1

2011 год.

http://www.youtube.com/watch?v=hWYJw7JE5ms

http://www.youtube.com/watch?v=pb630rRlfgc

Документальная повесть.

Вступление

В словаре иностранных слов понятие «биография» означает жизнеописание или историю жизни человека. Можно было бы мне и не заглядывать в эту толстенную книгу, ибо за свою долгую жизнь в СССР, а потом и в новой России, мне пришлось много раз писать свою биографию, прикладывая ее к пухлой анкете моряка

2

загранплавания. Биография состояла из краткого формального перечисления жизненных вех человека: где, когда родился, национальность, образование, кто родители, братья-сестры, жена и дети, был ли на оккупированной территории, член ВЛКСМ или уже КПСС или б/п., имел ли судимость или правительственные награды.

Главное же место в жизни, по моему убеждению, занимают события, происходящие в стране где ты живешь, или в мире, принадлежность и непосредственное участие в них, и еще люди, в значительной мере определившие твою дальнейшую судьбу.

Мне исполнилось 78 лет. И чем старше я становлюсь, тем острее возникает желание написать о собственной жизни без утайки и прикрас.

Память – это удивительное свойство человеческого мозга. Как хороший компьютер, она сохраняет не только сами события многолетней давности, но имена и фамилии людей, и, мне кажется, чем дальше уходит время, тем четче они возникают в памяти вновь, до мельчайших подробностей.

Моя жена Танечка, строгий редактор последней книги и многочисленных газетных и журнальных публикаций, говорит, что в моей жизни было так много интересных событий и встреч, что их хватило бы на несколько «нормальных» жизней.

Я окончил Херсонское мореходное училище, а позже, работая механиком, окончил заочно Ленинградское Высшее инженерно-морское училище имени адмирала С. О. Макарова. Работая на судах загранплавания, мне посчастливилось посетить более 70ти стран всех континентов Земли. Находясь в Гвинейском заливе у берегов Африки на теплоходе «Долинск», одном из первых судов дальней космической связи, я был участником запуска первого космонавта Юрия Гагарина, участником Кубинского кризиса, обедал с братом легендарного Фиделя Кастро, Раулем – сегодняшним президентом Кубы, трижды побывал на острове «Святая Елена» в Атлантическом океане, где закончил свою жизнь император Наполеон и имел честь сидеть за одним столом с премьер-министром Финляндии г-ном Виролайнен во время большого приема (фото).

Морская судьба забрасывала меня на остров Хейса в архипелаге Земля Франца Иосифа, что рядом с Северным полюсом и на каторжный остров Фернандо-ди-Норонья у берегов Бразилии. Я много раз пересекал экватор, погружался в бывшей ударной ракетной подводной лодке с поэтическим названием «Лира» на стометровую глубину в тропических водах Атлантики, огибал Земной шар, проходил Кильским, Суэцким и Панамским каналами.

С начала 60х годов, теперь уже прошлого столетия мои рассказы и очерки публиковались в центральных советских газетах и журналах: «Морской флот», «Костер», «Новое время», «Вокруг света», «Журналист». Я был автором сценариев и ведущим программы Ленинградского телевидения «Человек и море».

В 1997 году я переехал на ПМЖ в Германию. Живу в прекрасном городе Потсдам. И здесь, по прежнему, я занимаюсь журналистикой, публиковал более ста интервью с известными политиками, деятелями культуры и просто интересными людьми в газетах «Алеф», «Русский Берлин», «Европа Экспресс», «Берлинская газета», «Еврейская газета», литературном альманахе «Параллели» и журнале «Новое время» изданными на руссом и немецком языках. В Германии вышли в свет две книги: «Любите живых» и «Антарес – звезда путеводная».

Быть может, многие эпизоды, воссозданные мною в этой документальной повести покажутся читателю слишком яркими или чрезмерно драматичными. Возможно отчасти это и так. Со временем давние события принимают другую окраску и видятся по другому, особенно, когда твоя родина шедшая по пути к светлому будущему в одночасье шагнула обратно из социализма в капитализм, а ты получил достойное пристанище в стране, старшее поколение которой сожгло в печах и расстреляло шесть миллионов твоих соплеменников. Но все события, которые я буду излагать, были на

3

самом деле в моей долгой, интересной, и, в общем-то, счастливой жизни. Они и легли в основу моих рассказов и повестей.

У меня есть две дочери, Оля и Маша, живущие в Петербурге и две прекрасные внучки, Елена и Соня. Быть может, когда они подрастут, им будет интересно узнать о том, далеком времени, к которому принадлежал их дед.

Детство.

Мои первые детские воспоминания связаны с городом Аральск расположенном на берегу Аральского моря, где в 1937 году мой отец работал парторгом ЦК рыбопромысловых комбинатов, разбросанных на берегах Арала и его островах. В памяти сохранился унылый пейзаж, одноэтажные дома, чахлый саксаул и верблюды, лениво жующие свою бесконечную жвачку.

Мне 5 лет. Лето, очень жарко. Я бегу по улице, и мои ноги утопают по щиколотку в мелком, как пудра, горячем песке. Я что-то кричу, и падаю в эту пыль с открытым ртом. Рот и нос забиты песком и я задыхаюсь….

Зимы в тех краях были суровые, морозы за 20, и море замерзало. Недалеко от берега были острова, на которых летом заготавливали сено, а зимой, по льду на санях запряженных лошадьми сено перевозили на берег. Такие же, как я пацаны, цеплялись сзади за сани и, спрятавшись в сено, ехали по ледяной дороге. Однажды я провалился в прорубь. К счастью это увидел казах-возчик. Он вытащил меня из ледяной воды, закутал в тулуп и упрятал в сено. Дома я горько плакал не от страха и строгого наказания. Мне было жалко мои белые фетровые бурки, обшитые снизу кожей. Они намокли и для того, чтобы их снять, пришлось разрезать.

На всю жизнь я запомнил ту ночь, когда к нам приехал друг отца начальник местного НКВД.

-Нема, у тебя есть полчаса на сборы. Во дворе стоит грузовая полуторка. Я своей властью остановлю за Аральском поезд идущий в Москву. Утром вас всех арестуют.

Ночь. Нас подвезли к поезду. В одном из вагонов открылась дверь. В руках проводника мелькнул слабый огонек и вскоре поезд увозил нас в Москву. Нашу семью от репрессий спасла Полина Жемчужина, жена Вячеслава Молотова Наркома иностранных дел и Емельян Ярославский (Губельман Миней Израилевич) член ЦК, хорошо знавшие отца по прежней работе.

Аральское море, четвертое по величине озеро в мире, 426 км в длину, и 286 в ширину. За последние 40 лет оно ушло от берегов на десятки километров. Уровень воды снизился вдвое, а объем в 15(!) раз. Из-за большой солености воды погибло 20 видов промысловых рыб, которую добывали раньше десятками тысяч тонн в год.

Море высыхает из-за неразумного забора воды на орошение хлопковых полей из рек Амударья и Сырдарья впадающих в Арал. Соленая пыль со дна бывшего моря сдобренная ядохимикатами разносится ветрами на сотни километров. Местные жители, теперь это территории суверенных государств Казахстана и Узбекистана, в большинстве своем болеют раком горла и легких, болезнями печени, почек и пищевода.

Война.

Я узнал о Германии 22 июня 1941 года. Солнечный теплый день, мне 9 лет. Тревожный голос диктора сообщает: «Гитлеровские войска без объявления войны вторглись на территорию нашей родины». Такие же мальчишки, как и я, размахивая прутиками-саблями, бежали и кричали: «Ура, война!». Я орал громче других: « ….от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!». Какой-то мужчина, проходя мимо, дал мне хороший подзатыльник.

4

А потом была затемненная Москва, вой сирен воздушной тревоги, бомбы-зажигалки на крышах домов которые мы, мальчишки, сбрасывали на землю.

А уже 16 октября 1941 года немецкие генералы рассматривали в бинокли из-за Москва реки Кремль и Красную площадь. Жители в панике покидали Москву. Наша семья уехала в эвакуацию в Астрахань, куда был эвакуирован Наркомат рыбной промышленности, где мой отец работал начальником транспортного отдела.

Астрахань.

Чтобы я не болтался по улицам, отец нашел мне, одиннадцатилетнему, дело, отвел, в мастерскую наркомата по ремонту пишущих машинок, которая располагалась в подвале школы, где сам наркомат занимал все верхние этажи. Я отмывал от чернил буквы на старинных «Ундервудов», учился у мастеров устранять небольшие неисправности. Однажды днем, когда кроме меня в мастерской никого не было, зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал голос одной из секретарш приемной Наркома: «Пришлите срочно мастера». Я, в синем рабочем халате до пят и с чемоданчиком для инструментом поднялся наверх. «Почему ты?» - Испуганно спросила секретарша. «Никого больше нет» - Ответил я, и смело вошел в кабинет, где шло заседание. За столом сидело много людей, среди них и мой отец, а во главе сам Нарком Ишков, член ЦК Компартии большевиков, соратник Сталина. Он строго спросил: «Ты кто?».

«Мастера вызывали?» - Ответил я вопросом на вопрос, поймав испуганный взгляд отца. «Ну, если мастер, тогда другое дело». - Усмехнулся Нарком. У пишущей машинки секретаря одна клавиша запала за другую и, исправив «поломку», я с важным видом вышел из кабинета.

Немцы бомбили Астрахань всего дважды. При первой бомбежке одна бомба упала в пруд, где разводили осетров, и взорвалась. Мы бегали туда и вылавливали оглушенную рыбу. Второй раз немецкий бомбардировщик долго кружил над городом, а потом сбросил свой смертоносный груз. Мы жили в двухэтажном деревянном бараке. Бомба упала рядом с бараком в недавно засыпанную старую яму общественного туалета и поэтому не взорвалась. Наш барак выселили и лишь спустя две недели из-под Сталинграда приехали военные саперы и извлекли из вонючей ямы огромную бомбу, которую взорвали за городом.

Москва военная

Осенью 1943 года наша семья возвратилась в Москву. Наступила холодная, голодная зима. По ночам я отрывал доски от заборов для печки-буржуйки обогревавшей нашу комнату. На ней же мама жарила оладьи из мороженой картошки, которую я воровал из подвала через оконную решетку с помощью длинной палки с гвоздем на конце.

Мы жили на улице Матросская тишина, рядом с печально знаменитой тюрьмой, сумасшедшим домом и женской баней. В нашем дворе вырос известный актер Валентин Гафт.

В одном из подвалов нашего дома находился склад водолазного обмундирования: водолазные скафандры, резиновые костюмы, ботинки на толстой свинцовой подошве, которое нас, пацанов, интересовало больше всего. Недалеко от склада находился пивной ларек, где собирались любители выпить. Мы забавлялись тем, что одевали валявшемуся пьяному мужику эти тяжеленные водолазные ботинки, а потом, будили его со словами: «Дядя, дядя, вставай, патруль идет!». Он поспешно поднимался, пытаясь идти, но в ужасе не понимал, почему его ноги не слушаются и как будто приросли к земле. А мы, выглядывая из-за угла, покатывались со смеху.

Мама принесла из госпиталя, где работала медсестрой, праздничный подарок – трехлитровую банку с абрикосовым компотом: «Откроем ее на Новый год». - Сказала она и поставила банку в книжный шкаф. Как же нам хотелось открыть ее не на Новый год, а сразу! У меня было две сестры. Старшая, Майя, к сожалению, ушедшая из жизни

5

в 2008 году, а тогда ей было 15 лет, и младшая, шестилетняя Светлана. Со Светой то мы и провели операцию «Абрикос». Нашли в доме медицинский шприц, аккуратно проткнули крышку и высосали из банки весь сок. Как же это было вкусно! Пришел Новый год. Мама решила открыть абрикосы и, каково же было ее изумление, когда увидела в банке сплошную плесень. Она покрутила банку и с досадой сказала: «Надо же, все испортилось!». А мы, молчали как партизаны.

Во дворе нашего пятиэтажного дома построенного в советское время, где жили семьи сотрудников наркомата иностранных дел и других учреждений, стояло еще одно приземистое кирпичное здание с жилыми подвалами, и узкими комнатами по обе стороны длинного коридора. Там жили тюремные охранники с семьями. У каждой двери стояли кухонные столы с шипящими примусами, на которых домочадцы готовили нехитрую еду. Этот дом мы, дети, да и взрослые называли «тюремным» и, несмотря на родительские запреты водить дружбу с его обитателями, вместе катались на санках и обрывках фанеры с ледяной горки во дворе и вместе играли в снежки.

Моя будущая жена Леля жила в одном доме со мной, только они в четвертом подъезде, а мы в пятом.

Однажды с ней приключилась забавная история. Ей было 6 лет. Соседи дипломаты возвратились из Америки и пригласили гостей. Народу было много и, как обычно, дети рассказывали стишки или пели песенки. Очередь дошла и до Лели. Она, вся красивая такая, в чудесном платье и с большими бантами в косичках вскарабкалась на табурет, и, заложив руки за спину, громко стала декламировать стишок, которому научилась во дворе:

« Один американецЗасунул в ж...у палец.И вытащил оттудаГ...на четыре пуда». Немая сцена!!

Как я уже писал, мама работала в военном госпитале, а отец часто уезжал в командировки в Мурманск, Архангельск, во Владивосток. Он был членом какой-то строгой партийной комиссии, которая контролировала хранение и отправку по нужным адресам американских продовольственных поставок. Я был предоставлен сам себе, часто пропускал школу, учился кое-как. Сестра Майя сохранила табель успеваемости Игоря Черняка, ученика 7-А класса неполной средней школы № 368 г Москвы за 1945-46 годы и подарила его мне на 70-ти летний юбилей. За первые три четверти по многим предметам выставлены «2», а среди итоговых отметок всего две пятерки: одна по географии, этот предмет я любил с детства, с увлечением читал книги о путешественниках и даже был членом городского географического общества, где однажды делал доклад о Чукотке, а вторая пятерка - за дисциплину. Классным руководителем у нас была учительница биологии Татьяна Матвеевна Иванова. Во время перемены, она, оставив меня одного в классе, на полном серьезе, лупила длинной линейкой за все огорчения, которые я ей доставлял. Но вообще-то она была очень добрая и жалела нас, как могла, горюя о нашем трудном военном детстве.

Пусть извинит меня читатель, что я забегаю в своем повествовании ровно на 20 лет вперед. Лето 1966 года. Я уже год, как работаю старшим механиком судов заграничного плавания Балтийского морского пароходства. Меня назначают на приемку крупнотоннажного теплохода «Комсомолец Киргизии» строящегося в финском городе Турку. Читатель еще встретится с судьбой этого судна на страницах моего повествования. По заведенному ритуалу тех времен, капитана и старшего механика судна строящегося заграницей утверждали в Москве. Капитан проходил собеседование в Транспортном отделе ЦК КПСС на Старой площади, а стармеха приглашали «на ковер» к одному из зам. Министров Морского флота. Меня утвердили. Я вышел из здания министерства на площади Дзержинского. Был солнечный день и хорошее настроение. До отхода вечернего поезда на Ленинград оставалось масса

6

времени, и я вдруг решил, перед тем, как навестить родителей, заглянуть в свою школу, а прежде туда позвонить. Узнав, что моя любимая учительница еще работает, я поймал такси и помчался в Сокольники.

Урок только что закончился. Размахивая портфелями и громко крича из дверей выбегали, как я понял по табличке на двери, семиклассники. Они с интересом смотрели на меня, тридцатипятилетнего, в парадном морском мундире с тремя галунами на рукавах и с большим букетом цветов в руках. Наконец из класса вышла Татьяна Матвеевна. Конечно же, время неумолимо но, как и прежде, на меня смотрели молодые внимательные глаза и она, как всегда при волнении, сжимала кулачки: - «Чей же вы папа будете?» - Спросила она с улыбкой. «Я, Татьяна Матвеевна, ваш сынок. Игорька Черняка помните?». И протянул ей цветы. «Боже мой, боже мой!! Ты стал такой красивый». Она хотела еще что-то добавить, но лишь погладила меня по щеке, а потом провела пальцами по галунам, морскому значку с якорем, перевитого цепями и, увидев еще один знак на лацкане мундира с красным флагом и силуэтом корабля на голубой эмали, тихо прочитала: «Почетный работник морского флота».

Но возвращаемся в 1944 год.

Я до сих пор сладкоежка. А в военном детстве за кусочек сахара был готов, как говорится, душу отдать. Сахар от меня постоянно прятали в самые неожиданные места даже на абажур, но я его все равно находил. Как-то отец возвратился из очередной командировки далеко за полночь. Я не спал. Родители тихо разговаривали: - «Как дети?» - Спросил отец. «Девочки нормально, а Игорь, не знаю, что и делать, опять все сладкое съел». – Жаловалась мать. Отец подошел ко мне: - «Не спишь?». Я выглянул из-под одеяла. Отец положил передо мной толстую четырехсотграммовую плитку американского соевого шоколада. – «На, ешь!» - Зло сказал он. К немалому удивлению отца, я, в считанные минуты съел весь шоколад и опять нырнул под одеяло.

С основоположником марксизма-ленинизма я «познакомился» в раннем возрасте. Московское лето 1944 года. Мне скоро исполнится 13 лет. С балкона четвертого этажа нашей квартиры я пускаю бумажных голубей. С других балконов тоже взлетают «птицы». Идет состязание, чей голубь дольше продержится в воздухе. Дворовое жюри беспристрастно оценивает полеты наших птиц. Каждому участнику состязания предоставлялось пять попыток. Очередная неудача. Мой голубь застрял в ветвях дерева. Бумага – дефицит. Я тихонько пробираюсь в комнату. За письменным столом отец пишет диссертацию, а в шкафу, за стеклом я вижу много книг, золотом оттеснены имена Ленина и Сталина. Среди них я увидел четыре тома в потемневших от времени серых матерчатых переплетах с надписью на корешках «Капиталъ». Почему в слове «капитал» стоит твердый знак, я не размышлял, некогда. Я вытащил том под №1 и открыл его на балконе: «Карл Маркс. Процесс производства капитала. Париж 1912 год». Заглавную страницу я одолел, слабо понимая, о чем идет речь, но слово капитал, хоть и с твердым знаком, незнакомое имя Карл и глянцевая плотная, немного пожелтевшая бумага вполне годилась для изготовления «голубка-победителя». Он действительно летел лучше других, описал плавную дугу, а затем влетел в открытое окно и опустился на стол перед отцом. Отец продолжал свою работу, машинально подбрасывая «голубка» на ладони, а потом, внимательно разглядев его, бережно разгладил. Его лицо пошло пятнами. Отец никогда не поднимал руки и не кричал на нас. И в этот раз он лишь больно сжал мое плечо: «Ты просто негодяй!» - прошептал он, разглядывая меня, так, как будто в первый раз видит.

Сухонькая, в круглых очках, учительница немецкого языка осторожно входила в класс:- «Guten Tag Kinder». На нее смотрели 30 пар неприязненных детских глаз. Мы были воспитаны на подвигах юных партизан и рвущих сердце и душу стихах Константина Симонова:

…Если ты не хочешь, чтоб полВ твоем доме фашист топтал,Чтоб он сел за дедовский стол

7

И деревья в саду сломал……Так убей фашиста, чтоб он,А не ты на земле лежал,Не в твоем дому чтобы стон,А, в его по мертвым стоял…Эмилия Карловна молча стирала с доски фашистскую свастику и даже у меня, выучившего за три года одну единственную фразу: „Ana und Marta fahren nach Anapa baden“ в журнале стояла твердая тройка.

Летом 1944 я стоял среди тысяч безмолвных москвичей на Садовом кольце, по которому нескончаемой вереницей шли пленные немецкие солдаты с генералами впереди.

Что мы, тринадцатилетние, знали тогда о страшной войне, в которую ввергли народы двух великих стран фашизм и сталинизм – режимы, по своей античеловеческой сути мало, чем отличающиеся друг от друга? То, что показывали в победных кадрах кинохроники и художественных фильмах с глупыми фашистскими генералами и мужественными советскими разведчиками? Мы видели безногих солдат на деревянных тележках с Орденами Славы на засаленных ватниках, просящих милостыню у колхозных рынков и церквей. Потом их вдруг не стало. Оказалось, что всех калек родная партия отправила на остров Валаам, что посреди Ладожского озера, дабы своим увечьем они не мозолили советским людям глаза.

А еще спустя десять лет я своими глазами увидел побежденную Германию. После окончания мореходного училища я плавал на торговых судах и в 1954 году на одном из них пришел в Киль на ремонт. Город поразил нас своей ухоженностью, обилием магазинов и товаров на полках, дружелюбием местных жителей узнавших в нас русских. Среди рабочих верфи было много бывших солдат, недавно возвратившихся из сибирских лагерей. Они хорошо говорили по-русски, помогали нам как добровольные переводчики, угощали пивом и шнапсом и с благодарностью вспоминали русских женщин, незаметно бросавших им за колючую проволоку махорку и дешевые папиросы.

В продовольственном пайке, который отец получал во время войны, кроме муки, круп, сахара и конфет «подушечек» были еще и папиросы «Казбек», по 25 штук в картонной коробке, на крышке которой красовался горец в бурке мчащийся на скакуне. Отец не курил, и мать меняла папиросы на еду на Страмынском рынке, который находился в двух трамвайных остановках от нашего дома. Я осторожно вытаскивал из каждой коробки по нескольку папирос и штучно продавал их на том же рынке, а на выручку покупал морс, леденцы на палочке или вареный сахар. Близкое знакомство с местной шпаной не прошло для меня бесследно. Однажды меня нашли избитого, в крови и без сознания у дверей нашей квартиры.

Уберегая от соблазнов улицы в послевоенной Москве, в 1946 году после окончания седьмого класса отец увез меня в Херсон и, используя свои связи, устроил в одно из старейших мореходных училищ. Так я стал курсантом судомеханического факультета. Мне было 15 лет, и с тех пор я навсегда связал свою жизнь с морем.

Херсонское мореходное училище (ХМУ)

Херсонское мореходное училище было основано в 1834 году и имело название «Училище Торгового мореплавания». Спустя более чем столетие 5 марта 1944 года Государственный комитет обороны СССР принял постановление о создании в системе Наркомата водного транспорта на базе института Водного транспорта и морских техникумов закрытых полувоенных Высших и Средних мореходных училищ. Курсанты обеспечивались форменной одеждой, питанием и общежитием. Выпускникам училищ присваивалось воинское звание офицеров запаса.

8

Новая Херсонская мореходка размещалась в здании школы, где до революции находилась гимназия. Потолки в помещениях были высокими, а окна широкими. В просторном спортивном зале, на полу, застланном брезентом на жидких матрацах мы, абитуриенты, спим один к одному, как шпроты в банке. Август, жара, желающих поступить более 250 человек.

В училище было три отделения: судоводительское, судомеханическое и судоремонтное, на каждом из которых обучалось по 60 -65 курсантов. В судоремонтники брали тех, кто, несмотря на успешно сданные экзамены, получал «неуд» на мандатной комиссии, (был на оккупированной территории или в биографии его родных значились кие-то негативные, по советским меркам, штришки), что накладывало «вето» на возможность работать на судах загранплавания.

Еще в поезде Москва-Днепропетровск я познакомился с двумя сверстниками. Один, небольшого роста белобрысый крепыш из-под Томска Юрка Воскресенский, а имя второго не помню, но он тоже ехал откуда-то из Сибири. В Днепропетровске предстояла пересадка. Поезд на Херсон отправлялся поздно ночь с маленького вокзала находящегося на краю города.

-Ты дыни когда-нибудь ел? – Спросил Юрка у своего попутчика, поглядывая в сторону огородов, начинавшихся недалеко от пассажирского перрона.

- Я - нет, а он – ел. – Ответил сибиряк, показывая на меня. – Он из Москвы. – Добавил он авторитетно.

Дыни я действительно ел и, как мог, описал любопытному Юрке, каково на вид и вкус это незнакомое ему южное лакомство. Когда совсем стемнело, Юрка исчез. В ожидании поезда мы дремали на привокзальных скамейках.

-Лопайте братва, - растолкав нас, восторженно прошептал Юрка, и, сунув каждому по тяжелому ломтю, сам впился зубами по самые уши в терпкую мякоть. – Едва допер!

У его ног, зияя нутром в изрезанном боку, возвышалась здоровенная тыква.

С Юркой Воскресенским я дружил все четыре года обучения в мореходке. У нас был еще один закадычный дружек из местных, Жора Матюшенко. Курсанты звали нашу троицу: Тюха - Юрка, Матюха - Жорка, и Абрэк – это прозвище я получил за свой «палестинский» профиль.

Вместе с нами, мальчишками, в училище поступили и ребята постарше, те, кто уже воевал. В праздники мы видели на их парадных «форменках» медали и ордена. Хорошо помню имена двоих: Василий Волков и Владимир Козырев, неразговорчивый хлопчик с нашивкой за ранение. Он бережно хранил в тощем вещмешке Орден Ленина в красной бархатной коробочке, боевую награду ему, партизанскому подрывнику, пустившему под откос больше десяти фашистских эшелонов. Мы гордились ими и завидовали.

Вспоминая о годах учебы в мореходке, полувоенном учебном заведении, в памяти, почему-то, наиболее ярко возникают фигуры наших военных командиров всех рангов.

В училище принимали с семилетним образованием. Некоторые поступали с «липовыми» аттестатами и учиться таким было трудно. Многие не успевали выучить заданное за время самоподготовки, которая заканчивалась в 21-00. Фамилия одного однокашника, была, кажется, Куликов. За время самоподготовки осмыслить такие физические понятия, как ядро, молекула и атомы он не успевал и продолжал штудировать физику после отбоя, в темном кубрике с карманным фонариком под одеялом.

В кубриках стояли двухъярусные кровати, с застиранными американскими шерстяными одеялами. Входит дежурный офицер бывший пехотинец, наш командир роты капитан Личкатый. Как он попал в морское училище одному Богу известно. Перове время он даже ходил в морском кителе и галифе. На одной из кроватей из-под

9

редкого одеяла пробивается слабый свет. Капитан сдергивает одеяло. Куликов держит в руках учебник физики для 8 класса.

-Что, е... твою мать, профессором стать хочешь?

Отцы командиры.

Аббревиатуру нашего училища ХМУ – курсанты расшифровывали на свой лад, Хрен, обычно же употребляя при этом более крепкое словцо, Маму Увидишь!

Кормили в училище, особенно в 46- 47 годах неважно и мы, только что позавтракав, с нетерпением ждали обед. Столы накрывали на 8 человек, и мы норовили сесть за последний, потому, что дорога официантки к последнему столу была длинней. Если она, пересчитав нас, не успевала убрать лишние порции, то все моментально исчезало в курсантских желудках. Попадало нам за это здорово, но соблазн был слишком велик. Однажды, за ужином, я и Сергей, здоровенный парень с огненно-рыжей головой оказались вдвоем за столом, накрытым на восьмерых.

-Серега, подкрепимся малость? – Предложил я.

-Абрек, ведь шесть лишних порций. – Ответил он шепотом, сглатывая слюну. Я так и не успел понять, что его смутило, обилие еды или неминуемое наказание.

Челюсти наши работали как жернова, и только визгливый голос официантки вернул нас на землю:

-Гляньте, люди добрые! Ну, этот битюг здоровенный – понятно! – Она с остервенением дергала Сергея за вихор, и ее дряблые щеки смешно дергались в такт с его головой. Наконец она оставила Сергея в покое и удивленно посмотрела на меня:

-А ты, хлопчик, такый худэнькый, куды ж в тэбэ лизэ?У стола появился командир нашей роты Личкатый, прозванный нами «лыцарем» за то, что слово это он употреблял по любому случаю. –Так як жэ теперь? – Грозно наступала на него официантка, размахивая оголенными руками перед носом «лыцаря».-Ну, лыцари, отличились, - капитан пересчитал пустые тарелки, на его скулах задвигались тугие желваки, - еще о практике мечтаете!. Лето придет, я вам такую Дарданеллу покажу! Будете у меня гарбузы из Алешков в город возить.

Мы мечтали о плавательской практике долгими зимними вечерами и до хрипоты спорили о достоинствах разных судов Черноморского пароходства, на которых проходили практику курсанты нашего училища. Названия всех пароходов, мощность машин, скорость и куда они ходили мы знали наизусть, хотя никто из нас, их в глаза не видел.

Вернувшиеся с практики курсанты щеголяли в узких брюках из синей грубой материи и в полуботинках на толстой каучуковой подошве. Они привозили незнакомый запах ароматных сигарет и рассказы о далеких странах. Некоторые ходили даже в Америку, Австралию и, с небрежностью бывалых моряков рассказывали нам, первокурсникам о штормах, тропической жаре, а мы, затаив дыхание, «плыли» вместе с ними через Суэцкий канал в далекий Бомбей.

Весной начальник судомеханического отделения Романов собрал обе группы механиков и будничным голосом сказал: - «На практику в Одессу поедете в начале июня, сразу же после экзаменов». Дождавшись, пока утихнет шум, он добавил: - «Те, кому не откроют визу, будут проходить практику на Каспии на учебном судне «Ураган»».

- Вот тебе и Сингапур! – горестно вздохнул Юрка Воскресенский.

Вечером, во время самоподготовки Юрка, обладавший удивительным талантом двумя-тремя штрихами набросать точный портрет любого из нас, на большом листе ватмана нарисовал красочную картину: пустыня, по ней устало бредет ободранный тощий

10

верблюд с надписью на брюхе: «УС «Ураган»». Их кривых горбов валит густой дым, а из ноздрей и из-под хвоста вырываются клубы пара. На спине верблюда чумазые курсанты с выражением ужаса на физиономиях затыкают одеялами дыры в рваных боках корабля пустыни.

-Тю, так цэ ж Черняк! – Восторгался Личкатый, тыкая прокуренным пальцем в заморыша - курсантика, который сидел за передним горбом верблюда. – Дужэ гарно! Якой лыцарь!

Он долго хлопал меня по плечу громко хохоча, пока в бредущем впереди верблюда бедуине не узнал себя. Одет был бедуин в галифе, а его толстые щеки выглядывали из-за ушей. За свой талант Юрка поплатился. В первомайские праздники капитан роты поставил его караулить училищный свинарник.

ХМУ

Рано утром во дворе ревела сирена. В любую погоду, зимой и летом, она выбрасывала курсантов из теплых коек на пробежку вокруг здания училища, находящегося невдалеке от центра города. Херсон город небольшой. В первые послевоенные годы он насчитывал около 5О тысяч жителей. Как обычно, после рева сирены, большинство из нас, пряча головы под одеяло, пытались досмотреть сны. Но перспектива получения внеочередного наряда на мытье туалетов, пропахших мочой и хлоркой щипавшей глаза до слез, обрывала сладкие мгновенья. Мы вскакивали в одном нижнем белье, сунув босые ноги в не зашнурованные «говнодавы» и выбегали в училищный двор для построения.

Иногда, наша молчаливая орда из 300 гавриков, половина которых бритоголовые первокурсники, некоторые еще с закрытыми глазами, в застиранном, цвета детского поноса, байковом, не по росту большом, нижнем белье, нарушая установленный начальством маршрут, грохоча тяжелыми ботинками по булыжной мостовой и пугая прохожих, нестройными рядами сворачивала на Суворовскую - главную улицу Херсона.

Как-то зимним утром, ведомые своими вожаками, мы пробежали мимо особняка первого секретаря обкома партии Алексея Степановича Федорова, дважды Героя Советского Союза, командира легендарного партизанского соединения воевавшего на оккупированной немцами Украине. Позже нам рассказали, что он, Федоров, проснулся от топота, и увидел нас в таком непотребном виде. Может быть, поэтому пробежки отменили и мы под зычные команды училищного физрука, делали гимнастику на тесном дворе.

Федорова мы видели на городской трибуне, когда во время первомайских и октябрьских праздников маршировали вслед за воинскими частями местного гарнизона, впереди колонн трудящихся с красным флагами и портретами вождей.

Весной, кажется, 1947 года в морском порту, где были складированы сотни тонн джута, ящики с консервами, мешки с мукой и другие продукты, начался большой пожар. Говорили, что среди кип джута жили беспризорники и от их, сигарет якобы и случилось возгорание, но были и другие версии. Пожар тушили не только пожарники и военные, но и ученики ремесленных училищ, и курсанты мореходки. Особенно трудно было тушить джут. Сложенные штабелями кипы тлели, но, когда их растаскивали, они вспыхивали как солома. Все это гасили дня три. Среди пожарища валялись лопнувшие банки со сгущенкой, тушенкой, таблетки американского сухого молока и галеты. Наедались мы там всего до отвала, но выносить что либо за территорию порта строго запрещалось.

После ликвидации пожара курсантов в грязной робе с покрытыми копотью лицами и руками выстроили во дворе училища. Оказалось, что во главе большой свиты начальства приехал Первый секретарь обкома партии чтобы лично поблагодарить особо отличившихся при тушении пожара курсантов. Среди отличившихся был и наш

11

однокурсник Влас Вельмушкин из города Старлетомак. В его жилах текла башкирская кровь и в разговоре он вместо буквы «с» произносил «ш». Наука ему давалась трудно, он все заучивал наизусть, будь то гимн Советского Союза – «Шаюж нерушимый, шаюж нерушимый» - или текст из технологии металлов – «Шамый мощный прокатный штан называется блюминг»,- прикрыв ладонями лицо, повторял он без конца. Его так и прозвали: «Шамый мощный».

Отличившихся курсантов по очереди вызывали из строя, и Первый секретарь, лично, жал каждому руку и говорил благодарственные слова. Раздалась команда: – «Вельмушкин, выйти из строя!» - Влас резво поднял ногу, и из брючины в разные стороны полетели таблетки сухого молока. Оказалось, он набил ими кальсоны, но плохо завязал тесемки. У Первого глаза полезли на лоб. Он, не скрывая раздражения круто выругался и ушел. Скандал…

Вкус моря. Традиции

Маленький, синий, слегка поблекший якорь между большим и указательным пальцами до сих пор украшает кисть моей правой руки.

Эту, обязательную наколку я сделал на первом курсе, такова была традиция посвящения в мореходы. А на правое плечо, уже по желанию, накалывали большую картинку: парусник, летящий по волнам, а рядом головка юной красавицы и надписью по-английски «Good Luc», или зубастая акула, пробитая якорем. Наколку наносили остриями трех связанных иголок, макая их в цветную тушь. Я не успел украсить свое плечо. Один свежеиспеченный мореход с распухшей рукой попал в санчасть. Художника-декоратора посадили на губу, а его эскизы картинок, нехитрый инструмент и баночки с цветной тушью прилюдно бросили в горящую печь.

Была в училище и еще одна традиция. На первых курсах часто случалось, что пропадали деньги, папиросы и продукты из домашних посылок. Начальству об этом не докладывали, сами находили воришку и делали ему «темную», неожиданно набрасывали на голову одеяло и били нещадно. Повторять свои подвиги еще раз никто не решался.

Плавательская практика.

В начале лета 1948 года, после окончания второго курса мы выехали в Одессу на плавательскую практику, которую, как я уже писал, мы проходили на судах Черноморского морского пароходства. Мне открыли визу, и я с нетерпением ожидал назначения на одно из судов загранплавания. Мы жили в общежитии одесской мореходки и, по вечерам, щеголяя широкими «клешами» фланировали по Приморскому бульвару, с которого открывалась для нас волнующая панорама Одесского морского порта - пароходы, стоящие у причалов и уходящие в море. Первым судном, на котором я вышел в свое первое загранплавание был «Курск», большой по тем временам пароход длиной 124 метра, грузоподъемностью 7 тысяч тонн и паровой машиной в 3200 лошадиных сил. Он был построен на верфях в Англии в 1911 году. «Курск» ходил на линии между портами Бургас – Варна – Констанца – Одесса. Однажды ночью из отдела кадров пароходства в наше общежитие приехал автобус. На «Курске» перед отходом в рейс нашли контрабанду и нескольких кочегаров списали с судна, а меня и еще пятерых херсонцев назначили им в замену. Зарплата у моряков, в том числе и ее валютная часть, была мизерной. В Одессе на Привозе, где можно, при желании, купить даже атомную бомбу, моряки приобретали болванки олова, которые сбывали в Болгарии и на вырученные деньги покупали сигареты, а в Констанце их обменивали на женское шелковое белье, которое в Советском Союзе всегда было большим дефицитом, особенно после войны. В просторном помещении Красного уголка «Курска» был собран весь экипаж, человек 60, одних кочегаров было больше двадцати. Я предъявил паспорт моряка офицеру пограничнику и предстал перед старшим механиком парохода, грузным мужчиной в модной рубашке цвета хаки с погончиками. Я до сих пор помню его фамилию – Комисаренко. – «Ну, супермен,

12

подходи» - Сказал он, оглядывая мою тщедушную фигуру с торчащими в разные стороны ушами и большим носом. – «Значит, кочегар второго класса?» - Прочитал он мою должность в графе паспорта моряка и улыбнулся. Тогда мне еще не исполнилось и семнадцати лет.

В мои обязанности входила штивка (переброска) угля в бункерах расположенных по бортам, его подвозка к котлам, их было четыре, на тачке. Кроме того, в огромной бадье с помощью паровой лебедки мне надо было поднимать на палубу шлак и выбрасывать его за борт. Кочегары первого класса, в основном моряки сорока – пятидесяти лет, по команде старшего кочегара бросали уголь в открытые топки, которых было по три у каждого котла. «Подломали!» - Следовала команда. Открывались дверцы топок, кочегары подсовывали длинные металлические ломы под шлак в топках и, повиснув на них, ломали спекшийся слой. Огонь в топках начинал бушевать с новой силой. Четырехчасовые вахты кочегаров второго класса чередовались через восемь часов. Я не помню, как прошла первая вахта. В каком-то полубреду я заполнял тачки углем и вкатывал их по металлическому листу в кочегарку, потом поднимал на палубу горячий шлак, и, обрывая в кровь пальцы, опрокидывал бадью через поручни. Добраться до кубрика я не смог. В машинной кладовой я свалился на какие-то маты и проспал до следующей вахты. Позже выяснилось, что эти маты были из стекловаты, и я еще долго чесался, особенно, когда голое тело охватывал открытый огонь из топок. Но постепенно я втянулся и привык к тяжелой изнурительной работе, появился аппетит и кое-какая мускулатура. На «Курске» я проплавал месяца два, увидел заграницу, хотя моряки говорили - «Курица не птица, а Румыния не заграница», на первую получку купил в подарок старшей сестре Майе духи и пудру. Она до конца своих дней вспоминала этот подарок.

Через год, после окончания третьего курса, у меня была следующая плавательская практика на тех же судах Черноморского пароходства. Но теперь за спиной у меня был уже кочегарский опыт, и я попросил инспектора отдела кадров пароходства направить меня на штатную должность машиниста, хотя бы второго класса. – «Вакансий машиниста нет». - Ответил инспектор. – «Если хочешь, так и быть, могу направить тебя на пароход «Маршал Толбухин» кочегаром первого класса».

«Вот повезло» - подумал я. И лишь когда своими глазами увидел этот «лайнер», понял инспекторскую «щедрость». «Маршал Толбухин» - небольшой дореволюционной постройки пароход, с тонкой трубой доставшийся пароходству по немецкой репарации. Оказалось, что его котлы работают без воздуходувок, на естественной тяге. «Маршал Толбухин» ходил на линии Поти – Констанца, перевозил каустическую соду и различные химические удобрения. В безветрие, жарким летом, отстоять четырехчасовую вахту у раскаленной топки было настоящей каторгой.

В очередной раз мы пришли в Поти. Вахта закончилась и я вылез из кочегарки подышать свежим воздухом. Сел, прислонившись спиной к машинному люку. Я был по пояс голый, на бедрах висело ободранное, потерявшее цвет спортивное трико. Черные от угольной пыли ноги без носок были всунуты в ботинки без шнурок, больше похожие на угольные короба.

В это время на наш пароход пришла экскурсия грузинских школьников в белых костюмчиках и красных галстуках.

- А это кто? – Округлив от удивления глаза спросила одна из школьниц показывая на меня.

- Это? – Молоденький штурман, недавний выпускник мореходки, небрежно переступив через мои ноги, сказал. – Это кочегар. – И повел экскурсию дальше. В глазах у пионерки я увидел неподдельный ужас.

Время плавательской практики закончилась, но замену мне все не присылали. Опытные моряки не желали работать на этом пароходе. Я выдержал эту каторгу еще один месяц, и поняв, что замены мне не будет, решился на отчаянный шаг. Во время очередной

13

вахты я вытащил из топки раскаленный добела лом и прижал его к внутренней стороне левой ноги, чуть выше колена. Дикая боль пронзила все мое тело, я почти потерял сознание. На ноге образовался огромный волдырь, и запахло горелым мясом. Врача на судне не было и, лишь спустя несколько дней с приходом в Поти мне оказали медицинскую помощь. Так я списался с этого злосчастного парохода и продолжил обучение. До сих пор на левой ноге белеет полоска тонкой, как пергамент кожи, память о «Маршале Толбухине», а ведь тогда я мог остаться и без ноги.

С тех пор прошло много лет. Я с благодарностью вспоминаю то далекое время, научившее меня преодолевать трудности в различных жизненных ситуациях не только на родине, но и здесь, в эмиграции, хотя иногда делал я это, думается, не самым лучшим образом.

«Дымок от папиросы, дымок голубоватый»

«Дымок от папиросы, дымок голубоватый» - Это слова из песни короля танго русской эмиграции 40х годов прошлого столетия Петра Лещенко.

Недалеко от входа в старое здание училища на Судебной улице за решетчатым забором на низких скамеечках сидели женщины, как, нам тогда казалось, бабушки. Они продавали жареные семечки, жмых, самосад и, поштучно, американские сигареты «Кэмэл» без фильтра. Мизерной курсантской стипендии хватало лишь на самосад, из которого мы делали самокрутки, используя газетную бумагу. Некоторые умельцы делали более замысловатые самокрутки – козьи ножки. Если родители присылали к праздникам немного денег, курсанты шиковали. Нанизав треть американской сигареты на заостренную спичку, мундштуки были достоянием немногих, мы вдыхали заокеанский дымок, оставлявший на губах медовый вкус.

« Оставь покурить!» - Эта короткая фраза была чем-то вроде дружеского приветствия и всегда находила понимание. Окурок, обжигая губы, докуривал однокашник.

Когда я первый раз приехал в отпуск к родителям в Москву, мама, увидев мои, пожелтевшие от махорки, пальцы встревожено спросила: «Почему у тебя такие пальцы? Ты повредил руку?». Я сипло ей ответил: «Я курю!». Это было накануне моего 16-тилетия.

Выпускникам училища присваивали офицерские звания, поэтому мы проходили военную практику, а после окончания училища еще и стажировку на кораблях Черноморского военно-морского флота. Военную практику проходили на линкоре «Парижская коммуна», построенном еще до революции. Это был огромный бронированный корабль длиной 180 метров с экипажем более 1300 человек. Он имел три больших трубы, одна из которых была кривая. Говорили, что за ней могут и раздеть, такое там было укромное место. Во время похода, когда гремели колокола учебной тревоги, все матросы и старшины занимали свои боевые посты. У нас же никаких обязанностей не было и мы, херсонцы, и сотни таких же курсантов из других мореходок, искали место, где можно было бы пересидеть тревогу. Спрятаться в кубрик было нельзя, брезентовые подвесные койки после подъема убирались до отбоя в и мы облюбовали лежащий на палубе перевернутый вверх днищем баркас. Однажды, во время очередной тревоги, мы, как обычно, забрались в свое убежище. Тревога длилась долго и, кто-то, из заядлых курильщиков не выдержав, закурил самокрутку из моршанской махорки, которую выдавали каждому морсофлотцу, не исключая и нас, практикантов. По закону подлости как раз в это время по палубе, проверяя посты, шел гроза матросов и офицеров помощник командира линкора.

«Полундра! «Покрышкин» в воздухе!» - Так предупреждали друг друга матросы о его появлении. Это прозвище он получил в честь знаменитого летчика-истребителя Покрышкина, сбившего во время войны 60 немецких самолетов. Наш «Покрышкин» остановился у баркаса, из-под которого поднимался дым и доносились веселые голоса… Я уж не помню, какое наказание мы получили тогда.

14

В конце концов, мы нашли для себя убежище, на грозном линкоре, где отсиживались во время боевых тревог. На «Парижской коммуне» была мощная паросиловая установка - 25 котлов и четыре турбины мощностью 6О тысяч лошадиных сил. Линкор мог развивать скорость до 21 узла (35 км в час.) Обычно, выходя из Севастополя в море на учения, работали не все котлы. Они размещались в нескольких кочегарках и были закрытии сверху бронированными решетками. Через эти решетки во время работы котлов мощные воздуходувки засасывали воздух в кочегарку. Мы нашли люк в неработающую кочегарку, забрались на решетки и разослав там брезент, улеглись рядком. Нас было человек 50. Покуривая, мы наблюдали, как махорочный дым улетал к голубому небу через металлические конструкции кожуха дымовой трубы.

В тот рейс отрабатывались маневры приближенные к боевым и «Парижская коммуна» должна была развить максимальную скорость. Заработали все котлы, а из одной трубы повалил густой черный дым. Оказалось, что это мы брезентом и своими телами перекрыли доступ воздуха. К нашему счастью, и к большой радости команды линкора, наша практика заканчивалась, и мы отделались легким испугом.

Курил я на протяжении сорока лет. В рейсах выкуривал быстро сгоравших иностранных сигарет по две пачки в день, иногда любил побаловаться и кубинской сигарой.

От этой вредной привычки меня, пятидесятидвухлетнего, отучила пятилетняя дочь Маша, но это другая история и рассказ о ней еще впереди.

Я уже не курил достаточно долго и, лишь однажды попытался закурить, когда в Ленинграде мы хоронили нашего однокашника судоводителя Георгия Вавилова. 7 марта 1951 года мы вместе по распределению Минморфлота приехали в Ленинград в Балтийское морское пароходство. Такая запись хранится в моей трудовой книжке. Жора быстро преодолел все штурманские должности, и плавал капитаном на лесовозе. Встречались мы редко, но однажды, в шестидесятых, в Антверпене или в Гамбурге, точно не помню, я пришел в гости к капитану Вавилову на его судно. Прием мне был оказан королевский. Позже Жора работал представителем Минморфлота в Австралии. Обычно на эту работу направляли на два года, иногда продлевали срок. Георгию же, по просьбе Премьер-министра Австралии, продлевали этот срок трижды. Георгий был не только высококвалифицированным специалистом, но и очень обаятельным человеком. Когда по крышке его гроба застучали первые комья земли, я попросил у стоящего рядом однокашника-судоводителя Николая Виноградова, сигарету, но курить не смог и мы выпили по стакану коньяка.

- Давай, Абрэк, помянем Жору. – Николай грустно улыбнулся, и добавил. – Я себе тут тоже место присмотрел, у меня врачи рак в легких обнаружили.

Николай был тоже капитаном, а еще доцентом Высшей мореходки. Последнее время работал советником президента революционного Никарагуа Даниеля Артеги.

Родители

На моем письменном столе в рамке стоит большая фотография, датированная декабрем 1933 года. Папа, Черняк Вениамин Владимирович отчество на самом деле Вульфович, ему 35 лет, он в военной гимнастерке с петлицами, начальник политотдела погранотряда на китайской границе город Джаркент в Казахстане. Рядом мама - Сапина Мария Дмитриевна со строгим лицом и горжеткой из рыжей лисы наброшенной на плечи. Она старше папы на три года. А на переднем плане в матросских костюмах сидит шестилетняя Майя и я. Мне два года два месяца. Младшая сестра Светлана появилась на свет позже в августе 1937 года.

Отец в моей жизни занимал особое место, хотя, когда я вырос и стал моряком торгового флота, мы виделись редко. Я очень хорошо помню, как в предвоенные годы летом он привез нас к родителям моей мамы Прасковье Васильевне и Дмитрию (отчество не помню), в деревню Гаврильцево Владимирской области. От

15

железнодорожной станции Ундол, до деревни было 20 км., и обычно туда добирались или пешком или на лошадях по лесной дороге. В Гаврильцево родилась моя мама и ее 12 сестер. Самая младшая, тетя Таня, жила вместе с нами в Москве, другие в деревне или в районном центре Ставрово, где была ткацкая фабрика, а значит, и работа. У меня было огромное количество двоюродных братьев и сестер. Они приезжали в Москву, и моя активная мама помогала с трудоустройством.

Отец привез нас в деревню на легковой машине «Эмка». Посмотреть на нас сбежались все жители деревни и с уважением смотрели на мою бабушку, у которой был такой важный зять. В память запал один эпизод. Из машины выгружали наши пожитки, и отец отдал бабушке большой бумажный пакет с конфетами «Подушечки». Вечером за чаем мы получили по две конфетки, а остальное бабушка спрятала в сундук под замок, где хранила сахар, муку и глазированные пряники. Мама рассказывала, что когда была маленькой девочкой, (она родилась еще до революции) их семья жила очень бедно. Мой дедушка плотничал, и кусочек сахара давали только к чашке чая. Все дети, а их было, как я уже говорил, 13, сидели за большим столом и пили чай ради кусочков сахара до изнеможения из двухведерного самовара. Моя бабушка, видя, что ее дети лопаются от воды говорила: «Ладно, вот вам еще сушью по кусочку».

В избе была огромная русская печь с лежанкой и большой духовкой, в которой бабушка запекала пшенную кашу в чугунке с вкусной хрустящей корочкой и доставала ухватом глиняные горшочки с топленым молоком. В этой же духовке, когда она остывала, подстелив солому, мылись и парились с вениками, макая их в низкие деревянные ушаты. Это было босоногое безоблачное детство. Там я научился ездить верхом на лошади без седла, правда, скакал на старом мерине, который шел куда хотел, не обращая никакого внимания на команды седока. Однажды он вошел в пруд наклонил голову и стал пить. Я свалился в воду и барахтался до тех пор, покуда меня со смехом не вытащили деревенские ребята. Со своими двоюродными братьями и сестрами я ходил в лес за малиной и орехами.

Отец родился в еврейском местечке под Витебском в Белоруссии и совсем молодым ушел в революцию. Учился в институте Красной профессуры в Москве где и познакомился со своей первой женой Эстер Меламед, личной шифровальщицей первого наркома иностранных дел Советской России Георгия Чичерина. Отец несколько лет работал во Франции, но очень мало и неохотно рассказывал об этом времени. Эстер внезапно умерла, оставив на руках отца восьмимесячную Майю, мою старшую сестру, которая без материнского молока и ухода сильно болела. В детском санатории отец познакомился с медсестрой Марией, позже ставшей моей мамой, которая привязалась к малышке и практически выходила ее. Я до четырнадцати лет не знал, что Майя мне не родная сестра по матери и, когда кто-то из мальчишек во дворе сказал мне об этом подтрунивая, я дрался с ним до крови.

Моя русская мама была очень сильной и волевой женщиной и в свои 85 лет управлялась с домашними делами сама. Ее сестры и ее мама дожившая до 93х лет, все были долгожителями.

У родителей в Подмосковье была дача. Они купили в деревне Ельдигено бревенчатый дом с фруктовым садом и огородом. От железнодорожной станции до деревни шесть километров. Туда можно было добраться на попутном грузовике или пешком. Мама, ей уже под 60, с рюкзаком за спиной и с двумя тяжелыми сумками в руках ходко идет по лесной тропинке. Я едва успеваю за ней, мне нет и тридцати.

-Давай отдохнем немного. – Предлагаю я, опустив сумку на землю.-Осталось немного. – Мама не останавливается, - поднажми сынок…Она любила поговорить о политике и, помогая обиженным, писала гневные письма в высокие партийные инстанции, с гордостью ставя рядом со своей подписью номер партийного билета выданного еще в годы революционного безумия. Откуда-нибудь из Атлантики или Тихого океана я посылал маме ко Дню ее рождения поздравительные

16

радиограммы с пожеланиями здоровья и всегда неизменно добавлял: «…дай Бог, чтобы мне хотя бы немного досталось от твоей материнской силы».

Национальный вопрос.

Сентябрь 1947 года, мне исполняется 16 лет, и я получаю в Херсоне свой первый гражданский паспорт. Неожиданно от отца пришло толстое письмо, в котором он почему-то подробно разъяснял мне конституционные права, и еще писал о том, что при получении паспорта я вправе выбрать национальности, как отца, так и матери. Я плохо понимал, почему отец так подробно втолковывал мне, какая национальность должна стоять в пятой графе моего паспорта. Я знал, что было принято брать национальность отца, и без каких либо колебаний и раздумий указал это в анкете для получения паспорта.

До стен Херсонской мореходки не докатывались известия о внезапной смерти председателя Еврейского антифашистского комитета народного артиста СССР и орденоносца Михоэлса и аресте других руководителей ЕАК. Антисемитизм, под лозунгом борьбы с низкопоклонничеством перед Западом, перешел в борьбу с космополитизмом, идеологией империалистической буржуазии. В один прекрасный день на цветные плакаты с изображением паровых котлов, механизмов и насосов вместо привычных кратких названий морской терминологии появились многословные русские названия, например форштевень - стал носовой частью корабля, брашпиль – устройством для подъема якоря с помощью зубчатого колеса вращаемого паровой машиной или вручную. Русские названия обрели котлы Ярроу, Бабкок и Вилькокс, насос Вортингтона и т. д. Оказалось, что первый воздушный шар изобрели не братья Монгольфьер, а костромской подьячий Крекутный, и первый паровоз тоже изобрели русские умельцы.

В курсантской среде тех лет не стоял национальный вопрос. Никто мне в след не кричал презрительное: «еврей» или «жиденек», а моими закадычными друзьями на многие годы оставались русские и украинцы. В одной группе со мной учился еврей Зефир Бабушкин худенький спокойный мальчик с Украины по прозвищу «Зевс». Позже, работая на судах загранплавания, и на береговых должностях в БМП, я встречал евреев на разных постах: старший помощник капитана Айзик Наумович Полевой на пароходе «Жан Жорес», мой первый стармех на этом же судне Михаил Семенович Вядро – мужчина за 60, с добрыми еврейскими глазами, который никогда не повышал голос на своих подчиненных. Я плавал на одном судне с капитаном Самарием Израилевичем Плоткиным очень похожим на Отелло из кинофильма с одноименным названием. Начальником планового отдела пароходства был Миша Свердлов, а главным энергетиком Вениамин Копелевич. Бывший капитан Вениамин Исаевич Факторович занимал пост первого заместителя начальника пароходства. К счастью морская среда нивелировала эту извечную проблему Советского государства и лишь однажды, за сорок три года работы в пароходстве, я услышал, как обсуждалась моя национальность. Тогда я работал начальником отдела Охраны окружающей среды и возглавлял группу специалистов разработавших устройства для очистки воды от нефти. Наши устройства сравнительно с зарубежными аналогами были в десятки раз дешевле. Это позволяло оснастить сотни судов морского и рыболовного флота оборудованием отвечающим строгим требованиям Международной конвенции по защите мирового океана от загрязнения. Наши устройства были защищены патентами и выпускались на трех судостроительных заводах в Выборге, Клайпеде и Николаеве. Мы получили хорошее вознаграждение как авторы изобретения, медали ВДНХ, автомобиль «Москвич» и были представлены к Государственной премии Совета министров СССР. В пароходство приехал Второй секретарь Ленинградского обкома, курирующий промышленность. Он ознакомился с нашими разработками и остался очень доволен. Я шел по коридору пароходства. Главный инженер Эдуард Блинов и секретарь обкома шли сзади. Говорили обо мне. «Толковый парень», - сказал секретарь,- «двигать надо..». «Парень то толковый», - ответил главный – «но – еврей..».

17

Госпремию мы не успели получить, развалилась великая страна, а наши модернизированные устройства до сих пор производятся в Клайпеде в независимой Литве и продаются 10 тыс. долларов за штуку. Но наши изобретательские права при развале СССР были не защищены и мы не получаем никаких дивидендов.

Сейчас, по прошествии лет, когда моей старшей дочери Ольге исполнилось 51 лет, а внучке, прекрасной Елене 16, могу сказать, что основной причиной развала моей первой семьи стал все-таки, национальный вопрос, хотя, естественно, были и другие, чисто житейские проблемы. Не секрет, что валютная часть зарплаты моряка позволяла вполне сносно обеспечивать семьи. Мы старались, как могли, привозили дефицитные товары: ковры, покрывала, парики, мохер, обувь из Канады и Италии, серебряные цепочки из Голландии и гипюр из Сингапура. В СССР все это было дефицитом.

Путем сложного обмена комнат, моей в Ленингрде и тещиной в Москве, наша семья, я, жена Елена, дочь Ольга, теща и ее сестра поселились в трехкомнатной хрущевской квартире площадью 41 м2 с совмещенным санузлом и крохотной кухней. Тогда еще не строились кооперативные квартиры и наша «хрущевка» была большим достижением, хотя жить в ней четырем взрослым и ребенку было непросто. Возврвтившись из очередного длительного рейса я, как обычно, привез дефицит. Теща, думая, что меня нет дома с раздражением сказала: «Вот, этот еврей, опять навез барахла…». Меня взорвали тогда не слова тещи, получавшей, как и ее беспомощная сестра, крохотные пенсии, а молчаливое согласие моей молодой жены, которая любила повторять: «У тебя все есть, квартира, гараж, машина, ты стармех, что еще надо?». Конечно, ей не нравилось, что по вечерам во время отпуска я учусь и хожу на лекции заочного отделения Высшей мореходки. Я считаю, что в человеческих отношениях, особенно между супругами, есть грань, которую нельзя переходить. Наша семья развалилась. Я уехал в Москву. Жил в гостинице, готовил к печати свою первую книгу рассказов о море. Однажды вечером я пошел в ресторан. Свободных мест не было и метрдотель предложил мне сесть за столик, за которым уже сидели две молодые женщины и мужчина с грустным лицом. Так я познакомился с Ирой, племянницей заместителя председателя Совета Министров СССР Вениамина Эммануиловича Дымшица. У нас начался бурный роман. Мама Ирины хотела обратиться к своему могущественному брату, чтобы мне подыскали в Москве подходящую работу. Ира была красива, и очень похожа на американскую актрису Джеймс Фонду. Почему же мы расстались? Я подолгу был в море. Ира была много моложе меня, хотя теперь моя Таня моложе на 23 года. Видимо, это было просто яркое увлечение, просто влюбленность.

Почему я упоминаю об этом эпизоде? Не для того, чтобы похвалиться знакомством с семьей имеющей такого могущественного по тем временам, родственника. Упоминаю лишь об этом потому, что евреи в Советском Союзе занимали не только высокие посты в науке и культуре, но и в политике и если вспомнить о людях, которые возглавляли правительство молодой Советской России, то среди 22 народных комиссаров было 17 евреев, а у Ленина дедушка мо материнской линии был тоже еврей.

БМП – Балтийское морское пароходство

Ленинград 7 марта 1951 года. Не по-весеннему морозный день. Я, в легком американском макинтоше, подаренном мне отцом и мне было довольно прохладно, если не сказать больше. В тот день, после окончания Херсонского мореходного училища, я впервые приехал в Ленинград, куда был направлен по распределению Минморфлота в Балтийское морское пароходство. От Московского вокзала до Морского торгового порта долго добирался на двух трамваях с пересадкой. Наконец кондуктор объявили: «Торговый порт». Справа я увидел трехэтажное массивно издание из красного кирпича «Красный дом» - так его называли. Там размещалось Управление БМП и Морского торгового порта. Здесь началась моя трудовая биография. В трудовой книжке в графе о приеме на работу есть лишь одна запись – Балтийское морское пароходство, в котором я проработал 43 года и я горжусь этим.

18

Я был зачислен в резерв на должность машиниста первого класса с окладом в 375 рублей. Этих денег едва хватало на скромные обеды в столовой пароходства и если бы не родительская помощь, то, и без того невеселая жизнь на первых-порах оказалась бы совсем не сладкой. Из ХМУ приехало сорок выпускников: 29 судоводителей и 11 механиков. Нас поселили в общежитие в Лесном порту, до которого надо было добираться двумя трамваями. Некоторые херсонцы жили в свободных каютах на отстойных или ремонтирующихся судах, некоторые счастливчики жили у родственников в разных районах города, который еще хранил следы закончившейся 6 лет назад войны, унесшей во время блокады 1941 -1944 годов более миллиона жизней ленинградцев.

В пароходстве насчитывалось всего около 60-ти судов и для нас, нового пополнения молодых штурманов и механиков, не сразу нашлись места. Находясь в резерве, мы каждый рабочий день приходили отмечаться к инспектору отдела кадров по комсоставу Павлу Федотовичу Лысакову, немногословному человеку, который всех знал в лицо и, увидев меня в очередной раз говорил: «Черняк, вакансий для тебя пока нет».

Тогда я не знал, что в закрытых инстанциях решается мой вопрос о визировании.

В холодную погоду мы сидели на садовых скамейках в «предбанниках» отдела кадров, а когда пригревало солнышко – «на жердочке» - низком ограждении газона и слушали «травлю» старых моряков о невероятных приключениях случавшихся с ними в заморских портах. Среди морских волков были настоящие сказочники. Хорошо помню одного из них легендарного Борю Тарахтуна. Его фамилия была Каневский – мужчина под пятьдесят с благородным лицом герцога Альбы и длинными с проседью волнистыми волосами до плеч. Как говорили «на жердочке» Боря был судовым поваром средней руки без визы, изредка выходил в море в каботажные рейсы или подменял своих коллег во время стоянки судна в порту. В начале 50х годов флот БМП начал пополняться новыми лесовозами, морскими буксирами и лихтерами финской постройки. Хронически не хватало матросов, кочегаров и других профессий рядового состава. Для набора курсантов в мореходные школы при пароходстве, где в течение года готовили таких специалистов, в Российскую глубинку из БМП направили представительную делегацию. В ее состав непременно включался и Боря Тарахтун. В каком-нибудь заштатном городке Спасс-Клепики под Рязанью, Боря, в кителе с тремя золотыми галунами, в местном доме культуры рассказывал пацанве о прелестях морской жизни:

-Рейс в Лондон сделал, - говорил Боря, бросая в зал со сцены вытянутую руку, - купил макинтош! Следующий рейс в Роттердам – костюм от Буртона.

