«Я спустился вниз во двор, в строительный ящик с кубиками архитектурных деталей детей циклопа.

Это перестало быть архитектурными деталями, как рекламная в витрине автоматическая ручка величиной в 3 метра перестает быть ручкой».

«Это таких размеров, что перестает быть неприличным», – сказала одна американка, разглядывая огромную статую Давида Микеланджело.

Это перестало быть архитектурой и превратилось в тиранию, воплощенную в камне».

(Андрей Буров. «Образ и масштаб – материал и форма». «Архитектура СССР», №12, 1946 г.)

ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

Книга Поля Вирильо1 посвящена самому грандиозному ансамблю прошедшей войны - Атлантическому Валу. Немецкие фортификаторы воздвигли его на берегах Франции, чтобы помешать высадке союзников. Даже среди знаменитых крепостей XX века (французская «линия Мажино» и финская «линия Маннергейма» известны нам более других: одну обошли немцы, другую – пытались взломать русские) Атлантический Вал замечателен своим сверхчеловеческим масштабом. Он стал оборонительной стеной целого континента, - словно во время Цезаря и Наполеона, когда Острова враждовали с Материком, а линия фронта проходила по Океану.

Военным строительством в III Рейхе руководил Фриц Тодт (Fritz Todt), с 1938 - шеф полувоенной Организации Тодта, относительно автономной, занимавшей в Германии особое место, имевшей свою униформу и свою полицию. Всемогущий генерал-инспектор, отчитывавшийся только перед фюрером, погиб в загадочной авиационной катастрофе в феврале 1942 года.

Преемником стал главный архитектор Империи, Альберт Шпеер (Albert Spcer). Его помощник Ксавье Дорш (Xavier Dorsch) возглавил Организацию Тодта, и с мая 1942 по 1944, когда инспектором атлантического района назначается маршал Роммель (Rommel), была построена система бункеров, батарей и наблюдательных пунктов, аккумулировавшая все достижения германской строительной техники и военной архитектуры.

Вид этих почти мегалитических сооружений, выросших на песчаных пляжах, то есть на лессированной границе суши и моря, поражает. Они заставляют вспомнить, как Ле Корбюзье разглядел прообраз новой архитектуры в силосных башнях Среднего Запада. Они парадоксально сродни modern mouvement, не исключая и «органической архитектуры» Райта.

Это можно понять по отличным фотографиям, сделанным Полем Вирильо с 1958 по 1965 и показанным на его выставке «Bunker. Archeologie» в начале 1976 в парижском

Решетка вентиляции

Музее Декоративных искусств. (В названии выставки и книги между двумя словами мы ставим точку, меж тем здесь ощутим оттенок немецкого. Заглавие могло бы, вероятно, превращаться в одно слово – нечто вроде Bunkerarcbeologie.)

Поль Вирильо (Paul Virilio) (p. 1932) – урбанист, профессор нескольких архитек турных школ, редактор, обладатель Гран-при в области архитектурной критики, член-основатель международного центра стратегических исследований, автор работ по современной геополитике, среди которых «Скорость и политиха»2, «Чистая война»3, «Эстетика исчезновения»4 и другие.

«Bunker. Archeologie» – великолепный пример описания архитектуры на языке, которым в последние десятилетия пользуется хорошая университетская критика. Его начали использовать сейчас наши художественные и философские журналы. Но чтобы успешно подражать этому языку, следует сначала найти нечто не менее значительное, чем Атлантический Вал. Здесь переведены отрывки лишь из двух глав – Вступление и Монолит – остальные, текстовые и графические (Крепость, Типология, Альберт Шпеер, Картография, Хронология, Пейзаж Войны, Антропоморфия и Зооморфия, Памятники опасности, Серии и Трансформации, Военные директивы) интересны не менее, но ни авторские права, ни общий объем журнала не позволят воспроизвести книгу полностью.

