаксим Горький:реабилитация или новая мифология? ................................................. 165

ІV. Жизнь и творчество. Внутренние и внешние границы профессии

Александр МедведевЖизнетворческая модель в самосознании русского филолога: Сергей Аверинцев ................................................178

Марко СаббатиниДмитрий Максимов — самосознание и путь филолога-поэтав контексте советской идеологии ........................................................... 197

Людмила ЛуцевичЮрий Лотман о саморефлексии и мессионизме ...............................212

4

V. Историчность автономии культурного поля. Автономия и самоупразднение

Ольга Голубева«Будем мыслить в молчании и оставим литературное поприще Полевым и Булгариным», или Неизбежная «повторимость» бытия..............................................223

Татьяна КругловаЦенностный режим оправдания и дискурс позитивности в теории, художественной критике и искусстве социалистического реализма ............................................241

Лилия НемченкоАрт-критика в ситуации выбора между творчеством и жизнью ..................................................262

VІ. Промежуточность, посредничество, самодостаточность

Элина ВасильеваЛитературовед-русист в Латвии: межкультурный посредник или чужой? .............................................271

Дагне БержайтеИстория — судьба — профессия(из истории литовской русистики) ........................................................281

Галина ПетковаРусский ученый-эмигрант и «ординарный профессор-иностранец по контракту» в Софийском университете (Бицилли vs Попруженко) ............................................292

Иоанна ПиотровскаНаучная, поведенческая и повествовательная стратегии польского русиста .................................................................. 316

Наталья СакрэРусское «литературное поле» во Франции сквозь призму модели де Вогюэ, или Жив ли ещё «миф о русской душе» ...................................................... 333

5

Марина ЗагидуллинаОлимпиада в Сочи, Лотман в Тарту и Путин в Пензе: институциональная значимость и «коэффициент полезного действия» треугольника «литература — литературоведение — власть» ..........349

VІІ. Место под солнцем. Саморефлексия, смещенная на объект

Дмитрий ДолгушинПридворный локус и авторефлексия русской литературы конца XVIII — первой половины XIX в.: Михаил Муравьев, Василий Жуковский, Петр Плетнев ...................361

Мария ЛитовскаяКризис института литературы: очаги сопротивления ................................................................................374

Ольга Багдасарян, Нина БарковскаяПроект как способ существования современного литературоведения .............................387

Роман МнихРепертуар литературоведческой русистики в современной Европе .............................................................................. 396

Вместо заключения: От составителей и редакторов номера

Йордан Люцканов, Мария Литовская, Александр Медведев, Нина БарковскаяО местосознаниях литературоведческой русистики .........................410

Authors .........................................................................................................433

6

П Р Е Д И С Л О В И Е

От составителей и редакторов номера

21-23 мая 2015 г. в Институте литературы Болгарской акаде-мии наук в Софии прошла конференция «Литературоведческая русистика: саморефлексия, геокультурная вариабельность, гра-ницы профессии».

Соорганизаторами – от имени Института литературы БАН, Факультета славянских филологий Софийского университета, Института специальной и межкультурной коммуникации Вар-шавского университета, Института филологии, культурологии и межкультурной коммуникации Уральского государственного пе-дагогического университета (Екатеринбург) – выступили Йордан Люцканов, Галина Петкова, Иоанна Пиотровска, Ольга Багдаса-рян.

Мы благодарим членов научного комитета конференции, выступивших в роли рецензентов (как до, так и после конферен-ции), как и всех участников за совместную работу.

Особую благодарность следует принести декану и заместите-лю декана Факультета славянских филологий – Панайоту Ка-рагьёзову и Бойко Пенчеву, – благодаря коим эта конференция смогла осуществиться в согласии с планами и надеждами орга-низаторов, а также спонсировавшему конференцию обществу «Польша – Восток».

В настоящем номере журнала публикуется бóльшая часть работ, подготовленных по итогам конференции. В силу обосно-ванного компромисса публикуются работы троих коллег, в Со-фию не приехавших (но две из этих работ были прочитаны на конференции).

Йордан Люцканов, Нина Барковская, Мария Литовская, Александр Медведев

7

8

І . В М Е С Т О В В Е Д Е Н И Я : Д В Е Р У С И С Т И К И

Людмил ДимитровБолгарская литературоведческая русистика:

Горе от самосознания

В настоящем изложении речь пойдет об академическом статусе и о бытии болгарской литературоведческой русисти-ки. С одной стороны, это концептуально продуманный текст, а с другой — его можно воспринимать и как нестройные, „не-причесанные мысли“, по определению Станислава Ежи Леца, на заявленную тему.

И все таки.

Само понятие „литературоведческая русистика“, смею утверждать, возникло или, точнее, определило свои семанти-ческие параметры недавно, во время первой конференции цикла „Классика и канон в русской литературе“ с подзаголов-ком „Болгарский взгляд“, состоявшейся в Софийском универ-ситете им. Св. Климента Охридского в 2011 году, на которой была сделана попытка представить полностью литературную русистику в Болгарии с различными аспектами ее деятельно-сти: академические исследования, переводная рецепция, изда-тельская политика, специализированная печать, театральная экспликация и т. д. Очень долгое время у нас говорилось про-сто о „болгарской русистике“ — формула, „институционали-зированная“ одноименным журналом, просуществовавшим более тридцати лет и недавно бесславно „закатившимся“, „угасшим“ после того, как был присвоен недобросовестными эгоцентриками („нечистыми силами“). В нем смешивались языковедческая, литературоведческая, методическая и творче-