В жизни все, конечно, было далеко не так. Матросу второго класса или кочегару того же ранга для приобретения такой экипировки, о которой так красочно сказывал пароходский Орфей, надо было обогнуть Африку пару раз.

Из-за безденежья и унылого однообразия нахождения в резерве мои однокашники, судомеханики, убрав до лучших времен китель с одной соплей – нашивкой, уходили в море на рядовых должностях надеясь на быстрое продвижение по служебной лестнице, а судоводителям приходилось подниматься на капитанский мостик в должности штурманских учеников.

Жизнь как она есть.

Наше общежитие в Лесном порту размещалось в деревянном бараке в большой комнате с тридцатью железными кроватями. За тонкой перегородкой находилась кухня с дровяной печкой, на которой мы кипятили себе по утрам чай, угощая друг друга снедью из домашних посылок. В основном же по утрам и вечерам мы довольствовались серым батоном, намазывая на него дешевую кабачковую икру. Рядом с нами в таком же бараке жили грузчицы, молодые женщины с крепкими мозолистыми руками и обветренными лицами. Они складывали в порту пахучие сосновые доски в продуваемые ветрами штабеля, а когда приходило иностранное судно, грузили их в

19

трюмы, вызывая живой интерес иностранных моряков. Видимо на их родине прекрасный пол пользовался иными привилегиями. После войны мужиков в нашей стране сильно поубавилось, и женщины заняли их места.

По воскресеньям и праздничным дням в портовом клубе, таком же бараке как и общежитие, под радиолу проходили танцы. Вечером, когда мы валялись на кроватях, лениво обмениваясь впечатлениями прошедшего дня, или горячо обсуждали назначение очередного нашего однокашника на пароход уходящий к берегам Южной Америки, в нашу обитель заглядывали грузчицы, одетые теперь не в ватные штаны и куртки, а в нарядные платья. Большинство из них было завербовано из Архангельской области.

-Пошто валяетесь? – На танцы-то пойдем? – приглашали нас девчата, нажимая на «о» и зная наше бедственное материальное положение, по-дружески предлагали: «Так мы сейчас вас подкормим». На полуметровой сковороде они жарили для нас на маргарине картошку, подбрасывая в нее кусочки рублевой докторской колбасы. Девушки были старше нас, некоторым перевалило за 30, но других кавалеров все равно не было. Иногда под картошку находилась одна-другая бутылка дешевой водки местного разлива. Мы, совсем еще «зеленые», провожали своих партнерш после танцев и поздно вечером среди сосновых штабелей они прощали нам нашу робость и неопытность.

Пароход «Жан Жорес» типа «Либерти»

Это было в конце июня. Как обычно, утром, я предстал перед инспектором Павлом Федотовичем. Он поднял на меня глаза и неожиданно улыбнулся:

-Ну что, Черняк Игорь Вениаминович, - Он впервые назвал меня по имени-отчеству, - настал и твой час. Поедешь в Архангельск на пароход «Жан Жорес» четвертым механиком. Получи у капитана порта паспорт моряка.

Это означало, что мне открыли визу, хотя из Архангельска «Жан Жорес» уходил в Арктику в порт Тикси и еще дальше в устье реки Яны. Но это обстоятельство не имело теперь для меня никакого значения. Меня назначили механиком на самый большой пароход. Это было судно типа «Либерти». В пароходстве было около десяти таких судов, построенных во время войны в Америке. Всего было спущено на воду 2742 судов и они отличались тем, что впервые в судостроении на их корпусах применили сварку вместо клепки. Серийный «Либерти» строился за 42 дня, а самый быстрый, в целях рекламы, спустили на воду через 4 дня. Это были большие современные по тем временам пароходы длиной 135 метров и грузоподъемностью 10 тысяч тонн. Паровая машина мощностью 2500 лошадиных сил позволяла развивать скорость в 11 узлов. Котлы работали на мазуте. У комсостава были отдельные каюты с толстыми пружинными матрацами на широких кроватях и с диванами, обтянутыми искусственной кожей. Из этого обстоятельства я извлек из преимущество. Во время сильной бортовой качки, когда выбрасывало из кровати, я смачивал поверхность дивана водой, раздевался догола, и накрепко прилипал к нему животом.

Но больше всего меня поразило машинное отделение, переплетение металлических лестниц и трапов, выкрашенные серебристой краской паропроводы, огромные котлы с гудящими в их сводах форсунками и многометровой высоты паровая машина с коленчатым валом с мотылями в человеческий рост поблескивающих машинным маслом.

Погрузка подходила к концу. В носовые трюма грузили продовольствие, ящики со спиртным, запчасти к строительным и грузовым машинам и какое-то оборудование в плотно сбитых деревянных ящиках. В кормовые трюма опускали 200 литровые бочки с бензином и соляркой, а на открытой палубе крепили тросами трактора и передвижные электростанции. В день отхода я стоял на вахте и должен был подготовить машину к отходу. Я спустился в машинное отделение к посту управления и, с ужасом понял, что не знаю в какой последовательности, и какие надо открывать вентили, какие насосы запускать, а какие останавливать, и, главное, с какой скоростью прогревать огромные

20

цилиндры паровой машины, прежде чем провернуть ее на самых малых оборотах. Что это надо делать, я знал из теории, и только… На вахте вместе со мной стоял машинист Владимир Маслаков, ему было уже за 40, и кочегар Илья Васильевич Угрюмов, днем раньше его поздравляли с 55-тилетием. Я тупо смотрел, как на щите управления прыгают стрелки манометров, не решаясь отдать какую либо команду моим подчиненным, стоящим рядом со мной.

-Ну что, механик, будем отходить? – Вытирая руки ветошью, сказал Илья Васильевич. Он молча кивнул головой машинисту. Они знали лучше любого механика, что надо делать, а тем более, такого как я, еще зеленого в пупырышках. Мне не было еще и 20 лет.

Арктика.

В детстве мое поколение играло в «героев челюскинцев», моряков и полярников с раздавленного льдами в Чукотском море парохода «Челюскин», пытавшегося в 30е годы за одну навигацию пройти Северным морским путем с запада на восток. Теперь я воочию увидел Арктику. Насколько хватало глаз тянулись метровой толщины ледяные поля и среди них разводья, по которым «Жан Жорес» медленно шел на восток. На горизонте был виден дымок еще одного парохода пробиравшегося сквозь льды. В восточной части Карского моря, в проливе Велькицкого, разделявшего острова Северная Земля и материк, одиночное плавание закончилось. Пролив был забит нагромождением ледовых торосов преодолеть который «Жан Жорес» и другие пароходы без помощи ледоколов не могли. Через несколько дней дедушка ледокольного флота, первый в мире арктический ледокол «Ермак» построенный в Англии еще в конце 19го столетия и линейные ледоколы «Иосиф Сталин» и «Лазарь Каганович» провели караван судов через пролив Велькицкого в Восточно-сибирское море. Путь к устью реки Яны был свободен и через несколько дней «Жан Жорес» встал там на якорь. В бинокль были видны низкие берега и одноэтажные постройки небольших поселений. Некоторые из членов нашей команды уже были здесь в предыдущую навигацию и рассказывали новичкам о лагерях заключения расположенных в этих местах, о зэках добывавших в шахтах руду содержащую олово и другие редкоземельные металлы.

На Яне нас уже ждали. Вскоре к борту подошел катер с группой военных и людей в штатском. Осмотрев судно они поднялись в каюту капитана и до позднего вечера за закрытыми дверями, куда с камбуза носили закуску, видимо обсуждали все проблемы связанные с выгрузкой судна. На следующий день в столовой команды состоялось собрание экипажа. Капитаном нашего судна в этом арктическом рейсе был Федор Иванович Воронин, младший брат знаменитого капитана легендарного парохода «Челюскин». Он объявил, что от имени экипажа может подписать договор с местным начальством о выгрузке всего груза силами моряков и погрузке рудного концентрата в металлических бочках с участием расконвоированных заключенных. Я не помню все перипетии этого долгого бурного собрания, на котором обсуждались принципы распределения денег между теми членами экипажа, кто будет работать на выгрузке и погрузке, снимать с палубы тяжеловесы, кто будет нести вахту на палубе и в машинном отделении и кто будет готовить еду на палубе и работать в столовой и кают-компании. Капитан назвал, по моему пониманию, астрономическую сумму этого договора – каждый из 56ти членов экипажа в зависимости от личного вклада, мог заработать от 6 до 15 тысяч рублей. Капитан объяснил, что такие высокие ставки связаны с тем, что при выгрузке силами заключенных, особенно продовольствия, несмотря на все строгости и наказания, подъемы с грузом падали в воду или с большой высоты обратно в трюм или на палубу и потери при этом превышали все допустимые нормы. Грузополучатель нес большие убытки, но главное – получить утраченное можно было только через год в следующую навигацию.

Экипаж был разбит на бригады и я был назначен бригадиром одной из них, работал наравне со всеми, и еще должен был вести учет выгруженных ящиков и бочек, следить,

21

чтобы при выгрузке спиртного бригада не принимала лишнего «на грудь». Когда в веревочные грузовые сетки укладывали ящики с шампанским или портвейном, то один ящик незаметно ставили ребром. Сетка во время подъема стягивала груз, и ящик лопался, и из него текло вино, а внизу стояла большая камбузная кастрюля, обтянутая марлей.

За один невыход на работу без уважительной причины снимали один пай, который превышал мою месячную зарплату плюс арктическую надбавку.

Однажды ночью после очередной смены мы подкреплялись в столовой команды. В кружках был Крымский мускат, на столе сухая колбаса, перевозимая в бочках заполненных топленым салом, фруктовые и овощные консервы, галеты. Все это добро обычно оставалось в трюмах после выгрузки. В разгар пира дверь открылась, и в столовую вошел полковник со свитой. Позже мы узнали, что это был самый главный начальник в этих местах. Мы замерли с набитыми ртами. Полковник сел, снял фуражку и, увидев наши перепуганные лица, сказал: «Вы ешьте, ребята, не бойтесь. Это самая малость по сравнению с тем, что остается на берегу после зэков выгружающих баржи. Словно в подтверждение его слов вечером мы выловили у нашего борта несколько картонных коробок с шоколадным маслом, которое мы накануне выгружали из носового трюма.

В конце сентября мы вернулись в Архангельск. Я заработал за выгрузку около 13 тысяч рублей, на три новеньких «Москвича» и с морским размахом отметил в ресторане свое 20-тилетие. На следующее утро меня вызвал к себе в каюту стармех Михаил Иосифович Вядро. Он был без визы и подменял штатного стармеха во время арктического рейса.

-Садись. Рассказывай, сколько вчера в ресторане музыкантам денег заплатил, - он внимательно разглядывал мою опухшую ото сна и спиртного физиономию. Я неопределенно пожал плечами. – Принеси все деньги, которые ты получил за выгрузку и зарплату.

Когда я вновь предстал перед ним с пачками денег, он мне сказал:

-Теперь сосчитай. – Он заглянул в бумажку, и посмеиваясь сказал – Легко отделался. Всего три сотни истратил, половину месячной зарплаты, - а потом неожиданно спросил – мама-папа у тебя есть?

-Да, в Москве живут. – Промямлил я.

-Значит так. – Подытожил стармех. – Оставь себе две сотни, пять тысяч переведешь родителям, а остальные положи на аккредитив.

Первый заграничный рейс

Во второй половине ноября после выгрузки рудного концентрата мы перешвартовались к лесному причалу Архангельского морского порта расположенного на левом берегу Северной Двины в нескольких километрах от города. Сначала трюмы «Жан Жореса» загрузили сосновыми струганными досками, а потом, и на крышках трюмов и палубах, почти вровень с мостиком выросли многометровые штабеля досок со смолистым запахом, стянутые стальными тросами. Этот груз был предназначен для Английского порта Кардиф в Бристольском заливе. В средине ноября в Архангельск пришла настоящая зима, ночью морозы достигали -20. Северная Двина скована полуметровым льдом. Под проводкой ледокола «Красин» мы вышли на чистую воду Белого моря и обогнув Кольский полуостров, закачались на волнах Баренцева моря. Впереди были Норвежское и Северное моря, проливы Скагеррак и Па-де-кале между Британскими островами и континентом. На двенадцатые сутки «Жан Жорес» вошел в Бристольский залив и ошвартовался у причала порта Кардиф – столицы угольного бассейна Англии. Здесь, в Уэльсе, добывали знаменитый на весь мир кардифский высококалорийный уголь. Он был лучшим для судовых паровых котлов, электростанций и железнодорожного транспорта. Полутора вековая эпоха паросиловых

22

установок работающих на угле во второй половине XX века заканчивалась и в начале 80х годов премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, «железная леди», несмотря на бурные протесты английских горняков, закрыла не рентабельные шахты. Сейчас в доках порта Кардиф расположены аттракционы, рестораны а дорогие отели выстроенные на самом берегу в виде кораблей, соседствуют с виллами владельцев роскошных яхт. Там же туристы-экстремалы могут спуститься на дно шахты в шахтерской люльке и прогуляться по темным туннелям с маленьким фонариком на каске. В Кардифе мы встретили новый 1952 год. С палуб судов стоящих в порту, под крики моряков, рев тифонов и сирен, в ночное небо взлетали разноцветные ракеты. Одна из них залетела в деревянную кабину портового крана и он вспыхнул ярким факелом.

За долгую стоянку в Кардифе я был в городе всего дважды. В те времена советские моряки в зарубежных увольнялись портах только группами по три человека, один из которых должен был быть непременно из командного состава. «Это враждебное капиталистическое окружение»- Вдалбливали нам. Валюты получали мало, ходили в основном пешком, экономя каждый пенс. Основными достопримечательностями для нас были огромные торговые центры забитые всевозможными товарами, но свою валюту мы тратили в маленьких магазинчиках на предпортовых улицах, где можно было услышать и русскую речь. Не помню сейчас, на что я потратил свои первые шиллинги, кажется, купил крепкие полувоенные ботинки и у шипшандера (судового снабженца) заказал два блока сигарет «Кэмэл» и глиняный галлон дешевого рома «Кровь Нельсона». Этот ром назван в честь Английского адмирала Нельсона, под командованием которого в 1805 году у Испанского мыса Трафальгар английский флот разгромил франко-испанскую армаду. Адмирал погиб в бою и, чтобы сохранить и довести тело до Англии его залили ромом. Прощаясь с адмиралом, английские моряки поднимали поминальные чарки с ромом, окрашенным его кровью.

Из Кардифа в балласте мы пришли в Латвийский порт Лиепая, приняли в бункера около двух тысячи тонн топочного мазута, погрузили продукты и различное снабжение и вышли под погрузку в польский порт Гдыня что тоже на Балтийском море. Там в трюмы «Жан Жореса погрузили химические удобрения, строительные материалы и сельскохозяйственную технику для КНР, шагнувшую вслед за СССР к идеалам социализма. Переход из Балтики в Поднебесную через Средиземное море, Суэцкий канал, Красное море до выхода в Аденский залив, при хорошей погоде занимал около двух недель. В те времена в Аденском заливе было спокойно. Там еще не бесчинствовали сомалийские пираты, которые теперь захватывают огромные танкеры и сухогрузы с оружием на борту и требуют за них миллионные выкупы, несмотря на военные корабли стран Европы, США, России и Китая, патрулирующие эти воды.

Суэцкий канал

Когда своими глазами видишь, как огромное океанское судно медленно плывет, по каналу будто по пустыне, так, как его песчаные берега лежат вровень с водой, лишь тогда понимаешь весь грандиозный, даже по сегодняшним меркам, замысел строительства судоходного канала, соединившего Средиземное и Красное море и сократившего на многие тысячи километров морской путь из Европы к странам лежащим на берегах Индийского океана и дальневосточных морей. Этот замысел сто лет назад воплотил в жизнь французский дипломат и инженер Фердинанд Лицепсс. Канал прорыт вручную через 162х километровый перешеек. Стоя по грудь в грязной воде египетские феллахи насыпали мокрый песок в мешки и поднимали их на высокие откосы уходящие в пустыню. Длина канала вместе с его морской частью 174 км., ширина 300 метров, по фарватеру 180 метров, глубина 19,5 метров. Канал строили 11 лет. Ежегодно на его строительстве работало от сорока до шестидесяти тысяч человек и из-за невыносимых условий труда за годы строительства канала погибло более 100 тысяч рабочих. Канал проходит по Большому и Малому Горьким озерам и Крокодилову озеру, на берегах которого расположен третий по величине город Египта

23

Исмаилия. У входа в канал на берегу Средиземного моря был построен город-порт Саид, а на выходе из канала на берегу Красного моря порт Суэц. Отсюда и возникло название Суэцкий канал. Канал был торжественно открыт 17 ноября 1869 года в присутствии членов королевских и царствующих семей различных стран Европы и сотен высокопоставленных гостей. В честь его открытия итальянский композитор Джузеппе Верди написал оперу «Аида».

Канал может пропускать суда водоизмещением до 150 тысяч тонн. Ежегодно он пропускает до 20 тысяч морских судов, и приносит Египту более 2 миллиардов долларов ежегодного дохода. В последние годы канал расширяется и углубляется, под ним прорыт автомобильный туннель и над ним построен вантовый мост высотой пролета в 82 метра.

Индийский океан продолжение рейса.

Выходим из Аденского залива на просторы Индийского океана. Курс судна проложен на Малаккский пролив между Азиатским материком и островом Суматра, за которым начинается Южно-Китайское море и где находится китайский порт Цындао, конечный пункт нашего рейса. Отмеряя ежесуточно свои 250 миль «Жан Жорес» идет на восток в экваториальной зоне океана. Жара стоит за 40. Кондиционеров тогда не было и в помине. В каютах настоящая парилка, спим на палубе, а в машинном отделении самое прохладное место под вентилятором у поста управления +48. Однообразие судовой жизни иногда нарушалось сбором с палубы летающих рыб с большими грудными плавниками, залетающих на судно с гребней небольших волн, поднятых легким муссоном. Эти дары Индийского океана по размеру и вкусу напоминали атлантическую сельдь и были дополнительным блюдом для судовых «гурманов» пресытившихся бифштексами из говядины, замороженной год тому назад и отбитыми поваром на разделочной плахе до толщины подметки солдатского кирзового сапога.

И другие эпизоды того далекого времени навеивают воспоминания о плавании в тропиках. Вечером на крышке кормового трюма первый помощник капитана, представитель партии и КГБ, занимающийся политико-воспитательной работой сорока восьми членов экипажа и формированием групп в увольнение в строгом соответствии с «Правилами поведения советского моряка заграницей», проводит очередное политзанятие по изучению биографии вождя всех народов великого Сталина. Поочередно каждый из нас должен рассказывать собранию о различных периодах жизни Генералиссимуса. После занятий, до позднего времени в очередной раз смотрим иностранный многосерийный кинофильм «Тарзан», который судовой киномеханик по большому блату год назад заполучил в пароходском кинофонде. После фильма мы еще долго не расходимся, обсуждая перипетии фильма. Перед нами вырастает грузная фигура нашего «помпы», так называют на судах первых помощников капитана, Зиновьева, мужчины с одутловатым большим лицом и белесыми глазами под рыжими ресницами.

-Кончай курить! – Рявкает он.- И расходитесь по камерам.

Зиновьев до прихода на флот работал начальником тюрьмы в Ленинградской области и, видимо забывался, что находится не на тюремном дворе.

Четырехчасовая вахта в машинном отделении парового судна идущего в тропиках, да еще в ночное время, когда температура воздуха сдобренного стойким запахом машинного масла не опускается ниже сорока, тянется особенно долго. Опоздавший хотя бы на одну две минуты сменщик, по морским понятиям – хуже последнего негодяя. С тех пор я никогда не опаздываю к назначенному времени.

Малаккский пролив.

Индийский океан позади. Справа по борту видны зеленые склоны острова Суматра. «Жан-Жорес» вошел в воды Малаккского пролива соединяющего Индийский океан с Тихим. Через него ежегодно проходят десятки тысяч морских судов, держащих курс к

24

берегам Китая, Кореи, Японии, Филиппин, и дальневосточных окраин СССР – острова Сахалин и Камчатского полуострова. Двое суток перехода и наш пароход следует теперь Сингапурским проливом. В одном месте его судоходная часть сужается до 2,5 километров и встречные суда следуют строго по двустороннему фарватеру, проходящему мимо Сингапура – острова-города с населением чуть больше 3 миллионов человек. На рейде и у причалов стоят десятки судов под разными флагами мира. Здесь в Сингапуре они пополняют запасы пресной воды, топлива, продуктов и другого снабжения на пути к берегам Австралии, Африки и Южной Америки. Другие принимают в свои трюмы кипы натурального каучука, ценных пород древесины, тапиоки (высококалорийный корм для скота из клубней маниоки) кокосовое масло и другую продукцию тропических стран предназначенную для Западной Европы. Грузооборот сингапурского порта превышает 400 миллионов тонн различных грузов в год и занимает одно из ведущих мест в мире.

О Сингапуре я знал по песням эстрадного певца, композитора и поэта Александра Вертинского, отца киноактрис Анастасии и Марианны, вернувшегося их эмиграции в конце войны. Его полузапретные песни записывались подпольно на рентгеновских снимках, как тогда говорили «на костях». Такую мягкую пластинку клали сверху обычной грампластинки на диск пружинного патефона. Ресторанные певцы распевали песни Вертинского от Владивостока до Калининград. Судьба хранила этого человека от жестокого послевоенного сталинского террора. Он был успешен, снимался в кино и получил Сталинскую премию за роль кардинала в кинофильме «Заговор обреченных».

Как сейчас помню его немного протяжный, таинственный голос:

В бананово-лимонном Сингапуре, буреКогда поет и стонет океан,И гонит в ослепительной лазуриПтиц дальний караван.

В бананово-лимонном СингапуреКогда под веткой клонится бананВы грезите всю ночь на желтой шкуреПод вопли обезьян.

Спустя 15 лет в конце 60-х годов я плавал на крупнотоннажном теплоходе «Комсомолец Киргизии» и вновь побывал в этом сказочном городе, который за несколько десятилетий усилиями мудрых китайских правителей был превращен из бывшей английской колонии не только в крупнейший порт, но и финансовый и торговый центр Юго-Западной Азии. Официальными государственными языками в Сингапуре являются: китайский, английский, тамильский и малайский. Здесь соседствуют буддизм, ислам, таоизм, христианство и индуизм. Сингапур самый чистый и законопослушный город в мире. За брошенный на тротуар окурок штраф в несколько сот долларов, крупные штрафы за переход улицы в неположенном месте и смертная казнь за наркоторговлю. Был случай, когда не помогло и заступничество Ее Величества королевы Великобритании, просившей помиловать своего верноподданного пойманного в Сингапуре на перевозке героина.

В Сингапуре были баснословно дешевые товары. Это был рай для советских моряков с мизерной инвалютной зарплатой, от которой зависело благополучие их семей. Если капитан какого-нибудь судна нашего пароходства под каким-либо предлогом «выбивал» у пароходского начальства заход в Сингапур, о нем еще долго слагали легенды. Больше того, предприимчивости и осведомленности, сингапурским торговцам можно было позавидовать. По таможенным правилам каждый советский моряк мог ввезти за рейс из-за границы строго определенное количество товаров. Сейчас уже точно не помню, но примерно: три пары обуви, двое брюк, по 10 метров различных материалов, в том числе и очень дефицитного в те годы гипюра. Ширина материи таможенными правилами не оговаривалась, и в сингапурских лавках тут же появился

25

гипюр шириной в 6 метров. Наши таможенники озабоченно удивлялись, разглядывая рулоны гипюра еле влезающие в каюты, но придраться, было не к чему.

Китай

Отмеряя свои мили наш «Жан Жорес» идет на Северо-восток в Китайский порт Циндао. Этот порт расположен на Шандунском полуострове омываемом водами Желтого моря, названного так по цвету воды окрашенной в желтый цвет наносами из Китайских рек и пыльными бурями, порой настолько сильными, что морские суда прекращают движение и ревом своих гудков и сирен предупреждают об опасности столкновения.

В конце XIX столетия порт Циндао был арендован Германией на 99 лет и стал базой немецкого военно-морского флота на Тихом океане, но с началом первой мировой войны в 1914 году, после двухмесячной осады Японская армия при поддержке французских и английских войск овладели портом. Но до сих пор в городе сохранился дом губернатора, католический и лютеранский соборы, жилые здания, построенные немцами.

После выгрузки в Циндао «Жан Жорес» вышел в Китайский порт Дайрен, где на судоремонтном заводе должен был пройти профилактический ремонт перед рейсом в Арктику. Дайрен (Дальний) был основан в конце XIX столетия русскими с началом строительства КВЖД (Китайской восточной железной дороги), связавшей Читу и Дальний Восток через Манчжурию с Южной веткой проложенной до Харбина и еще дальше к Порт-Артуру, в незамерзающей гавани которого базировалась русская военно-морская эскадра.

27 января 1904 года японцы без объявления войны торпедировали русские броненосцы, стоящие на якорях на внутреннем рейде Порт-Артура и после пятимесячной осады вошли в город. О тех событиях осады Порт-Артура, о сражениях русской эскадры с японскими кораблями было написан много книг, но, пожалуй, самая лучшая из них, которой зачитывалось мое поколение, был исторический роман Александра Степанова «Порт-Артур». О подвиге командирского крейсера «Варяг» и до сих пор можно услышать песню «…врагу не сдается наш гордый «Варяг» пощады никто не желает». Командующим русской эскадрой в то время был адмирал Степан Осипович Макаров, конструктор первого в мире линейного ледокола «Ермак». Адмирал погиб во время нападения японцев. Именем этого выдающегося ученого и мореплавателя названо Высшее мореходное училище в Санкт-Петербурге, которое я окончил в 1966 году.

В 1950 году началась корейская война, народно-демократический Север против Южан ставших на западный путь развития. В этой войне участвовала и советская военная авиация с опознавательными знаками КНДР на фюзеляжах. Я был в Порт-Артуре на военном кладбище, где похоронено 15 тысяч защитников Порт-Артура погибших в войне с японцами в 1904 году, а рядом стоят сотни бетонных надгробий над свежими могилами с именами советских летчиков погибших в корейской войне 1950 -1953 годов.

«Русский с китайцем – братья навек». Такие транспаранты весели на зданиях китайских городов под многометровыми портретами вождя всех народов товарища Сталина и Великого Кормчего Мао-Цзе-Дуна. О них слагали песни, писали поэмы. Я до сих пор помню здравицы, которые мы выкрикивали на встречах с китайскими трудящимися и молодежью: «Сталин Ван суй, Мао Ван суй, цу ю хау (советско-китайская дружба) ван суй». Привыкнуть к таким встречам было не просто. Нас, 25 – 30 человек в плотном кольце военной охраны, рядом в сотне километров от Дайрона шла корейская война, обычно привозили в большой спортивный зал. В центре зала нас усаживали за накрытый стол с китайскими яствами, фруктами и местной водкой Синь-ху-я, а вокруг

26

стола, на полу, в скромных ватных куртках и брюках сидели низкорослые китайцы и хлопали в ладоши, когда партийный босс провозглашал очередной тост в честь дружбы наших народов. Разобрать, кто из них мужчины, а кто женщины было практически невозможно. Судя по пустым прилавкам продовольственных магазинов жизнь тогда в Китае была трудной. После застолья организовывались танцы. Маленькая китаянка, кажется, ее звали Лям едва доставала мне до груди. Она кружилась со мной в вальсе, и мне все время хотелось дернуть ее за косички, торчащие в разные стороны из-под военной фуражки.

Неистребимая русская тяга – прибрать к рукам тебе не принадлежащее – вызывала у китайских рабочих на верфи большое изумление. Уходя на обед, они обычно оставляли на рабочих мест свой инструмент, а возвращаясь удивлялись не обнаружив разводной ключ или ножовку по металлу, и округлив глаза, спрашивали по-русски –«Механика! Смотри! Нету…»

На заводе в Дальнем также стояли на ремонте суда Дальневосточного и Сахалинского пароходств. Экипажи судов проходивших в Дальнем капитальный ремонт жили в гостинице при городском Дворце моряков, большом здании, где размещалась библиотека, киноконцертный, танцевальный залы и ресторан. Однажды вечером я встретил во Дворце моряков своего однокашника по Херсонской мореходке, тоже москвича, Леву Брюхова. Он плавал штурманом на судне Дальневосточного пароходства. Как полагается, направились в ресторан, отметили встречу и пошли на танцы. В экипажах советских судов, стоящих на ремонте, были и молодые женщины, но, конечно же, на танцевальной площадке дам было меньше чем кавалеров. Видимо, среди угловатых, стриженных под бокс сахалинских парней в мятых брюках, мы с Левой в светлых костюмах и рубашках с галстуками сильно выделялись и не только внешним видом, но и обращением, и, естественно, дальневосточные красавицы отдавали предпочтение нам. Назревала драка, но в это время танцы закончились. Казалось, инцидент был исчерпан, и мы вместе со всеми вышли в узкий коридор, ведущий к выходу. Лев шел впереди, а я немного позади. Вдруг я увидел, как он повернул лицо в мою сторону, загораживаясь руками от идущего следом за ним ревнивца с сахалинского судна, с девушкой которого Лева несколько раз танцевал. Сахалинец держал между пальцев лезвие безопасной бритвы, завернутое в обрывок бумаги. Я рванулся вперед, схватил парня за руки, но он вывернувшись порезав мне руки полоснул бритвой по лицу и побежал. Хлынула кровь. Я догнал его на лестничной площадке третьего этажа и схватил за горло. Сцепившись, мы катились вниз по лестнице обливаясь моей кровью. Подбежавшие охранники с трудом расцепили мои пальцы на его шее и увезли меня в больницу. Разрез был глубокий – через левую бровь, по щеке и губе, до зубов. Чудом уцелел глаз. Молодая китаянка, врач хирургического отделения, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к моему лицу, что-то сказала медсестре, русской иммигрантке. Та перевела:

- Если вы потерпите, перевела мне медсестра, - доктор зашьет вам рану без наркоза, и шов в этом случае будет не таким страшным.

Я утвердительно кивнул головой. Китаянка штопала мое лицо, а из ее глаз катились слезы.

Эта история стала известна советскому консулу в Дальнем. Трудно было представить, какие доводы приводил наш помполит, Дмитрий Александрович Солосников, уговаривая консула не отправлять меня в СССР. Конечно, наш помполит хорошо знал мою биографию и о «черной метке» в пятой графе. Шел 1952 год, как стало теперь известно, любимый вождь всех народов вынашивал идею репатриации всех евреев на Дальний Восток и, как знать, может быть, моему народу была уготована более печальная участь.

Вечером я возвращался из больницы на судно, руки и голова забинтованы. Оставлены только щелочки для глаз и рта, как человек-невидимка из кинофильма. Ремонтирующиеся суда стояли у заводской стенки, пришвартованные одно к другому,

27

и по мере готовности их меняли местами. Спрашиваю у вахтенного матроса одного из судов: «Скажи, где «Жан Жорес» стоит?» Увидев меня, матрос в ужасе отпрянул в сторону.

Лежу в своей каюте, на койке, поверх одела, в изголовье горит лампочка-ночник. Входит третий штурман Игорь Митрофанов. Склонился надо мной и почему-то шепотом испуганно спросил – Игорь, ты дышишь?

Через месяц, к концу ремонта, повязку сняли но, разговаривая, я поворачивался к собеседнику правой стороной лица, так как через левую шел пугающий свежий красный шрам, как у морского пирата после рукопашной схватки.

После погрузки арахиса «Жан Жорес» вышел из Дайрена в родной порт Находку, расположенный в ста километрах от Владивостока. После выгрузки, приняв около 2000 тонн топочного мазута, снабжение и продовольствие, мы уходили в арктическое плавание.

У моего однокашника, Левы Брюхова, в Находке жила подружка, и он передал ей маленькую посылку, кажется, это была парфюмерия и сладости. Находка в те годы была небольшим городком стоящим на берегах залива с таким же названием. Строился порт, причалы и склады. Город был зоной свободного проживания для тех, кто вышел из мест заключения и кому еще не разрешалось выехать на « большую землю». Шел июнь месяц. Как-то в конце рабочего дня, я спускался по трапу на причал, одетый в светлый костюм в полосочку и габардиновый макинтош. Грузчики на палубе, посмеиваясь, спросили:

– Парень, ты в кальсонах или трусах? Тогда не придал значения этим словам, но вспомнил об этом и понял смысл сказанного поздно вечером за скромным ужином в комнате общежития, где жила знакомая моего однокашника и ее подруга. Время было позднее, к полуночи, и, видя, что я собираюсь уходить, молодые женщины предупредили:

– У нас ночью ходить опасно. Вы ведь из-за границы пришли, раздеть могут. Оставайтесь ночевать, а мы в другую комнату перейдем.

Уходить не хотелось, но вдруг в комнату ввалился сильно пьяный крепыш лет за тридцать, как я понял, родственник одной из девушек, с початой бутылкой портвейна в руках, к которой он постоянно прикладывался. Вскоре он завалился на кровать и уснул. Я пошел на судно. Редкие уличные фонари освещали дорогу. Уже на территории порта ко мне откуда-то из темноты вынырнул молодой паренек, поинтересовался, куда я иду, и попросил сигарету…. Очнулся я рано утром от брызг, которые летели на меня из-под колес, проезжавшего мимо грузовика. Я лежал на земле, был в одних трусах, рваной рубашке и без носок, а в кулаке сжимал галстук. Я был сильно избит, почернел мой левый глаз и разошелся шрам на щеке. Мед. эксперт насчитал на теле 89 подтеков. Но самое печальное было в другом. В кармане пиджака кроме денег остался паспорт моряка загранплавания.

Почему помполит Дмитрий Александрович Солосников и на этот раз заступился и уговорил капитана оставить меня на судне, я не знаю. Наверное, этот человек действительно был настоящим комиссаром и хорошо понимал, что после таких эпизодов, не укладывающихся в строгие рамки поведения советского моряка-комсомольца заграницей, моя морская карьера была бы закончена.

Спустя 20 лет в Ленинграде в большом зале Дворца моряков проходило праздничное собрание партийно-хозяйственного актива пароходства. Тогда я работал старшим механиком пассажирского теплохода «Эстония» ходившего на линии Ленинград – Лондон с заходом в столицы Балтийских государств. Я, в парадном мундире со всеми знаками отличия и тремя золотыми шевронами на рукавах спускаюсь, закончив свое выступление с трибуны в зал, под аплодисменты собравшихся и иду к своему креслу. В проходе кто-то крепко берет меня за руку. Это был мой бывший помполит-спаситель Дмитрий Александрович с абсолютно седой головой. Он усадил меня рядом и,

28

останавливая свой взгляд то на едва заметном шраме на моем лице, то на закрепленном к лацкану мундира знаку «Почетный работник морского флота» с радостным удивлением проговорил: Игорь, неужели это ты?»

Мое уголовное дело в Находке вел молодой следователь хорошо знавший воровскую среду. Он сам недавно вышел из мест заключения, куда угодил из-за дальнего родственника попавшего в немецкий плен и позже объявившегося в Бельгии. Находка была закрытым городом. Выехать оттуда на поезде, а другого транспорта тогда не было, без разрешения милиции было сложно и следователь сказал мне, что местная шпана не сможет продать мои вещи на толкучке, а скорее всего будет предлагать возвратить мне паспорт за вознаграждение. Действительно, через несколько дней к нам на судно пришел матрос со стоящего у нас по корме грузового каботажного судна и сказал, что, он сам, мол, из местных, слышал о случившемся, знает у кого паспорт, и готов помочь, если ему заплатят. В этот же вечер Дмитрий Александрович представившись боцманом пошел в местное кафе на встречу с бандитами. При передаче денег и возврате моего паспорта нагрянула милиция. Нашлась и моя окровавленная одежда. Позже я узнал, что эти лихие парни получили в общей сложности 53 года тюремного заключения за групповое избиение и грабеж. Разошедшийся шов на лице мне стянули металлическими скобами, а глаз еще несколько месяцев был темным. Когда весной я пошел в отпуск и приехал к родителям в Москву, мать испугано спросила: «Сынок, что у тебя случилось с лицом?». Да во время шторма стальной трос лопнул, соврал я. Позже она случайно обнаружила в моем чемодане копию приговора Находкинского суда, отвернулась к окну и молча заплакала.

Из Находки мы пошла в Южно-Сахалинск, где в трюма «Жан Жореса» по твиндеки погрузили несколько тысяч тонн мелкого, как земля, угля. Совершив небольшой переход вошли в Татарский пролив отделяющий остров Сахалин от материка и встали на якорь в бухте Советская гавань, где уже находилось несколько крупнотоннажных судов других пароходств. В бинокль были хорошо видны низкие постройки поселка Ванино и два судна стоящих у причала, на палубах которых сновали фигурки людей, а портовые краны опускали в трюма какие-то грузы. Утром на их месте уже стояли другие суда. На все вопросы, касающиеся дальнейшего рейса, капитан отвечал, что ждет радиограмму из Пароходства и переводил разговор на другую тему. Вечером на судовом собрании, он рассказал нам о предстоящем арктическом плавании. В наши трюмы погрузят пять тысяч заключенных, в том числе и политических, еще 500 человек охраны и обслуги из бывших заключенных и мы пойдем в устье реки Яны впадающей в Море Лаптевых. Через пару дней подошла наша очередь и мы стали к причалу. Крышки твиндеков носовых трюмов заварили стальными листами. В трюмах круглосуточно раздавался визг пил и стук молотков. Отсидевшие свой срок зэки строили для своих бывших сокамерников многоярусные нары и сходни по которым можно было бы подняться к выходному узкому тамбуру такому узкому, что через него мог пройти только один человек. Тамбур был металлический и приварен к стальной съемной крышке, положенной судовой грузовой стрелой поверх деревянных лючин и брезентов, которыми обычно закрывались трюма на верхней палубе перед выходом в море. Над фальшбортами вырастали дощатые сортиры, а на кормовой палубе устанавливались походные солдатские кухонные котлы.

Погрузка заключенных началась вечером. В свете ярких ламп подвешенных на столбах, к дощатым ступеням поднимающимся к борту судна, словно на эшафот шли заключенные в серых одеждах с одинаковыми землистыми лицами. Они шли сквозь строй охранников, с трудом сдерживающих на поводках свирепых псов, натренированных на стойкий запах немытых тел и лагерного быта. Перед лестницей заключенные вываливали на металлический верстак содержимое своих брезентовых мешков. Надзиратели привычно ощупывали нехитрый лагерный скарб и самих зэков, извлекая из одежды, обуви, и грязных бинтов на шеях металлические заточки, острые, словно лезвия бритвы, пластинки из консервных банок, кастеты и все это сбрасывали в

29

огромный чан для разогрева гудрона. Когда последний зэк поднялся на борт, чан был полон доверху.

На носовой палубе растянули шланги, подсоединенные к судовой пожарной магистрали. Еще до посадки заключенных на борт в носовых трюмах проверили работу системы паротушения, а на мостике с каждого борта установили по три ручных пулемета и охранники имели право при непредвиденных обстоятельствах без команды открыть огонь на поражение. А экипажу без сопровождения охраны был запрещен выход на носовую палубу.

Позже мы узнали, что в одном из подобных рейсов заключенные, перебив охрану, вышли из трюмов, и заставили капитана идти к берегам Аляски. Не трудно представить, что произошло после того, как в окружении военных кораблей с десантниками на борту судно стало на якорь у берегов Камчатки

У каждого трюмного тамбура стояло по два часовых с автоматами на изготовку. Зэки ели в трюмах, куда в алюминиевых бидонах из-под молока им спускали горячую баланду, воду, два литра в день на человека, и черные сухари в мешках. Гадили зэки там же, а испражнения выносили в деревянных парашах и вываливали за борт. Лишь некоторые, видимо воровская элита, пользовались туалетами на палубе. Сквозь широкие щели охрана хорошо видела очередную партию «седоков», растягивающих как можно дольше свое «удовольствие» в клубах едкого махорочного дыма.

В ту навигацию караван из 12-ти крупнотоннажных судов вез в своих трюмах несколько десятков тысяч заключенных в Северо-восточные исправительные лагеря на Яну, в Тикси, где их ожидал рабский труд на рудниках по добыче олова, молибдена, вольфрама, золота или на обогатительных фабриках.

На траверзе Командорских островов караван, растянувшись на несколько миль, вошел в сплошные льды. Где-то на горизонте, пробивая канал во льду, дымил двумя высокими трубами линейный ледокол «Лазарь Каганович», а вдоль каравана обкалывая застрявшие суда, сновал, заползая на лед скошенным форштевнем и поблескивая стеклами в узких прорезях-бойницах бронированной капитанской рубки дизель-электроход «Северный ветер» бывший американский крейсер береговой охраны.

Пустые жестяные и стеклянные банки из-под консервов, картонные ящики, картофельные очистки окрашенные человеческими испражнениями, оставляли на голубоватом льду по пути следования каравана жуткий грязно-желтый след безысходности десятков тысяч людей загнанных как скот в душные трюма.

Неожиданно, предупреждая гудками следом идущие суда, караван остановился. На мостик поднялся начальник конвоя двухметровый верзила майор с обожженным в грубых рубцах лицом. Он поднес к глазам бинокль и, всматриваясь в битый лед за кормой впереди идущего судна, сказал невозмутимо:

-В картишки очередного зэка проиграли.На льду среди отбросов валялись человеческая ступня и отрубленная по локоть окровавленная рука.-В парашах с дерьмом выносят. - Подытожил майор.Умирали зэки в трюмах и своей смертью; от дизентерии, дистрофии и туберкулеза. Лазарет размещался в кормовом трюме. По ночам, замотав трупы кусками старого брезента и привязав для тяжести к погребальным кулям использованный котельный огнеупорный кирпич, их сбрасывали с палубы в кильватерную струю.

Раз в неделю верхние крышки трюмов поднимали грузовой стрелой и, включив нагнетательную вентиляцию, проветривали. Зэки садились вплотную на нарах ближних к свежему воздуху. За Беринговым проливом днем была минусовая температура. Зэки, запрокинув головы, словно малые дети, ловили ртами редкие снежинки. Обычно в такие дни в одном из трюмов проходило представление. Чаще всего высокий худой мужчина лет пятидесяти выходил на средину просвета и, картинно жестикулируя, декламировал одну за другой сказки Пушкина. Тишина в трюме стояла мертвая. Когда

30

чтец затихал, из «публики» кричали: «Давай теперь про попа и его Балду!» Иногда соорудив из досок импровизированный судейский стол, трибуну для прокурора и клетку для обвиняемого, зэки разыгрывали судебный процесс. Все происходило как в их прошлой жизни: обвинительная речь прокурора, он был в зеленой фуражке с красным околышем, защита, судьи, народные заседатели или по фене - «кивалы». Наконец судья зачитывал длинный приговор со ссылками на статьи и параграфы УК, и как обычно, под аплодисменты и одобрительные выкрики «публики» - оправдательный.

В начале октября в составе каравана «Жан Жорес» пробился сквозь льды моря Лаптевых и бросил якорь в устье Яны. С рассветом к борту подошел замызганный буксир, нещадно дымивший покосившейся тонкой трубой, вокруг которой сгрудились вооруженные конвоиры со сворой свирепых лохматых «кавказцев». Буксир притащил за собой несколько угольных металлических барж. По указанию майора конвоиры с собаками разместились на шлюпочной палубе. Майор поднялся на мостик. Высадка людей из трюмов началась. В одну из барж сначала сгрузили походные кухни, доски разобранных нар и туалетов, потом больных из лазарета и расконвоированных зэков из обслуги. По команде майора поочередно поднимали крышки носовых трюмов и по сходням на палубу, а с нее в баржи, сквозь строй охранников с автоматами наперевес, пошли зэки, один в затылок другому. Термометр на мостике показывал минус десять. Некоторые из зэков были босыми и приплясывали в нижнем белье, а другие несли лишний комплект ватной одежды и переброшенную через плечо на связанных шнурках обувку менее удачливого картежника.

Начальник конвоя стоял на открытом крыле мостика, наблюдая за экзотическим шествием людей-рабов, которых после «вшивобоек» отправят в мокрые холодные рудники на выгрузку угля или на другие самые тяжелые работы. Майор часто поглядывал на часы. Быстро смеркалось.

Подняли крышку носового трюма. Прошло несколько минут, но зэки оставались на месте.

-Что у вас там происходит? – крикнул майор в «матюгальник».-Блатные отказываются выходить, мол, на Яне «сучья зона». - Донеслось с бака.Майор неспешно пошел к носовому трюму и, наклонившись над комингсом, что-то несколько раз прокричал в «матюгальник». Охранники, клацая затворами, окружили трюм и подтащили пожарные шланги.

Майор повернул свой рупор к мостику и его простуженный голос, усиленный на всю мощь динамиком, загремел над судном.

-Капитан, включай напор посильнее, надо это быдло охладить…

Мощные струи ледяной воды из пожарных брандспойтов ударили по блатным, загоняя их под нары и сходни. -Стоп, капитан, хватит, - наконец крикнул майор на мостик, - как бы не простудились, а теперь давай попарим их немного.Включили паротушение и в трюм пошел горячий пар.Но и после этой жестокой экзекуции, блатные не выходили из трюма. И тогда майор приказал пустить в трюм собак...

Пароход «Аскольд»

В июне 1953 года меня срочно направили в Одессу на стоящий под погрузкой пароход «Аскольд». По неосторожности штатный третий механик Владимир Борзунов обварил руки. Это было судно типа «Либерти», такое же, как и пароход «Жан Жорес», поэтому все на новом судне мне было знакомо. Рейс предстоял долгий в один из портов Китая.

Июль. Индийский океан. «Аскольд», отмеряя милю за милей, идет на восток. Где-то слева по курсу остров Цейлон. Я - третий механик, несу вахту два раза в сутки: с 4-00 до 8-00 утра и с 16-00 до 20-00. После утренней вахты я незаметно пробираюсь в

31

бронированную рубку из которой управлялось судно во время войны. Теперь же управление идет с верхней рубки, где несут вахту штурмана и рулевые матросы. В старой рубке сохранился лишь большой радиоприемник, по которому я и поджидающий меня там судовой врач, мой одногодок Надари Бедзинович Шарашинидзе, его называли Радар Керосинович, слушали «голос Америки». В очередной раз, как обычно утром, мы поймали нужную волну и услышали ошеломляющую новость – арестован всемогущий шеф КГБ верный соратник недавно умершего товарища Сталина. Оказалось, что Берия еще и Английский шпион и много лет работал как агент империалистических разведок. Внезапно в рубку входит капитан судна Арам Михайлович Аганов, его каюта находилась на этой же палубе. Он самый молодой капитан в Минморфлоте, ему всего 26 лет. «Я уже знаю об этом, никому ни слова, пока по советскому радио не прозвучит официальное сообщение» - Строго предупредил нас капитан. В это же время помполит Виктор Николаевич Ясновский, без свидетелей, снимает портрет Берии в красном уголке и вешает на его место портрет Всесоюзного старосты доброго дедушки Калинина, председателя Президиума Верховного Совета СССР.

У нас в пароходстве работал старшим механиком Шалва Харбедия. Он гордился тем, что, как и Берия мегрел, брил наголо голову и носил пенсне. В его каюте висели рядом большие портреты Сталина и Берии. Он важно восседал под портретами и, распекая подчиненного, говорил: «Ми вас визовем, вые…. и вигонем».

С Надари мы очень дружили. Он часто получал посылки из Грузии и угощал нас необычно вкусным вареньем из черешни. Каждая ягодка была начинена кусочком грецкого ореха. Я уже не помню, как судьба занесла Надари из солнечной Грузии в северную столицу. Спустя лет 10 лет я был в отпуске и гостил у родителей в Москве. Раздался телефонный звонок. Это был мой любимый доктор Шерешинидзе, теперь уже главный врач какой-то крутой клиники или здравницы на Черноморском берегу. Встретились мы в ресторане «Кавказ» на улице Горького. Пили коньяк, вспоминали былое, а я разглядывал фотографии детей Надари. Вдруг в зале появилась вереница русских красавиц солисток ансамбля «Березка», знакомых моего друга. А дальше, как в песне: «Ой где был я вчера, не пойму, хоть убей…». Вот такая встреча с другом молодости. Теперь, когда между маленькой Грузией и Россией произошло военное столкновение, я вспоминаю еще один эпизод. Поздняя осень 1953 года. Наш «Аскольд» стоит на якоре в бухте Петропавловска на Камчатке. В трюмах около 2 тысяч тонн соли, которую мы привезли из Китая и не знаем, где ее будут выгружать. Сидим с Надари в ресторане. Рядом гуляют местные офицеры-пограничники и с ними молоденькая девчушка совсем пьяная, а они ее за голые ноги лапают. В итоге – драка. Кроме разбитых физиономий разбито зеркало во всю стену. Меня забрали в милицию. Тогда судила тройка: председатель-партиец, представитель милиции и ветеран. Надари пробился к председателю и все, как на духу, ему рассказал. Счастье, что попался нормальный человек и меня отпустили. Я заплатил лишь за разбитое зеркало, а мог схлопотать три года тюрьмы.

Первая жена

Летом 1954 года я приехал в отпуск в Москву и женился. Моей избранницей стала та самая девочка Лелечка - Леночка, которая на званом обеде в семье вернувшихся из Америки дипломатов прочитала стишок об американце приведший в шоковое состояние гостей и хозяев дома. Она выросла, стала красивой девушкой, окончила школу, потом двухгодичные курсы машинисток и стенографисток с ускоренным изучением французского языка и была принята на работу во французскую редакцию Всесоюзного радиокомитета. Несомненно, кавалеров у нее было много, но она все же отдала предпочтение мне. Может быть потому, что наша детская дружба переросла позже в более сильное чувство. К тому же, я окончил мореходку, стал плавать по морям и океанам, приезжал в Москву ранней весной загорелый до черноты в заморских

32

одеждах и в свои двадцать с небольшим был вполне самостоятельным, неплохо зарабатывающим по тем временам, мужчиной.

После окончания отпуска я, как всегда уезжал в Ленинград, а моя молодая жена оставалась в Москве. Собственного жилья в Ленинграде у меня тогда не было. Елена жила с матерью и тетей в 18-ти метровой комнате, в которой за тряпичной занавеской мы провели свою первую брачную ночь, а мать и тетя сидели далеко за полночь на кухне коммунальной квартиры и пили бесконечный чай. Ревновал ли я свою симпатичную жену, работающую среди советской элиты, регулярно выезжающей за границу? Нет, не ревновал. Тогда для меня супружество было непогрешимым и живя подолгу один в Ленинграде я не искал мужских утешений, а, находясь в море, научился глушить естественные желания. Лишь однажды, когда Леля сказала, что ей предлагают работу во Франции в штате одного из собкоров, и я могу поехать с ней тоже, я спросил, думая в этот момент о неизвестном мне «благодетеле»: «Что же я там буду делать, унитазы ремонтировать?».

Женившись, я попросил в отделе кадров направить меня на судно, работающее на европейских линиях. Просьбу мою быстро удовлетворили и, даже повысили в должности. Меня назначили вторым механиком на морской буксировщик «Прометей», который таскал между портами Балтики морские несамоходные лихтера, в основном с грузом угля и древесины. Эти буксиры строились в Финляндии и были не плохими мореходами, но в хороший зимний шторм на Балтике они ныряли под волну вместе с капитанским мостиков. Со встречных судов нас часто запрашивали, не тонем ли мы? Два котла работали на угле и паровая машина мощностью 800 лошадиных сил, но названия они носили громкие: «Геркулес», «Антей», «Аполлон».

Весной 1956 года я был назначен вторым механиком на небольшой лесовоз «Хасан» возивший лес в порты Швеции и Англии, а в летнюю навигацию 56-го нам предстоял необычный рейс – доставить уголь, соляр в бочках, продовольствие и другое снабжение на остров Хейса в Архипелаге Земля Франца Иосифа, что недалеко от Северного полюса. Там, как мы позже узнали, находился военный аэродром с обслуживающим персоналом в несколько десятков солдат и офицеров. В это каботажное плавание сверх штата вышли в море и три женщины: жена капитана, стармеха и моя Леля, уволившаяся с работы по собственному желанию. Из Мурманска до острова Хейса шли дней десять. Погода благоприятствовала. Южный ветер разорвал ледяные поля и «Хасан» благополучно дошел до клочка земли покрытого даже летом метровым слоем льда, к кромке которого и пришвартовался наш лесовоз. Уходить далеко от судна военные не рекомендовали. Иногда в десяти метрах от парохода сидел огромный белый медведь и вертел зубастой головой принюхиваясь к незнакомым запахам.

Сейчас уже не помню, что конкретно делали наши жены, скорее всего, помогали на камбузе и в кают-компании, но главное, они скрасили наше одиночество и узнали какова она есть, на самом деле морская жизнь.

С острова Хейса курс «Хасана» был проложен на Игарку, морской порт на реке Енисей, где в наши трюма начали грузить круглый лес для портов Западной Европы. Неожиданно погрузка прекратилась и все суда стоящие в порту стали уходить из Игарки. Оказалось, что резко изменилась погода. В Енисейской губе температура упала до -10. Северный ветер нагнал полярный лед и появилась опасность застрять здесь до следующей навигации, так, как полярные ледоколы были заняты проводкой большого каравана судов идущего на восток. Река замерзала на глазах. Через двое суток «Хасан» вошел в Енисейский залив и остановился, затертый ледяными полями. Невдалеке стояло еще несколько судов других пароходств. Было начало октября. Шел легкий снежок. Спустя пару дней вокруг судов образовался сплошной лед. У архангельского лесовоза команда играла на льду в футбол, а наш киномеханик на самодельных санках возил металлические бобины с кинофильмами обмениваясь ими на других судах. Наши матросы ходили за несколько километров на берег, где в селе Ошмарино жили эстонские семьи, репатриированные в 1946 году. Они покупали там водку а однажды

33

вернулись на судно пьяные в драбадан и на собачьей упряжке. На следующий день к капитану за упряжкой приехал эстонец председатель местного колхоза.

Но Арктика коварна. Прошло еще несколько дней, задул северный ветер, и началась подвижка льда. Корпус «Хасана» начал трещать, из паропроводов засвистел пар, борта в котельном отделении прогнулись на треть метра. Льдины перед корпусом «Хасана» наползали одна на другую и громоздились уже на палубе, сминая фальшборт. Ситуация была ужасной. Судно было на гране гибели. Я выскочил из машинного отделения и поднялся в свою каюту: «Оденься потеплее и собери самое необходимое». - Сказал я жене, и снова побежал в машинное отделение. К нашему счастью на горизонте уже дымил трубами дедушка «Ермак». Пробиться к нам близко ледокол не смог. Было достаточно того, что он обколол льды вокруг, и сжатие прекратилось. Когда я смог подняться в свою каюту, то увидел перепуганную жену, которая в ватных штанах, куртке и легких туфельках, поджав ноги, сидела на кровати и держала в руках сумочку с косметикой. (Фотография Хасана во льдах)

Паровой флот уходил в прошлое. Пароходство начало пополняться крупнотоннажными теплоходами, построенными на верфях Финляндии. В конце 1956 года я поступил на годичные курсы повышения квалификации при Ленинградском среднем мореходном училище, на которых мы главным образом изучали судовые двигатели внутреннего сгорания. После окончания курсов я получил еще один диплом, который давал возможность работать и на теплоходных судах. Проплавав около года вторым механиком на большом пароходе «Кубань» я с 1959 года стал работать четвертым механиком на новом теплоходе «Долинск» начав свою карьеру заново.

Первый рейс на «Долинске». В порту Николаев на Украине нам грузят в трюмы танки, бронетранспортеры, спаренные зенитные орудия и тяжелые деревянные ящики со снарядами и патронами. Курс нашего теплохода проложен через Суэцкий канал и Персидский залив в Иракский порт Басра.

14 июля 1958 года в Ираке революционно настроенные офицеры свергли, как писали тогда наши газеты, антинародный монархический режим и советский народ первым подал руку помощи свободолюбивому иракскому народу. Портреты на шелке нового лидера Ирака Абдель Керим Касема были развешаны по всему городу и даже с обеих сторон на дверях общественных туалетов. «Руку помощи» - военную технику выгружали под охраной иракских солдат. Они с оружием «на изготовку» засели в кабинах портовых кранов, на капитанском мостике, крышах административных зданий порта.

Во главе охраны - молодой офицер араб с холеным мужественным лицом, в тщательно пригнанной летней форме и до блеска начищенных тяжелых армейских ботинках.

Днем температура зашкаливает за пятьдесят градусов по Цельсию, но офицер не уходит с раскаленной палубы в прохладу кондиционированных помещений. Он ждет.

Перед обедом из носовой надстройки, где размещена кают-компания, выходит 18-ти летняя Аллочка, наша буфетчица, единственная представительница прекрасного пола на нашем судне. Офицер не скрывает своего восторга и вожделения. Облизывая воспаленные губы, он неотрывно смотрит на стройную светлокожую фигурку девушки в шортах и легкой полупрозрачной кофточке.

Она, грациозно постукивая сабо, несколько раз проплывает мимо араба на камбуз и обратно с кастрюлями в руках, словно не замечая устремленных на нее агатовых, на выкате глаз красавца-офицера.

Вечером следующего дня вахтенный штурман доложил капитану о том, что офицер охраны просит принять его по важному и неотложному делу. Араб был одет в парадную в позументах форму, с перекинутой через плечо атласной лентой, на которой сверкали драгоценными камнями две, величиной с ладонь, звезды. На широком поясе висела кривая сабля в дорогих черненых ножнах.

34

Офицер церемониально ответил на приветствие капитана и без всякогопредисловия сказал:-Капитан! Я наследный шейх, и владения нашего рода простираютсяна сотни километров, - он величаво махнул куда-то в сторону рукой, пальцы которой были унизаны кольцами и перстнями и протянул капитану какие-то свитки. - Я хотел бы купить вашу белую женщину. Сколько я должен заплатить и в какой валюте?

Ситуация была не из легких. Капитан, скрывая минутную растерянность и мысли о парткоме а, возможно, и международном конфликте, долго рассматривал лежащие перед ним гербовые бумаги с арабской вязью, скрепленные сургучными печатями на шелковых шнурках.

-Мне лестно услышать такое предложение, - наконец ответил он. -Но сначала я должен запросить свою компанию. А главное вдругом: по обычаям моей страны мужчина не может обслуживать офицеровв кают-компании, а она - единственная женщина на судне.

Араб понятливо кивнул головой, затем спросил:

-Сколько у вас офицеров, капитан?-Со мной пятнадцать...-Ну, это не самая большая проблема, капитан. Я могу предложить за нее пятнадцать

самых красивых женщин из моего гарема....Утром за завтраком в кают-компании капитан рассказал нам о визитеарабского офицера.-Неужели за одну Алку дают пятнадцать? - задумчиво переспросил старпом, делая вид, что не замечает на самом деле испуганной Аллы, застывшей в дверях кают-компании.

-Ну да! И при этом красавиц! - еще раз подтвердил капитан.

-А что, не худо бы. Как думаете, отцы командиры? – Удовлетворенно потирал ладонями старпом, у которого в подчинении был весь обслуживающий персонал.

До отхода Алла не выходила на палубу, а кастрюли из камбуза ей приносил поваренок. Капитан при встречах с арабом с сожалением разводил руками:

- Ответа от нашей компании я еще не получил.

Может быть, я был не самым лучшим отцом, моим дочерям виднее.

8 августа 1957 года. Я - второй механик парохода «Аскольд». Стоим в Калининграде и грузим круглый лес для одного их советских портов на Черном море. Наш «Аскольд» стоит на отдаленном причале и я, каждые полчаса, бегаю в портовый радиоузел и связываюсь по телефону с Москвой. В столице проходит Всемирный фестиваль молодежи и студентов, а в родильном доме в Сокольниках рожает Елена Черняк. Поздно вечером ребята в радиоцентре сжалились надо мной: «Не бегай, сиди на судне, мы сообщим тебе, кого ты сработал».

Посреди ночи из громкоговорителей над акваторией порта разнеслось: «Второй механик парохода Аскольд! У тебя родилась дочь, вес 4,200, рост 57см. Молодец механик, поздравляем!»

Оля в детстве не выговаривала букву «р» и врач логопед посоветовала, чтобы она по несколько раз в день произносила слова с этой трудной для нее буквой.

-Олечка скажи сыр-р! Сыр-р! – Постоянно приставали мы к ней.

Оля опускала голову и сквозь плотно сжатые губы произносила:

-Не хочу пло это говолить!

Наконец-то я получил в Ленинграде в коммунальной квартире комнату с лепными потолками и дровяным отоплением на третьем этаже старинного дома. По большому блату мы купили чешский спальный гарнитур, фанерованный под темный орех.

35

Маленькая Оля нарисовала толстым зеленым карандашом на полированной дверце ромашки и рожицы.

-Кто это сделал? - спросил я.

Оля сделала удивленное лицо, взяла куклу и вышла в коридор. Дверь была приоткрыта и она слышала наш разговор с женой:

- Ты ведь знаешь, когда дети обманывают, - сказал я, - у них на языке вырастает огромный волдырь. Иногда даже скорую помощь вызывают!

Оля тут же вбежала в комнату плача, и, дергая меня за штанину, повторяла:

-Ну, скажи, что это неправда!