Зайдя в своих странствиях и в своих выводах чуть дальше, Поль Вирильо смог бы сделать вид, что вообще не знает, кто и когда возвел эти бетонные дольмены. Но он предпочел не только дать подробную фактологию событий, но и раскрыть их значение в истории Второй Мировой войны. Он назвал бункеры европейскою побережья погребальными монументами германской мечты «с ее жаждой победы на земле в ущерб воздушной и морской стихиям».

Атлантический Вал остался последней великой европейской стеной, не уступа ющей Великой Китайской. (Берлинская могла соперничать с Атлантическим Валом лишь по своему, очень сходному, политическому значению.) Вновь цитируя «Bunker. Archeologie», бункер – «это последний театральный жест западной военной истории».

Алексей Тарханов

1 Bunker. Archeologie. Texte et photos de Paul Verilio. «Morceaux choisis». Les Editions du Demi-Cercle. Paris, 1991.

2 Vitesse et Politique: essai de dromologie, ed. Galilee, 1977.

3 Pure war, ed. Semiotexte 1983, New York.

4 Esthetique de la disparition: essai sur le cinematisme, ed. Balland 1980.

Наблюдательная башня на острове Ла-Манш

Бункер для дальнобойной артиллерии, посвященный Фрицу Тодту (разрез и планы)

Поль Вирильо

БУНКЕР. АРХЕОЛОГИЯ

В моей молодости европейское побережье было под запретом – там шли работы: сооружали Вал, и я открыл Океан только летом 45-го – в эстуарии Луары.

Открытие моря – это драгоценный момент, достойный размышления. В самом деле, появление морского горизонта – не второстепенное испытание, но опыт с непредсказуемыми последствиями для сознания.

Я не забыл ни одного из этапов обретения в то лето, когда вернувшийся мир и снятый с побережья запрет реализовались для меня в едином событии. Преграды пали, каждый вправе был теперь припасть к водному континенту: оккупанты убрались в родной «хинтерланд», оставив на произвол судьбы свои постройки, инструменты и оружие. Дома вдоль моря опустели, было взорвано все, что закрывало сектора обстрела из казематов, пляжи были заминированы и взрывы звучали здесь и там, чтобы открыть доступ к воде.

<…>

Когда я пытаюсь понять, по какой причине почти двадцать лет назад бункеры привлекли меня, я вижу, что дело в интуиции, а также в совпадении между двумя реальностями: здания и его имплантации на берегу Океана, между моим интересом к пространственным феноменам и могущественным притяжением побережья, где объекты Атлантического Вала представали перед лицом простора, перед лицом пустоты.

Находка – в археологическом смысле термина – произошла на пляже к югу от Сен-Геноле летом 1958. Я сидел, прислонившись спиной к бетонному массиву, который послужил мне только что пляжной кабинкой. Я уже пригляделся к купальной жизни, я был свободен и даже более, и взгляд мой скользил по линии Океана, по песчаным перспективам между скалистыми массивами Сен-Геноле и дамбой порта Гильвинек на юге. Народу было мало. Безмятежный круг горизонта возвращал меня к моему собственному весу, к теплу и к той солидной спинке, на которую я откинулся: массиву из наклонного бетона, этой бессмысленной штуке, которая вплоть до того дня меня не интересовала и не воспринималась иначе, как свидетельство Второй Мировой, иначе, как иллюстрация к истории тотальной войны.

Обернувшись на мгновение, я заметил, что горизонт не принадлежал мне полностью: тяжелая серая масса лежала позади, следы опалубки образовывали на наклоненной

Пункт управления огнем в двух уровнях

платформе нечто вроде маленькой лестницы. Я встал и решил обойти это произведение вокруг, как если бы я его видел в первый раз – с амбразурой на уровне песка, открытой к бретонской гавани и разглядывающей мирных купальщи ков, с защитной стенкой перед входным отверстием и сумрачным интерьером с ослепительной бойницей, направленной на пляж.