© Людмил Димитров. 2015

© TSQ № 53. Summer 2015

9

ская сфера усвоения русской культуры здесь, — что пренебре-жительно и одновременно с этим бесцеремонно соединяет во-едино и таким образом обрекает на анонимность отдельные звенья процесса, направленного на освоение пространства русского духа. Такое положение вещей наиболее удобно для осуществления административного контроля, с помощью ко-торого, подводя под общий знаменатель индивидуальности разного экзистенциального профиля, легко можно злоупо-треблять в целях идеологических и политических. Мы реши-ли разграничить свои собственные интересы, не столько, что-бы определить раз и навсегда те области, в которых мы при-знаны, сколько, чтобы спровоцировать дебаты о сложном и неоднозначном толковании русского-через-болгарское. В сущ-ности, сама идея созревала медленно в годы после того, как рухнул тоталитарный режим в Болгарии, период, которому уже четверть столетия, несмотря на то, что хронологически он находится в промежутке, „откусывающем“ конец ХХ и „начи-нающем грызть“ начало ХХІ века. Наше „самопровозглаше-ние“ как самостоятельной академической единицы (мне очень хотелось бы употребить слово „общность“, но формирование таковой, думается, все еще не осуществилось до конца), может быть, показывает и наше тайное желание объявить, что на поле литературоведения этот переход уже закончился, и мы шагнули категорически в новый век / нашли правильный путь. Образно говоря, Алиса закончила продолжительное свое падение в тоннель и оказалась уже на твердой почве, на которой среди всех неожиданных чудаковатостей и вызовов у нее появилась возможность не только уменьшаться в росте и теряться, но и стремительно увеличивать свой рост, расти.

Иначе говоря, речь идет о возрождении литературоведче-ской русистики, что, как это бывает со всяким возрождением, остро ставит вопрос о необходимости в конструировании и восприятии конкретной идентичности: кто мы такие, соучаст-ники на поле названной уже гуманитарной области: препода-ватели, ученые, менторы, медиаторы — в смысле поколения, школы, академического статуса? Что было унаследовано нами, и что мы готовимся оставить в наследство?

10

Подхожу с убежденностью, что еще до того, как идентич-ность становится национальным и общностным проектом, она является проектом, главным образом, субъективным, индиви-дуальным — он кодифицирует дополнительные возможности выбора и вырабатывает стратегии в поисках образца того, ка-кими мы хотели бы быть. В бытии болгарского литературове-да русиста ко всем семиосферам, придающим весомость на-шему экзистенциальному основанию, обязательно прибав-ляется и профессиональный код. Наконец, мы стремимся вве-сти новый, стряхнувший с себя старые идеологически фильтрированные наслоения, рассказ о том, что такое — рус-ское, и имеет ли оно под собой благодатную почву у нас сего-дня. Спешу успокоить раздраженных „филов“ (т. е. в науке — фило-логов, фило-софов и т. п.): почва, разумеется, есть, но я все-таки рекомендую им быть начеку — на этой почве не все растет и не все возможно на ней привить. Включая и не все русское. Вот что имею в виду.

Первый экскурс

В новой истории — со второй четверти ХІХ века и до на-ших дней — после их освобождения (все равно кем), постфак-тум все народы на Балканах подвергаются унижениям и дав-лению, соответственно, устраняются от равноправного уча-стия в естественных политических, социальных и культурных процессах в Европе, и, главным образом, в тех процессах, ко-торые касаются их лично и которые изымаются от них и управляются приоритетно Великими силами. В контексте ска-занного, у России всегда были и теперь есть, самые серьезные претензии на влияние, в особенности приоритетно на славян-ские балканские страны, так как „по презумпции“ она вос-принимает их как нечто ей принадлежащее, как свой благо-датный „придаток“. И ей удается манипулировать ими и „держать в руках“ как через дешевые „поощрения“, которые обычно состоят в обещаниях или банкетах, так и чаще всего коварно прицеливаясь в сердцевину их / наших национальных мифов, обычно намереваясь подменить их в свою выгоду. Мы,

11

болгары, например, тяжело и прочно уязвлены (тем более, что это происходило в период вроде бы самой тесной „друж-бы“ с СССР, которая, по словам бывшего советского резидента и первого руководителя коммунистической Болгарии1, „так же жизненно необходима, как солнце и воздух для всякого живого существа“) в результате выдуманного в 1945-ом году и официально признанного в 1967-ом году Москвой (МГУ и АН СССР) так называемого македонского языка. Этот злосчаст-ный эксперимент приложен и к румынам — через выдуман-ный и признанный так называемый молдавский язык: не в ис-торическом, а в современном аспекте, в качестве официально-го языка Молдавской ССР, „несовпадающего“ с румынским. И — отметьте — только в этих новосформированных странах (Македония, Молдавия) и в России изданы двуязычные слова-ри соответствующих лабораторно-контрабандных „языков“-клонов и русского. Никогда в Болгарии, никогда в Румынии — сколь отчаянной ни была эта попытка проявить достоинство. Описанное положение имеет для нас и более глубокий симво-лический смысл. Шестьдесят лет после Соединения2 в 1885 году — определенно самостоятельный и ни с кем не согласо-ванный, включая Россию, акт — реваншистский бумеранг воз-вращается в конце Второй мировой войны, вызывая новое (уже и территориальное) разъединение болгар.

На фоне этих (и других) реально осуществляющихся дей-ствий, в результате безоговорочно проводимой сознательной политики, в нашей национальной ментальности, прорываясь „деликатно“, преднамеренно и прочно располагается Рос-сия — двукратная освободительница и благодетельница с не-объятными рынками (это состояние можно проиллюстриро-вать знаменитыми строками Пастернака: „И дольше века длится день, / И не кончается объятье“ в сильно ироническом и даже саркастическом смысле — объятие, из которого нам невозможно вырваться). Но исторически Россия выделяла не-

1 Имею ввиду Георгия Димитрова (1882-1949). Фраза была сказана в 1946 году.

2 Акт объединения Княжества Болгарии с Восточной Румелией 6 (18) сентября 1885 года.

12

малые ресурсы, чтобы спровоцировать события, которые се-рьезно компрометируют ее в глазах болгарского общества (например, попытка организовать покушение на князя Бат-тенберга3 в Москве в 1880-ом году, на князя, а позже царя Фер-динанда4 в Болгарии между 1886 и 1892 годами, организация Соболевской акции в 1940 году, навязанный ограниченный су-веренитет бывшим сателлитам коммунистического блока, из-вестный как „Доктрина Брежнева“ с конца 1960-ых годов, и т. д.), поэтому сегодня нам трудно согласиться с постулатом (пе-рифразируя Андерсена в переводе Александра Александрови-ча Федорова-Давыдова): „Что бы дед (Иван) ни сделал — все хорошо“.