Олю я видел редко. Корабли, на которых я плавал, уходили в долгое, иногда в кругосветное плавание. Как-то летом, удалось Олю с мамой взять в каботажный рейс из Ленинграда в Прибалтику. Море было спокойным. Небольшие волны ударяли в борт. Оля стояла на диване и, выставив руки в открытый иллюминатор, смотрела на воду.

- Буля, буля, - кричала она восторженно, когда брызги долетали до ее рук. Неожиданно, волна побольше влетела в иллюминатор, обрызгав ее с ног до головы. Оля села на диван, испуганно поглядывая на море теперь уже через закрытый иллюминатор.

- Вот тебе и Буля, - сказал я и поднял ее на руки. Хорошо, что она не видела настоящей бури на море.

Я был в длительном отпуске и вез на новеньком Москвиче 408 экспортного исполнения с четырьмя фарами на никелированной решетке десятилетнюю Олю на дачу к моей матери под Москву. По тогдашним меркам, владелец такой машины был круче сегодняшнего обладателя шестисотого Мерса.

Мне никто не верил, что я приобрел супер дефицитную машину без всякой очереди, просто, как говорится, за красивые глаза. Но это действительно было так и я не стану заострять на этом внимание.

Мой Москвич «ЛЕО 10-37», удивительно, что в памяти запечатлелся даже номерной знак, мчался по шоссе Ленинград – Москва. Проехали по объездной дороге город Калинин, теперь - Тверь. До столицы оставалось всего сто с лишним километров. Оля лежала на заднем сидении, обменивалась со мной своими впечатлениями, а потом, вдруг сказала:

- Папа, машина внизу шумит по-другому. -Как по-другому? - спросил я улыбаясь.- Воет немножко громче, чем раньше.- Ты просто устала. – Успокоил я дочь, но прислушался. Ничего подозрительного в

работе мотора я не услышал.- Папа, ты мне не веришь? Ну, давай поспорим! – Настаивала на своем дочь. - Если это правда, то ты мне в Москве купишь мороженого. – Оля склонила голову к резиновому коврику. – Опять гудит по другому!

- Ну, где гудит? – Спросил я, начиная сердится.

- Вот здесь, - Оля показала на покрытый резиновым ковриком короб в днище Москвича, под которым проходил карданный вал. Настойчивость дочери смущала. Я проехал еще немного, остановился и залез под машину. Днище было забрызгано маслом. Судя по запаху и цвету, оно вытекало из коробки передач. В Москве мне пришлось купить дочке большую пачку сливочного мороженого, несмотря на то, что мороженое ей было запрещено из-за ангины, но, договор дороже денег.

Оля выросла, окончила в Ленинграде факультет иностранных языков педагогического института им. Герцена, преподавала в школе, позже работала в Академии художеств, а во времена развала СССР ушла в частный бизнес. Оля до сих пор хорошо говорит по-французски, и демонстрировала свои знания в поездке по Парижу. Она одна поднял

36

дочь, мою прекрасную внучку Елену. Они часто бывают у нас в Потсдаме. Леночка два лета подряд гостила у нас в Потсдаме. У нее прекрасный характер, контактный, общительный, не помнит обид и на ее лице всегда приветливая улыбка и этот набор человеческих качеств, не частых в наше время, несомненно, помогут ей в дальнейшей жизни. Леночка единственный носитель фамилии Черняк по моей линии.

Сейчас Елена заканчивает школу, усиленно готовится к поступлению в ВУЗ и кроме школьных занятий ходит на курсы по подготовке абитуриентов. Надеюсь, что к моменту выхода книги, Прекрасная Елена, это на самом деле так, преодолеет этот нелегкий рубеж.

Куба

Новый 1960й год я встречал в небольшом Кубинском порту, на рейде которого в трюмы «Долинска» с деревянных барж грузили тростниковый сахар-сырец в джутовых мешках. Куба производила в год до семи миллионов тонн сахара-сырца, который вырабатывался на 150-ти сахарных заводах, разбросанных по берегам острова.

Утром по предложению капитана Виктора Ивановича Дмитриева, свободные от работы члены экипажа отправились на спасательной шлюпке на заросший тропической зеленью в обрамлении песчаных пляжей близлежащий островок Санта Мария.

Мы выпили по стакану столового вина (за каждый день нахождения в тропиках полагалось 200 грамм на нос) за Новый год, за далекий Ленинград, где морозы стояли под 30, а через замерзшую Неву ходили пешком, выпили за то, что мы лежим на горячем песочке, а у ног плещется Карибское море.

Перебросив через плечо ремень мелкокалиберной винтовки, я вместе со вторым штурманом Юрой Ребристым, пробирался меж кактусов и густым кустарником с острыми колючками вглубь острова в надежде подстрелить какую-нибудь живность на обед. О животном мире здешних мест мне поведал Юра, подробно обрисовав тапира, животного, похожего на свинью с небольшим хоботом вместо носа. Увидев кокосовую пальму я пошел к ней, а Юра забрался в тень гигантских листьев местного лопуха и я потерял его из виду. Вдруг из того места, куда полез любознательный Юра раздался нечеловеческий крик. Я с винтовкой наперевес побежал на помощь. Картина была живописная: Юра, продолжая орать, сидел верхом на гребне полутораметровой игуаны, которая была испугана не меньше Юры и, открыв зубатую пасть, тихо шипела.

-Это зверюга из семейства ящериц, в общем-то, безобидная, а мясо очень вкусное, - подтягивая шорты, разъяснил мне позже судовой знаток тропической флоры и фауны.

«Долинск» был одним из первых советских судов, пришедшим на Кубу после победы Фиделя Кастро. В 1959 году во время первого визита зампреда совета министров СССР А. И. Микояна на Кубу, было подписано торговое соглашение о закупке пяти миллионов тонн сахара. Визит Микояна был так же приурочен к открытию Советской торгово-промышленной выставки на Кубе, до этого экспонируемой в США и в Мексике.

В следующий раз мы пришли в Гавану в конце февраля. В трюмы нашего судна береговые краны опускали деревянные поддоны с мешками белого рафинированного сахара. 4 марта на стоящем невдалеке от нас французском судне «Ля Кубра» доставившего из Бельгии оружие и патроны, раздался взрыв, а когда к судну подъехали пожарные, врачи и военные, раздался еще один взрыв, более сильный. Погибло 101 человек и более тысячи было ранено.

На следующий день перед жителями Гаваны выступил Фидель. Он обвинил США в организации этой диверсии и провозгласил лозунг: «Родина или смерть!» определивший путь социалистического развития Кубы и вызвавший экономическую

37

блокаду Острова Свободы а за ней и Кубинский кризис 1963 года, поставивший мир на грань ядерной катастрофы. Но рассказ об этом еще впереди.

Куба любовь моя…

До революции Куба была публичным домом Америки. Две страны разделял лишь 80-ти километровый Флоридский пролив. На Кубе было зарегистрировано 300 тысяч проституток и пришедший к власти Фидель Кастро, борясь с этим злом, переобучил часть жриц любви в водителей такси. Но вскоре он отменил свое решение, потому, что такси встало. Новоиспеченные водители предпочитали обслуживать своих пассажиров не сидя за рулем, а на их коленях да на просторных задних сидениях американских авто.

Далекий 1959 год. Первый рейс на Кубу. В ожидании погрузки «Долинск» пришвартовался к одному из отдаленных отстойных причалов Гаваны. Закончив обычные формальности, портовые чиновники покинули судно. На причале выстроилась шеренга смуглолицых красавиц. Они, призывно улыбаясь, демонстрируют нам свои прелести: крутые бедра, выпирающие шикарные бюсты, едва прикрытые разноцветными лоскутами, которые с большой натяжкой можно было бы назвать одеждой.

Но ожидания местных куртизанок оказались напрасными. Сошедшие на берег советские моряки обошли их стороной и на ближайшем пустыре до темноты играли в футбол. Молва о странных «совьетико» вскоре облетела предпортовые веси и обрела словесное оформление. Видя красный флаг с серпом и молотом на судовом флагштоке девушки кричали: «совьетико анонисто, совьетико но пипирка!». Обидно конечно было слышать такое. С пипирками у нас все было нормально, другое дело «облико морале», как говорил один из героев фильма «Бриллиантовая рука».

Видимо, учитывая неизвестную им дотоле сексуальную ориентацию, гостеприимные хозяева повезли нас в зоопарк. Мы насмотрелись там, на диковинных зверей и в конце экскурсии нас подвели к мощной металлической изгороди с заостренными концами.

-Там живет самка гориллы, близко не подходите. Она бросается своим дерьмом в посетителей, - предупредил нас гид.

Такой огромной обезьяны мы еще не видели. Защелкали фотоаппараты. Мы рассматривали гориллу, а она сидела, прислонившись к стене своего жилища, и смотрела на нас своими умными глазами. От ее ошейника свисала длинная цепь. В нашем экипаже был младший механик Олег Цветков – живая копия известного французского актера Жерара Филиппа. Вдруг, горилла, остановив свой взгляд на Олеге легла на брюхо и поползла к изгороди не отрывая глаз от механика. Цепь натянулась. Самка села напротив Олега, трубно завыла и задвигала своими чудовищными лапами, словно звала его в свои объятия. Служитель от удивления лишь покачивал головой, а мы радостно восхищались этой любовной сценой. С этого момента спокойная жизнь у Олежки закончилась

-Вот повезло тебе, Олег, такая телка запала, не дрейфь!-В ней небось живого веса кг 200!-Такая в обиду никому не даст!-С кормежкой надо бы разобраться! Она ведь наши макароны есть не станет. -Если Олег не заревнует ее можно на вахту к трапу поставить. Это была неисчерпаемая тема разговоров в кают-компании во время двухнедельного плавания из Гаваны в Ленинград. Вспоминали также дедушку Дарвина и выдвигали всякие гипотезы о будущем потомстве такой необычной пары.

Рыбалка «по-кубински».

На Кубе в год производили около 8 миллионов тонн тростникового сахара. Сахарные заводы располагались на побережье и имели один а то и два глубоководных причала для погрузки готовой продукции на морские суда. Наш теплоход вот уже вторую

38

неделю стоял под погрузкой сахара-сырца в одном из небольших Кубинских поселков, за окраиной которого возвышались старинные кирпичные стены сахарного завода. Рядом с причалом далеко в море уходила деревянная эстакада с уложенными на ней металлическими ржавыми трубами полуметрового диаметра, протянутыми с берега.

Увидев эти трубя я решил, что они проложены для перекачки пресной воды с танкеров. Питьевая вода продавалась в местных магазинчиках.

Утром, как обычно, я делал обход машинного отделения. Судового токаря Алексея Медведева, смышленого паренька-заочника высшей мореходки, который плавал со мной уже на нескольких судах, я на рабочем месте не увидел. Поинтересовавшись, что случилось, я узнал, что Леша взял выходной день и пошел на рыбалку.

Вечером наш помполит, в общем то неплохой мужик, говорит мне: - «Дед, а твои архаровцы все под хорошим шафе пришли на просмотр кинофильма, а я знаю точно, что именинников в эти дни нет»

К нам на просмотр фильмов приглашались кубинцы и киномеханик, по их просьбе, уже в который раз крутил «Человек Амфибия».

Увидев Алексея я поинтересовался: «Ну, как рыбалка?»

«Да, так, одна мелочь». А самого язык заплетается, и не похоже, что от стакана другого двенадцатиградусного Рислинга. Ну, думаю, бывает, жара…, а, может быть из домашних заначек пригубил?

На следующее утро я опять не увидел Алексея на рабочем месте и мне сказали, что он снова на рыбалке.

«Интересно», подумал я, - что это у моего «точилы» такая страсть открылась, хотя до этого я ни разу не видел его с рыболовной снастью.

Ближе к полудню, освободившись от судовых дел, я решил посмотреть, где рыбачит мой Алексей. Я поднялся на мостик и в бинокль стал оглядывать причал, ближний скалистый берег и, наконец, увидел Алексея в соломенной шляпе и с удочкой в руках сидящего на краю эстакады. Солнце жгло немилосердно. Решив посмотреть на улов, я тихо подошел к рыбаку сзади и увидел удивительную картину. Алексей, спустив ноги с эстакады и держа в руках обыкновенную палку, терпеливо сидел под палящими лучами солнца, а под одной из труб закрытой заглушкой на конце висело эмалированное ведро, в которое из-под заглушки отошедшей от жары довольно интенсивно капала какая-то жидкость. Я подставил палец и попробовал. Конечно же, это была не вода, а спирт из сахарного тростника. Увидев меня, Алексей выпустил «удочку» из рук… А в ведро уже накапало на треть…

Земной круг.

В конце лета 1960 года теплоход «Долинск» готовился к новому, необычному для грузового судна, плаванию. В носовые и кормовые трюмы «Долинска» для балласта погрузили несколько тысяч тонн речного песка. У трапа вместе с вахтенными матросами теперь круглосуточно дежурили неулыбчивые мужчины в штатском.

По ночам рабочие судоремонтного завода, допущенные на судно по особым пропускам, на твиндеках сваривали массивные фундаменты, на которые с железнодорожных платформ береговые краны ставили снятые с колес большегрузные зеленые фургоны с зашторенными окнами. Сварочные дуги вспыхивали на локаторном мостике, где монтировались многометровые штыревые антенны и в среднем трюме, куда грузили передвижные электростанции, кабели, металлические бочки с соляркой и металлические контейнеры с опломбированными дверями. В судовой роли появились дублеры штурманов, радистов, механиков, и, даже капитана. Это были люди с усталыми лицами и военной выправкой, которую невозможно было скрыть за одинакового покроя костюмами и плохо отглаженными рубашками. Их размещали в

39

пассажирских каютах и каютах младшего комсостава, потесненного на диваны своих судовых коллег.

Перед отходом мы давали подписку о неразглашении сведений о неведомых событий, участниками которых нам предстояло стать. О таинственном рейсе «Долинска» в порту ходили самые невероятные слухи. Поговаривали, будто мы идем в район испытания нового ядерного оружия. Но по огромному количеству продуктов и штабелям ящиков с сухим «тропическим» вином, загруженным в судовые кладовые, да по бесконечной веренице черных «Волг», каждый день подъезжавших к трапу «Долинска» с партийным, городским, пароходским и другим начальством, можно было с уверенностью сказать, что мы уходим в длительный тропический рейс особой важности.

Первые недели рейса мало чем отличались от обычного плавания. Мы полным ходом прошли Датские проливы и Ла-Манш. Позади остался грозный Бискай, спокойный, как озеро в это время года. Иногда слева по борту в белесой дымке виднелись скалистые берега Португалии.

Атлантика встретила нас полным безветрием, и лишь пологая зыбь, подернутая едва заметной рябью, мерно покачивала «Долинск» с борта на борт. Курс судна был проложен на юг, и только где-то за островами Зеленого мыса мы впервые застопорили главный двигатель и легли в дрейф.

Началась наша загадочная работа. По указанию экспедиционного начальства судно время от времени переходило в другую точку Атлантики. Чаще всего это был Гвинейский залив в районе остова Фернандо-По. Судя по тому, что на верхнем мостике время от времени монтировались многометровые антенны изготовленные из дырчатых металлических листов направленных в сторону звездного неба, можно было предположить, что с борта «Долинска» ведутся сеансы связи с какими-то летающими объектами.

По ночам, задрав головы, мы подолгу вглядывались в звездный купол, нависший над нами. Иногда среди мириад звезд и созвездий от одного до другого края тропического неба пролетала яркая, рукотворная звездочка. Быть может, это была наша.

Судя по озабоченным не выспавшимся лицам начальника экспедиции и его помощников, не все, видимо, у них ладилось, и вскоре «Долинск» взял курс к берегам Ганы небольшого Африканского государства с населением в 11 миллионов человек. В те годы Кваме Нкрума президент независимой Ганы, повел страну по пути некапиталистического развития и в своей внешней политике ориентировался на СССР.

На внешнем рейде небольшого порта Тема, наш теплоход лег в дрейф. На воду спустили спасательную шлюпку. Старпом, зам начальника экспедиции, два матроса и я, сели в шлюпку и отошли от борта. Наша задача была простой. В строго назначенное время нам предстояло подойти к причалу, забрать людей, которые к этому же времени должны были подъехать на машине и на полном ходу идти обратно к судну. Все произошло как в приключенческом кинофильме: на причал въехал черный лимузин, из которого выскочили трое мужчин с легкими сумками в руках, спрыгнули к нам в шлюпку и мы отошли от причала, по которому бежал темнокожий служащий в фуражке, что-то крича, размахивая руками и поглядывая то на отъехавший автомобиль, то на уходящую в море шлюпку. Наши гости, мужчина под пятьдесят в светлом чесучовом костюме и двое молодых мужчин с крепкими бицепсами под спортивной одеждой, обменивались веселыми репликами с интересом наблюдая за происходящим на берегу. Мы подошли к судну. Гости поднялись на палубу, шлюпку тотчас подняли и «Долинск» набирая ход, ушел от берегов дружественной нам Ганы.

Наших гостей мы видели лишь изредка в кают-компании за обеденным столом. Остальное время они находились в передвижных лабораториях стоящих в душных трюмах.

40

Видимо, мужчина в чесучовом костюме был большим начальником. Члены экспедиции обращались к нему только на «вы», не называя ни имени, ни должности, а начальник экспедиции, полковник, разговаривая с ним, непременно стоял навытяжку.

7 ноября мы отмечали самый главный советский праздник – День Великой Октябрьской Социалистической Революции. В столовой команды были накрыты праздничные столы с тропическим вином. Члены экспедиции сидели отдельно от экипажа, а загадочный гость попросился сесть с нами. Он оказался за столом рядом с боцманом Николаем Черемухиным, очень уважаемым на флоте человеком и моряком. Николай угостил своего соседа водочкой перелитой в бутылку с этикеткой «Лимонад грушевый». Гость не отказался и заговорщицки кивнул головой. Он расспрашивал о морской жизни, о семьях и детях, с интересом слушал рассказы бывалых моряков о забавных историях, а потом, подняв очередной тост и поблагодарив капитана и весь экипаж за гостеприимство, спросил: «А вы знаете, какой работой мы с вами занимаемся?»

Начальник экспедиции остолбенел от этих слов. Ведь он, получая очередную шифровку с новыми координатами судна, поднимался в штурманскую рубку и, соблюдая полную секретность, тихо говорил капитану: «Пусть штурман и матрос выйдут». Оставив новые координаты капитану он уходил. Через несколько минут в рубке появлялся штурман и прокладывал новый курс.

-Вы ведь, боцман, постоянно помогаете устанавливать антенны на мостике. С их помощью и с помощью специального оборудования, находящегося в трюмах, фиксируются и передаются в Москву параметры орбит баллистических ракет запускаемых с территории Советского Союза, а также спутников различного назначения, орбиты которых тоже пролегают над этим районом тропической Атлантики.

Лишь много лет спустя в архиве одного из участников этих космических экспедиций 60-х годов, я увидел любительские фотографии, с которых был снят гриф секретности: «Долинск» в океане, капитан Виктор Иванович Дмитриев и рядом с ним знакомое лицо того самого загадочного гостя, приоткрывшего тогда для нас завесу секретности. Это был Борис Евсеевич Черток – в то время начальник отдела по системам управления космических аппаратов и ракет конструкторского бюро, которым руководил Сергей Павлович Королев. После полета Юрия Гагарина Борис Евсеевич Черток – Герой Социалистического труда, Лауреат Государственных и Ленинских премий, академик и заместитель Генерального конструктора С.П. Королева, единственный человек который говорил ему «ты». В феврале 2009 года Борис Евсеевич Черток отметил 97-летие.

Секретный рейс длится уже больше двух месяцев. «Долинск» идет за пополнением продовольственных запасов на остров Святая Елена. Конечно, побывать на печально известном острове, где провел в изгнании свои последние годы жизни император Наполеон, было интересно. Но нас, если признаться честно, волновало другое, будут ли в этом секретном рейсе платить валютную часть зарплаты, как в обычном загранплавании?

Остров Святая Елена – территория Великобритании. В хождении там были фунты стерлингов, самая весомая в те годы, да и в нынешнее время, валюта. В ответ на наши вопросы о валюте, капитан лишь загадочно улыбался. Валюту мы тогда получили, а за вечерним чаем, капитан рассказал нам о своем визите к губернатору острова. Наместник королевы очень удивился, выкладывая на стол две тысячи фунтов стерлингов: «Капитан, зачем вам столько денег? На острове всего четыре кабака и нет уличных девок».

В те далекие времена все параметры орбит записывались на фотопленку, которую сушили в питьевом спирте. Запуски космических объектов были регулярными и запасы спирта вскоре иссякли. Перед ноябрьскими праздниками для пополнения запасов топлива, воды, продуктов и различного снабжения нам разрешили заход в Кейптаун.

41

Вскоре приехал агент по снабжению г-н Шапиро. Знакомясь, он задержал мою руку в своей и, вглядываясь в мою загорелую до черноты физиономию, удивленно спросил: «Юде???» Г-н Шапиро сносно говорил по-русски. Его родители уехали из России в эти благодатные края во время еврейских погромов в конце девятнадцатого столетия.

Заказав все необходимые продукты и снабжение, старпом спросил у агента, можно ли в Кейптауне купить питьевой спирт?

- Конечно! Но сначала я должен получить разрешение в полиции. Сколько вы хотите? - спросил он с готовностью.

- Триста литров.

- Сколько, сколько? Триста литров? – переспросил старпома агент сначала по-русски, потом по-английски, и, видимо, на идиш. И, получив подтверждение,направился в каюту капитана. Поблагодарив капитана за крупный заказ ихороший заработок, отметив дисциплину и порядок на судне, г-н Шапироосторожно спросил:

-Скажите, зачем ваши помощники заказали так много спирта?

-Вы, наверное, знаете, что 7 ноября в нашей стране отмечают самый большой праздник, - ответил с улыбкой капитан, чем привел собеседника в замешательство. Он так и не понял: шутка это, не шутка? По его лицу скользила растерянная улыбка, а в глазах можно было прочесть немой вопрос: «Я, конечно, слышал, что русские пьют много, но неужели столько?!!»

Новый 1961 год мы встречали на экваторе. Судно лежало в дрейфе и к зависти тех, кому еще не удалось пересечь эту заветную для каждого мореплавателя черту, океан в этот день многократно переносил нас из одного полушария в другое.

Устроители праздника Нептуна, совмещенного накануне с новогодними торжествами, вместе с Владыкой морей и океанов, его многочисленной, перемазанной отработанным маслом и сажей свитой, ссылаясь на записи в судовом журнале и морские обычаи, требовали от судового начальства продолжения торжеств и «горячительных» напитков.

Этот день был таким же напряженным, как все предыдущие дни последних недель года. Но чувствовалось приближение какого-то особенно ответственного запуска. С 00 часов была объявлена постоянная готовность и неожиданная для открытого океана команда: «Всем стоять по местам!» Размеренная судовая жизнь, поделенная на четырехчасовые вахты, сразу же перешла в другое временное измерение. С этой минуты люди и механизмы были готовы к немедленному действию без единого сбоя и остановки в работе.

Антенны на верхнем мостике нацелены куда-то в сторону африканских берегов. На полную мощность грохочут дизеля судовой электростанции. Впервые за весь рейс им надрывно подвывают моторы передвижных электростанций из среднего трюма, работающие на единую судовую сеть. Из-за плотно прикрытой двери радиорубки непрерывно стучит «морзянка».

О чем в эти минуты думает наш капитан, с филигранной точностью удерживая «Долинск» на заданном курсе? Начальник экспедиции, его помощники, все в белых рубашках, без малого сутки не выходящие из своих душных лабораторий, упрятанных в наглухо задраенные трюмы? О чем думаем мы, свободные от ночных вахт моряки, вглядываясь в отрешенное лицо своего капитана, который непрерывно меряет шагами мостик?

А в эти мгновения где-то за тысячи миль от нас в клубах огня и дыма в небо поднимается огромная ракета. Мы верим, что наш «Долинск» и его экипаж, как маленькое звено в единой цепочке тысяч людей, сверхсекретных КБ и заводов, гигантских ферм, далеких полигонов и центров управления полетами, решают одну общую, великую задачу, вторгаясь в дотоле неведомую человечеству вселенную. Ближе к полудню над океаном победно заревели судовые тифоны.

42

- Ребята! - раздался по судовой трансляции взволнованный голос капитана. - Человек в космосе. Его зовут Юра Гагарин. Поздравляю! Мы идем домой! Был праздник. Мы поднимали стаканы со слегка прокисшим вином и до хрипоты кричали «Ура!»

С тех пор прошло много лет, но в памяти сохранилось счастливое, по-мужски красивое, обветренное лицо нашего капитана. В его крепком рукопожатии и добрых словах, сказанных каждому из нас в тот счастливый день, было все: профессиональная гордость, удивление и восторг от величия происходящего, благодарность за верность морю и делу, каким бы трудным оно ни было. В Гибралтаре, куда мы зашли возвращаясь домой, мы впервые увидели портреты Юрия Гагарина, его улыбку, обошедшую всю мировую прессу тех дней.

-Хороший парень! Не зря так долго болтались в океане! - Сказал кто-то из матросов, прикалывая портрет космонавта рядом с фотографиямисвоих детей. Наш капитан, как ни в чем не бывало, рассказывал портовыми таможенным чиновникам, поглядывавшим на песок в трюмах «Долинска»,свою обычную морскую байку о тяжелом плавании в южной Атлантике,куда мы доставляли для китобойных флотилий сети для ловли китов идругое снабжение.

В Ленинград мы вернулись спустя восемь месяцев. Капитан дальнего плавания Виктор Иванович Дмитриев уйдя с «Долинска» командовал другими судами. Он умер на мостике, прижавшись лицом к стеклу ходовой рубки, когда его судно входило в Стокгольмский порт. Не выдержало сердце. Ему было 53 года.

Прошло 20 лет после полета Юрия Гагарина. Я уже работал на берегу, занимался морской экологией, связанной с международными проблемами защиты мирового океана от загрязнения. Решая задачу по уничтожению особо опасных судовых отходов, я с коллегами приехал в маленький подмосковный городок Покров, где в одном из отечественных институтов решались аналогичные проблемы. Нас принимал директор института и все вопросы были решены быстро. На стенде с фотографиями ветеранов института я увидел и портрет директора. Лауреатских значков на его пиджаке было больше, чем пуговиц на моем мундире. На другой день, прощаясь с нами, он неожиданно спросил:

-Не хотите ли осмотреть наши достопримечательности? Машина будетждать вас внизу у подъезда.

Отказываться было неудобно, хотя мы подумали, что можно увидеть в этом маленьком русском городке с деревянными одноэтажными домишками, полуразрушенной церковью, да серыми корпусами института из стекла и бетона, спрятавшегося за вековыми соснами?

У старенькой, видавшей виды «Волги» нас ждал молодой водитель.

-Из Ленинграда? Садитесь, тут недалеко, - он приветливо улыбнулся,спросил: - с собой есть? – он характерно щелкнул двумя пальцами по шее, - а то по дороге заехать можно.

Заметив наше удивление, он добавил, вглядываясь в наши лица:

-Мы ведь на могилу Юры Гагарина поедем, так там космонавты всегдаего поминают...

Было начало лета. Березовый лес с чистой молодой листвой протянулся на многие километры. Наконец мы остановились. В лесном массиве, на километр, может быть, два была прорублена широкая просека. Там, где стоял обелиск с барельефами Юрия Гагарина и погибшего вместе с ним летчика дважды героя Советского Союза, полковника Серегина, от берез остались одни обгорелые пеньки.

43

-Сюда космонавты часто приезжают, - повторил водитель и добавил,- еще пионеры приходят, когда только листики распускаются. Галстуки наобгорелые березки повязывают и клянутся быть такими как Юрий Гагарин!

Осенний день 1997 года. В немецком консульстве в Санкт-Петербурге на Захарьевской строгий сотрудник внимательно перелистал страницы моего новенького, недавно выданного в ОВИРе паспорта с тесненной символикой бывшего Союза Советских Социалистических Республик на обложке. Вручая мне листок с уведомлением службы приема лиц выезжающих на постоянное место жительство в Федеральную землю Бранденбург, он дважды повторил:

-Обратите внимание, служба приема из города Потсдам переведена вгород Пайтц, улица Гагарина, дом 7.

-Юрия Гагарина? - переспросил я удивленно. Он поднял брови, посмотрел на меня поверх очков, и еще раз повторил, но теперь уже

по-немецки:- Я, я, Юрий Гагарин штрассе, зибен.С тех эпохальных, без преувеличения, исторических событий, - полет первого человека в космос, прошло почти полвека. Сегодня в музее Морских космических экспедиций в Москве, хранятся фото и многочисленные документы, рассказывающие о полете Юрия Гагарина, других космонавтов и о морских судах обеспечивавших эти полеты. На видном месте фотография теплохода «Долинск» и судовая роль первого космического рейса, где значится и моя фамилия.

За успешное выполнение правительственного задания особой важности пять членов экипажа «Долинск» были награждены правительственными наградами и знаками отличия. Капитан Виктор Иванович Дмитриев получил Орден «Трудового Красного Знамени», а третьему механику Игорю Вениаминовичу Черняк было присвоено звание «Почетный работник морского флота». К этому званию на флоте относились уважительно, и не скрою, я не без гордости носил значок Почетного работника Морского флота на лацкане своего парадного мундира и сейчас с удовлетворение вспоминаю об этих событиях.

Обезьяний папа

В этих космических экспедиционных рейсах участвовали еще два теплохода Черноморского пароходства «Краснодар» и «Ильичевск». Иногда мы встречались с ними в океане и передавали одесситам свежие продукты, овощи и фрукты, которые, имея большое превосходство в скорости, мы успевали закупить в перерывах между запусками ракет в ближайших африканских портах: Аккре, Дакаре, Конакри, Лагосе.

В очередной заход в Конакри матросы уговорили капитана купить пару обезьян. Капитан разрешил, назначив матроса Федора Капустина и еще двоих матросов ответственными за содержание животных в чистоте и порядке. За небольшие деньги, присовокупив несколько кусков хозяйственного мыла и банку белил, матросы приобрели у уличного торговца самца и самочку буро-желтых бесхвостых макак. С помощью мимики и жестов африканец дал понять, что они взрослые и абсолютно ручные. Самочка, ее нарекли Евой, охотно шла на руки, любила своими тонкими, ловкими пальцами разгребать волосы на матросских головах, а когда ее угощали фруктами или печеньем, она набивала защечные мешки, прикрытые пушистыми бакенбардами. Самец же, с зубастой пастью по имени Адам, привязанный толстой веревкой за ошейник к палубной скобе, был ревнив как шекспировский мавр, и однажды в порыве чувств едва не перебил тяжелой деревянной плахой ногу матросу, игравшему с его мохнатой подружкой.

Пришло время возвращаться домой. В Европе была ранняя весна и для наших обезьян в кормовом трюме построили деревянный домик, с электрическим обогревателем. Через несколько дней в трюме сработала пожарная сигнализация. Выяснилось, что Адам перегрыз электропроводку, домик загорелся, и у самца обгорела вся задница. Адама

44

долго ловили сеткой в трюме, а потом, связав лапы, предоставили возможность судовому врачу мазать ему мягкое место противоожеговой мазью.

По пути в Ленинград мы зашли в Антверпен. Рядом с нами пришвартовался наш балтийский пароход «Ангарск», ходивший на линии между Ленинградом и портами Бельгии.

-Ребята, куда ходили? – разглядывая наши загоревшие до черноты лица, расспрашивали моряки «Ангарска», наслышанные об окутанных тайной рейсах «Долинска».

Приложив палец к губам, Федор Капустин, «обезьяний папа», как его звали на судне, подвел ангарцев к кормовому трюму. Сквозь щели приоткрытых трюмных крышек были хорошо видны прыгающие по песку Адам и Ева.

-Это что? – Отпрянув от трюма спросил Федора его коллега с «Ангарска»

- Ты что, Серега, не узнал что ли? – Обезьяний папа сделал круглые глаза. - Так это же наши с тобой прародители!

-А что у того, зубастого, с задницей? Обгорела, что ли? - Продолжал любопытствовать Серега, вновь прильнув к щели.

-Может и обгорела. – Подтвердил Федя. - В рейсе над ними всякие опыты проводили.

- Какие опыты? У вас, что ли на борту целый зверинец, - Заинтересовано загудели «ангарцы».

-В носовых трюмах – Федор понизил голос, - орангутанги и гориллы в металлических клетках сидят и другие приматы помельче. Они все под номерами числятся. Про опыты рассказывать не могу, сами понимаете, подписку давали, а вот про этих, - он махнул рукой в сторону Адама и Евы, - могу сказать только, что макаки свое отслужили, раз в этот трюм их на шоковую терапию перевели, - вешал лапшу на уши Федя. – С приходом в Ленинград, говорят, их в зоопарк, что ли ,отправят на реабилитацию.

- Так может, вы их нам отдадите? – Предложил все тот же Серега.

-Вопрос не по адресу. – Солидно возразил Федя. – Я же говорил, что все они на строгом учете. К капитану надо идти.

Ближе к вечеру с большим позвякивающим бумажным пакетом к нам на «Долинск» пожаловал капитан «Ангарска» Леня Липштейн, молодой тучный мужчина, совсем недавно поднявшийся на капитанский мостик, а до этого плававший под командованием нашего капитана на одном из судов пароходства в должности штурмана. Теплая встреча учителя и ученика затянулась допоздна. Перед самым уходом Леня спросил:

-Может хоть одну обезьянку нам передадите? Ко мне целая делегация приходила.

-Видишь ли, Леня, во-первых над обезьянами я не самый главный командир, есть еще и экспедиционное начальство. Сейчас время позднее. Обещаю, что завтра поинтересуюсь у них о такой возможности. - Наш капитан знал о хитроумном плане обезьяньего папы избавления от макак и сочувственно разводя руками, продолжал разыгрывать маленький спектакль. – Во-вторых, над обезьянами проводились очень серьезные научные исследования, и разлучать эту пару нельзя. Оба капитана разгуливали по причалу, оживленно беседуя и через какое-то время Леня благодарно тряс руку своего учителя, приговаривая:

-Спасибо вам, Виктор Иванович, я знал, что у вас доброе сердце.

В обеденный перерыв на «Ангарске» состоялось внеочередное общее собрание. На нем был обсужден и единогласно утвержден протокол в котором говорилось, что экипаж судна принимает в дар от теплохода «Долинск» двух обезьян породы «макака резус бесхвостые» по кличке Адам и Ева и обязуются обеспечить их хорошим питанием и светлым теплым помещением. В случае непредвиденных договором обстоятельств,

45

экипаж «Ангарска» обязуется передать обезьян в зоопарк. Протокол подписали капитан и председатель судового комитета и один экземпляр передали нашему капитану. Поздним вечером Федя сотоварищи изловили макак, посадив каждую в мешок, и отнесли ни «Ангарск», обязав ангарцев не выпускать обезьян до выхода в море, что бы их, якобы, не увидела бельгийская таможня. Через час «Долинск» покинул порт и взял курс на Ленинград. А на «Ангарске» полусутками позже состоялось первое знакомство экипажа с обитателями африканских джунглей «подопытными сверхсекретных бактериологических исследований». Выпущенные на волю одичавшие макаки сначала учинили погром в столовой команды, а потом, перепачканные едой и кетчупом сорвали с переборки судовую стенную газету, заскакивали в открытые каюты, хватали на умывальниках тюбики с зубной пастой и кремом для бритья, пробовали их содержимое на вкус. Подробно об этих и других злоключениях поведал нашему капитану его ученик:

-Так мы сами мудаки, попались на мякине! Протокол! Единогласно! – Леня хохотал до слез, поглядывая на улыбающегося учителя. – Мы этих образин всем экипажем ловили! Пришлось даже общесудовую тревогу объявлять!

«Пчеловоды»

«Долинск» обычно лежал в дрейфе в нулевой точке земного шара на пересечении экватора и Гринвичского меридиана. Над этой точкой пролегали орбиты космических кораблей. После подтверждения «Долинском» правильности траектории полета у спускаемых аппаратов включались тормозные двигатели и они приземлялись где-то за Уральскими горами. Как я уже писал, эти рейсы были многомесячными и строго секретными. За судном было закреплено два экипажа поочередно сменявшие друг-друга.

В очередной раз рейс нашего сменного экипажа затянулся. Отгуляв положенный отпуск, я, и электромеханик Борис Залогин жили в ожидании судна в пароходском доме отдыха в поселке Репино, недалеко от Ленинграда. Когда-то это была финская деревня Куоккала. Здесь в поместье «Пенаты» жил великий русский художник Репин. После финской войны 1939 года государственную границу отодвинули от Ленинграда за 100 с лишним километров за Выборг.

Была поздняя дождливая осень. Отдыхающих можно было перечесть по пальцам и дирекции удалось поселить в дом отдыха группу старших офицеров приехавших из разных концов страны на переподготовку в Ленинград. В будние дни офицеры возвращались с занятий поздно, к ужину, а в субботу и воскресенье они отдыхали. Развлечений было немного: черно-белый телевизор с двумя программами, старенький бильярд с металлическими шарами и стол для игры в настольный теннис. И, конечно же, застолья за закрытыми дверями четырехместных номеров. В настольный теннис я научился играть на «Долинске». Зам. Начальника экспедиции Владислав Сокалло, еврей по жене, живущий нынче в Америке, был кандидат в мастера спорта по настольному теннису и в длительном рейсе в душном трюме мы каждый день играли с ним в пинг-понг. Играли до изнеможения, как у нас говорили, «убивали плоть». После игры сил потом хватало лишь на душ и сон без эротических сновидений. В конце рейса Владислав присвоил мне и Борису третий спортивный разряд. В Гибралтаре, по пути домой, мы купили спортивные костюмы из нейлонового трикотажа с белыми полосками вдоль рукавов, кроссовки «Баттерфляй» на толстой рубчатой подошве и теннисные ракетки «сэндвич» с надписью на английском языке на лакированных ручках «Гигантский дракон».

В этих диковинных для того времени спортивных нарядах мы подходили к теннисному столу, доставали из ярких сумочек ракетки и американские сигареты Честерфильд.

46

-Ну, как, профессор, - обращаясь ко мне начинал Борис, большой любитель всяких розыгрышей, - сегодня, я надеюсь, вы не так устали, рукопись, как я уже видел вы закончили. Начнем…

И далее, в таком же тоне.

Как-то субботним вечером один из офицеров подошел к Борису. От него изрядно попахивало коньяком. -Вот мы, с товарищами, поспорили по поводу вашей профессии. Вы одеты во все заграничное. -Кто же мы по-вашему, - спросил заинтересованно Борис, подняв на собеседника свои «честные» глаза?-Сотрудники посольства?-Нет, дорогой товарищ полковник, мы из другой епархии, из департамента пчеловодства Академии естественных наук, - «завернул» Борис. – Мы, пчеловоды!

- Пчеловоды из Академии? – Полковник удивленно округлил глаза.

- Я-то еще соискатель, специализируюсь по искусственным сотам из картофельного крахмала, а вот они, Борис почтенно указал на меня, профессор Черняк, они очень известный ученый в наших кругах. Мы только что вернулись из Женевы, - важно, как говориться, «на голубом глазу» продолжал Борис, - где проходил международный симпозиум по пчеловодству, на котором Игорь Вениаминович сделал сенсационное сообщение о своих новациях.

Мне в ту пору исполнилось 31.-В Женеве? Это что же, в Швейцарии, - уточнил полковник еще больше удивляясь, - и что же он изобрел?- Не изобрел, а вывел. – Снисходительно поправил его Борис. – Он вывел новую особь высокопродуктивных пчел. - Так в чем же новизна? – полковник иронически взглянул на своих товарищей прислушивающихся к разговору.-Да, дорогой мой, - «запел» Борис, - для несведущего человека ваша реакция простительна. Позвольте, я вам прочту маленькую лекцию. Как известно, у каждой обыкновенной пчелы 6 ножек, на четырех она сидит, а двумя собирает нектар с цветов. Профессор Черняк, - Боря поднял кверху указательный палец, - вывел пчелу, которая имеет 10, а некоторые особи даже 12 лапок, представляете, какая продуктивность! Конечно, Нобелевскую премию за такие достижения не дают, но Европейский патент принесет профессору неплохие дивиденды в валюте.

Боря с победным видом оглядел офицеров, обменивающихся восторженными репликами об услышанном только что «научном эксперименте».

Кубинский кризис

В середине лета 1962 г. у причалов Ленинграда, Мурманска, Николаева, Лиепаи, военно-морских баз в Балтийске и Североморске десятки крупнотоннажных транспортных судов Минморфлота готовились к выходу в секретные рейсы.

Днём и ночью на суда грузили танки, бронетранспортёры, пушки, самолёты, походные кухни и другую военную технику. На капитанском мостике устанавливались крупнокалиберные пулемёты. В трюмах солдаты сооружали из досок пятиярусные нары, а вдоль бортов на кормовой палубе строились подвесные туалеты, закамуфлированные сверху под ящики с оборудованием и надписями на английском языке «Aviaexport».

47

На каждом судне размещалось по триста-пятьсот солдат и офицеров, одетых в одинаковые китайские рубашки и брюки с этикетками «Дружба». Дополнительные спасательные средства на суда не устанавливали.

Моряки давали строжайшую, тройную подписку о неразглашении государственной тайны. Какой? Никто из нас, кроме высокого начальства, этой тайны не знал. Разве что погрузка вместе с продуктами сухого тропического вина подтверждала всевозможные слухи: мы идем в Индонезию, Персидский залив, Анголу...

Но вскоре и мы, несмотря на секретность, узнали, куда повезем так называемых «сельхозрабочих» и их «сельхозтехнику».

- На Кубу, ребята, поплывете, - сказала как-то немолодая женщина в ватнике и резиновых сапогах, неторопливо подметавшая причал в Балтийске, где наш «Александровск» стоял под погрузкой.

Переход с Балтики на Кубу занимал 13-14 суток. Шли на максимально возможных скоростях. Из-за постоянного наблюдения ведущегося с разведывательных самолетов НАТО трюмы, где размещались солдаты, открывались для проветривания лишь по ночам, а днем работала принудительная вентиляция. Стояла жара, температура в трюмах переваливала за 40 градусов. Солдат днем выпускали в туалеты по двое. Голые по пояс, потные, обросшие щетиной они, по команде «бегом», проскакивали эти несколько метров от люка до желанного заведения и надолго застревали там. Доски рассохлись и сквозь щели солдаты видели безбрежные океанские просторы, да стайки летающих рыб.

Во время шторма большинство солдат укачивало, и по ночам из открытых трюмов поднимался тяжелый тошнотворный запах давно немытых человеческих тел и рвоты. Каждый вечер ко мне приходил начальник эшелона и с надеждой спрашивал:

- Механик, ну, сколько завтра прислать, 30-40 человек? Могу и больше.

Грязная работа в машинном отделении, в грохоте семитысячисильного главного дизеля и надсадного воя турбонагнетателей была праздником для этих «счастливцев». После работы они могли принять горячий душ и поужинать за чистым столом в столовой команды.

К началу осени 1962 года американская разведка обнаружила на Кубе 42 стратегические ракеты, танки, самолеты и более 50-ти тысяч солдат. К середине октября на революционном острове уже находилась целая армия советских солдат под командованием кавалерийского генерала Плиева. Конный генерал во главе войска! Это обстоятельство по замыслу Хрущева должно было успокоить американцев и убедить их в том, что ракеты с ядерными головками в ста километрах от берегов Флориды служат лишь сдерживающим фактором.

Около двухсот транспортных судов Балтийского, Черноморского, Мурманского и Дальневосточного пароходств ходили в то лето и осень к берегам Кубы с «сельхоз» грузами и «сельхозрабочими».

В те дни советское телевидение то и дело показывало репортажи о митингах рабочих, служащих, интеллигенции, на которых горячо одобрялась и поддерживалась мудрая политика партии и ленинского политбюро по оказанию интернациональной помощи братскому кубинскому народу и укреплению его обороноспособности. А Кубинскому лидеру Фиделю Кастро в СССР была присвоена Международная Ленинская премия мира.

Говорят, когда Кеннеди доложили о русской армии находящейся на Кубе, и о том, что военных перевезли на грузовых судах, он не поверил этому сообщению. Для проверки такой возможности американцы посадили на грузовое судно бригаду морских пехотинцев, и оно вышло в тропические широты. Через 16 часов пехотинцы начали стрелять в трюмах из автоматов, не выдержав духоты…

48

18 октября 1962 года президент США Джон Кеннеди объявил полную морскую блокаду Кубы, а вечером 22 октября он отдал приказ своим ВМФ перехватывать все морские суда, идущие на Кубу, а в случае обнаружения на этих судах стратегических грузов, топить.

За три дня до подхода к Кубе прямо по курсу нашего судна идущего полным ходом лежал американский крейсер с застопоренной машиной.

Прижавшись лбом к холодному стеклу рубки и выкуривая одну сигарету за другой, наш капитан смотрел вперед на стремительно приближающуюся громаду военного корабля, ощетинившегося жерлами орудий и хищными стрелами самонаводящихся ракет.

«Три кабельтовых. Два...» - Докладывал вахтенный штурман расстояние до американца, вглядываясь в экран локатора.

«Так держать. Курс прямо...» - Повторял капитан после каждого доклада штурмана.

В последний момент, когда нас разделяло несколько десятков метров, на американце «врубали» машину на полную мощность и он, описав пенную дугу, снова ложился в дрейф поперек нашего курса. И так до самой темноты, каждый день…

Были и другие забавы. С палубы атомного авианосца «Interprise» взлетало до сотни самолетов и каждый из них, включив реактивный ускоритель, делал над нашим судном «свечку», со страшным грохотом взмывая вверх.

Иногда два легких крейсера подходили к нам с двух сторон и шли параллельным курсом. Гремели колокола громкого боя, американские матросы занимали места на своих боевых постах. С мостика одного из крейсеров кричали по-русски нашему капитану:

-Сэр! Наш адмирал приглашает вас на завтрак.

С крейсеров взлетали вертолеты и, периодически меняя друг друга, висели над нашей палубой, освещая ее в ночное время мощными прожекторами.

Рядом с нами на Кубу шел еще один балтийский теплоход «Алапаевск» и то, что произошло в напряженные до предела дни на его борту, в очередной раз подтвердило истину о том, что война - это дело рук политиков.

Очередная смена вертолетов. Машина командира группы зависла вровень с капитанским мостиком «Алапаевска». Пилот прощально машет рукой и сквозь рев моторов слышатся его слова усиленные динамиками « Гут бай, капитан. В следующий раз встретимся завтра у берегов Гаити».

«Алле, ребята! - Кричит им в ответ капитан «Алапаевска», - спустите мешок».

В брюхе вертолета приоткрылся люк и оттуда на мостик опустился на длинном лине армейский рюкзак. Две бутылки «Столичной» и банка черной икры были отправлены американцам. Вертолет сделал несколько кругов над судном, вновь завис над мостиком и опустил свой мешок, в котором лежал блок сигарет «Мальборо» с приколотыми к нему серебряными крыльями украшенными изумрудами – знак отличия американского летчика.

Этот обмен сувенирами в океане не остался не замеченным. Когда «Алапаевск» пришел на Кубу, с капитаном Самарием Израилевичем Плоткиным, большим симпатичным, всегда улыбающимся молодым мужчиной, не знали, как поступить, толи к стенке поставить, толи орден дать? Говорят, что после этого случая союзники Америки по НАТО на просьбы Белого Дома направить свои корабли к берегам Кубы ответили отказом. «Какой смысл в этой блокаде, - возражали европейцы, - если русские моряки с американскими летчиками пьют водку в океане».

Наш «Александровск» в третий «сельскохозяйственный» рейс на Кубу выходил из военно-морской базы Североморск под Мурманском. Судно было оцеплено двойной

49

охраной. Бравый генерал, выступая перед нами, сказал, что мы будем выполнять очень ответственное задание, за которым, он торжественно повысил голос, следит Политбюро и лично сам Никита Сергеевич Хрущев, и что по завершению этого рейса все мы будем представлены к высоким правительственным наградам. Сначала на «Александровск» специальным береговым краном с большой осторожностью грузили в трюм и закрепляли к деревянному настилу трехметровые металлические контейнеры, поблескивающие никелированными уголками и креплениями. В этих контейнерах находились ядерные боеголовки. После завершения погрузки боеголовок в соседний трюм погрузили четыреста тонн взрывчатки в маленьких деревянных ящиках. На корме, в помещении рулевой машины установили оборудование для связи с подводными лодками. В грузовых тамбучинах между трюмами разместилось подразделение «смертников», которые протянули провода от взрывчатки к адским машинкам. Эти неразговорчивые ребята в штатском ни разу не оставили своих постов во время двухнедельного перехода в кубинский военный порт Мариэль, там же, в тамбучинах они и питались.

Обо всем этом и о том, что мы можем взлететь к праотцам, если нас для досмотра остановят американцы, я узнал позже, от старпома, когда мы уже прошли английские проливы и закачались на океанской зыби.

Я дружил со старпомом. Он был старше меня, прошел всю войну разведчиком в партизанском отряде, сформированном из торговых моряков Балтики. Обычно после утренней вахты за неспешной морской беседой я пил в старпомовской каюте ароматный травяной чай, рецепт которого он хранил с военной поры.

В то утро вместо чая у Петровича на столе стояла уже початая бутылка «Столичной». Он разлил ее по двум тонким стаканам и, поглядывая через открытый иллюминатор на силуэты военных кораблей, неотступно следующих за нами, сказал, грустно улыбаясь:

-Ну, будь здоров, Игорек!.. Как бы нам не взлететь к е…ой Фене.

Не чокаясь, он залпом выпил водку. Феня была любимым персонажем Петровича, и он всегда обращался к ней в трудную минуту.

Конечно же, было страшно: от зловещего груза в трюмах, от «смертников», от встреч с неразговорчивым, теперь, капитаном, сутками не покидавшего мостика, тревожных сообщений московского радио о готовившейся американцами бомбардировке советских стартовых ракетных площадок на Кубе.

С 16 по 29 октября 1962 года президент США Джон Кеннеди ежедневно проводил совещания с членами кризисного штаба. Опубликованные теперь, а тогда секретные, протоколы этих заседаний передают напряжение царившее в Овальном кабинете Белого Дома. Вот лишь некоторые из высказываний самого президента и его ближайших советников.

Мак-Намара, военный министр:

-Господин президент, нам обязательно нужен точный план действий.И, во-вторых, нам нужно знать, каковы будут последствия. Я не знаю, как будетвыглядеть Земля после того, как мы нападем на Кубу.

Президент Кеннеди:

-Вы имеете в виду атомную войну?!Генерал Ле Мэй:

-Если мы разрешим им завладеть Кубой сейчас, потом настанет очередьБерлина. Уж поверьте мне, тогда русские сядут нам на холку. Они будут наспреследовать, пока не загонят в угол. Другой возможности нет, мы должныударить сейчас!

Президент Кеннеди:

50

-Возможно, нам придется вторгнуться на Кубу, может быть, послеэтого мы подвергнемся нападению в Европе. Я ни в коем случае не хотелбы, чтобы наши военные автоматически отвечали на удар атомными ракетамибез моего ведома. Позаботьтесь о том, чтобы изменить стартовый код длянашего ядерного оружия.

Генерал Шоуп:

-Этого козла Хрущева нужно проучить, и не как-нибудь, а всерьез.

Судовая жизнь, несмотря на чрезмерное нервное напряжение, шла размеренной чередой. Наш «Александровск» отмерял свои 15 с небольшим узлов. Вахты, работа, все как обычно, и только по вечерам в столовой команды не раздавался смех, стук костяшек домино и нард, никто не смотрел кино, был пуст бассейн.

Однажды вахтенный штурман заметил, что матрос, продолжая покраску носовой мачты, разговаривает с сидящими на снастях альбатросами. Штурман поднял бинокль и крикнул в «матюгальник»:

-Петька! Слезай! Уже половина первого... Солянка сегодня отменная.

Матрос, обращаясь к птицам, развел руками и что-то сказав им на прощание, слез с мачты.

-Ты чего, Орехов? Уже все давно поели. - Пожурила матроса нашадневальная Катерина.

Петька, вытирая мокрые уголки губ, руками, перепачканными краской, пустыми, напряженными глазами смотрел куда-то поверх головы молодой женщины, потом сказал доверительно:

-Понимаешь, Катя, дело какое... Чем лучше я работаю, тем больше уменя член становится... Хочешь покажу? - и он начал расстёгивать штаны.

-Петька, рехнулся, что ли? - Испуганно попятилась от него дневальная.Врача в этом рейсе не было. Вместо него перед отходом прислали зубного техника. Капитан запросил Ленинград. Вечером на общесудовом собрании помполит огласил приказ капитана: «За высокие показатели в труде и дисциплине матросу Орехову присвоить звание «Ударник коммунистического труда». На мачту Петьку больше не посылали. Он исправно оббивал ржавчину на палубе. Так нам удалось довезти Петьку живым до Кубы.

30 октября Хрущев принял решение о выводе ракет с Кубы. Чтобы не терять драгоценного времени письмо было передано президенту Кеннеди не по дипломатическим каналам, а зачитано открытым текстом по московскому радио. Мир вздохнул облегчённо.

Теперь общеизвестен и другой факт, почему президент Кеннеди отменил приказ о вторжении на Кубу. В те критические для человечества последние дни октября 1962 года он прочитал книгу американского историка Барбары Такман «Августовские пушки» о причинах начала первой мировой войны и воскликнул в сердцах:

-Нет! Вы не втянете меня в эту бездну!!!О чём думал в эти минуты самый молодой президент в истории Америки?

В Кубинском порту Мариэль на «Александровск» вновь погрузили ядерные боеголовки, и мы отправились к родным берегам. За этот рейс мы получили обещанную премию по 400 рублей, как шутили, «гробовых».

51

Шифровка для генсека

Нежаркое балтийское лето 1964 года подходило к концу. Серийный сухогруз «Бердянск» на котором я плавал стармехом, ошвартовался в порту Клайпеда. Здесь на судостроительном заводе Балтия был спущен на воду многотысячетонный железобетонный плавучий док, построенный для Кубы. Впервые в истории мореплавания обычное грузовое судно, каким был «Бердянск», должно было буксировать док через Атлантику. И хотя на весь сентябрь был получен благоприятный прогноз, плавание предстояло не из легких.

35-летний капитан судна Евгений Захаров, мой однокашник по Херсонской мореходке, принял смелое решение - после прохода Датских проливов и Ла-Манша с выходом в океан отпустить приданный нам океанский спасатель «Капитан Федотов» и в одиночку с доком на буксире следовать в Гавану.

Молодой капитан аргументировал свое решение тем, что при форс-мажорных обстоятельствах на большой волне спасатель с его коломенскими дизелями не выдерживающими тропических температур (их выпускали для ж/д тепловозов), будет лишь обузой.

Я несколько лет плавал младшим механиком на однотипных с «Бердянском» судах, построенных в Финляндии, неплохо изучил их силовые установки, особенности и недостатки. Но теперь, когда я сам стал стармехом и должен был обеспечить работу семитысячесильного дизеля в течение длительного времени, невольно вспоминал аварийные ситуации прошлых лет.

Во время одного из совещаний я спросил у капитана: «Сколько же нам будет отпущено времени, если что-нибудь выйдет из строя?»

Посмотрев на меня как-то недружелюбно, как на самого недисциплинированного подчиненного, он строго сказал: «Максимум полчаса». К счастью, лишь однажды у самых кубинских берегов я на семь минут остановил главный двигатель для замены форсунки одного из девяти цилиндров дизеля.

На следующий день, после прихода в Клайпеду мы с капитаном пили послеобеденный кофе в его каюте. Звонит вахтенный у трапа:

- Евгений Иванович! Пришел какой-то... Весь в белом и золоте, то ли адмирал, то ли иностранец... Вас спрашивает!

В каюту вошел крупный, восточного типа мужчина в белом из тонкой шерсти мундире с двумя рядами массивных, тускло поблескивающих пуговиц с гербами и широким галуном на рукаве, какие обычно носят капитаны океанских пассажирских лайнеров и большие министерские чиновники. Не снимая с головы фуражки с высокой тульей и огромным козырьком, обрамленным золотыми листьями, он гортанно представился: «Капитан дока, капитан дальнего плавания Бараташвили!»

Наконец он сел, снял фуражку, как мне показалось, с сожалением и протянул тисненую замысловатым орнаментом визитную карточку, на которой, кроме уже названных им должностей и званий, значилось: «Член Союза писателей Грузии».

После доброй рюмки «Арарата» наш гость более подробно рассказал о себе и о команде дока, состоящей из двенадцати человек. Мы узнали, что весь экипаж дока во главе с капитаном работал в Морском агентстве по перегону судов Минрыбфлота. Рыболовный флот для СССР строился по всему миру - от Финляндии до Сингапура и такие «элитные» (читай блатные) экипажи принимали на иностранных верфях новые суда, а потом перегоняли их в порты постоянной приписки, получая при этом хорошие командировочные в валюте.

После третьей рюмки наш грузин-капитан, разложив на столе генеральную карту Атлантики, сказал:

52

-Капитан! Я много лет пэрэганяю по миру разные суда, и я принесплан, как ми попливем на Кубу!

Мы с капитаном переглянулись.

По замыслу гостя с выходом из английского Плимута наш курс должен быть проложен на Гибралтар, затем в порт Фуншал на Мадейре, далее в Лас-Пальмас на Канарских островах, оттуда, от африканских берегов, через океан на Южную Америку в Парамарибо в голландском Суринаме, через Тринидад и Тобаго, а уж потом - в Гавану.

-Месяца три будим плить! ...Хорошая валюта. - Подытожил он ивыжидательно посмотрел на нас.

Евгений молчал. Видимо, он представил себе, как при заходе в очередной порт эти бравые ребята, впервые в своей жизни оказавшиеся по воле своего рыбьего начальства членами экипажа железобетонной громадины, будут выбирать на стапель-палубу дока сотни метров стальных буксирных тросов толщиной в крепкую мужскую руку.

-Спасибо коллега. Вы принесли замечательный план, но мы поплывемвот так!..

Он прочертил прямую линию от Южного побережья Англии на Кубу и, улыбаясь, добавил:

-Думаю, за тридцать суток с небольшим мы осилим вместе с вами Атлантику?!

... В Плимуте местная пресса на первых полосах поместила пространный материал и фотографии судов, обращая особое внимание на смелое решение русского капитана буксировать док через Атлантику в одиночку, без сопровождения спасателя.

-И капитан, и вы стармех, заработаете хорошие деньги! Ведь эксплуатацияспасателя в день стоит несколько тысяч долларов. - Сказал нам за обедомангличанин, агент фирмы обслуживающей советские суда.

«Рублей по сто выпишут, если все будет о'кей» - Подумал я и важнокивнул головой.

Перед отходом из Плимута ко мне зашел капитан дока.- Послюшай! Стармэх! Ты по-английски можешь? Я утвердительно кивнул головой.Я тоже могу, но акцент, англичане плохо понимают. Помоги, пожалуйста. Надо лекарства купить. Один о-о-чень большой человек просил. - Бараташвили многозначительно закатил глаза. По его рассказам у него в друзьях ходили все высшие чины, и не только Грузии.

В городе на центральной улице мы увидели большую аптеку.-Пошли! - предложил я грузинскому капитану.-Слюшай! Зачем вдвоем! Иды! Иды! Я тебя здэсь подожду. – С этими словами он протянул мне рецепт и пятифунтовую бумажку. По тем временам это были хорошие деньги. В Лондоне, в лавке у Когана, на них можно было купить сносный макинтош.

В огромном белоснежном зале аптеки я оказался единственным посетителем. Из всех окошек на меня с любопытством поглядывали молоденькие англичанки в белых халатиках, наверное, практикантки, подумал я.

Одной из них, той, что была посимпатичней, я протянул рецепт, молодцевато поправляя пышную шевелюру. Я был тогда в возрасте Христа.

Аптекарши собрались в тесный круг, прочитали рецепт и, почему-то стали хихикать.- Сейчас, подождите, пожалуйста, - наконец сказала моя симпатия, разглядывая меня округлившимися от удивления глазами.-Сэр! Пожалуйста, подойдите сюда!У самого дальнего окошка я увидел старого провизора в накрахмаленной шапочке. Онпоманил меня пальцем.-Сэр! Вы откуда? - спросил он, уставившись на меня поверх очков.

53

-Я моряк, из России.-Это ваш рецепт?Я кивнул головой. Мой английский был не очень, и я понял лишь половинусказанного провизором.-Это лекарство надо готовить, но зачем такое большое количество?Его хватит на всю команду, сэр, - вдалбливал мне англичанин.

Видя мои затруднения в языкознании, он, помогая себе жестом, донес наконец до меня назначение этого лекарства.-Это лекарство от онанизма, сэр, - повторил в очередной раз провизор.-Сорри! - Я схватил рецепт и, провожаемый веселыми взглядами англичанок, выскочил на улицу.Не соблюдая субординации, я обрушил на голову кацо всех морских богов с соответствующими эпитетами.Как ни в чем не бывало, он укоризненно сказал:

-Э, Стармэх! Какой ты нэрвный! У мэня друг, министр культуры. У него мальчиксовсем висох. - И он для убедительности вдавил пальцами свои щеки...

Раз в неделю, при благоприятном волнении, мы спускали на воду спасательную шлюпку и отвозили на док свежие продукты, а так же осматривали вместе со старпомом буксирные тросы и их крепление на палубе дока, беседовали с командой.

В очередной раз, где-то посреди Атлантики, капитан Бараташвили отвел меня в сторону:

-Послюшай, стармэх! Ти друг капитана. Рейс скоро закончится. Мидолжны послать рапорт Хрущеву и Кастро о выполнении интернациональногодолга и такого важного задания нашей родной партии. Поговори с капитаном, а?