Самым впечатляющим в этот момент показалось ощущение тяжести, давящей одновременно снаружи и изнутри. Наклонные стены углублялись в землю, образуя прочное основание для этого небольшого блокгауза, дюна уже завоевала внутреннее пространство, и тесноту его дополнительно акцентировала толщина затопившего пол песка. Одежда, велосипеды были тут в безопасности от любопытных и воров. Объект сменил назначение, но функция защиты, однако, сохранилась.

Я был захвачен целой серией культурных реминисценций: мастаба, этрусские гробницы, ацтекские постройки... будто бы укрепление для легкой артиллерии относилось к погребальному культу; будто бы Организация Тодта не желала в итоге создать ничего, кроме религиозного пространства…

<…>

Цель моего передвижения стала чисто археологической, я шел по следам этих серых форм, ожидая, чтобы они раскрыли мне часть своей загадки, часть того секрета, который формулировался в нескольких фразах: почему эти необыкновенные кон струкции на берегу моря до сих пор никого не заинтересовали ? Откуда эта аналогия между похоронным архетипом и военной архитектурой ? Чем объяснить это удивительное расположение перед лицом Океана, это ожидание перед морской беспредельностью? Вплоть до нашей эпохи фортификационные сооружения были обращены к точной и определенной цели. Они защищали места прохода, ущелья, рубежи, лощины, или же гавани (как башни Ла Рошели). Речь шла о задаче «охраны», вполне понятной и сравнимой с ролью привратника. Но тут, на каждом километре из тех, которые я проходил ежедневно, я обнаружил эти бетонные вехи на вершинах дюн и прибрежных скал, вдоль пляжа, – открытые, просвечивающие, с солнцем, бьющим через амбразуру и вход, – как будто каждый каземат был пустым ковчегом или маленьким храмом без религии. Это был, безусловно, ансамбль береговой протяженности, организованный в виде цепи опорных пунктов. Можно было идти дни и дни вдоль моря, не переставая встречать эти бетонные жертвенники, обращенные лицом к пустоте морского горизонта.

Размах проекта – вот что превосходило границы привычного смысла. Тотальная война была здесь прочерчена в своих мифических размерах. Путешествие, которое я предпринял тогда по гласисам (фр. glacis – земляная пологая насыпь перед наружным рвом укрепления, - при. пер.) Крепости-Европы, инициировало меня в реальности геометрии Востока в проектировании ландшафта, континента, мира.

Аэро-статический бункер: здесь укрытие принимает форму снаряда

<…>

Странствия заводили меня иногда в прибрежные поселки. Что удивляло и интриговало там более всего - это бетонные колпаки посреди дворов и в садах. Их немая и приземистая масса с закругленными обводами диссонировала с городским окружением. При виде этих форм, выросших между домами, во дворах, на площадях возникало ощущение, что некая подземная цивилизация вырвалась наружу. Чувство современности этой архитектуры было сглажено заброшенностью и обветшалостью: они были покинуты, бесцветны, серая цементная лепка делала их простым свидетель ством военных времен. Они походили на космический аппарат из фантастического романа, который приземляется посреди улицы, оповещая о начале войны миров. Эти массы, расположенные в промежутках городской ткани, рядом со школой или с бистро, придавали рассуждениям о современности новый смысл.

Зачем удивляться формам архитектуры какого-нибудь Ле Корбюзье? Зачем говорить о «брутализме»?

Эти тяжелые серые глыбы с приплюснутыми углами, без отверстий – за исключением нескольких вентиляционных отдушин, нескольких дверей и люков – лучше всяких манифестов разоблачали архитектурные и урбанистические излишества послевоенной эпохи, собиравшейся в точности воссоздать разрушенные города. Бомбоубежища свидетельствовали о существовании иного образа жизни, о совершен но новой оценке реальности. Голубое небо еще недавно было наполнено угрозой, тяжелым гудением бомбардировщиков, усыпано ватными разрывами зенитных снарядов. Соседство городского жилища и убежища, традиционного дома и бункера в самом центре портового поселка, выглядело столкновением, наслоением двух несводимых реальностей.