(Конец первого экскурса.)

Во время конференции „Классика и канон в русской ли-тературе. Юбилей“ в начале ноября 2014 года профессор Вла-димир Кащеев задал мне небрежный, но для меня внезапный, почти пугающий вопрос: „А Вы чей воспитанник? Кто Ваши учителя?“. Признаюсь, я растерялся. И задумался. Как надо было ответить ему, и надо ли было отвечать ему вообще? Я мог бы выйти из создавшегося положения иносказательно, подчеркивая, что книги, у которых я учился — это „мои уни-верситеты“, но нельзя было в тот момент проявлять цинич-ность — и по отношению к себе, и по отношению к русской литературе. Пусть не прозвучит кощунственно, но, как мне ка-жется, не только мы, но и наши преподаватели в Болгарии не имеют своих учителей (в смысле менторов) в указанной гума-нитарной области. У нас нет отчетливо выраженной школы, исторически мы не восприняли ни одной генеральной страте-гии прочтения русской литературы через определенный тео-ретический или интерпретативный дискурс. Интуитивно и

3 Александр Баттенберг (1857-1893) — первый князь Болгарии из гер-манской династии Баттенбергов. Имею в виду покушение С. Халтурина в Зимнем дворце в Петербурге во время торжественного приёма в честь ви-зита болгарского князя в Россию.

4 Фердинанд І (1861-1948) — князь в 1887-1908 годах, затем царь Болга-рии (основатель Третьего Болгарского царства) в 1908-1918 годах, из Сак-сен-Кобург-Готской династии.

13

несистематически мы следовали за „модой“: исследования тартуско-московской группы, в какой-то момент неизвестно почему мы серьезно стали всматриваться в тезисы Михаила Бахтина, а в 80-ые годы был проведен неуспешный опыт воз-двигнуть в культовый моделирующий принцип „неотесан-ную“ теорию Георгия Гачева о запоздалом ускоренном разви-тии болгарской культуры, соизмеряемой автором единствен-но с русской, хотя сама болгарская культура не предполагает подобного статус-кво. А, может быть, таким образом — изби-рательно, мозаично, комбинаторно, мы все-таки угадали, сами этого не хотя, парадигмы модного в наши дни дистанционного обучения? Шутки в сторону, но, если мы осознали, что наши учителя неизвестны, „никто“, тогда в чем гарантия, что мы станем известными или „кем-то“? Чтобы получить признание (это относится и к самому титулованному международному ученому), авторитет должен вырасти в соответствующей сре-де. Если в соседнем кабинете, на нижнем этаже, в универси-тетском корпусе напротив работает нобелевский лауреат, можно проконсультироваться с ним, наблюдать за ним, „украсть“ его мастерство, скопировать его поведение, способ изложения мыслей, его подход к тексту. В Болгарии, увы, у нас нет такой возможности. Обучение на филологическом отделе-нии организовано не как в академии искусств — в классах с ху-дожественным / научным руководителем — лидером, адептом образовательной методологии, чью школу студенты усваива-ют и продуцируют. Поэтому и впредь мы будем все так же со-бираться на открытых лекциях Тодорова, Кристевой, Эко, Деррида, Аверинцева, Рикера (до этого — Якобсона), и потом будем успокаивать себя необоснованным мнением о себе как о местной „величине“, бессильно и злобненько умаляя значение сказанного ими (в смысле: подумаешь!).

Проблема на самом деле глобальна. Вокруг нас, русистов, не витают персональные мифы, мы как будто по презумпции лишены ауры. В известной степени мы сами в этом виноваты: не кричим, не рекламируем самих себя, у нас нет постоянного форума для выступления, да и соответствующие российские институции в Болгарии — культурный центр и посольство —

14

редко вспоминают о нас и не привлекают в свои проекты. Од-нажды я услышал, как одна дама с кафедры теории литерату-ры таинственно и с респектом „шепнула“ свое свидетельское наблюдение о том, как профессор Никола Георгиев5, которого попросили на факультетском совете сообщить тему будущей филологической конференции, о чем никто его предваритель-но не предупредил, с легкостью сочинил блестящую форму-лировку в краткое мгновенье между приглашением сделать это и поднятием со стула. Эта история долгое время вызывала восхищение не только распространяющей ее дамы, но и тех, кто услышал об этом и кто, в свою очередь, передавал исто-рию своим коллегам. Подобную лестную шумиху, какой бы условной она нам ни казалась, невозможно услышать ни о ком из нас. Никому даже и голову не придет придумать ее. Мы находимся где-то в самом конце очереди в иерархии ли-тературоведческих дисциплин: самыми „тяжелыми“ считают-ся теоретики, с ними конкурируют специалисты по болгар-ской литературе, потом идут преподающие иностранные ли-тературы — западноевропейские и славянские, — и где-то по-сле них или около них смирненько сидим мы и тихо беседуем между собой: безобидные, не заслуживающие особого внима-ния и подозреваемые как неблагонадежные демократы или откровенно русские шпионы, в зависимости от того, в какую сторону дует политический ветер. Наверное, нас догоняют единственно специалисты по методике, по отношению к ним поступают несправедливо из-за неважного авторитета школы. Но они нас не догонят.

Более того: не знаю, как это происходит, но, по моему дав-нишнему наблюдению, в Болгарии (и не только в Софийском, но и в провинциальных университетах) мы воспитываем „чуже-филов“ и болгарофобов. Не сознательно, конечно, но результат таков. У нас нет ни одного соседа-болгарофила, но на иностранных филологиях на нашем факультете мы выра-щиваем русо-, сербо-, греко-, румыно-, хорвато-, македоно- и даже — албанофилов. Последние два — под вопросом, но

5 Никола Георгиев (1937) — болгарский литературовед, теоретик, про-фессор Софийского университета.