Услышав об этом, мой капитан ехидно посмеялся, а потом добавил:

-Неплохо бы вам обоим принимать лекарство, прописанное министерскому отпрыску.

Сославшись на занятость, он дал понять, что аудиенция закончена. Я пошел к помполиту. Он был из бывших военных, и моя яркая речь о рапорте, где будет звучать и его фамилия, о возможных наградах и восторженном переполохе в парткоме, произвела на него должное впечатление.

-По партийному мыслишь. - Одобрил он предложение.

О чем говорил помполит с капитаном, я не знаю, но за трое суток до подхода к Гаване во время завтрака в кают-компании на мой немой вопрос он приложил палец к губам и кивнул головой, давая понять, что в столицах обоих государств уже читают посланные с «Бердянска» шифровки.

С великим трудом поздней ночью с помощью кубинских буксиров мы затащили док в гаванский порт. Утром, уставшие, но при параде, мы ожидали развития событий. А по причалу бежали босоногие кубинские ребятишки, размахивая свежими газетами:

-Русо! Русо! Никита! Никита! - Присвистывая, они опускали большой палец вниз, туда, куда в этот день решением Политбюро был опущен со всех постов вчерашний генсек.

Я старался не попадаться капитану на глаза. Но время все лечит. Через неделю министр морского флота сухо поздравил экипажи с благополучным завершением рейса. А еще через несколько дней в загородном ресторане Гаваны «Ранчо Луна» состоялся банкет в нашу честь, человек на двести, во главе с Раулем Кастро.

Я и мой грузинский друг сидели по обе стороны нашего капитана. Вответной речи он сказал много добрых слов морякам обоих судов и дружески обнял нас за плечи.

54

Спустя сорок с лишним лет Рауль Кастро сменил на президентском посту сильно постаревшего, но еще мелькающего на телевизионных экранах, брата, легендарного Фиделя. И я могу в своих воспоминаниях хвастаться перед читателями, что имел честь обедать с нынешним президентом Кубы.

Рейсы на «Бердянске» были самым счастливым временем в моей морской жизни. Сбылась мальчишеская мечта. А еще была скупая, без внешних эффектов, настоящая мужская дружба Игоря Черняка и Евгения Захарова. Мы доверяли друг другу и помогали не только при решении служебных, но и семейных проблем, неизменно сопутствующих морской жизни.

Евгений одним из первых нас, херсонцев, заочно одолел Высшее мореходное училище имени адмирала С. О. Макарова, свободно владел английским и, плавая на Кубу, стал изучать испанский. Мы возили кубинских студентов обучавшихся в советских ВУЗах на каникулы домой и мой капитан совершенствовал испанский на протяжении двухнедельного рейса, общаясь с симпатичными кубинками на их родном языке и одновременно помогая им осваивать русский. Я тоже был зачислен в капитанскую группу по изучению испанского, но усердия у меня было много меньше. Под всякими предлогами я пропускал занятия. Однажды, по принудительной трансляции раздался голос вахтенного штурмана: «Старшему механику срочно явиться к капитану!»

«Что случилось», с тревогой думал я, преодолевая крутые трапы в машинном отделении и в носовой надстройке. В капитанской каюте шел урок испанского. Капитан как ни в чем ни бывало, сказал, обращаясь к кубанцам на испанском: Синьориты и сеньоры, извините, старший механик немного опоздал.

Среди ближайших соратников Фиделя Кастро был 27-летний Камило Сьенфуэгос. Он погиб над морем в авиакатастрофе в первые дни после победы Кубинской революции. Каждый год в день его гибели кубинцы в больших городах и маленьких поселках собираются на берегу моря на митинги, вспоминают о Камилло и бросают цветы в воду.

«Бердянск» стоял под погрузкой сахара в небольшом кубинском порту. Нашего капитана попроси выступить на митинге памяти Камилло Сьенфуэгоса, нашли переводчика. Евгений свою речь произнес на испанском, чем потряс собравшихся. Думаю, поэтому нас погрузили много быстрее обычного.

Евгений Захаров вырос в одном московском дворе с будущим космонавтом Владимиром Комаровым семья которого жила в полуподвальной комнате. Они дружили. Став взрослыми, один капитаном морского судна, другой капитаном космического корабля, связь не теряли. Один из рейсов «Бердянска» на Кубу совпал с визитом туда группы советских космонавтов, в том числе и Комарова. Евгений на машине подъехал к резиденции, где остановилась советская делегация. Строгая кубинская охрана его не пропустила, лишь удалось передать записку Владимиру Комарову следующего содержания: « Комар! Ты теперь такой важный. Хотелось бы встретиться. Женька».

Через несколько минут друзья обнимались, а потом на «Бердянске» в капитанской каюте до утра продолжался товарищеский ужин.

С тех пор прошло много лет. К сожалению уже ушел из жизни друг моей юности капитан дальнего плавания Евгений Иванович Захаров. Его сердце остановилось в Ленинграде на второй день после возвращения из тяжелого тропического рейса, в годы, когда моряки месяцами не получали зарплату, а их корабли бороздили моря и океаны под чужими флагами.

Фото «Бердянска» буксировка дока капитана Евгения Захарова приготовит его жена Галина Андреевна

55

Сердцеед

Наш маленький лесовоз, построенный на Финской верфи в городе Турку, ходил обычно в рейсы между портами Западной Европы и портами на Балтике: Ригой, Вентспилсом и Таллинном, в то время это были города республик СССР. Наша команда работала на судне с момента приемки, а на подмену отпускников и заболевших из Ленинграда приезжала замена. В очередной раз среди сменщиков на судно пришел матрос второго класса Федор Капустин, недавний выпускник мореходной школы пароходства, где в течение года из молодых людей живущих не только в Ленинграде, но и в провинции готовили рядовой состав. Федор, здоровый белобрысый парень с курносым круглым деревенским лицом, лет двадцати пяти, родом из небольшого городка Ковылкино, что в Заволжье на берегах реки Сура. В море он был всего чуть больше полугода, но имел вид бывалого моряка и крутого ловеласа. Сходя с трапа в увольнение в очередном порту, он надевал свой единственный заморский наряд: рубашку с погончиками брюки и цвета «хаки», желтые полуботинки на толстой каучуковой подошве, а на голову пеструю, очень модную в те годы кепку-лондонку с большим козырьком. Из его нагрудного кармана всегда выглядывала открытая пачка сигарет «Кэмэл» и толстая ручка-самописка. Какие победы на «женском фронте» Федя одерживал на самом деле, никто из экипажа подтвердить не мог, но, возвращаясь на судно, обычно под хмельком, он рассказывал ярко, в красках, с эротическими подробностями небылицы о местных красавицах сладко потягиваясь, как кот: «Пока ее мужик был на работе, я эту лапочку по полной программе….». Рассказывать он был мастер и делал это умело, чем сильно раздражал женатых матросов живущих с ним в четырехместной каюте.

Терпение лопнуло, и моряки решили отучить Федю от раздражающей их болтовни.Сговорились с судовым врачом, доложили капитану о предстоящем розыгрыше, всечин-чином. Ждать долго не пришлось.На следующей же стоянке в Риге кто-то из экипажа увидел Федю сидевшего в летнем кафе рядом с губастой, черной как ночь молодой негритянкой. Видимо, это была кубинская студентка. В начале 60-х, после прихода к власти на Кубе Фиделя Кастро, в советских вузах появилась молодежь с острова Свободы. Федя вернулся на судно перед самым отходом в рейс на Амстердам, был сильно пьян, но, как обычно, рассказывал взахлеб о своей очередной победе: - «Измотала она меня своими причудами, у них, видать, там бабы эту науку получше наших знают!» - и выставил на столик перед матросами ожидавших прихода пограничников и таможни початую бутылку рижской водки «Кристалл». Водку разлили по стаканам, а Федору незаметно налили спирт. Вскоре он вырубился и редактор судовой стенной газеты разрисовал акварельными красками его мужское хозяйство в красно-буро-зелено-лиловые цвета. Часа через три наш ловелас проснулся и побежал по малой нужде. Спустив трусы, Федор пришел в ужас. Его хозяйство выглядело жутко. Остатки хмеля моментально испарились. Федя стремглав кинулся к доктору. Выслушав Федю тот, закрыв дверь на ключ, приказал: -Спусти трусы!. - Он долго молча разглядывал Федино хозяйство, а потом изрек свой вердикт. - Да, Федя, попал ты здорово! У тебя экзэмус африканский чешуйчато-пупырчатый.-Да я ее только потискал немного, ничего такого вовсе и не было» - Признался матрос.

-Видишь, ли, Федор, это редкая и очень заразная болезнь которая передается воздушно-капельным путем.

-Что же делать, доктор! - В ужасе заныл Федя.-Придется все удалять.-Что, совсем!-Не знаю, не знаю, - сказал доктор – пойду, доложу капитану. - Вскоре доктор

вернулся. -Ну, что?-Времени размышлять нет, надо срочно оперировать. Наркоза у нас нет, прими спирт. - Доктор протянул полный граненый стакан со спиртом.

56

Когда Федор очнулся, то почувствовал между ног что-то твердое. Осторожно потрогав рукой, он понял, что это гипс. Перевел глаза к столу. За столом сидел доктор, разглядывая сквозь лупу что-то, напоминающее Федино достоинство. Присмотревшись, Федя увидел, что в руках у доктора был всего-навсего вылепленный из хлеба и раскрашенный муляж.

Высшая мореходка.

Высшую математику заочникам Макаровки преподавала Капитолина Степановна - Капа, как любовно называли ее мы. Она умела вкладывать в продутые семи ветрами головы математические азы. Это была крупная, строгая дама с высокой прической, не признающая ссылок на трудные штормовые рейсы и прочие «морские рассказы».

В конце 60-х флот пароходства пополнялся новыми судами, построенными на верфях Финляндии, ГДР и Польши, кадров не хватало, особая нехватка была в младших механиках. В этой связи было принято решение, из опытных рядовых моряков, имевших плавательный ценз и семь классов образования готовить таких специалистов на восьмимесячных курсах при Высшей мореходке. Это были взрослые ребята, в основном за тридцать.

Математику на этих курсах тоже читала Капа. Среди слушателей были естественно и те, кто «стучал» на своих товарищей докладывая компетентным органам о настроениях, критических фразах в адрес партийного руководства страны, в которой в начале 60-х с прилавков исчез хлеб и у булочных с ночи выстраивались длинные очереди.

Капа устроила контрольную работу. Написала на доске несколько простеньких задач с квадратными корнями и, отвернувшись к окну, делала вид, что не обращает внимания на шуршание шпаргалок и шепот подсказок. Среди этой группы тоже был стукач, вообще не имевший никакого представления о корнях и дробях. Он втихаря списывал у соседа. Тот, хмуря лоб от напряжения, острым карандашом рисовал под знаком математического корня рядом с цифрами то танк, то пушку, то всевозможные непонятные знаки. Когда же «стукачок» все переписал и перерисовал самопишущей ручкой, он незаметно стер свои воинские соединения и солдатиков с поднятыми руками.

Капа собрала листки с контрольными работами и вышла из аудитории. После перерыва она гневно вопрошала у стукача брезгливо держа его листок с контрольной:

-Это что такое! Вы что, издеваетесь надо мной!

Тот, не понимая, в чем дело мямлил:

- Это, это…-Это уравнение Чебышева. – Подсказывали ему сзади. - Уравнение скалярных величин.- Это, это…Уравнение скалярных величин.С портрета на стене улыбаясь, следил за происходящим великий математик. Разгневанная Капа через весь лист контрольной поставила жирную единицу. -Уравнение Скалярных величин?! – Переспросила Капа, понимая, наконец, в чемсобственно дело. Она, вместе со всеми, смеялась до слез.

Политэкономия

Кажется, на четвертом курсе у нас был такой предмет - политэкономия, состоящий из двух разделов: капитализм и социализм.

В начале лета я возвратился в Ленинград из очередного рейса. Политэкономия была в списке запланированных к сдаче предметов. И читал и принимал экзамены по этой дисциплине доцент Слевич, мужчина под пятьдесят, в мундире с тремя шевронами на

57

рукаве. Капитализм я одолевал в море, и кое-что осело в голове. Дождавшись своей очереди, я, без особого труда ответил экзаменатору на все вопросы.

-Надо было сразу и социализм сдать. - Посоветовали мне сокурсники.

-Но я не то, чтобы не учил, но даже книгу не открывал по социализму и представления не имею о чем должна идти речь.

-Так мы все живем при развитом социализме, вот об этом и рассказывай. – Наставляли меня доброжелатели. - К тому же, Слевич мужик нормальный.

И я пошел второй раз в аудиторию, как на амбразуру. Доцент удивился моему появлению, а я, не очень внятно стал объяснять, что желал бы сдать и социализм.

-Ну, что ж, берите билет. – Прерывая меня, сказал Слевич.

Единственным вопросом из билета, на который я мог дать хоть какой-то ответ, был вопрос о восьмичасовом рабочем дне. Я понял, что настало время расплаты за мою наглость, но, что делать?

И, как говорили классики, Остапа понесло. Слевич долго и терпеливо слушал мои басни о прекрасном строе рабочих и крестьян, о светлом будущем – коммунизме, а потом, наклонившись к моему уху, тихо сказал:

-Пи-деть можешь. Идите, вам четыре балла.

ТММ

Вечерние лекции по ТММ (Теория машин и механизмов) – предмет, требующий пространственного воображения нам, заочникам, читал доцент Альпин, начиная и заканчивая их в точно означенное в расписании время. Это был высокий, лет шестидесяти мужчина, всегда в темном строгом костюме с продолговатой, практически лысой головой, на которой каким-то чудесным образом держалась аккуратно уложенная прядка темных подкрашенных волос. Оберегая свою прическу от возможного разрушения он, входя в аудиторию, закрывал окна и форточки. Во время экзамена, исключая всякую возможность использования хитроумных шпаргалок, Альпин давал каждому экзаменуемому чистый пронумерованный лист бумаги, разрешая иметь при себе лишь шариковую ручку. Любые попытки заглянуть в шпаргалку тут же пресекались, не взирая на количество шевронов на рукавах и нагрудных планок. Придерживая рукой чудесное творение парикмахерского искусства, он, открывал дверь и предлагал бесстрастным голосом неудачливому заочнику прийти в другой раз. Некоторые получали положительную оценку только с пятого или шестого захода. Я приходил к Альпину три раза. ТММ был, пожалуй, единственным предметом, который я по настоящему выучил за семь лет заочного обучения.

Оборудование

Сдавать экзамены по судовому оборудованию которое в силу стармеховской должности я знал не хуже, а может быть и лучше экзаменаторов, я всегда приходил в парадной форме с большим желтым канадским портфелем в руках. Там, вместе с учебниками лежала пара бутылок виски и блок американских сигарет.

«Тебе за один вид трояк обеспечен». - Говорили друзья-заочники.

Многие преподаватели иногда выходили в рейсы на судах нашего пароходства, где проходили плавательскую практику курсанты высшей мореходки, а я работал стармехом. И, конечно же, личное знакомство, что греха таить, подкрепленное многочисленными застольями во время длительных стоянок в Кубинских портах, превращало мой экзамен в пустую формальность.

Коммунизм в жизни.

Начальником заочного отделения Высшей мореходки был капитан третьего ранга Отрощенко, добрый мужик, особенно уважительно относившийся к заочникам в

58

морской форме. Всех, кто добрался до диплома, он знал в лицо и, не меньше нас был искренне рад тому, что мы наконец-то преодолеем и этот последний бастион. Я предстал перед каптри с зачеткой, в которой, наконец-то, были проставлены все зачеты и оценки. Тему дипломного проекта я согласовал на кафедре ДВС (двигатели внутреннего сгорания). Он полистал зачетку и озадаченно посмотрел на меня:

-Пока ты там по морям по волнам, здесь ввели еще один, довольно непростой предмет, называется он «Научный коммунизм».

-Так в чем дело, будем сдавать.

-Нет, дорогой мой. Это гораздо сложнее, чем ты думаешь. Там надо горы первоисточников перелопатить, а ты и так почти на целый месяц опоздал. Экзамены на новой кафедре принимает товарищ Мамонова, бывшая заведующая кабинетом пропаганды и агитации Обкома КПСС. Она сама как первоисточник. Но могу предложить и другой вариант, - добавил он, видя мое расстроенное лицо, - поезжай в Москву. Там при Мясомолочном институте есть консультационный пункт для заочников различных ВУЗов, Мореходка тоже есть в их списках. Будь в форме как на параде. Говорят там, к таким как ты, относятся с большим уважением. До сегодняшнего дня «проколов» еще не было.

В Москве жили мои родители и младшая сестра. Вечерним поездом я выехал в столицу. Консультационный пункт работал по вечерам и мое появление при параде действительно вызвало большое оживление. Был перерыв между лекциями. Студенты, в основном молодые женщины, окружили меня, разглядывая красивую форму, загорелые не для февраля лицо и руки, расспрашивали, откуда и зачем я явился к ним в институт. Я рассказал тут же придуманную историю о том, что только что я возвратился с Кубы и что меня направили в срочную командировку в ММФ а на носу диплом и один несданный экзамен. Потом эту же легенду я повторил блондинке методистке и старенькому лектору профессору.

-У меня еще один лекционный час, подождите, пожалуйста. Я приму у вас экзамен, а вы пока нашу Веронику развлеките рассказами об экзотических странах, а то у нее на слуху одни надои да привесы.

Блондинка Вероника угощала меня чаем, а я ее шоколадными конфетами из магазина «Альбатрос».

Пришедший после лекции профессор пил с нами чай, расспрашивал меня о Сингапуре, Суэцком и Кильском каналах и об острове Святой Елены.

-Я ведь профессор истории, – пояснил он свой необычный интерес, - но марксизм-ленинизм, это тоже история. Замечательно, молодой человек, - подытожил он нашу часовую беседу, - давайте ваше направление и зачетку.

Теплоход «Комсомолец Киргизии»

Весной 1966 года я окончил заочное отделение судомеханического факультета Ленинградского Высшего Инженерного Морского Училища им. адмирала С. О. Макарова. Темой моей дипломной работы было выявление причин износа у втулок цилиндров мощных судовых дизелей Швейцарской фирмы «Зульцер» и практические методы их устранения. В составе Государственной комиссии при защите диплома был и главный инженер пароходства, хорошо знающий эту проблему, доставляющую немало хлопот судовым механикам. Дипломную работу я защитил на «отлично» и, как награду, получил назначение на приемку крупнотоннажного теплохода «Комсомолец

59

Киргизии» строившегося на судостроительной верфи «Вяртсиля» в Финском городе Турку.

-Вот и проверишь свою методику на новом судне. - Сказал главный инженер пароходства, поздравляя меня с получением инженерного диплома и с ответственным назначением. Я прошел собеседование в Москве, в Управлении кадров Министерства морского флота, включавшее в себя визит к одному из заместителей министра и в августе выехал в город Турку вместе с капитаном Владимиром Дмитриевичем Евсеевым, старпомом Виктором Харченко, младшими механиками и радистом.

Приемка нового судна – это был шаг на верхнюю ступеньку «дедов» в иерархической лестницы пароходства. Я был одним из самых молодых стармехов, мне было 34 года.

Дома у меня на стене висит фотография сделанная в августе 1966 года в день подъема советского флага на «Комсомольце Киргизии». Я, в мундире с тремя шевронами и всеми знаками отличия старшего механика.

Обычно на приемку судна выезжают за месяц, максимум за два до окончания его строительства и подъема флага, но на приемку «Комсомольца Киргизии» мы приехали намного раньше. Корпус судна только недавно спустили на воду со стапелей, а дымовая труба еще стояла на причале. Такой подарок нам сделал старпом Виктор Харченко, два года работавший в отделе кадров пароходства после аварии теплохода «Архангельск» в проливе Босфор на котором он плавал. Об этой драматической истории я расскажу позже.

Лозунг тех лет – Кадры решают все - Виктор взял на вооружение буквально. После окончания международного судебного разбирательства ему разрешили снова вернуться на флот и назначили на теплоход «Комсомолец Киргизии». Все выездные документы он оформил в рекордные сроки, и возражений со стороны руководства не последовало.

Приемка нового судна – это было не только признание твоей профессиональной квалификации, но и получение суточных в валюте, во много раз превышающих валютную часть зарплаты во время загранплавания. Что и говорить, приемка судна за границей для моряка была сродни счастливому лотерейному билету с выигрышем автомобиля «Волга».

В Турку мы жили в гостинице монастырского объединения «Хоспис» со строгими правилами проживания. Помимо прочих строгостей в гостиницу запрещалось приводить посторонних женщин и распивать спиртные напитки. День, проведенный на строящемся судне в грохоте передвижных электростанций и компрессоров, дыму сварочных работ в узких помещениях и междудонном пространстве судна, куда приходилось залезать для детального осмотра трубопроводов, требовал разрядки.

Я делил трехместный номер с капитаном. В гостиной комнате под диваном у нас лежало несколько десятков бутылок водки, коньяка и виски. Спиртное по очень низким ценам нам привозили капитаны заходящих в Турку судов пароходства, а потом, конечно же, нарушая таможенные правила, нам его доставлял финский агент по фамилии Васильев, получая вознаграждение за смелость – пару бутылок. В те годы спиртное в Финляндии продавалось в специальных магазинах по «винным картам». Каждый взрослый житель страны Суоми мог приобрести в месяц два литра спиртного и несколько десятков бутылок крепкого пива с отметкой в винной карте. При приеме на работу у финна, прежде всего, просили предоставить «винную карту». Поэтому местные жители, большие любители спиртного, старались покупать выпивку из-под полы.

Финны часто ездили на экскурсии в Ленинград, где российская водка стоила для них очень дешево. Каждый автобус возвращающийся из Ленинграда досматривали строгие и неподкупные финские таможенники. Лишнюю водку отбирали и тут же уничтожали, разбивая бутылки об огромный валун прозванный «камнем слез».

60

Наша водка была хорошим стимулом для финнов при выполнении каких-то не очень сложных работ на судне не внесенных в контракт. Иногда, во время наших дружеских застолий в номер входил портье с именем на французский манер Пьер, высокий финн с гладко зачесанными редкими волосами и большим рыхлым сизым носом. Делая возмущенное выражение лица, он говорил, разводя руками - «Господа!!»

Пьер, смотри, говорили мы, показывая ему тыльную сторону перевернутых к стене гостиничных правил, где красовалась наклеенная нами полуголая красотка. Пьер удовлетворенно кивал головой, выпивал предложенные ему полстакана финской водки «Еловина» и продолжал обход номеров, где жили советские моряки.

Строительство морского судна всегда сопровождается рядом торжественных ритуалов: закладка киля, подъем флага... Но днем рождения судна считается его спуск на воду. «Крестная мать» судна должна постараться с первого раза разбить бутылку шампанского о его борт. И сойти со стапеля на воду оно должно без промедления: от этого, как говорят моряки, зависит его дальнейшая судьба. «Крестной матерью» «Комсомольца Киргизии» была жена премьер-министра Финляндии госпожа Виролайнен. Она не пожалела сил для своего 150-метрового «младенца». Крещенный шампанским, наш «Комсомолец» соскользнул со стапеля и плавно закачался у достроечного причала. После подъема флага руководство верфи устроило торжественный ужин на котором присутствовал и сам премьер-министр Финляндии г-дин Виролайнен. Я сидел среди финских судостроителей, а на противоположной стороне длинного стола разместились высокие гости. Поднимали тосты за советско-финскую дружбу и сотрудничество, за здоровье премьера и нашей «крестной мамы», чей портрет и горлышко от заветной бутылки шампанского разбитой ею при спуске судна на воду, были закреплены на переборке в кают-компании. На десерт официантки, красивые стройные финки, разносили на больших подносах торт-мороженое. Они подходили сзади и, осторожно наклоняясь, клали на тарелки кусочки торта. Я почувствовал, что у меня за спиной стоит официантка и, желая дать ей больше пространства, отклонился назад. Моя голова невольно легла прямо на роскошный бюст финки. Разговоры за столом прекратились. Официантка улыбнулась и, не отстраняясь, положила мне на тарелку тройную порцию мороженого. Сидящие рядом финны захлопали в ладоши.

Перед отъездом в Финляндию, зам начальника отдела кадров пароходства, не трудно было догадаться, какое ведомство он представлял, наставлял нас, как избежать всевозможных провокаций со стороны местного населения, рекомендовал ходить группами и т. д., и т. п. Он говорил с пафосом, что бы мы не уронили честь советского человека. В заключение беседы он, не без иронии, попросил не пугать советских туристов в магазинах и на улицах. Наших туристов за границей узнать было легко: во-первых по одежде из кримплена и обуви ленинградской фабрики «Скороход» а во-вторых по сомкнутым рядам во главе со старшим группы опасливо озирающегося по сторонам. Старшими групп советских туристов были в основном мужчины со стальными глазами. Иногда идешь с верфи в гостиницу и видишь, что у витрины магазина толпятся земляки. Здравствуйте, товарищи, говоришь им. Обычно немая сцена! Все отводят глаза в сторону, а старший торопливо, делая вид, что меня не замечает, говорит своим подшефным, пройдемте товарищи, нас ждут на ужин.

Иногда в нашей дешевой гостинице останавливались и советские туристы.. Для простого советского гражданина мы, моряки загранплавания, были как инопланетяне. На семидневную поездку советскому туристу выдавалось на все про все 40 финских марок, а мы в день получали столько же. Опытные сотрудники Интуриста селили группы на другие этажи от нас и от греха подальше. И все же, однажды, бдительные стражи не уберегли своих подопечных. До нас в Хосписе жила команда принимавшая «Комсомолец Латвии». На Первомайские праздники в этой же гостинице поселилась группа туристов - молодых работниц кондитерской фабрики. Одна из девушек не устояла перед натиском молодого штурмана с «Комсомолеца Латвии». Осоловевший от женских прелестей штурман, опрокинув коньяку для красноречия, решил

61

окончательно очаровать свою землячку. Он обнял ее и заговорил на английском. Девица насторожилась и спросила: - «Что это ты не по-нашему лопочешь?»

«Видишь, ли, дорогая, - отвечает ей молодой человек, - я, вообще-то не русский». Захмелевший штурман извлек из кармана 50-ти долларовую купюру и протянул ее молодой женщине со словами: – «Я секретный агент американской разведки ФБР. Переходи на нашу сторону!»

От этого жуткого предложения, полунагая комсомолка, вылетела из номера «американского агента» как пуля и предстала перед разбуженным ею среди ночи руководителем группы. Плача навзрыд, она поведала начальнику, что ее только что вербовал американский шпион.

На следующий день группа туристок приехала в Хельсинки. Не спавший всю ночь, перепуганный насмерть руководитель группы приехал в советское посольство и попросил срочной аудиенции у посла.

Выслушав взволнованную исповедь руководителя посол поблагодарил его за проявленную бдительность и выждав, когда за ним закроется дверь, позвонил в отделение торгпредства в Турку: – «Кто у вас сейчас в «Хосписе» проживает?» - спросил посол.

«Моряки из Ленинграда очередное судно на верфи «Вяртсиля» принимают».

Посол был в хорошем настроении: – «Передайте этим засранцам, что если они будут вербовать наших комсомолок, то я их всех обратно в Ленинград отправлю!»

«Провидец».

Старший механик пароходства 55-тилетний Федор Макарович Кондрашов еще до войны окончил морской техникум. Он плавал механиком на пассажирском теплоходе «Смольный», а во время войны ходил на старом теплоходе в составе караванов советских, американских и английских судов, доставлявших из портов Англии и Исландии американское продовольствие, боеприпасы и военную технику в заполярный Мурманск. Федор Макарович уцелел во время торпедных атак немецких подводных лодок и «Хенкелей», сбрасывавших на бреющем полете бомбы на палубы тихоходных судов. Он был очень опытным механиком и терпеливым учителем. Его многочисленные благодарные ученики ставшие, как и сам Кондрашов, стармехами, уважительно называли его наш Макарыч.

Перед отъездом в Финляндию он остановил меня на седьмом парткомовском этаже здания пароходской стекляшки: - «Через месяц я тоже еду в Турку принимать «Комсомолец…» только Таджикистана. Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым, - пропел Макарыч низким баритоном, поглаживая седой ежик на крупной голове». Национальных республик в Советском Союзе было 15, а еще несколько десятков автономных республик и национальных областей.

- «Комсомолец Чукотки» и «Комсомолец Хнанты-Манси» тоже звучит…, - посетовал я на убогие фантазии министерских чиновников придумывающих названия новостроящимся судам.

- А думаешь ты не по-партийному. - Подытожил мои рассуждения Макарыч, сделав строгое лицо.

Мы стояли под плакатом «Партия – наш рулевой». Румяный молодец в каске разбивал вдребезги кувалдой кусок гранитной скалы.

- На сборку главного двигателя я уже не успеваю. Посмотри, пожалуйста, поверхности всех подшипников в них часто появляются большие трещины. Если что подозрительное обнаружишь, «зарисуй», - Макарыч хитро улыбнулся, пожимая мне на прощание руку.

62

Когда финские монтажники укладывали на «Таджике» многотонный коленчатый вал, я увидел в белом металле на подшипнике глубокую царапину, которая, по моему мнению, не представляла какой-либо опасности. Я на всякий случай записал номер подшипника и рассказал об этом дефекте появившемуся на верфи Макарычу. Вскоре на «Таджике» пришвартованному к заводской стенке на малых оборотах крутили главный двигатель, а потом, после его остановки, как обычно, по просьбе экипажа финны открывали для контрольного осмотра отдельные узлы и устройства. Макарыч безошибочно определил причину постукивания одного из подшипников поршневой группы и другие мелкие дефекты, а потом, неожиданно для финнов, попросил выкатить нижнюю половину рамового подшипника, того, на котором я увидел царапину.

-Но ведь с этими подшипниками никогда прежде не было проблем? – Возразил начальник дизельного цеха, - заметьте, это уже девятый двигатель этой серии и на них никогда не случалось каких-либо дефектов.

Макарыча на верфи знали хорошо. Он не раз вскрывал огрехи в двигателях, которые финны строили по лицензии швейцарской фирмы «Зульцер».

-Почему, если не секрет, именно этот подшипник? – Спросил Макарыча главный строитель, приглашенный в машинное отделение в связи с необычной просьбой русского стармеха. О, кей! – Согласился главный, выслушав, видимо малопонятный перевод своего толмача, о теории турбулентности при больших массах о которой «завернул» Макарыч. – Если мы найдем хотя бы десятимиллиметровую трещину, за мной бутылка «Реми Мартин», а если нет, чиф-инженер, то за вами – армянский коньяк и только пятизвездочный!

За годы работы с русскими главный строитель научился хорошо разбираться в винной продукции страны Советов.

Когда он увидел царапину от края до края на поверхности демонтированного подшипника, он промокнул платком вспотевший лоб и вежливо поклонился невозмутимо стоящему Макарычу приподняв защитную каску.

А вечером мы пили шикарный французский коньяк, закусывая одиннадцатикопеечными плавлеными сырками «Дружба» под подробный инструктаж Макарыча на что я должен обратить внимание на предстоящих ходовых испытаниях «Комсомольца Киргизии». Случается порой в судьбе моряка, что среди кораблей на которых он бороздил моря и океаны, возникает одно, особенное судно, рождение которого ему удалось увидеть, а затем познать этот корабль, как говориться, от киля до клотика, да и не раз обогнуть на нем земной шар. Таким судном для меня стал «Комсомолец Киргизии» и это время невозможно забыть.

Змеиный храм

Новый 1970 год я встречаю в Малазийском порту на острове Пинанг, зеленые шапки холмов которого далеко видны в море. Город с таким же названием расположился в прибрежных долинах. Мы стоим под погрузкой натурального каучука для грузополучателей Западной Европы. В трюмы опускают метровые кубики каучука-сырца густо обсыпанного тальком. В перерыве между вечерней и ночной сменами прямо на палубе судовой киномеханик показывает специально для грузчиков-малайцев январский выпуск киножурнала «Новости дня». На экране Москва, заснеженная Красная площадь и лица москвичей с заиндевевшими бровями и усами в облачках морозного дыхания. Наибольший восторг у зрителей вызывают «моржи», «моржихи» и совсем маленькие «моржата».

-Сэр, вы тоже так купаетесь? - Перебрасывая с ладони на ладонь кубик подтаявшего льда из стакана с колой спросил меня малаец руководивший погрузкой.

Что мне сказать в ответ? Ведь я третью зиму подряд встречаю в тропиках.

Малазиец тоже хочет чем-то удивить и рассказывает нам о достопримечательностях острова и о знаменитом «Змеином храме».

63

-Его стены увешаны десятками, а может быть и сотнями ядовитых змей, - говорит мой новый знакомый, - если вы захотите туда поехать, я пошлю с вами одного из грузчиков. Ехать надо на такси, и он поможет договориться с водителем, которые обычно с иностранцев запрашивают втридорога, а в храм вход бесплатно. Небольшая группа отважных, в том числе и наша повариха Вера, решаются взглянуть на этот загадочный храм. Нас сопровождает Мо-дасами, молодой парень с доброй приветливой улыбкой, ему нет еще и двадцати, но он уже женат и имеет маленькую дочь. Три машины, точно привязанные друг к другу, мчат нас по хорошей шоссейной дороге. Мода-соми тихонько шепчет мне: «Десять долларов за машину туда и обратно, ни цента больше». Вот мы и у цели. Между рядами торговцев сувенирами поднимаемся к небольшому храму. Перед алтарем дымятся ароматические палочки. На полу, на стенах и на застекленных полках стоят и висят какие-то полузасохшие растения.-А где же змеи? – Мы с недоумением оглядываем стены храма.-Сэр, в этом храме живут священные змеи, - прошептал словно заклинание старик служитель, важно прикрыв глаза дряблыми веками. Заученным движением экскурсовода китаец снимает с ветки метровую змею. Мы видим теперь, что все торчащие из горшков ветки и сучки обвиты змеями, их тела свисают даже с резных карнизов храма.

-Они сейчас не опасны, - продолжает экскурсовод, - дым их одурманивает. Змеи по ночам питаются сырыми куриными яйцами, аккуратно выпивая содержимое через проделанное в скорлупе маленькое отверстие. Он снимает одну за другой чуть шевелящихся змей, показывает нам, а затем бережно развешивает по местам.-Потрогайте шкуру священной змеи и вас оставят все болезни. - Торжественно говорит старик.Мы на всякий случай прикасаемся к гибким телам. Затем китаец показывает нам змей, которые вот-вот должны выдать потомство и почти взрослых змеенышей свившихся в клубок.

Прежде чем перейти в другой зал, служитель начинает грустно рассказывать о финансовых затруднениях храма, и еще о чем-то. Мо-дасами дергает меня за рукав и показывает один палец. Я даю доллар старой китаянке. Она быстро рисует в толстой книге несколько иероглифов и передает ее мне.

-Напишите свое имя, - подсказывает Мо-дасами.

Так невольно я внес свою скромную лепту на алтарь буддийской религии. Мы проходим на открытую террасу, где на ветках небольших деревьев уютно устроились змеи ярко-красными головами.

-А теперь, - весело говорит экскурсовод, - вы можете получить редкие снимки со змеями обвивающими ваши шеи. Не бойтесь, - подбадривал старик, - у них вырваны ядовитые зубы.

Не ожидая согласия, он навешивает мне на плечи, шею и голову пяток разноцветных гадов, и они, то ли от человеческого тепла, то ли выполняя свои обычные обязанности, начинают медленно шевелить головами и хвостами. Щелкают фотоаппараты. Еще бы! Такое не часто поймаешь в объектив. О чем я думал в тот момент? Если сказать честно, о том, что вдруг у какой-нибудь змеи остался зуб? И не я один позирую с танцующими змеями на голове. Наша храбрая Вера, закрыв глаза и вскрикивая «ой, мамочка», дала мужчинам наглядный урок мужества и бесстрашия.

-Сейчас здесь всего несколько десятков змей, но каждый раз в китайский новый год сотни змей приползают в храм и, побыв в нем два-тридня, вновь возвращаются в джунгли, - заканчивает эту необычную экскурсию старый служитель. Мадасами опять показываем мне один палец, и я отдаю старику еще один доллар.

64

Мистер Лупан.

Стоим на внутреннем рейде японского порта Модзи. Белый кубинский сахар в мешках японские докеры выгружают судовыми кранами на баржи облепившие «Комсомолец Киргизии» с обоих бортов.

Порт Модзи расположен на одном из островов во внутреннем японском море. Море, это громко сказано, его протяженность от берега до берега чуть большое 100 км. К сравнению, Япония по площади в 50 раз меньше России, но живет там 122 миллиона человек, что меньше всего на 22 миллиона. Япония маленькая, но удивительная страна.

Я уже об этом рассказывал, но напомню, что в загран портах увольнение на берег было разрешено группами по три человека во главе с одним из членов комсостава и только до темного времени суток, а формировали группы помполиты. Наш помполит был из заводских партийцев. Морская жизнь ему была в тягость, но вида он не подавал, строго выполняя обязанности возложенные на него партией и правительством.

В группе увольняющихся, где за старшего был молоденький второй радист, находился матрос второго класса Федор Лупан, по паспорту Федот. Он приехал в Ленинград из глухой российской глубинки, окончил мореходную школу при пароходстве, где готовили матросов, мотористов и поваров для судов загранплавания и вышел на «Комсомольце Киргизии» в свой первый заграничный рейс. В рейсе Федя отпустил до плеч свои льняные волосы, чем вызывал нескрываемое раздражение помполита. Собираясь в увольнение Федор одел не мнущийся, с блеском ГДРовский костюм зеленоватого цвета, а из нагрудного кармана выглядывал уголок цветного платка. Наряд матроса дополнял ярко-красный галстук, полуботинки на толстой каучуковой подошве и большие пластиковые очки с темными стеклами. Одним словом, Джеймс Бонд с обложки глянцевого журнала висевшего у него в каюте над кроватью рядом с полуобнаженной Мэрилин Монро и расписанием по судовой тревоге.

Местное виски, с яркими наклейками, на которых из зубастых огнедышащих пастей драконов выглядывали красотки, было дешевле пива и после третьего захода в одну из многочисленных забегаловок встречающихся на пути радиста со товарищами, бдительность старшего группы была сильно ослаблена и вскоре Федя Лупан, только что поднимавший тост «за дружбу!» внезапно исчез. Друзья оббегали все близлежащие улицы, но Лупана не было. На судне помполит в присутствии капитана устроил своим подопечным допрос с пристрастием, но смог лишь выяснить у еще боше захмелевших моряков которые закусывали виски только сливочной тянучкой из судовой кладовой, приблизительное место, где исчез Федя. Капитан связался по телефону с агентом фирмы обслуживающей советские суда в Модзи. Выслушав капитана, японец успокоил его: «Не волнуйтесь, господин капитан, русоголовый европеец не потеряется среди местных жителей, я надеюсь, что мы очень скоро разыщем вашего матроса».

Побледневший помполит, обхватив голову руками уперся лбом в стекло иллюминатора. Влажная ночь опустилась на рейд и лишь огоньки стоящих на якорях судов слабо мерцали в густом клубящемся тумане. Нашему помполиту видимо чудилось, как матрос Лупан, глубоко законспирированный агент вражеской разведки, дает ценную информацию местному резиденту. А капитан, употребляя крепкие выражения в адрес пропавшего матроса, размышлял вслух о неприятностях при возвращении на родину и все же надеясь на лучшее, что судовой супермен забрел под красные фонари, но с его мизерной валютой в кармане смог бы лишь потрогать местную гетеру за обнаженную коленку.

Ближе к полуночи агент связался с капитаном и, не скрывая удовлетворения сказал: «Мистер Лупан находиться в полицейском участке центрального района. Я сейчас пришлю за вами катер».

«Поедешь со мной?» - Предложил мне капитан. - Посмотрим, что там натворил этот длинноволосый мудило.

65

Вежливый комиссар полиции, склонив голову в традиционном приветствии и предложив нам чаю, рассказал о причине задержания мистера Лупана, на японский лад расчленяя его фамилию.

Оказалось, что наш герой по малой нужде зашел в местное отделение токийского банка, повторяя единственное слово: «туалет». Служители банка проводили мистера Лупана в служебный туалет, а из помещения банка он вышел не через стеклянную дверь, а через большое окно из зеркального стекла, к счастью не получив при этом не единой царапины. Агент положил перед капитаном счет за разбитое стекло, установку нового, уборку помещения и прилежащей улицы. Общая сумма счета в японских иенах с многочисленными нулями во много раз превышала годовую валютную часть зарплаты матроса.

«А как вел себя в полиции мистер Лупан?» - Спросил капитан.

«Довольно спокойно, - ответил комиссар, - лишь несколько раз предлагал нам взятку в 500 иен».За такие деньги в то время в Японии можно было купить две пары носок. Нас проводили по коридору. Мистер Лупан сидел в одиночестве в комнате без окон. Увидев нас, он пьяно заулыбался, и захлопал в ладоши. В петлице его немнущегося пиджака торчала алая гвоздика, а на коленях был раскрыт журнал местной типографии.С приходом во Владивосток Федота Лупана отправили в Ленинград. В отделе кадров пароходства, в лучшем случае, ему предложат работу на портовом буксире, удерживая одну треть из скромной матросской зарплаты за ущерб нанесенный пароходству.

Смерть отца

Летом 1967 года «Комсомолец Киргизии» уходил из Ленинграда в большой рейс к берегам Японии. Я выбрал время и на несколько дней поехал навестить родителей, которые жили под Москвой на даче в деревне Ельдигино. Отец был болен. Правая рука висела плетью. С наступлением предвечерней прохлады он уводил меня в заброшенный парк бывшего поместья сподвижницы Ленина Инессы Арманд.

Мы садились на грубую скамью, сколоченную сельскими умельцами из высохших сосновых бревен, и вели долгие беседы. Я рассказывал отцу о зарубежных странах и высказывал ему свои сомнения о превосходстве советского образа жизни, увидев своими глазами, как живут обыкновенные люди в Канаде и Финляндии.

Что мог ответить мне отец, член партии с революционным стажем, заместитель директора крупного проектного института, лишь в конце трудового пути получившего от государства небольшую двухкомнатную квартиру да купившего на скромные сбережения старый деревенский дом с удобствами во дворе и водой из колодца расположенного в сотне метров от дома? Время от времени, останавливая мои чрезмерно смелые критические высказывания в адрес партии и правительства, он, начинал доверительно рассказывать о своей жизни во Франции. Прошли десятилетия, но я до сих пор соблюдаю данное отцу слово хранить молчание о тех событиях в его жизни, хотя теперь это уже не имеет никакого значения.

Я должен был уезжать. Отец пошел провожать меня к автобусу. Прощаясь, прижался худым лицом к моей груди. Автобус тронулся. Отец махал мне слабой рукой, а по щекам бежали слезы.

В первых числах декабря «Комсомолец Киргизии» вышел в балласте из Японии в Находку. Ураганный ветер. Ход сбавлен до самого малого. Стремительная качка и частые удары носовой части судна о десятиметровые волны сотрясают корпус. Я не ухожу из машинного отделения, хорошо понимая, что даже самая краткая остановка главного двигателя может привести к неминуемой катастрофе. Среди ночи позвонил капитан и коротко сказал: «Игорь, поднимись в каюту». В какие-то мгновения я преодолел крутые трапы машинного отделения и жилой надстройки, распахнул дверь каюты. На письменном столе лежал бланк радиограммы: «Сынок, вчера умер папа». На

66

календаре было 9 декабря. Как же несправедлива была судьба. Отец ушел из жизни в 68 лет.

Гибель теплохода «Комсомолец Киргизии»

Прошли годы. Но я уверен, что, если бы мне вновь спуститься к посту управления главным двигателем, то я смог бы безошибочно подготовить его к запуску и по команде с мостика со знакомым гулом сжатого воздуха врывающегося в цилиндры, плавно тронул бы с места эту махину многометровой высоты мощностью в 10 тысяч лошадиных сил. Но, возвращаюсь к воспоминаниям.

Как-то, среди ночи меня разбудил телефонный звонок. В то время я руководил отделом защиты моря, и полуночные консультации руководителей служб пароходства и капитанов судов при разливе топлива или прочих загрязнениях моря были нередким яв-лением. В трубке раздался голос главного инженера пароходства, который без каких-либо предисловий произнес:

-В Северной Атлантике погибает «Комсомолец Киргизии». Остановился главный двигатель, и механики не могут его запустить. Как ты думаешь, почему?

Почему «главный» задает мне этот вопрос? Возможно, потому что я принимал это судно в Финляндии, а потом долго на нем плавал? Но ведь прошло много лет. Эти мысли возникли у меня непроизвольно и тут же исчезли.

-А экипаж?! - вырвалось у меня.

- Пока все на борту. Судно лежит лагом параллельно к волне и имеет постоянный крен за 30°. Ураганный ветер с дождем и снегом, волна 10-15 метров. При качке крен за 40°... На проводе Москва, заместитель министра. Что может происходить в машинном отделении судна?

Крен за 40° мне был хорошо знаком. Однажды в Атлантике во время обычной шторма «Комсомолец Киргизии» обесточился и жизнь остановилась. Внезапно наступившая ти-шина выбросила меня из койки. Я «пролетел» на руках по металлическим поручням трапов на 25 м вниз, к посту управления машинного отделения. В тусклом мерцании ламп аварийного освещения растерянная вахта безуспешно пыталась запустить один из четырех дизель-генераторов. Для меня причина аварии была ясна: от вибрации захлопнулись клапана в топливной системе. Потребовались секунды, чтобы запустить вновь все механизмы, а потом и главный двигатель.

Теперь же Атлантика не выпускала судно из своих жестоких объятий. Внезапно в голо-ве созрело решение: при таком крене и качке в систему смазки двигателя попал воздух, и сработала автоматическая блокировка подачи топлива.

-Двигатель можно запустить немедленно, нужно только снять блокировку.-Подожди, не вешай трубку, - сказал «главный», - есть связь с твоим «Комсомольцем».Через пару минут, показавшихся мне от переполнявшего волнения вечностью, в трубке раздался едва слышный голос заместителя министра: «Спасибо за консультацию. Двигатель запустили».

Последний рейс теплохода «Комсомолец Киргизии» под командованием капитана Владимира Хурашова начинался довольно буднично. После окончания заводского ре-монта в Ленинграде судно в конце января 1987 г. вышло с грузом на Гавану. Ремонт был, как обычно, стихийным бедствием - уже полным ходом шла погрузка, а рабочие продолжали ремонт, последствия которого команда устраняла в пути. Две недели Ат-лантика демонстрировала свой крутой нрав, бушуя штормами. После короткой передышки в Гаване в конце февраля «Комсомолец» покинул порт и через пару дней встал у причалов Галифакса под погрузку муки на Кубу. Потяжелев на 10 тысяч тонн с полными трюмами мешков с мукой, 10 марта теплоход снялся с якоря и взял курс на Кубу. Сутки «сатанинской пятницы», 13 марта, прошли спокойно, но после полуночи ветер стал набирать силу, и под утро шторм настиг судно.

67

Сильный удар потряс корпус. Судно развернулось и легло на левый борт. Кормовая па-луба ушла под воду, остановился главный двигатель и раздался еще один, более страшный, удар, словно под днищем была не океанская пропасть, а гранитная скала. Теплоход потерял управление. Огромные волны подбрасывали судно как щепку на свои зловещие гребни, а потом, роняя его в мрачную бездну, обрушивали на палубы сотни тонн ледяной воды. Кренометр на мостике показывал далеко за 40°. Сталь не вы-держала ударов волн - во всю стометровую длину носовой палубы был сорван фальшборт, а его уцелевшие листы были завернуты в тугую спираль.

Главный двигатель молчал 33 минуты - время, показавшееся вечностью для видавшего многое экипажа, членами которого были 34 мужчины и три женщины. Гнетущая тревога предательски подбиралась порой к самому сердцу, и от этого перехватывало дыхание.

Хмурое утро не принесло облегчения. Шторм не утихал. Его Величество Океан продолжал безжалостно добивать свою очередную жертву.

Точка, координаты которой прозвучали в сигнале SOS с «Комсомольца Киргизии», находилась на пересечении океанских дорог к крупным портам Америки, Нью-Йорку, Бостону, Балтимору и десятку других, помельче. Но в тот роковой день «Комсомольца Киргизии» от ближайшего судна способного придти на помощь отделяли 300 долгих миль. А это значило, что продержаться нужно было еще целые сутки. Оставалась лишь надежда на оперативность вертолетов береговой охраны США. Но рискнут ли американцы при такой погоде лететь в океан? Капитан Владимир Хурашов связался по телефону с американцами и попросил о помощи. Два транспортных самолета «Гэлак-си» вылетели на поиски гибнущего судна. Через час с небольшим на мостике услышали хрипловатый голос американского летчика усиленный динамиками: «Хэлоу, ребята! Ваши координаты я передал на берег. Через пару часов здесь будут вертолеты. Мы вас вытащим, держитесь!»

Первый вертолет «Сикорский» завис над кормовой палубой в полдень. Ураганный ветер, дождь со снегом и постоянная качка до предела усложняли спасательную операцию. «Это был настоящий, отчаянного мужества подвиг». - Так напишут позже американские и канадские газеты о летчиках береговой охраны. Через полчаса невероятных усилий вертолет, подняв с палубы первых 15 человек, улетел в сторону берега. Следом из-за снежной завесы вынырнул еще один вертолет и снял с палубы очередную группу из 16 моряков. Третий вертолет забирал последних шестерых.

Последним палубу оставлял капитан. Не веря в реальность происходящего, он отрешенно стоял, подставив непокрытую голову шквальному ветру ощущая под ногами дрожь еще живого корабля, с которым прощался навсегда.

Субботним днем в аэропорту Атлантик-Сити царило необычное для уик-энда оживление. Представители Госдепартамента, таможенной и иммиграционной служб США, консульства СССР, пресса и телевидение встречали 37 спасенных моряков. Их дальнейший путь лежал в мотель «Голландский двор», островерхую крышу которого украшала старинная ветряная мельница. Накануне здесь праздновали свадьбу. Гости и персонал мотеля уже видели репортажи о спасении русских и пережили страх за этих людей, которые сейчас выходили из автобуса.

- Добро пожаловать в Америку! - взволнованно произнесла мать жениха, пожимая морякам руки и вглядываясь в лица тех, кто олицетворял для американцев «империю зла». Но они напоминали ей, скорее, сына и его друзей, нежели врагов.

А на следующий день на зеленой лужайке перед Белым домом, где обычно президент США принимает почетных гостей, стояли рядом американские летчики и советские мо-ряки. Рональд Рейган благодарил за мужество, отвагу и профессионализм летчиков с честью выполнивших интернациональный долг, и желал советским морякам крепкого здоровья и счастливого возвращения на родину. Пожав каждому руку, президент вколол им в галстуки по золотой булавке со своими инициалами.

68

Родина же встретила моряков иначе: бесконечные опросы, устные и письменные объяснения в различных комиссиях. В перерывах между «собеседованиями» экипаж собирал постыдные «автографы» начальников служб, партийных и профсоюзных деятелей под перечнем личных вещей, подлежавших материальному возмещению из средств пароходства. Судно и груз были застрахованы, и пароходство получило свои миллионы долларов.

Затем последовали выводы ученых мужей о причинах аварии судна. Их вердикт гласил: «Неправильная укладка груза, который сместился при качке». Заключение ученой комиссии было отправлено в прокуратуру, которая возбудила уголовное дело против капитана Хурашова.

Факт объективности этой оценки мои друзья-капитаны, не раз перевозившие муку через океан, метко окрестили «научным экскрементом» институтских спецов. За 40 лет, соответствующей статистики «Комсомолец Киргизии» был единственным судном, потерпевшим аварию с полным грузом муки.

«Техническое состояние судна было типичным для большинства советских судов заходящих в канадские порты». - Эта деликатная фраза канадских морских властей касалась лишь наличия всех документов на годность к плаванию. Канадцы предполагали, что от сильных ударов волн и в результате воздействия очень низких температур, а морозы во время заводского ремонта в Ленинграде переваливали за минус 25° изношенный до предела корпус судна просто разорвало. «Комсомолец Киргизии» как и другие суда этой серии по двадцать, а то и более лет совершали океанские переходы при жестоких штормах и ураганах.

Капитан Хурашов продолжал доказывать свою невиновность, но сердце моряка не выдержало, остановилось... В письме своей жене он написал: «Прости, но я ни в чем не виноват!»

В центре Лондонского Сити расположена страховая компания Ллойд. В ее регистровых книгах значатся морские суда всех стран. В огромном зале висит небольшой колокол с французского фрегата «Летин», погибшего в XV веке. Каждый раз, когда в море погибает судно, служитель в красной ливрее ударяет в колокол.

Два океана

Легенды острова Святой Елены

Поздней осенью 1969 года пассажирский теплоход «Эстония» Балтийского морского пароходства, завершив последний рейс регулярной линии Ленинград-Лондон с заходом в столицы скандинавских стран и французский Гавр, держал курс на заполярный Североморск – военно-морскую базу Северного флота.

К концу 60-х годов авиация и комфортабельные автобусы вытеснили пассажирский флот с европейских линий. Для многопалубных лайнеров, построенных на верфях ГДР, подыскивалась другая работа: одни ушли в круизное плавание на Средиземноморье, другие к тропическим островам Карибского моря, а «Эстонии» предстоял необычный

69

вояж. На корме был поднят флаг гидрографической службы военно-морского флота СССР. Капитану «Эстонии» Виктору Клементьеву приказом главкома ВМФ было присвоено звание капитана 3-го ранга. В интендантском управлении ВМФ ему выдали добротную суконную форму с новенькими погонами и учитывая предстоящее плавание в тропических широтах, к суконным черным штанам была придана светлая лавсановая куртка и черные полуботинки из поросячьей кожи, верх которых был пробит многочисленными разнокалиберными дырками.

Я дружил с капитаном и иногда позволял себе грустно соболезновать и тугому воротничку его нового мундира, в котором он должен был находиться денно и нощно при стоянке в иностранных портах, и отсутствию в адмиральском приказе упоминания о военном денежном довольствии за звание новоиспеченному «каптри».

В «Североморске» мы приняли на борт сменный экипаж бывшей ударной ракетной подводной лодки «Лира», которая уже вышла в заданный район Северной Атлантики, в точку нашей встречи. Мы приняли на борт еще одну команду состоящую из ученых гидрографов, акустиков, а так же руководство экспедиции в составе начальника, замполита и еще одного зама, как позже выяснилось, представителя КГБ в военно-морской форме.

Накануне отхода «Эстонии» из Североморска меня посетила неожиданная гостья. -Вы командир БЧ -5 «Эстонии»? – Спросила меня молодая женщина, стоящая у двери каюты с небольшим свертком в руках. - Да, я старший механик, проходите, пожалуйста.Она вошла. Я усадил ее на бархатный диван в приемной трехблочной каюты. На столе в вазе – виноград, бананы, апельсины. Я предложил женщине на выбор несколько напитков.

Она поблагодарила и, оглядывая каюту, полки с книгами, бар с напитками, спальню и санузел, вдруг тихо заплакала. Наконец справившись со своими эмоциями, она протянула мне сверток.

-Если возможно, передайте это моему мужу. Он командир БЧ-5 подводной лодки «Лира». – И, как бы объясняя свои слезы, добавила еще раз оглядывая мои апартаменты. - Если бы видели, в каком железном ящике спит мой муж!

Вскоре мне представилась возможность увидеть, как изнутри устроена «Лира», на которой долгие месяцы несут свою нелегкую службу моряки подводники.

На «Эстонии» не было кондиционера и с приходом в тропические широты температура в каютах рядового состава расположенных на нижних палубах переваливала за +30. Моряки спали на прогулочных и шлюпочных палубах.

Все познается в сравнении. Во время стоянки в Дакаре, столице республики Сенегал, я организовал экскурсию для членов экипажа «Эстонии» на стоящую у причала «Лиру». Больше всего моряков поразила не насыщенная приборами и техникой лодка, а места, где спят подводники: один спал за открытой дверцей пустого торпедного аппарата, а другой примостился между бортом и работающим дизелем.

Из Североморска мы уходили в длительное плавание в южное полушарие для проведения гидрографических и геофизических работ по исследованию надводных и подводных течений, строения океанического дна, а также для проверки гипотезы о движении материков и других, неведомых нам задач.

Позже в океане к нам присоединился небольшой танкер «Елгава» Латвийского пароходства, который снабжал топливом «Лиру» и «Эстонию» в течение более чем полугодового рейса. Когда власти иностранных государств не разрешали нашей «эскадре» заходить в их порты в полном составе, «Елгава» под красным флагом, с серпом и молотом, как посыльное судно, доставляла нам свежие продукты, воду и почту.

70

Запреты были не такой уж редкостью. Так нам не разрешили заход в бразильский порт Ресифи, аргентинскую столицу Буэнос-Айрес и на остров Маврикий в Индийском океане. Но, как говорится, нет худа без добра... Взамен морская судьба подарила нам заход на остров Святой Елены, где провел последние годы Наполеон, на остров Фернандо-ди-Норонья, бывшую каторжную тюрьму в тропической Атлантике, был еще экзотический Дар-эс-Салам и Монтевидео. Прошло много лет. Записи в старых блокнотах и удивительная способность человеческой памяти сохранять подробности однажды пережитого помогли восстановить события тех далеких дней.

Напомню читателю исторический факт. В один из октябрьских дней 1815 года Фрегат «Нортумберланд», ощетинившись жерлами многочисленных орудий и поднимая крутым форштевнем каскады брызг и морской пены, под флагом Его Величества короля Великобритании медленно приближался к конечной цели своего необычного плавания.

На его палубе, поодаль от спутников по изгнанию, затянутых в еще не потерявшие блеска парадные мундиры, в глубоко надвинутой треуголке стоял Наполеон Бонапарт. Время от времени он подносил к глазам подзорную трубу, в которую еще так недавно наблюдал бешеный галоп своей конницы и бегство поверженных врагов. Теперь перед его взором на горизонте из глубины океана медленно вырастал темный монолит острова Святой Елены. Этот остров, поднявший над волнами причудливое нагромождение базальтовых глыб, поросших скудной растительностью, должен был стать последним пристанищем побежденного императора...

Время не изменило облик этого затерявшегося в водах Южной Атлантики клочка земли. Как и полтора с лишним века назад, его берега, обрамленные седым прибоем, неприступными стенами встают перед мореплавателями. Юго-восточный пассат гонит над океаном набухшие облака, и они, цепляясь за вершины гор, обсыпают остров мелким холодным дождем.

В это раннее утро января, летнего для здешних мест месяца, столбик термометра на крыле штурманского мостика едва добрался до отметки двадцать. И если бы не тропическая одежда поеживающихся моряков, можно было бы подумать, что мы находимся сейчас не в теплых водах южного полушария, а где-нибудь у берегов Шотландии.

Проклиная облака, скрывшие солнце, и накрапывающий дождь, на палубах «Эстонии» выстроилась добрая половина экипажа и членов экспедиции с фото- и кинокамерами в руках. Самодеятельные операторы деловито крутили экспонометры и, удивляя друг друга внушительными широкоугольными насадками, торопливо снимали первые кадры, направляя объективы в сторону неведомой земли.

Еще бы! Далеко не каждый бывалый моряк, исходивший весь «шарик» вдоль и поперек, может похвастаться заходом на Святую Елену. Может быть, поэтому в словах одного нашего современника, увидевшего остров однажды, слышатся грустные нотки прощания с ним навсегда: «...Подошла шлюпка, мы вскакиваем в нее и тут же отваливаем. Прощально машут нам женщины и ребятишки, и мы машем им в ответ».

Пристань удаляется навсегда, потому что не может быть на свете такого чуда, чтобы человек дважды в своей жизни посетил этот затерявшийся в океане крохотный, Богом забытый остров.

Чудеса на свете редко, но все-таки бывают. Я прихожу на Святую Елену в третий раз. Дважды я побывал здесь во время плавания на теплоходе «Долинск». И теперь, пытаясь сохранить видимость безразличия ко всему происходящему и, снисходительно отвечая на многочисленные вопросы, с важностью несу сладкое бремя первооткрывателя.

Не скрою, мои ответы содержат не только вполне достоверные сведения, но и сдобренные хорошей порцией собственного вымысла рассказы, которые на флоте, мягко выражаясь, называют «морскими». Для пущей убедительности подбрасываю слушателям две романтические легенды о последних годах жизни опального

71

императора, позаимствованные из рассказов героев романа Аркадия Первенцова «Остров Надежды», которые во время кругосветного плавания проходили мимо острова Святой Елены на атомоходе «Касатка».

Одна из легенд была о последней любви Наполеона, покорившего сердце юной дочери старого шкипера. Генриэтта, так звали эту пятнадцатилетнюю девочку, ответила взаимностью и, сраженная известием о смерти любимого, перерезала себе вены. В сочинении Эмиль Марко де Сент-Плера «Очерки о жизни Наполеона», изданном в 1852 году, есть легенда о маленькой Генриэтте, но несколько в ином изложении.

Однажды, гуляя по острову, Наполеон набрел на бедную хижину, утопающую в цветах. Генриэтта, юная хозяйка, рассказала ему о своей нелегкой судьбе. Ее родители-англичане умерли, и она существовала на те несколько пенсов, которые получала от продажи цветов.