<…>

Башня управления огнем (Бретань). Торчащие балки призваны вызывать разрыв снаряда прежде, чем он поразит бункер

Артиллерийская батарея «Lindemann» в Па-де-Кале

Огневые блоки с амбразурой: пулеметы, гаубицы 75х155 мм, противотаковая оборона (разрез и план)

Блок противовоздушной обороны: артиллерийское орудие 20х120 мм, огневая наводка (разрез и план)

Наблюдательный пункт с котлованом (разрез и план)

МОНОЛИТ

Главная особенность бункера в том, что он – редкий случай «абсолютного» монолита в Современной архитектуре.

Большинство зданий укореняется в почве своими фундаментами. Для каземата все по-другому. Центр тяжести в нем самом: отсюда и возможность подвижки, когда земля по соседству испытывает удары снарядов. Именно поэтому мы находим некоторые укрепления опрокинутыми, наклоненными, но без серьезных поврежде ний. Эта однородность, этот буквальный монолитизм сам по себе требует анализа, потому что он многое рассказывет нам об условиях современной войны.

С момента изобретения метательного оружия, и особенно с появлением артиллерии, война не только организовала пейзаж защитными сооружениями, устройством рубежей и границ, она также составила конкуренцию естественным силам природы: огонь, взрывчатые вещества, дымовые завесы, газы – успешно способствовали созданию искусственного климата, предназначенного для поля битвы, или, точнее, для момента битвы…

Возможности оружия теперь таковы, что минерал становится текучим, вся земля, за исключением скальных пород, уподобляется движению Океана.

<…>

В реальности развитие вооружений всегда стремилось к этой деконструкции –сначала плоти человека, его доспехов, потом укреплений, воздвигнутых им для своей зашиты. Затем самые условия человеческого существования стали приоритетным объектом деструктурации-деструкции. «Научное» оружие пытается изменить весь комплекс условий среды: то, что биологическая война реализовывала для фауны, экологическая война реализует для флоры, а атомная война – своей радиацией – для атмосферы. В новых условиях военная архитектура, бывшая вплоть до сего дня не более, чем геометрической организацией пейзажа, со всеми своими рвами, насыпя ми, преградами, не может больше выполнять назначенную функцию. Искусственный климат новых вооружений требует, чтобы военная конструкция соответствовала этой искусственности. Постоянное «убегание», изменение позиций контрастирует с былым возведением стен. Между Первой и Второй мировыми войнами были построены полностью подземные укрепления – линия Мажино. Герметичность становится девизом фортификаторов, наступает эра подводных и подземных убежищ, поскольку лишь достаточная глубина могла эффективно защитить от всемогущества новых вооружений. Не в удалении, но в закапывании в землю человек войны ищет теперь защиты от ударов противника, он скрывается отныне в глубинах планеты, не появляясь более на поверхности.

Смотровая щель брониро-ванного купола

Земля, со всем, что на ней находится, равно предоставлена ядерному испарению. Равновесие страха ставит города на карту и превращает поле битвы в зараженную зону, требующую автономного скафандра водолаза. Существует родство доспехов и скафандра, театр военных действий простирается на всю протяженность простран ства, природный пейзаж сменяется иным, странным, где все испаряется и воспла меняется. Другая планета, совершенно необитаемая для человека вообще, а не только для солдата, – вот что реализует искусство современной войны, уподобляя Землю псевдосолнцу мгновенным возвращением в газообразное состояние…

Все это – в существе бетонного массива, поставленного, чтобы сопротивляться снарядам, бомбам, удушающим газам и огнеметам. Бастион XVIII века материализовал в своем облике баллистические системы примитивной артиллерии. Бункер сконструирован в расчете на некий новый климат. Его компактный объем, скошен ные углы, толщина стен, системы амбразур, различные типы затемнения редких отверстий, бронирование, железные двери, вентиляционные фильтры – все это ставит нас перед лицом другого военного простанства, новой климатической реальности.