15

встречаются и такие. А на болгарской филологии — если не совсем уж нигилистов, то в лучшем случае растим безразлич-ных (с обязательным числом, конечно, счастливых исключе-ний). Неужели идет речь о колеблющейся идентичности? Вряд ли, но, когда однажды я спросил у моего студента, кото-рый был в Белграде около недели, что произвело на него самое сильное впечатление, он вдохновленно перечислил главные достопримечательности сербской столицы, прибав-ляя мудро в заключении: „И вообще сербы — нация се-рьезная!“. Я спросил, что привело его к подобному заключе-нию, потому что он не перечислил ничего другого, кроме сквериков, памятников, зданий и граффити. А он ответил: „Ясное дело“ — и снова повторил как свое открытие извест-ные нам клише-стереотипы, суггестированные его хозяевами. И еще пример. Когда несколько лет назад я предложил про-фессора Петра Михайловича Бицилли — единственное высо-кое имя в болгарской академической русистике — в качестве патрона одной из наших факультетских аудиторий, я столк-нулся с знаковым скептическим молчанием, сопровождаемым укоризненными взглядами „старой“ школы. И до наших дней аудитория остается, разумеется, неименованной. Соответ-ственно, аналогичная аудитория, где преподается русский язык, была поименована именем академика Виктора Виногра-дова, хотя вообще не ясно, каковы его заслуги перед Болгари-ей, зато ее триумфальное открытие произошло в присутствии тогдашней первой дамы Российской Федерации Людмилы Путиной при усиленном присутствии охраняющей ее свиты.

Словом, этот случай — отличная иллюстрация разграни-чения „русский язык / русская литература, русская культура“. Языковедение так или иначе — наука агрессивная, проявление идеологического; литературоведение (история литературы) — наука скептическая, она притупляет идеологическое, вызыва-ет сомнения в нем. Если возможно переформулировать и ак-туализовать слова отца Паисия6: „Ты, болгарин, знай свой род

6 Паисий Хилендарский (1722-1773) – болгарский просветитель, иеро-монах, автор знаменитой книги „Славяно-болгарская история о народах и царях болгарских“ (1762), сыгравший огромную культурную роль в жизни

16

и язык!“, я бы воскликнул: „Ты, болгарин, знай не только свой язык, и другие языки знай, но не забывай свой род!“. Акценти-рую на этом, так как в мою память врезалась шокирующая сентенция, высказанная одним польским профессором лет де-сять назад в Варшаве. Рассуждая над сложными исторически-ми отношениями между Польшей и Россией (его спровоци-ровал русский ученый в ходе дискуссии), как и над крылатой фразой: „Курица не птица, а Болгария не заграница“ (в их ва-рианте „Болгария“ была „Польшей“, но все равно), он при-шел к грустному проблеску: „Нас русские не любят, но уважа-ют; вас любят, но не уважают!“. Оставляю это без коммента-рия, только передаю услышанное и запомнившееся.

Второй экскурс, более краткий

Очень важно знать, что наследство русистики в Болгарии датировано не с 1944 года, а гораздо раньше. В последнее вре-мя несколько раз мы отмечали создание этой академической специальности как самостоятельной единицы в Софийском университете, но это не было началом курсов русской литера-туры / культуры. Тогда (после 1944-го года) была спущена це-ленаправленная директива: левое должно прибрать к рукам „дистрибуцию“ русской культуры, следствием чего, к приме-ру, являлась задача, возложенная на верного коммунистиче-ской власти бывшего символиста Людмила Стоянова7 и его су-пругу, Марию Грубешлиеву8, переродившегося члена партии, издать „всего“ Пушкина и „всего“ Лермонтова; Младена Исае-ва9, избежавшего смертного приговора „фашистов“, „избра-ли“ перевести „Евгения Онегина“, а существовавшие до этого

нации. Перифраза цитата из этого произведения.7 Людмил Стоянов (1886-1973) – псевдоним Георгия Стоянова Златаре-

ва. Писатель, поэт, переводчик, литературный критик.8 Мария Грубешлиева (1900-1970) – поэтеса и общественный деятель.9 Младен Исаев (1907-1991) – поэт и комунистический деятель. Его пере-

вод „Евгения Онегина“ с 1957 г.

17

удачные переложения Николая Хрелкова10 и Генри Левенсо-на11 обходили молчанием, и т. д. Чествования отдельных писа-телей, как, например, 150-летие Пушкина в 1949-ом, 100-летие со дня рождения Чехова в 1960-ом и т. д.) проводились в контексте партийных „спевок“ с пленарными докладами вы-сокопоставленных представителей партийной элиты: Вылко Червенков, Цола Драгойчева, Пеко Таков, Тано Цолов, Мако Даков — все люди „благородных“ фамилий, правоверные ака-демики и профессора, назначенные по целесообразности. И до наших дней у официальных посланников России в Болга-рии проблемы не столько с русофилами (их, понимаемых как ценителей русской культуры, действительно много), а с тем, кого / какие группы считать русофилами.

(Конец второго экскурса.)

Остается вопрос: что делать с преподаванием русской ли-тературы здесь, у нас? Релевантен языковедческому кодексу — Словарю — для литературоведов Канон. И так же, как право-писание периодически обновляется, узаконивая в нормы проистекающие от узуса положения, так и канон следовало бы упорядочить, убрать из него неправомерно попавших или силой навязанных авторов, чье творчество отстаивает сомни-тельные и псевдоуниверсальные ценности. Ориентирующий критерий — выбор принимающей — в нашем случае, болгар-ской — культурной традиции. Контраргументом в это направление однако стоит вопрос: может ли посткомунисти-ческий литератор, сформировавшийся частично или целиком в отвергнутую эпоху, смириться с равнопоставленностью рус-ской с остальными литературами, читать ее как иностранную? Кажется, что мы, болгары, справились с этй проблемой срав-нительно легко. В сущности, так поступил до нас и Иван Ва-зов12. Он был русофилом только до времени, независимо от

10 Николай Хрелков (1894-1950) – поэт и публицист. Его перевод романа „Евгений Онегин“ вышел в 1936 году.

11 Генри (болг. Хенри) Левенсон (1892-1963) – болгарский писатель, переводчик и дипломат. Перевел „Евгения Онегина“ в 1946 г.

12 Иван Вазов (1850-1921) – патриарх болгарской литературы.