Странное сближение судеб! - воскликнул Наполеон. - Как и у меня, у нее нет ни отечества, ни семьи. Он дал ей пять золотых монет за маленький букет цветов. Опальный император еще не раз посещал бедную хижину. Однажды, будучи совсем больным, попросил у девушки воды. Генрриэтта принесла кувшин с холодной ключевой водой и, сделав несколько глотков, он с улыбкой сказал:

В твоем роднике целебная вода, я чувствую себя гораздо лучше. С тех пор девушка каждый день приносила к дому Наполеона букет цветов и кувшин с родниковой водой. Однажды ее не пустили в дом. Император был при смерти. Девушка со слезами умоляла пропустить ее к своему благодетелю. Наполеон умер у нее на глазах, и, потрясенная случившимся, Генриэтта упала без чувств у постели великого императора.

Другая легенда повествует о мужественном офицере, который на корабле вез во Францию в стеклянной банке сердце императора, едва не съеденное голодной крысой.

Благодарная аудитория принимает на веру и легенды, и мои подзабывшиеся (как я скромно замечаю), десятилетней давности воспоминания об обычаях острова и его жителях, о поездках на джипах, несущихся по горным дорогам с бешеной скоростью сквозь облака. И, конечно же, не остается без внимания вскользь брошенная фраза о значительном преобладании женского населения и агрессивной экспансивности островитянок.

-Точно могут похитить? - недоверчиво спросил меня молодой геофизик, нервно пощипывая редкую бородку, отпущенную по выходу из Ленинграда.

-Да. Иностранцы на Святой Елене в большом почете, - продолжаю я подогревать страсти, - помню, в прошлый раз нашего моториста до позднего вечера искали... Так что глядите в оба...

-Н-да! Порядочки здесь! - геофизик многозначительно подмигнул своим бородатым коллегам.

-Надо же, ребята! Вот это заплыли, как Одиссей к сиренам!

Ход судна убавлен до самого малого. К великой радости фотолюбителей выяснилось, что мы обойдем остров вокруг и лишь следующим утром встанем на якорь. Где-то чуть правее нашего курса виднелся черный силуэт «Лиры». Ей не разрешили заход на Святую Елену и она будет ждать нас в океане, вне территориальных вод острова.

К полудню мои «рассказы», обрастая новыми подробностями, достигли ушей экспедиционного начальства.

«Сероглазый» каптри энергично разузнавал у экипажа «Эстонии», действительно ли я бывал до этого на Святой Елене. К вечеру он вконец успокоился, получив подтверждение у нашего капитана.

В грузовом трюме «Эстонии» хранились сухие продукты подводников в том числе запаянные 3-х килограммовые банки с воблой отменного качества и армянский коньяк.

72

Эти деликатесы экспедиционное начальство использовало в представительских и иных подобного характера целях.

Наш приход на Святую Елену совпал со старпомовским днем рождения.

Мы поздравили «чифа», и вечером в хорошем настроении я разгуливал босиком и в шортах по тиковой прогулочной палубе, поглядывая на редкие огоньки острова.

Из надстройки вышло экспедиционное начальство в полном составе с двумя банками воблы и оттопыренными карманами кителей.

-А вот и наш Лев Толстой!

За месяц совместного плавания наш «сероглазый друг» каптри успел завести на каждого члена экипажа «Эстонии» свою, незримую картотеку. Каптри знал, что я пишу, и поэтому я проходил у него под псевдонимом «писатель». По радио я передавал в московский журнал материалы путевых заметок, которые должны были быть непременно согласованы с ним. И еще произошел один смешной случай убедивший «сероглазого» в том, что я «настоящий писатель». В начале совместного плавания каптри зашел как-то в мою каюту. Разговор велся о том, что я могу, а что не могу упоминать в своих очерках. Он важно расхаживал по каюте, подошел к полкам с книгами, долго листал словарь «Трудностей русского языка», а потом высмотрел одну из книг в яркой обложке. Это была книга о чекистах военных лет. Ее подарил мне мой приятель, спецкор популярного московского журнала, с которым мы иногда делали совместные очерки. На титульном листе была дарственная надпись, нацарапанная мало разборчивым почерком приятеля: «Моему соавтору с наилучшими пожеланиями!» Буквы «со» попали на черный шрифт названия книги и были почти не видны. А предисловие к книге написал генерал Цвигун, заместитель Ю. Андропова.

-Под псевдонимом пишите? - почтительно спросил тогда «сероглазый».Он видимо посчитал меня автором книги.

Я промолчал. Он бережно положил книгу на место и, опустив руки в положение «смирно» вышел из каюты. Генерал Цвигун - это были заоблачные вершины для сотрудника особого отдела Северного флота.

-«Дедушка!» Так ты, оказывается, успел и здесь побывать! Начальствопоочередно хлопало меня по плечу. Может, и с нами информациейподелишься?

Спать не хотелось, а рюмка, другая «Арарата» под янтарный ломтик воблы будет отличным продолжением старпомовских торжеств.

-Охотно! - сказал я, приглашая начальство в свою каюту. «Арарат»делал свое дело. Меня «несло», как чайный клипер Вест-Индийской компаниина попутном ветру. Я вновь пересказал им с лирическими отступлениямивсе легенды из жизни Наполеона и поведал о визите капитана нашего суднак губернатору острова для получения денег. Конечно же, я не присутствовалпри этом, тогда я был лишь младшим механиком, но, важно надув щеки, рассказал, как губернатор, узнав о просьбе русского капитана выдать ему 2000 фунтов стерлингов для экипажа, удивленно воскликнул:

-Капитан! На острове всего четыре кабака и нет уличных девок!

-А как же насчет островитянок? Ты, наверное, завернул лишнее.Неужели их четыре тысячи и всего лишь восемьсот мужиков? - Недоверчивопереспросил меня начальник экспедиции, когда мы допивали вторую бутылкупредставительского напитка.

-Товарищи командиры! Ведь без малого десять лет прошло, вывернулся я.- Может быть, за это время нашего брата и прибавилось?

На следующее утро по судовой трансляции разнеслось:

73

Всем коммунистам и комсомольцам экспедиции собраться в музыкальном салоне!

Военморы и бородатые доктора наук, геофизики и магнитологи с серьезными лицами в течение часа внимали экспедиционному начальству, которое донесло до них достоверную, «из надежных источников» информацию о политической обстановке на острове и демографических особенностях этой британской колонии, и что обстоятельства потребуют от каждого из них политической бдительности и проявления высоких моральных качеств советского человека при увольнении на берег.

Берега острова стремительно вырастают по левому борту. Тусклые однообразные камни, не знающие солнечного тепла и света, сливаются вдали с бескрайними просторами океана.

Внезапно горы расступаются, и на дне узкой долины, сбегающей к небольшой бухточке, за кромками высоких деревьев показывается тоненький шпиль церкви и белые квадраты домиков Джеймстауна, единственного города на острове и его столицы. «Эстония» с застопоренными машинами еще какое-то время движется вперед. В двух кабельтовых от грозного утеса, уходящего вершиной в облака, на баке прогрохотала якорная цепь и, вспенив винтами воду за кормой, теплоход плавно закачался на пологой зыби.

Начитанный геофизик не удержался и громко, выразительно продекламировал Лермонтовские строки:

Почтим приветом остров одинокий,Где часто, в думу погружен,На берегу о Франции далекойВоспоминал Наполеон.Таинственный и загадочный лежал перед нами остров, ставший тюрьмой Наполеона. Нам представилась возможность не только пополнить свои познания о незаурядной личности Наполеона, поднявшегося в блеске славы над Европой девятнадцатого столетия, но и увезти отсюда новые легенды и, если посчастливится, еще никому не известные факты из жизни императора, описанию которой посвящены многотомные исследования историков.

Но вот на борту «Эстонии» появились портовые чиновники Джеймстауна, которым предстояло выполнить обычные формальности. Прибывший вместе с ними молодой смуглолицый человек отрекомендовался представителем фирмы «Соломон энд компании» и пообещал сделать все возможное для обеспечения судна пресной водой и свежими продуктами. «Агенты страхового общества «Ллойд» и английской судоходной компании «Юнион Касл». Экспорт и импорт. Снабжение судов и оптовая торговля. Землевладельцы и издатели», - столь внушительный круг деятельности, обозначенный на бланке фирмы, и приятная улыбка ее представителя вселяли надежду, что кроме воды из кратера потухшего вулкана, мы можем получить на десерт к столу и какие-нибудь экзотические плоды.

Покидая судно, наш гость оставил длинный перечень правил поведения на острове, изданный правительством Святой Елены.

Оказалось, что на острове, в частности, запрещается: залезать в чужие дома и сады без разрешения владельцев, ломать деревья и обрывать цветы, оставлять имена и другие надписи на стенах зданий, дергать за хвосты столетних черепах, обитающих в губернаторском саду.

Поскольку мы не привезли из Ленинграда птиц и животных, не имели с собой ружей и не собирались повреждать при высадке городскую набережную, то, твердо запомнив все вышеперечисленные правила, могли со спокойной совестью отправляться на берег.

На острове Святой Елены нет глубоководных причалов, и все приходящие суда становятся на якорь в маленькой бухточке Джеймс. Ближе к берегу, зацепившись за разноцветные шары буев, стоят рыбацкие лодки и небольшие деревянные баржи.

74

Поскрипывая якорной цепью, одиноко раскачивается южно-корейский рыболовный траулер с обгоревшей жилой надстройкой и мостиком, неизвестно какими судьбами заброшенный сюда.

Едва наша шлюпка на сотню-другую метров отошла от борта теплохода, я вновь убедился, что не зря в лоции Южной Атлантики есть предупреждение об опасности, подстерегающей моряков при высадке на остров. Наша шлюпка то проваливается, словно в пропасть, между валами океанской зыби, то, вновь натружено гудя мотором, взбирается на водяную громадину, с которой хорошо видны вспененные гребни, с глухим ревом бьющиеся о каменные плиты набережной острова. Как высаживаться?

Я потуже затянул лямку спасательного нагрудника и вопросительно посмотрел на старпома, сидевшего на руле. Лицо его хранило спокойствие и невозмутимость.

-Видишь, правее обломка скалы ступени в воду уходят?! Подойти к ним можно, волну бы только подходящую поймать. - Минутой позже кричит мне на ухо старпом, показывая рукой на буруны. Подождав, когда мы в очередной раз взлетаем вверх, он командует:

-Приготовиться к высадке! Выбросить кранцы по правому борту! Прыгать только по моей команде. Будем подходить на полном ходу...

Берег стремительно вырастает перед нами. В последний момент я успеваю заметить, как волна, схлынувшая в океан, обнажила мокрые ступени, покрытые скользкой бахромой водорослей, и торчащими из нее острыми ракушками. Сквозь яростный грохот двигателя, скрежет днища и шум падающей, как мне кажется, со всех сторон воды, слышится отчаянный старпомовский крик:

-Самый полный назад!!! Прыгай!!!

И лишь оказавшись на суше, среди толпы местных жителей, которые одобрительными жестами и возгласами по достоинству оценили наши лихие маневры, я осознаю весь смысл объявления, прикрепленного к выщербленной стене: «Любое лицо, вступающее на эту территорию, делает это на свой собственный страх и риск. Правительство острова Святой Елены не несет никакой ответственности за ущерб и повреждения или ранения, которые могут быть получены при этом и не удовлетворяет в связи с этим никаких претензий...»

Необитаемый остров был открыт португальцами, возвращавшимися домой из Индии в 1502 году. Это было 21 мая, в день Святой Елены, поэтому остров и получил такое название. Спустя полтора столетия, в 1659 году, на острове высадились англичане, водрузившие над ним пестрый «Юнион Джек». Бронзовая мемориальная доска на старинном форте свидетельствует о недавних торжествах по случаю 300-летия этой знаменательной для британцев даты.

Печальную участь уготовили острову его лондонские хозяева. Со времен Наполеона он вторично становится тюрьмой, теперь уже для нескольких тысяч буров, сосланных сюда из Южной Африки в начале XX века после победы, одержанной англичанами над повстанцами Трансвааля и Оранжевой республики. На гористом острове площадью 120 квадратных километров, большую часть которого занимают крутые склоны кратера уснувшего вулкана, живет около 5 тысяч человек: немного европейцев, индусы, выходцы из Африки и мулаты.

Всеми делами на Святой Елене управляет английский губернатор, есть Законодательный и Исполнительный советы. Административно губернатору подчиняются также атлантические острова Вознесения. Тристан-да-Кунья и ряд других, совсем мелких.

Не только они, но и сам остров Святой Елены, по сути дела оторван от мира. Авиасвязи с ним нет. В былые времена сюда за водой часто заходили парусники, совершающие рейсы между метрополией и колониями в Атлантическом и Индийском океанах. В наши дни на остров лишь несколько раз в год заходят суда английской судоходной

75

компании «Юнион Касл», курсирующие между портами Англии и Южно-Африканской Республики.

В те времена заход судна на рейд Джеймстауна становился значительным событием. Единственна местная газета «Сент Хэлен Ньюс Ревью» на первой полосе перечисляет фамилии всех прибывших и отъезжающих пассажиров. Газета стоила один пенс, выходила один раз в десять дней, и на четырех страницах форматом в тетрадный лист сообщала местные новости: сколько вырабатывается электроэнергии и сколько галлонов топлива при этом расходуется, публикуются фамилии победителей детских соревнований и с сожалением констатирует факт снижения количества телефонных разговоров на острове, сообщается об открывшейся вакансии на должность личного шофера губернатора, репертуар трех кинотеатров и программа местного радиовещания.

Сигнальная пушка, из которой палили в последний раз во времена Наполеона, мирно дремлет на небольшой площади, вымощенной каменной брусчаткой. Иностранцы не частые гости на острове, но даже приход «Эстония» не нарушает размеренного ритма жизни Джеймстауна. Разве только ребятишки, оставаясь верными принципам интернациональной непосредственности и любопытства, доверчиво протягивают ладони и тянут на все голоса:

-Бейдж! Бейдж! (Значок! Значок!)

Почта, гостиница, несколько магазинов и кинотеатр разместились по обеим сторонам Мейн-стрит, главной столичной улицы, которая вытянулась под обрывами гор. Чисто вымытыми стеклами витрин поблескивает новенький магазин уже известной фирмы «Соломон энд компани».

Обилию церквей со шпилями и совсем крохотных одноэтажных церквушек, пристроившихся между жилыми домами, может позавидовать город, куда более солидный, нежели Джеймстаун с его полутора тысячным населением и всего четырьмя улицами. Черная мраморная вывеска католической церкви «Священное сердце» соседствует рядом с молельным домом адвентистов седьмого дня, выкрашенного краской веселеньких тонов. Поблекший щит «Армии Спасения» приглашает всех заблудших посетить душеспасительные мероприятия, расписанные по дням и часам - отдельно для мужчин, для женщин и для молодежи.

Вероятно, по случаю захода нашего теплохода на доске объявлений вывешен псалом на русском языке:

Во Христе мы имеем Искупление кровию Его,Прощение грехов, по богатству благодати Его.Вспомнился Гибралтар, где портовые капелланы из клуба «Летающий ангел» под стендом с томиками Библии и Нового Завета вывесили заманчивое объявление на русском языке: «Можно взять с собой, и ваша бабушка будет вам благодарна...»

Отдав дань городским достопримечательностям, мы поочередно заглядываем во все магазинчики на Мейн-стрит в надежде приобрести какой-нибудь экзотический сувенир в память о Святой Елене. Словно сговорившись, местные торговцы дружно выставляют на прилавки запыленные бутылки с дешевым французским коньяком и портретом Наполеона на этикетке. Лишь в крохотном книжном магазинчике среди пожелтевших от времени «боевиков» мы разыскали наборы бледных открыток с видами острова.

Судовые фотографы решают эту проблему проще. Они еще в шлюпке взяли остров на прицел и, вступив на набережную, уже не опускают объективов. Пушки, многометровые стены фортов, мемориальные доски и памятники губернаторам прошлых столетий, стоящие рядом с бензоколонками американской фирмы «Мобил ойл» и англо-голландской «Шелл», статуя Мадонны в садике католической миссии и очаровательные улыбки местных, вовсе не агрессивных красавиц, - ничто не ускользает от их зорких глаз.

76

Мимоходом щелкнув массивный портал церкви Святого Джеймса, они устремляются к крутой лестнице, уходящей в небеса. Крутизна в 699 каменных ступеней не может их остановить.

- 547, 548 ... - смахнув капельки пота со лба и поправив на натруженных плечах ремешки фотосумок, они продолжают мужественно карабкаться вверх, чтобы с трехсотметровой высоты запечатлеть панораму острова и белоснежный корпус «Эстонии» на фоне мрачных утесов и синего океана..

Но, конечно же, главная достопримечательность острова - это дом-музей Наполеона и его могила. Добраться туда не просто.

Хлопая брезентовым верхом, наш маленький автобус медленно ползет все выше и выше в горы. Езда по дорогам Крыма и Кавказа покажется детской забавой после виражей по узкому шоссе Святой Елены. Временами оно так круто меняет направление, что кажется, будто присыпанный песком гудрон вообще исчезает за выступом скалы. Наш шофер, он же владелец автобуса, пожалуй, вдвое моложе своего чуда техники начала тридцатых годов. Он невозмутимо крутит баранку и на коротких прямых участках дороги успевает отвечать на наши вопросы.

-Нет, мой автомобиль еще не самый старый! - Смеется он. - Наострове есть образцы и 1929 года.

Облака проплывают рядом. Иногда мы едем прямо сквозь них и, поеживаясь от мелкой мороси, видим в разрывах облаков освещенные солнцем зеленые уступы плантаций новозеландского льна, из которого вьют веревки, ткут мешковину. До недавнего времени он был основной статьей дохода острова, но, не выдержав конкуренции с синтетикой, веревочные фабрики почти полностью свернули свое производство, и многие плантации стоят заброшенными.

-Жизнь на острове дорогая, ведь своего, по существу, ничего нет. Почти все товары импортируются. И работы мало, а если она есть, то свести концы с концами - дело нелегкое, - уже без прежнего задора рассказывает наш шофер. - Большинство молодых людей уезжают отсюда. Кто в Англию, кто в Южную Африку или другие места.

-А вы? Он неопределенно пожимает плечами.-Мой дед, отец, я сам родились здесь, - и, помолчав с минуту, добавляет, - один раз ездил в Кейптаун.-Женат?- Самые лучшие девушки уехали в Англию работать прислугой, - уже совсем невесело говорит он и, нажав на клаксон, долго сигналит перед очередным поворотом.

Автобус взбирается на высокий перевал и останавливается на небольшой площадке у края обрыва. Отсюда видны красные крыши ферм, пятнами разбросанные по зеленой долине, да сияющий вдали океан

-Могила там, внизу, - говорит наш водитель. - К ней можно пройтитолько пешком.

По крутому склону, за невысокую стену, сложенную из обломков скал, уходит поросшая травой дорожка. Каменные ворота ограды украшены чугунными ядрами морских орудий. Ветер глухо шумит в вершинах вековых сосен, и облака повисают ватными клочьями на их ветвях. Дорога заканчивается у маленькой поляны, где среди черных камней пробивается слабый родничок. Это место для своей могилы Наполеон выбрал сам, совершая по воскресным дням пешие прогулки по острову. Двенадцать кипарисов окружают поляну и напоминают о двенадцати великих победах императора. Деревья были посажены в 1840 году, когда французская миссия, возглавляемая герцогом де Жуанавилем, увезла останки Наполеона со Святой Елены, чтобы захоронить их в Париже.

77

За простой металлической оградой, загороженная от солнца и неба ветвями трех гигантских сосен, лежит гладкая, без надписи каменная плита.

«Быть преданному земле на берегах Сены, среди народа, столь любимого им...» - завещал Наполеон перед смертью.

Но в европейских столицах распорядились иначе. 9 мая 1821 года в землю Святой Елены английские солдаты опустили гроб с телом императора -узника.

«Он был одет в конно-егерский мундир императорской гвардии, покрытый звездами всех орденов. Пленник острова Святой Елены нисходил в могилу, осененный всеми знаками европейских почестей. Три тысячи человек провожали тело покойного. Дорога не позволяла печальной колеснице доехать до места погребения, и английские гренадеры полка Вальтера Скотта имели честь нести на плечах своих смертные останки героя. Двадцать пушечных залпов возвестили океану, что душа Наполеона оставила землю...» - так записал об этом событии оставшийся неизвестным очевидец в своей рукописи «Хроника последних дней Бонапарта».

Тоненькая тетрадь с рукописью исписанная каллиграфическим почерком, в конце 60-х годов была обнаружена в фонде особого учета Калужского государственного архива.

Встал вопрос, что выгравировать на плите - «Наполеон» или «Наполеон Бонапарт»? Французы настаивали на одном, но величественном слове «Наполеон». Английский губернатор острова Гудсон Лоу требовал, чтобы по-обыденному были написаны имя и фамилия покойного. Договориться не удалось, и надгробье осталось без надписи.

Стоя у пустой могилы, невольно вспоминались, время от времени появляющиеся в мировой прессе сенсационные сообщения о причинах смерти Наполеона, о ее насильственном характере. Эта шумиха достигла своего апогея в 1969 году в связи с празднованием во Франции 200-летия со дня рождения великого императора.

Английские медики, используя новое научное открытие, - способность волос накапливать мышьяк - подвергли бомбардировке тепловыми нейтронами в атомном реакторе два пучка волос с головы Наполеона. Один хранился среди экспонатов Французского военного музея, другой любезно предложил английский коллекционер. Содержание мышьяка в волосах в тринадцать раз превышало норму! Это, как бы подтверждало предположение, основанное на записях личного врача императора: «Наполеон умер не от рака, а был отравлен - в течение четырех месяцев ему подсыпали в еду малые дозы мышьяка».

«Тело Наполеона подменено англичанами! В 1828 году губернатор Святой Елены Гудсон Лоу тайно увез останки императора в Англию, и они погребены в Вестминстерском соборе. Вместо Наполеона в могиле находилось тело Франческо Чиприани - домоуправителя ссыльного императора! Он занимался шпионажем в пользу англичан и был отравлен крысиным ядом!» - Эти ошеломляющие сообщения, опубликованные парижской газетой «Франс Диманш» в январе 1968 года, моментально облетели весь мир. Они дало пищу для новых «сенсаций» и вызвали дискуссии на страницах не только газет, но и толстых исторических журналов.

В погоне за сенсацией пресса не щадит ни имени, ни исторического величия Наполеона. Английский полупорнографический журнал «Мой прекрасный пол», чтобы как-то заинтересовать пресыщенного читателя, среди описания достоинств полуголых красоток помещает пространную статью: «Был ли Наполеон импотентом?..».

Мы стояли у могилы тихо переговариваясь.

Услышав наши голоса, к нам подошел босоногий старик.

- Рашен? - кивнул головой в знак приветствия, узнав в нас русских. - Я убираю могилу, - объяснил он нам.

...«Император ждет вас!» - сообщал некогда великий маршал двора в ссылке генерал Бертран и провожал смущенного посетителя в приемную.

78

Теперь у входа в Лонгвуд-хауз - дом, в котором Наполеон прожил последние годы своей жизни, нас встречает скромно одетый служащий. Заплатив ему по два шиллинга, мы получили входные билеты, на котором по-французски написано: «Музей Наполеона. Французская территория на острове Святой Елены».

После смерти Наполеона Лонгвуд-хауз вновь стал собственностью Вест-Индийской компании, которая сдала его в аренду местному фермеру. В салоне бывшей резиденции императора загрохотала молотилка, а спальню превратили в хлев для баранов. Долина, в которой был похоронен Наполеон, стала доходным местом. За осмотр могильной плиты с каждого путешественника взималось три шиллинга.

Посетив остров в начале 50-х годов прошлого столетия, французские морские офицеры доложили императору Наполеону III о столь непочтительном отношении к памяти его знаменитого дяди.

Уплатив королеве Виктории 7100 английских фунтов стерлингов, из них 1600 за место захоронения Наполеона, а остальные за Лонгвуд-хауз, Франция стала собственницей обеих территорий со всеми имеющимися на них постройками и насаждениями. С 1858 года и по сей день, французский консул стоит во главе этого самого маленького заморского владения Франции, над которым в сером небе плывет трехцветное полотнище французского национального флага.

В одиннадцати комнатах одноэтажного дома, внешний вид, расположение и внутреннее убранство которого полностью соответствуют тем далеким временам, собраны личные вещи императора, картины и мебель, которой он пользовался. В шкафах и застекленных витринах - подсвечники, курительные трубки, посуда, жилет императора, шкатулка для денег и книги. Его личная библиотека насчитывала около трех тысяч томов; на титульном листе каждого из них было написано: «Император Наполеон».

-Подлинные ли это вещи? - спрашиваем у экскурсовода.

-Большинство из того, что находится под стеклом, при жизни принадлежало императору, - отвечает он и вновь негромким голосом повторяет свои объяснения.

-И жилет тоже принадлежал императору?-Конечно же, господа, можете в этом не сомневаться!Но все же сомнения одолевают нас: жилетка настолько мала, что впору разве что двенадцатилетнему мальчику. Но не только это обстоятельство смущает нас. В дни юбилейных торжеств поднялся спрос и цены на наполеоновские реликвии. В Аяччо, главном городе Корсики, на родине Наполеона один предприимчивый торговец сувенирами продал среди других «подлинных» вещей своего знаменитого земляка несколько десятков его позолоченных зубов. Английские газеты поместили на видных местах сообщение о продаже с аукциона необычной коллекции, привезенной с острова Святой Елены. За 30 тысяч фунтов стерлингов ее приобрел богатый американец. Коллекция включала в себя посмертную маску Наполеона, прядь его волос, нож и вилку, которыми он ел, цветной шарф, рубашку и жилет...

-Наверное, у императора было несколько жилетов? - осторожно высказал предположение кто-то из экипажа «Эстонии».

-Простите, я забыл сказать вам, что эта жилетка принадлежала Наполеону, когда он был еще мальчиком.

Мы минуем столовую, спальню, гид раскрывает дверь комнаты, где Наполеон проводил долгие часы: читал, писал, принимал офицеров. Иногда его отсутствие вызывало беспокойство у английских стражников, но, заглянув в окно, они могли видеть императора, сидящего в медной ванной по шею в воде.

В центре просторной светлой комнаты, стены которой увешаны портретами Наполеона, стоит большой бильярдный стол, затянутый штопаным чехлом.

79

-Это была самая любимая комната императора, - поясняет экскурсовод.На белом атласе под стеклом лежит туфля Наполеона, рядом ордена Почетного легиона и Итальянской железной короны, которые он носил на Святой Елене. В деревянных жалюзи сохранились небольшие отверстия: император прорезал их перочинным ножом. Сквозь них он наблюдал за движением часовых и видел идущих к нему англичан.

Гудсон Лоу - одно упоминание этого имени раздражало Наполеона. Английский губернатор ревностно выполнял все инструкции, данные ему лондонскими министрами. Он приказал называть пленника не иначе как генерал Бонапарт, задерживал у себя посылки с книгами и другие подарки, адресованные императору Наполеону. Без ведома губернатора Наполеону строжайшим образом запрещалось общаться с местными жителями и переступать границы отведенной ему для прогулок территории. Однажды пьяный капрал целился в императора, когда тот захотел нарушить эту символическую границу. Ссыльный император платил губернатору глубокой неприязнью, скрываясь во время его визитов в ванной комнате.

Казалось, что тысячемильные расстояния, отделяющие остров от ближайшей земли, и форты, построенные англичанами на его неприступных берегах, где по ночам бессменные дозоры жгли костры, надежно стерегут ссыльного императора. Однако приверженцы Наполеона в Европе вынашивали всевозможные планы его побега, о чем свидетельствуют мемуары его современников, в них упоминается даже фантастический проект одного бельгийского инженера, собиравшегося перелететь на воздушном шаре через океан на Святую Елену.

Скромные экспозиции музея ничего не рассказывают о неудавшихся попытках единомышленников вызволить Наполеона из изгнания. Может быть, наш экскурсовод знает что-нибудь об этом?

Услышав о воздушном шаре, он недоверчиво покачал головой, улыбнулся и подвел нас к шахматному столику. На одном из стеллажей мы увидели вырезанные из слоновой кости фигурки.

-Господа, история появления на острове этих шахмат имеет своюлегенду, возможно, более правдоподобную, чем полет на шаре полторастолетия назад, - продолжал гид. - Их привезли сюда на купеческом кораблев числе других подарков, предназначенных Наполеону. Шахматы императору должен был передать французский офицер, переодетый в гражданское платье. В одной из фигур был спрятан план побега Наполеона, но офицер умер в пути и унес с собой тайну шахмат. Десять дней подряд, каждую ночь к острову подходил неизвестный корабль и до рассвета ожидал беглеца. О плане побега узнали лишь спустя много лет после смерти императора, и то случайно.

«Сирийско-египетская компания», «История консульства и империй», «100 дней» и большинство других историко-мемуарных работ Наполеон продиктовал дежурному офицеру, часами расхаживая с заложенными за спину руками по бильярдной.

««...Аустерлиц, Москва, Вена, Ватерлоо», - написано на обломках корабля, которые волна прибила к ногам императора. Он обнимает своих детей, и его верные генералы с обнаженными шпагами склонили головы в скорбном молчании» - Картина с таким сюжетом висит на стене одной из комнат музея. В этой комнате 5 мая 1821 года скончался Наполеон, и его личный врач Артомарки в присутствии английских властей снял с лица умершего слепок для посмертной маски, одна из многочисленных копий которой покоится теперь здесь на высоком постаменте. В то время на острове не нашлось гипса, и для приготовления массы были скуплены 150 статуэток.

Теперь несколько слов об исторических параллелях.

25 апреля 1945 года. Последняя надежда Гитлера - резервная армия генерала Венка - с тяжелыми боями прорывается к окруженному Берлину. Это сообщение многократно передается по радио, вселяя надежду в жителей города.

80

Гитлер в своем бункере не отходит от репродуктора. Фюрер молил, чтобы бои за Берлин продлились до 5 мая и тогда он уйдет из жизни в один день с Наполеоном.

Экскурсия подходит к концу. В книге посетителей стоят сотни подписей моряков и путешественников из различных стран. Мы встречаем в ней фамилии русских моряков и даже своих однокашников по мореходным училищам. И среди этих подписей, оставленных людьми различных национальностей и взглядов, которых привело сюда просто человеческое любопытство, возможно, патриотические чувства благодарных потомков или желание увидеть кусочек истории своими глазами, мы с большим удивлением прочитали:

«Мы советские моряки, с СРТР 9075 «Олонец» из далекого Калининграда с благоговением прошли по залам великого императора.

Анна Жукова. Нина Титова».

Милые девушки из далекого Калининграда. Мне хочется привести слова другого русского человека, Владимира Бардина, побывавшего на Святой Елене при возвращении домой из антарктической экспедиции на т/х «Обь»: «Наполеон для нас не абстракция, не египетская мумия, а живые страницы Отечественной войны 1812 года, сожженная Москва и Бородино».

В Санкт-Петербурге, в коллекции Эрмитажа хранятся старинные гравюры и офорты, воссоздающие картины жизни Наполеона на Святой Елене. На одной из гравюр он изображен в военном мундире при орденах и шпаге. Вдали на фоне мрачных скал маячит фигура английского часового, верные генералы почтительно окружают своего императора, быть может, размышляющего в эти минуты о причинах поражения своей 700 тысячной армии в бескрайних просторах России: «Расчет мой был верен, покуда я рассчитывал, что буду сражаться с людьми. Я был уверен, что разобью армию, но я не смог победить пожаров, морозов, голода, смерти. Судьба была сильнее меня. Удивительная участь этой войны! Мог ли я вообразить, что она меня погубит. Никогда я так не обдумывал всех подробностей, не брал столько мер предосторожности, не имел менее честолюбивых планов и все-таки пал...».

Покидая Лонгвуд-хаус, мы тоже ставим подписи в книге посетителей и, отдавая должное этой исторической личности, чтим доблесть, мужество и отвагу русского народа, выстоявшего в те далекие годы против нашествия наполеоновских армий.

- В город будем возвращаться другой дорогой, и я вам покажу кратер потухшего вулкана и особняк губернатора, - обещает водитель под отчаянный «артобстрел» выхлопной трубы, бросая свой автомобиль в крутой вираж, от которого становится немного не по себе. Взору предстают отвесные склоны стометровой высоты, по ним каким-то непостижимым образом разгуливают коровы спокойно пощипываля чахлую траву.

А ниже большими буквами было нацарапано: «Т-х «Моржавец» и Т-х «Кегостров»» - названия экспедиционных судов нашего пароходства побывавших здесь.

Нам стали понятны предупреждение местных властей о недопустимости оставления своих имен не только на стенах зданий, но и где бы то ни было.

Помните Ильфа и Петрова «12 стульев» и одноименный кинофильм? …Предводитель дворянства и великий комбинатор устало бредут по кавказской дороге, а высоко на скалах красуются имена покорителей этих вершин и даты восхождений.

«Здесь были Юля и Мика» - Читает надпись Остап и весело предлагает Кисе: «Забьем Мике баки?» и пишет рядом: «Здесь были Киса и Ося».

Мне вспомнился еще один эпизод.

Мы в Заандаме, центре Голландского судостроения XVII века, где под именем Петра Михайлова обучался корабельному делу русский царь Петр Первый. Сохранился дом, построенный из канадской древесины, в котором он жил. Время и частые наводнения

81

оставили свои следы. В начале двадцатого века, чтобы предохранить дом от дальнейшего разрушения, его обнесли каменной постройкой и взяли под крышу. Как и все местные жители, Петр Великий спал в тесной нише, полусидя. Суеверные голландцы очень боялись, что во время сна кровь может прилить к голове и человек умрет.

В 1811 году Наполеон посетил этот исторический дом. Удивленно разглядывая нишу, в которой спал двухметровый русский царь, он написал на стене: «Ничто великому не мало!» Показывая нам едва заметный след автографа Наполеона, служительница дома-музея убедительно просит нас не делать каких-либо надписей на стенах. Через надпись Наполеона в дереве выдавлено шариковой рукой: «Мы, группа советских туристов из г. Кострома посетили этот дом», а ниже стоит несколько имен и фамилий и, конечно же, дата. Конечно, приятно поставить свою подпись рядом с великим. Глядишь, через сонтю-другую лет дотошные историки будут ломать голову, кто же такой Федя из Костромы? Но возвратимся к острову Святой Елены.

На несколько минут делаем остановку у резиденции правителя острова, Старинный особняк пуст, губернатор уехал на рождественские каникулы в Европу, и лишь огромная слоновая черепаха, которой, как уверяют местные жители, двести лет, ползает по стриженым газонам парка, важно покачивая головой. Еще бы! Выходит, что она единственное живое существо, видевшее Наполеона.

Эмилия, так зовут черепаху, охотно откликается на свое имя и очень любит позировать перед фотообъективом, настолько, что не выказала неудовольствия, даже когда на ее спину взобралось четверо взрослых мужчин.

Узнав, что я в третий раз прихожу на Святую Елену, шофер под большим секретом доверительно сообщает мне, что Эмиллии всего лишь восемьдесят девять лет, а остальное жители прибавляют для рекламы. Он тут же делает «большие глаза» и, поглядев в сторону черепахи, настойчиво, вполне серьезно уверяет:

-Поверьте мне, сэр! Но Эмилия действительно родная дочь той, чтоползала по острову во времена Наполеона.

Наш автобус, беспрерывно сигналя, кружится по серпантину шоссе. Внезапно из-за поворота выныривает малолитражка и, скрипя тормозами, каким-то чудом протискивается между кузовом автобуса и скалой. Из кабины малолитражки нам приветливо машет рукой сидящая за рулем улыбающаяся женщина, а на нашем водителе нет лица.

Последний поворот, и мы спокойно катим мимо сонных домиков Джеймстауна. На маленьком перекрестке, где соединяются все четыре улицы города, полицейский регулировщик важно поднимает руку и пропускает наш громыхающий чудо-автомобиль на главную улицу.

-Наверное, много у них работы? - спрашиваем мы у шофера, вспоминая встречу с моторизированной амазонкой.

-Конечно, - соглашается он. - Всего четырнадцать полицейских и пятьсот автомашин! - и тут же добавляет. - За последние пятьдесят лет на острове не было ни одного случая воровства, не говоря уже о более серьезных преступлениях.

...За последним мысом крепкий ветер встречает «Эстонию». После трехдневного отдыха океан вновь принимает нас в свои широкие объятия и щедрой дланью забрасывает на палубы соленые брызги.

Мы оставляем клочок земли, лежащей в стороне от больших океанских дорог, заброшенный уголок планеты. И только форты, нависшие над волнами, и ржавые стволы чугунных орудий напоминают случайно забредшим сюда кораблям о событиях полутора вековой давности, принесших острову печальную известность. Святая Елена медленно тает за кормой, опускаясь лиловыми вершинами за горизонт.

82

Дар-эс-Салам (поминки)

Накануне Дня Советской армии и Военно-Морского флота наша пестрая эскадра пришла в Дар-эс-Салам, столицу Африканского государства Танзания, расположенного на юго-восточном берегу континента, омываемого водами Индийского океана. В Дар-эс-Саламе нет причалов. «Эстония» стояла на якоре, на внутреннем рейде и к ее белоснежному борту, словно морское чудовище, прижалась своим черным в потеках ржавчины, корпусом, подводная лодка «Лира», мирно пофыркивая подводными дюзами выхлопа работающих дизелей. Ближе к берегу на якорь встал и танкер «Елгава».

Длительные гидрографические работы в экваториальных широтах с температурой забортной воды до +36 градусов привели к повышению температуры в рефрижераторном трюме, не оборудованном для тропического плавания. Там хранились запасы продуктов для экипажей как «Эстонии», так и подводной лодки которые начали портиться. Возникли проблемы со здоровьем подводников тяжело переносивших влажную духоту подводного плавания в тропиках и у военных моряков находившихся на борту теплохода. Так, молодой шифровальщик постоянно сидевший за закрытой металлической дверью в переоборудованной для этих целей душной палубной кладовой, ночью пробирался в отсек, где жил женский персонал теплохода. В этом рейсе было около тридцати женщин в основном молодых. Как я уже писал, на «Эстонии» не было кондиционеров, ночи были душными и все двери кают, где спали практически обнаженные женщины, были открыты настежь. Однажды ночью одна из женщин проснулась от прикосновения рук, зажгла свет и увидела склонившегося над ней незнакомого военного моряка с закрытыми глазами. Шифровальщик гладил ей ногу, тихо приговаривая: «Ты мне очень нравишься, давай поженимся».

Изменить маршрут плавания с заходами в территориальные воды иностранных государств для нашей флотилии, на флагштоках которой развивались флаги морской гидрографии СССР, можно было, только согласовав с МИД.

Наш визит в советское посольство в Дар-эс-Саламе совпал с большим приемом по случаю Дня Советской армии и форта и, естественно, заход в порт такой необычной флотилии не остался без посольского внимания. Старшие офицеры экспедиции и командный состав «Эстонии» получили приглашение на этот прием. Обычно, чем меньше страна, и чем дальше от родины она находиться, тем теплее относятся к своим соотечественникам сотрудники посольств. Посол, коротко выслушал начальника экспедиции и нашего капитана. Его пригласили посетить «Эстонию» и «Лиру» и смог лично убедиться, что возникшие проблемы требуют немедленного решения, но он наотрез отказался.

Как успел выяснить каптри, посол был племянником всесильного министра обороны маршала Устинова, и мы списали его неприступность на этот счет. Лишь в конце приема, после вторичного приглашения, подняв тост за военных моряков, посол согласился прибыть на борт «Эстонии», при этом строго сказал: «Прошу не забывать, что я - посол Советского Союза».

При визите посла СССР на военный корабль по протоколу необходимо поднимать большой Военно-морской флаг. Такого флага в снабжении экспедиции не оказалось и, всю ночь, матрос-художник рисовал его на одноразовой простыне.

Наутро посла и его жену встречал почетный караул военных моряков в белой парадной форме. Из динамиков палубной трансляции неслись звуки Гимна СССР. Посол спустился на «Лиру», поговорил с моряками, а позже в его честь был дан обед. Все, как в лучшие времена плавания на линии Ленинград-Лондон: – крахмал белоснежных скатертей и салфеток, сервировка, смена блюд. Кофе с коньяком пили в капитанской каюте.

Показалось, что посол был немножко обескуражен таким приемом.

83

Перед самым уходом жена посла, с его согласия, рассказала нам, почему ее муж отказывался посетить наше судно. Дело было так:

-Кто-то из наших отпускников привез из Москвы Роман-газету с повестью молодого писателя Георгия Владимова «Три минуты молчания». Мы с интересом причитали ярко написанную повесть о жизни и очень трудной работе мурманских рыбаков. Смущало лишь одно обстоятельство, как же они выходят в море, если пьют столько спиртного, как описывал автор повести. Я попросили мужа при первом же приходе в Дар-эс-Салам какого-нибудь советского судна, организовать на него визит, что бы посмотреть на моряков своими глазами.

Далее уже рассказывал сам посол:

-Я дал команду своим помощникам не объясняя, конечно причины, организовать для нас такую экскурсию. Вскоре мне доложили, что на рейде стоит большое гидрографическое судно, порт приписки Архангельск. Я распорядился, что бы связались с капитаном, выслали за нами катер, в общем, все сделали так, как подобает при встрече посла Советского Союза. На следующий день, в назначенное время на посольской машине с флажками СССР на крыльях мы подъезжаем к причалу. Никого нет, катера тоже нет, а местная пресса и телевидение, естественно, тут как тут. Что делать? Не возвращаться же! Наняли частный катер, подходим к судну. Парадный трап опущен, но нас никто не встречает. Поднялись на палубу - никого. Идем. Из надстройки вышел пьяненький человек, оказалось – вахтенный матрос. Он поинтересовался, кто мы и к кому пришли? Я ему говорю, что я посол Советского Союза, где ваш капитан? Матрос безразлично взглянул на нас, пожал плечами, где, где, говорит, небось, в своей каюте, где ж ему быть-то? Идите наверх…

Судно словно вымерло. Мы самостоятельно нашли капитанскую каюту. Стучу, ответа нет. Открываю дверь. Знаете, как русские пьют? Стол, консервные банки полны окурков, тарелки с недоеденной едой, пустые бутылки, и среди всего этого свинства, уткнувшись лбом в стол храпит мужчина в майке. Я, как ошпаренный выскочил из каюты. Я ведь посол СССР! Думаю, этот капитан у меня пешком по Африке домой пойдет… Вдруг, видим, навстречу нам идем мужчина, на вид трезвый. Я его остановил, спрашиваю, вы кто? А он мне в ответ, я-то механик, а вот ты кто будешь? Я ему: Я посол Советского Союза, что у вас тут происходит? А он мне в ответ, так горестно: у нашего капитана беда большая стряслась.

Какая беда, спрашиваю, а сам думаю, может действительно горе какое стряслось и переспрашиваю, так какая беда? А механик в ответ: три дня назад капитан из Орхангельска радиограмму-то, получил. Его ручной медведь помер, так, товарищ посол, поминки у нас…

Затерянный остров

С каждым днем все выше и выше к экватору поднимался красный флажок, отмечавший наши координаты на карте Атлантического океана. Без малого полугодовое плавание в южных широтах Индийского океана и Атлантики близилось к концу. За кормой «Эстонии» остались 30 000 пройденных миль, жестокие штормы сороковых ревущих широт, изнуряющая духота Мозамбикского пролива, экзотические африканские столицы Дакар и Дар-эс-Салам, остров Святой Елены и многоликий Монтевидео. Курс теплохода лежал на Ресифи, третий по величине город и крупнейший порт Бразилии.

Во всех разговорах неизменно слышалось: Рио, Маракана, Парамбука, самба, асада и, конечно, Пеле. В кают-компании футбольные знатоки спорили о шансах нашей сборной на предстоящем мировом футбольном первенстве в Мексике, а судовые полиглоты в срочном порядке заучивали на португальском языке фразы и диалоги из разговорника, выпущенного для работников ресторанной службы пассажирских судов.

84

До Ресифи оставались сутки перехода, и мы все с нетерпением ждали, когда покажутся бразильские берега. За вечерним чаем в кают-компанию вошел радист и положил перед капитаном бланк радиограммы. Покусывая мундштук трубки, капитан несколько раз пробежал глазами текст, многозначительно хмыкнул, и, обведя взглядом притихшую кают-компанию, сказал:

-Заход в Ресифи отменяется, но нам здорово повезло. Мы будемпервыми русскими людьми на острове Фернандо ди Норонья!

«...Остров Фернандо ди Норонья является местом ссылки преступников, приговоренных к длительному заключению. Лагерь заключенных и сторожевая крепость расположены в северной части острова. Запасов пресной воды на острове нет. Здесь для питья обычно употребляют дождевую воду, которую собирают в резервуары...»

Шикарный заход! - недвусмысленно прокомментировал третий штурман скупые строки лоции Южной Атлантики, прочитанные им вслух, и приколол флажок под линией экватора невдалеке от берегов Бразилии.

-А где же остров? - спросил кто-то из матросов, поглядывая на девственную голубизну Атлантического океана.

-Там! - штурман мрачно ткнул пальцем в то место на карте, куда былвколот флажок.

Разглядывая на карте крохотную точку, я вспомнил о своем друге, капитане, вместе с которым несколько лет ходил в плавания. Обычно, когда кто-либо из членов команды в кают-компании начинал чрезмерно хвастать количеством стран и портов, увиденных им за годы плавания, капитан, выждав паузу, спрашивал у рассказчика:

-А в порту Паго-Паго на острове Тутуила вам доводилось бывать?Пожалуй, Фернандо ди Норонья звучало не менее экзотично, чем остров архипелага Западное Самоа в Тихом океане, а приятные размышления по поводу предстоящего вступления на этот таинственный остров в числе первых россиян уносили меня в область безудержной фантазии позволяющей видеть себя в когорте великих мореплавателей и путешественников, прошлых и нынешнего столетий.

К острову подходили на рассвете, и в утренней дымке, подсвеченной розоватыми лучами еще не вынырнувшего из-за океана солнца. Остров был виден уже за двадцать миль. Из темной полоски земли, изрезанной зубчиками прибрежных скал, почти посредине поднималась одинокая вершина, которая, по мере приближения, постепенно превращалась в голову лежащего доисторического чудовища.

Стрелки машинных телеграфов поставлены на «самый малый вперед», и, отвечая на мой немой вопрос, капитан, сердито попыхивая трубкой, показал на карте надпись, обведенную красной тушью: «На подходе к острову много скал, положение их на карте сомнительное».

История открытия острова связана с первыми поселениями португальцев на атлантическом побережье Южной Америки. Пришельцы из-за океана вырубали на побережье ценное красное дерево «пау-бразил», по названию которого и получила имя колония, а затем и страна. Вооруженные огнестрельным оружием чужестранцы заставляли туземцев грузить десятиметровые стволы на корабли, приходящие из Португалии. Право на концессию давалось только с санкции португальского монарха.

В 1501 году ее получил некий дворянин Фернандо ди Норонья. Возвращаясь из очередного вояжа в Португалию, он в 1503 году открыл этот крохотный остров, до сих пор носящий его имя.

Остров своим происхождением обязан древнему вулкану, возникшему когда-то посреди Атлантического океана. Как считают геофизики, в процессе гигантского движения океанического дна остров переместился на 2200 километров к Южно-

85

Американскому материку. Бразильский ученый Альмейда несколько лет назад произвел анализ горных пород острова и определил радиоактивным методом, что их возраст - 120 миллионов лет.

Фернандо ди Норонья лежит в двухстах милях к северо-востоку от мыса Сан-Роки, и лишь небольшой пароходик, доставляющий раз в месяц снабжение и продовольствие из бразильского порта Натал, да экспедиционные суда изредка нарушают знойную тишину острова грохотом якорных цепей.

В 1832 году Чарльз Дарвин, совершая кругосветное плавание на корабле «Бигль», посетил Фернандо ди Норонья, но, не найдя там ничего примечательного спустя несколько часов покинул эту неприветливую землю.

По преданию, остров был пристанищем пиратов, а затем бразильское правительство превратило его в каторжную тюрьму.

«...Губернатор приказал открыть железную дверь камеры, и мы увидели заключенного, который лежал на каменном полу. Свет разбудил его, и он с удивлением смотрел на нас. Это был негр лет сорока, прикованный за руки и ноги тяжелой цепью к полу...». - Так о посещении острова в 1891 году рассказывал на страницах английского географического журнала один из офицеров судна «Сильверстон», занимавшегося прокладкой кабеля из бразильского порта Ресифи к африканским берегам.

«...В то время, - утверждается в статье, - там находилось около двух тысяч каторжников, в том числе двести женщин. Большинство из них были осуждены за убийство своих мужей. Две, три сотни ударов плетью еще не самое страшное наказание для заключенного. Иногда провинившегося ссылают на близлежащий остров, кишащий крысами, где он живет полгода или год жизнью Робинзона Крузо».

На острове нас уже ждали. Под самым берегом, сливаясь с темно-серым базальтом, стоял на якоре бразильский сторожевик с зачехлёнными орудиями и босоногой командой, занятой утренней рыбалкой. Вскоре от сторожевика отвалила шлюпка, и лейтенант бразильского флота, совсем еще молодой человек, поднялся к нам на борт. Робея перед золотом капитанских нашивок, он достал из нагрудного кармана форменной куртки исписанный от руки лист бумаги и что-то сказал по-португальски, показывая на свой корабль.

-Да! Интересная складывается ситуация! - покачал головой капитан,разглядывая непонятный текст, и выяснив, что познания офицера в английскоми немецком языках не превышают слов «здрасте - до свидания».

Через час в сопровождении офицеров местного гарнизона прибыл старший помощник командира сторожевика, и переговоры были успешно продолжены. На листе бумаги, оставленном молодым лейтенантом, был список продуктов, которые нам должны доставить с континента на бразильским кораблем. Воду, которую мы намеревались получить в одном из ближайших портов, как выяснилось, нам доставит другой военный корабль, который, по словам офицера уже вышел из Рио-де-Жанейро.

-Для нас это тоже было полной неожиданностью, - чистосердечнопризнался морской офицер, заметив недоумение на наших лицах, - мыстояли на ремонте в Ресифи, когда получили распоряжение следовать вНатал, а затем на Фернандо ди Норонья.

Нашему капитану оставалось лишь через присутствующих офицеров передать благодарность бразильским властям за столь трогательную заботу и неожиданную возможность побывать на таком экзотическом острове.

На судовом моторном боте мы благополучно добираемся до деревянной баржи, стоящей на якоре невдалеке от берега. Спокойная гладь океана, подернутая едва заметной рябью, за баржей внезапно поднимается пологими горбами. В нескольких метрах от пляжа, светло-желтой полосой окаймляющего зеленый наряд острова, из

86

горбов вырастают крутые валы и, закручиваясь на вершинах в лихие гребни, стремительно несутся к берегу.

Небольшая плоскодонная лодка, в которую сквозь щели, весело журча, бежала океанская водичка, приняла первых пассажиров и отвалила от баржи. Временами казалось, что это сбитое из старых досок утлое сооружение, едва не черпающее бортами воду, вступает в явное противоречие с известным законом Архимеда. С гребцом нас было шестеро и, стараясь не нарушить зыбкое равновесие лодки, мы осторожно заглядывали в прозрачную глубину, в которой причудливыми тенями проплывали коралловые заросли.

-Метров пять до дна, не больше! - словно подбадривая себя и других,прикинул кто-то из матросов, вычерпывая ржавой консервной банкой воду.

Скептически поглядев на наши светлые, отглаженные, словно на парад, брюки и модную обувь, пожилой островитянин уперся босыми ногами в днище и, поймав гребень очередной волны, энергично заработал веслами, удерживая лодку носом к берегу. На какое-то мгновение она застыла на месте, высоко поднятая волнами, а затем понеслась вперед, зарываясь по самые борта в воду. Через минуту наша ладья, выхваченная руками темнокожих островитян из клокочущего водоворота, зашуршала по песку и плавно опустилась за ревущей полосой прибоя. Морская пена с тихим шипением сползла обратно в океан. Поблагодарив гребца, мы выбрались из полузатонувшей лодки и, проваливаясь по щиколотку в мокрый песок, зашагали к большой толпе местных жителей, наблюдавших в отдалении за нашей высадкой.

Трое мужчин в зеленой военной форме, один из которых был нам уже знаком по утреннему визиту, при нашем приближении, вышли вперед.

-Буэнос диас! Добрый день, сеньоры! - первым поприветствовал я их.

-Мы рады видеть вас на острове Фернандо ди Норонья! - сказал старший из них и протянул руку.

После взаимного приветствия офицер, посетивший судно, пряча улыбку, заметил:

-Сегодня не очень сильный прибой, сеньоры! В следующий разодевайтесь попроще... - и тут же поспешно добавил, поглядывая на очереднуюгруппу моряков, высадившихся на берег.- Сеньоры, пожалуйста, передайте своимтоварищам, что на нашем острове нет незамужних женщин.

Эту же фразу, по крайней мере, раз десять повторял он и в каюте капитана

сегодня утром во время обсуждения различных вопросов связанных со стоянкой судна на рейде острова.

-Напрасно они так волнуются! Мы уже поостыли малость! - вытряхивая мокрый песок из ботинок и отжимая брючины, смеялись ребята и твердо обещали при встрече с местными красавицами смотреть в противоположную сторону.

-Если у сеньоров нет к нам вопросов, то мы хотели бы осмотреть остров, - обратился я к офицерам.

Бразильцы недолго совещались и затем вежливо показали на маленький автобус.

-Сеньоры! Но у нас нет бразильских денег, - сделал я робкую попыткуобрести свободу передвижения по острову.

Но гостеприимные хозяева оказались настойчивыми, и вскоре автобус в сопровождении двух джипов увозил нас меж гигантских кактусов вглубь острова, ширина которого местами была менее километра, и из окон автобуса мы видели оба берега, неглубокие бухточки и белую полосу прибоя среди хаотического нагромождения застывших каменных глыб. Большая часть острова, площадь которого не превышала двадцати семи квадратных километров, расположена на сравнительно ровном плато. Но земля здесь мало пригодна для земледелия, и лишь небольшие

87

квадраты маисовых полей разбросаны среди колючих зарослей неприхотливых кактусов. Приятным исключением явилось только одно хозяйство: за домиком с сочной зеленью тянулись ухоженные грядки.

-Эта ферма принадлежит единственной на острове японской семье.Они выращивают овощи, - пояснил сопровождавший нас офицер.

Население острова насчитывает около 2000 человек. В основном, это солдаты и офицеры военного гарнизона, их семьи, а так же обслуживающий персонал большого аэродрома.

-После небольшой реконструкции мы сможем принимать даже самыебольшие реактивные лайнеры, возможно, будут приезжать туристы, и жителиострова смогут получить постоянную работу, - говорил с затаенной надеждойбразильский офицер.

Ближе к морю, в прохладной тени высоких деревьев, ровными рядами выстроились армейские казармы из гофрированного железа.

-Здесь размещается обслуживающий персонал аэродрома, а раньшежили американские солдаты, - объяснили наши спутники и перевели разговорна другую тему.

В 1957 году правительство Бразилии, возглавляемое президентом Кубичеком, без согласия конгресса подписало с США договор, по которому остров передавался Пентагону на пятилетний срок под ракетную базу, где разместили управляемые реактивные снаряды и радиолокационные станции слежения. Подписывая это соглашение, министр иностранных дел Соарес заявил журналистам: «...Оно имеет исключительно важное значение, так как вырисовывается третья мировая война, и, передавая остров под базу, Бразилия делает свой вклад в оборону Западного полушария».

За одноэтажными домиками небольшого поселка, на склоне холма, обращенного к океану, мы увидели обелиск из темного гранита. Я попытался перевести с португальского надпись, выбитую на его основании. Понял лишь то, что он установлен в честь каких-то авиаторов в 1922 году. Честно говоря, смущала дата. Ну, какие самолеты могли залететь сюда полстолетия назад?

На помощь нам пришел молодой человек в полувоенной тропической форме. Я узнал его. Это был местный доктор. В день нашего прихода он приезжал на судно в числе других бразильских чиновников.

-Сеньоры в затруднении? - доктор приветливо улыбнулся и, показывая рукой на надпись, перевел на английский язык:

«Португальцы были первыми, кто пересек Южную Атлантику. Воздадим почести Фернандо ди Норонья - острову, ставшему свидетелем славной победы авиации.

Гаго Кутиньо и Сакадура Кабраль. 1922 год».

-Да, да, сеньоры! Наш остров тоже знаменит, - продолжил доктор,заметив удивление на наших лицах. - Если сеньоры желают, я могу кое-что рассказать об этом перелете.

Мы дружно киваем головами.Для наглядности бразилец рисует прутиком на песке европейское побережье Атлантики, Африку и Южную Америку. Затем он проводит через океан пунктирную линию, которая соединяет Лиссабон, острова Зеленого мыса, Фернандо ди Норонья и Рио-де-Жанейро.

Рядом с линией доктор пишет «8400 км» и многозначительно поднимает кверху указательный палец.

88

-По тем временам, сеньоры, это был нелегкий путь - перелет из Европы в Южную Америку, хотя их маленький гидросамолет с мотором мощностью в 350 лошадиных сил сопровождали португальский крейсер «Республика» и два вспомогательных судна.

-Судя по памятнику, Фернандо ди Норонья был первой землей, которую увидели Кабраль и Кутиньо, перелетев через океан? - спросил я.

-Увы, на остров португальские летчики попали на корабле, - ответил доктор. - Их самолет для заправки горючим был вынужден сделать внеплановую посадку у мрачных скал острова Святого Павла и там погиб. «Республика» доставила из Португалии новый самолет. Лётчики вновь поднялись в воздух и, сделав круг почета, легли на прежний курс, пролегавший через остров Фернанду ди Норонья к берегам Бразилии. Но за триста километров до цели снова поломка! Летчикам удалось посадить неисправный самолет в штормовой океан. Исправив повреждение, они попытались снова взлететь, но перегруженный бензином самолет упал в волны. Обломки машины и самих летчиков подняли на палубу сопровождающего крейсера и доставили на остров. В Португалии и Бразилии начался сбор денег на покупку еще одного самолета. И лишь на этом, третьем самолете героическим летчикам удалось долететь до бразильской столицы. Всего они пробыли в воздухе 62 часа 28 минут и летели со средней скоростью 134 километра в час.

Мы благодарим Клаудио, так зовут нашего нового знакомого, за интересный рассказ и спешим к автобусу, нетерпеливые сигналы которого тревожат покой единственной улицы поселка.

Остров Фернанду ди Норонья - одна из четырех федеральных территорий Бразилии. Старинный двухэтажный особняк с массивными дверями, официальная резиденция военного губернатора, возвышается над всеми зданиями острова. В комнатах первого этажа разместилась канцелярия, суд, библиотека и скромное помещение для обряда бракосочетания. Среди фотографий местных знаменитостей, развешенных на стенах библиотеки вперемежку с картинами, изображающими прибытие очередного губернатора на остров, я увидел очень знакомое лицо. Огромный лоб, иссеченный глубокими морщинами, в ореоле седых непокорных волос. Альберт Эйнштейн! Величайший физик нашего времени здесь, на обожженном солнцем крохотном клочке земли, затерянном среди просторов Атлантики?!

Да, это был он, смотрящий на мир «глазами мудреца и ребенка», как выразился один из его биографов, «вождь Великой Относительности» -такой титул присвоили ему люди индейского племени в штате Аризона во время одной из его поездок в США в двадцатые годы.

Весь второй этаж занимал губернатор. Цветные витражи, старинная резная мебель из красного дерева, внушительных размеров чернильный прибор, тисненые кожаные папки для бумаг на тяжелом, точно бастион, письменном столе придавали апартаментам музейный вид. Важные лица ушедших на покой губернаторов строго смотрели на нас со стены. Их потускневшие от времени фотографии вставлены под стекло в общую золоченую раму, поделенную на два десятка равных клеток. Половина из них еще свободна. Политические бури не доносят сюда ветер перемен, и губернаторы спокойно и подолгу пребывают на этом посту вдали от столичных интриг. Правящий губернатор с удовольствием принимает приглашение нашего капитана посетить «Эстонию».

На острове две школы, и маленькие жители с молчаливого согласия молоденькой учительницы, отложив в сторону учебники и тетради, пытливыми глазенками наблюдают за нами. Ребятишки с нескрываемой завистью смотрят на курчавого карапуза, сына шофера нашего автобуса, грудь которого украшают советские значки всевозможных видов и расцветок. Впрочем, и его отец, негр внушительного телосложения, смотрит на сына с не меньшей завистью, хотя и на его тужурке рядом с Московским Кремлем сверкает советский луноход.

89

Через час с небольшим экскурсия по острову закончилась, и автобус вновь привозит нас к пляжу.

-Скажите, в каком же месте острова расположена тюрьма и сторожеваякрепость? - все-таки решаюсь спросить я.

Мы искренне полагали, что только желание оградить нас от случайных встреч с каторжниками вынудило местные власти отказать нам в пешей прогулке.

-О, сеньоры! - улыбается наш спутник. - Последний каторжник покинул остров десять лет тому назад. Вам нечего бояться. У сеньоров естьеще какие-нибудь вопросы? - весело спрашивает офицер, довольныйпроизведенным впечатлением.

-Только один, сеньор. У нас осталось два часа до прихода шлюпки, имы хотели бы немного прогуляться и выпить воды или пива

Улыбка гаснет на лице офицера. Бразильцы вновь долго совещаются и, наконец, объявляют:

-Сейчас мы привезем сюда минеральную воду. Бесплатно, сеньоры! -говорит один из них, пытаясь, видимо, как-то сгладить неловкостьсоздавшегося положения.

Мы благодарим офицеров за оказанное внимание и с большим облегчением, сняв прилипшие к телу рубашки, направляемся к дикому пляжу.

-Сеньоры! - кричат нам вслед офицеры, - купаться можно везде!Акул не бойтесь они не голодные. У острова много хорошей рыбы!