Анахроничный в нормальное время, в период мира, бункер выглядит как машина для выживания, как обломок субмарины, выброшенной на пляж. Он говорит нам о других стихиях, о чудовищном атмосферном давлении, о непривычном мире, где наука и технология развили возможности финальной дезинтеграции. Если бункер можно сравнить с дорожной вехой, стелой, – это менее всего связано с системой надписей, но с расположением, конфигурацией, материалом и деталями: периско пами, экранами, фильтрами и прочим. Монолит не стремится сопротивляться векам, толщина его стен свидетельствует только о вероятной мощности удара в момент штурма.

<…>

Пейзаж современной войны – это ураган, который расшвыривает предметы, рассеивает их и расщепляет. С переходом от молекулярного оружия к атомному то, что происходило в пробирках на микроскопическом уровне химических или биологических реакций, проявляется отныне в макроскопическом масштабе земной территории. Мир элементарных частиц подвижен – вот что написано на этих стелах из бетона.

<…>

Пространство наконец гомогенизировалось, абсолютная война стала реальностью, а монолит – ее монументом…

Когда нацистское государство пыталось организовать колонизацию европейских народов, мощь современных вооружений привела к новой планировке. Необходимость

«Karola», башня управления огнем на побережье Атлантики

территориального рассредоточения не только увеличила ценность коммуника ций, но также обнаружила их уязвимость. В самом деле, после укрытия под землей заводов и складов, – шоссе, железные дороги и аэродромы остались последними сооружениями на поверхности. Теперь предстояло отказаться от этой фиксированности инфраструктуры, от непрерывного благоустройства пейзажа, в пользу мобиль-ных структур: передвижных саперных мостов, взлетных полос из сборных элементов, плавучих портов типа «Mulberry», временных дорог в рулонах и так далее. В ансамбле средств транспорта растворяется «вездеходный» и «амфибийный» характер боевых машин. Развивается автономность движения, мобильность и самодостаточность делаются ключевыми словами – укорененность становится слишком большим риском. Нужно двигаться, чтобы избежать уничтожения. Появившиеся в конце Первой Мировой войны танки называли «сухопутными крейсерами»; их форма весьма напоминала корпус корабля. В конце Второй Мировой уже едва ли не большинство машин старалось породниться с морскими средствами транспорта. Эта принципиальная многозначность инструментов современной войны указывает уже на дематериализацию почвы: земля из надежного приюта становится опасной и неверной протяженностью, которая уподобляется морским горизонтам, их продол жая. В условиях этой морфологической двойственности использование защиты крайне затруднено, поскольку угроза может появиться отовсюду и сразу…

Монолитичный характер бункера иначе не объяснить. Включенный вместе с остальными элементами линии обороны в соподчиненную систему обстрела, каземат должен был также обеспечивать свою собственную защиту (это теория крепостей, которую фюрер применил после высадки союзников).

Из объекта укрепление пытается стать «субъектом». Кстати, разве танк – это не движущаяся фортификация? Со всеми своими десятками тонн танк вполне инден-тифицируется с казематом из железа…

Легкая артиллерийская установка, которая разворачивается на гусеницах, может вращаться и на бетонном основании укрепленного пункта. Простейшие бункеры типа «Тобрук» были чаще всего оснащены башнями разоруженных танков…

Наконец, подводя итог этой буйной гибридизации, генерал Хабихт (Habicht) построит в 1944 на севере Франции прототип мобильного бункера, в то же самое время немецкие инженеры сконструируют в своих арсеналах макет гигантского танка, настоящего колосса высотой в дом…

<…>

В продолжение всего анализа мы встречаем аналогии с текучестью и непрерывностью водной стихии. Побережная ситуация Атлантического Вала еще более подчеркивает это сближение. Автономные объекты, бункеры имели со своим

Башня наблюдения на острове Ла-Манш (деталь)

окужением связь, идущую не только от форм природы, но и от природы формы.