18

того, что в учебниках его отмечают единственно и только как такового. Поздний Вазов не говорит ни слова о России, не ком-ментирует болшевистскую революцию (а он скончался через четыре года после нее) — формально он нейтрален, но в част-ных разговорах с профессором Иваном Шишмановым13 види-мо не одобряет имперскую политику Николая ІІ по отноше-нию к нам, увидев в ней отказ поддержать просперитет силь-ной Болгарии.

В заключении я бы сказал, что сегодня есть нечто, что ка-тегорически отличает активное поколение преподавателей / исследователей от предыдущих — наше самосознание болгар, преподающих русскую литературу как иностранную, и не склонных (с соответствующими индивидуальными оттенками) к услужливости по отношению к меняющейся идеологиче-ской конъюнктюре в России и в Болгарии, требующей соб-ственной риторики (метадискурса) — (анти)горбачевщины, (анти)ельцинщины, (анти)путинщины, (анти)еэсеэсэсэрщи-ны. В этом и коренится оптимистическая теория будущего литературоведа-русиста. Именно вопросное самосознание и есть наше „горе“, что на болгарском языке означает и „вверх“, „высоко“, „над“.

13 Иван Шишманов (1862-1928) – болгарский филолог, литературный критик, профессор Софийского университета.

19

Альдона Борковска

Облик современной польской литературоведческой русистики

В начале 50-ых годов минувшего века, когда освобожден-ная от немецких оккупантов Польша оказалась в сфере рус-ского влияния, были образованы и начали вести активную научную деятельность кафедры русской филологии в поль-ских университетах. Однако интерес поляков к культуре и языку восточного соседа появлялся задолго до этого. Правда, отношения между Польшей и Россией никогда не были про-стыми и далеко не всегда дружелюбными. Смутное время, а затем разделы Польши привели к возникновению негативных этнических стереотипов. В сознании поляков Россия стала врагом, отнявшим у них свободу, в русские считали нас непо-корными и высокомерными бунтарями. «Кичливый лях и верный росс» — как это определил Пушкин в известном сти-хотворении «Клеветникам России». На территории Царства Польского не могло быть речи о русской филологии; ее исто-ки все же видны в лекциях Адама Мицкевича на Кафедре сла-вистики в парижском Коллеж де Франс в 1840 г.

Среди отцов-основателей польской русистики были такие фигуры как Александр Брюкнер (1856-1939), Мариан Зде-ховски (1861-1938) и Вацлав Ледницки (1891-1967) — ученые, которые еще до появления академических русистских центров в фокус своего внимания ставили русскую литературу и созда-ли ряд классических сегодня, посвященных ей трудов.1 В пе-

© Альдона Борковска. 2015

© TSQ № 53. Summer 20151 См. нпр. Aleksander Brückner, Historia literatury rosyjskiej w 2 t, Lwów:

Wydawn. Zakładu Narodowego im. Ossolinskich, 1922-23; Marian Zdziechow-ski, Europa, Rosja, Azja: szkice politycznoliterackie, Wilno: Stowarzyszenie Nauczycielstwa Polskiego, 1923; Wacław Lednicki, Russia, Poland and the West,

20

риод между войнами популяризации русской литературы и вообще культуры способствовали русские эмигранты — например, Сергей Кулаковский, преподаватель русского язы-ка в Варшавском университете, опубликовавший обширную «Историю русской современной литературы» в 1937 г.

Рядом с научными исследованиями о русской словесности появлялись переводы завороженных ею польских писателей, в том числе самых выдающихся, и многих талантливых пере-водчиков и литературных критиков — начиная с самого Юли-ана Тувима, который блестяще перевел на польский язык пушкинского «Медного всадника», Марии Домбровской, переводившей Чехова, и Казимиры Иллакович, которая при-близила польскому читателю «Анну Каренину». После войны продолжали эту деятельность Северин Полляк, Ежи Помя-новски, Анджей Дравич, Виктор Ворошильски, Земовит Фе-децки и др.

Польская литературоведческая русистика начиналась с изучения творчества классиков и польско-русских литератур-ных связей. Только в начале 70-ых годов минувшего века по-явился первый академический учебник по истории русской литературы, изданный Польской Академией наук под редак-цией Марьяна Якубеца. Этот двухтомный, обширный сбор-ник до сих пор не устарел и пользуется популярностью среди преподавателей и студентов.

Во второй половине XX века литературоведы-русисты на-талкивались на ряд проблем, препятствующих всестороннему изучению и осмыслению литературного процесса в России. Идеологические барьеры мешали воссозданию его полной картины, прежде всего из-за цензурных запретов на многие темы и имена. Однако, польские русисты-литературоведы об-ращались к этому материалу; достаточно назвать публикации о творчестве Исаака Бабеля Янины Салайчик (Twórczość I.E. Babla: zarys monografczny, Opole 1973) или Михаила Булгакова Анджея Дравича (Mistrz i diabeł: rzecz o Bułhakowie, Warszawa 2002). Появлялись работы о русском символизме и декадансе (Телесфор Позняк — Dostojewski w kręgu symbolistów, Wrocław

New York: Roy Publishers, 1954; и др.

21

1969, Юзеф Смага — Dekadentyzm w Rosji, Wrocław—Warszaw —Kraków—Gdansk—Łódź 1981), о обэриутах Али-ции Володько (Poeci z „Oberiu”, Warszawa 1967), об акмеизме Эулалии Папли (Akmeizm. Geneza i program, Wrocław — Warszawa — Kraków 1980) и много других.