Невдалеке стояли дети и, темпераментно жестикулируя, о чем-то горячо спорили, подталкивая друг друга в нашу сторону. Но вот худенькая девочка лет десяти-двенадцати отделилась от своих товарищей и несмело подошла к нам.

-Садись! - пригласил я девчонку.

Она отрицательно покачала головой и быстро начала говорить. Ее левая рука в тяжелой гипсовой повязке беспомощно покоилась на груди, но кончики пальцев, выглядывавшие из-под марли, шевелились, словно вторя стремительным движениям правой руки.

-Но копрондэ! Не понимаю!

Девчонка удивленно посмотрела на меня, а потом обернулась и что-то крикнула своим босоногим друзьям. Они тотчас обступили нас со всех сторон и разом заговорили, стараясь помочь своей подруге. Общие усилия тоже не принесли успеха. Девчонка от досады хлопнула по коленке и опустилась рядом со мной на песок.

-Мы не понимаем по-португальски, - объяснил я огорченной до слез маленькой незнакомке. - Я немного говорю по-испански. Если хочешь, давай попробуем?

-Испаньол?!

Она с надеждой посмотрела на меня слегка раскосыми, цвета морской воды глазами, встав на колени, прижала к груди смуглый кулачок:

-Люсия...

-Игоарр? - обрадовано повторила она, смешно переделывая на свой лад мое имя и, облегченно вздохнув, назвала имена своих товарищей. Знакомство состоялось, но в дальнейшем разговор протекал менее оживленно. На помощь пришел пожилой бразилец, который утром перевозил нас на берег.

-Сеньор. Во время войны я служил на американском торговом судне и еще помнюдесяток, другой английских слов.-Курите, - угощаю я старика.

90

-Грацие, сеньор!Он берет сигарету и негромко добавляет, желая, видимо, избежать лишних вопросов:

-Судьба сильнее человека, сеньоры.

Некоторое время старик молча курит и задумчиво смотрит на притихших ребятишек, на голубой простор, слившийся на горизонте с безоблачным небом.

-Ты кто? Испанец? - спросила девчонка.-Нет. Русский.-Русо?Девчонка морщит лоб и требовательно смотрит на старика. Он добросовестно переводит, показывая рукой за океан, и несколько раз произносит:

- Ленинграде, Москова...

-Русо!

Такое обращение нравится девчонке почему-то больше, чем мое имя. Я не возражаю. Слово это она произносит ласково, предварительно одними губами несколько раз повторяя его про себя.

-Руссо! У тебя есть дети?-Да, такая же девочка, как ты.-Ты живешь в Ленинграде Москова? Я видела в кино Рио, очень большой город. Больше, чем весь наш остров, - добавила она для убедительности.

-Москва больше, чем Рио!В широко открытых глазах Люсии удивление и восторг одновременно.-Больше, чем Рио, - повторяет она растерянно и смотрит на старика.Он утвердительно кивает головой. Девчонка умолкает. Наверное, в детскомвоображении не укладывается весь тот огромный мир, который лежит заокеаном, и та далекая страна, в которой есть города больше, чем Рио.

От борта судна к берегу направляется шлюпка. Дети провожают нас, сердито бросая в адрес Люсии, похоже, очень обидные слова.

-О чем они? - спросил я у старика.

-Сеньор! Вы утром подарили детям и взрослым много значков и открыток, а они в это время были на другом конце острова. Девчонка должна была попросить вас об этом.

-Люсия! - подозвал я девочку. - Сколько вас всех?

Она с победным видом посмотрела на своих друзей и выстроила их всех в шеренгу.

-Всего одиннадцать, Русо!-Завтра у тебя и у твоих друзей значки будут тоже.-Ун минуто!Люсия просит карандаш и на клочке бумаги первой пишет свое имя.Остальные немедленно следуют ее примеру.-Напрасно ты волнуешься. Я не забуду, - и я прячу бумажку в карман.Старик переводит и улыбается вместе со всеми, кто присутствует при этом разговоре. Люсия смущенно опускает голову и тихо спрашивает:

-Русо. Ты придешь завтра, это правда?

Я - нет, но мои друзья передадут тебе значки обязательно.

-Скажи им, что у меня больная рука. Я буду утром стоять на этом самом месте, у этого большого камня.

-Дай карандаш!

91

Я обнял девочку за плечи и, отыскав на гипсе чистое место среди детских каракулей и забавных рожиц, написал: «Пакет отдать только этой девочке. Старший механик теплохода «Эстония».

-Теперь тебя ни с кем не перепутают.-Спасибо, Русо!Люсия благодарно прижимается горячей щекой к моей руке.На следующее утро с первой шлюпкой я отправил на берег посылку. В большой конверт вложил цветные открытки с видами Москвы и Ленинграда, шоколадки и значки. На угол конверта я наклеил листок бумаги с подписями Люсии и ее друзей.

-Девочка уже ждала нас на берегу. Я узнал её сразу, она высокодержала руку в гипсе, - рассказал мне радист, вернувшись на судно. - Я невидел детей более счастливых, чем она. Девочка прижала к груди конверти, подбегая то к взрослым, то к детям, без конца повторяла «Русо! Русо!»Потом она села на песок, раскладывая на ровные доли то,что лежало в конверте.

В день отхода теплохода меня вызвали к трапу. В своей утлой лодчонке, с трудом удерживая равновесие на крутой волне, стоял знакомый старик.

-Это вам, сеньор!Он протянул мне полиэтиленовый мешок, полный серебристой, еще живой сардины.-Сеньор! И это тоже вам!Старик достал из-за пояса маленький листок бумаги. Крупными печатными буквами на нем по-русски было написано: «СПАСИБО». Внизу я увидел знакомое имя - Люсия - и еще десять подписей.

К нам с визитом на судно прибыл десятый за последние 70 лет, губернатор и комендант военного гарнизона острова Фернандо ди Норонья, полковник Аугусто Жайме. Полное имя этого невысокого пятидесятилетнего человека и все титулы и посты, которые он занимает, составили больше половины благодарственной подписи, оставленной им в судовой книге почетных посетителей в день визита на «Эстонию».

-Ваш теплоход назван в честь одной из советских республик, не такли, сеньоры?

Загибая пальцы, полковник Жайме называет поочередно почти все наши республики и многозначительно поглядывает на свою свиту. Все внимание бразильских офицеров приковано к двум столам, на которых разложены цветные иллюстрации и видовые открытки городов Советского Союза, книги о Ленине, томики советских прозаиков и поэтов на испанском, французском и английском языках.

-Сеньоры могут выбрать для себя все, что им нравится, - обращаетсянаш капитан к губернатору.

Вторичного приглашения не понадобилось. Гости быстро отбирают стопки книг и открыток в строгом соответствии со своим рангом и положением.

-Это Волга? - спрашивает полковник Жайме, показывая открытку свидом одной из набережных Москвы-реки.

Нева в зимнем убранстве - и вновь тот же вопрос!-Это Волга?Трудно сказать, какие чувства испытывает бразильский полковник, видя в каждойрусской реке Волгу.Губернатор остался доволен оказанным ему приемом. На следующий день вместе с сообщениями о прибытии долгожданного корабля с водой мы получили губернаторский подарок - десяток огромных тунцов.

После полудня в бухту вошел большой десантный корабль под бразильским флагом.

92

-Готовы ли принимать воду? - замигали через некоторое времясигнальные прожекторы на мостике «бразильца».

-Да. Готовы. Подходите с кормы, принимайте конец, а затем мы подадим шланги, - просигналил в ответ наш вахтенный штурман.

Все дальнейшее выглядело, как во времена испанских пиратов. «Бразилец» снялся с якоря и, не обращая внимания на спущенные трапы «Эстонии», шлюпку с людьми и предупредительные сигналы, стал стремительно подходить к нашему левому борту. Морские пехотинцы в белых касках чинно выстроились на палубе «Бальмонте», так назывался этот корсар. Оркестр играл какой-то веселенький марш, сверкали на солнце надраенные до блеска медные трубы и, ломая наш кормовой трап и свои леера, «бразилец» навалил на «Эстонию».

К сожалению, командиру бразильского корабля и его помощникам были мало понятны эпитеты, которыми их наградила наша команда, хотя язык жестов и выражение лиц были достаточно красноречивы. Работая машинами «полный назад», «Бальмонте» отошел от «Эстонии», унося на палубе обломки трапа и содранную краску с нашего борта.

Часом позже командир «Бальмонте» прибыл на «Эстонию» с визитом «вежливости». Все попытки нашего капитана получить вразумительные объяснения, по поводу случившегося наталкивались на латиноамериканское красноречие. Командир «бразильца» всячески уклонялся от неприятного для него разговора, без конца рассказывая о шторме, который преследовал его корабль на переходе из Рио-де-Жанейро.

-Мои сигнальщики плохо знают английский язык, - оправдывался он, прочитав акт о повреждениях, нанесенных «Эстонии».

-Да, но они ответили, что поняли наши сигналы, - возразил наш капитан.

-Знаете, сеньор капитан, когда я подходил к вашему судну, мне показалось, что кто-то машет мне рукой с палубы, - объяснил свои лихие маневры командир «Бальмонте».

Нам стало ясно, что всему причиной явились наши девушки, приветствовавшие с палубы бравых моряков, и необузданный бразильский темперамент...

В один из дней стоянки на рейде острова недалеко от нашего судна бросила якорьнебольшая яхта-тримаран под американским флагом.В последнее время много пишут о кругосветных путешествиях на яхтах. Мужчины и женщины, старые и молодые, парами и в одиночку пересекают на хрупких суденышках океаны, бросая вызов грозной стихии. Мы уже привыкли к подобным сенсациям. Но грудной младенец и его родители, пришедшие на тримаране «Эллимата» из Новой Зеландии на Фернандо ди Норонья, пожалуй, побили все рекорды.

Молоденькую маму юного мореплавателя мы увидели утром на пляже. После трехнедельного плавания по Атлантике она приводила в порядок гардероб сына, развешивая разноцветные распашонки и ползунки на колючках кактусов. А малыш, как ни в чем не бывало, сидел рядом на песке и, беззаботно улыбаясь обступившим его морякам, хлопал ладошками по соленым лужицам. Невольно вспомнились слова из песни: «Я моряк, с акулами знаком, я с пеленок вырос моряком...».

Вскоре мы познакомились и с остальными членами экипажа яхты.

Мы не собирались ставить рекорды. Приятную прогулку я совместил с делами своей фирмы в Австралии и Южной Африке, - рассказал нам хозяин яхты - пожилой американец он же капитан яхты, стоявшего рядом и состоявшего из шести взрослых и ребенка.

-На остров мы зашли для отдыха и небольшого ремонта, лопнул шкив приводного генератора. Вы не сможете нам помочь? На острове нет мастерских, - обратился он ко мне и вместе с обломками шкива протянул несколько долларовых бумажек.

93

Видимо, истолковав по-своему мой протестующий жест, он заметил, извлекая из кармана бумажник:

-Я право не знаю, сколько это может стоить, но за такую работу в Штатах платят обычно не очень дорого.-Но сейчас мы с вами не в Штатах, капитан, - вежливо возразил я, забирая у американца обломки шкива, - мы это сделаем для вас бесплатно.-Извините, сер, - сказал он, поглядывая на своих спутников, и добавил: - Мы будем вам очень благодарны.На следующий день токарь выточил новый шкив, и повеселевшие путешественники пригласили нас в гости. После осмотра яхты за чашкой кофе в крохотной кают-компании хозяева показали объемистую тетрадь с записями, сделанными десятками разных людей, посетивших яхту.

-Что здесь написано, переведите, пожалуйста, - попросили они, - этистроки оставил один русский в Австралии.

Среди многочисленных пожеланий счастливого плавания и других добрых напутствий неровным почерком было написано:

«Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом.

Что ищет он в стране далекой,Что кинул он в краю родном?»

-Немногие верят, что мы сможем вернуться домой живыми. - Заметил капитан яхты. -Ведь никто из нас никогда раньше не был моряком.

По просьбе экипажа «Эллиматы» мы тоже оставили в тетради запись на русском языке: «Попутного ветра мужественному и отчаянному экипажу!»

Стараясь точнее перевести фразу, я медлил, подбирая слова. Жена капитана, загоревшая до черноты старушка в линялых джинсах, видя мои затруднения, сделала указательным пальцем у виска всем понятный жест и громко рассмеялась:

- Вы, наверное, написали, что мы сумасшедшие!?

Фернандо-ди-Норонья мы покидали поздним вечером. Причудливая вершина горы Пику отраженная в лунном свете бросала зловещую тень на развалины старинных фортов и казематов, на забытые могилы пиратов и каторжников. Редкие огоньки острова некоторое время еще мерцали за нашей спиной, а потом исчезли, слившись со звездным куполом, опустившимся на ночной океан.

В столице самой маленькой и самой демократичной страны Южной Америки.

УругвайНаша эскадра во второй раз обогнув с юга африканский континент, вновь перешла для продолжения гидрографических работ из Индийского океана в Атлантику.Для пополнения запасов топлива, пресной воды и продовольствия нам разрешили заход в Монтевидео, столицу Уругвая, самой маленькой страны Южной Америки, расположенной между двумя соседями - гигантами – Бразилией и Аргентиной на берегу южной Атлантики.Совладелец компании «Пинон Саенз Видал», обслуживающей советские суда в порту Монтевидео г-н Фельдман, эмигрант из Прибалтики хорошо говорящий по-русски очень доволен полученным заказом и предлагает нам с капитаном совершить экскурсию по уругвайской столице на его «Мерседесе», а потом пообедать в загородном ресторане с видом на океан.Как об этом приглашении узнал наш «сероглазый» каптри, осталось загадкой. Он настоятельно просил взять с собой командира подводной лодки, капитана I ранга, в

94

общем-то, неплохого мужика, лет сорока пяти, с которым я не раз пил армянский коньяк из стратегических запасов подводников. Капитан вынужден был согласиться с «просьбой» военно-морского чекиста.- Советский моряк должен увольняться в зарубежном порту в составе группы из трех человек, - процитировал я, не без ехидства, выдержку из «Правил поведения советского моряка за границей». Пришлось долго подбирать для командира подлодки гражданский костюм из наших гардеробов. Его широкие плечи и короткие ноги никак не хотели вписываться в наши цивильные одежды.Узнав о возникшей проблеме, г-н Фельдман улыбнулся.- Пусть ваш командир останется в форме. Он будет первым советским морским офицером-подводником, ступившим на нашу землю, - добавил он, предлагая занять место в шикарном авто представительского класса.- Прежде всего, я предлагаю осмотреть дворец Легислатива. Он построен из двадцати четырех сортов мрамора, и там размещается парламент, но сейчас все на каникулах.«Мерседес» останавливается у красивого дворца, перед которым простирается площадь, выложенная каменными плитами. Я вышел из машины первым, следом за мной капитан I ранга во всем блеске своего парадного в позументах мундира и фуражке с белым верхом.Гвардейцы, в национальных мундирах стоящие на площади перед дворцом, заметив невиданного доселе иностранца в военной форме, сначала замерли, вскинув ружья на плечо, а потом, как по чьей-то невидимой команде стали перебрасывать тяжелые ружья с руки на руку с грохотом опуская приклады на камень площади, продемонстрировав весь торжественный ритуал выполняемый при встрече высоких гостей. Командир подлодки опешил, но только на пару секунд. Чуть вздернув подбородок и приложив руку к козырьку, он шел мимо застывших в почетном карауле гвардейцев, может быть, впервые в жизни почувствовав себя очень уважаемым человеком, но почему-то в чужой стране, а мы чинно следовали позади.Мы стоим на темном мраморе двухметрового круга, вписанного в цветную мозаику Большого зала приемов дворца Легислатива.- Синьоры! Здесь берут начало все дороги Уругвая! В какой бы части страны вы ни находились, все расстояния исчисляются от этого круга. Это своего рода символический ноль Уругвая, - продолжает рассказ наш гид.- Синьоры! По этой лестнице обычно поднимаются министры и политические деятели! - торжественно произносит он, словно призывая нас проникнуться всей важностью данного момента.- Налево – дверь в сенат, направо – в палату депутатов. Если синьоры желают, они могут осмотреть залы заседаний!Мы решаем направиться сначала налево, но гид быстрым жестом останавливает нас.- Это лучше сделать из ложи для публики, синьоры. - И он предлагает подняться этажом выше.- Мы самая маленькая и самая демократическая страна в Южной Америке, - говорит наш гид г-н Фельдман.В библиотеке, вестибюлях и залах для больших и малых приемов много картин. На многометровых полотнах изображены события более чем полутора вековой давности. Они рассказывают о полной драматизма борьбе маленького народа за свою независимость.10 лет во главе этой неравной борьбы стоял Хосе Артигас – мужественный, гордый воин и человек, беззаветно преданный делу освобождения родины. Умирая в изгнании на чужбине, он обратился к присутствующим с просьбой:- Я должен умереть не в постели, а на коне. Приведите мне моего Морито, и я сяду на него!На площади Независимости высится бронзовая фигура Артигаса. Его взор обращен к городу, далеко шагнувшему за границы старого Монтевидео.

95

Монтевидео – большой город, и за трехчасовую экскурсию очень трудно познакомиться со всеми достопримечательностями. Мы удаляемся от центра столицы.Улицы становятся теснее, и у тротуаров побитых временем и ногами прохожих, пыльный ветер сметает в кучки бумажный мусор. Исчезли высотные красавцы из стекла и бетона, уступая место обшарпанным одно- и двухэтажным домишкам. - Здесь нет ничего примечательного, - объясняет наш спутник. – В этом районе живут мелкие служащие и рабочие, просто эта дорога короче, скоро вы опять увидите настоящий Монтевидео.Фешенебельный район Карраско спускается тихими зелеными улицами к белым песчаным пляжам, протянувшимся на многие километры по берегу Атлантического океана. Предпортовые районы Монтевидео ничем не отличаются от таких же районов в других странах мира. Грязные узкие улочки кишат всевозможного рода кабаками с задними комнатами для свиданий, дансингами и кабаре.Наша машина медленно проезжает мимо чистеньких коттеджей, утопающих в зелени и цветах. Поглядывая на командира подводной лодки г-н Фельдман, переводит разговор на военные темы: о войне во Вьетнаме и на Ближнем Востоке, Кубинском кризисе.- Знаете,- рассказывает наш гид, уругвайцы не испытали на себе ужасов войны, они видели ее лишь на киноэкранах, а за всю историю Второй мировой войны погибло тридцать три уругвайца, сражавшихся в Военно-морском флоте союзных держав. В память о них на городской набережной воздвигнут бронзовый монумент и посажены вечнозеленые деревья.Через несколько дней мы покидаем гостеприимный Уругвай, а на своей цветной карте мира потертой на сгибах, я рисую очередной красный флажок.

Погружение на «Лире»

Наша гидрографическая экспедиция близилась к концу. «Лира» возвратилась из очередного автономного плавания в водах южной Атлантики. «Эстония» лежала в дрейфе, а в миле-другой виднелся силуэт танкера «Елгава». Обычно, возвращаясь из плавания, «Лира» швартовалась к борту «Эстонии» в механических мастерских которой ремонтировались узлы и детали, давно отслужившей свой боевой срок, бывшей ударной ракетной подлодки. На этот раз «Лира» на малом ходу почему-то описывала круги вокруг «Эстонии» погружаясь то носом, то кормой в воду. За ее маневрами с мрачными лицами с палубы «Эстонии» наблюдали начальник экспедиции капитан I ранга Владимир Васильевич, фамилию не помню, и командир основного экипажа лодки.

-Помочь, может, чем-то? - спросил я осторожно у офицеров, стараясь понять смысл маневров совершаемых подлодкой.

-Спасибо за желание помочь, но сейчас мы еще не знаем о чем вас просить. – Ответил начальник экспедиции.

По всем канонам подводного плавания при погружении во время шторма лодка должна идти носом на волну. В Южной Атлантике «Лира» под управлением командира сменного экипажа капитана I ранга Гуськова попала в сильный шторм и, погружаясь, пошла кормой на волну, приняв через рубку в корпус несколько тонн забортной воды. Больше других механизмов пострадал электродвигатель насоса глубоководной откачки и электромеханик с «Эстонии» проверив электродвигатель, вынес свой вердикт: «Сейчас все параметры двигателя лежат у нижних пределов нормы, но мы ведь откачиваем воду, находясь в надводном положении. Все надо проверить на разных глубинах, там будут другие нагрузки».

-Мы погрузимся на 80 – 100 метров, а вы еще раз все проверьте, - предложил командир лодки нашему электромеханику.

96

-Нет уж, спасибо, это без меня. В моих обязанностях ничего такого не записано. – Сказал электромеханик, поспешно вылезая через люк на палубу лодки.

Конечно, опускаться под воду на 100 метров на отслужившей срок «Лире» приключение не для слабонервных. У каждого есть свой порог страха, и я не имел права осуждать своего подчиненного, крепкого тридцатипятилетнего мужчину, за это. Но без нормальной работы этого насоса на большой глубине «Лира» не сможет выполнить свою основную задачу – довести исследования до конца и одному Богу будет известно, когда же мы сможем вернуться домой.

Выслушав мой доклад о случившемся ЧП на «Лире» и о моем желании погрузиться на глубину вместе с электромехаником капитан, сказал, как отрезал:

-Погружаться тебе и электромеханику нельзя.

-Почему? спросил я.-А кто вас заменит, если что?От такого неожиданного предположения на лице капитана засветились рыжие

веснушки.-А если что, - успокоил я его, - второй механик имеет соответствующий диплом, а один из четырех электриков окончил среднюю мореходку.

Капитан молчал, неспешно набивая трубку душистым табаком «Кэпстен» из целлофанового пакета с портретом бородатого шкипера. Мы встретились взглядами. Капитан щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся и утвердительно кивнул головой.

С капитаном Виктором Викторовичем Климентьевым мы были одногодки. Когда меня назначили на «Эстонию» он первые два месяца обращался ко мне официально и только на «вы» и лишь в экспедиционном плавании после пересечения экватора и праздника Нептуна, пригласил меня в свою каюту, и, открыв створки бара и махнув рукой в сторону разнокалиберных бутылок, предложил:

-Давай, дедушка, выпьем за удачу и понимание.

Вот такой тост произнес мой суровый и молчаливый капитан. Жаль, что он рано ушел из жизни, едва отметив свое пятидесятилетие.

Я упросил электромеханика спуститься еще раз со мной на лодку, якобы посмотреть возможность демонтажа злополучного двигателя и еще раз проверить параметры его работы.

Командир лодки сказал мне, что при погружении шумит лишь забортная вода, самотеком поступая в цистерны, а циферблат глубокомера закроет собой матрос.

«Это ведь не Наутилус Жюль Верна. Здесь нет иллюминаторов, подумал я, и электромеханик не поймет на какой мы глубине».

Крышка электродвигателя едва виднелась в глубине узкого отсека, куда мы, подсвечивая ручным фонариком, с трудом забрались, разглядывая крепеж и трубы проходящие рядом. Заработали дизеля. «Лира» отошла от «Эстонии», а спустя минут 10 наступила тишина, нарушаемая лишь шумом воды заполняющей бортовые цистерны. «Лира» начала погружение. Через несколько минут электромеханик взглянул на переносной вольтметр, побледнел, но продолжал наблюдать за движением стрелки. Он отключил прибор и вылез из отсека. Матрос, видимо забыв от данного ему поручения отошел от глубокомера который показывал глубину в 90 с лишним метров. Из уплотнений бортовых клапанов перекрестно били тонкие струйки воды. Электромеханик сидел на железном настиле с закрытыми глазами привалившись спиной к переборке. Когда мы всплыли, и в открытый люк было видно голубое небо, он с трудом вылез по узкому трапу в рубку и, перебравшись на «Эстонию» закрылся в своей каюте. Вечером он молча положил передо мной схему разборки и монтажа электродвигателя и рапорт с просьбой списать его с судна в связи с невозможностью поддерживать со мной нормальные служебные отношения.

97

С приходом в Ленинград я списывался с судна, а на «Эстонии» начались подготовительные работы к предстоящему большому переоборудованию во Франции. Перед уходом с судна я пригласил к себе в каюту электромеханика и протянул ему тот самый рапорт:

-Я ухожу с судна. Может не давать рапорту ход? Предстоит большая и интересная работа. Жить будете в гостинице, получать хорошие командировочные. Это ведь, куда интересней, чем погружение на стометровую глубину на старенькой «Лире».

-Конечно, останусь. - Он разорвал свой рапорт. - Спасибо, Игорь Вениаминович. Мы расстались по-мужски, пожав друг другу руки.

98

Лебединая верность Ю. Д. Клименченко.

На долгом жизненном пути мне посчастливилось встретить двух ярких творческих людей, разных по возрасту с трудными судьбами, но, одинаково близких мне, чья жизнь для меня тогда, да и сейчас, служит примером, чьи добрые напутствия и советы открыли мне дорогу в журналистику и литературу, которая стала для меня не только любимым хобби, но и профессией.

Эта глава посвящена Юрию Дмитриевичу Клименченко - капитану дальнего плавания, писателю, автору книг о море и моряках и Александру Ивановичу Серому – режиссеру и сценаристу в числе работ которого числится любимый многими поколениями фильм «Джентльмены удачи».

В начале 70-х на страницах не только ведомственных газет и журналов, но и в центральной печати, и даже в еженедельнике «Новое время» издававшегося на семи языках все чаще и чаще стали появляться мои очерки об экзотических странах и островах где мне посчастливилось побывать. К тому же я был автором сценариев и ведущим телевизионной программы «Человек и море» выходившей на Ленинградском телевидении. И как-то само собой созрело желание написать книгу обо всем увиденном, о людях, с кем сталкивала меня судьба на разных широтах, о тех, с кем я уходил в море. Появилась рукопись очерков и мне хотелось показать ее какому-нибудь ленинградскому писателю, лучше моренисту. В те годы был очень популярен Виктор Канецкий, бывший военный моряк. Он иногда выходил дублером штурманов на судах нашего пароходства. Говорили, что он очень едок на язык, и не жалует начинающих литераторов.

Я плавал стармехом на теплоходе «Семен Косинов» и после очередного рейса в Италию в газете «Водный транспорт» был опубликован большой очерк о Венеции. Очерк прочел помполит нашего судна Константин Иванович Галкин. Он плавал на судах нашего пароходства еще до войны, был ранен при обороне Ленинграда, сильно прихрамывал, но был моим неутомимым спутником в пешей экскурсии по этому сказочному городу. Константину Ивановичу мой очерк понравился. Он и раньше читал мои публикации о Монтевидео, Сингапуре и Святой Елене и, зная мои мечты издать книгу, предложил: «Хочешь я познакомлю тебя с настоящим писателем Юрием Дмитриевичем Клименченко, я плавал с ним в сороковых годах на теплоходе «Смольный». Естественно, я с радостью согласился.

Я уже плавал на другом судне, когда Константин Иванович разыскал меня и сказал: «Запиши телефон. Клименченко посмотрит твои очерки, я ему все о тебе рассказал».

В назначенное время я нажал звонок на двери унылой «хрущевской» пятиэтажки на Полюстровском проспекте. Дверь открыл статный мужчина лет шестидесяти с гладко зачесанными с проседью волосами и внимательным взглядом темных глаз на спокойном лице.

- Входите Игорь.

Он усадил меня рядом с собой у письменного стола в небольшой перегороженной плотной занавеской комнате с балконом, как я понял, однокомнатной квартиры. Видимо, за занавеской стояла кровать и кто-то находился. «Наверное его жена Лидия Михайловна», - подумал я

-Здравствуйте Игорь. – Услышал я из-за занавеси негромкий женский голос.-Здравствуйте Лидия Михайловна. – Сказал я, смутившись и вставая со стула. – Может, я приду в другой раз?-Нет, нет! Располагайтесь и можете курить. Юрочка, предложи гостю чай или кофе.

99

-Лидии Михайловне нездоровиться, – словно извиняясь, объяснил Юрий Дмитриевич – но она всегда рада гостям. Юрий Дмитриевич долго расспрашивал меня об пароходских новостях, новых судах построенных на зарубежных верфях, о капитанах с которыми я плавал. Многих заслуженных капитанов он знал лично, еще по морскому техникуму оконченному им в конце 30-х годов, называл их по именам, вспоминая курьезные случаи студенческой поры. Я показал рукопись, которую он попросил оставить.

Я плавал на контейнеровозе европейских линий и в очередной приход в Ленинград вновь встретился с Юрием Дмитриевичем.

-Очерки ваши мне понравились. – Сказал он, возвращая мне рукопись. – Вы неплохо выстраиваете сюжетную линию и видите живых людей. Попробуйте написать один - два рассказа о морской жизни. Как я понял, вы хотите попробовать себя и в художественной прозе?

Так я стал частым гостем в этом теплом доме. Юрий Дмитриевич знакомил меня со своими друзьями литераторами и старыми моряками.

Казалось, что жизнь этого человека, известного писателя, книги которого издавались в СССР многотысячными тиражами, была безоблачной и проходила, как говорят, «под победные звуки фанфар». Но со временем, общаясь с Юрием Дмитриевичем и его женой, я узнал о его необычной судьбе, о невзгодах, которые ему довелось преодолеть.

Ю. Д. Клименченко родился и вырос в Ленинграде, с детства мечтал о море и, окончив школу семилетку, поступил в морской техникум на судоводительское отделение. В 1935 году начал плавать штурманом на судах БГМП (Балтийское Государственное морское пароходство). За 10 дней до начала войны пароход «Эльтон» стоял под выгрузкой зерна в немецком тогда порту Штетин. Юрий Дмитриевич был на этом судне старшим помощником капитана. В порту стояло еще шесть балтийских судов. 22 июня 1941 года началась война. Всех моряков отправили в лагерь-тюрьму в городе Вольфсбург где они находились всю войну и были освобождены Красной Армией 26 апреля 1945 года. В июле это го же года Юрий Дмитриевич вернулся в Ленинград, а в августе его арестовали, и он почти год находился под следствием. Решением особого трибунала его реабилитировали. В 1947-м году он возвратился в пароходство и работал штурманом на судах загранплавания, а спустя два года его уволили без объяснения причин. Тогда Юрий Дмитриевич написал письмо всесильному Берии. Письмо переправили в Министерство Морского Флота, и оно так и осталось там лежать без движения среди пыльных папок.

Юрий Дмитриевич стал искать работу в различных рыбопромысловых базах в приморских городах страны, в морских управлениях технического и вспомогательного флота. Ответ на его обращения был всегда одинаков: - «В настоящее время вакантных мест по вашей профессии нет». Интернированный - значит прокаженный! Так советская власть распорядилась судьбами сотен моряков не по своей воле оказавшихся в немецком плену на долгие четыре года.

И все же нашлись люди, которые не побоялись принять на работу опального моряка. Несколько лет Юрий Дмитриевич работал капитаном-наставником в Управлении Спецморпроводки вновь построенных речных судов по северному морскому пути на сибирские реки Лена, Обь, Енисей и Яна.

«Под вуалью таинственности» - под таким названием вышел мой очередной очерк, на этот раз о Сингапуре, во всесоюзной газете «Водный Транспорт». А под заголовком стоит доброе напутствие моего учителя Юрия Дмитриевича:

100

«Ленинградское издательство попросило меня прочитать рукопись молодого автора:

– Посмотри,- сказал заведующий отделом, - моряк пишет.

Автор этой рукописи старший механик теплохода «Сестрорецк» Игорь Черняк сейчас готовит к печати свою первую книгу, включенную в план Лениздата.

Сегодня «Водный Транспорт» знакомит читателей с очерком И. Черняка. Хочется надеяться, что в будущем мы еще встретимся с ним, но уже как с автором художественных произведений о моряках.

Юрий Клименченко, Капитан дальнего плавания, член Союза писателей СССР»Мне было чуть больше тридцати, я уже был дважды женат. С первых дней знакомства с Юрием Дмитриевичем, человеком очень симпатичным, всегда модно одетым, любившим и умевшим ухаживать за женщинами, меня немножко как-то даже забавляло его обращение к собственной жене не только в ее присутствии, но и когда ее не было рядом. При упоминании ее имени он говорил не иначе, как Лидочка, Лидочка, моя Лидочка…. Лишь, спустя годы, я понял, что имя жены, которое он произносил всегда с такой теплотой, было для него свято. Лидия Михайловна была для Юрия Дмитриевича самой лучшей женщиной на белом свете и, самой верной. Они прожили вместе 35 лет. Она ждала своего капитана четыре долгих года, когда он находился в немецком плену и еще долгие месяцы, когда он сидел уже в советской тюрьме. Она была с ним рядом, и тогда, когда он был отвергнут своей страной, но смог выстоять и стать известным литератором. Все пережитое этой славной женщиной не прошло бесследно. У Лидии Михайловны было очень больное сердце. Она умерла летом 1975 года в маленьком эстонском городке Пярну, на берегу Рижского залива, где они много лет подряд снимали на лето дачу. вместе с сыном пришел в местный морг, чтобы забрать тело покойной и отвезти в Ленинград. Эстонка, недобрая санитарка, открыла двери в камеру, где под простынями лежали несколько недавно умерших: «Иди, смотри» - Она поочередно сдергивала простыни с трупов. Юрий Дмитриевич увидел свою Лидочку. Незашитый разрез зиял на ее груди. Он упал, потеряв сознание.

После похорон жены Юрий Дмитриевич запил и сник. Я был в отпуске и под всякими предлогами старался быть с ним рядом.

-Ну, давай, моряк, помянем мою Лидочку. - Говорил он мне, усаживая за стол на маленькой кухоньке, как только я приходил на Полюстровский. А потом он мог снова и снова рассказывать о ней, вспоминая эпизоды жизни и первое знакомство, о долгожданной встрече после немецкого плена. У Юрия Дмитриевича был Москвич-412. Будучи навеселе он пытался сесть за руль, но, выслушав мои доводы, благоразумно уступал водительское место, спрашивал с грустной улыбкой:

-Думаешь, что не смогу?Мой отпуск окончился и я опять ушел в море. А спустя три месяца после смерти Лидии Михайловны и Юрий Дмитриевич ушел из жизни. Помните, как в той песне Евгения Мартынова «Лебединая верность»?

….Ты прости моя любимая за чужое злоЧто мое крыло счастье не спасло…И была непоправимою эта бедаЧто с любимою не встретится он никогдаЛебедь вновь поднялся к облаку песню прервалИ сложив бесстрашно крылья на землю упал.

101

На писательском кладбище в Комарово под Ленинградом стоят две высокие сосны, а под ними два холмика земли с именами Ю.Д. Клименченко и Л. М Клименченко, на скромных надгробных плитах. Фото Ю Д Клименченко

Сионистская группировка.

В моей трудовой книжке зачаться названия судов, на которых я работал, даты назначений-увольнений, и занимаемые должности.

В начале 70х годов прошлого столетия моя трудовая книжка пополнилась названиями трех контейнеровозов европейских линий, на которых я ходил старшим механиком. Контейнеровозы работали круглогодично по довольно жесткому расписанию с короткими стоянками в Ленинграде и других европейских портах. Соблюдая трудовое законодательство, экипажи контейнеровозов должны были уходить в отпуск три раза в год, но при выполнении этих условий всегда возникали большие трудности так, как эти суда имели мощные силовые установки, требующие квалифицированных знаний по их обслуживанию, а предоставить равноценную замену механикам и мотористам не всегда представлялось возможным. Поэтому было принято решение создать сменные экипажи, тем более, что такой опыт уже имелся, такие экипажи успешно работали на однотипных судах ходивших на Южноамериканской линии. Идею эту обсуждали на большой диспетчерской пароходства и начальник службы судового хозяйства, в чьем кадровом подчинении находились механики, спросил у кадровиков: «Вы можете . Я сейчас не могу назвать фамилию хотя бы одного старшего механика, который бы смог возглавить машинную команду такого экипажа? Я - не могу. Вы должны знать, что на контейнеровозах стоят двигатели иностранных фирм совершенно разные по принципу действия и правилам обслуживания и будет довольно проблематично одному экипажу выходить в рейсы то на одном, то на другом судне».

В то время когда в пароходстве шел весь этот сыр-бор, я был в отпуске. Меня срочно вызвали к заместителю начальника пароходства по кадрам Виктору Харченко. Когда-то мы вместе принимали в Финляндии новый теплоход, а позже несколько лет к ряду работали на этом же судне. Дальше наши пути разошлись, но, несмотря на разницу в должностной иерархии, мы сохранили товарищеские отношения и доверяли друг-другу как раньше, в море. Позже, став начальником пароходства, Виктор часто помогал мне, и мы еще не раз проверяли наше доверие.

Я явился к нему на прием. Он рассказал мне об идее создания сменного экипажа и об опасениях начальства, а потом спросил: «Может, ты возьмешься за это новое дело?».

Эта идея мне сразу понравилась. Отпуск три раза в год – это мечта каждого моряка! Приход в Ленинград каждые две недели, пусть даже на короткое время, и рейсы в Европу, а не в ГДР или Польшу, и я, конечно же, согласился, но с условием, что я сам подберу машинную команду.

В свою команду я взял молодых механиков с высшим образованием, имевших положительные характеристики или просто хорошие отзывы коллег. И еще было одно условие: мои молодые специалисты должны были иметь опыт работы на автоматизированных судах, и на их плачах не должен лежать груз аварий.

Среди тех, кто вошел в мою команду, был второй механик – самый ответственный специалист после меня, 27 летний Юрий Шафер, симпатичный темноволосый парень, больше напоминающий итальянца, нежели еврея, как значилось в его деле. Тогда я не обратил никакого внимания на его пятую графу, так, как выбирал по другим критериям.

102

Капитаном нашего сменного экипажа был назначен 55 летний Федор Серогодский, которому по состоянию здоровья закрыли тропики. В силу своего возраста и характера он, немногословный по своей природе человек, основное время проводил в одиночестве в своей каюте или долгими часами находился на мостике, делая редкие замечания своим молодым помощникам.

Так началась моя работа в сменных экипажах.

Перед выходом в первый рейс наш экипаж собрали в отделе кадров. Пришел инструктор парткома и представил первого помощника капитана. Мы узнали друг-друга сразу. Лет восемь назад я плавал на Кубинской линии, а он после училища пришел на судно младшим радистом. Редкий был жополиз и трус. Новоиспеченный член партии, он, на всех партсобраниях подобострастно смотрел на судовое начальство и с «партийной прямотой» клеймил провинившихся коллег. Естественно, его заметили и отправили на двухгодичные курсы в партшколу при Ленинградском Обкоме КПСС. Бывший радист вышел оттуда уже в кителе с тремя шевронами на рукаве, становясь, таким образом, вторым человеком на судне после капитана. Мне казалось, что он даже спит в этом кителе. «Вот не повезло!» - подумал я тогда.

Рейсы на контейнеровозах были действительно тяжелыми, спать приходилось мало, не то, чтобы еще заниматься общественной жизнью. Партийные, комсомольские и профсоюзные собрания, политучеба, изучение «выдающихся произведений» генсека Брежнева «Целена», «Возрождение» и «Малая Земля» - все это сильно напрягало и отнимало массу и до того дефицитного времени.

Однажды я, Юра Шафер и мотористы устраняли дефект обнаруженный в главном двигателе. Работу закончили около полуночи и, естественно, не пришли на закрытое партийное собрание, где помполит зачитывал письмо ЦК КПСС.

«Если это так важно для всех, то надо было отложить собрание на другое время». – Возразил я помполиту на его гневную тираду в наш адрес.

«Для вас постановление ЦК нашей партии не важно!?» – Он вздернул брови на мордатом бледном лице. Его возмущению не было предела.

Я подал капитану рапорт о произведенных нами работ по устранению поломки в главном двигателе с точным указанием времени «от» и «до». Но, как оказалось, наш капитан был не из тех, кто хотел бы вмешиваться в накаляющуюся ситуацию. Спокойствие для него было превыше всего, тем более, что, однажды набив шишек, он не хотел больше связываться с представителем партии, как теперь величал себя бывший радист.

У меня было давнее хобби. Я увлекался нумизматикой, собирая монеты, как современных государств, так и бывших колоний в Африке и Азии. Это увлечение помогало мне скрасить досуг в длинных многомесячных рейсах, расширяло кругозор и знакомило с историей образования тех или иных государств. Собирать такую коллекцию монет было бы не сложно, если бы не их высокая стоимость. Юбилейные монеты стоили очень дорого. Они выпускались различным номиналом в честь выдающихся личностей: писателей, композиторов, политиков, или в честь Олимпийских игр, и проч., и проч. Выручали нумизматические каталоги Крейга и Йомена, где в зависимости от сохранности монет и дат выпуска была указана их приблизительная стоимость в долларах. В каталоги были также внесены монеты царской России и советской эпохи, и с их помощью можно было производить равноценный обмен с коллегами по хобби. Среди иностранных служащих занятых на грузовых операциях было много нумизматов и, узнав во мне своего собрата, они

103

приносили для обмена свои монеты и приводили на судно друзей и детей, увлекающихся нумизматикой.

Советские таможенные правила запрещали вывоз за рубеж произведений искусства: картин, икон, серебряных монет, не оговаривая их номинальной стоимости. При таможенных досмотрах в своей каюте на видном месте я держал пластиковые кляссеры с обменным фондом. За 20 лет работы на судах пароходства я знал многих ленинградских таможенников и они, больше для формальности, бегло пролистав мои кляссеры, давали добро.

Как то, на одной из предпортовых улиц Гамбурга я нашел небольшой антикварный магазин, где продавали бронзовый лом старинных подсвечников, поврежденные деревянные фигуры, а в лотках высились горки позеленевших от старости монет со всего мира, которые хозяин магазина, югослав, после недолгой торговой схватки отдавал за небольшие деньги.

Очередное увольнение в Гамбурге. Я - старший группы, со мной еще двое, электрик и матрос с рожей подхалима, которого в экипаж привел наш помполит. Подождав, когда мои подопечные потратят свои марки, я пришел с ними в знакомый магазин к югославу. Магазинчик был крохотный. Я предложил ребятам подождать меня в пивном баре напротив и выпить пива за мой счет. Около часа я выискивал нужные мне монеты. Для стукача этого было достаточно.

В своем политдонесении о прошедшем рейсе (об этом я узнал лишь спустя некоторое время) наш помполит написал: «Старший механик Черняк И. В., нарушая правила поведения советского моряка за границей, в порту Гамбург, оставив группу на улице, в течение долгого времени находился в антикварном магазине, имея контакт с его хозяином, антисоветски настроенным эмигрантом из Югославии».

Я знал, что бдительный партиец напишет на меня кляузу в партком, но однажды не выдержал и при очередной попытке провести со мной воспитательную работу, высказал ему публично то, что о нем думаю. А было это так:

У старшего моториста Владимира Биткова, я плавал с ним еще на «Долинске», был день рождения. Ему исполнилось 45 лет. «Сестрорецк» стоял под погрузкой в Лондоне и перед ужином я и Юра Шафер с бутылкой коньяка пришли к нему в каюту с поздравлениями, где уже находилась почти вся машинная команда. В дверь постучали. «Заходите, заходите, открыто!» Владимир встал и открыл дверь. За дверью стоял помполит, фиксируя своими немигающими, словно фотообъективы, глазами сидящих у маленького столика. За его спиной прятался матрос, его верный соглядатай.

На следующий день, за обедом в кают-компании, помполит, поглядывая на капитана, сказал: «Дешевый авторитет у подчиненных зарабатываете, товарищ старший механик».

« Вы свой авторитет толстой жопой зарабатываете» - Сказал я оторопевшему представителю партии. А мне его зарабатывать не к чему, у меня и так его предостаточно!». Это была фраза поставившая точку в развязке длительного конфликта.

Наш экипаж уходил в очередной отпуск. Меня вызвали к заместителю отдела кадров по комсоставу Игорю Васильевичу Иванову. Как говорили, во время войны он был настоящим разведчиком-нелегалом и долгие годы под видом коммерсанта жил где-то в Южной Америке. Когда-то меня с ним познакомил Виктор Харченко работавший зам начальника по кадрам пароходства. Игорь Васильевич тепло поздоровался со мной, усадил напротив и с напускной строгостью сказал:

104

-Что же вы, товарищ старший механик, так грубо нарушаете правила советского моряка за границей, пьянствуете с подчиненными, но самое главное, вы создали на судне сионистскую группировку!

Евреев среди 21 члена экипажа было трое. Кроме нас с Юрой был еще хозяйственный помощник, всегда улыбающийся, с большим конопатым носом Леня. Он был вхож в ленинградские портовые подземные продовольственные склады, построенные еще до революции знаменитым Елисеевым. Леня, по зову крови, баловал нас с Юрой деликатесами и часто был нашим собеседником, когда мы попивали добытое им чешское пиво под вяленую воблу, из стратегических запасов, как уверял Леня, хлопая своими рыжими ресницами.

-Сука, он редкостный! – Игорь Васильевич брезгливо отодвинул на край стола донесение нашего помполита. – Но ты просто обязан уйти в другой экипаж и сам понимаешь почему…

Я, конечно понимал «Почему…»

У Игоря Васильевича было очень больное сердце…

Его хоронили на военном кладбище под прощальный салют оружейных залпов. Над его скромным надгробным памятником, на котором были лишь выгравированы имя, отчество, фамилия, да то, что он прожил всего 50 с хвостиком, склонили головы его товарищи в штатском, высокие московские чины и мы, те, кому не раз помогал этот умный и справедливый человек.

Теплоход «Иван Черных»

Конец 70-х. Я хожу старшим механиком сменного экипажа на контейнеровозе «Иван Черных». Люди старшего поколения наверняка помнят фильм о войне «Хроника пикирующего бомбардировщика», повествующем о подвиге молодых советских летчиков Назара Губина, Семена Косинова и Ивана Черных, бросивших свой горящий самолет на колону гитлеровских танков. Их имена увековечили в названиях судов нашего пароходства. Суда строились на Ленинградских верфях под наблюдением военного ведомства, имели крепкие корпуса ледового класса и, к сожалению, мало-надежные машины. Выйти из внутренних помещений на открытую палубу было возможно только через толстые металлические двери. «Знатоки» утверждали, что это на случай атомной войны. За непредсказуемость поведения на ходу моряки метко окрестили эти суда «русским чудом».

«Иван Черных» часто заходил в порт Тильбери неподалеку от Лондона. Очередной рейс в Англию пришелся на Новогоднюю ночь. Мы выходим из шлюза к месту швартовки. Напротив нас у причала стоит западногерманский теплоход, разукрашенный новогодними гирляндами.

Неудачный маневр при сильном боковом ветре. «Полный назад!!» - кричит лоцман - англичанин. Поздно. Стальной форштевень «Ивана» въезжает в борт «немца». Скрежет металла, в воду летят обломки реллингов и фальшборта. «Иван Черных» швартуется в сотне метров от своего «поверженного врага».

«С Новым годом, камрады», - весело кричат нам высыпавшие на палубу немецкие моряки с бокалами в руках. В воздухе взрываются петарды и с визгом взлетают разноцветные ракеты.

После выполнения всех портовых формальностей, капитан приглашает меня и лоцмана нанести дружеский визит на «немец». Для убедительности наших добрых намерений прихватываем с собой Новогодние дары - полутора литровый кувшин сувенирной

105

«Столичной», прочие российские деликатесы и красочный плакат с дружеским шаржем: наш молодой капитан в парадной морской форме и с самолетными крыльями вместо рук а ниже четверостишье написанное судовыми пиитами:

«Капитан наш не из робких. При заходе в Лондон-порт

Вспомнил он Ивана подвиг и таранил немца в борт!».

Радушный прием на немце превзошел все наши ожидания. Немецкий капитан оказался еще моложе нашего тридцатилетнего Володи. Поняв суть шаржа, он долго смеялся. А потом мы поднимали тосты за здоровье родителей, за попутные ветры, за семь футов под килем и морскую удачу в Новом году. Под утро к рапорту местным властям о столкновении было подколото «доказательное» объяснение лоцмана англичанина, немецкого и русского капитанов, что небольшая вмятина в борту немецкого теплохода и слегка свернутый набок форштевень «Ивана» - это, цитирую: «..стечение форс-мажорных обстоятельств, возникших под воздействием непреодолимых сил природы».

Палестинский профиль.

В семидесятые годы Ленинградское телевидение выпускало ставшую популярной программу «Человек и море». Ленинград город морской. Здесь находились: крупнейшее на северо-западе страны Балтийское морское пароходство, 180 грузовых и пассажирских судов которого совершали дальние рейсы к берегам всех континентов планеты; крупнейшие судостроительные и судоремонтные заводы; база океанического рыболовного флота; суда военно-морской гидрографии и суда «река-море» речного пароходства. Тысячи людей постоянно уходили в море, а на берегу их возвращения ожидали дети, жены, родные и близкие.

Я был автором сценариев и ведущим многих передач этой программы, и мне было о чем рассказать ленинградцам. Первая передача была новогодней. Я в парадном мундире, вел передачу вместе с известной ленинградской телеведущей Раисой Байбузенко, вернее, вела она, а я ей лишь помогал, когда разговор касался морской тематики. Мой первый выход в эфир был вполне успешным, как говорили позже мои друзья. Я не заикался, и, осушив бокал шампанского в честь Нового года, несколько раз коснулся изящных рук ленинградской телезвезды.

После окончания передачи меня отвел в сторону один из руководителей программы и тихо сказал: «Вы бы с Раисой, - он назвал ее по отчеству – не слишком-то! Надо быть поосторожней. - И многозначительно прикрыл глаза». Позже мне расшифровали его «дружеское» предупреждение. Раиса Байбузенко была особой приближенной к первому секретарю Ленинградского обкома КПСС, члену Политбюро товарищу Григорию Васильевичу Романову.

Из очередного рейса в Италию я привез много видового материала, и, по мнению телевизионщиков, передача должна была получиться интересной. Я побывал в Неаполе, поднимался на Везувий, а потом наше судно две недели стояло в маленьком порту рядом с Венецией, и этот город-музей я исходил вдоль и поперек, даже разыскал дворцы, где, по преданию, жили Дездемона и Отелло.

Но время шло, мой отпуск подходил к концу. В нашей программе показывали передовиков порта и судоремонтного завода, большое морское начальство на съезде профсоюза водников, а передача о Венеции в программе не значилась.

106

«Ты бы сходил к цензору», - стыдливо пряча глаза, сказал мне как-то главный редактор нашей программы.

Было удивительно, но цензор оказался именно таким, каким их обычно изображают молодые задиристые литераторы, испытавшие первые неудачи. Немолодая женщина в строгом, мужского покроя костюме с короткой стрижкой 20-х годов, видимо, бывшая комсомольская активистка, смотрела на меня круглыми как у совы, немигающими глазами, выслушивая мою просьбу ускорить рецензирование сценария.

-Знаете, товарищ, - она запнулась, и заглянув в сценарий, продолжила, - знаете, товарищ Черняк, сценарий нам понравился, но,... но в нем мало социальных контрастов.

-Но ведь Венеция, это музей и большинство людей – туристы и не бедные.Они отдыхают в кафе, прогуливаются или катаются по каналам на гондолах, - горячился я.

Она вскинула удивленно свои совиные глаза, но ничего не сказала и тут же вновь приняла строгий всезнающий вид.

-Вы, наверное, хотите, чтобы я рассказал, как по площади СвятогоМарка, мимо дворца Дожей шли стройные колонны итальянских безработныхи несли лозунги: «Долой НАТО!» и «Да здравствует «Варшавский договор!»? -продолжал я, забыв по горячности, с кем имею дело.

-Не кощунствуйте, - оборвала меня цензор.

Как на лекции по научному коммунизму она в течение получаса рассказывала мне о целях и задачах средств массового вещания в условиях капиталистического окружения.

-Вы подумайте над этим, товарищ Черняк, - сказала она, протягиваямне сценарий и давая понять, что аудиенция закончена.

Вечером того же дня я написал гневную статью «Программа дает SOS », в которой поведал обо всех бедах программы: отсутствие постоянного помещения, сокращение времени вещания, других проблемах и, конечно же, не забыл и о Венеции. Статью отправил наложенным платежом в орган Союза журналистов СССР - журнал «Журналист» и, ушел в рейс.

События разворачивались стремительно, но без меня. Статью напечатали в ближайшем номере в рубрике «Редакционная почта» и, в день выхода журнала, она попала на стол председателю Всесоюзного комитета по радиовещанию и телевидению тов. Лапину. Он прочитал ее и поперек текста начертал короткую резолюцию, адресованную председателю ленинградского комитета: «тов. Филиппову. Разобраться и доложить».

Филиппов, бывший секретарь обкома КПСС, спущенный с верхов за аморальное поведение, орал на нашего главного редактора:

-Где этот ср...й автор!!!

-Сейчас он плывет в Бразилию.

-Какую Бразилию? Кто разрешил?

-Он внештатник, работает в пароходстве, - наконец, осмелился сказать главный...

Потом председатель, познакомившись с передачами программы позвонил секретарю парткома пароходства:

107

-А ты с другим форштевнем не мог найти ведущего? - блеснул морскойэрудицией бывший идеолог, - мне только его палестинского профиля на экране не хватает, своих по горло...

Обо всем этом я узнал спустя несколько месяцев, когда меня пригласили «на собеседование» в наш партком. Секретарь что-то путано говорил о не сложившихся отношениях в нашей программе, о новых решениях партии и правительства и новых в связи с этим требованиях на идеологическом фронте, и еще о чем-то, туманно намекая на необходимость воздерживаться от острых публикаций в официальной печати...

Так я и не понял, из-за чего увяла наша программа: то ли из-за политической близорукости итальянских безработных, то ли из-за моего палестинского профиля.

Маша

Писать о моей младшей дочери легче чем о старшей, потому, что она родилась и росла на моих глазах. Я уже работал на берегу и лишь изредка и коротко выходил в море. В моей книге «Любите живых» Маше посвящено предисловие и невыдуманный рассказ «Как я стал полковником Израильской разведки Моссад». Некоторые моменты из истории появления Маши на свет Божий, в художественной форме изложены мною в повести «Антарес – звезда путеводная» и, несомненно, помогут мне воссоздать биографию моей младшей дочери от момента зачатия. Мне останется лишь максимально дополнить уже написанное другими эпизодами из ее, в общем-то, непростой жизни. Когда развалилась наша семья Маше было 16 лет. Нет, я не потерял свою дочь. Мы часто виделись и я, не без гордости могу сказать, что она, больше чем матери, доверяла мне свои девичьи тайны. Маша окончила английскую школу, институт и вышла замуж. Я был на ее веселой свадьбе. Муж Маши, Андрей – двухметровый спортивный молодой человек вырос в простой семье и когда у них появилась дочь, стал замечательным отцом, принявшим на себя обязанности по уходу за крошкой, которую он безмерно любит, что, как говориться, видно невооруженным глазом.

Теперь моя Маша сама стала мамой. Прекрасная трехлетняя кроха внучка Сонечка, рассказывая мне по телефону о том, что приедет ко мне в гости с папой и мамой на Новый год, а в конце разговора непременно добавляет:

-Я тебя люблю, дедушка, и не болей!

Кажется, что все это было совсем недавно. Ленинград, лето 1976года. Зал ожидания Московского вокзала, памятник вождю мирового пролетариата. Вскинув руку в историческом жесте, он зовет в светлое будущее толпившихся у его постамента туристов отъезжающих ночным поездом в Москву, а оттуда, самолетом, на отдых в Болгарию. Я - старший группы, а руководитель – мой бывший подчиненный Славик, фамилию не помню, подавшийся на профсоюзную работу и уговоривший меня на эту поездку. Мой партийный билет и работа на судах загранплавания отвечали всем строгим правилам по которым назначали старших туристических групп, а сам руководитель, имея в своем подчинении такого помощника, ехал на отдых для неусыпного контроля за туристами бесплатно.

«Группа очень интересная, не пожалеете, добавил, как бы невзначай, Славик». Время было отпускное, семейная жизнь уже разладилась, и я согласился. Но прежде, чем меня назначили старшим, я получил положительную характеристику сначала на профсоюзном, потом на партийном собраниях и расширенном парткоме пароходства, и наконец предстал на мандатной комиссии в районном комитете КПСС, члены которой задавали будущим туристам всякие вопросы: и о биографии Георгия Димитрова, о нынешнем руководстве страны, о численности населения Болгарии и роли СССР в

108

мировом коммунистическом движении. Председательствовал на комиссии молодой мужчина со звездой Героя Соцтруда. Держа в руках мою анкету и разглядывая мой парадный мундир, он весело заметил: «Могу ему только позавидовать. Он, в свои 44 года уже весь мир увидел. У меня к товарищу Черняк вопросов нет, и мы надеемся, - сказал он, поглядывая на остальных членов комиссии, - что вы успешно справитесь с этой общественной нагрузкой». Оказалось, что большинство туристов группы – это молодые женщины среднего медперсонала из Института Акушерства и Гинекологии им. Профессора Отто.

В первый же вечер в курортной Альбене Славик познакомил меня с двумя ленинградками. Одна из них, медсестра, очень милая крупная молодая женщина лет двадцати пяти. Наш руководитель был явно покорен ее улыбкой и оголенными до плеч руками с веснушками на беломраморной коже. Да и она, видимо, была не против оказываемого ей внимания. Ее соседкой по комнате была миловидная, немного нервная женщина лет тридцати. Ее звали Валентина. Оказалось, что она уже кандидат наук и преподает марксизм-ленинизм в Ленинградском электротехническом институте им. Ульянова-Ленина. Великое учение, которое вталкивала в головы подрастающего поколения молодая философиня не помешало нашему близкому знакомству. Сначала это был просто курортный роман, но постепенно он перерос в нечто большее. В то время я плавал на контейнеровозе. Через каждые три недели мы приходили в Ленинград, и все свободное время я проводил у своей молодой подруги, наслаждаясь после морской болтанки и грохота дизелей, всеми радостями земной жизни. Она жила в двухкомнатной квартире на Мориса Тореза. Ее отец был крупным партийным функционером с ученой степенью, а мать главврачом большой детской больницы и депутатом районного совета. Может быть поэтому, да еще и потому, что совсем недавно была разведена, Валентина не спешила знакомить меня со своими родителями, хотя с момента нашего знакомства прошло уже больше года. В начале зимы 1977 года я пошел в очередной отпуск, купил путевку в дом отдыха в Репино, но каждый вечер приезжал на Мориса Тореза на своем Москвиче, проделывая в одну сторону 40 км.

Однажды после полуночи раздался громкий стук. «Валя, немедленно открывай!!» В дверь ломилась моя потенциальная теща. Валя испуганно прижала пальцы к губам: «Это соседи настучали» - прошептала она. Что бы не компрометировать мою философиню, я быстро оделся и собрался уже было спуститься с балкона по водосточной трубе. Валил густой мокрый снег, и я побоялся свернуть себе шею. Видя, что «враг» скрылась за дверью соседней квартиры, я выскочил на улицу. Проклиная погоду и снег, который не успевали счищать с лобового стекла дворники, через два часа по гололеду я добрался до Репино.

В очередной приход в Ленинград Валентина долго испытующе смотрела на меня, а потом оглоушила: «У нас будет ребенок».

Я вспомнил своего приятеля капитана, который в 41 год стал дедушкой и на мои подначки отвечал: «Лучше быть молодым дедом, чем старым отцом». Мое пятидесятилетие было уже не за горами.

«Когда мое дитя пойдет в школу, я буду уже пенсионером» - Прикинул я и живо представил, как буду выглядеть на родительском собрании среди молоденьких пап и мам. Утешало одно. Чарли Чаплин в 70 с лишним лет женился на 18-летней и имел кучу детей...

Забегая вперед, замечу, что появившаяся на свет девочка, названная Машей в честь моей мамы, хоть и была внеплановым, но тем не менее, желанным и любимым ребенком и для нас, родителей, и для ленинградских дедушки и бабушки, людей, строго придерживающихся «Кодекса строителя коммунизма» и облегченно

109

вздохнувших, после того, как я положил перед ними «Свидетельство об установлении отцовства». По общему согласию, дочь была записана под добротной русской фамилией моих новых родственников, за которой были скрыты еврейские корни.

Этот уникальный документ на серо-голубой гербовой бумаге, который круто повернувший мою жизнь, я храню до сих пор. С рождением Маши я оставил море, перешел на береговую работу, и, к собственному удивлению, оказался хорошим отцом. Маша, была спокойным, не доставляющим по ночам беспокойства ребенком.

Когда развеялись все сомнения, моя суженая повела меня на обед к своим родителям. Надев красивый серо-зеленый костюм с бортами «шалью», повязав модный галстук и вдев в манжеты накрахмаленной до хруста рубашки запонки с якорями, я был ютов предстать перед номенклатурной родней.

«Ты только не очень», - попросила меня подруга, зная, что в моих «морских рассказах» зачастую трудно было отделить фантазию от реальности.

Родители жили в большой квартире элитного «сталинского» дома, построенного, как и сотни других немецкими пленными солдатами. Предки были «при параде» с разноцветными орденскими планками на лацканах строгих костюмов, видимо, предназначенных для официальных приемов.

Тут я должен сделать небольшое отступление, чтобы представить моих будущих родственников.

В тридцатые годы, они, как и многие другие, сельские комсомольцы из Ставрополья, были посланы на учебу в Ленинград, а их место в деревне занял питерский пролетариат, силой загоняя в колхозы тех, кто своим умением и трудом собирал обильные хлеба в этих благодатных краях.

В их биографиях прослеживалась трагедия Великой страны, оставшейся в шестидесятые годы без хлеба, миллионы тонн которого было закуплено в Канаде и Северной Америке за золото.

Но, вернемся к нашему обеду.

В одной из комнат с балконом и окнами, выходящими в парк, был накрыт празднично сервированный стол, заставленный деликатесами, которые можно было приобрести только в закрытых распределителях или магазинах «Березка».