Бетон, материал изначально жидкий, повлиял на новые характеристики этих произведений. Он был использован здесь согласно своей природе, что вовсе не удивительно, потому что в работах участвовали великолепные знатоки этого матери ала: Финстервальдер (Finsterwalder) и Тодт, например.

В потоке бетона нет интервалов, швов, все однородно, и непрерывная разливка в максимальной степени исключает паузы, которые могли бы ослабить монолитность постройки.

Бункер в реальности не то, чтобы «построен»: он оплывает, стекает на землю, которая становится уже не столько его основанием, сколько подвижной и ненадеж ной плоскостью.

И эта относительная автономия уравновешивает флотацию бункера, обеспечивая его стабильность среди возможных изменений окружающей территории.

<…>

Созерцать полузахороненную массу бункера, с его забитыми вентилляционными каналами, узкой щелью наблюдателя – это созерцать зеркало, отражение нашей собственной мощи смерти, нашего образа разрушения, индустрии войны, функция этого здания совершенно особенна: обеспечивать выживание, быть убежищем для человека в критический момент, местом, куда он скрывается, чтобы продолжать существовать. Бункер уподобляется, таким образом, не только крипте, которая предвосхищает воскрешение, но и спасительному ковчегу, колеснице, уносящей от опасности наперекор смертельному риску. Слово «каземат» буквально обозначает «сильный дом» (maison forte), укрепленный дом, то есть речь всегда идет о жилище или, скорее, о роде одежды, неком коллективном панцире. Когда мы рассматриваем древние доспехи, орнаменты и фигуры ясно обозначают происхождение и стиль: итальянский, французский и так далее; но здесь идентификация формы почти невозможна – всемогущество оружия стерло все следы отдельной эстетической воли. Если некоторые признаки позволяли когда-то отличить французское укрепление от германского, то дело лишь в формах реализации, в воздействии планов, недолго различавшихся в разных странах. С появлением бункера разница в системах фортификаций сглаживается, и древнее военное искусство «окапываться на повер хности» исчезает.

История завершается, и бетонные вехи отмечают, где кончается вековая организация территориальных инфраструктур – рубежи Империй на границах Государств, на континентальном пороге.

Бункер стал мифом, одновременно присутствующим и отсутствующим; присутствующим – как объект отталкивания для прозрачной и открытой гражданской архитектуры,

отсутствующим – в том смысле, что главная часть новой крепости скрыта в ином месте, под нашими ногами, отныне невидимая.

<…>

Покинутый на песке побережья, как позвонок исчезнувшего животного, бункер – это последний театральный жест западной военной истории. Древние валы и траншеи, окружавшие города, были продолжением пейзажа. Там до сих пор прогуливаются по воскресеньям, выращивают овощи возле водяных рвов, устраивают цветники на платформах батарей. Это геометризация городского периметра, в то время как блокгаузы разбросаны на более значительном пространстве. Современная защита сеет свои сооружения вдоль коммуникационных линий. Крепость уже ни что иное, как длинная цепь укрепленных пунктов, каждый из которых имеет двойствен ный характер: псевдотанки из бетона, гигантские шлемы постов артиллерийского наблюдения, зооморфные командные пункты с их фронтальными колпаками и наростами брустверов… Фортификации стали причудливой смесью разнообразных форм минерального и животного мира, как если бы последняя крепость символизировала все типы доспехов – от панциря черепахи до броневой башни; как если бы бастион на поверхности, прежде чем исчезнуть, продемонстрировал в последний раз весь набор форм – от одушевленных до неодушевленных.

<…>

Перевод Алексея ТархановаУвязание в песке

Бронированный купол легкого орудия

Командный пункт в южной Бретани

Пункт наблюдения с криволинейным сектором