В конце 80-ых годов начался процесс освобождения поль-ской русистики от тесного корсета советской дидактики. Раз-рушительная лавина, направленная на удаление русского язы-ка из польских школ, не смела однако ни одного из академи-ческих центров русской филологии. Масштабные изменения в польско-русских отношениях и нарастающая враждебность ко всему, что связано с Россией — языку, литературе, культуре — не понизили заинтересованность польских русистов предме-том своих исследований. В первую очередь появился интерес к раньше табуированным писателям, дисидентам, эмигран-там. Словом, к тем авторам, деятельность которых считалась антитоталитарной. Алиция Володько-Буткевич заметила:

«Отвергая советскую иерархию ценностей, наши русисты приступили к построению новой. Можно было в связи с этим наблюдать явление, которое я назвала принципом маятни-ка — авторы, такие как Горький, Маяковский, Фадеев, Шоло-хов, Алексей Толстой, теперь подвергались негативной оцен-ке, прежде всего потому, что сотрудничали с большевистским режимом. Никто не вникал, обладали ли они все же талантом, и оставило ли их творчество след в литературе».2

Однако со временем польская русистика стала освобо-ждаться от влияния на этот раз антисоветской идеологии. Во-просы русской культуры, а в частности литературы, все чаще оцениваются объективно, без предвзятости, прежде всего как эстетическое явление. Впрочем, беспристрастие кажется от-личительной чертой новейшей польской русистики, стараю-щейся не подвергаться влияниям политического порядка. Стоит подчеркнуть, что в сегодняшней Польше это непростая

2 Alicja Wołodźko-Butkiewicz, Польская литературоведческая русисти-ка – заметки о ее прошлом и настоящем, [в:] Philologica LXIV. Ruská literatúra v súčasnej literárnovednej refexii, Bratislava: Univerzita Komenského, 2008, с. 31-46; c. 33.

22

задача, принимая во внимание, что на протяжении всей исто-рии судьбы народов России и Польши тесно преплетались, а исторические события неоднократно рассматривались в обе-их странах если не с диаметрально противоположных пози-ций, то, по крайней мере, сильно отличающихся друг от дру-га.

Только в начале XXI века пришло время попыток по-строить новую историографическую перспективу, переосмыс-ляющую культурное прошлое и освобожденную от идеологи-ческого давления, что кажется до сих пор не решенной проблемой не только русистики, но славистики в целом. Ря-дом с переоценкой и повторным прочтением культуры ком-мунистической эпохи, началось включение в исследователь-ский обиход новейших методологий и исследуемых на Западе проблем, напр. гендерных или постколониальных.

В настоящее время в Польше работает двадцать центров русистики, в составе которых находятся кафедры русской ли-тературы. Я поставила перед собой задачу проследить науч-ные выборы польских литературоведов-русистов в XXI веке, выявить, в какой степени они обусловлены внешними факто-рами: политической обстановкой, экономическими условия-ми, вкусами читателей. Польские русисты неоднократно под-водили итоги, пытаясь проследить, что нашлось в центре вни-мания отечественных исследователей русской литературы. Однако большинство из них относилось к ее отражению в зеркале польской русистики в ХХ веке.3 Стоит обратить вни-мание, насколько новый круг их интересов заменяет преж-нюю сферу, носящую сперва классово-партийный, а затем

3 См., напр.: Сzterdziestolecie rusycystyki polskiej: (1947 – 1987), red. Larisa Pisarek, Telesfor Poźniak, Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocław-skiego, 1990; Krystyna Galon-Kurkowa, Tadeusz Klimowicz, Łucja Kusiak-Skotnicka, T. Poźniak, Milica Semkowa, Marian Ściepuro, Janina Wołczuk, Badania historycznoliterackie w Instytucie Filologii Słowianskiej, [w:] 50 lat nauki we Wrocławiu, red. Wojciech Wrzesinski, Wrocław: „Leopoldinum”, 1997; 50 lat polskiej rusycystyki literaturoznawczej, red. Barbara Stempczynska i Piotr Fast, Katowice: Wydawnictwo Uniwersytetu Śląskiego, 2000; J. Wołczuk, Literatura na warsztacie młodych rusycystów. Z dziejów wrocławskiej dydaktyki uniwersyteckiej w XX w., Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu Śląskiego, 2007.

23

переходный характер, а в какой степени является следствием новейших тенденций, наблюдаемых в современных гумани-тарных науках.

Круг научных интересов польских русистов-литературове-дов довольно широк, но не охватывает вниманием всех явле-ний литературного процесса в России. Результаты исследова-ний печатаются в ведущих польских русистских журналах, к которым относятся «Slavia Orientalis», «Przegląd Rusycysty-czny», «Acta Polono-Ruthenica», «Folia Literaria Rossica», «Stu-dia Rossica», а также появившийся в последние годы «Мирго-род», издаваемый Естественно-гуманитарным университетом в г. Седльце. Почти каждый академический центр выпускает серии ученых записок, послеконференционные сборники и монографии. Литературоведческие русистские исследования в Польше развиваются в нескольких направлениях и в какой-то степени зависят от ведущей темы, которую изучает данный университетский центр.

Начиная с 90-ых годов объектом пристального внимания стала эмигрантская литература, в основном первой и третьей волны. Несомненный вклад в ее изучение внес Люциан Суха-нек, автор монографий о Солженицыне, Зиновьеве, Лимоно-ве, работу которого успешно продолжают его ученики — Ан-джей Дудек, Лидия Либурска, Катажина Дуда. Этот круг ин-тересов имеет в разных центрах своих приверженцев — среди них Янина Салайчик, Алиция Володько-Буткевич, Анна Возь-няк, Ивона Облонковска-Галянцяк, Виктор Скрунда, Кшиш-тоф Цеслик, Гжегож Ойцевич и др. В начале нынешнего века вышла в Мюнхене монография Бронислава Кодзиса, профес-сора университета в Ополе, «Литературные центры русского зарубежья 1918-1939». Этот ученый, вместе с профессором Су-ханеком, создал при Комитете славяноведения ПАН активно работающую секцию «Эмигрантологии», исследующую куль-туру русской эмиграции.

С конца 90-х г. минувшего столетия внимание польских русистов привлекают также литература и культура Серебря-ного века. Ведущую роль играет в этом смысле люблинский Университет имени Марии Кюри-Склодовской. Исследуется

24

творчество выдающихся поэтов той эпохи, таких как Андрей Белый, Александр Блок, Анна Ахматова, Вячеслав Иванов, Бо-рис Пастернак, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Макси-милиан Волошин. Люблинскую русистику возглавляет Мария Цимборска-Лебода — автор высоко ценимой в стране и за ру-бежом монографии о творчестве Вячеслава Иванова. Художе-ственным наследием этого поэта, а также связями литературы с другими видами искусства, прежде всего с живописью, зани-мается Гражина Бобилевич из Польской академии наук.