На журнальном столике лежал свежий «Огонек». Во всю цветную обложку журнала красовался портрет Генсека, сделанный по случаю 70-летия, он же председатель президиума Верховного Совета. Маршальский мундир был увешан наградами, свисавшими ниже ватерлинии.

За обедом много говорили о политике. Будущий тесть часто поглядывал на журнал, видимо, чувствовал свою причастность к этому знаменательному событию в жизни всего прогрессивного человечества.

- А я ведь, как бы, одногодка с нашим генсеком. - Ошарашил я своих будущих родственников. Тесть удивленно вскинул брови.

-Я родился в тот год, когда Ильич стал членом партии, - блеснул я эрудицией. Слава Богу, у меня хватило ума не рассказывать им байку о представлении Брежнева к Нобелевской премии, так как он сумел доказать, что Большая земля вращается вокруг Малой. Реакция могла быть самой непредсказуемой.

К счастью, хозяин дома был не прочь пропустить рюмку-другую, и вскоре беседа потекла в нужном мне русле. Я рассказывал о Лондоне, Париже и Сингапуре, об

110

острове Св.Елены, и т. д., и т. п. Марочный коньяк будоражил мои фантазии, подруга уже несколько раз под столом наступала мне на ногу,

-Скажите, Игорь Вениаминович, - теща до конца дней своих называламеня всегда на вы и по имени-отчеству, - вот вы все рассказываете проразные страны... - вопрос повис в воздухе. Видимо, мой палестинскийпрофиль никак не увязывался с прогулками по европейским столицам иобедами с главами государств.

Мне не захотелось тогда объяснять депутату райсовета, что я был образцово-показательным евреем и что в такой организации, как морское пароходство, весь флот, которого работал в зарубежных плаваниях, была, как и везде в стране, квота на людей с «черной меткой» в пятой графе паспорта. Как говорится, немножко их должно было присутствовать.

Не дожидаясь очередного тоста, я осушил свою рюмку и после затяжной паузы изрек:

-Видите ли, уважаемая... Вообще-то раньше я был полковникомизраильской разведки Моссад и перешел на вашу, а может, нашу сторону...

Теща судорожно сглотнула и растерянно посмотрела на мужа. Он, словно ища защиты от такого родства, прижал к груди фото Генсека.

Спустя некоторое время, когда все в нашей семье образовалось, мне закрыли визу. Я перешел на береговую работу и часто ездил в командировки в Москву и еще раз поверг тещу в смятение мощью одной из лучших разведок мира.

В очередной раз я уезжал полуночной «Стрелой» в Москву. Теща в эти дни добывала оборудование для нового больничного комплекса. Вечером как обычно, она зашла проведать внучку, и была очень встревожена.

-Что случилось? - поинтересовался я.

Наш мэр дает деньги на томограф, но нужна виза республиканского министра

здравоохранения, а я не могу сейчас ехать, дел много...

-Давайте я подпишу письмо у вашего министра.

Теща подозрительно принюхалась, решив, что я хлебнул лишку:

-Как же это вы сделаете?

-Да по своим каналам, - сказал я невозмутимо, освежив моссадовскую легенду.

Видимо, виза министра была нужна срочно, и теща принесла письмо на вокзал к отходу поезда.

Закончив свои дела, я нашел в одном из московских переулков скромное здание республиканского министерства здравоохранения. Махнув перед вахтером минморфлотовским удостоверением в красной обложке и узнав, как зовут секретаря министра, поднялся в приемную.

-Вера Николаевна?

Я поздоровался и положил перед миловидной женщиной коробку конфет с изображением Петра I на вздыбленном коне и тещино письмо. Я назвал министра по имени-отчеству.

-Ваш шеф знает об этом письме и должен лишь его завизировать завизировать, - подытожил я свою просьбу.

-Сейчас идет коллегия, зайдите к концу дня, - секретарша приветливо улыбнулась.

111

Через пару часов я забрал завизированное письмо, а утром прямо с вокзала поехал к теще в больницу. Я передал ей письмо с подписью министра, окончательно убедив в своем шпионском прошлом.

И еще был случай, после которого теща окончательно убедилась в моей «таинственной жизни и моих неограниченных возможностях». В числе двадцати лучших работников пароходства мне выделили «Волгу-2140» новой модели. Я продал свой старый «Жигуленок» извлек из загашника все запасы, но все равно не хватало несколько тысяч. Я попросил денег взаймы у тещи. Услышав о «Волге» она недоверчиво на меня посмотрела и, отказала, потому, что не поверила. На таких машинах ездило лишь городское начальство да секретари райкомов КПСС. Мне пришлось продать часть нумизматической коллекции. В один день с Михаилом Боярским я получил бледно-голубую красавицу и припарковал ее под окнами нашей квартиры. Маше тогда было лет шесть. Я подвел ее к окну и указал на стоящую внизу машину: «Нравится?» -Спросил я ее. «Ой, какая машина красивая» ответила Маша, не понимая к чему я это спрашиваю. Я протянул ей ключи от на фирменном брелке и с гордостью сказал: «Это теперь наша машина. Пойди, расскажи об этом бабушке».

Прошло много лет. Моссадовская легенда, обрастая новыми подробностями, перекочевала вместе со мной на постоянное место жительства в Германию и заняла достойное место в моей оригинальной биографии.

Однажды я шел к другу, офис которого размещался недалеко от Израильского посольства в Берлине. Ирония судьбы, но как раз у здания посольства мне и повстречалась группа знакомых потсдамцев, оформлявших там туристические визы.

-А ты что тут делаешь? - спросил один из знакомых.

Я многозначительно промолчал.

-Моссад своих не забывает. - Завистливо обронил один из них. - Небось, пенсию через посольство получает...

Когда на свет появилась Маша, моей старшей дочери Ольге было уже 20 лет, и, конечно же, я старался продемонстрировать новым родственникам свой «богатый» отцовский опыт. В трехмесячном возрасте Маша с открытыми глазами и с удовольствием погружалась под воду в эмалированной ванночке, стоящей на кухонном столе.

-Вы что же, хотите из нее амфибию вырастить? – вопрошала теща.

Вместе с молодой мамой она с не скрывающей тревогой наблюдала за нашими ежедневными купаниями. Блеснув эрудицией, я пересказывал теще модную в те годы теорию о жидкой среде, в которой зарождаются и развиваются дети и о земноводных предках человека.

Маша очень рано заговорила, а в четыре года начала учить английский язык в детской группе, куда ее каждое утро возил дедушка Алексей Данилович. С детьми в занималась очень симпатичная молодая женщина Ольга Анатольевна, ведущая уроки английского языка на ленинградском ТВ. Вскоре Маша распевала песенки и решала свои проблемы со сверстниками на английском языке.

Читать по-русски Маша научилась, ползая по большой карте мира расстеленной на полу. Заглядывая в энциклопедический словарь, она читала: «Аф-ри-ка, это где?»

Я показывал на карте и она неизменно спрашивала: «А ты там был?»

112

На карте мира маленькой Машей были отмечены красными флажками страны, которые за годы морской жизни мне довелось увидеть. Маша, изображая океанский лайнер гудела, «переплывая» из одного полушария в другое.

-Куда курс держите, капитан? – спрашивали ее.

-Через Кильский канал на Канарские острова в порт Лас Пальмас.

Она могла без ошибки назвать почти все столицы стран мира и крупные портовые города.

Мой однокашник Виктор Петров, плавал капитаном на большом спасателе в Мурманском пароходстве и часто приезжал в Ленинград. Рядом со мной на улице Ленина жил известный морской писатель Виктор Канецкий, для которого Виктор послужил прообразом героя сценария для художественного фильма «Путь к причалу». Виктор, несмотря на свой «полтинник», носил короткие куртки молодежного покроя, брюки в обтяжку и чуть примятую, красивую морскую фуражку с большим козырьком. Он был у нас частым гостем и, однажды, водрузив на голову Маше свою фуражку, весело спросил:

-Говорят, что ты знаешь, где расположены все страны мира? Ну, скажи, где находится такая страна Чили и Исландия?

Маша браво ответила на вопросы дяди Вити, находящегося под шафе.

-Маша! Ты теперь поспрошай, - подзадоривали ее гости, - он ведь настоящий «морской волк»…

-Давай, Мария Игоревна, теперь твой черед. – Снисходительно разрешил капитан.

-Скажите, дядя Витя, Амстердам это что?

-Ну, это совсем просто, малышка. Амстердам это старинный город в Голландии.

-А еще? - Не унимался ребенок, - где еще есть Амстердам?

Виктор лишь в недоумении пожал плечами.

-Это есть такой остров в Индийском океане, он из вулкана образовался.

-Давай Машенька, спроси еще что-нибудь у нашей знаменитости. – Не унимались гости.

-А как называется столица Папуа Новая Гвинея? – Задала Маша свой очередной, не менее каверзный вопрос, на который у сконфуженного капитана не нашлось ответа.

-Это, дядя Витя, порт Морсби рядом с Австралией. – С достоинством пояснила Маша.

Бросаю курить.

Однажды гуляя с дедушкой Маша увидела на газетном стенде красочный плакат, призывающий курильщиков отказаться от пагубной привычки. «Капля никотина убивает лошадь!» - гласила зловещая фраза под приводящей в ужас цветной картинкой.

-Никотин – это кто? – Спросила Маша у дедушки.

-Не знаю, я не курю. Ты спроси лучше у папы, он знает, он курит. – Пожал плечами дед, большой дипломат.

В то время я действительно много курил, иногда по две пачки в день:

-Папа, кто такой никотин?- спросила меня на следующий день любознательная Маша.

113

Ничего не подозревая, я честно рассказал Маше про табак, никотин, при этом демонстрируя ей фильтры на сигаретах.

-Но ведь человек меньше лошади? А капля, это как из крана, кап-кап, - не прекращала свои вопросы мой умный не по возрасту ребенок. И я вдруг понял, что это все неспроста, и я попался. Маша смотрела мне прямо в глаза.

-Дай папа мне слово, что ты не будешь курить, повторила она дважды, используя мой же тезис «дал слово – выполняй!».

Обескураженный ее настойчивостью, в глазах дочери стояли слезы, видимо, дохлая лошадь с плаката сильно впечатлила детское воображение, я сдался:

-Хорошо, даю слово, что брошу курить, но не сразу. Сделать это трудно. Давай я брошу через три месяца.

Маша вытерла глаза.

-О-кей папа, - сказала она и вышла из кухни, где я тут же задымил перед открытой форточкой, размышляя о том, что за три месяца Маша забудет о нашей договоренности.

Но я глубоко ошибся. Вскоре Маша вновь появилась на кухне с большим настенным календарем и с моей помощью отметила красным крестиком когда наступит эта дата.

Каждый день по вечерам она показывала свой календарь с очередным крестиком и рассказывала всем друзьям, что папа дал морское честное слово и он бросит курить.

Одним словом, когда настал этот день, морально я уже был готов и, увидев дочь с календарем, спокойно отдал ей начатую пачку «Мальборо», которую она тот час выбросила в мусорное ведро.

С тех пор я не курю. И лишь однажды, на кладбище, когда мы хоронили нашего однокашника Жору Вавилова, и первые комья земли застучали по крышке гроба, дым крепкой сигареты помог сдержать слезы.

Грибы.

У тестя в поселке Рощино в 60-ти километрах от Ленинграда по выборгскому направлению была двухэтажная дача и неплохой садовый участок с фруктовыми деревьями. Красивое место, обжитое ленинградцами, недалеко расположены пляжи Финского залива, многочисленные озера и грибные места.

Маше было лет шесть. Я посадил ее в машину, и мы отправились по грибы. Выбрались из поселка на асфальтовую дорогу соединяющую Приморское и выборгское шоссе и проехав 10 км остановились. Рядом с обочиной среди невысоких сосен поблескивало маленькое лесное озерцо с мшистыми берегами.

-Смотри, - я указал Маше на противоположный берег озерца. Там под высохшей сосной во мху, на толстой крепкой ножке стоял как на картинке подосиновик. – Ты постой здесь, а я сейчас его принесу.

Я обогнул озерцо и пошел за грибом и, вдруг, провалился в болотную трясину сначала по пояс, а потом до расставленных в разные стороны рук.

- Папа, папочка! – Закричала Маша.

Ужас в глазах дочери придал мне сил. Оставив резиновые сапоги в болоте, я с трудом вытащил ноги, и медленно пополз от страшного места.

114

Я работал уже на берегу, руководил отделом охраны моря, и иногда по ночам меня будил телефон. Звонили откуда-нибудь из Гудзонова залива, Кейптауна или Новой Зеландии. Полуночные консультации капитанам судов по оформлению необходимых документов при разливах топлива были нередкими.

Маша просыпалась, выходила из своей комнаты в длинной до пят рубашке, усаживалась ко мне на колени и тихо сопела, вслушиваясь в незнакомые слова, термины и английскую речь. А когда я вешал трубку, деловито спрашивала: - Все о,кей, папа?

Я относил ее в постель, и она, положив мою руку себе под щеку, мгновенно засыпана.

Маша очень рано научилась говорить, в четыре года с небольшим начала учить английский язык в детской группе, а потом, ползая по большой карте мира, расстеленной на полу, и заглядывая в энциклопедический словарь, училась уже читать по-русски.

Я был для Маши центром мироздания, вокруг которого протекала ее жизнь, жизнь мамы, дедушки, бабушки. В те годы мне часто приходилось ездить в командировки в Москву и Хельсинки. Отвернувшись лицом к стене, Маша горько плакала, приговаривая:

-Папочка миленький! На кого же ты меня оставляешь!!! Возьми меняс собой!!!

Чем приводила в шоковое состояние обожающих ее маму, дедушку и бабушку.

-Ну, ты же знаешь, что для поездки в Хельсинки нужен заграничныйпаспорт. – Уговаривал я.

-Но ведь в Москву не надо, - вытирая слезы, резонно замечала девочка.

В очередную командировку в Москву мы собрались вдвоем, и Маша, с важным видом протянула проводнику спального вагона «Красной Стрелы» детский билет.

Однажды я привез из Москвы смешную тряпочную обезьяну. Маша, посмотрев на раскосые глаза игрушки, сразу же окрестила ее:

-Это Бан.

Потом у Бана появился братишка Ван и другие разноцветные мартышки: Сан, Дан и Чан...

Когда я укладывал Машу спать, то рассказывая ей сходу придуманные истории, и обычно обезьянье братство было главными героями приключений.

Маша, блаженно прикрыв глаза, тихо просила: «Ну давай, пап, дальше рассказывай, что с ними случилось...»

-С кем? - пытался припомнить я прошлую историю.

-Ну помнишь, Дан и Чан летели в командировку в Гонг-Конг, где этот олух, капитан Ван, посадил на камни пароход «Ананасовые острова» и залил весь порт топливом... Дан и Чан очень сердились и заказали в самолете три раза по двойному виски «Белый осел» без содовой... - подсказывала Маша забытый мною сюжет этой «жуткой» истории, обычно наполненной реалиями служебных дел.

Пинта.

Мы купили ее на Калининском птичьем рынке, где продавали всякую живность: кошек, собак, змей, ящериц, золотых рыбок, говорящих попугаев, воронов, белок, кроликов и обезьян. Мы уже уходили, так и не решив, кто же поселится в нашей квартире и у ворот

115

рынка в коробке из-под телевизора мы увидели прижавшихся друг к другу скулящих щенков. Женщина, хозяйка щенят, увидев Машу, достала одного и положила в протянутые детские ладошки светло-коричневый пушистый комочек.

-Тебе ведь такую собачку хочется? – Спросила женщина.

Маша осторожно погладила щенка и тут же спрятала его под куртку. Это оказалась пуделишка, которую мы назвали Пинта, что означает самую малую меру объема. Она была славная. Спала в ногах у своей хозяйки и радостно прыгала вокруг нее, когда та возвращалась из школы. Иногда мне казалось, что Пинта понимает все и очень тонко воспринимает несправедливость. Когда перед разводом мы часто ссорились с женой, Пинта с лаем бросалась только на нее. Позже, когда я уже жил на другом краю города и в отсутствии бывшей жены навещал Машу, Пинта опускала голову на мои колени и, не мигая и не шевелясь, смотрела на меня темными грустными глазами, и я читал в этом взгляде просьбу не уходить.

Пинта жила долго. Ей было 11 лет, она болела и мы с Машей возили ее в ветлечебницу. В очередной прием врач, подождав пока Маша выйдет из кабинета, сказал: «Ей осталось жить совсем немного. Не стоит ее мучить. Я сделаю ей укол».

Мы остановили машину на зеленом склоне Пулковских высот и завернутую в белую простынь Пинту опустили в могилку. Маша горько плакала, а я едва сдерживаясь, глотнул коньяку из фляжки, как прощальную чарку.

Прощай, наша славная Пинта. Ты 11 лет была нашим лучшим и преданным другом. Прощай…

Капитанский час А. И. Серый.

Один из летних дней 1986 года. Телефонный звонок из приемной начальника Балтийского морского пароходства: «Вас приглашает к себе Виктор Иванович» - услышал я в трубке.

В просторном кабинете на восьмом этаже высотного здания Управления пароходства, из окон которого видны причалы Ленинградского порта и стоящие у них суда под флагами разных стран мира, кроме его хозяина, плотного мужчины с большим ленинским лбом в мундире с многополосьем золотых шевронов на рукавах находился худощавый высокий мужчина.

- Познакомься, Игорь Вениаминович и садись. Это Александр Иванович Серый режиссер из Мосфильма. – Представил мне своего посетителя начальник пароходства. – Ты, конечно же, помнишь фильм «Джентльмены удачи», так вот, это одна из его

работ.

Видимо, начальник пароходства уже рассказал гостю обо мне и моем литературном хобби и, без всякого предисловия сказал:

-Александр Иванович хочет снять фильм о моряках пассажирского флота. Но я ему сейчас хочу рассказать о драматических событиях морской жизни, непосредственным участником которых мне довелось быть.

Об этих событиях бывшего штурмана, а потом капитана дальнего плавания Виктора Ивановича Харченко я хорошо знал. Как я уже рассказывал, мы вместе с ним принимали теплоход «Комсомолец Киргизии». Спустя полгода он подменил ушедшего в отпуск штатного капитана. В рейсе Япония – Таиланд – Западная Европа, у главного двигателя нашего нового судна обнаружились крупные дефекты. Гарантийный срок еще не закончился, и мы могли спокойно ожидать новые запасные части в Сингапуре, но было лето 1967 года, назревала очередная война между Израилем и арабским миром.

116

Реальность была такова, что Суэцкий канал закроется и домой придется идти вокруг Африки. Тогда я убедил молодого капитана идти с дефектным двигателем. Посреди Индийского океана двигатель таки скис, и мы около суток лежали в дрейфе, благо погода была спокойной. Главный двигатель мы отремонтировали своими силами и прошли Суэцкий канал с последним караваном. На следующий день началась «Семидневная война» Израиля с Египтом и другими арабскими странами, канал бомбили и несколько поврежденных судов остались там на многие месяцы.

В море познается и проверяется крепость мужской дружбы. Мы дружили семьями, и когда Виктор Иванович поднялся на «капитанский мостик» пароходства, проработав сначала инструктором ЦК КПСС, а позже торговым представителем на Кубе, мы по-прежнему были на «ты» когда оставались наедине. Позже он помог мне перейти на береговую работу и возглавить отдел пароходства по Охране моря. Он доверял мне подписывая заключения, о причинах разлива нефти в иностранных портах, которые помогали избежать крупных штрафов в валюте.

Вот какую историю рассказал В. И. Харченко режиссеру:

В 1963 году Виктор Иванович плавал старшим помощником капитана на крупнотоннажном теплоходе «Архангельск» и обо всем, что произошло с судном в проливе Босфор, он подробно рассказывал мне, когда за стаканом доброго шотландского виски мы вспоминали о былых штормах и ураганах, и о превратностях морской судьбы.

В сентябре 1963 года теплоход «Архангельск» под командованием капитана дальнего плавания Владимира Семеновича Гинзбурга вышел из Одессы с продовольственным грузом для Кубы. На рассвете третьих суток под проводкой турецкого лоцмана, теплоход следовал проливом Босфор, связывающим Черное море с Мраморным. Далее курс судна был проложен через пролив Дарданеллы в Средиземное море, а затем в Атлантику. По Международным морским правилам, лоцман любой страны обязан отдавать команды только на английском языке. Турецкий лоцман на «Архангельске» часто проводил советские суда и, несмотря на возражения капитана, любил пощеголять, отдавая команды на русском языке. Неожиданно пролив накрыл густой туман и беда тут же выискала изъяны в мастерстве людей стоящих в эти напряженные минуты на капитанском мостике. У локатора застыл вахтенный штурман, докладывая капитану о движении встречных и попутных судов. Вдруг лоцман увидел на экране локатора светлую точку, пересекающую курс «Архангельска». Это был паром шедший от одного берега к другому. Взревели судовые тифоны. Должна была прозвучать команда «Лево на борт!», но турок перепутал слова. В темноте мостика раздалась команда лоцмана на русском языке, приведшая к трагедии: «Право на борт!».

Матрос, выполняя команду, автоматически переложил руль, и судно развернулось носом к берегу.

-Лево на борт!! Машина полный назад! - Прокричал капитан, но было уже поздно.

Стальной нос «Архангельска», без особых повреждений, на 25 метров въехал на набережную, протаранив трехэтажный дом, где накануне играли свадьбу. Люди уже спали. В результате аварии: трое убитых, среди них один ребенок, и тринадцать раненых.

Утром вокруг судна на набережной собралась огромная толпа местных жителей. Люди размахивали газетами, на первых полосах которых было фото «Архангельска», чей мостик, словно в фантастическом фильме, возвышался над черепичными крышами близлежащих домов. В газетах во все полосы так же были помещены фотографии убитых и раненых с кричащими подписями: «Советский капитан – убийца!».

117

В соответствии с Международным морским соглашением, даже при любой аварии, иностранный лоцман несет лишь моральную ответственность и в худшем случае его могут лишить лоцманской лицензии. Всю ответственность за случившееся несет

капитан судна. Представители Советского посольства вскоре прибывшего на судно предупредили капитана, чтобы он не под каким предлогом местных властей не сходил на берег. И все же, однажды, под благовидным предлогом, якобы для осмотра корпуса его выманили с судна и тут же арестовали. Советский капитан В. С. Гинзбург был прикован цепью за ногу к каменной стене средневековой тюрьмы. Через некоторое время с помощью международных посредников капитана выкупили и он, не имея права покинуть Турцию, пока в судебном порядке удовлетворялись иски пострадавших жителей Стамбула, несколько месяцев жил на территории советского посольства в Анкаре. Двадцатидевятилетний старпом Виктор Харченко принял на себя обязанности капитана.

Чтобы стащить «Архангельск» со Стамбульской набережной надо было заказывать мощные буксировщики и разрывать набережную под его форштевнем. Но было принято другое, очень смелое решение, использовать большую попутную волну прошедшего в опасной близости судна. Выполнить этот рискованный маневр согласился лишь капитан супертанкера «Рава Русская», единственный смельчак из десятка капитанов проводивших в те дни по Босфору свои суда. Команда перегрузила из носовых трюмов на корму более трех тысяч тонн муки. Танкер прошел в запретной близости от застрявшего судна поднимая за собой высокую волну а он, работая машиной «полный назад» вылез из Стамбульской набережной и ушел в Гавану. Владимир Семенович Гинзбург вернувшись в Ленинград тяжело заболел и вскоре скончался.

Александр Иванович Серый слушал эту историю не перебивая, лишь изредка уточняя некоторые детали морской терминологии. Из кабинета начальника пароходства мы вышли вместе. До конца дня я не расставался с московским режиссером. Он расспрашивал о неординарных событиях в моей морской жизни, литературных публикациях и о телевизионных сценариях написанных для программы «Человек и море». Вечером я проводил Александра Ивановича на московский поезд. Прощаясь, он сказал: «Эта трагическая история может быть хорошим сценарием для фильма о моряках. Я позвоню вам из Москвы». Через несколько дней он позвонил мне домой: «Я хочу предложить вам вместе со мной написать сценарий к художественному фильму, в основу которого лягут трагические события на Босфоре, и я уже заручился поддержкой начальника пароходства».

Так началось мое знакомство с режиссером и сценаристом студии Мосфильм Александром Ивановичем Серым.

По пятницам он прилетал в Ленинград и до конца воскресного дня мы обсуждали эпизоды будущего кинофильма, гуляя по городу или сидя в кафе.

Жил я в 3-х комнатной квартире сталинского дома на Петроградской стороне и предложил Александру Ивановичу останавливаться у меня. Он согласился. Вставал Александр Иванович рано, сам варил на кухне овсянку, привезенную с собой и деликатно поблагодарив за обильные яства, предложенные ему на завтрак, говорил с улыбкой: «Овсянка – мое спасение, у меня строгая диета и вам советую. Очень полезная кашка». С тех пор прошло двадцать с лишним лет, но овсянка и здесь в Германии, стала за завтраком моим основным блюдом.

Первое время мы обращались к друг другу на «вы», но спустя месяц-другой перешли на «ты». Он был старше меня всего на четыре года. Я возил Александра Ивановича на

118

Васильевский остров, где у недавно построенного морского вокзала швартовались пассажирские суда под флагами разных стран, на судоразделку, где стояли, ожидая своей участи старые пароходы, поднимались с ним на капитанские мостики грузовых судов. Из архива пароходства для Александра Ивановича я приносил домой толстые тома судебного разбирательства связанного с аварией теплохода «Архангельск». Там было много фотографий полицейских катеров и вертолетов, частных яхт и крыш соседних домов; застрявший на стамбульской набережной нос «Архангельска», маленькая девчушка в ночной рубашке засыпанная обломками стены, капитан Гинзбург в наручниках и подпись «русский капитан-убийца предстанет перед уголовным судом».

Как-то прилетев в Ленинград, Александр Иванович дал мне несколько сценариев разных кинофильмов и предложила: «каждый из нас напишет свой вариант сценария, а потом из двух мы сделаем один». Так родился мой первый и единственный сценарий «Капитанский час». Сценарий начинался с эпизода, в котором мой герой, прикованный за ногу цепью к стене, сидит и смотрит через узкое окно на Босфор, по которому идут суда, на зубчатую стену с сидящими на ней воркующими голубями и слышит завывания Муэдзина. Мой сценарий Саше, как называл я его теперь, понравился.

-Музыку к нашему фильму напишет Генадий Гладков – Сказал он мне.

После цензуры и редакторской правки Госкомитета кинематографии сценарий был направлен для окончательного утверждения на Одесскую киностудию.

-Будем теперь ожидать месяц, другой, а может быть и больше - говорил мне Саша, открывая тайны киноиндустрии. – Я ведь тебе уже рассказывал о своих приключениях с «Джентльменами удачи». Несмотря на то, что этот фильм посмотрел сам Леонид Ильич и он ему понравился, что дало мне возможность самостоятельно работать в кино, у меня осталось много недоброжелателей.

Путь Александра Серого на кинематографический олимп был не прост. Он родился в Воронежской области в небольшом городке Рамень, выпускник Московского авиационного института, работал инженером на радиоцентре, а в 1958 году окончил Высшие режиссерские курсы при киностудии Мосфильм. За драку из-за девушки, он был очень ревнив, был осужден на пять лет. Отсидел в тюрьме 4 года. По ходатайству и при поддержке однокурсника режиссера Георгия Данелия, вновь вернулся на Мосфильм. Девушка Марина, переводчица испанского, из-за которой он угодил в тюрьму, стала его женой. В 1963 – 1965 годах в соавторстве с другими режиссерами снял фильмы: «Выстрел в тумане» и «Иностранка». В 1971 году совместно с Георгием Данелия и молодой писательницей Викторией Токаревой написал сценарий и поставил фильм «Джентльмены удачи».

Он был очень худ и часто болел. Я знал, что у него редкая болезнь крови. Как-то он мне позвонил, голос был веселый:

-Через неделю улетаю во Вьетнам. Там живет целитель, который излечивает такую болезнь как у меня. Об этом я прочел в журнале «Здоровье», посмотри сам, об этом подробно описано в последнем номере.

Да, действительно, в журнале сообщалось, что какой-то старик лечил подобные болезни настоями из горных трав, но процесс лечения при этом, растягивался на целый год.

Накануне вылета Серого в Ханой я позвонил ему и спросил, когда он вернется?

-Думаю, месяца за три управлюсь.

119

-Так в статье написано, что лечиться надо целый год.

-На больший срок визу туда все равно не дают, так, что постараюсь пройти эту процедуру ускорено.

Прошло три месяца с лишним. Саша не звонил, а к телефону в его московской квартире никто не подходил. Шел октябрь и однажды на рассвете меня разбудил телефонный звонок. В трубке я услышал слабый голос Александра Ивановича. Он, почему-то заговорил со мной на «вы»: «Игорь Вениаминович, я виноват перед вами, я не могу снимать наш кинофильм…. Мне очень плохо».

Первым самолетом я вылетел в Москву. Саша еще больше похудел, поездка во Вьетнам лишь спровоцировала быстрое развитие недуга. Теперь ему уже не помогали никакие лекарства. По согласованию с его женой я вызвал из Ленинграда Мидата - пароходского экстрасенса. Я носил Сашу на руках в туалет, как ребенка. Он с трудом поднимал веки и смотрел на меня грустными глазами. Мы прожили в Москве неделю. Ночью он позвал меня к себе, прикоснулся слабой рукой к моему плечу и прошептал едва слышно: «Прощай, моряк, и уезжай…». На следующий день мне в Ленинград позвонила Марина: - «Саши больше нет».

Александр Иванович Серый застрелился. Он не дожил до своего 60-тилетия всего восемь дней.

Колдунья

Видимо, работа кочерга у огнедышащей топки парового котла, когда тебе всего 16 лет, долгие плавания в тропиках и т. д., и т. п., дали о себе знать спустя годы. Адские боли в пояснице при попытке встать на слабые, словно тряпичные ноги, неделями держали меня в постели. Лекарства и физиотерапия не помогали, и кто-то из друзей порекомендовал мне массажистку, которая, по их словам, поднимала на ноги «мертвых».

Она пришла ко мне на дом. Тело этой женщины без возраста, казалось, состоит из одних мускулов. Ее узкое лицо в обрамлении черных, длинных, слегка вьющихся волос с тугими складками у губ и на жилистой худой шее, полу прикрытые ресницами глаза, скошенные к хищному с горбинкой носу, напомнило мне колдунью из детских сказок. Она велела мне раздеться до трусов, лечь на крепкий обеденный стол, прикрытый одеялом, и, нащупав на моем теле болевые точки, принялась стучать по ним ребрами жестких как деревяшки ладоней.

Ее звали Леда. Она приходила ко мне через день, и вскоре я почувствовал, что боль потихоньку уходит, и я могу самостоятельно двигаться по квартире. Леда была малоразговорчива и, лишь однажды, когда она массировала мои окрепшие ноги, а я рассматривал ее необычное, необъяснимо притягательное лицо, и думал о ней как о близкой мне женщине, она прекратила массаж и, блеснув на меня из-под ресниц своими раскосыми глазами, сказала, пряча улыбку в уголках губ: «Больной, вы сейчас не о том думаете!».

Леда поставила меня на ноги, и мы расстались друзьями. Ее волшебные руки, по заявлению моих знакомых ставших ее пациентами, делали чудеса. Потом она уехала в воюющую Югославию. Изредка звонила мне оттуда, а когда узнала, что я уезжаю в эмиграцию пообещала, что обязательно приедет ко мне в гости в Потсдам

120

Доктор Абибулаев, встаньте!

Мой коллега, стармех одного из судов нашего пароходства Юра Ломазов заработал в море инсульт, долго лечился и когда я увидел его после болезни, едва узнал. Он сильно похудел, тянул ногу, безжизненно висела правая рука, а на лице застыла гримаса Квазимодо. О море Юра старался не думать и подыскивал на берегу работу по силам. В пароходстве Юру знали многие, и кто-то рассказал ему, что в городе Андижане Узбекской ССР живет китаец-целитель Василий Васильевич, который помог многим после инсульта поправиться и вернуться к нормальной жизни. Юра, долго не раздумывая, купил билет на самолет и полетел в Андижан. Вокруг глиняного дувала, за которым стоял дом целителя, в пыли на земле сидели и лежали больные люди, ожидающие своей очереди. У Юры было с собой рекомендательное письмо от какого-то узбекского крупного партийца, сын которого учился в Ленинграде, поэтому Василь Василич принял Юру вне очереди.

Лечение было жестоким. На спине и на груди Юры китаец отметил шариковой ручкой более 200 точек, а потом прикрепил на эти места свечи сделанные из 30ти сортов полыни и семь раз, поджигал их, каждый раз в другой последовательности. Ожоги были странными. Обгорелое место покрывалось лишь толстой корочкой, которую нельзя было в течение недели смывать, а тело, закутанное толстым полотенцем держать в тепле. Через 10 дней Юра вернулся в Ленинград и к удивлению всех, а в особенности врачей, заметно поправился, почти исчезла хромота, ожила рук, и лишь при разговоре он едва заметно растягивал слова. Когда у него спрашивали, насколько болезненна эта экзекуция, Юра с гордостью отвечал: «Теперь бы я смог и в гестапо пытки выдержать».

Нет, он ничего не преувеличивал. Забегая вперед, скажу – у меня таких точек было всего 32, боль адская. Я держался за деревянную спинку кушетки побелевшими от напряжения пальцами и сжевал вафельное полотенце, чтобы не кричать.

На моем теле до сих пор остались светлые, под тонкой кожей кружочки, не темнеющие даже при загаре. Как-то ребятишки на пляже в Лазаревской под Сочи спросили меня: «Дядя, а что у вас вся спина в дырках?»

«Это от пулеметной очереди» - сочинил я тут же.

В основном с Юрой в Андижане работал не сам Василь Васильевич, а его помощник местный санитарный врач Мидат Абибулаев, мужчина лет сорока пяти, безродный татарин, попавший в Узбекистан во время депортации крымских татар в мае 1944 года обвиненных в дезертирстве и пособничестве фашистам.

Юру Ламазова опять выпустили в море, а молва о его чудесном излечении долетела до начальника пароходства, в недавнем прошлом сошедшего с капитанского мостика и хорошо знавшего цену здоровья.

Мидата пригласили в Ленинград, поселили в гостинице моряков, возили по семьям моряков и он ставил иголки и прижигал болевые точки чудодейственными свечками, излечивая застарелые недуги «морских волков». От него мы узнали и о волшебной точке спрятанной под копчиком, которая после прижигания дает дополнительный заряд мужской силы. Сознаюсь, это самое болезненное прижигание, на себе испытал и, иногда думаю, что эта экзекуция помогла мне дожить до78 лет. Моя любимая жена Танечка моложе на 23 года и, как говорил великий сатирик о таких героях как я: «Если меня в тихом месте прислонить к теплой стенке, то со мной еще очень даже можно….».

Помолодевший начальник пароходства, будучи членом обкома КПСС, в приватной беседе рассказал о чудо целителе в самых высших партийных кругах. Теперь Мидата возили на черной Волге в загородную резиденцию областного начальства и, судя по

121

частым поездкам в этом направлении, наш санитарный врач делал большие успехи. Что бы как-то узаконить его медицинскую деятельность Мидата направили на курсы усовершенствования медработников при ГИДУВе. Однажды, в конце рабочего дня мне позвонил помощник начальника пароходства: - «Игорь, завтра в 10.00 в горисполкоме первый зам председателя вручит твоему абрэку ордер на трехкомнатную квартиру в новом доме. Все понял? Как говориться, комментарии излишни» - Добавил он и повесил трубку.

Вскоре Мидат стоял у моего стола:

-Поздравляю. – Сказал я. - Завтра тебе большой городской начальник вручит ордер на прекрасную трехкомнатную квартиру на Ленинском проспекте.

У Мидата быласемья, жена, тоже крымская татарка и тоже из детского дома, как говорили о ней- детский врач от Бога, и две дочери школьницы.

-Завтра, - продолжал я, - в 9.00 ты должен стоять вот у этого стола.

Мидат долго молча и растеряно смотрел на меня, а потом изрек:

-Игорь Вениаминович, завтра утром профессор Кочан читает лекции по внутренним болезням. Очень строгий профессор, - Мидат для убедительности округлил свои азиатские глаза.

-Мидат, тебе завтра дают государственную трехкомнатную квартиру, - с нажимом повторил я, - причем здесь твой строгий профессор Кочан?

-Очень строгий профессор! – Покачивая головой, тихо проговорил Мидат.

Я не выдержал, высказал, употребляя крепкие выражения все, что сейчас думаю о нем и его строгом профессоре, и грохнув кулаком по столу прокричал:

-Завтра в 9.00 чтобы ты стоял вот здесь, понял!?

Мидат кивнул головой и вышел из кабинета.

Ни в 9.00, ни полчаса спустя и даже в 10.00 Мидата не было.

Помощник начальника пароходства орал в трубку: «Вы, мудаки недоделанные, понимаете хотя бы, что происходит?!»

Через десять минут он снова позвонил и сообщил: «Визит к зампреду переносится на 14.00. А ты, где хочешь, ищи своего чудака».

Я позвонил в канцелярию ГИДУВ и узнал, что сейчас профессор Кочан действительно читает лекции в одной из городских больниц. Через полчаса я стоял у приоткрытой двери конференц-зала и смотрел, как седоголовый мужчина в белом халате, это был профессор Кочан, стоит в центре амфитеатра где сидят несколько десятков врачей тоже в белых халатах и внимательно слушают его лекцию. Я решительно вошел в зал.

-Извините меня, пожалуйста, - обратился я к нему по имени-отчеству, назвал себя и сказал – Где-то здесь, среди ваших слушателей сидит доктор Абибулаев и сейчас в горисполкоме решается жизненно важная дол него проблема. Разрешите мне его забрать?

Профессор понимающе кивнул головой и, оглядывая ряды слушателей поднимающиеся под купол зала, сказал строго:

-Доктор Абибулаев, встаньте!

Среди белых фигур я, наконец, увидел бледного Мидата осторожно спускающегося по ступеням.

122

Какие слова я говорил сидящему в машине рядом со мной Мидату не трудно представить.

Мы благополучно получили в красивом зале Мариинского дворца ордер на трехкомнатную квартиру из рук первого зампреда горисполкома. Было и скромное новоселье. Мидат в который раз с восторженным удивлением рассказывал гостям не о том, что ему дали шикарную квартиру в центре Ленинграда, а о том, как Игорь Вениаминович вошел в конференц-зал, подошел к самому! профессору Кочан, и тот, выслушав его, громко, на всю аудиторию объявил: «Доктор Абибулаев, встаньте!». Сделав паузу в своем рассказе Мидат неизменно добавлял, а как меня Игорь Вениаминович потом ругал…

Двенадцать лет иммиграции.

Размышления негалахического еврея.

Санкт-Петербург, дождливое ноябрьское утро 1997 года. Я уезжаю в Германию по еврейской эмиграции. Думаю – навсегда. Перестало существовать Балтийское морское пароходство, одно из крупнейших пароходств бывшего СССР, которому я посвятил всю свою жизнь.

170 океанских судов были уведены под чужие флаги или проданы на металлолом за валютные гроши.

Десятью годами позже, президент России В. Путин подводя печальный итог деятельности новой власти на совещании с «китами» транспортной индустрии проходившем в Мурманске на борту атомного ледокола, с удивлением заметил: «…вообще исчезло Балтийское морское пароходство!»

Первый раз я вышел в море 15ти летним подростком и всю сознательную жизнь носил по свету красный флаг с серпом и молотом. Такие, как я, новой России стали не нужны. Обидно.

Однажды, уже в Потсдаме, немецкая журналистка спросила меня:

-Господин Черняк, вы работали на корабле космической связи во время запуска Юрия Гагарина в космос, возили на Кубу атомные боеголовки для ракет во время Карибского кризиса, побывали на всех континентах планеты. Наверное, у вас в России осталась хорошая пенсия?

Я пересчитал свою месячную пенсию по курсу валют:

-Да, осталась. 32марки.

- В день? – Переспросила журналистка.

Путь в Германию лежал через Хельсинки, а оттуда на пароме в Любек. Морской ветер и ровный гул судовых машин приносили успокоение и надежду на правильность выбранного решения.

В Германии мне было предписано жить в Земле Бранденбург в деревне Ферх, что в часе езды от Потсдама, в общежитии на 20 семей, которое расположилось в прекрасном комфортабельном особняке на берегу большого озера. Говорят, что здесь была загородная резиденция Штази. Особняк-общежитие окружал сосновый лес, зверье не пуганное разгуливает, и недалеко городок Капут, где жил великий Эйнштейн. И сейчас, спустя годы, и вспоминая о первых месяцах иммиграции, я благодарю судьбу за то, что она уберегла меня от жизни в шумных и многолюдных еврейских общежитиях, с бесконечными разговорами о жизни «там» и «здесь», тайных, за задернутыми

123

пыльными занавесками встречах с активистами, сбивающими постояльцев в новые еврейские общины и ветеранские организации, с теми, кто свою национальность при хождении по социальным ведомствам носит теперь, как знамена, как боевые ордена.

В Германии существует Центральный Совет евреев, важнейшим направлением деятельности которого является укрепление взаимопонимания между евреями и неевреями. А кто я?

- По их классификации ты - недоевреец, - разъяснил мне один толкователь условностей еврейской жизни в Германии.

Идею принимать евреев в Германию по Галахе, религиозному правилу 3000 летней давности, подбросил немецким властям председатель Центрального Совета евреев Германии г-н Шпигель, уже ушедший в мир иной.

ЦСЕГ, этот орган с таинственными обязанностями, на протяжении многих лет склонял немецкие власти к приему евреев только по Галахе. Выросшие в послевоенной Европе немецкие, бельгийские, польские евреи, члены президиума ЦСЕГ не имели в паспорте «черной» метки в пятой графе и не знали, что такое пятипроцентная квота в высших учебных заведениях и на предприятиях и организациях.

Слава Богу, власти оказались мудрее, и закон не прошел.

Вспоминаю переселенческое общежитие и список жильцов, большинство из которого со славянскими фамилиями. Многие стали евреями по Галахе при оформлении документов на переезд в Германию. Я не осуждаю их, нет! Моя младшая сестра тоже русская по паспорту, а «четвертинки» еврейской крови моих дочерей, живущих в Санкт-Петербурге, упрятаны в русских корнях прародителей по материнской линии.

12 лет я живу в Потсдаме как еврейский иммигрант. Город хорошеет с каждым днем. Его трудолюбивые жители в реставрированных дворцах и старинных кварталах возвращают столице Земли Бранденбург ее былое величие. Неузнаваемо преображаются районы Потсдама и лишь жизнь еврейского сообщества неизменна и идет по своим правилам и законам.

В городе две еврейские общины: одна - законопослушная, другая - религиозная. Члены общин изредка переходят из одной в другую и обратно в поисках своего еврейского счастья. Законопослушные периодически судятся с Земельным правительством и в своей газете, анонимно, хулят «законопослушных собратьев». Недавно в Потсдаме появился Культурный центр Еврейской благотворительной организации, живущий отдельной жизнью, и еще существуют две ветеранские организации и все это на полторы тысячи евреев!

Некоторые из еврейских эмигрантов уверены в том, что их пригласили в Германию. Одна молодая дама с пышными формами растолковывала несведущим соученицам на курсах немецкого языка, что вообще-то: «…немцы пригласили нас для улучшения генофонда»?! Другая матрона, зная, что я, будучи председателем клуба «Земляки», письменно обращался к обер-бургомистру и в Земельное правительство с просьбой увеличить социальное пособие в связи с ростом цен, спросила вызывающе:

«Ну что, Игорь, ответили они вам?»

«Да, -говорю, -увеличение денежного пособия - это прерогатива федерального правительства. Городские власти, учитывая подорожание транспорта, будут платить социальщикам дополнительно от 10 до 20 евро ежемесячно».

«Пусть они эти крохи себе в одно место засунут!» - Матрона возмущенно дернула крашеной головой и двинулась в сторону социаламта.

124

Однажды, когда хулиганы осквернили в Потсдаме еврейские могилы, и на улицы вышел весь возмущенный город, а дети не учились в школах, на митинг у еврейского кладбища пришло около 10 членов общины. Посмотрите, сколько приходит нас к памятнику жертвам Холокоста на митинг, организованный немецкими властями.

Попытка одного из руководителей еврейской общины Потсдама оживить жизнь общины, привлекая к ее деятельности людей других национальностей тоже приехавших по еврейской иммиграции, но не чистых, не чистых еврейских кровей, вызвала бурю негодования «чистых».

- Почему они там, на родине, были русским, а здесь хотят быть евреями,- пишет на страницах общинной газеты Гарик Днепров, трусливый аноним,- обвиняя их и в антисемитизме и в том, что многие «не чистые» занимали на бывшей родине недоступные «чистым евреям» посты.

«Я не против их участия в общественной жизни общины,- милостиво разрешает он,- но я против их членства».

Хочу напомнить борцам за чистоту еврейской крови, что среди двадцати двух народных комиссаров, возглавлявших после революции правительство молодой Советской России, было семнадцать евреев, а у Ленина дедушка по материнской линии был тоже еврей.

На моем юбилее, за праздничным столом в Еврейской общине Потсдама, ее руководители вместе с подарками и цветами вручили мне запаянное в пластик удостоверение «Друг общины» под № 001. Видимо, так они отметили мою многолетнюю работу под флагом еврейской общины.

Международное удостоверение под № 007 имел Джеймс Бонд. Оно давало ему неогра-ниченные права быть беспредельно жестким в борьбе с врагами и безмерно щедрым с друзьями и женщинами.

Явных врагов у меня, кажется, нет, хотя….? Хотя после некоторых публикаций в ре-дакцию «Берлинской газеты» приходят «разоблачительные» письма о «тайнах» моей биографии «ярого антисемита».

С женщинами у меня проблем нет, может быть, только то, что их было слишком много в моей жизни? Но кто знает, плохо ли это?

Однажды, как аккредитованный журналист издательского Дома WERNER Media, я был приглашен на собрание общины. Задать вопросы выступающим мне не позволили, началась буча:

«Он не член общины!» - кричал один.

«Он не еврей!» - поддакивал другой под одобрительным взглядом третьего знатока еврейских законов, женатого на русской женщине и имеющего от нее детей.

Мне было стыдно за беспомощность председательствующего на собрании, стыдно перед памятью великих евреев, выдающихся ученых, писателей и музыкантов, лауреатов Но-белевских премий, чьи судьбы тесно переплелись с судьбами людей других национальностей, других религий. Мне стыдно перед памятью моего отца и его родной сестры, повешенной фашистами на главной площади Витебска с фанерной табличкой на груди «JUDE».

Кроме журналистики и литературных опытов у меня было еще одно давнее хобби, которое помогло в первые, как бы я не хорохорился, трудные месяцы, эмиграции. Еще в море, я начал вырезать фигуры из дерева, и естественно, профессия наложила свой отпечаток на неожиданно открывшееся во мне творчество.

125

Я не режу по дереву, как это принято, а следую за природой, лишь слегка подправляя уже созданные изящные линии гибких тел и загадочных лиц с глазами неземных существ. Многие из моих работ под рубрикой « Лесная скульптура» выставлялись на выставках не только в Потсдаме но и в других городах.

Первые недели эмиграции, уже знакомый вам Ферх. Однажды гуляя в близлежащем лесу, я нашел большую сухую причудливой формы ветвь. В поисках еще не открытых женских начал я долго присматривался к ветке, но как не крутил заготовку, женские формы не определялись, и из нее можно было выстругать что-то, вроде Буратино из сказки Гольдони. Я приволок эту, довольно тяжелую корягу в общежитие, и принялся за работу, наугад, что получиться. Постепенно начал проглядываться метрового роста молодец, почему-то на трех ногах, с крепкими бицепсами, гордой грудью и головой, с большим вислым носом.

- Себя хочешь изобразить? - ехидничали соседи по общежитию, делая прозрачные намеки на третью, похожую на другую часть мужского тела, ногу. Я назвал его Петя. Он был уже почти готов, оставалось вывести наждачной шкуркой царапины на его теле, нанесенные кухонным ножом, главным орудием моего творчества. Как-то, в праздничные дни в гости к бывшим одесским землякам в общежитие приехала еврейская семья из Берлина. Папа, мама и семилетняя дочь. Ей было скучно слушать бесконечные разговоры взрослых. Она одиноко бродила по общежитию и вдруг обнаружила меня за работой. Девочка вежливо поздоровалась, и, заложив ручки за спину, стала ходить вокруг Пети, задавая мне вопросы. Умненькая такая, в ее больших черных глазах я увидел живой интерес:

- Скажите, дядя, почему у него три ножки? Ведь у всех людей две!

- Видишь, ли, я нашел его в лесу. Может быть, он прилетел с Луны или с Марса?

Девочка, подумав немного, удовлетворенно кивнула головой, спросила:

- А как зовут вашего мальчика?

- Петя, ответил я.

Она рассматривала Петю еще какое-то время, потом вышла и вскоре возвратилась, держа в руках половинку скорлупы кокосового ореха, который взрослые использовали под пепельницу. Я с интересом наблюдал за малявкой. А она достала носовой платочек аккуратно вытерла от пепла внутреннюю часть скорлупы и подала его мне со словами:

-Давайте наденем это на голову мальчика, и назовем его Гьишей

Для Пети я выстругал подружку Маню и сыночка Барабашку. Этот «скульптурный ансамбль» я подарил бургомистру Потсдама господину Яну Якобсу, и они теперь стоят на почетном месте в приемной городского парламента, вызывая добрые улыбки у политиков и многочисленных посетителей.

Иногда я тоже прихожу туда, натирая воском их тела, Петин большой нос, и иногда мне кажется, что Петя подмигивает мне от удовольствия своим выпуклым глазом

126

ТАНЯ.

У каждого союза мужчины и женщины, будь то официальный или гражданский, есть грань, переступать которую нельзя никогда. Заступая за эту невидимую черту, вы обрекаете отношения, и союз рушится. Бывает, это происходит моментально, бывает, что союз удерживается еще некоторое время детьми, или жилплощадью, в некоторых случаях из-за карьеры или боязни пересудов. Но это уже не союз любящих сердец, а совместное проживание чужих людей, волею судьбы оказавшихся под одной крышей.

Таня - моя пятая официальная жена. «А сколько же у этого ловеласа было неофициальных женщин?» - полюбопытствует иной читатель. Не скрою, я не был обделен женским вниманием, но не стану хвастать числом побед, умолчу также и о поражениях. Переступал ли я эту тонкую грань? Да, переступал, но в большинстве случаев это случалось тогда, когда эта грань была разрушена женщиной.

Десять лет как мы вместе идем по жизни. И, чем дальше во времени удаляется миг первого знакомства, тем больше мне хочется понять, почему же с годами все крепче и крепче становится наш союз, напоминающий сюжет известной картины Попукаева «Неравный брак»? Ведь Таня моложе меня на 23 года и мы абсолютно разные и по образованию и по профессии и по прошлому опыту семейной жизни.

Забегая вперед хочу сказать, что, видимо Всевышний, приставив ладошку козырьком ко лбу и посмотрев на грешную землю увидел, что где-то там живет Игорь, в общем, человек не плохой, а мается один. Сделаю я ему подарок… .

Он наградил мою Танечку многими талантами. Прежде всего, она мать, сумевшая после трагедии случившейся с первым мужем, поднять двоих прекрасных детей, сына Михаила окончившего технический институт в Берлине и получившего работу в крупной немецкой фирме, и дочь Елену, которую я зову не иначе, как моя американская дочь. Леночка живет и работает в Лас Вегасе. Совсем молоденькая, одна, без родных и близких она не растерялась в чужой огромной стране. Обладательница пяти золотых и четырех серебряных медалей, она, победительница многих всеамериканских и международных соревнований визажистов, участница олимпийской сборной США по парикмахерскому искусству. Но больше всего меня изумил тот факт, что в колледже, который она окончила с большим успехом, есть музей Елены Чивер!

Но, возвратимся к Татьяне. Кроме женского обаяния, шикарной фигуры, она, кулинар и кондитер по образованию, обладает удивительным даром чувства слова. Она - мой строгий редактор и не менее строгий критик.

Когда я диктую свои воспоминания, относящиеся к 1948 году, или о плавании в Арктику и Китай, вначале пятидесятых годов прошлого столетия, она удивленно смотрит на меня, а потом мы дружно смеемся, потому, что Таня тогда еще не родилась и такие события мы относим до н. э.

Я уже говорил, что она кулинар и кондитер, но какой! Она до сих пор удивляет меня своим умением быстро приготовить вкусную еду, казалось бы, из пустого холодильника. Ее торты, пироги и пирожки можно выставлять на любые кулинарные выставки.

Таня чистюля не только в быту, но и в жизни. Я без конца напоминаю ей о талантах и о том, что она самая лучшая и преданная жена. Хотел лишь коротко рассказать о доброте Всевышнего, но как видите, не уложился в несколько строк. Но весь рассказ о свалившемся мне счастье еще впереди.

О талантах и добродетелях Татьяны 10 лет тому назад мне еще предстояло узнать, когда знакомый эмигрант из Риги Саша Ратнер, зная о моем одиночестве, как-то позвонил мне.

-Знаешь, я тут в Берлине с одной дамочкой познакомился, она из Крыма, думаю, она тебе понравится, хочешь, я ей дам твой телефон, и она тебе позвонит. Зовут ее Татьяна.

127

Я был согласен. Два года я искал подругу жизни, дважды ездил за невестами в СПБ и даже в Будапешт, приглядывался к лучшей половине на всевозможных тусовках, знакомился, но, как-то все не складывалось. Одна оказалась большой выпивохой без тормозов, другая, изображала из себя светскую даму и боялась испортить маникюр, а третья называла себя, любимую, «праздником» и так далее…. Да и сам я, в свои 68 лет был не очень завидным кавалером, хотя и выглядел значительно моложе. Прошла неделя. Звонка от таинственной незнакомки не было, и я сам поинтересовался об этом у рижанина. Не волнуйся, позвонит, успокоил он меня. И действительно, через несколько дней вечером раздался телефонный звонок.

-Здравствуйте, Игорь, я Татьяна. Голос был молодой, приятный с южнорусским выговором.

Встречу назначили на нейтральной территории на перроне станции Ванзей берлинской наземки. Я обрисовал себя, напирая на темные очки и круглую черную шапочку.

-Я узнаю вас, не сомневайтесь. В ее голосе зазвучали веселые нотки.

Она шла мне навстречу, высокая, стройная с короткой стрижкой, лицо с высокими скулами и серо голубыми глазами. На ней был серый брючный костюм и туфли на каблуке, что еще больше придавало легкости ее фигуре, и как я успел отметить, с тонкой талией. Таня протянула руку, улыбнулась и выжидательно посмотрела на меня. Я снял свои шпионские очки, и мы встретились взглядами. Много раз я размышлял о том, что происходит в этот миг между уставшими от одиночества людьми, что чувствуют они, прикасаясь, друг к другу, ловя мимолетный изучающий взгляд.

Я даже выдвинул свою теорию. Люди сначала нюхают друг друга, нет, не запах кожи и волос, что тоже очень важно. Между мужчиной и женщиной возникает какое то биологическое или другое, неизвестное нам поле, по которому друг от друга бегают флюиды-шпионы-разведчики, донося в долю секунды, информацию о человеческих качествах, его внутреннем мире и о многом другом, что составляет человеческую суть. Конечно, расплывчатая теория, но я в нее верю и не претендую на первенство. Видимо, первые сведения добытые невидимой разведкой были подходящими для каждого из нас. Мы сели на скамейку у озера, и неожиданно для себя я исповедался перед этой, не перебивавшей меня в разговоре, женщиной. Рассказывал без утайки все о себе, хотя Таня теперь говорит, что я «раздувался». Конечно же, признаюсь, не без этого, хотелось быть лучше. Таня тоже не скрывала своего положения «чернавки», живущей у чужих людей. Она приехала в Германию, пытаясь изменить жизнь к лучшему. Начало было для нее очень тяжелое, она убирала квартиры, работала нянькой в семье богатых иммигрантов.

Был довольно прохладный октябрьский день. В отличие от меня Таня была легко одета и, явно продрогла.

-Знаете, предложил я, поехали в Потсдам. Здесь недалеко, пообедаем.

Она посмотрела на меня, на минуту задумалась. Было видно, что это не входило в ее планы.

Конечно же, у себя дома я старался, как мог; отбивал и жарил мясо и картошку из пакета, приготовил нехитрый салат, была и бутылка вина. Я рассказывал ей о море, о дальних странах, в которых побывал, об очерках, опубликованных о них в России и в Германии, о деревянных скульптурах, моем давнем «хобби», привезенных из СПБ и сделанных мною уже здесь и, заполонивших всю мою небольшую квартиру, в общем пытался вскружить ей голову. И это мне удалось!

Время стремительно летело к вечеру. Что-то незримое связывало нас теперь.

-Не уезжай, останься, - попросил я, что-то бормоча невнятное о том, что мы взрослые люди, и что на улице уже скоро ночь, и что я буду хорошо себя вести, и еще какие то глупости, и, Таня осталась…

Ты прижалась ко мне обнаженная

Губы шепчут слова невпопад,

128

Запах кожи волнует до одури

Как весенних лугов аромат.

В нем есть все, что Всевышним задумано,

Гамма всех человеческих грез,

А за ними моя «половинка»

Та, которую ветер принес.

И теперь она видится в облаке

У далеких чужих островов,

И, как в сказке, Ассоль синеокая,

В ожидании моих парусов.

И теперь это было не в стихах, а наяву, так неожиданно спустившееся ко мне счастье и душевный покой. Мне очень жаль, что я мало говорил ласковых и нежных слов этой чудесной женщине, с очень тонкой конституцией, которые ей были очень нужны тогда, в неустроенной жизни. Таня - женщина гордая, независимая, решительная и смелая. Но, прежде всего, мы должны были решить очень не простую задачу каким то образом, прежде всего, легализовать ее проживание в Германии. Было несколько путей. Неожиданно нам представился случай. У женщины заканчивалась недельная виза и ей был необходим штамп о выезде из страны и мы решили, что Таня выедет по ее паспорту. Таня, даже при мимолетном взгляде, была мало похожа на владелицу паспорта, крашеную блондинку с большими круглыми глазами и квадратным подбородком. Разве что они были примерно одного возраста. Но выбора у нас не было, да и времени на долгие размышления тоже, выезжать надо было на следующий день. Таня выкрасила волосы в белый цвет, и весь вечер тренировалась перед зеркалом и мной быть похожей: надувала щеки, поджимала губы, округляя при этом до неприличия глаза. Я проводил ее поздно вечером она в автобус, следовавший на Украину. Границу пересекали ночью, и когда пограничник, держа в руках паспорт, и сверяя оригинал с фотографией в недоумении попросил ее снять очки, она, вспомнив «тренировки» сделала такое лицо, что пограничник тотчас вернул ей паспорт.

«Да здравствует свобода!».

Собрав необходимые документы, Татьяна въезжала в Германию уже по официальному приглашению русскоязычного эмигранта, зарабатывающего на этом неплохие деньги. На этом закончилась самая трудная часть нашей жизненной эпопеи.

Это сейчас, история вписалась в две страницы компьютерного текста, а десять лет назад, это были бессонные ночи, тревожное ожидание долгожданного телефонного звонка из Украины. И если честно, иногда подступала тревога, за возможность потерять дорогого мне человека в этой непростой жизненной круговерти. Мы подали документы в городской ЗАКС, где их проверяли целый месяц, а 29 октября 2001 года мы стали супругами, и Таня получила официальное разрешение на право проживания в Германии, как жена еврейского иммигранта.

Прошло довольно много времени нашей совместной жизни. Иногда мы ссорились, и я, чтобы не наговорить лишнего, уходил из дома, охлаждая свой пыл. Вспоминая об этих быстро забывающихся ссорах, мы все-таки припомнили, что тогда я очень бурно реагировал на редакторские правки « кулинара» произведений такого уж «известного литератора».

129

Журналистская стезя

За годы жизни в Германии я опубликовал на страницах русскоязычных газет "Европа-Экспресс", "Берлинская газета" и "Еврейская газета" более ста статей, очерков и интервью с политическими и культурными деятелями России и Германии.

Это и рассказы о тех, кто, приехав в Германию из республик бывшего СССР, не потерялся в чужой стране и нашел применение своим знаниям и талантам. Назову имена лишь некоторых: молодая скрипачка из Украины Анна Бабенко – аспирантка музыкальной академии при всемирно известном Берлинском филармоническом оркестре, которым на протяжении 35 лет руководил Герберт фон Караян – один из самых влиятельных дирижеров в истории мировой музыки; выпускник 1-го медицинского института Санкт-Петербурга врач-кардиолог Александр Фрумкин; известная в Европе композитор и пианист Катя Чемберджи, дочь Владимира Познера; гимнастка, единственная в мире участница и призер пяти Олимпийских игр, чемпионка мира Оксана Чусовитина, родившая сына и завоевавшая в 33 года на последней Олимпиаде в Пекине бронзовую награду.

В моем послужном списке интервью с телеакадемиком Владимиром Владимировичем Познером, со всемирно известным пианистом Николаем Арнольдовичем Петровым, с автором повести "А зори здесь тихие" писателем Борисом Львовичем Васильевым, с классиком русской литературы Фазилем Искандером, Моим гостем был Анатолий Игнатьевич Приставкин. Это человек удивительной судьбы, детдомовец военных лет, его книги изданы на 30 языках, тиражом в 4,5 млн. экземпляров. В течение 15 лет он был председателем Комиссии по помилованию при Президенте России.

Моими собеседниками в Германии были и член Бундестага и Европарламента Елена Хоффман, бывшая московская комсомолка Рубанова, президент Парламента Земли Бранденбург Херберт Кноблих и архиепископ Русской Православной церкви Берлинский и Всегерманский Феофан.

За годы работы в журналистике я неизменно следую правилу: прежде, чем передать интервью для публикации, его читают сначала мои герои.

Общение один на один с известными людьми, возможность задавать собеседнику непростые вопросы, связанные с массовой иммиграцией творческих людей из России и о безрадостном положении дел в стране, давали мне право, не без внутренней гордости, почувствовать и понять, что и ты тоже занимаешь не последнее место в этом мире.

Журналистика дала мне возможность близко познакомиться с 90-летней Ольгой Афанасьевной Фирсовой, маленькой мужественной женщиной. Очерк о ней под названием «Поднебесье Ольги Фирсовой» опубликованный в газете «Европа Экспресс» я решил привести в книге полностью, считая, что этот подвиг должен остаться в памяти людской и не уйти в забытье.

«Поднебесье Ольги Фирсовой»

Отец и судьба

«Влияние отца на нас, детей, было очень сильным, - вспоминает Ольга Афанасьевна. - Мы ощущали его даже, когда отца не было... его слова, его голос. Он был большим патриотам и очень требовательным к себе и семье. Авторитет его в семье был непререкаем». С Олей отец очень дружил. Ему особенно нравилась ее смелость. Афанасий Осипович всегда поддерживал все детские рискованные начинания. Мама тоже никогда не возражала. Порядочность, чувство долга и ответственность были естественными понятиями в этой удивительной семье. Афанасий Осипович закончил в Цюрихе Высшую политехничес-кую школу, слыл талантливым инженером. Мама Ольги - Людмила Харитоновна - держала в Винтертуре пансион для русских студентов. Но Фирсовы решили вернуться в Россию. Отец сразу принял революцию и советскую, власть. Афанасий Фирсов был одним из создателей дизелей для знаменитых танков Т-34 и КБ. Но это не спасло. В 1930-м его арестовали по делу «Промпартии». Когда отца расстреляли, над Фирсовыми еще многие годы довлело клеймо «врагов народа». Что бы уйти от

130

репрессий им предлагали изменить фамилию, но дети не предали отца и Ольга Афанасьевна носит ее до сих пор.

Альпинистская тропа Ольги Фирсовой началась с того, что отец, впервые в жизни получив отпуск, отправился с шестнадцатилетней Олей в Крым, где они прошли по горным маршрутам от Севастополя до Алушты. Этот поход оставил у нее неизгладимое впечатление на всю жизнь - она полюбила горы.

Спецзадание

Кто мог предполагать тогда, что это увлечение спасет жизни тысяч людей в блокадном Ленинграде, когда Ольга будет работать в бригаде маскировщиков, задача которой - сделать незаметными особо ценные здания города. Она выдержит все эти голодные, на грани выживания, 900 дней блокады, маскируя шпили и купола красивейшего города мира на Неве.

Зачем Ленинграду понадобились альпинисты-маскировщики? Началась война. В сентябре 1941 г. замкнулось кольцо блокады. Фашисты методично бомбили и обстреливали город из тяжелых орудий. У немецких офицеров, захваченных в плен, обнаружили планшеты с фотографиями городской панорамы. Особенно четко были отмечены все золотые украшения города – шпили, купола, кресты, «луковки» и «маковки» церквей с точным указанием расстояния до них в километрах и в метрах. По этим, артиллерийским «привязкам» фашисты вели прицельный огонь. Стало ясно, что «все блестящее» нужно маскировать. Воспользовались идеей молодого архитектора Н.М. Уствольской, которая, предложила привлечь альпинистов. Такой прием был известен еще со времен первой мировой войны, когда немцы бомбили Париж. Огромные серебристые «сигары» цеппелинов бесшумно появлялись в ночном небе, ориентируясь на цели по бликующим и ярко очерченным силуэтам вершин города, наводя ужас на парижан. Выручили французские альпинисты, замаскировавшие «золотые пятна» столицы и укрывшие их маскировочными сетями.

Четверо смелых

Разыскали альпинистов в Ленинграде и сформировали бригаду из четырех человек: Ольги Фирсовой, Али Пригожевой, Алоиза Зембы и Михаила Боброва. Четверке спортсменов 16 сентября 1941 г. главный архитектор Ленинграда Н.В.Баранов поручил особо важное задание - начать маскировку высотных объектов, позолота которых выдавала врагу достопримечательности блокадного города.

А на следующий день 17 сентября на золотых шпилях и куполах осажденного Ленинграда уже начались маскировочные работы. Альпинисты работали под бомбежкой и обстрелами. К тому же гладкие, с вертикальным взлетом шпили, колеблющиеся на ветру - это не горы. При сильном ветре амплитуда раскачивания шпиля Петропавловского собора доходила до 2-х метров. Особенно трудной была суровая зима 1941-1942 гг. Полуголодные альпинисты, работая на морозе, теряли счет дням и часам. Аля Пригожева и Алоиз Земба блокаду не пережили, не смогли пройти через этот ад. Аля - светлая девушка, чистая душа – простудилась и тихо угасла после того, как в одну из бомбежек всю ночь провисела накуполе Михайловского замка. Все укрылись в бомбоубежище и ее просто не сняли. Алоиз Земба умер от голода.

Зачехленный город

Вспоминает Ольга Фирсова: «Маскировку церкви Иоанна Предтечи начали в мае-июне 1942 г. Помощников не было, и я нашла двух здоровенных финок, румянощеких (это 1942 год, представляете?). У них были иждивенческие карточки и дети на руках. Они согласились помогать мне - страховать при подъеме и спуске. Как только я поднималась на колокольню, как правило, начинался обстрел - сначала прицельный, а потом накрывали весь район. Жители Лиговки приходили к воротам церкви и требовали прекратить работы. Чтобы не провоцировать обстрелы, нам предписали работать в сумерки или рано утром. Наступили белые ночи. Однажды мы задержались: очень хотелось довести работу до конца. В лучах восходящего солнца меня засекли фашисты. Начался шрапнельный обстрел, очень страшный. Нужно было срочно спускаться, но помощницы от страха бросили веревки и убежали. Я летела много метров, пока не задержала себя сама, зажав веревку ладонями: сухожилия были повреждены - мясо осталось на веревке...»

131

Ленинградцы, пережившие блокаду, помнят дни, когда перестали сверкать купола Исаакиевского Петропавловского и Никольского соборов померкли шпили Адмиралтейства.

Работа по маскировке «золотых вершин Ленинграда» была выполнена. «Зачехленный город» был укутан, как младенец. И выжил.

О нашей памяти манкуртов

Ольга Фирсова и Михаил Бобров остались в живых, поддерживают отношения всю жизнь. Иначе и быть не могло: говоря языком альпинистов, они работали в одной связке и прошли вместе самые суровые испытания. Их имена помнят в Ленинграде. Не могут не помнить. Но, большей частью, простые ленинградцы, особенно блокадники. А вот партия и правительство по каким-то причинам долго не желали признать их подвига. Лишь спустя 44 года после Победы О.Фирсова и М.Бобров, были награждены орденами Дружбы народов с формулировкой: «За мужество и героизм, проявленные в годы блокады, и спасение архитектурных и исторических памятников города Ленинграда». К участникам Великой Отечественной войны в числе всех блокадников, работавших на Победу, их приравняли лишь в 1984 году! Справедливость восторжествовала? Есть сомнения: слишком поздней и горькой она стала. Да и это удалось сделать во многом благодаря усилиям ветеранов-активистов блокадного движения. Бюрократам было не до подвигов людей, ежедневно рисковавших жизнью и нашедших в себе силы выжить. Н.В.Баранов уже после войны в свей книге:«Силуэты блокады» напишет: «Дерзкий по своей вызывающей смелости, получивший мировую известность ремонт поврежденного ангела, венчающего шпиль Петропавловского собора, произведенный в 1830 г. в спокойной мирной обстановке русским кровельщиком Петром Телушкиным, побледнел перед маскировочными работами, произведенными полуголодными альпинистами осажденного Ленинграда».

■ Воспоминания

Ольга Афанасьевна - о тех днях: - «Линия фронта проходила в 14 км от центра города. Немецкие пушки стояли на высотах, откуда прекрасно просматривалось блестящее на солнце золото шпилей Пет-ропавловской крепости, Адмиралтейства, купола любимого Исаакия... Часть «золотых» объектов решено было покрыть серой корабельной краской, а часть закрыть сшитыми чехлами (нельзя было допустить повреждения тончайшего слоя сусального золота). Технику альпинизма пришлось приспосабливать к новым условиям, учитывая неповторимые формы каждого маскируемого объекта. Работа наисложнейшая. Один из самых трудных объектов – шпиль Адмиралтейства. Его игла высотой без малого 90 метров! На ее острие - метровая золотая сфера, увенчанная короной, а еще выше расположен двухметровый парусный «кораблик». Сначала мы зачехлили сферу и корабль, а потом, посменно, много дней натягивали чехол из мешковины весом в полтонны на сам шпиль».

Полтора месяца провисела Ольга, раскачиваясь на головокружительной высоте, на крохотной дощечке-«душегубке» сшивая мешковину специальной «цыганской» иглой. Все военные годы Ольга Фирсова вновь и вновь поднималась на шпиль, латая спасительный чехол. Красноречивая деталь: чтобы не замерзнуть на ледяном ветру, поверх свитера натягивала штормовку, а на ноги - ботинки 46 размера, куда вмещались две пары шерстяных носк и портянки. Ладони от работы при пронизывающем холоде и от общего истощения покрылись незаживающими нарывами, следы от которых сохранились до сих пор.

- Было очень страшно, - говорит Ольга Афанасьевна, - ведь обстрелы начинались внезапно. Однажды в нескольких метрах от меня пролетел «мессершмит», пули прошили позолоту. Я совсем близко увидела лицо летчика в шлеме и очках...

Но когда это «бесконечное» время все же закончилось - до конца войны оставалось восемь дней - Ольга Фирсова под ликующие крики моряков, готовящихся к параду на Дворцовой площади, сбросила чехол вниз. Шпиль вновь засверкал в ленинградском небе!

Ленинград - Берлин

Ольга Афанасьевна Флрсова теперь живет в Берлине. Вернее, в небольшом городке Кляйнмахнов под Берлином. Как причудливо распорядилась судьба!

132

О встрече мы условились по телефону. Ольга Афанасьевна живет вместе с дочерью, тоже Ольгой и зятем Хербертом. Он американец, работает в школе имени Джона Ф. Кеннеди в Берлине. Меня встре-тили обе Ольги и проводили в светлую просторную гостиную, Ольга Афанасьевна, невысокого роста, опирающаяся на палку, строго на меня посмотрела: «Газета собирается поздравить меня с днем рождения? А нужно ли это вашим читателям?» Выручило то, что я тоже бывший ленинградец. Ольга Афанасьевна сразу потеплела.

Ольга-младшая помогала сгладить острые углы в трудно начавшемся разговоре о войне, блокадном Ленинграде и необычной судьбе их семьи.

- Я всякий раз заново переживаю это страшное время. О нем не хотелось бы вспоминать, но и забыть невозможно!

Ольга Афанасьевна умолкает. Глаза ее увлажняются. Ненадолго уходит и, возвратившись, кладет на стол фотографии и послевоенные награды.

-Почему вас не награждали во время блокады? - задаю я вопрос, на что моя собеседница, грустно улыбаясь, рассказывает:

-Однажды летом 1942-го главный архитектор города пригласил командующего фронтом генерала Говорова посмотреть на работу альпинистов-верхолазов. Мы спустились с купола грязные, голодные, усталые. Нас повезли на прием в Смольный. «Неплохо бы им пайку прибавить!» - обратился архитектор к одному из партийных руководителей города, некоему Попкову. «Если бы они в литейном цеху работали... А то ведь на свежем воздухе...» - ответил будущий первый секретарь Ленинградского обкома партии, очевидно, не имея ни малейшего понятия о значении слова «цинизм». К главной своей награде мать и дочь долгие годы относили однокомнатную квартиру, в которую перебрались из ленинградской коммуналки спустя четверть века после окончания воины. Ольга Афанасьевна после войны преподавала детям музыку. Ее дочь получила инженерное образование, прекрасно владеет английским и французским. В Ленинграде работала в представительстве крупной американской фирмы. Находясь в командировке в Швейцарии, Ольга нашла дом в Винтертуре, где родилась ее мама, а произошло все очень буднично: в информационном бюро вокзала ей отметили на карте нужную улицу и вскоре она стояла у той же самой ограды, где когда-то была сфотографирована ее мама, дочь русского инженера Фирсова. Дом ничуть с тех пор не изменился.

На стеллаже рядом с семенными фотографиями Фирсовых стоит портрет молодого, улыбающегося морского офицера. Это Херберт Блант, муж Ольги-младшей. Херберт служил на флоте США, де-мобилизовался, получил историческое образование, преподавал в морских колледжах в Луизиане. Он и перевез Фирсовых в Берлин.

….Потомок, оцени её труды!

Ольга познакомилась с Хербом, как зовут его домашние, в Стокгольме, на конференции. А брак зарегистрировали в Копенгагене. С зятем Ольга Афанасьевна объясняется на английском, скромно оценивая свои познания. И добавляет с улыбкой: «Беседуем, в основном, на кулинарные темы!» А в прошлом году Херберт подарил ей поездку в Швейцарию, к дому ее детства. На фотографии, у заветной изгороди они стоят рядом. Когда возвращались домой, заехали в Мюнхен, где Ольга Афанасьевна с удо-вольствием выпила кружку крепкого баварского пива в пивной Hoibrauhaus, где, говорят, не раз сиживал «бесноватый фюрер».

Несмотря на свой возраст, она остается человеком азартным. Дочь вспоминает: «Однажды мама звонит мне из Ленинграда и счастливо сообщает, что летала на вертолете над шпилем Адмиралтейства! Это в 88 лет! Забыла и про давление, и про возраст!»

Ностальгия - извечная тема русских за границей.

- Нет! Не испытываю! – сказала, как отрезала, Ольга Афанасьевна. - В России я бы давно умерла. Здесь я перенесла серьезную хирургическую операцию, и мне постоянно казалось, что весь медицинский персонал, от санитара до главврача, только и заботился, как вернуть к жизни «фрау Фирсову».

133

Мы прощаемся. Я благодарно пожимаю крепкие руки маленькой мужественно женщины. Через год Санкт-Петербург, бывший Ленинград, отметит свое 300-летие. Дата замечательная! Приедут многочисленные гости и будут, запрокинув головы, любоваться «корабликом», медленно плывущим среди облаков над Адмиралтейским шпилем. И, будет очень жаль, если в Питере не окажется мемориальной доски с именами тех, кто сохранил для потомков этот несравненный город. До сих пор этого сделано не было. Как нет среди почетных граждан Санкт-Петербурга Ольги Афанасьевны Фирсовой. Справедливо ли это? Может быть, еще не поздно все исправить?

Ольге Фарсовой посвятил свои стихи Леонид Замятнин:

А осень ленинградская

прохладная

кончается.

Пронзает ветер злой.

А женщина голодная,

блокадная качается

меж небом и землей.

Над шпилем позолоченным,

закутанным,

укрытым, как младенец,

от беды.

Над луковкой,

над маковкой,

над куполом.

Потомок, оцени ее труды!

Мы подружились. В свои 91 она была по-прежнему жизнерадостна, азартна в разговоре, много читала, рассказывала о войне и любимом Ленинграде. Иногда она звонила мне:

– Приезжайте, Игорек, перцовку для нас я уже настояла.

Я отправил Людмиле Александровне Путиной и в Комитет по проведению торжеств по случаю 300-летия Санкт-Петербурга письмо-обращение с просьбой поддержать инициативу газеты "Европа-Экспресс" о присвоении этой мужественной женщине звания "Почетный гражданин Санкт-Петербурга". Наверное, письмо, отправленное в Москву, попало к адресату, так как спустя семь месяцев из Комитета по делам печати и связям с общественностью администрации Санкт-Петербурга пришло благодарственное письмо с сообщением о готовности внести кандидатуру Ольги Афанасьевны в резервный список. Спустя еще три месяца пришло пространное разъяснение нам, непонятливым, о том, кто, когда и каким образом имеет право обращаться в Законодательное собрание Санкт-Петербурга с представлением к присвоению звания "Почетный гражданин города". В конце письма значилось: "…к сожалению, к вопросу выдвижения кандидатуры О.А. Фирсовой на звание "Почетный гражданин СПБ" можно будет вернуться лишь только в 2004 году…

Каждый раз, когда я встречаюсь с ней или разговариваю по телефону, перед моими глазами возникает одна и та же картина. Адмиралтейский шпиль, маленькая фигурка женщины на головокружительной высоте в блокадном небе, метр за метром одевающая в чехол из мешковины 90-метровую иглу, а рядом пикирующий "Мессершмидт" и треск пулеметной очереди, прошивающий позолоту шпиля.

134

О награждении Ольги Афанасьевны орденом "Святой равноапостольной княгини Ольги" за спасение памятников и православных святынь, я узнал от Ольги-младшей и еще узнал то, что Орден находиться в Питере и его как-то надо доставить в Берлин.

За помощью я обратился к Архиепископу Феофану.

– В ее возрасте поездка в СПБ довольно затруднительна, нельзя ли орден перевезти в Берлин и здесь вручить его Ольге Афанасьевне?

– Знаете, Игорь, запишите мой мобильный телефон, – сказал Владыка. – В связи с объединением РПИ и РПЧЗ мне предстоит большая напряженная поездка по городам России, звоните мне и, когда я буду в СПБ, напомните мне об ордене.

Я звонил почти каждый день. Владыка был то в Красноярске, то в Оренбурге, и, наконец, прилетел в СПБ. Как мы и договорились, я напомнил ему об ордене и к удивлению услышал в ответ, что он не забыл об этом.

Выждав еще неделю, я позвонил Владыке уже в Берлин.

– А орден то у меня, Игорь! – ответил он радостно.

В берлинском православном соборе Вознесения при большом стечении прихожан архиепископ Феофан вручил Ольге Афанасьевне орден "Святой равноапостольной княгини Ольги" и произнес в ее адрес здравницу.

После вручения ордена Ольгу Афанасьевну окружили люди, расспрашивали о блокаде, молодые люди живущие здесь мало что знали о тех страшных днях, и благодарили героиню, сохранившую своим бесстрашием архитектурные шедевры северной столицы.

Ольга Афанасьевна ушла из жизни, когда ей исполнилось 93 года.

Журналистская стезя дала мне возможность не только познакомиться с интересными людьми, но и узнать подробности о событиях, оставшихся в памяти старшего поколения и отраженных в песне композитора Оскара Фельцмана на слова Роберта Рождественского "Огромное небо – одно на двоих"..

Огромное небо одно на двоих…

6 апреля 2007 года. На железнодорожном перроне Бернау с российским флагом в руках меня встречают активисты Бранденбургского Общества охраны памятников Hans Spauberg и Heinz Zinke. Мы направляемся в город Эбервальде, где в городском парке у памятника воинам Красной армии, погибшим на немецкой земле, состоится митинг, посвященный памяти русских летчиков, более сорока лет назад ценой собственной жизни спасших от смерти сотни жителей немецкой столицы. У основания памятника установлена мраморная плита. Над контуром падающего самолета высечены имена капитана Бориса Капустина и старшего лейтенанта Юрия Янова. Вот уже несколько десятилетий подряд, 6 апреля, сюда приходят жители города, чтобы возложить цветы и отдать дань уважения этим, еще совсем молодым людям, принявшим мужественное решение увести падающий самолет от жилых кварталов берлинского района Шпандау.

Мелькают кварталы,И прыгать нельзя…«Дотянем до леса» - Решили друзья.«Подальше от городаСмерть унесем. Пускай мы погибнем, Но город спасем!»Это строки из стихотворения Роберта Рождественского «Огромное небо», на слова которого композитор Оскар Фельцман написал музыку. Эту, рвущую душу, песню в 70х годах в переполненных залах исполняла Эдита Пьеха.

135

Что же произошло в апрельские дни 1966 года? 3 апреля в нескольких километрах от Эберсвальде, на аэродроме Группы советских войск в Германии (ГСВГ) в Финове совершили посадку пять новейших истребителей-перехватчиков ЯК-28П. Двухместный сверхзвуковой истребитель ЯК-28П, имеющий на борту мощное вооружение, в том числе ракеты с тепловыми и радиолокационными головками наведения и стартовые пороховые ускорители взлета, превосходил по многим показателям аналогичные самолеты НАТО. Истребители перегонялись с заводского аэродрома на один из аэродромов ГСВГ, что юго-западнее Берлина. Посадка в Финове носила вынужденный экстренный характер, хотя до пункта назначения оставалось всего 15 минут полета. У одного из истребителей в полете «забарахлил» двигатель и капитан Борис Капустин и штурман Юрий Янов едва дотянули до посадочной полосы в Финове, где они проходили службу, а в гарнизонном городке жили жена и сын-первоклассник капитана. Бориса Капустина в полку любили и уважали, называли «Седым» и «Профессором» за раннюю седину и доскональное знание самолетов. К тому же, 34х летний капитан возглавлял в полку суд офицерской чести. Три дня над двигателями самолета Капустина трудились техники и 6 апреля истребители вновь поднялись в воздух. Уходя в свой последний полет, Борис Капустин необычно долго и ласково прощался с женой Галиной… О гибели мужа она узнала, увидев, как сын, придя со школы, лег лицом к стене и горько заплакал. На двенадцатой минуте полета, на высоте четыре тысячи метров, у истребителя капитана Капустина отказали сразу оба двигателя. В тот день была очень низкая облачность, и, когда истребитель вынырнул из-за облаков, летчики увидели под собой жилые кварталы немецкой столицы. «Юра, прыгай!» - приказал капитан.«Я остаюсь, командир».Эти последние фразы летчиков услышали члены государственной комиссии при расшифровке бортового «черного ящика». Комиссия установила, что авиакатастрофа произошла из-за отказа обоих двигателей, который был вызван обрывом роторной лопатки компрессора. По свидетельству очевидцев, жителей Берлина, за самолетом тянулся шлейф черного дыма. Истребитель падал, быстро теряя высоту и едва не задевая крыши многоэтажных домов, перелетел оживленную автостраду и камнем рухнул в воду озера Штессензее. Тогда этот район был английским сектором Западного Берлина. В течение суток англичане отказывались указать место падения истребителя, а когда стали его поднимать из воды, то советские военные могли наблюдать за действиями англичан лишь в сильные бинокли.Когда англичане все же передали тела погибших летчиков и самолет представителям ГСВГ, оказалось, что все секретные технические новинки были демонтированы. К тому времени в СССР было изготовлено более 400 единиц ЯК-28П, но рассекреченный истребитель не был принят на вооружение.Восточная Германия с почестями прощалась с национальными героями. В почетном карауле стояли делегаты от каждого города и пионеры. Эрик Хонеккер предлагал похоронить летчиков в Трептовпарке, а их семьям предоставить квартиры в Берлине, но их похоронили на Родине. Бориса Капустина в Ростове-на-Дону, в один день с отцом. Его сердце остановилось, когда он узнал о гибели сына. Юрия Янова похоронили в Вязьме. Похороны состоялись лишь спустя 6 дней. В это время шел XXIII съезд КПСС и Генсек Леонид Брежнев лично распорядился не омрачать похоронами «эпохальное» событие в жизни партии и советского народа.Летчиков посмертно наградили орденами Красного Знамени. Героев СССР не присвоили, так, как секретный истребитель угодил в руки врагов.И, все же, память о погибших летчиках осталась в сердцах советских людей. Именем Бориса Капустина в Ростове-на-Дону была названа школа, в которой он учился и одна из улиц города.Советский Союз развалился, в России наступили другие времена. Газетам, чтобы выжить, нужны сенсации и «Комсомольская правда» публикует скандальную статью, обвиняя летчиков в воздушном хулиганстве в небе над Берлином, из-за которого, якобы, едва не началась третья мировая война. Галина Капустина подала в суд на газету и выиграла процесс, хотя слушания по этому делу под всякими предлогами переносились несколько раз. Газете пришлось опубликовать свои извинения.

136

Но грязное дело было сделано. По сообщению ростовской печати после завершения судебного разбирательства был расформирован школьный музей Бориса Капустина, куда его жена передала награды и личные вещи. Исчез из вестибюля школы и бюст Капустина.А спустя 39 лет, бывший участник подъема советского истребителя из озера Штессензее некий Рой Вилерр, с сомнительной «откровенностью» поведал многомиллионной аудитории телепрограммы РББ немецкого ТВ, «новые» факты авиакатастрофы: «Погибшие летчики не могли оставить падающий самолет, так, как в катапультах отсутствовали пороховые заряды, а у пилота в затылке было обнаружено пулевое ранение. Его, видимо, застрелил из пистолета сидящий сзади штурман». Мы оставим на совести Ройя Вилерра сказанное им, так, как совершить подобное было просто невозможно – летчиков разделяла металлическая перегородка.Из Эбервальде мы едем в Финнов, в музей авиации под открытым небом, где собраны два десятка военных и гражданских самолетов и вертолетов, ракетных установок и реактивных ТУ, когда-то принадлежавших правительству ГДР. Рядом стоят немецкие Фоке Вульф-190, времен Второй мировой войны и советский сверхзвуковой истребитель-перехватчик ЯК-28П восстановленный после катастрофы 1966 года. Перед устремленным в небо фюзеляжем истребителя установлен памятный камень с черной мраморной плитой, на которой высечено на немецком: «Всем жертвам «холодной войны. Вы отдали свою жизнь ради жизней других людей. Обер-лейтенант Янов, хауптманн Капустин.6 апреля 1966 год».В могиле лежатПосреди тишиныОтличные парниОтличной страны…Светло и торжественноСмотрит на нихОгромное небо, огромное небоОгромное небо - одно на двоих!

Профессора, министры и полковники

Еврейские внуки лейтенанта Шмидта

По вечерам в еврейском общежитии мы рассказывали друг другу о жизни на родине. Морские истории об экзотических островах и странах, о других не менее интересных событиях происходивших в моей жизни вызывало у слушателей недоверие. Вскоре нас расселили по городским квартирам земельной столицы, и мой сосед по общежитию, в прошлом крупный инженер-проектировщик, прощаясь, подарил мне стихи поэта-эмигранта, подметившего у многих обладателей ПМЖ за границей характерную черту:

Для многих стало искушеньем

Прославиться...

И каждый рад

Свои заслуги и значенье

Преувеличить во сто крат.

Один полковником назвался,

Мол, командиром части был,

А сам на кухне подвизался,

С половником не расставался-

Солдатам в части щи варил.

137

... Спешит уведомить нас третий,

Что в тресте «шишкой» был большой,

А сам работал в этом тресте

Охранником на проходной.

.. .Да, все фантазией богаты...

Немало есть еще вокруг

И самозваных кандидатов,

И мнимых докторов наук.

Прошли годы. О стихах, конечно же, я давно позабыл, давно сотрудничал с русскоязычными газетами, вышли в свет мои книги и было приятно услышать на моем юбилее слова из уст того же инженера: «…. и, я очень рад, что ты не принадлежишь к когорте людей описанных в стихах».

Как-то в редакцию «Еврейской газеты» пришел толстый конверт из Потсдама, отправителем которого был один из таких «полковников», «доктор неведомых военных наук», который просил рассказать на страницах газеты о многогранной деятельности, созданной им ветеранской организации. Это письмо передали мне для журналистского расследования. Так родился очерк «Профессора, министры и полковники». Я думаю, что мои герои не одиноки. Откройте любую бесплатную русскоязычную рекламную газету, и вы найдете там захватывающие дух и будоражащие воображение рассказы о «целителях и целительницах», магистр народной медицины, мастерах, магах, гадалках и так далее и тому подобное.

О еврейских внуках лейтенанта Шмидта мой рассказ...

Длинная очередь в социальном ведомстве вновь прибывших иммигрантов. Очередная пара входит в кабинет. Он - величественный, как монумент, габардиновое пальто до пят, очки в массивной роговой оправе. Она - в кожаном плаще, отороченном чернобуркой. Рядом переводчица - студентка с озорными глазками. Мужчина кладет перед чиновником две визитные карточки, тесненные вензелями, и властно кивает студентке. Та переводит текст визиток: «Госпожа Рябоконь - заместитель министра промышленности и строительства». Мадам гордо дернула крашеной головой. «Господин Блюменблат - директор банка „Абсолют"». Он солидно откашлялся в кулак. А в углу кабинета, за столом, склонив голову над анкетами, сидит еще один иммигрант. И, надо же так случиться, он хорошо знает этих людей, они жили в одном городе. Господин Блюменблат был председателем кооператива «Золотое руно», развозил по дачным участкам навоз в прицепе старенького «москвича», а его супруга сидела в канцелярии республиканского министра. Когда пара вышла, их земляк с неподдельным восхищением произнес: «Вот это заливают!»

Вы помните, как Остап Бендер обещал сделать из Васюков столицу и центр межпланетной шахматной мысли, прочитав краткую лекцию на тему «Плодотворная дебютная идея»? Один из последователей Бендера прибыл на ПМЖ из небольшого города, где руководил бюро по изобретательству при макаронной фабрике и получил премию за лучшее рацпредложение на конкурсе «Турбулентное продувание макарон в домашних условиях».

Подняв в Германии свою научную планку до докторской степени и нарисовав радужную картину экономического эффекта от привлечения «остепененных» иммигрантов на ниве изобретательства, наш герой заручился одобрением и поддержкой руководства Еврейской общины и, помахивая рекомендательными письмами, очаровал своими идеями доверчивых немецких специалистов ведомства по труду. Было открыто финансирование нескольких рабочих мест, на одну из которых тут же оформился наш герой, посадив на председательское место взаправдашнего члена-корреспондента сельхозакадемии, и работа закипела. Председатель на первых порах, не вникая в суть, подписывал письма в различные немецкие фирмы на бланках «Общества новых технологий» с предложениями организовать трансферт ноу-хау с Запада на Восток и обратно с предварительной оплатой почтовых и прочих расходов. Но однаж-ды, внимательно прочитав очередное предложение об организации в странах Евросоюза автоматизированного разведения кроликов для получения «.. .не только ценного меха, но и диетического, легко усваиваемого мяса»,

138

председатель сложил с себя полномочия. А вскоре компетентные органы запросили у мнимого доктора наук тему его диссертации и адрес ученого совета, утвердившего оную... Немецкое отделение конторы «Рога и копыта» лопнуло.

«У меня лично есть 400 сравнительно честных способов отъема денег», - внушал Остап своему молочному брату Шуре Балаганову.

Наш человек, приехавший на ПМЖ в Германию не забыл идеи великого комбинатора. За плотно зашторенными окнами одной из комнат еврейского общежития проходило совещание инициативной группы по созданию общественной организации ветеранов войны и труда. В общем-то, хорошая идея.

- Назовем наше общество «ПРО» - «Патриотическая российская организация», - предложил хозяин комнаты, гражданин одной из бывших республик СССР. Он был в цивильном пиджаке с двумя рядами орденских планок и представился полковником и доктором военных наук.

-Но аббревиатура «ПРО» известна всему миру. Американцы уже создают свою противоракетную оборону, - возразил, было, один из присутствующих.

- Тем более! - осадил его полковник. – Это созвучно нашим целям и задачам. Моя «ПРО» будет единственным в Германии оплотом пророссийской деятельности и пропаганды. Мы будем здесь защищать интересы России, насаждать российскую культуру, искусство и историю. Каждый наш член обязан иметь у себя российское телевидение.

Ну, чем вам не «Тайный союз меча и орала»?

Полковник властно прижал ладонью устав новой организации, напечатанный на пишущей машинке, у которой в унисон с легкой картавостью основателя «ПРО» вместо стертой от времени буквы «р» пропечатывалось «г»: «Руководящие огганы...»

«ПРО» состояла из двух человек. Пост председателя и управделами занял полковник, а в казначеи определили тихого старичка, бывшего профессора-дерматолога, одновременно определив ему еще и почетную синекуру - «Председатель ученого совета «ПРО»». Совет был создан ввиду наличия среди постояльцев общежития докторов и даже академиков разных наук.

Планы «ПРО», нового историко-политического движения, были грандиозны: от изучения немецкого языка, создания ветеранского хора, шахматной и спортивной секций, музыкально-литературного салона, организации международного туризма - до установления тесных контактов с ветеранскими организа-циями в республиках бывшего СССР, Германии и европейских стран, В принципе, всё выглядело очень прилично.

Отец-основатель «ПРО» с внушительной сметой расходов предстал пред ошеломленным руководством общины, чей годовой бюджет был вдвое меньше затребованной суммы. Полковнику, естественно, отказали, и он обрушил на головы руководства потоки грязи. Время шло. Страсти поутихли. И теперь в местных немецких газетах периодически появляются статьи о боевой героической молодости полковника, его трагической любви к юной немке Мартине, жестоком преследовании влюбленных всесильным КГБ и о других сногсшибательных эпизодах его жизни в поверженной Германии. Конечно же, немецкие журналисты не требовали документального подтверждения подвигов нашего героя, но у наших ветеранов войны эти публикации вызвали большое сомнение. То он летчик ночной разведки, то днем с гранатой в руках штурмует Рейхстаг. По одной, сомнительного вида, справке, напечатанной на всё той же машинке, с протертой буквой «р», он - сирота, сын полка в 17 лет, и фронтовик-доброволец. По другим же документам, он заполнял собственноручно, значится, что родители скончались спустя много лет после войны и что он - еще и сотрудник военных атташе, инженер-механик, доктор военных филологических наук и владеет многими языками, в том числе и древнегреческим. Сомнения ветеранов общины под-твердил ответ из Центрального архива Министерства обороны России. «Отец-основатель» нового движения и мышления не значится ни в списках офицерского состава, ни среди награжденных. Нет его и среди обладателей докторских степеней.

139

В адрес руководства общины полетели грозные письма от имени правления ПРО.«.. .На карту поставлена судьба евгеев в нашем гогоде и в земле... Во избежание взгыва общественного негодования, как наших соотечественников, так и власть имущих!.. Мы защитим нашего пгетседателя!»

«ПРО» существует и до сих пор. Полковник с докторской степенью по-прежнему появляется на торжественных приемах в российском посольстве и гордится тем, что каждый год Союз награжденных Гитлером Рыцарским крестом, бывших солдат и офицеров вермахта (в том числе и войск СС), пригла-шает его на ежегодные торжества. Отец-основатель «ПРО» знает немецкий язык и мог бы поведать своим русскоговорящим сподвижникам, что рассказывает немецкое телевидение об этих торжествах.

Вот выдержка из одной передачи: «Русские, украинцы, евреи, живущие в Германии и пострадавшие от рук нацистов, выходят на демонстрации, протестуя против торжественных сборищ оставшихся в живых обладателей Рыцарских крестов. Разгоряченные шнапсом ветераны вспоминают, за какие подвиги они получили эти высокие награды. «Я расстрелял русский батальон!» - бахвалился один из них. Среди членов Союза много молодежи, есть члены НДПГ и солдаты бундесвера, хотя официальные контакты с «рыцарями» в немецкой армии запрещены. Для определенной части немецкой молодежи эта элита гитлеровской армии - живая легенда. «Я горжусь своим дедом. Он служил в войсках СС», - сказал один из молодых членов союза».

А надо ли евреям гордиться дружбой с бывшими эсэсовцами?

Сестры

Майя.

«Моей самой родной и любимой старшей сестре. С низким поклоном! 27.09.2001г.» - Такую дарственную надпись я сделал на титульном листе только что вышедшей книги «Любите живых» в день моего 70-тилетия.

140

Самой родной, и это, правда, потому, что роднее, чем она, человека не бывает, хотя мы и были рождены от разных матерей. Светлый, скромный, добрый и мягкий человек, не обидевший за всю свою жизнь и комара. Майю Вениаминовну любили соседи и сослуживцы, обожали ученики, особенно молодежь, которая видела в ней не пожилую учительницу-матрону, а подругу, которой можно доверить любые секреты.

Майечка ушла из жизни 8 апреля 2008 года после неудачной операции на сердце сделанной в одной из московских клиник. Незадолго до этого она, отметив свое 80-тилетие, получила разрешение от немецких властей на ПМЖ в Германии. Не проходящая боль утраты вновь и вновь напоминает мне о редких встречах и долгих разговорах на кухне ее маленькой квартиры в Кузьминках и во время приездов ко мне, в Потсдам.

Она несколько раз приезжала ко мне, присматривалась к здешней жизни и порядкам, встречалась и даже подружилась с землячками, живущими здесь по еврейской эмиграции. Последний раз я видел Майечку летом 2007 года, когда я был в полусознательном состоянии после очередной операции на сердце и комы, а она массировала мне пальцы ног и все спрашивала: «Ты меня узнаешь?», а я в ответ мог лишь прикрыть глаза.

Мне трудно понять, почему родители в 1949 году отправили двадцатилетнюю Майю после окончания института иностранных языков из Москвы в заштатную Клайпеду. Видимо, на это у них были свои причины. Там в Клайпеде она преподавала английский язык в Мореходном училище, живя в крохотной комнате съемной квартиры с маленькой зарплатой в чужом городе, где не очень любили русских. А каково ей было среди великовозрастных курсантов, многие из которых были старше своей учительницы? Так в ее жизни появился прошедший войну, имевший ранения, капитан-лейтенант Георгий, работавший тоже в училище. Спустя несколько лет, не без помощи отца, они перебрались в Астрахань. Майя преподавала в институте рыбной промышленности, а Жора в местном речном училище. Но настоящей семьи не получалось. В начале 60х Майя уезжает в Москву на двухгодичные курсы повышение квалификации, да так и остается дома и поступает на работу в Химико-технологический институт им. Д.И. Менделеева. Но прежде ей пришлось пройти унизительную процедуру получения разрешение на проживание в Москве от городской милиции. Ей, коренной москвичке, в прописке было отказано без объяснения причин, хотя, как вы понимаете, она имела на это все права. Майя записалась на прием к начальнику Московской милиции, но адъютант-полковник, не пожелав выслушать Майю, в грубой форме потребовал покинуть приемную. И вновь помог отец. Он обратился за помощью к давнему другу, члену ЦК КПСС и рассказал о сложившейся безвыходной ситуации. Через несколько дней Майю пригласили к генералу, начальнику московской милиции. Увидев ее, тот же полковник-адъютант буквально выскочил из-за стола и проводил Майю к генералу. Тот, изобразив радушную улыбку на лице, начертал положительную резолюцию на поданном заявлении и, лично, проводил до двери.

Родители помогли Майе купить кооперативную квартиру, которые только что появились в Москве.

Майя блестяще знала английский язык, была личным переводчиком Ромеша Чандры, индуса, председателя Совета Мира, часто приезжавшего в Москву с визитами. Она читала в подлинниках книги англоязычных авторов а, выйдя на пенсию, стала давать частные уроки школьникам и студентам. Через нее прошло три поколения евреев эмигрирующих в Америку и Израиль. Она объехала всю Европу, вместе со своей подругой врачом офтальмологом Инной Львовной посетила Англию и в поездках они общались только на английском.

Конечно же, ей в 80 лет, было очень трудно решиться на эмиграцию, оторваться от привычной жизни, верных друзей, учеников. «За» было лишь то, что в Германии живет ее 75 летний брат, а когда она все-таки решилась - ушла из жизни.

Ее похоронили в Москве на Преображенском кладбище, рядом с отцом и не родной по крови матерью.

Моя старшая сестра была светлой женщиной. Она очень скромно жила, но уходя из жизни, все сделала так, чтобы ее брат и младшая сестра не понесли бы каких либо материальных затрат после ее кончины. Больше того, она оставила им все свои сбережения.

141

Светлана

Моя младшая сестра Светлана живет и работает в Швеции в университетском городе Лунд. В раннем детстве она много болела, но с возрастом окрепла. Ей, последышу, досталось больше всего родительской любви. Она тоже талантлива, успешно окончила школу и нефтяной институт им. И. М. Губкина, защитила кандидатскую и докторскую диссертации, много ездит по миру, челн Международной геологической федерации.

Первым мужем Светланы был Лев Богданов, инженер-электронщик. Он, сидя вечерами на кухне, самостоятельно выучил японский язык и подрабатывал как переводчик на всевозможных выставках. По службе его не двигали и, когда я приезжал в Москву, Лев спрашивал:

-Как ты думаешь, может мне тоже вступить в вашу партию?

-Я думаю, тебя и без этого заметят. – Отвечал я.

Мои слова оказались пророческими. На очередной выставке Лев переводил, судя по многочисленному окружению, высокопоставленному японцу. Как оказалось позже, это был президент компании «Сони». Он похвалил Льва за прекрасный японский и вежливо поинтересовался, где он стажировался в Токийском университете Аояма или в университете Ханда в городе Осака? Услышав в ответ историю Льва, изумленный президент подвел его к присутствующему на выставке министру внешней торговли СССР Патоличеву и, сделав комплимент Льву, сказал:

-Господин министр. Этот молодой человек может быть хорошим проводником наших совместных планов.

Вскоре Лев стал сотрудником Министерства внешней торговли с хорошим окладом, а спустя некоторое время помощником академика Евгения Велихова, вице президента Академии наук СССР и сопровождал его в поездках по Японии. Семейная жизнь Светланы и Льва не сложилась, они расстались, но у них подрастал сынишка Алексей. Спустя несколько лет Лев погиб катаясь на водных лыжах на подмосковном озере.

Алеша, мой племянник, с малых лет выказывал удивительные способности. В моей памяти ярко сохранились три эпизода из жизни маленького Алексея. Как-то в подарок маленькому Леше я привез большие детские настольные часы с корпусом из прозрачного пластика, за которым были видны цветные шестеренки и другие движущиеся детали. Мы, взрослые, сидели за праздничным столом, а шестилетний Леша, расположившись на полу, разобрал часы и разложил все шестеренки в ряд. Когда Лев увидел это, то строго спросил:

-Леша, зачем ты сломал такие красивые и новые часы?

-Я хотел посмотреть, как они устроены, – спокойно ответил мальчик, - я их сейчас соберу.

И каково же было наше удивление, когда спустя несколько минут часы были собраны, мало того, они шли, как и прежде!

А еще меня безмерно удивляла способность маленького Алеши, замерев, часами напролет разглядывать через сильную лупу большого жука, перевернув его на спину

И еще один случай отражающий неординарность моего единственного племянника. Однажды я приехал в Москву на машине и решил отвезти мать на дачу, до которой было 40 километров. Света и Лев были на работе, и я предложил Леше поехать с нами. Он отказался, сославшись на какие-то мальчишеские дела. Мы приехали на дачу, а спустя некоторое время он тоже появился на даче:

-Ты как сюда добрался? – удивленно спросил я, зная, что дорога от дома до дачи занимала около сорока километров.

-На велосипеде приехал, - ответил Леша, вытирая потное, бледное лицо.

142

Алексей отлично учился в школе, окончил институт, работал. Однажды он приехал в командировку в Ленинград, и мы ждали его в гости. Маше было тогда 5 лет. Она никогда прежде не видела своего двоюродного брата, ждала его с нетерпением, повторяя: «Скоро мой братик приедет!»

Когда раздался звонок в дверь, Маша первая побежала встречать братика. И вот, вместо маленького братика Алеши, каким он был в Машином воображении, в квартиру вошел Алексей – двухметровый красавец и, Маша замерла с восторженным удивлением, боясь к нему приблизиться.

Алексей женился на внучке легендарного летчика Валерия Чкалова национального героя СССР, но брак был недолгим и вскоре развалился. Я был знаком с Машей Чкаловой, очень похожей на деда и выросшей в ореоле его славы.

Алексей переезжает к матери в Швецию, а проработав там несколько лет уезжает в Канаду. Сейчас Алексей живет и работает в Оттаве как специалист в области нана технологий и занимает ответственный пост крупного чиновника в Национальном научном совете (Академии) Канады.

В средине 80х годов на международном геологическом конгрессе в Москве Светлана познакомилась со шведским академиком Владиславом Горбачевым, родившимся в семье иммигрантов в довоенной Эстонии, а после войны он переехал к родственникам в Швецию. Он был однофамильцем тогдашнего генсека КПСС Михаила Горбачева объявившего всему миру о грядущей перестройке в СССР и это обстоятельство упростило для Светланы получение всех необходимых документов на выезд из СССР после бракосочетания. Светлана до сих пор успешно работает в Швеции по профессии, занимается научной деятельностью, читает лекции, выступает на различных симпозиумах.

Перед отъездом в Швецию я и Света не смогли мирно решить имущественный вопрос, касающийся родительской дачи, оформленной после смерти мамы для упрощения процедуры наследования на ее имя. Разговор со Светланой был не из приятных, но я настоял на своем. Позже дачу я продал, разделив деньги поровну на троих.

Двадцать с лишним лет мы не общались. Глупость и нелепость! По-моему, многолетнее отчуждение между братом и сестрой не стоит и куда больших денег.

А ведь было время, когда после смерти папы в трудную для Светы минуту она мне призналась:

-Ты для меня, теперь как отец.

Майя, мир праху ее, много раз пыталась нас примирить, но это произошло лишь в траурные дни ее похорон.

Мои Иркутские братья (Этот материал, приблизительно в 3 – 5 страниц я пришлю позже)

143

Моя молитва

Меня везли в операционную по длинному, казалось, бесконечному коридору. Сколько раз, проезжая мимо этих разновысоких корпусов больничного комплекса, спрятанного в пригороде Санкт-Петербурга за купами высоких деревьев, я видел скорбные лица людей, проходящих через приоткрытые решетчатые ворота.

Как о чем-то стороннем я размышлял тогда о людях, которых злой рок выбрал для страданий и мучений из числа многих тысяч граждан некогда великой страны, из числа тех, кто обыденно спешил или в пансионаты и дома отдыха или на дачные участки на побережье Финского залива.

И вот теперь, в солнечный летний день, я сам оказался за этими железными воротами, в палате, тесно заставленной скрипучими кроватями, среди тех, кто с истощенными, безучастными лицами ожидал страшного приговора.

Мне сделали укол. Совсем близко я увидел лицо оперирующего хирурга доктора Симонова, сына известного актера театра и кино, игравшего царей и маститых ученых. Доктор пощупал пульс на моей исхудалой руке, поправил простынь на груди.

-Я буду жить? - спросил я, силясь приоткрыть вдруг потяжелевшиевеки.

- Скажу тебе об этом позже, моряк. Держись...

В последний момент я увидел расширенные, застывшие от ужаса глаза маленькой женщины, которой разрешили идти со мной до дверей операционной, а потом что-то огромное опрокинуло меня навзничь, и я провалился в небытие....

Через два дня, запеленатого тугими бинтами словно младенец пеленками, меня привезли из реанимации и переложили с каталки на кровать. Доктор Симонов, пряча улыбку от устремленных на него глаз моих соседей по палате, присел на краешек кровати и, наклонившись, тихо сказал мне одному:

- Благодари своего Бога, моряк! На этот раз тебе повезло...

144

Комок подкатил к горлу, я закрыл глаза... «Благодари своего Бога... Бога... Бога...» Словно метроном, слова доктора отбивали новый счет времени, отпущенного теперь мне. Как в кадрах немого кинематографа, я вновь увидел прошлогоднюю поездку на Святую Землю, Вечный город Иерусалим. Я стоял на площади перед Стеной Плача среди сотен туристов, приехавших сюда со всех концов планеты. Постепенно разноязычный гомон затихал. Повинуясь какой-то неведомой силе, я подошел к Стене и положил ладони на ее древние камни. Рядом со мной стояли другие мужчины, что-то беззвучно шептали, а потом бережно вставляли исписанные клочки бумаги в расщелины между плитами. В отдалении женщины в черном, с глазами, полными слез, опускались на колени перед Стеной, сложив руки в молитве.

Я не умел молиться, не знал, как и что писать. «Я не знаю, как к Тебе обратиться, Всевышний... Но прошу Тебя, дай мне дожить до 2000 года. Спасибо...» Эти слова как-то неожиданно я написал на бумаге, и сложенный вчетверо лист лег в расщелину стены.

…Доктор Симонов разрешил мне уехать домой, как только я смог ходить без посторонней помощи.

- Будь здоров, моряк!

Он долго держал мою руку, видимо, не так часто человеческая удача посещала это заведение.

Я осторожно спустился по ступеням и не оглядываясь пошёл к решетчатым воротам мимо гранитного постамента, на котором возвышалась загаженная голубями бронзовая голова основателя клиники, у подножия которого нежился на солнце прикормленный постояльцами лохматый барбос.

Конец срока, который я просил у Всевышнего был близок. 1998 год. Немецкий хирург доктор Енгельман держит в своих ладонях мое измученное сердце. Бог снова помог мне, и вновь я увидел яркие краски осеннего леса и дочь, прилетевшую из Санкт-Петербурга.

В берлинском аэропорту Шонефельд Маша, прижавшись к моей груди и вслушиваясь в четкое постукивание моего отремонтированного сердца с новым итальянским клапаном, улыбнулась: «Как часы, папа!»…

С тех пор прошло двенадцать лет, исправно стучит итальянский клапан. Я решил сосчитать, сколько же ударов он сделал за эти годы. Оказалось 385 миллионов!

Прошел 2000 г., и я попросил знакомых положить в Стену Плача очередное послание: «Всевышний! Ты уже дважды спас меня. Как мне отблагодарить Тебя? Наверное, добрыми делами. Не знаю, можно ли еще раз обращаться к Тебе с такой же просьбой? И, если такое позволительно, дай мне дожить до 2005 г., а если сочтешь возможным, то прибавь еще немножко». Время проходит быстро. Вот уже и средина 2005 г., и, я в третий раз обратился ко Всевышнему: «Всевышний, Ты спасаешь меня от смерти, даешь силы, счастливую жизнь не только мне, но и прекрасной женщине, ниспосланной мне Тобою, ее детям, моим дочерям и внучке. О добрых делах не принято говорить громко, но я по силам выполняю обещание, данное Тебе. Приближается черта, до которой я просил Тебя в очередной раз продлить мне жизнь. Помоги! Спасибо. Игорь Черняк».

Наступила осень 2005 г., и я вновь оказался на операционном столе Вирховклиники. Три бригады врачей под руководством доктора Граухана в Берлинском сердечном центре более одиннадцати часов вы-таскивали меня с того света. Но не прошло и двух лет, как лопнула очередная аневризма на сердечной аорте и, снова Вирховклиника. Я чудом выжил после имплантации аорты, воспаления легких, комы. На этот раз меня «вытаскивали» три бригады хирургов под руководством профессора Пазич. Я кланяюсь им до земли и вспоминаю снова и снова Всевышнего! Очередной день рождения я встречаю в берлинской клинике Паулиненкранкенхаус. Утром, вместе с порцией таблеток мне принесли поздравительную открытку и подарок. Германия давно уже стала для меня доброй и заботливой мачехой.

Теперь у меня пять Дней рождения. Жизнь продолжается!

Александр

145

Март 1998 года. В зале Берлинской оперы проходит торжественный вечер посвященный 50ти летию образования государства Израиль. Среди почетных гостей бывший генсек КПСС, первый, он же и последний президент СССР Михаил Горбачев, президент Бундестага Рита Зюсмус, президент ЦСЕГ Игнац Бубис, другие. Торжество удалось, было много сказано приятных слов, отмечены успехи в развитии государства, в науке, искусстве, и так далее.

Я сидел на верхнем ярусе. Было довольно душно, и во время концерта у меня обильно пошла носом кровь. Такой случай для меня был не редкость, но набежали перепуганные охранники, меня вывели в холл, позвали врача, приложили на затылок лед и кровь, в конце концов, остановили. После всех проделанных процедур я отдыхал в глубоком кресле, откинув голову на мешочек со льдом, и вижу, как по холлу ко мне идет статный красивый мужчина в шикарном темном костюме, от Армани, отметил я про себя.

-Вам помочь? – Сочувственно спросил он по-русски и сел рядом.

Мы познакомились. Александр приехал в Германию из Одессы. Узнав, что я был моряком торгового флота и жил в Санкт Петербурге, он сказал, что его дядя тоже живет в Санкт Петербурге и до сих пор работает механиком в морском пароходстве.

-А как его фамилия?- Поинтересовался я.

-Борзунов Владимир Павлович.

Как говориться, мир тесен! В пятидесятые годы с механиком Владимиром Борзуновым я плавал на пароходе «Аскольд» и до сих пор мы сохранили теплые дружеские отношения.

Так я познакомился с Александром, который стал для меня очень близким человеком. Он - бывший военный переводчик. В тот вечер в Берлинской опере, он был личным переводчиком Михаила Горбачева и я, как пошутил Саша, имел возможность ощутить еще не остывшее тепло рук бывшего Генсека.

Александр во время объединения Германии преподавал английский язык в высших учебных заведениях уходящей в прошлое ГДР. После объединения оказался на западе, а позже, найдя приличную работу, перебрался в Берлин. Был 1999 год. Я жил в Германии всего год с небольшим, законов не знал и обратился к Александру с просьбой от имени фирмы, где он работал сделать приглашение моей младшей дочери. Маша летела ко мне в первый раз и везла более трех килограммов замороженной клюквы для поправки моего пошатнувшегося после операции здоровья. При таможенном досмотре в аэропорту клюква вызвала большое подозрение. Ее раскатали по столу, и выборочно раздавливали ягоды, выискивая наркотики. Да и ее владелица 19ти летняя россиянка со ста марками в кошельке приглашенная, якобы, для знакомства на небольшую немецкую фирму, владельцем которой был иммигрант из СССР, вызвала у полиции не меньшее подозрение, чем клюква.

Я наблюдал за Машей лишь сквозь стекло, а она показывала мне жестами, что ее собираются отправить обратно в Питер. В большом волнении я позвонил Александру. Он приехал быстро и выяснил, что телефон, указанный на его визитной карточке, которую предоставила полицейским Маша, не значится в городском телефонном справочнике. Вывод напрашивался сам собой. Одним словом, русская мафия поставляет молоденьких девушек в бордели. К счастью, все прояснилось. По «закону подлости» накануне на фирме Александра поменяли номера телефонов, а изменения не успели внести в справочник. Машу выпустили на свободу.

Когда в моей жизни появилась Татьяна и было необходимо решить очень непростую проблему, Александр давал не только умные советы, но и подключил друзей, готовых оказать нам практическую помощь. Когда бы я к нему не обратился, будь то день или ночь, будний день или выходной, в его голосе я слышу лишь теплые нотки, живое участие и безмерное желание помочь и помочь во всем! Он помогает мне бесплатно переправлять посылки для маленького детского дома в российской глубинке, помогал и помогает с изданием книг в России и доставкой в Германию. Я не буду перечислять всего, что делает Александр, всего и не перечислить! И, это при том, что он напряженно работает и имеет семью. Для нас с Таней Александр ассоциируется с добрым джином из лампы Аладдина.

146

Мы стараемся чаще встречаться, если Александр не улетает по делам фирмы куда-нибудь в Лас Вегас, Милан, Астану или Шанхай.

В следующем году у нас с Александром двойной юбилей, ему – 60, а мне – 80лет. И что мне вдвойне приятны слова, сказанные однажды Александром: «На протяжении многолетнего знакомства я ни разу не почувствовал этой разницы».

Мы обращаемся друг к другу по имени-отчеству, но почему это так? Александр ответил коротко: «Из уважения».

При встречах речь часто заходит об эмиграции. Александр обычно критикует мою восторженность и говорит, что надо всегда считать плюсы и минусы. Я с ним согласен и попытаюсь сейчас это сделать.

Я вижу много хорошего в этой стране, но, так уж все хорошо в Германии?

В принципе, так не бывает, чтобы все было только хорошо, есть, есть минусы, без них жизнь не существует. К примеру: Так же, как и во многих странах этой морозной и снежной зимой, коммунальщики не могут справиться с гололедом и снежными заносами, на автомобильных трассах многочисленные аварии, в Европе водители не привыкли к таким катаклизмам. Невольно начинаешь думать о том, что в звездном мире, где летит наша Земля, ребята, ее создавшие, в очередной раз показывают «всезнающему человеку» КТО в доме хозяин, отвечая тем самым на потуги ученых предупредить людей о якобы надвигающемся потеплении и грядущем потопе.

Считаем минусы дальше: Вежливые, но безразличные чиновники, психически больные подростки время от времени расстреливают из автоматического оружия своих соучеников и учителей. А молодежь, за редким исключением, не научены уступать место в общественном транспорте видя пожилого человека, а педофилия, а однополые браки, на мой взгляд принявшие форму эпидемии. Недавно в одном небольшом городе слушалось дело по вопиющему случаю. Отец на протяжении десятилетий держал в заточении в бункере, построенном собственноручно родную дочь, насилуя ее, и производя на свет божий детей, и что всего удивительней, соседи ничего не подозревали. Есть здесь и жулики, очищающие карманы в общественном транспорте, правды ради надо сказать, что они из эмигрантов.

Но, все познается в сравнении! Изредка я бываю в Питере. Да, центр города несомненно стал красивее и красота питерской архитектуры известна всему миру. Ухоженные набережные, дворцы, золотые шпили и купола, но однажды я поехал в район морского порта, где прошла большая часть моей жизни. Было ощущение, что это 50тые годы прошлого столетия, а не первая половина XXI века. Мало что изменилось с тех пор, лишь добавились решетки на окнах первых этажей, да зашитые наглухо в металл входные двери жилых домов.

Через день-два пребывания на родине, особенно после поездок на общественном транспорте, ловлю себя на мысли: «Хорошо бы скорей возвратится».

Теперь о плюсах. Добавлю к моему повествованию несколько характерных штрихов из повседневной жизни.

Возвращаюсь на электричке из Берлина в Потсдам. На очередной остановке в вагон входит папа с малышом лет трех во рту которого находится большая соска. Места все заняты. Я снимаюс сидения сумку плотнее усаживаюсь и приглашаю малыша жестом сесть рядом. «Danke schön“, говорит он, не вынимая соски изо рта и садится на предложенное место.Через несколько остановок они выходят. «До свидания, - говорит мне малыш мне на прощание, - Danke schön». Мне нравятся: порядок, организованность и здравый смысл нации, давно шагнувшей в компьюторный век и единую Европу; ухоженные улицы и тротуары, цветы круглый год; бережное отношение к природе и зверью. Мне нравятся собаки с добрыми глазами, дубовые леса и сохраненные столетние деревья у вновь построенных многоэтажных домов; чистые трамваи, автобусы и электропоезда с четким расписанием на информационным табло; сверкающие чистотой общественные здания и туалеты; городская библиотека с книгами и журналами на русском языке. Мне нравится, что министр-президент Земли Бранденбург и обербургомистр Потсдама находили время, чтобы преподнести

147

подарки и поздравить старейшего жителя Земли Бранденбург, члена еврейской общины Исаака Генкина ко дню 103, 104 и 105 летия.В силу различных причин мы оставили родину. Германия дала нам достойный кров над головой, обеспечила социальной и медицинской помощью, предоставила возможность бесплатно посещать курсы немецкого языка. И все это с терпеливой, доброжелательной улыбкой делается для людей, которые пока еще ничего не сделали для этой страны.

Откуда берутся силы

Однажды на выступлении мне задали интересный вопрос. Что мне помогает, несмотря на возраст и состояние здоровья, сохранить работоспособность и активный образ жизни?

Если выставить в очередность стимулы, дающие мне силы, несмотря ни на какие жизненные ситуации, быть в строю, то на первое место я бы поставил материнские начала. Моя русская мама была очень сильной женщиной и в свои 85 лет управлялась сама по дому.

Во-вторых – профессия. Надо было пройти все ступени долгого пути от кочегара-угольщика на старом дореволюционном пароходе, до старшего механика океанского пассажирского лайнера, не раз обогнуть нашу матушку-Землю, побывать на всех континентах, испытать тропическую жару, шторма и ураганы..

В-третьих, это еврейские корни и журналистское хобби со временем переросшее в серьезное увлечение. Что бы иметь хорошую работу и другие блага надо было быть на шаг впереди других; быть отличным специалистом, не боятся принимать нестандартные решения, иначе пятая графа мигом даст о себе знать. А увлечение журналистикой дает мне возможность знакомства с незаурядными личностями, пример яркой жизни, которых дает тоже эмоциональную подпитку и моральное удовлетворение. В этой связи вспоминается один грустный эпизод. Возвратившись из очередного плавания, я приезжаю домой, открываю дверь своей квартиры, вхожу и сталкиваюсь, нос к носу, с посторонним мужчиной, и что показалось мне самым обидным, он был в МОИХ домашних тапочках!

Куда идти ночевать? В те далекие времена в Ленинграде даже при наличии «Паспорта моряка» получить место в гостинице было не реально. Было ужасно обидно идти снова на судно, но делать нечего. Иду раздавленный и вдруг, вижу на прилавке в газетном киоске у станции метро свежий выпуск еженедельника «Новое время» издававшегося на семи языках, а на титульном листе яркий заголовок: «Игорь Черняк. «Легенды острова Святой Елены»». Жизнь больше не казалась мне такой безрадостной.

И, последнее. Вот уже десять лет, как в моей дотоле нескладной семейной жизни появилась прекрасная молодая женщина, а это, поверьте, тоже большой стимул. Не боюсь повториться, Всевышний одарил ее не только женской статью, Но и многими талантами. Она готова на самопожертвования ради своих детей и ради близкого ей человека. Она дважды вытаскивала меня с «того света». Вот откуда берутся силы!

Если подвести итог воспоминаниям, куда, конечно же, вошли не все яркие эпизоды моей «бурной» жизни, то с удовольствием могу сказать, что вполне удовлетворен проделанной работой и могу лишь заметить, что я - везучий, как принято говорить, человек.

148