Анализ поля научных интересов польских русистов-лите-ратуроведов можно провести по академическим центрам, по-скольку почти каждый из них выбрал для себя ведущую проблематику, под лозунгом которой ведет исследования, ор-ганизует конференции и выпускает сборники статей. К при-меру, Лодзинский университет является важнейшим в Поль-ше центром изучения древнерусской литературы и литерату-ры XVIII в. Кроме того каждые два года проводится там кон-ференция «Диалог идей и поэтических концепций», которая охватывает русскую литературу с XVIII в по настоящее время.

В Силезском университете изучается творчество Иосифа Бродского — первую польскую монографию о нем написал работающий там профессор Петр Фаст. Он же инициатор приглашения в начале 90-х годов этого нобелевского лауреата в Катовице, где он получил звание почетного доктора гумани-тарных наук. В центр внимания катовицких русистов, занима-ющихся литературой, попадали в последние годы вопросы перевода, а также фантастика и постмодернистская драматур-гия.

Варшавская русистика почти десять лет разрабатывала проект «Эго-документ и литература». Изучались дневники, мемуары, записные книжки, письма русских, а также поль-ских писателей, если они в какой-то степени перекликались с русской культурой.

Краковские русисты ведут исследования касающиеся упо-мянутой уже эмиграции, деревенской прозы 60-80 гг. ХХ в., а также новейшей русской словесности. В Ягеллонском универ-ситете издаются три серии сборников, относящихся к теме

25

русской культуры: «Россия — мысль, слово, образ», «Кра-ковские русистские встречи» и «Цвета Руси».

Научные интересы гданьских русистов сконцентрированы вокруг трех областей литературоведения — литературной ан-тропологии, генологии и компаративистики. Исследуется современная русская словесность в отношении с другими сла-вянскими литературами, а также с кино и массовой культу-рой. Своего рода феноменом является Лаборатория недогма-тической духовности, образованная при Филологическом фа-культете Гданьского университета. Инициатором этих иссле-дований стала Эльжбета Бернат, которая собрала группу уче-ных, изучающих явления русской литературы в перспективе идей оккультных организаций, действующих в России до 1917 года. На протяжении двух декад гданьские ученые, объединенные в Лаборатории, стали научной школой, извест-ной в Польше и за границей, с немалым количеством тру-дов — издательская серия «Свет и тьма», состоящая из пяти сборников статей4, а также две монографии, посвященные теме эзотерики в литературе и культуре XIX, XX и XXI веков.5

Вроцлавский университет с 1997 г. разрабатывает проект «Большие темы культуры в славянских литературах», в рамках которого проводятся конференции, а результаты публикуют-ся в престижной серии «Slavica Vratislaviensia». В минувшем десятилетии темой научных встреч во Вроцлаве были мотивы, интерпретируемые в семиотическом аспекте — мотив денег, тела, сна, органов чувств в славянских литературах. Однако первые исследования подобного рода проводились Институ-том славяноведения Польской академии наук, выпускавшем

4 Światło i ciemność. Motywy ezoteryczne w literaturze rosyjskiej przełomu XIX i XX wieku, red. Elżbieta Biernat, Gdansk: Wydawnictwo Uniwersytetu Gdanskiego, 2001. Соредакторами последующих томов (2006, 2009, 2012, 2013 гг.) выступали Бернат, Моника Жечицка, Диана Оболеньска, Каролина Рутецка.

5 Monika Rzeczycka, Fenomen Sofi Wiecznej Kobiecości w prozie powieściowej symbolistów rosyjskich (Andrieja Biełego, Fiodora Sołoguba i Walerija Briusowa), 2002; Wokół wizji i fascynacji Srebrnego Wieku, red. Franciszek Apanowicz i Monika Rzeczycka, 2008.

26

послеконференционные сборники, посвященные, например, мотивам мусора или болезни в культуре.

После долгих лет атеизации общества в современной Польше наблюдается углубленный интерес к исследованию литературных явлений из сферы sacrum / profanum. Обраще-ние к раньше табуированной теме обусловлено по всей веро-ятности желанием ликвидировать «белые пятна» в области русской культуры. В качестве методологической поддержки выступают здесь антропология культуры, философия, теоло-гия, история русской церкви. Глубокими разработками этой проблематики в литературных произведениях являются мо-нографии белостокской ученой Ванды Супы «Библия и рус-ская литература», а также Людмилы Луцевич из Варшавского университета «Память о псалме. Sacrum / profanum в совре-менной русской поэзии». Обратной стороной темы sacrum яв-ляются труды посвященные темам «нечистой силы», как например сборник статей «Демонологические мотивы в рус-ской литературе и культуре XI—XX вв.» изданный в Люблине в 2004 г. или книга краковского ученого Василия Щукина «Сны об ангелах и дьяволах. Пять очерков о поэтическом воображе-нии» (2014).

На запрещенное до недавнего времени исследовательское поле вступали не только литературоведы. Тему духовности разрабатывали также ученые, занимающиеся теорией или ис-торией идеи, особенно Гжегож Пшебинда из Ягеллонского университета. Последняя монография этого ученого «Между Краковом, Римом и Москвой. Русская идея в новой Польше» была опубликована в 2013 г. московским издательством РГГУ. Она посвящена, главным образом, восприятию русской куль-туры в Польше после 1991 года. Автор размышляет над при-сутствием в Польше русской литературы и философской мыс-ли ХIХ и ХХ веков и старается ответить на вопрос, насколько это способствует сегодняшнему диалогу культур и религий в общеевропейском пространстве. По мнению Павла Ба-синского:

27

«Наверное, самые вдохновенные страницы этой книги по-священы папе Иоанну Павлу II и перекличкам его мыслей с русскими писателями Достоевским и Солженицыным».6

Междисциплинарный характер литературоведения и его переход из историко-литературной в сферу социологии, пси-хологии, политологии заметен в трудах профессора Лод-зинского университета Анджея де Лазари. Он создал проект «Русская душа и польская душа», в рамках которого опубли-ковано несколько сборников, объединив литературоведов ис-ториков, социологов, искусствоведов из Польши и России над исследованием этнических стереотипов и причин разногла-сий между поляками и русскими.

В решении сложившихся за многие столетия непростых польско-русских отношений немаловажную роль играет куль-тура как способ выйти из политического тупика. В последние годы ярчайшим примером сотрудничества ученых обеих стран на этом поприще являются труды в сфере имагологии. Укрепление ложных этностереотипов в сознании обществ Польши и России существенно влияет на развитие русофобии и полонофобии в их народах. Поскольку большинство стерео-типов рождается от дефицита сведений о данной нации, польская литературоведческая русистика стремится воспол-нить этот пробел.

Вопрос польско-русских сюжетов, мотивов, героев давно стал у нас традицией, а в последнее время появилась тенден-ция развенчивания сложившихся за полвека мифов и стерео-типов. Кроме публикаций лодзинского центра выделяются труды Яна Орловского из Люблина, автора обширных моно-графий о польско-русских отношениях (Z dziejów antypolskich obsesji w literaturze rosyjskiej, Warszawa 1992, Miecze i gałązki oliwne, Warszawa 1995). В этой сфере Институт славяноведения Рос-сийской Академии наук сотрудничает с Институтом слависти-ки Польской Академии наук. Польские и русские ученые про-вели цикл исследований «Русско-польские литературные и культурные связи в европейском контексте», посвященный

6 Павел Басинский, Брачный пир и смертный бой // Российская газета, 12 мая 2014, б. паг.: htp://www.rg.ru/2014/05/12/basinskij.html

28

формированию и функционированию этнокультурных стерео-типов поляков и русских в контексте их представлений о соб-ственной принадлежности к европейскому культурному про-странству, а также восприятию в России и Польше творчества деятелей культуры из обеих стран. Научным плодом этого со-трудничества стало несколько коллективных трудов и моно-графия7; их ценность заключается в том, что совместными уси-лиями историков, филологов, культурологов Польши и Рос-сии всесторонне проанализирован исторический опыт взаи-моотношений двух славянских народов и осмыслены истоки польско-русских конфликтов.

Польские русисты-литературоведы, увлеченные современ-ностью или Серебряным веком, почти забыли о классиках русской словесности. Значительно ослабло внимание к Алек-сандру Пушкину, Михаилу Лермонтову, Михаилу Салтыкову-Щедрину. Появляется незначительное количество работ о на-следии Николая Лескова, Антона Чехова, Николая Гоголя, Льва Толстого. Не исчезает из поля зрения Федор Достоев-ский, о котором пишут у нас довольно много, чаще всего ис-следуя в его творчестве категорию духовности или добра и зла (Andrzej de Lazari, W kręgu Fiodora Dostojewskiego, Łódź 2000, Anna Kościołek “Dziennik pisarza” Fiodora Dostojewskiego. Próba monografi, Torun 2000, Halyna Kryshtal, Problem zła w twórczości F. Dostojewskiego, Lublin 2004, Cezary Wodzinski, Trans, Dostojewski, Rosja, czyli o flozofowaniu siekierą, Gdansk 2005, Fiodor Dostojewski i problemy kultury, red. Anna Raźny, Kraków 2011). Не слабеет за-

7 Поляки и русские в глазах друг друга, ред. Виктор Хорев, 2000; Россия – Польша. Образы и стереотипы в литературе и культуре, ред. Ирина Адель-гейм, Мария Лескинен, В. Хорев, 2002; Миф Европы в литературе и культуре России и Польши, ред. М. Лескинен, В. Хорев, 2004; В. Хорев Польша и поляки глазами русских литераторов. Имагологические очерки, 2005; Творчество Витольда Гомбровича и европейская культура, ред. В. Хорев, М. Лескинен, 2006; Адам Мицкевич и польский романтизм в русской культуре, ред. Наталия Филатова, Елена Цыбенко, В. Хорев, 2007; Творчество Болеслава Пруса и его связи с русской культурой, ред. М. Лескинен, В. Хорев, 2008; Русская культура в польском сознании, ред. Н. Филатова, В. Хорев, 2009; Юлиуш Словацкий и Россия, ред. В. Хорев, Н. Филатова, 2011; Отзвуки Шопена в русской культуре, ред. Константин Зенкин, Н. Филатова, В. Хорев, 2012. Все книги выпущены московским издательством «Индрик».

29

интересованность ученых творчеством Иосифа Бродского. Не-сомненные заслуги на этом поприще принадлежат Ядвиге Шимак-Райфер из Ягеллонского университета (Czytając Brodskiego, Kraków 1998) и силезскому центру во главе с Пет-ром Фастом (Spotkania z Brodskim, Wrocław 1994). Значимы так-же более поздние работы Иоанны Мадлех (Wczesna twórczość Josifa Brodskiego, Katowice 2000) и Моники Грыгель (Poetycki świat wartości Josifa Brodskiego. Twórczość okresu 19571972, Lublin 2005). По прежнему волнует польских исследователей судьба и творчество Александра Солженицына, особенно после его смерти в 2008 г. Внимания заслуживают монографии Петра Глушковского (Antyrosja — historyczne wizje Aleksandra Sołżenicyna — próba polskiego odczytania, Warszawa 2008) и Мартыны Ко-вальской (Aleksander Sołżenicyn: homo sovieticus i człowiek sprawiedliwy, Torun 2011). Автор первой из них доказывает истинность тезиса, что в большинстве высказываний лауреат Нобелевской премии считал СССР антиномией родины по сравнению с идеализированной Россией. Книга варшавского исследовате-ля является попыткой польского прочтения Солженицына, в то время как публикация Мартыны Ковальской из кра-ковского центра — это анализ всего наследия писателя с ан-тропологической точки зрения.

Польские русисты обращаются также к вопросам постмо-дернизма. После труда Галины Янашек-Иваничковой из Польской Академии наук, которая занялась разными вариан-тами постмодернисткой поэтики (Nowa twarz postmodernizmu, Katowice 2002), в фокус внимания исследователей попали та-кие